В Греции все есть… Окунь Михаил

Как только автобус выехал из Афин, он словно взглянул на себя со стороны: ну куда он тащится? Что его ждет в этом городишке, кроме новой волны горечи? И все же, как бы там ни было, он неумолимо приближался к нему — а значит, быть может, и к ней.

В начале девяностых годов газеты запестрели объявлениями примерно следующего содержания: «Приглашаются девушки от 18 до 25 лет с танцевальной подготовкой для работы за границей». Зазывали в основном на Балканы. И теперь такие объявления не редкость, но девушки относятся к ним уже критически — научил горький опыт. А тогда…

Ленка, без пяти минут жена (жили вместе уже почти два года, вместе и в Крым ездили отдыхать), за границу рвалась отчаянно. Она только что закончила хореографическое отделение училища культуры, была одной из лучших. Ее сольный танец, в конце которого она, сорвав лифчик, медленно отступала в темноту, в глубь сцены, вызывал неизменный фурор на вечерах в училище. Ленка позвонила по одному из объявлений — и в их жизни появился «менеджер» Евгений, приторно вежливый и скользкий молодой человек, бывший инструктор по культуре райкома комсомола. Вскоре он сколотил очередную группу из пяти девчонок, наскоро им поставили четыре танцевальных номера и сшили костюмы, и через месяц поезд увез Ленку в Софию. Перед нею во всю ширь раскинулось лоскутное одеяло Балкан. Позже они переехали в Грецию.

Из первой поездки новоиспеченная стриптизерка вернулась уже какая-то другая. Выяснилось, что в Болгарии заставляли заниматься проституцией почти в открытую (позже, в Греции, это делалось с гораздо большими предосторожностями). А Евгений, естественно, имел с этого свой немалый процент.

Вскоре после возвращения Ленки в Питере появился маленький белобрысый толстячок, тоже «менеджер», но уже греческий. А белобрысый потому, что мамаша его была полькой. Станислав (или Стас) был обходителен, часто звонил по телефону со снятой им квартиры, часами обсуждая с Ленкой детали набора новой танцевальной группы для поездки в Грецию.

Кончилось дело тем, чем и должно было кончиться — четырнадцатого февраля, как раз в праздник влюбленных, день святого Валентина, Ленка собрала вещички и объявила, что уходит к Стасу, который ее очень любит и по-настоящему обеспечит будущее. Всё это стало совершенно неожиданным для него — слишком уж он в ней был уверен. Вспоминать об этом не хочется. Пил потом две недели.

И вот, через пять лет после тех событий, он туристом приехал в Грецию. В один из дней, свободных от осмотра достопримечательностей Афин, греческий гид группы повез народ на меховую фабрику, принадлежавшую его родственнику, — за лисьими шубами. Оказывается, в местных лесах водится множество лис (вот уж, действительно, в Греции всё есть). Шубы из их меха недороги, а непосредственно с производства — чуть ли не даром. А он, после долгих колебаний, решился в этот день махнуть в тот самый городок, куда когда-то уехала Ленка со своим «менеджером» Стасом и откуда он совершенно неожиданно получил от нее единственное письмо. Назывался город как известное место под Ялтой, Ливадия, но с заменой буквы и ударения — Левадия. Хотя, по всей вероятности, Ленки уже давно там не было.

Так он все себе и представлял — палящее солнце, белые дома, «пыль столетий»… Он достал из сумки то ее письмо.

«Город, в котором я сейчас нахожусь, именуется Левадией и находится в 120 км от Афин. Напоминает он большую советскую деревню (население здесь 22 тысячи человек). Единственная разница — прекрасные дороги и разнообразие магазинов. У них просто каждый дом — это магазин. Природа напоминает наш юг, горы и море, почти как в Крыму. Живу я в отеле „Филиппос“ в двухместном номере с девчонкой из группы. Танцую восточный танец в ресторане „Хеллас“. Получаю 20–30 долларов в день. После работы все девчонки занимаются консумацией — это раскрутка клиентов на спиртное. Нравы здесь ужасные. Женщину ни во что не ставят».

