Вероника желает воскреснуть Норд Вадим
В каком-то смысле она была права. Если уж идти на радикальные меры, то результат должен не только соответствовать ожиданиям, но и превосходить их. Чтобы явиться поклонникам такой жар-птицей, на которую без рези в глазах смотреть невозможно.
Эту аналогию с жар-птицей, неожиданно пришедшую ей на ум, Вероника потом вспоминала не раз, когда глядела на себя обновленную в зеркало и чувствовала натуральную резь в глазах, как будто песку в них кто-то насыпал. Зажмуривалась, трясла головой, открывала глаза и в который уже раз убеждалась, что наваждение никуда не исчезло. Вернее, убеждалась, что никакое это не наваждение, а горькая-прегорькая правда.
Маркетинг, в смысле – изучение рынка услуг, Вероника проводила самостоятельно. Столь важное и столь деликатное дело никому не поручишь – все сама, сама. И информацию приходится собирать по крупицам, потому что не принято как-то у нас хвастаться визитами к пластическим хирургам. Это не массажисты, которых открыто хвалят, ругают, рекомендуют. И не парикмахеры. И не домработницы. И не стоматологи с гинекологами, в конце концов, не говоря уже о психоаналитиках. Упоминать о том, что ты ходишь к психоаналитику, стильно и современно (Вероника тоже было, поддавшись модным течениям, лет пять назад завела себе личного психоаналитика, но занудство за собственные деньги ей не понравилось), хвалить своего стоматолога вполне допустимо, но ни в коем случае нельзя упоминать о том, что ты сделала пластическую операцию. В лучшем случае прослывешь дурой… И все подыгрывают – видят же, что человек только что с операционного стола, но говорят: «Ах, как вы похорошели!» И слышат в ответ: «Ах, эта моя новая диета – просто чудо!» Про диеты, кстати говоря, тоже можно рассказывать без проблем, никто тебя не осудит. Анеля Гагарина в прошлом году увлеклась сырым мясом настолько, что рассказывала всем, как стащила кусочек из собачьей миски и каким укоризненным взглядом после этого на нее смотрел ее доберман. Анекдот из домашней жизни звезды, не более того.
Вероника изучала сайты клиник, читала отзывы (не только на сайтах, где пишут только хорошее, но и в других местах) и, если клиника производила хорошее впечатление, звонила туда, не называя себя, и «зондировала почву». По телефону, во время первого же разговора, проясняется очень многое. Голос в трубке – своеобразная визитная карточка фирмы. Если сотрудники, отвечающие на звонки, любезны и компетентны, то есть толково отвечают на вопросы, клиника, скорее всего, хорошая. Если же любезности и компетентности не наблюдается, а в ответ на вопросы по десятому разу талдычат зазубренные фразы, толком ничего не объясняя, то ну их на фиг, таких корифеев. На «самые выгодные предложения» Вероника не обращала внимания. И ежу понятно, что хороший хирург, да к тому же пластический, за копейки работать не станет, это вам не маляр-гастарбайтер. И абы какие материалы, то есть самые дешевые, дорожащая своей репутацией клиника использовать не станет. И оборудование нужно хорошее, а все хорошее стоит дорого. Веронику интересовала не цена, а качество. Деньги у нее были, и экономить на себе она не привыкла. На себе вообще нельзя экономить, потому что если сама себя не побалуешь, то никто тебя не побалует, так небалованной и помрешь.
Из-за строгих критериев отбора итоговый список клиник, из которых надо было выбрать одну, оказался небольшим – всего восемь пунктов. Все восемь клиник следовало посетить, пообщаться с докторами вживую, посмотреть на клинику, прислушаться к интуиции.
Вероника посещала клиники инкогнито, не называя своей фамилии. Ей не хотелось, чтобы поползли слухи о том, что она собирается улучшать свою внешность при помощи операций. Уцепившись за факт посещения клиники, журналисты могут такого напридумывать… Им только повод дай. Три месяца назад какой-то проныра-папарацци сфотографировал Машу Неронову на территории второй инфекционной больницы, что на Соколиной Горе. И сразу же в Интернете и на страницах бульварных газетенок появилась «сенсационная» информация о том, что у Нероновой ВИЧ-инфекция и жить ей осталось недолго. То, что на самом деле Маша навещала сестру матери, отравившуюся несвежим творогом, никого не интересовало и не интересует. До сих пор нет-нет, да и выскочит в Сети заголовок вроде «Наша Маша скоро умрет». Бессовестные, бесчувственные люди! И вся эта грязь льется в таких масштабах, что о том, чтобы засудить клеветников, даже и думать не стоит. Всех засудить денег не хватит, да и толк какой? Не факт еще, что денежное возмещение морального ущерба покроет расходы (услуги адвокатов нынче ох как недешевы), да и извинения будут напечатаны где-нибудь на самом незаметном месте мелким шрифтом. Ну их всех! Гораздо лучше вообще не обращать внимания на все эти сплетни, слухи и домыслы. И нервы сбережешь, и время, и деньги. Некоторые так вообще радуются тому, что их лишний раз где-то упомянули, неважно в каком контексте. Как говорил покойный режиссер Бубновский (царствие ему небесное, хороший был человек): «Хоть горшком назови, только не забывай».
