О людях и ангелах (сборник) Крусанов Павел

Та же интуиция подсказывала Михаилу, что Лиза Распекаева – существо прозрачное и нежное, как крылатая муравьиная невеста, племянница отца Мокия, почитавшегося в городе праведником, – будет лучшим щитом, ограждающим пришлеца от пристрастия и недоверия. И неслучайно он после первого сеанса в своём синематографе провожал до дома именно священника и его девятнадцатилетнюю племянницу. (Между тем ни один из братьев за всё время, прожитое в Мельне, не удосужился хоть раз заглянуть в церковь.) В тот январский вечер, шагая по зимней улице, вспученной пузырями сугробов, он впервые говорил с Лизой. Разговор был короток – он рассказал про степь, про чуму, рассказал про Петербург, в котором побывал уже дважды, – что он мог ещё сказать девственной муравьиной богине, ещё не потерявшей целомудренных крыльев.

В городе полагали, что Михаил получил теперь всё, что только мог и хотел. Его уже признавали за удачливого дельца, а «Мельновские ведомости», печатая в каждом номере репертуар «Европы», обозначали хозяина г. Зотовым… Однако в феврале Михаил увлёкся новой затеей. Наняв в лавку приказчика и тем самым частично сгрузив с себя торговые заботы, он занялся подготовкой участка земли в заречье для строительства дома. Тогда же он стал часто наведываться к отцу Мокию. По Мельне пошла сплетня: Зотовы хотят открыть епархиальную торговлю.

Дмитрий ГРИБОВ

– Проще было бы подождать. Потерпеть, пока к нему привыкнут, и недоверие обывателей выдохнется, как содовая шипучка. Куда он спешил? Может, рядом с бесом в нём сидела пифия оракула Аполлона Дельфийского – бабка об этом ничего не говорила? Может, с четверга на пятницу ему привиделся во сне четырнадцатый год или революция?.. Впрочем, с вещим даром он и подавно бы не спешил.

Николай ВТОРУШИН

У Мити сиплый голос. Он звучит накатами, как барахлящий мотор. Сейчас Митя начнёт кашлять.

– Не было никакой спешки.

Дмитрий ГРИБОВ

– Рассказывай!..

Николай ВТОРУШИН

– Всё дело в естестве – если стриж полетит медленнее, он упадёт.

Дмитрий ГРИБОВ

– Рассказывай, рас…

Лена ГРИБОВА

Господи, опять эта астма! Зачем она его мучает? Его боли я боюсь как своей – он меня так не чувствует… Провалиться бы этому городу, чтобы не было жалко из него уезжать!

Дмитрий ГРИБОВ

– Сейчас… Сейчас пройдёт… Так что ты сказал про стрижей?

Николай ВТОРУШИН

– Не было никакой спешки – он так жил. – Стакан с чаем холоднее моих ладоней, холоднее губ. – За два месяца он вытянул из отца Мокия согласие на венчание с Лизой, и в апреле они поженились.

Дмитрий ГРИБОВ

– И что же, старуха Зотова думает, будто её папаша убедил Мокия своей безотказной риторикой – зуботычиной и наганом?

Николай ВТОРУШИН

– Да. Она сказала… Михаил так обернул дело…

Дмитрий ГРИБОВ

– Не тяни.

Николай ВТОРУШИН

– Она считает, что он выкинул очередной шальной кунштюк, а потом только ставил условия…

Дмитрий ГРИБОВ

– Постой, так что он сделал?

Николай ВТОРУШИН

– Если верить старухе, то Михаил – прости, Господи – попросту изнасиловал Лизу в алтаре пустой церкви, напоив водкой сторожа. Она в этом не уверена, но она так думает. Смешно? После этого Михаил шантажировал священника собственным кощунством: дескать, в случае отказа на его сватовство ненароком может всплыть святотатство, тогда – беда Лизе, да и церковь Вознесения придётся переименовывать в храм Афродиты Пандемос и набирать штат срамных жриц. – Митя хохочет, судорожно сдерживая кашель – в горле его клокочет слюна. – Только это чушь. Она так ненавидит своих родственников, что готова повесить на них даже убийство царевича Дмитрия.