По-видимому, Стас, хотя и влюбленный, никак не мог пожертвовать предприятием, в которое вложил деньги. И этим «предприятием» была Ленка.

Он зашел в кафе и заказал коньяку «Метакса» и апельсинового соку.

В углу, в специальном большом гриле жарили целиком на вертеле молодого барашка. «Человек бывает старым, а барашек молодым», — вспомнил он строку поэта и усмехнулся: в своем стремлении в Левадию он проявил себя, как старый упрямый баран, осталось только найти новые ворота. Впрочем, чего уж теперь… Он бросил на стойку несколько двадцатидрахмовых монет с изображением «отца греческой демократии», яйцеголового Перикла, и вышел на улицу. Все же, несмотря на жару, чувствовалось дыхание недалекого Коринфского залива — холодного, соленого, ослепительно прозрачного.

От коньяка и отвесного солнца его малость подразвезло. Он направился к этому самому отелю «Филиппос», единственному в городе.

«Отель» на поверку оказался небольшим двухэтажным домиком (впрочем, домов выше в Левадии не наблюдалось). Хозяин гостиницы удивленно взглянул на его «краснокожую книжицу» — еще советский загранпаспорт с гербом развалившейся империи, и выдал ключи от одноместного номера.

Туристы не баловали Левадию своим вниманием — никаких исторических памятников здесь не сохранилось. А номера «Филиппоса» на девяносто девять процентов использовались местными донжуанами, снявшими девочку. Кстати, занятно, что в этом городишке был даже свой небольшой, но вполне официальный публичный дом, в котором трудилось несколько… парагваек. Вечером в ресторане он приметил двоих — невысокие, крепко сбитые мулатки с крутыми — даже слишком — ягодицами. Но в ресторан они приходили не «работать», а отдыхать.

До вечера он с шумящей головой провалялся в какой-то полудреме на кровати, а в девять часов направился в ресторан «Хеллас».

Он сидел за столиком в дальнем углу и во все глаза смотрел на сцену.

Рестораном, собственно, это заведение можно было назвать лишь с большой натяжкой. Подавали только фрукты, орехи и шампанское. Главный же доход был, по-видимому, от консумации. Причем заказанные в честь кого-либо из танцовщиц или певиц бутылки шампанского лишь выносили и показывали: вот, мол, такой-то попандопуло заказал целых шесть штук. А на стол ставили одну бутылку для посетителя и другую для девушки, его раскрутившей. Но во второй было не шампанское (он это знал из письма Ленки), а дешевая безалкогольная шипучка.

Под восторженные выкрики с эстрады в зал сошла толстуха-певица, по всем приметам местная звезда. Она томным голосом пела «Уранэ, уранэ!..» («Небо, небо!..»), продвигалась между столиков, и, кружась, задевала и сваливала на пол стопки специальных гипсовых тарелочек «для битья» по пятьдесят центов штука, еще один источник дохода владельца ресторана. Чем больше тарелочек заказывалось и билось в честь актрисы, тем выше она котировалась.

Наконец на сцене появились пять девушек в узких трусиках и лифчиках (танцевать «топлес» в Греции официально запрещено), и головных уборах из перьев. Начался танцевальный номер. Сердце его застучало сильно и часто — в солистке он узнал свою Ленку. Она совсем не изменилась.

Тем временем к его столику, заприметив неохваченного клиента, приблизился официант и задал вопрос по-гречески. Ответ он получил на английском («Буду косить под кого угодно, только бы не узнали, что я русский, — решил он. — А то сразу поймут потомки хитроумного Одиссея, что неспроста в их захолустье приперся»). Когда официант принес заказ — бутылку шампанского, которая оказалась раз в десять дороже, чем в магазине, и несколько тарелочек для битья, — он попросил передать солистке, что приглашает ее за свой столик. Официант как-то дернулся, поспешил к толстому лоснящемуся дядьке, видимо хозяину, и что-то зашептал ему на ухо. Тот оценивающе оглядел нового клиента и нехотя, с кривоватой ухмылкой, кивнул.