Один раз, правда, Вероника изменила своему правилу и сорвалась. Случилось это, когда Ада Феральская заявила в программе «Приоткрытая дверь», что в отличие от некоторых она никогда не получала роли через постель. Ведущий (им бы только рейтинг всеми правдами и неправдами поднять) поинтересовался, не может ли Ада назвать кого-нибудь из этих самых «некоторых». Фамилий Ада называть не стала, но зато назвала роли, якобы полученные через постель. Сделикатничала, называется, ха-ха-ха. Среди этих ролей две были Вероникиными, и получала она их без всякой постели. Ни у кого из посвященных не могло возникнуть в этом сомнений, поскольку обе картины снимал режиссер Югацкий, никогда не скрывавший своих гомосексуальных наклонностей. Какая тут может быть постель? Но это знали посвященные, а у миллионов телезрителей (аудитория у «Приоткрытой двери» была большая) создалось превратное впечатление о Веронике. Что ж, пришлось Веронике самой напроситься в «Приоткрытую дверь» и так же, не называя имен, а только роли, рассказать немножко интересного (и правдивого!) про Феральскую. Око, как говорится, за око, зуб за зуб, ушат грязи за ушат грязи. Феральская быстро сделала выводы – уже на следующий день после показа выпуска «Дверей» с Вероникой позвонила, начала рассыпаться в извинениях, ссылаясь на то, что бес ее попутал (Вероника знала этого беса, имя которому Зависть), и предложила заключить, как она выразилась, «пакт о ненападении». Побоялась, зараза такая, что Вероника еще в какой-нибудь передаче про нее правду расскажет. Вероника сказала Аде пару ласковых слов, идущих из глубины сердца, и приняла предложение. А не получи Феральская достойный отпор, до сих пор бы хаяла Веронику почем зря. Так что иногда, хочешь не хочешь, а приходится показывать зубы, без этого никак. Без этого тебя сожрут и не поперхнутся. Это в юности, по неопытности и незнанию, Вероника считала, что в актерской среде царят возвышенно-утонченные нравы и друг к другу здесь относятся с уважением и пониманием. А как же иначе, ведь культурная элита, служители Мельпомены, творческие натуры… Сейчас и вспоминать смешно про свой идеализм. У служителей Мельпомены такие же острые локти и зубы, как и у всех остальных, и нравы промеж них царят самые что ни на есть жестокие. Можно быть рядовым педагогом и жить спокойно, можно спокойно жить рядовым бухгалтером, но рядовой актер – это же, в сущности, никто. Ноль без палочки. Ни ролей, ни денег, ни славы, одна только радость – на Новый год подедморозить или поснегурить. Мельпомена сурова – или пан, или пропал, или ты звезда, или можешь считать, что тебя нет.
Вероника объехала все восемь клиник за два дня. Знакомство шло по стандартной схеме – общение на ресепшен, общение с докторами, приблизительная калькуляция. В двух местах Веронику, несмотря на большие дымчатые очки, узнали, поэтому вместо обычных врачей она общалась с руководством клиник. Впечатления были разносторонними, где-то понравилось больше, где-то меньше, но разница была не настолько большой, чтобы выбрать из восьми клиник одну, самую подходящую. Вероника колебалась, прикидывала, чертила таблицы с плюсами и минусами, даже на картах гадать пыталась (она интересовалась этим делом когда-то, нужно было для роли, и считала, что кое-что усвоила), но так и не смогла сделать выбор. Взяла тайм-аут на день-другой и решила, что если так все и будет, то просто ткнет пальцем в список. Наугад, наудачу.
Выбирать вообще очень трудно, а выбирать тех, кому доверишь самое ценное, что у тебя есть, – красоту и здоровье, еще сложнее. О том, как оно может получиться, Вероника имела представление, не первый день на свете жила. Может так получиться, что без слез на себя в зеркало не взглянешь. Но это больше у дилетантов-непрофессионалов, а Вероника выбирала наилучшую клинику из числа самых лучших.
Если затрудняешься в выборе – положись на провидение, оно сжалится и подскажет. Вечером, в первый день тайм-аута, на экране зажужжавшего мобильного телефона Вероники высветился незнакомый номер. Обычно Вероника не отвечала на неизвестно чьи звонки, потому что особо одаренные поклонники ухитрялись добыть номер ее мобильного телефона, хотя симку, из конспиративных соображений, покупала домработница Валя, по своему паспорту. Но в этот раз словно какая-то неведомая сила побудила ее ответить.
– Добрый вечер, Вероника Николаевна, – сказал звонивший, и Вероника тут же по характерному пришепетыванию узнала, что ей звонит директор клиники «Magia di Bellezza»[11], и сразу же вспомнила его имя-отчество.
– Здравствуйте, Борис Антонович, – ответила Вероника. – Чем обязана?
