Жена-незнакомка Остен Эмилия

– Очарована? – переспросила Жанна оскорбленно. – Очарована?!

– Погоди, милая моя. Ты всегда утверждала, что тебе нравится моя откровенность, и советовала продолжать, поэтому сцепи зубы и послушай. Этот человек согласился на выторгованные тобою условия лишь потому, что по какой-то причине оказался не у дел в ставке герцога Энгиенского, и это непривычно для людей подобного склада. Но не обманывайся ни его покладистостью, ни его добродушием, которого, кстати, ты и не видела пока. Через неделю он оправится от ран – на таких все заживает как на кошках, – и вот тогда ты расскажешь ему правду?

– Да, – кивнула Жанна, не понимая, к чему ведет Элоиза, – я хотела бы.

– Он выпотрошит тебя как рыбу, – спокойно произнесла мадам де Салль, – и не испытает никакой жалости при этом. То, что он читал твои письма и отвечал на них, то, что он позволил тебе устроить бал и пригласить барона де Феша на завтрашний ужин, ничего не значит, милая моя. Это воздействие воспитания на характер шевалье де Марейля. Однако характер победит. И если, как ты говоришь, он справедлив, подумай сама, как он должен поступить с тобой? По справедливости?

Жанна молчала. Справедливость, вот верное слово. Элоиза тоже говорит справедливо, и хотя эти слова ранят, они, к сожалению, правдивы. Компаньонка права: хорошее отношение Раймона, которое на мгновение почудилось Жанне, – это не более чем иллюзия. Обманывать его – это ходить по лезвию шпаги босиком.

– Нам всем будет лучше, если он поскорее уедет обратно в армию, – жестко закончила Элоиза.

– Я не хочу, чтобы он уезжал, – пробормотала Жанна.

Брови мадам де Салль взлетели.

– Девочка моя, повтори это еще раз!

– Я не хочу, чтобы он уезжал, – покорно повторила Жанна уже громче. – Так и есть, и я ничего не могу с этим поделать.

– Моя дорогая девочка, – сказала Элоиза с таким сочувствием и сожалением, что становилось ясно – это искренние и подлинные чувства, – тебе стоит с этим что-нибудь сделать для твоего же блага. Иначе, если все обернется хуже, чем мы обе надеемся, конечно, тебе будет больно. Но если ты позволишь своей нежности и доброму отношению перерасти в нечто большее, поверь, Раймон сможет причинить тебе целый океан боли, если вдруг узнает, что ты ему не жена.

Шевалье де Марейль спустился к обеду, однако особенного аппетита не испытывал, равно как и тяги к разговорам за столом. Впрочем, собеседницы на сей раз решили не занимать его светской беседой и обронили лишь несколько фраз, да и выглядели обе мрачно. Поссорились, что ли? Женские ссоры – вот чего ему недоставало, конечно же. Раймон выпил еще бокал вина, присовокупив его к четырем кабинетным, вяло сжевал кусок какого-то мяса и отправился к себе в покои. Норбер отсутствовал, и шевалье улегся на кровать и пролежал без сна часа полтора, бездумно глядя на балдахин.

Арендаторы подтвердили то, что Раймон понял уже и сам: Жанна превосходно обращалась с людьми, живущими в поместье. Мужчины желали лишь засвидетельствовать почтение хозяину, однако дела их оказались мелкими и незначительными, все важные вопросы были ранее решены с мадам де Марейль. Восхищение, которое эти простые люди выказывали по отношению к хозяйке, многое говорило о Жанне. Больше, чем сказала она сама.

Раймону почти удалось задремать, когда возвратился Норбер, чем-то очень довольный. По всей видимости, возвращение домой пошло слуге на пользу: он завел знакомства с теми горничными, которые были наняты в дом за последние два года, возобновил свои добрые отношения с кухарками и потому пребывал в благостном расположении духа. Норбер наслаждался мирной жизнью, в отличие от хозяина. И жизнерадостная физиономия слуги привела Раймона в раздражение.

– Переоденься и возьми оружие, – велел он, поднимаясь. – Идем в сад.

Улыбка сползла с лица Норбера.

– Но, ваша милость…

Раймон знал все, что слуга мог ему сказать, причем на несколько фраз вперед.

– Норбер, я сказал – оружие и в сад. Если тебя так это волнует, можешь найти тупые рапиры, но толку от них мало. Мою боевую шпагу, свою. Немедленно.

В саду Раймон предпочитал тренироваться летом, так как обстановка, считал он, приближена к боевой. Никто не даст тебе под ноги ровный пол фехтовальной комнаты, когда испанцы вот-вот прорвут строй. Под ногами может оказаться все, что угодно, – корни, тела, пропаханная ядром борозда, лужа крови. Ты можешь поскользнуться на палых листьях или неправильно поставить ноги, в сражении спускаясь с холма. В бою от подобных мелочей зависит жизнь. И хотя никогда не удается просчитать их полностью, не стоит отчаиваться и вовсе забрасывать тренировки. В армии Раймон начинал с этого каждый день. Он обучил Норбера, у которого внезапно выявился талант к фехтованию, и слуга выходил против господина в те дни, когда никто из офицеров не мог составить компанию шевалье де Марейлю.

