Смех Again Гладов Олег
Стол уже был почти готов: в центре на большом блюде лежал только что снятый с вертела поросёнок, в мисках дымился молодой картофель, потели бутылки без наклеек с известным всем присутствующим содержимым. Дашка с Ольгой внесли последние тарелки с мелочью: огурчики, помидорчики, зелень.
Кумовья-сватья, Иван, племянник с друзьями и сам юбиляр уже уселись вокруг. Ждали только Генку, который всё никак не ехал со своей пасеки. Я изредка перекидываюсь фразами с сидящими за столом и вдыхаю запахи еды: жрать уже охота. По радио муж нашей оберпевицы сменил собой дешёвое подражание народной музыке и теперь выводит своими голосовыми связками «made in Болгария» про то, что Единственная его, солнцем озарённая, и что срывая якоря… и так далее. Но даже это мне не портит аппетит: я хочу есть. И от местного Black Label крепостью под 60 ° тоже не отказался бы.
Тётя Валя что-то тихо говорит Ивану, ласково поглаживая его по голове. Кошка Дашка молча трётся о мою ногу, выпрашивая кусочек. Сестра Дашка так же молча трётся о меня взглядом. Я вообще-то умею распознавать женские взгляды, и этот — зелёного цвета — мне тоже знаком. Хм… Только ему не место здесь и сейчас, да ещё по отношению ко мне… Я ведь, так сказать, кузен…
А кузина Ольга — прямо настоящая Кузина. Оделась в какое-то платьице, сделала причёску и сидит тут, словно это она придумала pin-up. Странный взгляд у моей кузины. Но лицо то, что нужно для моего pin-down. Я сразу, с ходу, придумываю пять положений, в которых бы запечатлел её в своём альбоме… Только не в этом платье. Вообще без платья. Волосы лучше растреплем… Нет — даже сделаем влажными от пота. Помаду — размажем по губам… А странные глаза? Странные глаза мы нарисуем закрытыми: во всех пяти чудесных положениях это совсем не будет выглядеть странным. Я чувствую знакомое покалывание в паху, но всё равно исподтишка слежу за ней. Как она сидит, поправляя и без того сто раз поправленные приборы на столе. И как выходит из комнаты, заметив, что чего-то не хватает. Я провожаю глазами её ягодицы, туго обтянутые тёмной тканью, и перехватываю взгляд Семёна… Чё вылупился? Что я, на сестру не могу посмотреть? Смотрит он… Иди, груши ешь…
Николя тоже сидит и смотрит. Сидит рядом со мной. Смотрит на Ивана. Кузен мой позволяет кормить себя куриной ножкой, и не понятно: слышит ли он свою маму.
И вот, когда дядя Женя набирает в грудь воздух, чтобы опять задать самый популярный вопрос дня, я различаю тарахтенье мотоцикла во дворе и радостныё возглас Ольги:
— Генка приехал!
— Наконец-то! — дядя Женя кивает Васе Газ Воде, и по тому, как тот с готовностью
хватает первую бутылку, ясно: тяпнуть шофёру не терпелось уже давно. Забулькало в стаканы. Застучали ложки.
Я слышу шаги в коридоре, громкий низковатый голос:
— Где мой любимый деда?!
И вижу улыбающегося дядю Женю: внук приехал.
Первый и единственный внук Евгения и Валентины, привезённый непутёвой Наташкой из Москвы, был дитём трудным. Семью свою он очень любил, и тёток обеих, и бабушку с дедом, хотя бабулю всегда называл «мама Валя» и только Евгения — ласковым «мой деда». Вот, пожалуй, и все, кого он любил. Друзьями его с юных лет стали дядя-ровесник Ванька, да ещё Толик — сын дяди Васи Газ Воды. Толик был глухонемым от рождения, и все в Уткино звали его Тольча Нямой.