Суховатое «чем обязана?» должно было настроить собеседника на деловой лад. Звездам, случается, звонят не по делу, а просто из желания «пообщаться». Чтобы потом похвастать знакомством в кругу друзей.
– У меня осталось ощущение незавершенности после нашего последнего разговора, – прошелестел Борис Антонович, – вот я и решил… то есть рискнул вас побеспокоить. Даже больше – я рискну еще раз пригласить вас в нашу клинику…
– Зачем? – как ни в чем не бывало поинтересовалась Вероника, давая понять, что она еще ничего не решила.
– Для завершения переговоров, – нисколько не смутившись, ответил Борис Антонович. – Я созвал небольшой консилиум, обсудил с коллегами ваши пожелания и теперь готов разговаривать предметно…
– А как мы разговаривали до этого? – поинтересовалась Вероника.
– До этого мы разговаривали абстрактно. – Борис Антонович выдержал небольшую паузу, словно давая возможность Веронике прочувствовать разницу между абстрактным и предметным разговорами, и продолжил: – Наша клиника несколько отличается от других в плане работы с клиентами. Мы не только говорим об индивидуальном подходе, но и на самом деле работаем не по шаблону, а стараемся исполнить все ваши желания.
На это «стараемся исполнить все ваши желания» Вероника и купилась. Вроде бы ничего особенного, обычные слова, но зацепило. Очень важно к месту сказать нужное слово. Другие говорили про операции, сроки, гарантии, а этот – про исполнение желаний. Пустячок, а приятно. Вероника оттаяла и договорилась с Борисом Антоновичем прямо на завтра.
Борис Антонович продолжил приятно удивлять. Во-первых, показал Веронике на экране своего компьютера ее будущий облик. Не поленился найти в Интернете подходящие фотографии и смоделировал обновленную Веронику в полном соответствии с высказанными ею пожеланиями. Во-вторых, не дожидаясь вопросов, дал Веронике двадцатипроцентную скидку. Из уважения к ее таланту, так и сказал. Это же вдвойне приятно, когда тебе не просто делают скидку, но и красиво ее преподносят, причем без всяких условий, в духе: «Ну, мы надеемся, что вы станете рекомендовать нас своим знакомым». В-третьих, Борис Антонович твердо отметал прочь все Вероникины «а если?» и «а вдруг?», и не просто отметал, а давал по каждому пункту исчерпывающее объяснение. Вероника вдруг почувствовала себя в его кабинете как дома, такое спокойствие снизошло на нее. Определенно – у Бориса Антоновича была харизма, и, кроме того, он прекрасно разбирался в своем деле. Некоторые руководители могут только добиваться выполнения заданных показателей, а этот понимал все нюансы. И Веронику понимал буквально с полуслова, она еще вопрос не успеет сформулировать, а он уже отвечает.
Когда у Вероники не осталось вопросов, Борис Антонович пригласил в кабинет доктора Сидорова, отрекомендовав его как лучшего специалиста клиники. Сидоров Веронике понравился – не мальчик уже, лет сорок – сорок пять, опыт уже успел наработать, говорит веско, уверенность от него так и исходит волнами, глаза умные, руки сильные, мужские такие руки, не пухлые ладошки. Одно слово – мужчина (простонародного «мужик» Вероника не любила, ухо царапало). К такому не только на стол ляжешь, но и в постель… У Вероники сладко заныло внутри, лицо покраснело, а дыхание участилось. Оставалось только надеяться на то, что собеседники подумают, что это она от волнения, а не по какой другой причине. Стыд и срам! Но руки… Но взгляд… Но манеры…
Манерам Вероника придавала очень большое значение. Чем лучше человек воспитан, чем лучше он ведет себя, тем больше к нему расположения. Она еще в детстве смотрела на поселковую быдлоту и ужасалась: «Ну как так можно!» Врожденный эстетизм или что-то близко к тому.
Растаяв, как эскимо на солнцепеке, Вероника подписала договор с клиникой, не сильно вникая в его содержание, заплатила аванс (сорок процентов от общей предварительной стоимости услуг) и получила на руки Программу, то есть свою индивидуальную памятку-график. Из клиники она ушла окрыленная, радостная, преисполненная самых радужных надежд. Придя домой, разделась донага и впервые после долгого перерыва разглядывала себя в зеркало без тоски-печали. Ну да – не идеал. Ну да – есть над чем поработать. Но это поправимо, решаемо. Пройдет немного времени, и станет она такой красавицей, что все ахнут, да еще как ахнут!..
Прошло немного времени, и все знакомые действительно стали ахать, глядя на Веронику. Некоторые даже охали, а самые сострадательные, не умеющие радоваться чужому горю, говорили: «Бедная, несчастная Вероника».
5. Мастер-класс
– Кто бы мог подумать?! – анестезиолог Троицкая покачала головой и развела руками, выражая крайнюю степень недоумения.
– Про кого другого еще можно было бы подумать, но не про Локшинцева! – поддержал ее хирург Блувштейн. – Это же – Локшинцев! Живая легенда!
– А диплом-то, диплом у него настоящий? – поинтересовался хирург Коломыйко, педант в квадрате и буквоед в кубе.
