Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47 Соломатина Татьяна

– Ладно! Что тут разводить… Работаем. Ты, Татьяна Георгиевна, давай кого-то вместо Поцелуевой теперь исполняющим обязанности выдумывай. Родина?

– Нет. Я сама. Выхожу на работу.

– Мальцева, у тебя ж ребёнку…

– Если уж я родила, то теперь с ребёнком ничего не случится! И не буду я в декрете прятаться, когда в моём родильном доме такое творится!

– Суворов грёбаный! – хохотнул главный врач. – Хотя сдаётся мне, что ты, Танька, собираешься прятаться в родильном доме от новорождённого младенца. У тебя синдром военного времени! Тебя страшит мирная жизнь! – стал он как-то странно ухать совой.

И на всех присутствующих вслед за ним напал приступ истерического хохота. Такое бывает. Хорошо, что этого никто не видел и не слышал. Было три часа ночи. Кабинет главного врача находится в административном крыле главного корпуса. Где в это время никого нет. Разве что какого незадачливого студента занесёт. И он ещё долго будет слышать этот зловещий приступ группового стона, что у нас компенсаторной реакцией гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой системы зовётся. И – или перестанет слышать. Или отправится перепродавать перекупленное. В бизнес, иными словами. Потому что далеко не все могут с этим жить. И не только жить – но и продолжать работать. Делать своё дело, пусть и слегка утратив слух от не единожды травмированных перепадами собственного несовершенства барабанных перепонок. Но хлестанёт тебя кучер-боженька с оттяжкой по гордыне – и встрепенёшься, соберёшься и идёшь. Пока можешь идти.

В пять утра Мальцева тихонечко открыла дверь в свою квартиру. Панин вышагивал с младенцем Мусей в руках и мобильным телефоном, прижатым к уху.

– Зззнаю я про чепэ! – шипел он, покачиваясь в ритм. И шипения его были слегка в ритме колыбельной. – Зачем вы меня будите? Выслужиться хотите больше всех или через мою голову перепрыгнуть?! Это мой роддом! Утттр – ОМ!.. Секретари херовы! – это было уже пояснение для Мальцевой. Он швырнул телефон на пол. Муся закряхтела. – А-а-А! А-а-А! Ты-ы-к-А-к?!

– Панин, не выражайся при ребёнке!

– Ты за собой, главное, смотри! – ласково прошептал Семён Ильич, укачивая дочь.

Татьяна Георгиевна прошла на кухню не разуваясь. Она не знала, плакать ей или смеяться. Где-то рядом было огромное горе. Совсем близко была её новорождённая дочь. Панин-папа был безумно умилителен.

– С бабами о работе не будем?

Мальцева отрицательно покачала головой.

– Тебе сварить кофе?

Татьяна Георгиевна кивнула.

Семён Ильич, одной рукой ловко удерживая малышку, другой достал турку, банку, чайную ложку. Насыпал две ложки кофе, включил газ, поставил турку на огонь. При этом не прекращая укачивать Мусю. Мальцева внимательно смотрела на него.

Кофе подошёл. Панин привычно, трижды, повторил процедуру поднятия «шапки». После чего опустил в кофе указательный палец. Ойкнул. Снял с крючка небольшую кастрюльку. Набрал в неё воды, отвернув кран до упора на холодную. Поставил в кастрюльку с холодной водой турку. Затем нажал на кнопку электрического чайника. Достал бутылочку с соской. Раскрутил. Чайник отщёлкнул. Панин ошпарил бутылочку кипятком. Налил туда остужённый крепкий чёрный кофе без сахара. Завертел крышечку. И несколько капель вылил себе на предплечье. И затем поставил соску с кофе перед Мальцевой. Она закурила. Отвинтила крышку. И щедро захлебнула первую затяжку тёпленьким кофейком.

– Не кури при ребёнке! – строго осадил Татьяну Георгиевну Панин. Затем уставился на бутылочку с кофе. – А что это я сделал, старый мудак?!

– Не выражайся при ребёнке!

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Нормальным здоровым смехом нормальных здоровых людей. Разве что слегка уставших. Муся обиженно заревела.

До самого утра они поочерёдно носились с дочерью.

И к рассвету Мальцеву отпустило. Она вдруг чётко осознала. Даже нет, не так… На неё снизошло. Муся – её дочь. Она её любит. Ей всё равно, от кого она, какая она, кто она.

