Дневник плохой девчонки Гудоните Кристина

11 июля

Встала в девять, спустилась в кухню, сварила себе кофе. Маму нашла на веранде. Она сидела за столом с сигаретой в руке и что-то писала. Надела новое белое платье, слегка подкрасилась — видно, собралась ехать в город. Я уселась на ступеньки и решительно объявила:

— Сегодня же возвращаюсь в Ниду.

— Сегодня? Я думала, побудешь еще денек… — удивилась мама.

— Так ведь к следователю идти не надо?

— Нет, не надо.

— Я обещала вернуться как можно скорее.

— Ну что ж… Раз обещала… Может, отвезти тебя на вокзал? Все равно в город еду.

— Сама доберусь.

Мама взяла с лавки сумочку и вытащила оттуда кошелек. Немного подумав, протянула мне две сотни.

— Бери. Думаю, в Ниде пригодятся.

Ого! С чего вдруг такая щедрость? Ну да, я же беременная… Встала, подошла к ней, сунула деньги в карман джинсов.

— Спасибо… Пригодятся…

— Ешь побольше фруктов.

— Хорошо.

— И не перегревайся на солнце.

— Хорошо.

— Тебя все еще тошнит по утрам?

— Уже почти нет…

Она немного помолчала, потом странно усмехнулась:

— Ты хоть любишь этого человека?

— Кого? — не поняла я.

— Ну… отца твоего ребенка…

Вот беда! На всякий случай я попыталась представить себе Валентинаса.

— Нет… Не знаю… И не хочу об этом говорить.

— Понятно… Можешь не рассказывать, если не хочешь…

Мама медленно погасила сигарету, сложила свои бумажки и встала.

— Еду встречаться с твоим отцом. Скажу, что ты уехала в Ниду.

— Хорошо.

— Я буду тебя ждать, — тихо сказала она. — Позвони, как доедешь.

— Хорошо, — я кивнула.

Сегодня она напоминала мне ту маму, какая у меня была до этого несчастного ее знакомства с Гвидасом… Даже жалко стало, что я не беременная…

Как только мама уехала, я позвонила Эле. Пересказала ей разговор на веранде. Эле, конечно, перепугалась, почувствовала себя виноватой в том, что так вышло, хотела уже все бросить и вернуться в Вильнюс. С трудом уговорила ее остаться до конца смены. Может, не надо было ей ничего рассказывать? Эле все слишком близко принимает к сердцу.

До бабульки добралась к одиннадцати. После вчерашней прогулки у нее болели плечи. Ха! Перетренировалась, кидая палочку Принцессе! И она все никак не могла отойти от вчерашних впечатлений…

Поскольку старушка моя была подслеповата, она попросила меня ей почитать. Я пристроилась на краешке постели и до самого вечера (с короткими перерывами на еду) читала ей пьесу Теннесси Уильямса «Орфей спускается в ад». Первое время, когда я только начала читать, бабулька помалкивала, слушала и кивала головой, но через пару страниц стала меня поправлять (если я не так произносила какое-нибудь слово), а под конец принялась выдавать на память длиннющие монологи! Да она всю эту пьесу наизусть знает! Прекрасно! Так с чего тогда ей вздумалось просить меня читать? Оказывается, Казимера в этой пьесе играла Кэрол. Вот никогда бы не подумала! Мне эта роль больше всего нравится: Кэрол совершенно ненормальная, но не то чтоб с дуба рухнула, — знает, чего хочет. И еще этот музыкант Вэл в змеиной коже — крутой тип. Черт, и почему меня так тянет к музыкантам?

Бабулька спросила, что я думаю о пьесе… Я сказала, что пьеса грустная, в ней нет ни одного счастливого человека, а она сказала, что так уж устроена жизнь, человек не может быть счастлив, иначе не было бы прогресса. И что важно стремиться, а не быть… Ну, это она загнула…

Потом мы еще поговорили про Кэрол. Я сказала, что, если бы пришлось выбирать, то из всех персонажей больше всего хотела бы играть ее.

— Почему? — спросила бабулька.

— Не знаю. Просто нравится. Дикая какая-то, ничего не боится.