– Диплом вроде как настоящий, но кто его разберет? – Блувштейн поднял правую руку и сделал жест, вызывающий ассоциации с вворачиванием лампочки в патрон. – Он же в Самарканде учился, туда вряд ли так просто можно запрос отправить – другое государство, как-никак.
– Через Интерпол, наверное, можно… – предположила Троицкая.
– Какой Интерпол, Анна Юрьевна, не смешите! – всплеснул руками Блувштейн. – Интерпол занимается террористами, торговцами наркотиками, фальшивомонетчиками, убийцами… Причем не рядовыми, а крупными, представляющими международную опасность. Станет вам Интерпол дипломы проверять!
– Ну, не Интерпол, так как-то иначе, – сказал Коломыйко. – Должна же быть какая-то процедура! Вот у моей соседки был случай. Домработница украла драгоценности и удрала на родину куда-то под Кишинев. Так ее там задержала молдавская полиция, даже часть драгоценностей вернули. Я думаю, что можно просто позвонить в ректорат института и спросить, учился ли у них Локшинцев.
– А они вам в ответ: «Твоя моя не понимай…»
– Бросьте вы свои шуточки, Леонид Аронович! – перебила Троицкая, которую немного раздражала манера Блувштейна обращать все в фарс. – Чтобы в медицинском институте не понимали по-русски? Скажите, что никому в голову не приходило поинтересоваться.
– Сейчас, за компанию, всех пластических хирургов проверять начнут… – вздохнул Коломыйко.
– Ну и пусть проверяют на здоровье! – Блувштейн пренебрежительно махнул рукой. – Или у тебя, Сережа, тоже документы фальшивые?
– У меня документы настоящие, и ты, Леня, это прекрасно знаешь! И ты знаешь, как у нас все делается – начнут с проверки дипломов и сертификатов, а чем закончат, еще бабушка надвое сказала. Хоть к чему-нибудь да прицепятся…
– Например? – Блувштейн любил конкретику.
– Ой, не хочу я каркать, а то еще сбудется! Сами придумывайте примеры…
– И все-таки кто бы мог подумать?! – повторила Троицкая. – Локшинцев – это же хирург номер раз!..
«Номер раз» – это, конечно, преувеличение, но вне всякого сомнения Эрнест Локшинцев был одним из ведущих специалистов Москвы, а стало быть, и России. Попасть к нему «на стол» было практически невозможно, очередь растягивалась едва ли не на годы. Говорить о нем полагалось с благоговейным придыханием: «Это же Эрне-е-ест!»
Несмотря на свою великую популярность, Локшинцев был незаносчив и прост в общении. Простота подкупала еще больше – как же, такой человек, а обращаться к нему можно по имени. Локшинцев действительно просил называть его Эрнестом, без традиционного величания по имени-отчеству. По мнению Александра, дело здесь было не столько в демократичности, сколько в гармонии. «Эрнест Рудольфович» звучит нормально, «Эрнест Александрович» или «Эрнест Яковлевич» – тоже, но «Эрнест Кононович» вызывает улыбку разительным несочетанием старинного русского имени с греческими корнями и современного германского имени. Короче говоря – не звучит, лучше уж действительно зваться только по имени.
В Москве Локшинцев появился семь лет назад, и его появление выглядело как возвращение на родину (из Лондона, не откуда-то там) после долгого периода учебы и работы за границей. О себе Локшинцев рассказывал мало, но места, в которых он стажировался и работал, перечислял часто и охотно. Список был длинным и впечатляющим, но еще больше впечатляла бронзовая рука с зажатой в ней волшебной палочкой, стоявшая на столе у Локшинцева. На подставке была укреплена табличка с витиеватой надписью на французском языке.
– Волшебнику от королевы, – охотно переводил Локшинцев.
Имени королевы он не называл, блюл тайну. Клиенты млели и преисполнялись благоговения. Коллеги отчаянно завидовали. Всезнайка и сплетник доктор Марыськин утверждал, что статуэтку Локшинцеву подарила королева Нидерландов Беатрикс. Доктор Блувштейн находил в статуэтке «выраженные британские мотивы» (что это такое, он не объяснял) и придерживался версии с английской королевой. Если недалекие люди замечали, что английская королева вряд ли бы стала дарить статуэтку с надписью на французском языке, Блувштейн многозначительно улыбался и интересовался, приходилось ли кому слышать о таком понятии, как конспирация.
Имен своих пациентов Локшинцев не разглашал (какой бы ты ни был бахвал, только начни делать это и положишь конец своей врачебной карьере), но, если верить слухам, у него оперировались «сливки из сливок» общества. Геннадий Валерианович не без оснований называл Локшинцева «придворным пластическим хирургом» и не раз высказывал сожаление в отношении того, что «та-а-акой специалист» работает на конкурентов.
И вдруг – грянул гром среди ясного неба. Оказалось, что все документы, подтверждающие профессиональную состоятельность доктора Локшинцева – от свидетельств об окончании клинической ординатуры по хирургии и специализации по пластической реконструктивной хирургии до многочисленных дипломов иностранных клиник, где он якобы стажировался, – поддельные. Только действующий врачебный сертификат настоящий, но выдан-то он на основании поддельных документов. Только диплом об окончании медицинского института в Самарканде вроде как был настоящим.