И он, и Генка так и не смогли поладить с местной пацанвой, и всё детство проходили с расквашенными носами и свинцовыми кастетами в карманах, которыми тоже распушили немало ноздрей и устроили повальную недостачу зубов во ртах малолетних уткинских жиганов. Ванька, естественно, был на стороне племянника и друга и участвовал во всех битвах до известного случая. Вражда, зародившаяся в сопливом возрасте, уже в более скрытой форме перетекла в отрочество, а потом — в юность. Правда, в последнее время яростных стычек не случалось, но и Генка, и Тольча ходили на стороже. И даже на всякий случай носили в своих карманах кое-что посерьёзнее кастетов. То ли этот факт, то ли то, что оба друга выросли в здоровенных лосей с кувалдами вместо кулаков (которыми без устали лупили по самодельному боксёрскому мешку на заднем дворе), но вот уже три года стороны находились в состоянии Холодной Войны.
А тогда, в детстве, Генке пришлось не сладко.
И когда далёким первым сентября он пошёл в свой первый класс, ему было очень нелегко. Он сел вместе с Ванькой за парту в своём 1-ом «А» и добросовестно вычертил в тетрадках в косую линейку все необходимые палочки и кружочки. Его бабушка Валя преподавала за стеной, она в этом году приняла параллельный 1-й «Б». А после вела рисование и историю для четвёртых. Поэтому после школы Генка с Ванькой пошли домой одни. Помахивая одинаковыми портфелями, они дошли до магазина, купили мороженное и двинули пешком за коровником через два поля, и всё — вот он дом. Сразу за коровником, возле кучи навоза, их ждали. Кричащего Ваньку прижали за руки и ноги к земле, а Генку избили и окунули в свежую коровью лепёшку лицом.
— Не ходи в нашу школу! — бросили ему на прощание.
— Упал, — сказал он, объясняя маме Вале и любимому деде свой вид.
Точно так же он упал второго сентября. И третьего.
— Упал, — говорил он, блестя глазами, в ответ на все вопросы.
Ванька вздыхал, стоя рядом.
Генка выдержал неделю. Когда минули первые школьные выходные, Валя, наблюдая, как её внук и сын обували начищенные ботинки, вдруг прижала их достающие до её живота стриженые головы к себе и сказала:
— Я вас домой провожать буду, хотите?
Генка помолчал пару секунд и отрицательно покачал головой:
— Нет. Они подумают, что я испугался.
— Кто «они»? — спросила Валя, чувствуя закипающий гнев: она была готова порвать
уткинских зверёнышей в детском обличье.
Генка, помолчав ещё несколько мгновений, сказал:
— Я больше в школу не пойду. Так будет лучше.
— Кому лучше? — спросила Валя, испытывая необъяснимую горечь.
— Всем, — ответил Генка. И больше ни разу не переступил порог уткинской СШ № 22.
Он получил своё среднее образование на дому. Бабушка его после преподавания в школе и работы по дому входила в его комнату-класс, где на стене висел географический атлас и портрет Пушкина. И Генка вставал из-за стола, приветствуя свою учительницу.
— Садитесь, дети, — говорила она. И они начинали учить стихи, искать на картах Венецию и складывать цифры. И не было у Валентины более благодарного ученика за всю педагогическую карьеру. Генка без проблем одолел курс начальной школы, и Валентине с дедой скоро пришлось приплачивать учителям старших классов за еженедельные занятия с их внуком на дому. В понедельник он осваивал химию, во вторник — физику, в последующие дни — все остальные предметы.
Он помогал Евгению по хозяйству, гонял на велике или висел на турнике.
— Это моя физкультура, — говорил он, широко улыбаясь, — я сам физрук!
И напрягал бицепс, приставая к Евгению:
— Попробуй, деда!
Генка оказался прав: так всем было лучше. Единственное, что его тревожило — это то, что из-за своего частного образования он не стал ни октябрёнком, ни пионером. А ему до дрожи в руках хотелось Стать. Ванька, который учился в школе, равнодушно ходил в небрежно повязанном галстуке. И даже Тольча в своём интернате для детей с нарушениями слуха и речи был принят в пионеры под безмолвный для него бой барабанов.
А Генка — нет. Но ему хотелось. До дрожи в руках хотелось. Он иногда надевал белую выходную рубашку, вот именно дрожащими пальцами завязывал Ванькин алый галстук у себя на шее и, стоя перед зеркалом, поднимал правую руку в пионерском салюте.