— Она по-настоящему свободна…

— Так они же все свободные, не рабы какие-нибудь… И эта Леди, и этот Торренс, и…

— Нет, остальные — совсем другое дело. Они как раз все очень зависимы… От своего богатства, от виноградника, от положения… Знаешь, кого можно назвать по-настоящему свободным человеком?

— Конечно, знаю.

Но она не дала мне ответить, продолжила сама:

— Свободен тот, кто может себе позволить никогда не врать. Так, кажется, Альбер Камю сказал, сейчас не вспомню… Вот Кэрол как раз такая и есть, и потому она по-настоящему свободна… Но это не значит, что она счастлива.

Ничего себе… Если свободен только тот, кто может не врать, значит, я добровольно отправилась в пожизненное заключение… Вконец завралась, больше и представить себе невозможно… Может, потому везде и чувствую себя как в тюрьме? Печально…

Вечером вернулась в Ужупис, выгуляла Принцессу, потом позвонила Лауре. Сказала ей, что обо всем уже знаю от мамы. Лаура страшно рада, что история с бабулькиными деньгами на этом закончилась, но встретиться со мной не сможет — родители ее как следует прижали, завтра рано утром увозят в деревню. Вот и прекрасно.

Позвонила мама, я не отозвалась. Хотела, наверное, спросить, как я добралась до Ниды. Перебьется, нечего баловать…

Соскучилась по какой-нибудь приличной тусе. Живу как монашка.

12 июля

Сегодня у меня грустный день — вернулись хозяева Принцессы. Я пришла за ней, но только успела достать ключ — дверь вдруг открылась сама, и стоявший за ней бородатый дядька удивленно на меня уставился. Честно говоря, я тоже слегка растерялась. Объяснила ему, что заменяю Эле, тогда дядька засмеялся, поблагодарил за работу и дал сотню. Неплохо. Почему-то в последнее время мне все дают деньги… Может, это какой-то знак? Жалко, что больше не надо гулять с Принцессой… Может, и мне завести собаку? Ага, помечтай, Котрина!

К бабульке я пришла ровно в двенадцать, пунктуальная, как Монте-Кристо. И мы сразу же занялись обедом — она учила меня готовить плов. Это значит, что она сидела на кухне в своей инвалидной коляске и руководила, а я должна была все реально делать.

Я долго чистила морковку, лук и чеснок, варила рис, резала мясо, а потом все это томила с растительным маслом в духовке. Хотя у меня все пристало ко дну казанка (не понимаю с чего, я ведь даже воды подливала, когда Казимера не видела, — не должно было такого быть!), бабулька объявила, что плов получился суперский и что я, если бы захотела, могла бы теперь легко устроиться на работу в любой восточный ресторан. Вообще-то и правда вкусно получилось. А может, все-таки не надо было воду подливать?

Пообедав и выпив кофе, мы опять стали репетировать «Орфея». Потом заявилась толстуха Онуте, пришла с работы. Я наконец узнала, чем она в театре занимается — оказалось, делает парики. Мы продолжали репетировать, и обе бабки просто ухохотались, глядя, как я изображаю Джейба Торренса.

Да уж, кто-кто, а этот Торренс — настоящий урод! Жадный, завистливый, какой-то медленно гниющий, всех терроризирующий грязный старикашка — как говорится, страшнее войны… Словом, гад, каких мало. А бабулька все твердила: не играй злодея, найди у Торренса какую-нибудь хорошую сторону. Сначала мне казалось, что это невозможно, там и намека нет ни на что хорошее, и я изо всех сил сопротивлялась, но когда Казимера объяснила, почему он так зол на весь мир, я сдалась… Он ведь и впрямь никому не нужен, все только и ждут его смерти… И ему уже совершенно нечего терять… Один как перст, со всех сторон затравленный, все время его обманывают… Я бы тоже их всех спалила…

Моя бабулька сегодня очень хорошо играла Леди. В одном месте — как раз перед тем, как ее застрелили, — даже расплакалась! Я чуть не упала! Мне-то нарочно заплакать никогда не удается…

Поня Казимера заподозрила у меня актерские способности! Она обняла меня и звонко чмокнула. Спросила, не думала ли я когда-нибудь стать актрисой. Фантастика! Ура!

Толстая О нуте тоже мне похлопала, а потом предложила пойти с ней завтра в театр. Сказала, смогу посмотреть, как проходит репетиция. Вот это да! Хочу-хочу-хочу!