Разоблачила Локшинцева комиссия из Роспотребнадзора, пришедшая в клинику, где он работал, с обычной рутинной проверкой. Кому-то что-то не понравилось, начали уточнять, и чем дальше, тем больше вопросов появлялось к Локшинцеву. Закончилось тем, что Локшинцев, в качестве обвиняемого находившийся под подпиской о невыезде, сбежал от следствия, исчез в неизвестном направлении. Наверное, у него было достаточно поддельных документов для того, чтобы начать новую жизнь где-нибудь на новом месте или хотя бы «залечь на дно», пока не закончится весь этот шум-гам. Статей ему инкриминировали три – использование заведомо подложных документов; оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни и здоровья потребителей, повлекших по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью и смерть человека (смертей, к счастью, не было, а несколько пациенток с осложнениями по делу проходило), и публичное оскорбление представителя власти при исполнении им своих должностных обязанностей. Уповая на поддержку своей влиятельной клиентуры, Локшинцев держался со следователями нагло и позволил себе несколько нецензурных выражений в их адрес.
Уже три недели Локшинцев был в бегах, но разговоры о нем среди коллег продолжали оставаться темой номер один. Уж очень все было неожиданно, уж очень высоко он поднялся и очень низко пал. Некоторые оригиналы считали, что к Локшинцеву прицепились почем зря – если уж человек на деле доказал, что он владеет своей специальностью, так можно было бы оштрафовать его на какую-нибудь более-менее значимую сумму, чтобы впредь неповадно было подделывать документы, и оставить в покое, пусть себе оперирует дальше. Оперировал же он нормально.
Геннадий Валерианович при упоминании Локшинцева приторно охал и качал головой (вот ведь какая оказия!), но глаза его светились откровенной радостью. Приятно же, когда у конкурентов проблемы. А с другой стороны, если рассуждать с юридических позиций, к любому пластическому хирургу можно докопаться по поводу документов-сертификатов. Специальность хоть и давняя, старая, появившаяся еще в Советском Союзе, но с юридической точки зрения новая (Минздрав РФ официально признал пластическую хирургию как самостоятельную специальность в 2009 году) и в смысле законов и стандартов еще довольно «сырая». Многие положения можно толковать двояко, ряд вопросов вообще еще не регламентирован, одним словом, каждый пластический хирург в своей работе ходит по лезвию ножа или по минному полю, это уж кому какое сравнение больше нравится.
Александр Локшинцеву сочувствовал. У человека определенно был талант, дар Божий. Можно было бы приложить немного усилий, потратить какие-то деньги на оплату обучения и вместо липовых документов иметь настоящие. В наш век повально-тотальной компьютеризации работать с поддельными документами очень опасно, потому что очень легко и просто разоблачить обман, сверившись с какой-нибудь базой. Впрочем, Локшинцев был не один такой «липовый» деятель. В прошлом году был скандал в клинике «Янина-Шарм», где врачом-косметологом работала дама с дипломом фармацевтического факультета. Геннадий Валерианович шутил по этому поводу: «Плох тот фармацевт, который не мечтает стать косметологом». В другой клинике пластические операции делал отоларинголог. Да – хирургическая специальность, да – много общего, но он ведь не только форму носа исправлял и пластикой ушных раковин занимался, но и пластикой молочных желез, которая ничего общего с отоларингологией не имеет. Никто не спорит, руку набить можно и без профессиональной переподготовки, но медицина – это не та отрасль, где место самоучкам. Фундаментальные знания необходимы. Надо хорошо представлять, где ты производишь то или иное вмешательство, какие сюрпризы могут тебя ожидать, какая методика предпочтительнее, какие возможны осложнения и так далее. Чтобы хотя бы не повреждать нервы при проведении операции круговой подтяжки лица. А то получают пациенты в нагрузку к омоложенному лицу опущенное веко или, скажем, искривленный рот. Вместо радости – печаль. А случается и хуже, много хуже.
С «много хуже» мысли Александра переключились на Веронику Алецкую. Сегодня в три часа дня их первая встреча, ответственное мероприятие, от успеха которого зависит успех всей дальнейшей работы. Точнее – ответственное мероприятие, от которого зависит, будет ли эта самая дальнейшая работа иметь место или нет.
Александр не обольщался в отношении Вероники. После того как тебе «испортили» лицо в прямом смысле этого слова, трудно сохранить доверие к врачам. Гораздо проще убедить себя в том, что «все они сволочи», тем более что и врач, оперировавший Веронику, и его непосредственный начальник – руководитель клиники, и эксперт, к которому обращалась Вероника (во всяком случае в телефонном разговоре она упомянула об этом), придерживались одного и того же мнения, считая все случившееся с Вероникой возможным послеоперационным осложнением, а не следствием врачебной халатности. А все риски, согласно договору, принимал на себя клиент. Мудро. Называется «где сядешь, там и слезешь».
А душа болит. Обидно, понимаешь.
Кроме того, два года унылого одиночества, в отрыве от любимой профессии и ее «плюшек», не могут не сказаться на характере. А если добавить сюда отчаяние, то получится в полном смысле слова адская смесь, постоянно разъедающая душу.
Можно ли надеяться, что общение с Вероникой Алецкой будет приятным и несложным?
Можно, если ты идиот.
Александр идиотом не был и потому готовился к трудному, возможно, крайне эмоциональному разговору. Он намеренно попросил Веронику приехать к трем часам, уже по окончании операций. Такой был у него принцип – до операций по возможности избегать любой нервотрепки, чтобы во время операции руки не дрожали и лишние мысли в голову не лезли. А после операции можно немного и понервничать.
Несмотря на свое «нордическое», как выражался Геннадий Валерианович, спокойствие, Александр многое принимал близко к сердцу и еще больше, как выражалась его мать, «брал в голову». Только вида не подавал, но порой под маской спокойствия бушевали такие бури, что только держись.
На сегодняшний разговор Александр настраивался с самого утра. Проработал в уме самые неблагоприятные варианты, постарался найти несколько «крючков», которые могут спасти положение. Очень трудно подбирать «крючки» к незнакомому человеку, это все равно что подбирать отмычки к замку, не видя самого замка. Но к трудным разговорам-переговорам положено готовиться заранее. Хоть немного, чтобы неблагоприятные повороты не застали тебя врасплох.
Кто-то мог бы подумать, что Александр излишне драматизирует, чересчур сгущает краски. Зачем «париться», ведь Алецкая целенаправленно обратилась в клинику «La belle Hlne», чтобы оперироваться у Александра. Ну е она, так ее спонсор-покровитель, разницы нет никакой. Стало быть, никуда она от Александра не денется. И он от нее никуда не денется, потому что уже взялся, дал согласие. Отнекивался-отнекивался, а потом дал. Никто за язык не тянул. Откажешься – никто не поймет, да и невозможно отказаться.
Еженедельная утренняя врачебная конференция была недолгой. Геннадий Валерианович подвел итоги прошлой недели (у всех нагрузка «выше крыши», никаких чрезвычайных происшествий), рассказал пару свежих сплетен из Департамента здравоохранения, после чего обсудили, что дарить отсутствовавшему Марыськину на юбилей, но к единому решению так и не пришли.
Сегодняшняя операция была давно отработанной до автоматизма и не предвещала никаких осложнений, то есть по закону подлости (а уж он в медицине срабатывает при первой удобной возможности) относилась к категории операций, во время которых нужно быть особенно внимательным. «Где тонко, там и рвется», – гласит народная мудрость. «Где все просто – жди беды», – дополняет ее мудрость врачебная.
Круговая подтяжка лица с пластикой век и липосакцией подбородка. Подтягивается не только кожа, но и находящиеся под ней мышечные ткани. На все про все – от трех с половиной до пяти часов, и это с учетом того, что Александр «легок на руку», оперирует быстро. Более точные временные рамки ставить нельзя, потому что никогда не угадаешь, как пойдет операция. Разрез на затылке, с таким расчетом, чтобы послеоперационный рубец был скрыт под волосами, удаление «лишнего», подтяжка, фиксация, удаление избытка кожи и жировой клетчатки с век, «откачать» через трубочки-канюли жир с подбородка. Липосакция подбородка с точки зрения эстетики – самый ответственный момент операции. Подбородок невелик и находится на виду, малейшие диспропорции, которые так легко получить, будут бросаться в глаза и сводить на нет эффект от всей операции в целом. Надо хорошо представлять, какой формы ты хочешь добиться и сколько откуда для этого надо откачать жира.
Изъян на лице пациента – изъян на репутации врача. Первое в большинстве случаев поддается коррекции, второе – нет. Напрасно надеяться, что о твоих промахах забудут. Разве что реже вспоминать станут, потому что найдутся более интересные темы. Но при случае вспомнят все – и то, что было пять лет назад, и десять, и пятнадцать. Если есть что вспомнить, то непременно вспомнят. «Memoria est signatarum rerum in mente vestigium» – «Память – это след вещей, закрепленных в мысли». Неизгладимый след. У Александра еще не было ни одного пятна на репутации, и он очень надеялся, что никогда не будет. Он не просто надеялся, а прилагал все усилия для того, чтобы пятен не было.
Если бы Геннадий Валерианович имел в три раза больше недостатков, то все их можно было бы простить ему за внимательное отношение к психологической совместимости сотрудников. Если, скажем, хирург не мог сработаться с анестезиологом, Геннадий Валерианович шел навстречу – перетасовывал график таким образом, чтобы все были довольны. В первую очередь – хирург, потому что анестезиолог готовит и обеспечивает, а хирург оперирует. Никакой дискриминации, один лишь прагматизм, здравый смысл. Например, анестезиолог Троицкая – молчунья, не склонная к пустопорожней болтовне. А хирург Блувштейн во время операции буквально не закрывает рта, ему так комфортнее. Сотрудники шутят – «если Леонид Аронович молчит, значит, он умер». Можно ставить Троицкую и Блувштейна на одну операцию? Разумеется – нет. Лучше поставить Троицкую в паре с доктором Бергом, а Блувштейн пускай работает с Гаспаряном, который тоже любит поговорить, тем более что у них есть одна общая тема, которую можно обсуждать бесконечно, – чей народ древнее.
Александр мог работать с кем угодно, лишь бы человек знал свое дело. Во время операций он думал о том, что он делает, и больше ни о чем. И не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Перешагнул через красную полосу[12] – отрешился от всего постороннего, от мирской суеты. Молчит ли операционная сестра или делится с анестезиологом рецептом пирогов с мясом и грибами – какая разница? Делайте свое дело, не мешайте мне делать свое, и все будет хорошо.
«Ассистент здесь, операционная сестра здесь, анестезиолог с сестрой здесь, – начал методично фиксировать мозг, стоило только Александру войти в операционную, – пациентка подключена к наркозному аппарату, инструментальный столик «сервирован», биксы с перевязочным материалом есть…»
– Можно начинать! – разрешила Троицкая, переглянувшись со «своей», то есть – с анестезиологической, медсестрой Галиной Васильевной.
– Спасибо, – поблагодарил Александр, подмигивая ассистенту.
«Спасибо» было частью ритуала. Анестезиолог с медсестрой приготовили пациентку к операции, надо поблагодарить их за это. Подмигивание – тоже ритуал. Ассистент, доктор Кузоватый, немного мнителен, эта мнительность и мешает ему достичь высот в профессии, стать специалистом экстра-класса. Его обязательно надо подбодрить перед началом операции. И лучше не словами, которые слышны всем (подобно многим мнительным людям Кузоватый стеснителен), а жестом, который окружающие не заметят. Кузоватый улыбнулся в ответ (даже под маской заметно), плечи расправил – молодец.
В клинике «La belle Hlne» строго соблюдался принцип «один анестезиолог на один стол», иначе говоря, один врач анестезиолог-реаниматолог на одну операцию. На одну, а не на две, как во многих других местах. Да, в экстренных случаях, при наличии двух квалифицированных анестезиологических медсестер, один анестезиолог может «обеспечивать» две операции одновременно. Но это в экстренных случаях, в какой-нибудь скоропомощной больнице, при одновременном поступлении нескольких тяжелых больных, нуждающихся в срочной операции. В экстренных, а не в плановых! Анестезиолог же не просто так стоит возле пациента, дожидаясь, пока хирург закончит оперировать, он на протяжении всей операции следит за работой сердца, мозга и за дыханием оперируемого, принимая меры для предотвращения возможных осложнений. При необходимости оказывает реанимационное пособие. Как быть, если при работе «на два стола» оба пациента одновременно начнут умирать? Разорваться надвое? Для плановых операций ситуация «один анестезиолог на два стола» немыслима, но тем не менее в целях экономии многие клиники (в том числе и весьма престижные) предлагают врачам такую схему. Вместо «предлагают» можно поставить «заставляют», ибо предлагают весьма настойчиво и альтернативы не оставляют. Врачи соглашаются. У каждого свои мотивы, кто-то боится потерять хорошее место, кто-то хочет получать надбавку за интенсивность, не думая о том, сколько за такую «интенсивность» (не дай бог, конечно) может добавить судья.
Александр принял у Инны скальпель, поднес его к коже и легко, почти не нажимая, провел нужную линию. Принцип один и тот же, что в хирургии, что в каллиграфии – скальпель или кисть, то есть инструмент, должен стать продолжением твоей руки. Думай о том, что ты хочешь сделать, и не задумывайся о том, как ты это делаешь. Если приходится задумываться, то это означает, что навык отработан недостаточно хорошо.
– Мастер-класс! – восхищенно выдохнул Кузоватый, когда был наложен последний шов.
– Если что меня и погубит, так это ваша лесть, Виктор Артемович, – строго сказал Александр, не любивший, когда из него делали «культового» хирурга. – Всем спасибо! Мы сегодня молодцы.
Сегодня все были молодцы – и медики, и пациентка, которая вела себя исключительно хорошо. Каким образом человек, которому дали наркоз, может вести себя плохо? Вариантов уйма – от внезапной остановки сердца и…
Закончив операцию, Александр проверил список пропущенных вызовов на телефоне. Как обычно – четыре пропущенных звонка от любимой женщины и тревожная эсэмэска «Почему не отвечаешь? Я волнуюсь, не знаю, что и думать». А что думать, если звонишь хирургу в разгар рабочего дня, а он не отвечает? Тут думать нечего, раз не отвечает на звонок, значит, занят на операции. Или на перевязке, или на консультации…
Четыре звонка и одно сообщение означали, что ничего особенного не произошло. Если бы произошло, то пропущеных звонков было бы пятнадцать, если не двадцать, а сообщений не меньше семи-восьми. Любимая женщина при всех своих выдающихся достоинствах порой была настойчива до назойливости. Александр не стал перезванивать, зная по опыту, что разговор может затянуться на полчаса, а ограничился эсэмэской: «Извини, был на операции. Что-то случилось?» Ответ пришел мгновенно: «Ничего не случилось, просто хотела услышать твой голос». Упрек просвечивал явственно – я хотела услышать твой голос, а ты даже перезвонить не удосужился. Наверное, должно быть приятно, когда тебе звонят на работу для того, чтобы услышать твой голос… Наверное.