Откровение было мощным. Напрочь лишённым эйфории. Мощным, ясным, коротким – и навсегда. Если Бог есть – Он разговаривает с людьми именно так. Без слов. Без мыслей. Без ощущений. Просто сразу транслируя совокупность всего прямо в душу.

Мальцева поняла, что такое любовь.

Откровения живут в нас недолго. Слова – несовершенны. Память об откровениях недоступна разуму. Ощущаются они не корой головного мозга. И лишь след их слегка чуется неизведанными глубинными подкорковыми структурами. И пусть движет любовь солнце и светила, чтобы могли и дальше послушными отлаженными шестерёнками катить и катить колесо. По возможности – ровно. А первоначальная, первоосновная любовь уже навсегда в тех, кто испытал её откровение.

В ту странную, наполненную горем и радостью ночь Муся сделала родителям подарок. Она спала три часа подряд! Откровения – очень мощные штуки. Они задевают отражённым светом всех. Особенно – детей и животных.

Муся спала. И упали измождённые Мальцева и Панин рядышком на кровать. И уснули без сновидений и без мыслей.

Но утром шестерёнки закрутились.

И Татьяна Георгиевна Мальцева вышла на работу в своём официальном статусе: заместителя главного врача по акушерству и гинекологии. Работы навалилось выше крыши. Оксана Анатольевна не очень ответственно относилась к ведению документации. Да и смежники её, говоря честно и откровенно, всерьёз не рассматривали. Пресловутый профессиональный снобизм. И не только врачебный. Гляньте в зеркало. Вам отражение ничего не говорит?

До самого вечера наступившего вслед за откровением дня крутилась Мальцева как белка в колесе. Обход. Проверки. Сверки. Подписи. Согласования. Даже в операционную умудрилась загреметь в свой первый последекретный рабочий день. Она просто вышла в приёмное отделение. Перекурить на воздухе. Хотя и нехорошо это для начмеда. Но она спряталась под окнами обсервационного изолятора. И тут к ней подскочила разгневанная женщина. С большим животом.

– Я приехала! – грозно изрекла она. Отдышалась. И собралась. Было видно, что это стоит ей колоссальных усилий – обуять себя. Это вообще самое сложное на свете: властвовать собой. А уж для беременной… – Я приехала! И у меня не какое-то там проходное «воды отошли»! У меня – тупые ноющие боли внизу живота. И кровянистые выделения. Алые кровянистые выделения, – уточнила она строго. – Так что давай бросай сигарету и вызывай мне врача! И чтобы никаких мне «деточка, сейчас, только чаю попьём»! Я вам не деточка. И у меня – отслоение последа.

– Отслойка плаценты, – машинально поправила Татьяна Георгиевна, затушив сигарету в карманной пепельнице.

– Не важно! Я читала Соломатину. И я знаю, что это – очень нехорошо! Так что мухой – обе ноги там! А ещё у Соломатиной написано: истерик не закатывать и врачам не хамить. Так что вежливо скажи врачам, чтобы немедленно!

Мальцева быстро направилась в приём, бурча себе под нос: «Понятия не имею, кто такая Соломатина, но за “истерик не закатывать и врачам не хамить” – спасибо!» За Татьяной Георгиевной следом, крутя на пальце ключи от машины и охая, поспешила уточкой милая молодая женщина, со всеми признаками продвинутого менеджера на лице и в манерах.

– Быстро УЗИ. И звоните! Разворачиваемся! Смотреть будем в родзале.

Сканирование подтвердило начавшуюся отслойку нормально расположенной плаценты.

Мальцевой не обязательно было самой отправляться в операционную. Но ургентировала Настенька Разова, а она ещё слишком неопытный врач, несмотря на её подвиги[15], так что пусть пока ассистирует. …Врать нехорошо. Татьяна Георгиевна соскучилась по скальпелю. По атмосфере операционной. В особенности – операционной ургентной.

Уже после операции женщина отзвонилась родне, сказать, что всё обошлось хорошо. И что оперировала её начмед. Которую она поначалу приняла за молоденькую санитарку.

Это удивительно, насколько поздние роды и общая усталость красили Мальцеву. Ей действительно нельзя сейчас было дать больше двадцати пяти. Если, конечно, не присматриваться пристально к положенным возрастом морщинам, не смотреть слишком долго в опытные глаза. А может быть, это вспышка сверхновой любви, произошедшая ночью, так её омолодила? Кто знает. Возможно, всего лишь отменная генетика.

И, разумеется, надо всем реяла необходимость клинического разбора попытки суицида. И Татьяна Георгиевна мужественно отстояла вместе с Ельским в отделении патанатомии на вскрытии младенца. На вскрытии того, что осталось от трёхдневного новорождённого, упавшего вместе с матерью на асфальт с высоты пятого этажа.

Как и в результате любого из ряда вон выходящего случая, необходимо было провести ряд мероприятий. Среди врачей. Среди персонала. И среди беременных, рожениц и родильниц. И поздним вечером в тиши своего кабинета Мальцева положила перед собой тест на послеродовую депрессию. Неловко поёрзала в кресле. Воровато глянула на дверь. Встала. Заперлась на замок. Снова села. Заправила волосы за уши. Взяла маркер. И стала читать:

Эдинбургская шкала послеродовой депрессии.

Шкала разработана для выявления послеродовой депрессии, однако она не заменяет клиническое обследование и заключение врача.

Тест можно проводить в больнице, поликлинике или в домашних условиях.

Необходимо ответить на все десять пунктов.

Ответы не должны обсуждаться с окружающими.

Подчеркните ответ, который наиболее соответствует тому, как вы чувствовали себя в течение последних семи дней (а не только сегодня):

1. Я в состоянии смеяться и видеть смешные стороны жизни:

Столь же часто, как и всегда;

Сейчас не совсем столько, как всегда;

Однозначно меньше, чем всегда;

Совсем нет.

Татьяна Георгиевна задумалась. А как часто она «всегда» смеялась и «видела смешные стороны жизни»? Да постоянно! Так она что, прежде «всегда» была полной идиоткой? Полные идиоты заведующими отделениями и начмедами не трудятся. Или трудятся? Просто окружающие не замечают их полнейшего идиотизма.

Она отметила «Столь же часто, как и всегда». Хохотала она ночью? Даже два раза! Первый – не в счёт.

2. Я смотрю в будущее с удовольствием:

Так же, как и всегда;

Меньше, чем раньше;

Однозначно меньше, чем раньше;

Совсем нет.

«А я всегда смотрела в будущее с удовольствием? Кажется, я всегда – дурацкое “всегда”! – жила только и только в настоящем. Да и бинокля для рассматривания будущего ещё не изобрели. Они хотели спросить “планировала”? Планировала ли я хоть когда-нибудь своё будущее?..»

Но что-то, открывшееся ночью, не отпускало. Она поставила галочку у «Так же, как и всегда». Просто потому, что не было варианта: «В любое новое и неизвестное будущее я смотрю с неизбывным удовольствием».

3*. Я виню себя необоснованно, когда что-то складывается не так:

Да, в большинстве случаев;

Да, иногда;

Не очень часто;

Нет, никогда.

«Ещё один бессмысленный вопрос! Социопатка, никогда и ни в чём себя не винящая, даже если сама целиком и полностью в чём бы то ни было виновата, решительно подчеркнёт “Нет, никогда”. Среднестатистическая женщина “русских селений”, обвинив себя в том, что не понимает вопроса, дрожащей рукой пометит “Да, в большинстве случаев”. Что-то в этом вопросе лишнее. Слово “необоснованно”. Нормальный человек не будет себя винить необоснованно… Так и тест – на определение состояния не совсем нормального. Что подчеркнуть? “Нет, никогда”. Потому что в тех самых случаях, когда что-то складывается не так и вина в этом «не так» чётко и ясно обоснованно моя, – я виню себя. Заслуженно!»

Мальцева пометила «Нет, никогда».

4. Я тревожусь и переживаю без видимой причины:

Совсем нет;

Очень редко;

Да, иногда;

Да, очень часто.

«Без видимой причины я не переживаю. А по невидимой – тем более». Секунду помедлив, Татьяна Георгиевна чиркнула маркером у «Очень редко».

5*. Я чувствую страх и панику без видимой причины:

Да, довольно часто;

Да, иногда;

Нет, не часто;

Совсем нет.

Она поняла, что целый день не вспоминала о крохотной дочери. Если бы что-то было не так – нянька бы позвонила. Ей или Панину. А если не звонит – всё в порядке. Мальцева отвлеклась от теста и попыталась проанализировать свою любовь к дочери. Любовь была на месте. И смеялась над попыткой анализа. Как можно анализировать Эверест. Вот он, есть. И он – незыблем. А паникёров не берут в альпинисты! И не стоит путать материнство с психическим заболеванием или отсутствием элементарной гигиены чувств. Распущенностью эмоций страдают клуши, а не матери.