Я осталась ночевать у бабульки, на диване в гостиной. Класс! Она разрешила мне брать почитать любые книги… Даже и не знаю, с чего начать…

Почему-то вспомнилась бабушка Эльжбета. Когда мне что-нибудь в жизни внезапно удавалось, она всегда пригорюнивалась, уходила в свою комнату и начинала тихо шмыгать носом. Я знаю, что она плакала… А мама говорила, что бабушка плачет над своей напрасно прожитой жизнью… Напрасно? Что же, получается, она была несчастной? И никогда, ни одной минуты не чувствовала себя счастливой? За всю жизнь? Казимера говорит, что вполне счастливых людей вообще не бывает, постоянно счастливы только полнейшие дураки… А сама Казимера? Она была известной артисткой. Наверное, она была счастлива, когда играла на сцене? В эти минуты?

Глаза уже слипаются… Спокойной ночи, дорогой дневник!

13 июля

Сегодня встала рано — разбудил птичий щебет в ветках березы. Продрав глаза, первым делом увидела заставленные книгами полки по всем стенам и вспомнила, что осталась ночевать у бабульки в гостиной. Прислушалась… Поняла, что Онуте в кухне гремит кастрюлями и что-то тихонько напевает… Часы показывали девять. Из бабулькиной комнаты не доносилось ни звука: вчера так наигралась, что, наверное, еще спит. Я встала и выскользнула на балкон. По улице, глядя себе под ноги, безрадостно спешила куда-то какая-то тетка — на работу, что ли? Вспомнилось вчерашнее бабулькино: «Свободен тот, кто может не врать…» А что, если рассказать ей про эти деньги? Знал бы кто, как мне хочется все ей рассказать…

На балкон вывалилась раскрасневшаяся Онуте.

— Что, уже встала? Могла еще поспать, репетиция только с одиннадцати. Пойдем, покормлю тебя завтраком. Пробовала когда-нибудь кабачки с паприкой и грибной подливкой?

Когда мы пришли в театр, репетиция еще и не думала начинаться — оказывается, они тут всегда собираются сильно заранее, чтобы успеть пообщаться. Сначала мы отправились в гримерный цех, и Онуте познакомила меня с двумя гримершами — обе намного моложе нее. Гримерши, весело о чем-то болтая друг с дружкой, варили кофе и делали бутерброды и, не успели мы войти, немедленно кинулись нас угощать. Меня Онуте представила как племянницу пони Казимеры. Неплохо, а? Обхохочешься: оглядев меня, обе тетки заахали и принялись уверять, что я ну просто вылитая Казимера в молодости! Они, понятно, сильно преувеличивали, но я, само собой, и не пыталась их разубедить.

От громкого звонка все так и подскочили, а мы с Онуте без промедления двинули длинными коридорами в зрительный зал, потому что там уже собирались актеры и вот-вот должна была начаться репетиция: толстухе очень хотелось показать мне, как это бывает, да и мне не терпелось посмотреть. Когда дошли до дверей зала, Онуте знаками велела мне молчать как рыба и только после это повела меня внутрь. Там оказалось темным-темно, и я несколько раз чуть не грохнулась, ощупью поднимаясь по каким-то непонятным лестницам. Наконец Онуте довела меня до последнего ряда и усадила в середине. В кромешной тьме иногда высвечивалась только сцена. Разноцветные прожекторы то гасли, то снова вспыхивали, и тогда в их лучах становилась видна впечатляющая декорация — высокие ступенчатые пирамиды.

— Смотри и молчи! — шепнула Онуте. — Как будто тебя здесь и нету вообще. Сейчас поставят свет, и начнется репетиция.

— Хорошо, — кивнула я.

Постепенно глаза привыкли к темноте, и я увидела, что в зале, кроме меня, есть другие люди.

Толстый господин — наверное, режиссер этого спектакля — нервно расхаживал взад и вперед перед сценой, злобно ворчал и яростно жестикулировал. Тощий человечек, которого толстяк называл Вильгельмасом, покорно семенил следом за ним по краю сцены и бессильно разводил руками. Видно, этот несчастный Вильгельмас чего-то не сделал или сделал неправильно, раз толстяк так разбушевался… Почему-то мне вспомнился ящерка Билль из «Алисы в стране чудес»… То место, где страшно выросшая Алиса нечаянно выпихнула его через трубу… Похоже, такой пинок ждет и бедняжку Вильгельмаса…

Вдруг боковая дверь тихонько открылась, и какой-то паренек, пробравшись между рядами, пристроился рядом со мной. А это еще кто?