— Будь готов, — говорил он сам себе. И отвечал себе же:
— Всегда готов.
Вся семья знала об его мечте, и Валентина, как-то спросила его:
— Ну хочешь я тебе куплю хоть сто галстуков?
Генка отрицательно помотал головой:
— Нет. Так будет не честно.
Той же ночью Генке приснился сон: будто бредёт он по пустынной местности, и только нездешняя луна в нездешнем беззвёздном небе следует за ним, заливая всё вокруг ровным нездешним светом. Он спустился в русло высохшей реки и шёл, рассматривая свою тень на растрескавшемся дне. И давящее в барабанные перепонки космическое безмолвие окружало его. А потом он поднял глаза.
Мальчики и девочки в чёрных пионерских пилотках и чёрных галстуках молча стояли на холме и смотрели на него. Чёрный пионерский стяг неслышимо развевался в руках знаменосца. Барабанщики сжимали в мраморных руках палочки и придерживали свои инкрустированные серебром барабаны. Горнисты прижимали к груди титановые горны, ловящие отблески луны. И все Они смотрели на Него. И глаза на их белых, как мел, лицах были словно уголь из самого глубокого штрека, самой глубокой шахты.
— Здравствуй, Гена, — сказал мальчик, стоящий впереди всех.
— Здравствуйте, — ответил он, — а откуда вы знаете, как меня зовут?
— Мы всё про тебя знаем, — сказал мальчик.
— А кто вы? — спросил Генка.
— Мы Секретные Пионеры, — ответили ему. И ответ этот медленно растворился в пространстве. И Генка почувствовал, как знакомо дрожат его пальцы. Он хотел ещё что-то спросить, но язык словно покрылся льдом.
— Мы слышали о тебе, Гена, и знаем, что ты честный, хороший мальчик. Ты хорошо учишься и не бросаешь товарищей в беде. Ты не ябеда и верный друг. Только таких принимают в пионеры.
— Но я не пионер… — смог выдавить из себя Генка, глядя в глаза мальчику.
— И это мы знаем, — сказал тот и, сделав шаг назад, присоединился к своим товарищам. Тогда подал голос знаменосец.
— Мы все хорошо учились. Мы честные и верные друзья. Мы знаем о твоей мечте. А сейчас мы пришли к тебе и спрашиваем:
— Ты хочешь быть Секретным Пионером? — в один голос произнесли мальчики и девочки в чёрных пилотках. И вопрос этот медленно растворился в пространстве.
— Да, — ответил Генка, испытывая необъяснимую вибрацию всего тела.
— Клянёшься Никогда, Никому Не рассказывать о Нас?
— Клянусь! — горячо сказал он.
И тогда одна из девочек подошла к Генке и повязала на его шею чёрный галстук. Она подняла левую руку в пионерском приветствии так, что ребро её ладони перечертило мраморный лоб наискось.
— Дуб Вотог! — торжественно произнесла она, сверля Генку своими глазами цвета
Тьмы из-под замершей у лба руки.
И Генка уже знал, что ему нужно ответить.
— Адгес Ввотог! — сказал он, вскинув левую руку и чувствуя слёзы на своих
щеках.
— Адгес Ввотог! — эхом повторили все мальчики и девочки. И барабанщики забили в свои барабаны. И горнисты затрубили в свои титановые горны, ловящие отблески луны. И Генка, упав на колени и уже рыдая от счастья, поцеловал край чёрного пионерского знамени.
— Запомни Гена, теперь ты Настоящий Секретный Пионер, — сказали ему.
— Запомни Гена, — Никогда, Никому Не рассказывай о Нас, — сказали ему.
— Запомни Гена, — сказали ему, — когда придёт Время, ты увидишь Секретный Пионерский Костёр. Иди к нему и ничего не бойся. Мы будем ждать тебя возле огня.
— А когда оно придёт? — спросил Генка, ощущая невыносимую радость и горечь одновременно.
— Оно Придёт, — низким и долгим баянным аккордом прозвенело в его ушах, и луна за Генкиной спиной погасла.
И он проснулся, чувствуя солёное, мокрое и горячее на своих губах.
Он больше никогда не просил у Ваньки его алый галстук. И, засыпая, первое время ожидал увидеть дно высохшей реки под ногами, а вдали — серебряное пламя, разделённое на три ровных языка.
Ему снилось всё что угодно, но не луна в нездешнем беззвёздном небе. И он понял, что Время ещё не пришло. Что Оно не торопится. И что всему Оно своё.
Генке спешить было некогда, и он жил своей обычной жизнью дальше. Он учил уроки, помогал своему деде, гонял по округе на прадедовском трофейном «MC» и постепенно вышел из пионерского возраста, так и не узнав о «пионерском расстоянии». В пятнадцать лет он закрыл последний учебник стандартной школьной программы и сказал:
— Всё, мам Валь… Делай мне экзамены.
Валентина, как и было заранее уговорено с директором школы, привела в дом одного за другим учителей, принимающих в СШ № 22 выпускные экзамены. Генка сдал все. А ещё через время директор школы, в сарай которого перебрались пятеро самых отборных мишинских поросят, вручил Валентине Генкин аттестат о среднем образовании.
Поступать он никуда не поехал. Зато выучился по самоучителю играть на баяне и даже сочинял свои песни. Мог сварить самогон по собственному рецепту и варил его. А потом однажды попал на пасеку к деду Ануфрию и загорелся: хотел делать свой мёд. Он упорно осваивал это непростое ремесло, мотаясь на мотоцикле между далёким хозяйством Ануфрия и домом. И уже пару лет практически жил там, изредка наезжая к маме Вале, своему деде и тёткам. Засыпая над учебником по пчеловодству, он уже не вспоминал о луне над руслом высохшей реки. А если и вспоминал, то казалось всё это полузабытым детским сном. Да, собственно, и было полузабытым детским сном. Вот только он Никогда, Никому Не рассказывал о Нём.
…я различаю тарахтенье мотоцикла во дворе и радостный возглас Ольги:
— Генка приехал!
Я слышу шаги в коридоре, громкий низковатый голос:
— Где мой любимый деда?
И Генка Мишин входит в комнату. Первый внук в семье Евгения и Валентины. Сын старшей Натальи. Мой двоюродный племянник и друг Тольчи Нямого. Он вошёл, и я понял, почему парень получил домашнее образование и лишён был чести стоять под знаменем пионерской дружины села Уткино.
— Это Джим! — вдруг радостно завопил Гек Финн внутри меня.
Генка Мишин был чёрным, как ночь. Как сама Мама Африка.
Он был чёрным.
Пили и гуляли допоздна. Как полагается. Дядя Вася Газ Вода, который из-за своего шофёрства употреблял редко и отрывался на всю катушку примерно раз в полгода, вливал в себя рюмки без остановки. Потом заставил Генку сбацать «Яблочко» и выделывал кренделя ногами, пока не зацепился за стул и не грохнулся. А потом кричал упрекающей его жене:
— Что я, не могу погулять на свадьбе лучшего друга???
— Осподи! Василий, горе ты моё, какая свадьба? — качая головой, говорила жена. —
У Евгена юбилей сегодня!
Но идея всем понравилась, и дядю Женю с тётей Валей заставили целоваться, крича хором:
— Горька!
Потом развесёлого шофёра увели спать, а следом за ним и Ивана. Я пил и кричал вместе со всеми. И мне хотелось пить и кричать ещё больше.
Новое имя.
Новая семья.
Я хотел этого? Я получил.
Целую семью, в самом начале игры.
Без прохождения нудных миссий и собирания мелких бонусов.
Целая семья. Ещё и какая.
Я смотрю на них, смеюсь с ними, сижу за одним столом. Я с ними. Мне весело. Мне зашибись.
Аня улыбается, хлопает со всеми танцующему Дяде Васе и кричит «Горька» моим дяде с тётей.
Целая семья. Ещё и какая: брат-шизоид, племянник-ниггер и сёстры с платного порно-сайта.
Я смотрю на всех и улыбаюсь. Обнимаю за плечи сидящего рядом Николя:
— Ты чё такой? Не весело, что ли?
Его глаза совсем близко:
— Весело.
Я слегка тормошу его, наливая себе свободной рукой новую порцию самогона:
— А чё такой грустный?
Он пожимает плечами.
— Я вовсе не грустный.
Вливаю в себя one drink whiskey. Думаю: ёп-тыть, я же ни фига о нём не знаю…
— Ёп-тыть, Николя… — говорю ему почти в самое ухо. — Я же ни фига о тебе не знаю.
Он пожимает плечами.
— Слушай… — я опять наклоняюсь к его уху. — Тебя же не Николай зовут, да?
Он молчит недолго, рассматривая мой нос. Потом говорит:
— Ты вот зачем пьяный со мной об этом разговариваешь, а Саша?
— Я не пьяный… — мотаю я головой. Инспектирую количество алкоголя в организме. — Не-е… не пьяный… только слегка зацепило…
Говорю совсем тихо:
— Я не пьяный. И не Саша.
Он так же тихо отвечает:
— И я никакой не Николай.
Потом, не меняя позы и не повышая голоса:
— Ну и место ты выбрал поговорить.
— Ты чё, — говорю я, — конспирейшн из май джаб, браза. Нас тут, наоборот, никто сейчас не услышит… разговаривают между собой два друга, о том — о сём… Чё тут такого?..
— А мы с тобой друзья? — он всё так же смотрит на мой нос.
— Ну не враги же… — я снова свободной рукой булькаю себе one drink… э-э-э… который уже по счёту-то?
— Не враги, — отвечает Николя. Хотя… какой он Николя, ёп-ти?
— Слышь, — говорю я, держа рюмку на весу, — а как тебя зовут по-настоящему?
Он наклоняется к моему уху:
— Называй меня Николаем. Пока… И своё имя мне тоже не говори… Я его и так знаю.
Хм… Вот как?
— Вот как? — я смотрю на свою руку, держащую рюмку, и опрокидываю её в себя.
Закусываю огурцом. Говорю, чавкая:
— Я что, так громко разговариваю во сне?
— Нет. Знаю и всё.
Я ухмыляюсь:
— Да? А что ты ещё знаешь?
Он отщипывает кусочек хлеба и кладёт его в рот, одновременно обводя глазами комнату: у всех четвёртая стадия. Все говорят — никто никого не слушает. Николя, не поворачивая головы:
— С Иваном что-то не так.
— Хо! — я киваю. — Удивил. С Иваном что-то не так… С Иваном Всё не так… это я
и сам вижу…
Он снова смотрит мне в глаза:
— Прямо вот, Видишь?
В его голосе сарказм? Странный он всё-таки тип… Пожимаю плечами:
— Ну шиза у пацана, чё тут неясного?
Николя покачивает головой:
— Нет… Это не шиза… Шиза лечится…
Я шарю рукой в поисках бутылки:
— А ты что, специалист в таких делах, да?
Он внимательно следит за тем, как в мою рюмку вливается ещё один drink:
— Специалист.
Я опрокидываю рюмку в себя. Закусываю. Говорю:
— Специалист… Какого рода специалист-то?
— Особого рода… — он громко втягивает носом воздух. — А ты вот пьян уже.
Я пьян? Я не… Хотя… Что там у нас на внутреннем спиртометре?.. Хе-хе… Точно пьян… И курить охота… А уж трахаться — вообще пиздос…
— Завтра поговорим… — смотрит мне в глаза Николя. — Если хочешь.
— Хочу, — киваю я. — А сейчас курить хочу… Пойду я покурю…
Я, опираясь о его плечо, выбираюсь из-за стола. Бреду к выходу, доставая пачку на ходу. Генке опять всунули в руки баян, и он пробует его, растягивая меха своими чёрными руками. Я прохожу мимо и машу ему ладонью. Он слегка наклоняет голову.
— Ты куда, Сашок? — кричит дядя Женя. — А ну послушай, как племяш на баяне шпарит!
— Так на крыльце же слышно! — кричу я в ответ.
Он кивает головой и показывает большой палец. Я делаю то же самое: клёвый у меня дядька…
«Врёшь, — говорит мне внутренний Гек Финн, — он тебе не дядька».
— Пшёл нах! — отвечаю я ему. — Кто бы говорил…
Я сажусь на ступеньки крыльца и закуриваю. Из темноты в круг света заходит рыжий пёс Рыжий и становится неподалёку, виляя хвостом.
— А ну иди сюда, собакин! — говорю я, похлопывая себя по голени. — Ну? Иди сюда, волчара!
Он подходит и ложится на мою ступеньку. Я хватаю его за ухо, а другой рукой подношу сигарету ко рту. Выдыхаю дым в небо: вот это звёзды!.. Запахов куча… и все они — один запах. Запах ночи. Инсэкты разные цвиркают во тьме… Офигезно, короче, тут…
Мухтар и Мальчик тоже входят в светлое пятно у крыльца и плюхаются рядом с Рыжим. Я ерошу шерсть на их мохнатых загривках, курю, и все мы вместе слушаем, как Генка в доме начинает вытягивать из мехов… что-то вязкое… что-то смутно знакомое…
…мы дети земли в кукурузных початка-а-а-ах… словно в перчатка-а-ах…
поёт он, и я чувствую, как от его голоса шевелятся волоски на моей коже… вот это Голосина!..
…справа — на-ле-ва-а-а-а-а…
словно по вена-а-а-ам…
Голос с лёгкостью ныряет из нижних нот в верхние и обратно:
…зелёное Солнце искрится…
в такой день не стыдно родиться…
в такой день не стыдно напиться…
…девчонки целуются… всё образуется…
Баян под его чёрными пальцами делает плавные акценты на слабые доли, и вдруг понимаю…
Держите меня крепче! Это же рагга! Это стопудовая рагга, парни!
И я дослушиваю эту пахнущую кукурузными полями, солнцем и девичьими поцелуями песню, постукивая себя ладонью по колену и слегка кивая головой в такт… Офигезная песня… Офигезный голос…
Зашибись, короче… А я, мля, чё-то пьяный совсем…
— В такой день не стыдно напиться, да? — спрашиваю я вышедшего покурить на крыльцо Генку.
— Конечно… — он протягивает мне руку. — Ну, здоров…
Пауза.
— …Дядя Саша…
— Здоров, — я крепко жму его руку. А он жмёт ещё крепче. Он вообще такой — покрепче. На голову выше меня. Шире в плечах. Одет в мешковатый комбинезон с накладными карманами. Такой, знаете, комбез в стиле «почём бензинчик на твоей заправке, Билл?».
Он присаживается со мной рядом, достаёт сигарету и прикуривает. Прикрывая ладонью пламя зажигалки, даёт прикурить мне.
— Слышь Генка… — я всё ещё держу Рыжего за тёплое ухо. — …Ты когда-нибудь слышал про Боба Марли?
— Интернета у нас нет, но радио слушаем… — ответил он. Потом, помолчав, неожиданно пропел:
— Я растамана-а-а… узнаю-у-у-у издалека… Из кармана… Достану два…
— Тссс! — я стукнул его по бедру костяшками пальцев.
— Донт ворри, дядя, — сказал он. — Тут никто не шарит…
Генка чуть наклонился ко мне:
— Папиросы есть?
Папиросы были. Замечательные украинские «штакеты» «Ялта» в маленьком кармашке моего рюкзака. А Всё Что Надо хранилось в коляске Генкиного мотоцикла. Мотоцикла, двигатель которого был разобран и собран обратно Генкиными руками сотни раз.
— Атасная у меня Пулялка? — спросил мой племянник, когда я развернул пакован, сидя в коляске прадедовского «MC», что стоит посреди двора за пределами светового пятна, отбрасываемого плафоном у крыльца. Он постучал по бензобаку:
— Сорок второй год выпуска… Тут даже кресты были… как на танках… Ну как на «Тиграх» и «Пантерах»…
Генка посветил зажигалкой у переднего крыла:
— А здесь номер крепится, зырь…
Этот мотоцикл сохранился в эксклюзивном состоянии с того самого момента, как дивизия вермахта была разбита в лесах под областным центром. Экипаж, которому принадлежал раньше мотык, отступая, открутил пулемёт. Но турель для него до сих пор красовалась на люльке. Атасная Пулялка. Мечта байкера.
Читать бесплатно другие книги:
