Исповедь послушницы (сборник) Бекитт Лора
– Думаю, здесь тебе это не грозит. Я могу попросить капитана высадить вас в ближайшем порту, но боюсь, что вы не сумеете добраться обратно и пропадете.
Индианка молчала, и тогда он спросил:
– Как тебе удалось освободиться?
– Когда начался ураган, люди, которые называли себя моими хозяевами, сняли с меня цепь и отпустили.
– Почему тебя держали на цепи?
– Я могла убежать. Отравить их еду. Убить.
Мануэль покачал головой. Для многих индейских племен война была образом жизни, они воспринимали ее как смысл своего существования, как искусство. Их женщины слыли настоящими амазонками, их было невозможно поработить.
– Что ты делала в доме своих хозяев?
– Готовила пищу. Они меня научили.
– Значит, ты все-таки покорилась?
– Нет. Просто я знала, что они могут отнять у меня сына.
– Из какого ты племени?
– Мапуче, или араукана, как вы нас называете.
В глазах Мануэля вспыхнул подлинный интерес. Его соотечественники могли завладеть целым миром, но только не душами и сердцами представителей этого племени.
– Араукана?! Как ты угодила к испанцам?
Ее ответ был предельно коротким:
– Была война, я попала в плен.
– Кто отец твоего сына?
– Не знаю. Бледнолицые мужчины взяли меня силой, их было много.
– В таком случае ты должна ненавидеть этого мальчишку, – пробормотал пораженный Мануэль.
Индианка смотрела на него как на глупца.
– Мать не может ненавидеть своего ребенка. Дети – это дар богов.
Мануэль быстро оглянулся и в сердцах произнес:
– Каких еще богов! Забудь о своих богах, женщина, если хочешь выжить. Отныне у тебя есть только один бог – это наш Господь. Тебя крестили?
Индианка молчала. Мануэль понял, что не добьется ответа.
– А мальчишку?
– С ним что-то делали, когда он родился, – ответила женщина с таким видом, что стало ясно: она не придает непонятному ритуалу бледнолицых никакого значения.
– Как тебя зовут?
– Хелки.
– А твоего сына?
– Ниол. На моем языке это означает «ветер».
Мануэль покачал головой.
– Час от часу не легче! Послушай, мы едем в страну, где язычников и еретиков сжигают живьем на кострах. Отныне тебя зовут Химена, запомни, Химена и никак иначе, а твоего сына… Николас. Скажи ему об этом, когда он проснется.
Вскоре мальчик в самом деле пошевелился и открыл глаза, блестящие и очень черные, как и его жесткие, прямые волосы. Он настороженно взглянул на Мануэля, однако женщина произнесла несколько слов на родном языке, и ребенок успокоился.
Испанец был уверен в том, что этот мальчик никогда не знал настоящей ласки. Мануэль слышал, что индейцы относятся к детям сурово и с самого раннего возраста обучают их различным полезным и необходимым вещам, закаляют их душу и тело. То была любовь без нежности, забота без потакания слабостям.
Ниол что-то спросил у матери, и она ответила.
– Он говорит по-испански? – забеспокоился Мануэль.
– Конечно. Он вырос среди бледнолицых.
Мануэль разглядывал ребенка с невольным любопытством. Плод насилия и жестокости, отпрыск неведомого негодяя, который никогда не узнает и не поймет, что он натворил.
Разумеется, жестокость проявляла и та, и другая сторона. Испанец вспомнил, как однажды индейцы залили в горло одного из его командиров расплавленное золото со словами: «Возьми то, за чем ты пришел».
Между тем Мануэль всегда понимал, что индейцы не были кровожадными язычниками, они были обычными людьми, со своими традициями и верой. Испанцы явились в гости туда, куда их никто не приглашал, и получили по заслугам.
Неожиданно мужчина принял решение.
– Придется сказать, что вы – мои жена и сын.
– Я не буду твоей женой, – немедленно заявила индианка.
– Ты мне не нужна! – В голосе Мануэля звучала досада. – В Мадриде меня ждут настоящие супруга и дочь.
Он прикинул, сколько лет может быть Паоле. Наверняка она немногим младше этого мальчика. Память запечатлела орущий сверток и счастливое лицо Асусены. Пожалуй, от его существования останется только этот ребенок, все остальное уйдет вслед за молодостью, иссякнет вместе с жаждой приключений, растает, как те бесплодные мечты, которым он посвятил свою жизнь.
Неожиданно на него нахлынули позабытые чувства. Надо узнать, живы ли Асусена и Паола, попытаться их отыскать, попросить у них прощения.
– Нам придется держаться вместе. Надеюсь, ты не зарежешь меня? – спросил Мануэль у Хелки.
– Нет, – презрительно произнесла индианка. – Бледнолицые ступили на тропу, которая неминуемо приведет их к возмездию. Ты получишь свое без моего участия.
– Не такой уж я плохой. – Мануэль попытался улыбнуться.
– Ты скачешь на мертвой лошади, ты не видишь снов, которые могут показать тебе твое будущее, не умеешь слушать свое сердце, к тому же ты ничего не помнишь.
Мануэль хотел сказать, что постарается вспомнить, но передумал. Вместо этого он промолвил:
– Вы наверняка хотите есть. Я попытаюсь что-либо раздобыть. Будет лучше, если Николас пойдет со мной.
Мальчик вопросительно уставился на мать. Та кивнула, и тогда он направился за Мануэлем.
Вокруг было удивительно красиво. Корабль летел вперед, как гигантская птица, солнце осыпало волны золотом и серебром, дул сильный, свежий ветер; надутые паруса казались почти прозрачными.
Мануэля охватило глубокое чувство умиротворения, он отдыхал от той бесплодной суеты, в которой проходили его дни, и благодушно взирал на колеблющуюся воду, в которой кое-где виднелись косяки рыб, напоминавших серебряные иголки.
Внезапно мальчик, тоже смотревший на океан, подскочил к борту и воскликнул:
– Смотрите, что это?!
Между волн мелькали упругие гладкие спины дельфинов, которые резвились, время от времени выпрыгивая из воды. Окружавшие их клочья пены напоминали лебяжий пух.
– Это дельфины.
– Какие большие!
– Да.
– А океан! Я не знал, что он такой огромный!
В этот миг отпечаток мрачности на лице Ниола, роднивший его с матерью, исчез, и Мануэль увидел перед собой обыкновенного мальчишку, веселого и восторженного.
Сын Хелки хорошо говорил по-испански, и Мануэль подумал, что мальчуган, возможно, сумеет приспособиться к новой жизни. А вот что делать с женщиной, он не знал.
Мужчина заметил на груди мальчика один из тех костяных амулетов, которые ему часто случалось видеть у индейцев, и сказал:
– Было бы неплохо, если бы ты снял эту штуку.
Ниол схватился за амулет рукой, полоснул Мануэля холодным взглядом продолговатых, непроницаемо-черных глаз – мужчине почудилось, будто его хлестнули по лицу туго скрученной плетью, – а после обронил с недетским бесстрашием и достоинством:
– Это мое. Ты ничего в этом не понимаешь и не можешь мне указывать!
«Вот так волчонок!» – подумал изумленный испанец.
– В той стране, куда мы едем, принято носить крест, а не языческие побрякушки, – заметил он, не сомневаясь в том, что его слова останутся без внимания.
Мануэлю удалось раздобыть мясную похлебку, сушеную рыбу и хлеб. Хотя Хелки и ее сын явно были голодны, они ели неторопливо, а не жадно, как бывало с самим Мануэлем, когда после долгих скитаний в его руки попадала какая-то пища. Он решил, что придется купить женщине и мальчику новую одежду, и с тревогой подумал о том, каких еще забот потребуют от него неожиданные попутчики.
Впрочем, они ничего не требовали. Хелки была мудра и вместе с тем наивна, как ребенок. Индианка воспринимала жизнь такой, какая она есть, а ее мальчишка и подавно. К счастью, после того как испанец щедро заплатил капитану за путешествие, странную троицу никто не беспокоил, даже священник не задавал им никаких вопросов.
Ночью Мануэль не спал. Он лежал и слушал однообразный шум волн, глядел на черный занавес неба, расшитый блестками звезд, и ощущал, как в сердце с неумолимой силой проникает чувство приближения к родине. Он не ожидал этого и мог только догадываться, что чувствует Хелки по мере того, как ее край навсегда исчезает в необъятной дали.
Незаметно пришло время нежно-розовой зари, потом – пламенно-золотого дня. «Сан Эстебан» несколько раз причаливал к берегу, но Хелки и Ниол не выказывали ни малейшего желания сойти на сушу. Во время одной из продолжительных остановок Мануэль отправился на берег и, вернувшись, велел своим спутникам облачиться в европейскую одежду, что они сделали только после того, как испанец сказал, что глупое упрямство может стоить им свободы, а то и жизни.
Мануэль наблюдал за проплывающими мимо берегами. Гавани с полчищами кораблей были живописны, а набережные – грязны; кишащие на них люди походили на суетливых насекомых. Испанец не мог дождаться того момента, когда его ноздрей коснется позабытый дух Испании.
В эти мгновения он был уверен в том, что ему удастся все вспомнить.
Глава III
Чувства Армандо Диаса не подчинялись ни времени, ни здравому смыслу. Он пытался вырвать Асусену Альманса из сердца и памяти, но все усилия были тщетны. Эта женщина вдохнула в него жизнь, а сама удалилась во владения смерти.
Иногда инквизитору чудилось, будто ее убили его зловещие чары, и он ощущал мучительную вину. В остальное время его терзало одиночество, пустота, которую невозможно заполнить.
Порой по вечерам, когда Армандо сидел в своем доме, где витал дух беспросветной скорби, он задавал себе вопрос: «Если Бог всемогущ, отчего он не исполняет те заветные мечты, что омыты кровью человеческого сердца?»
Еще в юности инквизитор начал вести дневник. Бессонными ночами, когда он становился жертвой уныния и печали, только изложенные на бумаге мысли возвращали его душе некое подобие гармонии. Но теперь даже дневник не приносил ему желанного успокоения.
Армандо не помнил, когда впервые подумал о Паоле, дочери Асусены Альманса, однако через несколько дней после смерти последней решил проведать ее дочь, просто для того, говорил он себе, чтобы узнать, как ей живется в монастыре Святой Клары.
В городе было празднично и шумно. Стояла весна, солнце ярко сияло, но не обжигало кожу, небо ласкало взор синевой, а не казалось раскаленным добела. Громко пели птицы, распускались цветы, мужчины и женщины всех сословий оделись в лучшие наряды.
Армандо раздражали кавалеры с их высокомерными манерами, смущал вид обмахивающихся веерами дам, которые бросали кокетливые взгляды под прозрачными вуалями. Инквизитор думал о том, что тело той, что превосходила всех их и добродетелью, и красотой, сейчас гниет в сырой земле, а ее душа никогда не попадет на Небо.
Как большинство монастырей того времени, обитель Святой Клары была мрачным, суровым местом, скорее внушающим страх, чем просветляющим душу. Воспользовавшись своим положением, Армандо Диас быстро добился аудиенции настоятельницы и сообщил, что хотел бы повидать воспитанницу по имени Паола Альманса.
– Насколько мне известно, это дочь еретички, – осторожно промолвила аббатиса, почтенная женщина средних лет.
– Асусену Альманса обвинили в колдовстве, – ответил Армандо, с трудом сдерживая чувства, – и, как человек, обладающий правом отпущения грехов, могу заявить, что она не была виновна. Однако женщина умерла до того, как ей был вынесен оправдательный приговор. Ее дочь осталась сиротой.
– Господь с ней, – заметила настоятельница.
– Безусловно, – согласился инквизитор. – Однако ей требуется и человеческое участие. Приведите девочку.
Пока Армандо дожидался прихода воспитанницы, его воображение рисовало картины, которых он никогда не видел наяву: солнечный луч, скользящий по нежной коже Асусены, ее обворожительная улыбка, сияющие счастьем глаза.
Армандо подумал о том, как он может выглядеть в глазах ребенка: худоба, угловатость, высокий, прорезанный ранними морщинами лоб, холодный взгляд.
Он понятия не имел, как общаться с детьми. Наверное, нужно не быть суровым и, главное, не напугать ребенка.
Когда Паола вошла в приемную в сопровождении монахини, Армандо жадно впился в нее взглядом.
Худенькая, бледная девочка в темном одеянии, с печальным, почти недетским взором больших карих глаз и рыжевато-каштановыми волосами была плотью от плоти и частью души Асусены Альманса. Армандо почувствовал это сразу, едва ее увидел, и ощутил, как в темную ткань его внутреннего мира вплетается тонкая ниточка света. Он полюбил Паолу сразу, как только она предстала перед ним, так же как полюбил ее мать.
Армандо знал, что такое воспитание в обители. Гнетущее молчание, граничащий с жестокостью аскетизм. Ни одного сочувственного взгляда, ни единой улыбки. И если он сам обладал особой внутренней силой, данной ему Богом, а быть может, кем-то другим, то защита этой девочки была призрачна, как туман, хрупка, как яичная скорлупа.
Армандо велел монахине оставить их одних, и та не смогла ослушаться.
– Тебя зовут Паола Альманса? – спросил он у стоявшей перед ним воспитанницы.
Дочь Асусены кивнула.
– Тебе хорошо в обители?
Последовал новый кивок: очевидно, девочка уже постигла здешние правила.
Задав еще несколько вопросов, Армандо понял, что разговаривает с Паолой как с жертвой на допросе, и попытался смягчить тон. Что значит иметь мать, а потом потерять, жить дома, а позже очутиться в незнакомом месте? Инквизитор плохо помнил раннее детство, а еще он не знал, как отрешиться от чувства превосходства над простыми смертными.
– Не бойся, – сказал он. – Я тебе не чужой. Я знал твою мать.
По лицу Паолы потекли слезы, но глаза посветлели, излучая надежду.
– Где моя мама? – спросила девочка.
Армандо понимал, что не сможет солгать: в этом таились и поражение, и преимущество.
– На Небесах.
Паола смотрела на него во все глаза, и инквизитор прибавил:
– Она умерла.
Девочка задрожала и закрыла лицо руками. Потом отняла мокрые ладони от заплаканных глаз и через силу промолвила:
– Она никогда не вернется?
– Ей там хорошо, – мягко произнес Армандо, не отвечая на вопрос, и добавил: – Хочешь, я заберу тебя отсюда?
На самом деле мнение Паолы не имело никакого значения: он уже все решил.
Дочь Асусены не сказала ни «да», ни «нет», и Армандо почувствовал себя уязвленным.
– Я приду через несколько дней. Подумай, чего ты хочешь, – проговорил он, пораженный несчастным, затравленным видом девочки.
Инквизитор позвал монахиню, и она увела воспитанницу. В помещение вошла аббатиса.
– С Паолой хорошо обращаются? – с ходу спросил Армандо.
– Как и с другими девочками. Они в милосердных руках сестер, под защитой святой Клары и всемогущего Господа, – ответила настоятельница и перекрестилась.
– Тем не менее я хочу забрать ее из обители.
– Вы? – аббатиса опешила. – Почему? Кем вы ей приходитесь?
В тот же миг Армандо понял свою ошибку, как и причину испуга Паолы. Она тоже не знала, кем он ей приходится, равно как и то, что она для него значит. Ночью в дом, где жили девочка и ее мать, ворвались фамильяры,[4] увели Асусену Альманса, и Паола осталась одна в целом свете. Кому она могла доверять?
В самом деле, кем ему назваться? Отцом? Это невозможно. Какое еще родство можно придумать?
– Я… ее дядя.
– Дядя? – Голос и взгляд аббатисы были полны недоверия. – Насколько мне известно, у девочки не было родственников! Докажите свои права!
Права? Армандо усмехнулся. Он воспользуется правом силы, неважно, скрытой или явной.
– Я принесу документы, а также представлю в Святую палату депешу, согласно которой условия содержания воспитанниц в обители Святой Клары пройдут необходимую проверку, – небрежно произнес инквизитор.
Лицо настоятельницы пошло красными пятнами. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но Армандо опередил:
– Поверьте, я сумею воспитать Паолу так, что она станет добродетельной и набожной.
Вопрос был исчерпан, и окрыленный инквизитор отправился домой.
В воображении Армандо проносились волнующие картины жизни с Паолой, и, обуреваемый жаждой деятельности, он представил свое будущее. Нынешнее жилье вмиг показалось ему темным, унылым и холодным; он решил отказаться от него и снять небольшой домик, обязательно с садом, где девочка смогла бы резвиться и играть. Ему посчастливилось найти такой – на тихой, уединенной улочке и вместе с тем недалеко от центра Мадрида.
Сад оказался разросшимся и запущенным, скамьи – замшелыми, но это не остановило Армандо. Главное – в доме были уютные комнаты и помещения для прислуги. Со служанкой, правда, вышла незадача, так как, собираясь бежать с Асусеной, инквизитор рассчитал ее, однако Армандо надеялся разрешить этот вопрос, как только Паола появится в доме. Большинство комнат он велел обставить скромно, но в одной приказал поставить диван с яркими подушками, столик орехового дерева и медную жаровню. Эти покои были отделены от предполагаемого кабинета Армандо великолепно драпированным фламандским гобеленом. А в кабинет инквизитор приказал внести массивное бюро, вдоль стен установить деревянные полки, на одной из которых нашел место для своего дневника.
Через несколько дней он вывел окаменевшую от страха Паолу из ворот обители Святой Клары. Сердце Армандо было готово любить. Оставалось добиться ответного чувства. Ему не хотелось верить в то, что это невозможно.
Дома он провел свою воспитанницу в ту самую нарядную комнату, подал ей заранее приготовленный горшочек с бланманже, миндальные пирожные, фрукты и сказал:
– Ешь.
Однако несчастная Паола не могла проглотить и кусочка. Происходящее оставалось для нее за пределами понимания, но она не осмеливалась задавать вопросы.
– Теперь твой дом – здесь, – как можно мягче произнес Армандо и добавил: – Тебе нечего бояться.
– Мама не вернется? – девочка шепотом повторила вопрос, который задавала ему в обители при их первой встрече.
– Нет. Она там, откуда не возвращаются. Но у тебя есть я.
Паоле казалось, будто от взгляда этого странного человека (про себя девочка окрестила его «серым человеком» – по цвету одеяния, которое он носил) она проваливается в вязкую черноту.
– Кто вы? – желая защититься, из последних сил промолвила дочь Асусены.
Армандо глубоко вздохнул. Он должен был решиться, сейчас или никогда.
– В обители я назвался твоим дядей, но на самом деле я… твой отец.
Девочка отшатнулась. Она видела перед собой страшные сверкающие глаза, и ей чудилось, что они принадлежат дикому свирепому зверю. У Паолы зарождалось смутное подозрение, что именно этот человек погубил ее мать.
– Мама говорила, что мой отец на войне, – робко сказала она.
– Я и был на войне, воевал против посланников дьявола. В этом состоит моя служба.
Паола молчала. Она походила на пойманную в клетку птичку, на крохотную мушку, угодившую в сети огромного паука.
Армандо был раздосадован тем, что девочка ему не верит, но не терял надежды.
Ночью, когда Паола спала или делала вид, что спит, Армандо мечтал, уединившись в своем новом кабинете, при свете одиноко горящей свечи. Мечтал о том, как купит Паоле новую одежду, наймет для нее учителей, будет исполнять ее желания. Со временем она должна понять, что, несмотря на суровый, холодный ум, он обладает горячим и нежным сердцем.
Любовь к этой девочке могла привести к освобождению от черных желаний, которые терзали его душу, открыть дорогу в ту потаенную страну, где он еще никогда не бывал.
Мануэль не до конца понимал, почему так стремится в Мадрид, обычный пыльный город, затерянный в центре засушливого плоскогорья. Дело было не только в том, что именно там он оставил жену и дочь. Этот город, в котором дневную жару почти мгновенно сменял дующий с гор холодный ночной ветер, казался ему капризным, как женщина. Женщина, которую с облегчением покидаешь, но к которой с радостью возвращаешься и не устаешь завоевывать.
Стоило испанцу ступить на родной берег, как его охватила волнующая дрожь. О, эти узкие, извилистые каменистые улочки, сожженная солнцем листва, резкие голоса торговцев, запах нечистот! Его несчастная, прекрасная, незаслуженно забытая родина…
На таможне у Мануэля спросили, нет ли в его багаже книг, запрещенных Святой Церковью. Испанец, который вообще не читал книг, покачал головой. Он боялся, что таможенники станут придираться к Ниолу и Хелки, заподозрив в них врагов испанской монархии, но, к счастью, полная уплата инквизиторского налога, скромно названного «взносом за таможенный контроль», избавила путешественников от возможных неприятностей.
Большую часть пути Мануэль и его спутники проделали в запряженной мулами повозке, которая двигалась с тошнотворной медлительностью. По мере того как они удалялись от побережья, где росли кипарисы, оливковые и апельсиновые деревья и перед глазами представали плоские равнины, местами ограниченные лишенными растительности скалами, взгляд Ниола становился все тревожнее и мрачнее, тогда как его мать принимала все, что встречалось на пути, со стоическим равнодушием и спокойствием.
– Мы оказались слишком далеко от океана. Куда ты нас везешь? – строго спросил Ниол.
Мануэля забавляло, что мальчишка говорит с ним как с равным. Однако он не подал виду и серьезно ответил:
– В Мадрид. Не беспокойся, когда понадобится, я найду дорогу обратно.
Они вошли в город через восточные ворота, расположенные между улицами Карретас и Монтера, и Ниол стал с любопытством крутить головой, оглядываясь по сторонам. Хелки же смотрела только вперед или – так казалось Мануэлю – в глубину своей непонятной души.
– Эти ворота называются Воротами Солнца, – сказал испанец мальчику.
– Почему?
– Потому что каждое утро через них в город входит солнце. Сейчас мы направляемся к площади Пуэрта-дель-Соль, на которой оно отдыхает по утрам, прежде чем начать прожигать нас своими лучами.
Когда-то Мануэль жил на одной из улочек, примыкавших к этой площади. Жил вместе с Асусеной и каждое утро, едва на постель падал первый луч, заключал свою юную жену в страстные объятия. Там он и оставил ее и новорожденную дочь.
Испанец решил начать поиски именно с этой улочки и этого дома. Он с трудом нашел свое бывшее жилье: обмазанные глиной кирпичные стены, крохотные окошки, затянутые промасленной бумагой и защищенные ржавыми решетками. Даже эта квартира стоила слишком дорого, потому что была расположена неподалеку от центра. Наверняка Асусена давным-давно переехала в другое место.
Мануэль прикусил губу. Единственным, что могло поправить ее положение, было новое, более удачное замужество. После стольких лет отсутствия первого супруга она имела на это полное право.
Он постучал в дверь. Никто не ответил. Когда Мануэль повторил попытку, наверху распахнулось окно, в котором появилась голова пожилой женщины.
– Что вам нужно? Ищете квартиру? Я хозяйка этого дома.
Мануэль поклонился.
– И да, и нет. Я разыскиваю женщину, которая жила здесь много лет назад.
– Как ее звали?
– Асусена Альманса.
Женщина удивилась.
– Почему вы так говорите? Она жила здесь достаточно долго, но не много лет назад. Иногда у нее не было денег, чтобы вовремя заплатить за квартиру, но я всегда давала ей отсрочку. Она мне очень нравилась. Вежливая, аккуратная, скромная.
Сердце Мануэля радостно подпрыгнуло. Он не мог поверить в свою удачу.
– С кем она жила?
– С дочерью. Ее супруг отправился на войну, да так и не вернулся. Однако она продолжала его ждать.
У Мануэля пересохло в горле. Внезапно на него повеяло свежим ветром, запахом нагретой солнцем травы и первых цветов.
– Это я, – тихо сказал он. – Я приехал.
Женщина закрыла окно и спустилась вниз. Бросив подозрительный взгляд на Хелки и Ниола, она уставилась на Мануэля.
– Сдается, вы опоздали, сеньор.
– Почему?
– Ни Асусена Альманса, ни ее дочь больше здесь не живут. Я не сдавала квартиру, потому что там остались их вещи. Признаться, я все еще надеялась, что они вернутся, но прошло слишком много времени…
– Где они?!
– Не знаю. Однажды ночью за вашей женой пришли люди и увели ее, а Паолу забрали на следующий день.
– Какие люди?!
Хозяйка многозначительно поджала губы.
– Догадайтесь, сеньор. Асусена готовила отвары и настойки из трав, лечила ими людей – наверное, это и стало причиной того, что ее задержали.
Мануэль похолодел. Он на мгновение замер, не в силах двигаться и мыслить. Асусена, его нежный цветок, любящая, верная жена, – в руках инквизиторов!
Зачастую жизненный путь Мануэля был тернист, полон препятствий и насыщен жестокостью и болью, но в его глазах всегда горел свет. Теперь этот свет погас. Его потушили глубокое разочарование, чувство смертельной тревоги и неискупимой вины.
– Я могу войти в квартиру? – прошептал он.
Хозяйка молча отперла дверь. Мануэль спустился по разбитым каменным ступенькам и переступил порог. Хелки и Ниол направились следом за ним.
Здесь пахло не сыростью и нечистотами, как на улице; эта скромная комнатка сохранила ароматы духов и трав, трогательного, загадочного, целомудренного женского мирка. У Мануэля защемило сердце. Он смотрел на вещи, которые хранили память о жизни Асусены в те годы, когда его не было рядом, и на глаза наворачивались слезы.
Узкий диван, старый поцарапанный стол, кувшин для воды и другой – с засохшим цветком. Тяжелый, окованный железом сундук, на котором сидела тряпичная кукла. Мануэль взял игрушку в руки, и у него потемнело в глазах.
Мужчина с трудом повернулся к хозяйке, которая молча наблюдала на ним.
– Паола… Какая она?
– Милая, веселая, приветливая девочка. К тому же очень хорошенькая. Настоящий ангел.
Мануэль судорожно сглотнул. В это время Хелки, которая тоже разглядывала комнату, заметила мешочек с травами, с любопытством понюхала его и спросила:
– Я возьму это себе?
– Бери что хочешь, – глухо произнес Мануэль.
Воспользовавшись разрешением, Ниол завладел изящным, украшенным зелеными камушками гребнем. Эта вещица могла многое рассказать о своей владелице, и мальчик смутно ощущал, что она, возможно, ему пригодится.
– Женщина, которая здесь жила, мертва, – вдруг сказала Хелки.
Мануэль в ярости обернулся к ней.