Иногда Раймону выпадала удача – поединок с Гассионом или самим герцогом Энгиенским, человеком, здоровье которого было слабовато, зато ум велик. После Рокруа уже никто не посмеет сомневаться в этом. Герцогу всего двадцать два, а он уже одержал одну из самых громких побед в войне, которая неизвестно сколько еще продлится. Может быть, сто лет? И такое бывало…

Разговоры с арендаторами, с одной стороны, порадовали Раймона, а с другой – расстроили. Это была та самая жизнь, от которой он уже успел отвыкнуть и не хотел заново привыкать. Мирная, расхолаживающая, превращающая мужчину в ленивого кота. Раймон никогда всерьез не думал о ней. Он в армии с семнадцати лет, точно как герцог Энгиенский, только подобных высот не достиг. Ну, так и рождение у шевалье де Марейля не то чтоб высоко, хотя денег хватает и стратегических талантов особо нет, зато он знает, что такое верность и преданность. Как Гассион мог все это отринуть? И как скоро он смилостивится? Лев Франции сам одиночка до мозга костей – что же он посчитал себя вправе так поступать с подчиненным и другом?

Раймон переоделся в старую, уже несколько раз штопанную рубашку и драный жилет, из которого отовсюду нитки торчали, и спустился вниз. Молча протестующий Норбер плелся за хозяином. На пути, к счастью, никто не встретился, в гостиной женщин не было. Спустившись в сад, Раймон пошел вглубь – не так уж много тут места, однако любимая поляна для тренировок имеется. Мягкая трава выросла уже высоко, качали головками неутомимые сорняки. Рядом дряхлый садовник подстригал куст, и Раймон махнул старику, чтобы ушел.

Норбер протянул хозяину шпагу и не удержался все-таки:

– Ваша милость, рана откроется, и это плохо. Не стоило ли дать ей зажить еще?

– А под Рокруа меня кто-нибудь спрашивал об этом? – усмехнулся Раймон, вытягивая из ножен длинную тяжелую полосу превосходной стали. У клинка имелось имя – Стремительный – и гравировка у гарды, и это было лучшее оружие шевалье. Прикосновение к шпаге оживило воспоминания и непостижимым образом добавило хорошего настроения. Какого черта! Надо было сделать это еще вчера.

– Под Рокруа все было не так.

– Хватит, Норбер. – Раймон отшвырнул ножны. – Мое терпение на исходе. Еще слово – и ты отправишься чистить конюшни, коль скоро ни на что не способен более. Ты ноешь, как крестьянская девчонка, да и от тех можно услышать меньше жалоб за год, чем от тебя за минуту.

Слуга действительно переступил грань. Добрые советы имеют право на существование, но их количество не должно превышать разумные пределы. Норбер это тоже понимал, а потому, вздохнув, обнажил свою шпагу и встал напротив хозяина в боевую стойку.

– И если ты вздумаешь меня щадить, – Раймон, словно волк, вздернул верхнюю губу, оскалившись, – помни: конюшни!

Выгребать навоз никому не хочется, особенно привилегированному слуге, сыну писца. И хотя в походах Норбер ухаживал за лошадьми и выполнял грязную работу, здесь, в замке, это будет унижением на глазах у всех.

А потому слуга бросился на Раймона, не предупреждая, – тот даже одобрительно хмыкнуть не успел.

И все сразу стало чудесно. Мир наполнился звоном стали, мгновенным просчетом действий противника, ловкими выпадами и виртуозной обороной. Тело годами повторяло этот танец, внося в него новые па, и сейчас преисполнилось восторга оттого, что удалось снова его протанцевать. Восторга и… боли, потому что Норбер, как выяснилось, был прав. Занывший еще с утра бок пустил по крови огонь, растекшийся пламенными реками. Однако Раймон знал, что с этим делать. Он вплел боль в танец, обозначив ее слабостью, тем местом, которое нужно особо защищать, дабы не проиграть. И остановился минуту спустя, приставив шпагу Норберу к горлу.

– Хорошо. En garde!

Трава стелилась под сапогами так мягко, словно прилечь манила; солнечные блики яростно плясали на клинках. В этой битве чувствовалось столько первозданной силы, столько животного ритма, который ведет сильнейшего к победе, что Раймону самому хотелось петь. Он не так искусен с лютней, как Норбер, но песню стали – о, это он исполнять умеет!