Было жирно подчёркнуто «Совсем нет».

«Как будто флаг на горном пике водрузила! – улыбнулась Татьяна Георгиевна. – Не признак ли это паники? Очень похоже на “я не пукну!”»

6*. Я не справляюсь со многими делами:

Да, в большинстве случаев я совсем не справляюсь;

Да, иногда я не справлялась так хорошо, как обычно;

Нет, в большинстве случаев я справлялась достаточно хорошо;

Нет, я справлялась так же хорошо, как и всегда.

«Нет, я справлялась так же хорошо, как и всегда», – отметила Мальцева. И тут же ещё раз подумала, что тест, надо признать, не очень умён. Потому что ну что это опять за неуместное «всегда»? У неё никогда прежде не было ребёнка. И сравнить было не с чем. Разве что с «общей температурой по палате». Она не распустилась, не разожралась, не обсуждает «покаки» и «пописы» на форумах. У неё перерыва в работе и не было совсем. Да и в какой работе!.. А если она с чем и не справляется – так специально обученные люди справляются. За её деньги. И – значит: она справляется.

7*. Я так несчастна, что не могу нормально спать:

Да, в большинстве случаев;

Да, иногда;

Не очень часто;

Совсем нет.

«Ну и о чём это? Где вариант “полцарства за нормально поспать”?! Это самое моё горячее желание – нормально спать. В коротких драгоценных эпизодах так нечасто и неполноценно выпадающего сна мне снится, что я… сплю и меня никто и ничто не будит. Я сплю, сплю, сплю и никак не могу выспаться. Это как сон о невозможности утолить жажду. Лакаешь из водопада, пьёшь из фонтана, кругом вода – а тебе никак не напиться».

Татьяна Георгиевна хищно глянула на диван и провела жирную малиновую черту прямо по строке «Совсем нет». В подобном ответе было хоть подобие логики. Отсутствие проблемы со сном в её случае было связано с отсутствием должного количества времени на этот самый сон.

«И при чём здесь “несчастна”? Я не несчастна. Возможно, я и не счастлива – в розово-голубом, детско-щенячьем смысле слова “счастье”, но я точно не несчастна!»

8*. Я чувствую себя грустной и несчастной:

Да, большую часть времени;

Да, довольно часто;

Не очень часто;

Совсем нет.

«Опять двадцать пять. По-разному я себя чувствую. И грустной. И радостной. И не слишком счастливой. Чтобы через полчаса чувствовать себя весёлой и довольной жизнью. Лучше бы они поинтересовались перепадами настроения и их частотой. Ладно… “Совсем нет”. Хотя нет ни одной нормальной женщины, которая в любой момент времени своей жизни была бы “совсем нет” – что до грусти и несчастья. Совсем не грустящая и постоянно счастливая женщина – это уже автомат с газировкой!»

9*. Я так несчастна, что плачу:

Да, большую часть времени;

Да, довольно часто;

Только иногда;

Нет, никогда.

«А где вариант “крайне редко”? И почему это я должна плакать – а хотя бы и крайне редко – из-за того, что я “так несчастна”? Крайне редко я плачу скорее от бессилия, чем от несчастья».

Мальцева пометила «Только иногда».

10*. Мне приходила в голову мысль причинить себе вред:

Да, довольно часто;

Иногда;

Почти никогда;

Никогда.

Татьяна Георгиевна решительно прочертила «Никогда». И сказала зачем-то вслух:

– Ага! Вот он, главный триггер!

И перешла к изучению инструкции по подсчёту результата тестирования.

Категориям ответов присваиваются баллы: 0; 1; 2 и 3 в соответствии с тяжестью симптомов.

Баллы в пунктах, отмеченных звёздочкой, считаются в обратном порядке: 3; 2; 1; 0 – сверху вниз.

Общее количество баллов суммируется по всем десяти пуктам.

Количество баллов более двенадцати указывает на большую вероятность наличия депрессии, но не на её тяжесть. В этом случае необходимо проведение полной диагностики депрессии врачом в соответствии с принятыми стандартами определения тяжести заболевания. При количестве баллов от пяти до одиннадцати необходимо провести повторное тестирование через две – четыре недели, чтобы оценить степень улучшения или ухудшения симптомов.

При количестве баллов менее пяти вероятность депрессивного расстройства минимальна. Если женщина набрала менее двенадцати баллов, но получила два или три балла в десятом пункте, следует провести полное психиатрическое обследование.

– Собственно, и считать не буду. Кроме последнего вопроса всё, включая подсчёты баллов, – филькина грамота! Понятно же, что вся суть и зарыта в десятом пункте. Баба так расслабляется по дороге к нему, что нечаянно подчёркивает правду.

Она подняла трубку внутреннего телефона, набрала короткий номер. Немного подождала.

– Анастасия Евгеньевна, зайдите ко мне!

Через две минуты Тыдыбыр уже была в кабинете. Начмед протянула ей незаполненный шаблон.

– Анастасия Евгеньевна, размножьте и раздайте всем женщинам в послеродовом отделении. И у нас. В смысле – в обсервации, – поправилась Мальцева. – И в физиологии. Пусть ответят. Вечером соберёте. Баллы за ними можете не пересчитывать. Во всех анкетах внимательно смотрите только на десятый пункт. Разберётесь. Мне доложить.

– Обязательно, Татьяна Георгиевна!

И Настенька Разова вынеслась за дверь. Исполнять.

Отличная девчонка! Надёжная. Рукастая. Разумная. Кто бы мог подумать…

Мальцева улыбнулась.

Вот чёрт! Умиляется почти тридцатилетней чужой бабе, называя её «девчонкой». Это уже пресловутое материнство, да?

Но открывшееся ей прошедшей ночью было сильнее материнства.

Потому она могла и дальше раздражаться, грустить, умиляться и радоваться. Не понимать Мусю. Не понимать, почему Панин понимает Мусю куда лучше. Удивляться, что за жизнь такая суррогатная – у них с Паниным. Полгода «Божественной комедии» и никакого секса, например…

Но теперь с ней была Любовь. И она отпустила Матвея. Простила и отпустила.

И Панин махнул рукой на то, что она записала Мусю Матвеевной. Что Мария Матвеевна, что Мария Семёновна – один хрен. Семёну Ильичу это было не важно. Да и подрастёт доченька до паспорта – исправит Танькин каприз. Дети очень быстро растут, он трижды в курсе.

– Панин, мы никогда не отдадим нашу дочь в музыкальную школу. И на коньки не отдадим. И в художественную студию она не будет ходить. И в бассейн – ни ногой! – как-то поздним вечером заявила Мальцева, любуясь, как здоровый стареющий мужик играет с девочкой размером с большую куклу в поцелуйчики и обнимашки, – а во что ещё можно играть с полугодовалым младенцем?

– Ладно, – согласился замминистра по материнству и детству, дуя своей дочурке в живот под аккомпанемент её заливистых хохотунчиков. – Только на танцы и конный спорт!

– На танцы с конями?!

– Кстати, она страшная кокетка. Вся в тебя.

– Да? Я уже и забыла, каково оно…

– Это всё равно что ездить на велосипеде. Ты не забыла. Просто твоё кокетство временно пылится в кладовке. Чему я несказанно рад. Может, поженимся?

Татьяна Георгиевна вместо ответа пошла на кухню. Варить себе кофе. Панину она в этом вопросе нынче не доверяла. То он туда вместо сахара молочной смеси насыплет. То медную турку в микроволновку поставит (купил, чтобы разогревать бутылочки, у Мальцевой никогда не было микроволновки). Ей и без «поженимся» было хорошо. Дома. На работе было по-всякому.

Молодую женщину, совершившую попытку суицида, собрали и вылечили. Физически. Ну, более-менее. И выписали в психиатрическую больницу. Потому что уже в отделении реанимации она совершила следующую суицидальную попытку. Очередную – во время реабилитации. И за ней надо было постоянно следить. И, разумеется, лечить психику. Душу.

Но прежде её мать, оставив дочери коротенькую записку: «увидимся в круге девятом», – бросилась под машину. На трассе. Под дальнобойную фуру. Абсолют эгоцентризма. Хочешь убить себя – убей. Не ломая жизнь и здоровье никому другому. Фурщик был опытный. Реакция хорошая. Сумел лечь в кювет, не навредив прочим участникам оживлённого дорожного движения. Несколько месяцев в больнице – и теперь как новенький. Почти.

Дочери прощальное материнское слово не показали. Некому было показывать. Одна из многочисленных попыток увенчалась успехом.

Девятый круг – для обманувших доверившихся и предателей родных.

И почему крохотной Мусе Паниной нравилась именно «Божественная комедия»?

Да потому что!