Он видел, как Ленка, прищурившись, высматривает, кто же это осмелился ее, королеву бала, пригласить за дальний столик — ведь постоянная почетная клиентура занимала столы, ближние к сцене. Для усиления эффекта он водрузил на нос солнечные очки и поднес ко рту бокал. Она подошла к столу и, заученно улыбаясь, села напротив. Он поставил бокал, снял очки и уставился ей в глаза. Она чуть не грохнулась со стула. Ради этого момента он и приехал в Грецию.

О чем они говорили, перебивая друг друга? — да разве перескажешь весь этот сумбур! Посетители за соседними столиками только косились, слыша торопливую незнакомую речь, а хозяин проявлял видимые признаки беспокойства.

Да, прошло столько времени, живет по-прежнему один. Думал, что она уже давно уехала из Левадии.

Нет, пробовала в других местах, но вернулась. Рабочую визу продлевают друзья — дают взятки. А другие девчонки уже сменились сто раз. Отец в Камышине все время болеет, мать без работы — на стеклодувном заводе было сокращение. Старается посылать им деньги. Надоели греки, хочется домой. Часто вспоминала его…

Она уходила, танцевала и вновь, не реагируя на другие приглашения, возвращалась. Хозяин уже блестел своими глазками-бусинками подобно жирному разъяренному хорьку. Ярился грек лет сорока за одним из столиков у сцены, демонстративно порывался встать и подойти к ним, но товарищи хватали его за руки и уговаривали, видимо, оставаться на месте.

Да, пасут ее здорово! Обстановка излишне накалялась. Пора было уходить.

— Я провожу тебя до выхода, — сказала Ленка. — Никос хоть и злится, но разрешил.

— Какой такой Никос? А где же тот… Как его?

— Никос — врач, он сидит у сцены. Я сейчас с ним живу. А Стас нашел себе другую и уехал на острова.

Ну что ж, всё кристально ясно.

— Ладно, пойдем, — сказал он и придвинул к ней стопку гипсовой посуды, — расколоти на счастье!

Они двинулись к выходу. Когда вышли из зала, Ленка внезапно схватила его за руку и увлекла в какой-то боковой коридор. Там она открыла дверь и буквально затолкнула его в небольшую каморку. Щелкнула выключателем — в тусклом свете он увидел какой-то хлам, типа немудреного сценического реквизита.

Ленка рывком спустила свои трусики до щиколоток. Несколько раз, как молодая стреноженная кобылка, нетерпеливо переступила ногами и освободилась от пут. Когда-то, приглашая ее к акту, он так и говорил: «Хочу поездить на тебе, моя лошадка!»

Она повернулась к нему спиной, наклонилась, взявшись руками за угол большого ящика. На прогнутой спине по бокам от позвоночника обозначились крепкие столбики мышц, длинные ноги и ягодицы напряглись.

«Боже мой! — подумал он, — я ждал этого пять лет! Но что всё произойдет именно так!..»

— Скорее! — задыхающимся шепотом сказала Ленка. — Через десять минут я должна быть в зале.

Он не заставил себя просить дважды…

Их чувства были так напряжены, что времени вполне хватило. Они кончили вместе, с единым стоном, напрочь забыв об осторожности.

Ленка повернулась к нему и поцеловала в губы. Глаза ее сияли:

— Да, это ты! — прошептала она ему в ухо. — Теперь окончательно узнала…

«И я тебя узнал, моя девочка, — думал он на следующее утро на обратном пути в Афины. — Такая же бесшабашная, без царя в голове, живущая порывом. Уже потерянная, но по-прежнему любимая».

© 2007, Институт соитологии