Поэтому шевалье де Марейль очень удивился, когда мир вдруг пошатнулся и стал заваливаться набок. Рука ткнулась в мягкую траву, и Раймон непонимающе на нее посмотрел – как, зачем, он ведь это не планировал?.. Норбер, сделал шаг вперед, однако Раймон остановил его одним взглядом. Голова кружилась. Это тоже нужно преодолеть.

Он выждал пару мгновений и рывком поднялся.

– Дальше.

У Норбера хватило ума не возражать. Слуга даже не сбавил темп, отлично понимая, что стоит ему сделать это – и он получит по меньшей мере выговор. Раймон ненавидел, когда ему поддаются. Он не терпел нечестной игры. Единственным способом переиграть его был авторитет, который имели над ним командующие. Именно этим воспользовался Гассион, отправив шевалье де Марейля домой.

Во второй раз острие клинка замерло у живота Норбера. Тот остановился, отвесил еле заметный поклон.

– Вы победили два раза, мой господин.

– И в третий, и в четвертый выиграю, если ты не станешь правильно выполнять вот это. – Раймон медленно продемонстрировал ему элемент боя. – Видишь? Ты не так поворачиваешь кисть, а потому не можешь поспеть и ответить на мой удар.

– Да, ваша милость. Могу я сейчас сопроводить вас в дом?

– Нет. En garde.

Говорят, воины Севера в давние времена умели переходить в состояние, называемое «берсерк». Теперь такого не случается – то ли из-за того, что те славные викинги давно смешались с другими народами и утратили былые знания, то ли из-за отсутствия определенного вида грибов, по слухам немало способствовавших обретению безоглядной ярости. Но Раймон знал, что существует состояние, когда уже неважно, что с тобой происходит, – ты идешь вперед, делаешь то, для чего предназначен, и каждая жилка в тебе поет, наслаждаясь этим. Наверное, такое испытывает птица, поднимаясь в воздух… Впрочем, нет, для птицы летать естественно, а человек, внезапно обретя крылья, испытал бы немыслимый подъем – над миром, над другими людьми и над заботами, которые кажутся такими мелкими с высоты… а потом исчезают вовсе.

Но если человек создает себе крылья из перьев и воска и поднимается к самому солнцу, конец предсказуем. Раймон знал, чем кончился полет Икара, а потому возвращение на грешную землю сюрпризом не стало.

Мир поплыл так резко, что шевалье пропустил удар и позволил шпаге Норбера оцарапать запястье, шагнул в сторону, и все же удержался на ногах. Солнце пригревало, однако настоящий, теплый и липкий жар прятался в теле и вот теперь прорвался, потек алыми каплями. Раймон стоял, согнувшись и прижимая ладонь к боку, и шипел сквозь зубы. Шпагу он использовал как трость. Превосходная сталь слегка согнулась, но не сломалась; впрочем, Раймон и не думал всем весом на нее налегать. Так, подпорка.

Ему было очень весело.

Норбер молча подошел, наклонился, посмотрел и тяжко, от души вздохнул.

– Вы победили и в третий раз, господин. Теперь мы с вами можем пойти выпить вина.

– Ты пить не будешь, – прохрипел Раймон, рывком выпрямился, поморгал. Превосходно. – А я буду.

– А вы будете, – согласился Норбер. Его веснушчатое лицо казалось печальным, как осенняя луна.

– Думаешь, что я глуп и безрассуден? – вдруг спросил Раймон. Он обычно не спрашивал у слуги мнения, но временами – случалось, и всегда Норбер говорил что-то, о чем следовало задуматься.

– Нет, ваша милость, – с обезоруживающей искренностью произнес слуга, – я думаю, вы очень устали оттого, что по-прежнему спорите с господином Гассионом, хотя его здесь нет.

– Хм.

Возражать было нечего, так что Раймон не стал и пытаться. Он бы продолжил беседу за бокалом хорошего вина, однако Норбер вдруг, прищурившись, посмотрел ему за спину, и шевалье резко развернулся.

По дорожке к ним шла Жанна.

Затаившаяся до поры до времени злость на себя, на свою беспомощность, на боль, клюющую бок, словно Прометеев орел, выплеснулась рычанием и окриком:

– Какого дьявола вы здесь делаете?!

Жанна остановилась, будто споткнулась. Она явно не ожидала такого.

– Я искала вас, чтобы…

– Мне наплевать, зачем вы меня искали! Когда я занят тренировкой, вы не должны приходить никогда! Слышите? Никогда!

– Да, я вас слышу, – Жанна сцепила руки и сделала шаг назад. – Очень хорошо. Но я…

– Уйдите немедленно.

Она послушалась – развернулась и ушла, только мелькнуло светлое платье.

Раймон оперся на плечо Норбера, ненавидя себя за слабость, ненавидя Жанну за то, что могла увидеть эту слабость, и ненавидя весь белый свет – за компанию.

– А теперь идем. И ни слова, Норбер. Я и так знаю, что ты хочешь сказать.

Глава 7

Элоиза, конечно, права, думала Жанна, взбегая по лестнице – даже тяжелое платье этому не помешало, так скорее хотелось оказаться в своей комнате. К счастью, горничная отсутствовала, и потому Жанна заперла дверь и привалилась к ней спиной. Как будто кто-то гонится. Но никого нет – это ее собственные демоны, прилетевшие по ее душу.

Элоиза права, вот в чем суть. Раймон де Марейль – не романтический герой, каким он когда-то казался Жанне. Это утомленный жизнью и ожесточенный человек, в котором добрая сторона души проявляется все реже и реже. Вскорости это, наверное, исчезнет совсем. Может, для воина так и лучше, но Раймон ведь не только воин…

Или – только?

Почему он приехал? До сих пор ни слова об этом не сказал. По приказу Гассиона, да, по приказу, с которым отчетливо не согласен. Он поссорился с командующим, был замешан в какой-то интриге или, не приведи Бог, в измене? Нет, представить шевалье де Марейля изменником – значит совсем его не знать. В его письмах сквозила такая отчаянная преданность своему государству и людям, которые командуют победоносной французской армией, что если его и сочли бы изменником, так только по наговору.

И вряд ли речь об этом идет, иначе Раймон бы не счетные книги проверял, а сидел взаперти, ожидая трибунала. Он не в опале, и он не настолько болен, чтобы прекратить злиться на окружающих. Он может сражаться, по всей видимости. Хотя саму тренировку Жанна не застала, та состоялась, это ясно. Зачем же он приехал?

Если он вдруг все узнал и сейчас ему осталось лишь выяснить подробности… Если он ждет какого-то письма или человека… Тогда надо собирать вещи в сундук и бежать на юг, в Марсель, откуда идут корабли во все уголки мира. Сесть на первый попавшийся, уплыть далеко, в Индию или вообще в Новый Свет, затеряться среди диких племен, среди незнакомой природы и надеяться, что не отыщут. Только так можно спастись от гнева этого человека и, что еще страшнее, от властей. Подобный обман карается смертью.

Ведь в этом Элоиза тоже права: Жанна не является супругой Раймона де Марейля.

Если на то пошло, ее даже зовут не Жанной.

Через час она успокоилась и спустилась вниз, надеясь побыть в одиночестве и придумать, как вести себя дальше. Элоиза эти послеобеденные часы предпочитала проводить у себя за чтением, а потому Жанна обычно оставалась одна в гостиной. Летом ей нравилось здесь: она просила слуг передвинуть кресло к выходу в сад и сидела, глядя на порхание мотыльков и деловитую суету пчел. Природа никогда не скучала, а созерцание оной приносило умиротворение. И сейчас душа Жанны жаждала этого умиротворения, как глотка воды.

Увы. Кресло стояло там, где и следует, однако было занято: в нем сидел Раймон, вытянув длинные ноги в мягких сапогах, свесив руку, в которой держал полупустой бокал. Длинная шпага, без которой шевалье нигде не появлялся, небрежно прислонена к креслу, а на столике рядом стоит пузатая бутылка темного стекла.

Жанна остановилась.

Она может сейчас уйти и не тревожить супруга. В конце концов, он-то ее видеть не желает. Однако когда слишком долго боишься, страх перерождается в безрассудство, и становится почти все равно, как поступать дальше. Что бы сделала добродетельная жена?

Вздохнув, Жанна подошла так, чтобы увидеть лицо мужа. Возможно, Раймон задремал…

Он не спал. Он смотрел в сад тяжелым немигающим взглядом и перевел его на Жанну, когда она приблизилась. Повисло молчание, которое Раймон нарушил через несколько мгновений:

– Присядьте, прошу.

Жанна опустилась в соседнее кресло, которое обычно занимала Элоиза. Происходящее казалось нереальным, будто это не жизнь, а пьеса: актерам позабыли раздать роли и теперь бедняги играют как могут, импровизируя на ходу. Раймон поднял руку с бокалом, отпил маленький глоток и поинтересовался:

– Желаете вина?

– Да, – сказала Жанна.

Второго фужера на столе не наблюдалось, однако, вместо того чтобы позвать слуг, Раймон решил проблему оригинально – протянул свой бокал жене. Жанна взяла и глотнула вино, темное и сладкое, как запретная надежда. Пить из бокала мужа оказалось похожим на причащение. Ты пробуешь Господню кровь и его тело, и через это Бог становится ближе.

Шевалье де Марейль и вправду сделался немного ближе. Совсем чуть-чуть.

О происшествии в саду он говорить не стал, как будто ничего не стряслось. Вместо этого заметил:

– Кусты хорошо подстрижены.