Дмитрий ГРИБОВ

– Я понял. Небылицы про них она сочиняет для того, чтобы её личная обида имела оправдание? Но с фантазией про кощунство в алтаре она переборщила. Тут всё проще: ведь если твой поп и впрямь был таким одержимым святошей, как уверяет старуха, то для него в лице Михаила явилось благое искушение – повернуть его сумеречную душу к Богу. Праведник не испугался бы угрозы, зато для богоугодного дела он поступился бы и племянницей, и вообще всем на свете. Михаил, должно быть, сыграл на этих клавишах… Отец Мокий верил яростно, с ожесточением? Старуха так говорила?

Николай ВТОРУШИН

– Да. Она сказала…

Дмитрий ГРИБОВ

– Что-то я не доверяю праведникам, которые поклоняются Богу, как футбольному клубу. Фанатичность, внешняя одержимость происходит от внутреннего неверия. Сомневается человек и страдает от сомнения, вот и начинаются страсти: столпники, молчальники, анахореты, вериги, акриды и дикий мёд – для того только, чтобы самого себя убедить, мол, всё-таки верю, через всё иду! Не сочти это банальной прописью, но строгая форма сковывает сущность. Однажды в церкви я слышал, как дородный дядечка спросил священника: чем питаться в пост, если в магазинах – сплошь скоромное? Тот ответил: кушайте, что есть, только человеков не кушайте. Вот оно – существо христианства! Истинная вера приносит человеку мир и покой, а не хищную страсть к благодеяниям. Чёрт, протестантизм какой-то…

Николай ВТОРУШИН

Вот, вот – теперь и он пытается связать концы, что столько лет не удаётся сделать Анне Михайловне. И он разумно их свяжет – для него это забава. Для такого дела у него есть ум – прыткий, безжалостный ум больного человека.

Дмитрий ГРИБОВ

– Отец Мокий так легко сошёлся с Михаилом, потому что ему это было нужно ничуть не меньше, чем твоему суженому-ряженому. Ясно? Ведь Мокий был черноризцем (ты говоришь, что на самом деле его звали Макаром, – стало быть, он постригался), а потом опять вернулся в мир пасти Божье стадо – он не жил в согласии с самим собой, он всё время доказывал себе свою воцерковлённость. Вот откуда взялась его ожесточённая вера.

Николай ВТОРУШИН

В комнате уже не осталось солнца – вытекло в окно. Митя молчит – ровно столько, сколько нужно, чтобы погасить одну папиросу и раскурить следующую.

Дмитрий ГРИБОВ

– Чёрт возьми, из этого можно вывести повесть толщиной в аршин – вот те два слова, которые говорят о человеке больше, чем две тысячи иных! Жаль, что разговор только о том, как астраханский мужик женился на поповской племяннице и Мокий возник в этом деле как очередное препятствие, которое сокрушает твой былинный Микула. Итак, раскладываем: чтобы смириться с собой, задавить сомнение, отец Мокий жаждал богоугодных дел – акрид и дикого мёда, – но что можно найти в уездном городишке, где любой грешок замаливался сторицей, чтобы отмылась душа для нового? Что можно предъявить себе как доказательство верности Всеблагому, кроме яростных проповедей и радения о десятке городских калек, которые и без того никогда бы не остались без милостыни? кроме личного бескорыстия и суровой личной аскезы? кроме зазубренных племянницей глав катехизиса? Что он мог сделать ещё? А тут: пожалуйста – заблудшая овца. К тому же Михаил сам набросился на священника после открытия своей «Европы»… Тем зимним вечером они говорили о небесной Ссудной Конторе, обязательно – рано ли, поздно ли – требующей платы по векселям. Михаил не лицемерил, он открылся Мокию таким, каким был в действительности – природным безбожником. Он не осмеивал Небо, как это делают вульгарные атеисты – спаси и помилуй! – он просто говорил, что не считает себя кому-то обязанным за вложенную в него душу, больше того – он уверен, что его имени вообще никогда не значилось в архиве Ссудной Конторы: ведь Хозяин благоразумен, Он не станет одалживать тем, кто изначально не намерен погашать векселей, иначе Его предприятие давно бы прогорело в дым. Михаил рассуждал спокойно, словно оценивал дела конкурента-торговца, – для отца Мокия такой тон, пожалуй, был нестерпимей, чем игривое богохульство Парни. Ведь страсть легко переходит из крайности в крайность, а равнодушие неподвижно. Как он мог не заглотить живца? Победить спокойное упрямство Михаила означало для священника хоть на время победить своё собственное сомнение. Наверно, он был даже благодарен Всевышнему, пославшему случай предъявить свою верность через спасение глухого, глупого сердца.