— Привет, я Йонас! — прошептал он.

— Эльвира… — слегка растерявшись, назвалась я.

— Ага, знаю, внучка Казимеры.

Вот как — теперь уже внучка! На это я ничего не ответила.

— Ты тоже студентка?

— М-м… Да, учусь, — промычала я. — Сейчас у нас каникулы.

— Ясно, — Йонас устроился поудобнее. — Ну и как поживаешь? Одна или с кем-нибудь?

— С семью гномами. А ты?

— А я с девятью великанами.

Я и на это ничего не ответила, он тоже немного помолчал.

— Думаю, старик сегодня опять не станет репетировать с нами массовую сцену, уж слишком разошелся. Снова поцапался с Максюкасом.

— А-а… — я понимающе кивнула.

— Слушай, а у тебя случайно не найдется лишних пяти литов? — вскинулся Йонас, как будто внезапно припомнив нечто важное. — Клянусь, завтра отдам.

— Пять литов? — переспросила я. — Кажется, есть…

Мне что, жалко пяти литов? Пошарив в карманах джинсовки, нашла кошелек, но, когда я в темноте его открыла, случилось непредвиденное — монеты с оглушительным звоном посыпались на пол. Черт! Я чуть не выругалась вслух! Мы с Йонасом нагнулись и стали собирать деньги.

— Что там происходит? — послышался грозный голос толстяка. — Опять народа полный зал? Базар устроили, деньгами звените… Погодите, не заработали пока! Немедленно убирайтесь за кулисы!

Йонас схватил меня за руку и через весь зал потащил в сторону сцены. Мы взбежали по узкой лестнице наверх и хотели шмыгнуть в первую же щель, но внезапно нас остановил голос толстяка.

— Эй, ты, постой!

Я на всякий случай обернулась.

— Да-да, ты! — режиссер помахал мне. — Погоди, не исчезай никуда. Вильгельмас! Позови сюда Макса.

Йонас воспользовался случаем и юркнул за кулисы, оставив меня в одиночестве, а на сцену выплыл похожий на Ричарда Гира седой высокий дядька в трико болотного цвета. Неспешно всем кивнув и ни слова не промолвив, он с гордым видом остановился перед режиссером.

— Максюкас, ты только погляди, какая худышка! — ликовал режиссер, показывая на меня. — Как тебя зовут, детка?

— Меня? Эльвира, — пролепетала я.

— Понятно… Эльвира. Очень хорошо!

Господин в трико выглядел сильно обиженным, он ничего не соизволил ответить, а на меня даже не поглядел. Тогда неугомонный толстяк проворно взобрался на сцену и обнял его за плечи.

— Послушай, Максюкас, дружище, давай поговорим спокойно… Все-таки тело надо бы уносить тебе. Улавливаешь мысль? Сам подумай: ты палач, но ты и жертва, кающийся, так сказать… Это символическая мизансцена, понимаешь? Чувствуешь контекст?

— Я уже сказал и своего мнения не изменю. Викторию таскать не стану, и точка. Какой бы звездой она ни была. Мне плевать на ваши договоренности. Твоя красотка весит шестьдесят восемь килограммов, а я еще пожить хочу.

— Ничего ты не понял! Вот, посмотри! — воскликнул толстяк, показывая на меня. — Таскать ты будешь не Викторию, а ее! Кто там разберет? Лицо все равно будет закрыто, а мертвые тела… они все более или менее одинаковые.

Только теперь этот господин соизволил ко мне повернуться. Оглядел с головы до ног — и внезапно просиял, как будто открыл Америку. Потом обворожительно улыбнулся, сверкнув зубами во всей их искусственной красе. Могу себе представить его в молодости — наверное, был настоящим сердцеедом!

— О, это совсем другое дело! — промурлыкал он. — Такую миниатюрную девчушку я готов носить на руках! С величайшим удовольствием! Как тебя зовут, малышка?