– Я велела садовникам не торопиться и уделять каждому достаточно внимания.

– Вы тщательно следите за всем. Это похвально. И арендаторам вы нравитесь. Они говорят, что вы не пропускаете их праздники, зимой помогали, когда кончались припасы.

– Они живут на нашей земле, естественно поделиться с ними ее благами.

– Ваши рассуждения революционны, но пускай. – Он переменил позу и сел прямее, взял со столика бутылку и отпил прямо из горлышка. Судя по бульканью, вина там оставалось предостаточно. Значит, Раймон не пьян. Если бы он беспробудно пил, Жанна встревожилась бы больше.

– Я вроде помощника главнокомандующего, а они – солдаты. – Нужно говорить на понятном ему языке. – Негоже смотреть, как солдаты голодают. Когда придет противник, они не смогут сражаться.

Раймон покосился на нее и усмехнулся краем губ.

– Вы полагаете, я ничего не знаю о земледелии?

– Нет, но вас долго не было…

– Что вы вообще знаете обо мне, Жанна?

Звук этого имени в исполнении шевалье де Марейля показался ей почти… постыдным. Он как-то так его выговорил, что руки покрылись мурашками.

– Я знаю, как вас зовут, – произнесла Жанна, улыбнувшись в ответ. Не стоит делать этот разговор слишком тяжелым.

– Уже неплохо.

– Я знаю, что вам около тридцати и родились вы в августе.

– Мне тридцать один, Жанна. Что еще? – Похоже, игра начала его забавлять.

– Вы стали офицером рано, пошли по стопам отца. Он умер, когда вы уже служили. А ваша мать… Она скончалась, когда вам исполнилось четыре. Мне сказала мадам Батай, и я читала семейные летописи, – добавила она поспешно. – Мне было интересно узнать о семье, в которую я вошла. У вас нет братьев, сестер и близких родственников.

– Поэтому отец и позаботился о том, чтобы мой брак был устроен, – проговорил Раймон, отведя взгляд. – Наследство. Его нужно передать.

– Мой отец дружил с вашим и говорил, что тот был достойным человеком. Великодушным и добрым.

– В самом деле. Возможно. – Он отпил еще глоток из бутылки. – Прошло уже много лет, и я почти забыл это.

– Мадам Батай говорит, что вы приезжали в Марейль обычно зимой, когда войска вставали на зимние квартиры. Проводили тут самое холодное время года и уезжали снова в начале февраля. Наверное, вам непривычно быть в Марейле летом?

– Не знаю, – сказал он, – я вообще не думал о том, что стоит к чему-то привыкать.

Это высказывание поставило Жанну в тупик. Что Раймон имеет в виду?

– Но к войне вы привыкли. – Она знала, что ступает на тонкий лед, и ничего не могла поделать с собою. Она боялась Раймона и безумно интересовалась им. Каждый его жест, каждое слово, каждая интонация были драгоценны.

– Это моя жизнь.

– Наедине со смертью?

– Со смертью все и всегда наедине.

– Я знаю.

Он посмотрел на нее по-другому: не рассеянно-изучающе, а пытливо.

– Вот как? Такая молодая девушка что может действительно знать о смерти?

– У меня была сестра, и она умерла. Аньес. – Имя выговаривалось с трудом. – Может быть, вы помните ее. Она была на нашей свадьбе.

Раймон покачал головой.

– Все было… стремительно, а я так и вовсе плохо запоминаю лица. Она была похожа на вас?

– Да, очень похожа, хотя и старше меня. И мы были близки.

– Мне жаль, что ее больше нет.

– Мне тоже.

Бутылка снова булькнула. Жанна подумала – и тоже сделала глоток вина.

– А ваши родители? – спросил Раймон. – Надеюсь, они в добром здравии?

– Да, как я и писала вам. Они шлют вам привет.

– Ну, отсылайте ответный, – произнес он иронически.

– Непременно. Если вы пожелаете их навестить, двери их дома всегда открыты для вас.

Жанна изо всех сил надеялась, что он скажет «нет», – и не прогадала.

– Боюсь, не в этот раз. Если ваши родители пожелают посетить нас, двери дома открыты, но сам я в Руан не поеду.

– Они слишком стары, чтобы путешествовать. Я напишу им о том, что вы их не забыли.

– И солжете, – обронил Раймон безмятежно, – я о них совсем не думал. Поэтому – да, забыл. Но вы солгите, конечно, эта светская ложь спасает в тех случаях, когда сказать правду значило бы причинить боль. Ложь во спасение, простится на небесах. Да, Жанна?

Возможно, он пьян больше, чем показалось, ошеломленно подумала она. Иначе как еще объяснить эту режущую откровенность?

– А вам не хотелось бы, чтобы я лгала?

– Только светски, моя дорогая супруга. Негоже огорчать стариков. Это на небесах не прощается.

Она сглотнула. Если сейчас сказать ему…

Нет. Жанна помнила его лицо не далее как пару часов назад, в саду. Раймон встанет, посмотрит спокойно, а затем убьет одним ударом в висок. Свое будущее после признания Жанна представляла приблизительно так.

Нет ей ни прощения, ни спасения.

Но как же он нравился ей – сейчас и тогда, когда она впервые его увидела! Она помнила: был солнечный день, яркий и сочный, какие не так уж часто выдаются на дождливых нормандских берегах. Жанна как раз вышла из дома, чтобы сорвать несколько ранних роз для украшения стола в малой гостиной, когда шевалье де Марейль проехал в ворота, остановил коня и спрыгнул на землю. Он не видел девушку, укрытую за ветвями кустов, а она замерла, боясь пошевелиться и выдать себя. Подбежал конюх, взял поводья жеребца, и шевалье кивнул слуге, а затем снял одну за другой тонкие кожаные перчатки и размял пальцы, в задумчивости глядя на окна дома. И вот в этом движении рук, в осанке, в повороте головы Жанна увидела столько красоты и силы, сколько до сих пор ей видеть не приходилось. Она и не подозревала, что люди могут быть настолько прекрасными.

После двух прошедших лет, наполненных страхом, сомнениями, болью и небольшими радостями, это ощущение возвращалось порывами, как ветер с моря. Тогда Жанна успела лишь разглядеть Раймона, а не узнать. Теперь ей предстояло и то и другое.

И вот он сидит перед ней, и что-то не так в его жестах и взгляде; исчезла почти звериная красота жизни, наблюдавшаяся раньше. Дело вовсе не в том, что он ранен, болен и зол, а в чем-то другом, и Жанне показалось: если она узнает, в чем причина, то сможет… помочь.

Помочь ему снова стать тем человеком, в которого она почти влюбилась.

И даже можно позабыть о слове «почти».

Она сглотнула, пытаясь справиться с нахлынувшими непрошеными мыслями, и проговорила, как ей казалось, довольно спокойно:

– Я передам родителям, что вы довольны мною. Это будет лучше всего.

– Пожалуй.

Откровенности тоже бывает слишком много, и Жанна решила, что на сегодня достаточно. Можно обойтись бытовой правдой.

– Хотите ли вы знать, что я делаю по подготовке бала, или предоставите все мне?

– А я должен указывать? Ничего не понимаю в балах.

– Я тоже, – вздохнула Жанна. – Вернее… В родительском доме всем занималась мама, а я только училась. Правда, у меня есть Элоиза, которая успела побывать замужем и дать определенное количество приемов. Думаю, мы справимся, но, возможно, у вас имеются особые пожелания.

– Нет, никаких, – сказал он равнодушно и после паузы обронил с проблеском любопытства: – Ваша Элоиза… Оспа?

В приличном обществе не принято обсуждать ущербную внешность, а наедине обычно обмениваются сплетнями и шушуканьем. Все эти интонации Жанна знала доподлинно. Раймон же просто хотел знать.

– Да, и в достаточно зрелом возрасте, чтобы перенести ее не слишком хорошо.

– Однако она компенсирует недостаток красоты умом.

– Элоиза красива, – запротестовала Жанна.

– Да, ум всегда красив.

Она еще не придумала, что на это ответить, когда раздались шаги и вежливое покашливание слуги, которому требовалась хозяйка. Пришлось распрощаться, поставить почти пустой бокал на столик и уйти. На пороге Жанна оглянулась: Раймон, взяв бокал, наливал в него вино. До краев.

Глава 8

Бальдрик де Феш принадлежал к той породе людей, в которых Жанна никогда не заподозрила бы хороших солдат, если опираться только на внешность. У него было открытое и милое лицо человека, привыкшего получать от жизни в основном ее доброту и благость. Барон с виду не отличался ни особой силой, ни умениями, его приземистая коренастая фигура больше подошла бы земледельцу или кузнецу, чем потомственному аристократу. Однако война оставила на нем свои отметины, игнорировать которые не получилось бы при всем желании. Хотя все постоянно пытались.

Жанна, Элоиза и примкнувший к ним Раймон, по случаю приезда гостя даже отыскавший в сундуке приличный зеленый камзол, расшитый серебряной нитью (мадам де Марейль полагала, что благодарить за это следует Норбера, и собиралась сделать это после ужина), ожидали Бальдрика в гостиной. Когда барон вошел, прихрамывая, все поднялись ему навстречу. Де Феш поклонился, спеша выказать уважение дамам, однако не мог отвести взгляда от старинного друга, который шагнул ему навстречу с распростертыми объятиями:

– Бальдрик!

– Раймон! – Мужчины обнялись, и барон отстранился, с улыбкой разглядывая шевалье де Марейля. – Новый шрам, как я погляжу. И, думаю, не один?

Раймон только хмыкнул в ответ. Бальдрик склонился сначала над рукой Жанны, потом над небрежно протянутой ладонью Элоизы. Пустой левый рукав баронского камзола был аккуратно заправлен за пояс, и Жанна, как и каждый раз при встрече с соседом, остро пожалела о его увечье. Она не жалела его самого, это Бальдрик вряд ли стерпел бы, – за прошедшие два года Жанна успела как следует его изучить. В нем не наблюдалось ни хитрости, ни изворотливости, зато присутствовала гордость. Как-то барон де Феш горько обронил, что гордость остается, когда многое отнято, и тут же, засмущавшись своих слов, неуклюже перевел беседу на другую тему. А Жанна запомнила.

Раймон же преобразился: с лица его не сходила улыбка, и по всему было видно, что он очень рад другу. Глядя на них рядом, несложно поверить, что это – старые боевые товарищи, которые много времени провели вместе. Они обменивались шутками, и впервые с момента приезда Раймона разговор стал напоминать непринужденный.

Когда перешли в столовую и слуги подали первые блюда, Жанна в очередной раз мысленно похвалила себя за придумку с круглым столом. Вчетвером сидеть за ним оказалось еще удобнее, чем втроем, и беседа текла плавно, словно широкая река. Говорили о погоде, о грядущем (но не слишком скоро) урожае, о поставках провизии в армию и прочих невинных вопросах. Барон де Феш, даром что однорукий, со столовыми приборами управлялся ловко: как он объяснял Жанне и Элоизе еще раньше, в его одиноком поместье делать нечего, только манерам учиться. Все оценили протертый суп из каплунов, заваренный хлебом; когда же подали следующую перемену – отварную телятину и рыбу, сдобренную лимонным соком, – Бальдрик, откинувшись на спинку кресла и вытерев губы салфеткой, поинтересовался:

– Что же, как поживает великолепный Гассион?

Раймон пожал плечами.

– Жив, здоров и шлет тебе привет, друг мой.

– Вот так и велел тебе сказать это?

– По правде говоря, он произнес другие слова, однако это я не стану повторять при дамах. – Раймон подмигнул Бальдрику, и тот, промедлив мгновение, понимающе кивнул. Этот простой обмен знаками Жанна разгадала без труда: мужчины продолжат беседу позже. Что Раймон скрывает?

– Однако расскажи мне, как обстоят дела с настроением в войсках?

– После Рокруа? Ты шутишь? Все с песнями отправились осаждать Тионвиль, и боевой дух взлетел до небес.

– Не знаю, не знаю. А что говорят о смерти короля? Здесь все были огорчены и взбудоражены. По правде говоря, даже слишком.

– Но это же армия, друг мой! Неужели ты позабыл? Короли меняются, но ведь трон далеко, а испанцы близко. – Раймон глотнул вина. – Там это выглядит по-другому.

– А что говорит герцог Энгиенский? – допытывался Бальдрик.

– О чем? О смерти короля? Я не прислушивался.

– Раймон де Марейль и политика! – барон де Феш возвел очи горе и обратился к Жанне: – Нет более далеких друг от друга объектов! Вот таков ваш супруг, мадам. Проводит время рядом с величайшими людьми нашего мира – и слышит лишь, как они говорят о лошадях и маневрах, а политика, от которой все зависит, – нет, неинтересно!

Жанна понятия не имела, как относится Раймон к подтруниванию такого рода, однако поддержала Бальдрика:

– Так и есть, сударь. Однако в наше время держаться подальше от политики – разве не самое разумное из решений?

– На сей счет имеются различные точки зрения, – вздохнул барон де Феш. – Видите ли, мадам, если закрыть глаза и уши, жизнь не остановится, и события не перестанут происходить. А от них подчас зависит наша свобода и жизнь.

– И от чего они нынче зависят? – спросил Раймон с насмешкой. Кажется, слова друга он всерьез не воспринимал. – Случилось нечто, о чем я должен знать и опасаться?

– Возможно, возможно. Ты знаешь, что герцог де Бофор вернулся ко двору?

Раймон покачал головой – как показалось Жанне, равнодушно.

Она не очень понимала его безразличие к важным событиям во Франции. Для человека, столь близко знакомого с прекрасными полководцами, за которых горой встанет внушительная сила – французская армия, – шевалье де Марейль поступал, пожалуй что, опрометчиво. Всегда нужно нюхать ветер, тогда есть шанс учуять, как пахнет гарью.

Великий кардинал Ришелье умер в конце прошлого года, оставив страну на попечение больного короля, истеричной королевы и нелюбимого народом итальянца Джулио Мазарини. Народ, проклинавший Ришелье, не знал, радоваться или плакать еще сильнее, так как в высшем свете внезапно стали происходить пугающие перемены. Немедля возвратились из ссылки те, кого отправил туда нетерпимый кардинал, а власть перешла в руки королевы и Мазарини, к которому она благоволила. Людовик XIII чувствовал себя все хуже и умер месяц назад, в мае, через четыре дня после великой победы у Рокруа. С тех пор при дворе кипели страсти: завещание короля, передавшего регентскую власть Анне Австрийской, было оспорено и условия его не выполнены, однако никто не мог с этим ничего поделать. Слишком долго ждал этой возможности ловкий Мазарини, чтобы сейчас упустить ее. Он виртуозно отлучил от власти своих политических противников, лишая их влияния, которое они имели при великом кардинале. Перед Ришелье трепетала вся Европа, а Мазарини, при всем его итальянском обаянии, вызывавшем тошноту у большинства французов, не мог так быстро завоевать оставленные ему позиции. Барон де Феш еще раньше говорил о том, что в окрестностях столицы воняет смутой, и, похоже, интересовался происходящими событиями гораздо больше, чем диктовала его маска смиренного отшельника.

– Ну, так он возвратился давно, и меня удивляет, что ты об этом не слышал. А не далее как позавчера граф де Шавиньи оставил свой пост министра иностранных дел и, хотя полностью влияния не утратил, все же отступил перед Мазарини. Как тебе такие новости? – поинтересовался Бальдрик.

– Пусть себе существуют, пока меня не касаются.

– Если начнется смута, нас всех это коснется. Мы близко от Парижа. Разве что ты собираешься сбежать куда-нибудь в Руан.

– Я собираюсь уехать обратно в ставку герцога, – обронил Раймон холодно. – Там не до того, выкурить бы из-за стен генерала Бека…

– Ты ошибаешься, друг мой, к сожалению, – вздохнул Бальдрик. – И очень жаль, что не знаешь мнения герцога Энгиенского в этом вопросе. Конде пока поддерживают королеву, но если они решат, что ее самоуправство достойно бунта… Как полагаешь, сильна ли на доске фигура, ведущая за собой целую армию?

– Не понимаю, к чему ты клонишь? – нахмурился Раймон. Бальдрик снова возвел очи горе, и тут заговорила Элоиза:

– Простите, что вмешиваюсь, господа. Видите ли, мы действительно ждали вашего приезда, ваша милость, – обратилась она к Раймону, – не только из-за желания видеть вас, но и предполагая услышать свежие новости с границ. Герцог де Бофор, как уже упомянул достойный барон, возвратился ко двору некоторое время назад и с той поры мутит воду. Насколько нам известно, он ненавидит Мазарини и не понимает, отчего королева благоволит итальянцу. А поговаривали, что ранее ее величество весьма привечала герцога де Бофора в своих покоях, удостаивая его бесед наедине…

– Мадам, – прервал ее Раймон, – вот уж что мне неинтересно, так это сплетни!

– Мне тоже, – легко согласилась Элоиза, – пока они не влияют на политику и следом за ней – на нашу жизнь. А сейчас происходит именно так. Лучше понимать, кто и с кем состоит в каких отношениях, дабы не попасться на крючок и успеть подготовиться, если дела пойдут совсем плохо.

– Давайте начистоту, – сказал шевалье де Марейль, переводя взгляд с Элоизы на супругу; Бальдрик лишь усмехался. – Вы всерьез полагаете, что герцог де Бофор коварно явится под наши стены и попробует их штурмовать? Что он собственной холеной рукой выжжет наши равнины, угонит наш скот и… – тут он запнулся, но потом договорил: – украдет наших крестьянок?

Жанна засмеялась, Элоиза не удержалась тоже, да и сам Раймон улыбнулся – столь комичной выглядела картина.

– Я встречался с герцогом де Бофором ранее, – продолжил он немного мягче. – Это человек, без сомнения, родовитый и властный, однако я не считаю его семи пядей во лбу. Он слишком поглощен своим величием, дабы сплести удачный заговор. А Мазарини успел посеять зерна и взрастить их, и теперь у него тоже имеются сторонники, как я слышал.

– Приятно, что вы все же не столь глухи, как пытаетесь нам показать, – улыбнулся Бальдрик.

– Мой друг, я всего лишь надеялся избежать скучного разговора! Ну, что вы еще хотели нам поведать?

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книг...
Книга, которую вы держите в руках, посвящена жизни и творчеству великого мусульманского теолога и мы...
«Наших бьют!» – последнее прижизненное издание произведений Хантера Томпсона, автора прославленного ...
Британский физик Дэвид Дойч – не только один из основоположников теории квантовых вычислений, но и ф...
Язык этой книги будет понятен самому широкому контингенту читательниц, начиная уже с 8-летнего возра...
Единственной любовью сурового и нелюдимого инквизитора Армандо стала женщина, обвиненная в колдовств...