Николай ВТОРУШИН

Митя молчит. В его дыхании – надрыв. Ему нравится выдумывать этих людей заново. Такой уж нрав – рассказывать всё как есть только в том случае, когда не можешь придумать ничего занимательнее.

Лена ГРИБОВА

– А дальше?

Дмитрий ГРИБОВ

– Дальше – просто. Михаил зачастил в гости к Мокию – гонял чаи, слушал его рацеи, порой подыгрывал его азарту и ярости, а порой ухмылялся в бороду. Быть может, он несколько раз заходил в церковь, но не часто. Быть может, он пожертвовал деньги на обновление храма, но не очень много. Быть может, он придумал что-нибудь ещё, тоже половинчатое, – словом, он дал понять одержимому попу, что душа его открывается навстречу вере, но в нём ещё силён лукавый – душа борется с тьмой, но проясневшая надежда зыбка, ненадёжна и может померкнуть от случайной бестактности… А потом, когда отец Мокий уже боялся высморкаться при своём подопечном, чтобы случаем не спугнуть в нём Бога, Михаил объявил, что Господь озарил его душу любовью к Лизе Распекаевой, и священник не смог отказать в благословении – из страха за драгоценный росток веры. Такова теория…

Лена ГРИБОВА

Опять!.. Митя крошит сухой кашель в мятый носовой платок, а второй – внутри – лупит меня ножкой в сердце. Аэрозоль в холодильнике… Мой живот можно положить на стол. Мой живот?.. Кому он теперь принадлежит: мне или тому, кто лупит из него по сердцу? Митя прикрывает платком рот, он старается унять клокочущее горло. Лицо его морщится, в глазах – мука. Я подаю ему астмопент. Бедный! Его боль для меня мучительна…

Дмитрий ГРИБОВ

– Чёрт подери… А после венчания он позабыл дорогу и в церковь, и к самовару Мокия! Вот и всё…

Лена ГРИБОВА

Он задыхается. Снова нащупывает платок. Пусть лучше молчит.

Николай ВТОРУШИН

– Да. Потом с братьями и женой он переехал в новый дом, и там у него родилась ещё одна дочь. А потом Гаврила Принцип шлёпнул эрцгерцога с супругой, и Михаил отправился защищать царя, отечество и веру, к которой был равнодушен. И лишь в двадцатом вернулся обратно – таким, что лучше бы не возвращался… Но только и это ещё не всё. – Лена смотрит на меня строго – она хочет, чтобы я перестал курить. Свистящее Митино дыхание скребёт слух. Я задираю рукав: до поезда – полтора часа. Митя сочинит их заново – воскресит их на свой лад. Но ведь я ехал сюда не за этим. Или нет? – Я слышал, вы собираетесь уезжать из Питера?

Лена ГРИБОВА

– Придётся – этот город не для астматика. Вот сдаст госы…

Николай ВТОРУШИН

– И куда? – Митя смотрит на меня внимательно, потом отрывается от хобота ингалятора и сипло хохочет. Я ещё не сказал, а он уже понял. Он хохочет, и в его тёмных глазах колеблется влага.

Дмитрий ГРИБОВ

– Ну же! Выкладывай – что за климат в твоей дыре?

Николай ВТОРУШИН

– Не Феодосия, но и не чухонское болото…

Дмитрий ГРИБОВ

– Давай выкладывай – ведь ты за этим приехал!

Николай ВТОРУШИН

– Я говорил с директором школы. Он согласен отпустить меня без отработки, если я сам найду себе замену.