— Эльвира.

— Эльвира… — мечтательно закатил глаза седой красавец. — Чудесно…

— Вильгельмас! Начинаем! Все по местам! — толстяк похлопал в ладоши и шаровой молнией скатился в зал.

А мы с понасом Максом ушли за кулисы. Оказалось, Йонас все еще меня ждет.

— Ну, сколько успела собрать-то?

— Чего собрать? — не поняла я.

И только теперь заметила, что так и держу в кулаке монеты, которые нашла под креслами. Протянула их Йонасу. Он чмокнул меня в щеку и прошептал:

— До конца жизни не забуду! Сбегаю приведу себя в форму. К финалу как раз успею.

Когда Йонас умчался, я осмотрелась. За кулисами уже собирались актеры. Кое-кого я узнала — видела в рекламных роликах. Ко мне подбежала взмыленная пожилая женщина с какими-то тряпками в руках, осведомилась, не я ли та новенькая студентка, которую Максюкас будет выносить вместо Виктории, и тут же, не дожидаясь ответа, стала напяливать на меня длинную белую ночнушку, недовольно бормоча:

— Так-так-так… Великовата будет… Виктория все-таки на полголовы выше… И намного крупнее… Ну ничего, сойдет… Тебе же разгуливать в ней все равно не придется… На этот раз сойдет… Кстати, меня зовут Фелиция, а тебя?

— Эльвира.

— Ясно, запомню, — вздохнула Фелиция.

К нам, пыхтя, спешила Онуте.

— У нас большая проблема, — озабоченно сказала она. — С головой-то что будем делать? Шапочка, в которой играет Виктория, прикреплена к парику…

— Это ничего, — махнула рукой Фелиция. — Прикроем ее пока белым платком из «Антигоны».

— Ладно, сегодня пусть так, а завтра что-нибудь придумаем, — решила толстуха и, подмигнув мне, исчезла за кулисами.

А дальше было вот что. Когда дело дошло до моего «номера», ко мне приблизился по нас Макс и шепнул на ушко:

— Ну, маленькая, нам пора. Расслабься, и я тебя подниму.

Не знаю, успела ли я достаточно расслабиться, но в следующее мгновение уже лежала в его объятиях.

— Какая ты легонькая! — вскинул брови Макс, шагнул на сцену, сделал несколько шагов и остановился. Хоть я и должна была притворяться, что все признаки жизни меня покинули, но не устояла перед искушением и принялась сквозь неплотно прикрытые ресницы наблюдать. И увидела, как неузнаваемо изменилось лицо артиста, едва он ступил в круг света: теперь в его чертах отразились вся мировая скорбь и безмерная печаль утраты, а глаза наполнились слезами. Это было фантастически прекрасно! И стало еще прекраснее, когда он, совершенно не шевеля губами и не меняя трагического выражения лица, еле слышно, но очень деловито шепнул мне:

— Чуть повыше правую руку…

И, словно желая вглядеться в лицо мертвой возлюбленной, нежно приподнял меня так, что моя голова удобно легла ему на плечо. От его щеки пахло гвоздикой.

— Ага… Теперь хорошо…

Убиться, какой артист!

Наконец он снова сдвинулся с места, взошел со мной на руках по высоким ступенькам, наверху повернулся к пустому залу, медленно опустился на одно колено, поднял голову и, глядя вдаль, со слезами на глазах проговорил надрывающим душу голосом:

— Свершилось. Я победил… И я наказан…

Заиграла печальная музыка. Понас Макс, будто бы не в силах вынести множества обвиняющих взглядов, медленно отвернулся от зала и мягко опустил меня на землю.

— Ну вот… Так тебе будет удобнее, — спокойно прошептал он.

Я не могла глаз от него оторвать. Ведь он только что плакал! Как ему это удается? Мне захотелось аплодировать.

— Чудесно! — тихо сказала я.

— Значит, ты — племянница Казимеры?

— Почти…

— А у нас еще где-нибудь играешь? Что-то раньше я тебя не замечал…

— Нет, первый раз…

— М-м… Ну ничего, все примерно так и начинают, — дружелюбно подмигнул он. — Хотя, конечно, бывают исключения.

— Я совсем не…

— Погоди, детка, давай послушаем, что они там болтают…

На мгновение он умолк, прислушался к тому, что делалось на сцене, потом спокойно сказал:

— Нет, еще рано…

Фантастические создания эти артисты!

Тем временем на сцене кипели страсти. Оглушительно звонили колокола, актеры старались их переорать, а режиссер пытался одновременно сыграть все роли и злился, что никто ему не помогает.

— А ты, малышка, довольно симпатичная… — сказал понас Макс, снова оглядев меня с головы до ног.

— Спасибо… — немного смутившись, пробормотала я.

— Только очень уж худенькая… Не ешь ничего, наверное?

— Ем.

— Настоящей женщине полагается иметь приличный бюст и круглую попку, а у тебя, как я погляжу, ни того ни другого. Какая из тебя женщина? Никаких центров притяжения… Кости, кожа да нос.

Тут он — наверное, желая убедиться в правильности своих слов — довольно ощутимо ущипнул меня за бок, а я невольно вскрикнула, потому что боюсь щекотки.

И началось!

— Что там наверху происходит? — взревел режиссер. — Девушка не справляется со своей ролью? Может, вам что-нибудь непонятно, барышня? Как, говорите, вас зовут?

— Эльвира… — приподняв голову, ответила я.

— Ну и что же вам неясно, а? Или, может, вы решили внезапно воскреснуть из мертвых и таким образом усовершенствовать нашу классику?

Кто-то за кулисами захихикал, а мне захотелось провалиться сквозь землю. Я лежала, словно окаменев, не решалась даже пальцем двинуть.

Еще немного побушевав, толстяк выдохся, сказал, что репетиция окончена, все разошлись и свет на сцене выключился.

Оставшись одна, я поднялась, выскользнула за кулисы, стащила с себя мерзкую рубашку. Никто ко мне не подошел, никто меня не хватился, и я, воспользовавшись этим, побыстрее свалила из театра. Черт, из-за меня прервали репетицию! Вот тебе и дебют! Я даже труп сыграть оказалась не способна! А противнее всего то, что этот старый щипщик Макс ни слова не сказал в мою защиту! Только стоял и улыбался! Свинья!

Когда я пришла к бабульке и все рассказала, она прямо пополам сложилась от смеха. Не понимаю, что здесь смешного? Они что, все в этих театрах такие ненормальные?

После легкого обеда поне Казимере захотелось подышать свежим воздухом, и я вытащила ее на балкон. Мы сидели в тени березовых ветвей и ели мороженое. Бабулька медленно облизывала ложечку, молчала и казалась странно задумчивой. А потом вдруг объявила, что когда-то была страшно влюблена в понаса Макса! Когда она это сказала, я чуть мороженым не подавилась — он ведь намного ее моложе!

— Да, почти на двадцать лет… — согласилась старушка.

— А он? — осторожно спросила я. — Он вас тоже любил?

— И еще как… — покачала головой Казимера. — Предложение делал несколько раз…

— Вот это да… А вы что?

— А что я? Разве я могла выйти за такого пастушка?

— Мм… А если бы вышли? — не отставала я.

— Теперь жила бы с ним, как мама с сыном, а может, уже и расстались бы…

— Почему? А может, жили бы счастливо?

— Видишь ли, люди не меняются, он все еще говорит про женские центры притяжения, а у меня, как ты, наверное, заметила, их уже не осталось…

— А… а как же любовь?

— Любовь, что бы ты там ни говорила, — самая могущественная и наиболее неуправляемая вещь на свете. Поверь, она все равно что психическая болезнь, но только ради нее и стоит жить. Кто-то сказал: «Любовь — самый распространенный способ испортить себе жизнь и лучшее, что можно испытать». Хорошо сказано?

— Да… Хорошо…

— Так вот, любовь, если она была, никуда не девается… Совершенно не обязательно выходить замуж… А ты кого-нибудь любишь? — немного помолчав, спросила она.

— Я… Можно сказать, любила…

— Но не успела испортить себе жизнь?

— Не знаю… Кажется, не успела… А можно все забыть и начать сначала?

— Все так думают, на что-то надеются… Но начинают сначала — и все повторяется сызнова… Тогда становится скучно, и больше никто уже и не пытается.

— И вы больше не пытались? После того, как отказались выйти замуж за понаса Макса?