Без пяти три Александр сидел в своем кабинете, листал свежий номер Aesthetic Plastic Surgery[13] и поглядывал на часы. Наличие своего кабинета вдобавок к общей ординаторской было не привилегией, а вынужденной необходимостью. Где еще вести конфиденциальные беседы с пациентами? Не в коридоре же.
У Александра было железное правило – не ждать никого более четверти часа. Время дорого, а некоторые люди его совершенно не ценят, могут опоздать на час, а то и на два. Это их личное дело и их личное время, своим временем Александр разбрасываться не собирался, поэтому неизменно сообщал всем, с кем договаривался встретиться, что дольше четверти часа не сможет их ждать. Имея склонность к типологизации, он делал кое-какие выводы из того, во сколько человек приходил на встречу. А еще систематизировал женские характеры по типу ягодиц, но с широкой публикой этими данными не делился.
Вероника Алецкая опоздала на двенадцать минут. «Расстановка приоритетов? – подумал Александр, выходя из-за стола ей навстречу. – Или просто со временем не в ладах?» Скорее всего Вероника опоздала намеренно, желая таким образом обозначить свое доминирование, потому что по коридору она шла неторопливо (Александр слышал, как цокали по полу ее каблуки) и столь же неторопливо вошла в кабинет.
Усевшись в другое кресло (беседы «через стол» выглядят чересчур официально), Александр всмотрелся в лицо Вероники, оценивая характер и масштабы предстоящей работы. Всмотрелся деликатно, не пялился как баран на новые ворота, а, можно сказать, скользнул беглым взглядом, ему как профессионалу этого было достаточно. Да уж, наломали дров горе-коллеги, ничего не скажешь. Довольно неплохой нос, который требовал небольшого аккуратного вмешательства, превратился в некое подобие баклажана, лицо асимметрично искривлено, неестественность мимики говорит о повреждении нервов, кожа на подбородке обвисла складками, веки слева не смыкаются, да вдобавок лицо грубо отшлифовали, в результате чего кожа местами стала «мраморной». Не лицо, а пособие из серии «так делать нельзя». Бедная женщина, а у нее ведь еще и с грудью проблема, Геннадий Валерианович упоминал.
Вероника поерзала в кресле, затем закинула ногу на ногу, окинула Александра демонстративно-оценивающим взглядом и с неодобрением констатировала:
– А вы красавчик.
– Это плохо? – спросил Александр, немного озадаченный подобным началом разговора.
– Очень, – поджала губы Вероника (верхнюю губу, впрочем, специально поджимать было не надо, она все время выглядела поджатой) и пояснила: – Красавчики легкомысленны и самоуверенны. К тому же они плохие специалисты, потому что предаются радостям жизни в то время, когда другие сидят над книжками. Тот, кто меня изуродовал, тоже был красавчик. Лощеный такой. Выставочный экземпляр…
Проводив Алецкую, Александр несколько минут просидел в кресле, раздумывая над словами Конфуция, который сказал, что цзюнь цзы, или благородный муж, должен ясно видеть и четко слышать, должен быть приветливым, почтительным, искренним, осторожным, должен спрашивать, если сомневается, должен предвидеть последствия своего гнева и должен помнить не только о выгоде, но и о справедливости. Видимо, великий мудрец намеренно не оперировал понятием доброты, чтобы не оставлять благородным мужам лазейки. Доброта – очень растяжимое понятие, которое каждый может перекроить на свой аршин. Можно придраться к поведению или к словам Алецкой, отказаться работать с ней и продолжать считать себя добрым человеком. А еще можно говорить о себе «я добрый, но не добренький» и объяснять этим многое из того, что идет вразрез с понятием доброты.
Но если речь идет о приветливости, почтительности, искренности, справедливости и способности предвидеть последствия своего гнева, тут уже лазеек не остается. Совсем никаких. Если обойтись с Алецкой неприветливо и непочтительно, то контакта не получится. А контакт нужен, контакта искренне хочется. К тому же элементарная справедливость требует исправления ошибок. Кто что натворил и кому исправлять – это вторично, первично – само исправление. И о последствиях – если разозлиться и отказаться работать с Алецкой, то это может обернуться для нее новой трагедией. А вдруг она больше ни к кому другому не захочет обращаться? Обожжется два раза и решит не иметь больше дел с пластическими хирургами? «Не забывайте, что каждый клинический случай может стать чьей-то трагедией!» – часто повторял профессор Тепляков. Тепляков читал лекции по нервным болезням, но эти его слова можно (и нужно!) было отнести ко всей медицине в целом.
Читать бесплатно другие книги:
