Смех Again Гладов Олег

точка Ноль / Ноль

Дождь впивается в моё лицо ледяными иглами.

Заливает глаза так, что их невозможно открыть.

Я стараюсь думать, что это просто дождь.

На самом деле, это дождь, Плюс мои слёзы, Плюс моя кровь.

Кровь из рассечённой брови.

Говорят, вся наша жизнь — движение от одной нулевой точки до другой. От точки «ноль» под названием «рождение» до точки «ноль» под названием «смерть». Говорят, что после «ноль / смерть», мы рождаемся снова.

Если это так, я в точке «Ноль/Ноль».

Сейчас я умру. Последует ли за этим ещё одна реинкарнация?

Мне больно. Мне Нереально БОЛЬНО.

Говорят, что после смерти мы ответим за все свои грехи. Мои:

Лжесвидетельство. Праздность. Прелюбодеяние.

Человек, стоящий передо мной, выкрикивает их мне в лицо. Я не могу различить Его черты. Мне мешают: хлещущий дождь, Плюс мои слёзы, Плюс моя кровь.

Я слышу его голос, заглушающий собой Гром Небесный, заставляющий меркнуть вспышки Небесного Огня:

Лжесвидетельство. Праздность. Прелюбодеяние.

Стандартный минимум жителя планеты Земля.

Сейчас я отвечу за свои грехи.

Сейчас и ещё раз, после, собственно, смерти.

Если после Неё вообще что-то есть.

Точка Ноль/Ноль.

Дождь проникает в мои уши. В мой нос.

Скапливается во рту и течёт по подбородку.

Я стараюсь думать, что это просто вода.

На самом деле, это вода, Плюс моя слюна, Плюс моя кровь.

Кровь из разбитых дёсен.

— Покайся! — говорит мне стоящий передо мной.

Я хочу ответить ему, но не могу: мой язык, израненный осколками зубов, не слушается меня.

Стоящий передо мной бьёт меня по лицу, и я стараюсь думать, что яркая вспышка в глазах — росчерк близкой молнии.

Я стараюсь думать хоть о чём-нибудь, лишь бы отвлечься от боли в моих кистях.

Запредельной БОЛИ. НЕРЕАЛЬНОЙ.

Я войду в Царствие Божие со стигматами. Если войду, конечно.

Мой разум распят. Я распят. В прямом смысле: в обе мои ладони вогнано по огромному ржавому гвоздю.

Моё место не здесь. Не сейчас. Я не должен быть здесь.

Не на этом кресте посреди комбайнового кладбища. Но я здесь.

Я чувствую, как трещат кости и натягиваются сухожилия, принимая на себя мой вес.

— Покайся! — говорит мне пригвоздивший меня к кресту. Он обвиняет меня. Он несёт свою ересь. И здесь, на земле, принадлежащей Церкви Обвинения, она звучит как нельзя кстати.

Я шевелю кровоточащим языком, пытаясь сказать ему: Пшёл нах, урод. Заканчивай, что задумал, и дай мне переместиться в соседнюю точку «Ноль». Если она, конечно, существует.

Но единственное, что получается выдать в эфир, это:

— Пфол нах…

Я получаю удар в живот.

Я получаю удар в солнечное сплетение. В раскрошенную челюсть. По печени. Это больно.

— Ты сдохнешь! — говорит мне он.

Сдохну. Обязательно.

Обязательно сдохну… Только побыстрее, если можно…

Христос искупил грехи всего человечества.

Отмазал миллионы.

Чьи грехи искупаю сейчас я?

Свои.

Лжесвидетельство!!!

Кричит Он.

Праздность!!!

Орёт Он.

Прелюбодеяние!!!

Захлёбывается Он.

И я начинаю смеяться. Я смеюсь, давясь осколками своих зубов и непомещающимся во рту куском плоти — языком.

Язык Мой.

Враг Мой.

«Урод, — пытаюсь сказать ему я, —

Дебил,

Болван румяный.

Ты забыл об ещё одном грехе.

Грехе, имя которому Кровосмешение.

«Я трахнул свою сестру», — пытаюсь сказать ему я.

«Я кончил в неё, — хочу сказать ему я, — и она кончила. Кончила впервые в жизни со мной, урод, а не c тобой, её мужем».

Язык Мой. Враг Мой. Друг Мой. Помоги Мне.

Я смеюсь. И Семён бьёт меня в живот.

Бьёт в солнечное сплетение. В раскрошенную челюсть. По печени.

Это больно.

Мои шейные позвонки больше не могут удерживать мою голову.

Сквозь росчерки Боли/ Молний я вижу землю под своими ногами.

Вижу свою пропитавшуюся дождём и кровью обувь.

Я слышу, как кто-то скулит позади меня.

Скулит, как раненное животное.

— Ты этого хотела, сука?!!! — спрашивает Семён.

— Этого, бл*дь?!!!

— Этого???!!!

И понимаю, что позади меня находящегося в точке «Ноль/Ноль», меня в Jesus Christ Pose — ещё одно существо — Ольга.

Я знаю, что она лежит в грязи. Под хлещущими с неба холодными струями.

Обнажённая. Скулящая в свои прижатые к разбитому рту ладони. И кровь под подошвами моих кроссовок не только моя.

Дождь смешивает Нереальный Коктейль.

Вот Оно, Кровосмешение.

Настоящее Кровосмешение.

Когда Её и Моя Кровь, Наша Кровь, стекает в общую лужицу. Смешивается.

— Покайся! — говорит мне Семён.

И я из последних данных мне сил, смотря на лужу крови под своими ногами, «нет» —

мотаю подбородком.

Покаюсь. Когда-нибудь. Но не здесь. Не перед тобой, урод.

— Тебе пи*дец! — говорит Семён. Он хватает меня за ухо и подносит свою руку к моему лицу.

Я вижу нож.

Кухонный нож, которым нарезают хлеб.

Я распят. В прямом смысле: в обе мои ладони

вогнано по огромному ржавому гвоздю.

Это Больно. Нереально БОЛЬНО.

Тот, кто сделал это, стоит сейчас на коленях в грязи. Он не собирается целовать мои посиневшие от холода ноги. Он не молится. Он стаскивает с меня промокшие от дождя и крови штаны.

Он собирается отрезать мне яйца. И член.

Он говорит, что сначала лишит меня Инструмента Греха, а затем — Жизни.

И когда холодное лезвие прикасается к моему паху.

Когда первая в жизни не женская рука так по-свойски хватает мой член, примериваясь,

Я слышу Голос.

СМЕХ AGAIN

— Остановись.

Даже сквозь шум воды, шум в своих висках и гром, я узнаю его.

— Брось нож, — говорит Голос.

Я хочу поднять голову, чтобы видеть говорящего. Не получается.

— Брось нож, — повторяет Он. Тот, кого я называл Николя.

И человек, прижавший к моему паху остро заточенное лезвие, человек, держащий меня за член, человек, взявший мои яйца в заложники, отвечает:

— А ты заставь меня!

Молчание.

Осадки, копившиеся почти три месяца, изливаются нескончаемым потоком. Женщина, думающая, что Я Её брат, тихо скулит под моими ногами.

— Ну?! — человек, сжимающий мой член, прижимает нож так сильно, что лезвие делает надрез рядом с ни в чём не повинным лимфоузлом.

— Ну!!!??? — истерика. Я знаю, что острый, как бритва, клинок окрасился красным.

И Молчание сдвинулось на полдюйма.

И Пришёл Смех.

И Сказал Он:

– ВОДА!

Вы видели когда-нибудь дождь

в режиме ожидания? Дождь,

продолжающий куда-то идти, но

обернувшийся через плечо? Дождь,

прислушивающийся к тому, что

ему говорят?

– ПОВЕЛЕВАЮ ТЕБЕ!

Вы видели дождь, начинающий

замедлять шаги со всё растущим

недоумением? Дождь, услышавший

знакомый голос, но никак не могущий

в это поверить? Дождь, услышавший

окрик?

– СТОЙ!

И дождь остановился. Здесь. Сейчас.

Вы видели это?

Я видел.

Здесь.

Сейчас.

Я чувствую: рука, сжимающая мой член, слабеет.

Я слышу: нож — падает с глухим стуком на землю.

Я вижу: человек валится на колени, не успев подняться с них.

Он судорожно выдувает воздух из своих ноздрей.

И мне кажется: он смеётся.

Но когда рыдания сотрясают воцарившуюся Тишину,

Я уже знаю: он плачет.

Плачет, размазывая сопли по щекам. Рыдает взахлёб. Позабыв обо мне. О ноже. О моих яйцах.

— Ты… — давясь слезами, говорит человек, — ты Небесный Посланник?

— Ты пришёл отвратить меня от греха? — спрашивает человек.

МОЛЧАНИЕ

ТИШИНА

БЕЗМОЛВИЕ

— НЕТ.

И неизвестно, на какой из заданных вопросов этот ответ.

На первый?

На второй?

Или на оба?

ТИШИНА

БЕЗМОЛВИЕ

МОЛЧАНИЕ

Дождь ждёт, когда ему разрешат идти дальше.

Я пытаюсь коснуться своего плеча щекой, чтобы рассмотреть происходящее. С третьей попытки это получается.

Почему я до сих пор в сознании?

Почему я до сих пор в полуобморочном, разрывающемся от боли, но сознании?

Я вижу Семёна, стоящего на коленях в полуметре от меня. Я вижу три чётких фигуры в отдалении.

Тот, кого я называл Николя.

Сейчас своёй зашкалившей за все мыслимые отметки чуйкой, в которую превратилось всё моё тело, я знаю:

Его зовут Смех.

За левым плечом Смеха его нереально похудевшая спутница.

Её зовут New Ra.

За правым плечом Смеха — Некто в чёрном.

Его зовут Некто.

— Нет, — повторяет Смех, не двигаясь с места.

И Семён перестаёт рыдать. Втягивая сопли и вздрагивая плечами, он успокаивается. Он поднимает глаза и молча смотрит в небо.

А когда опускает взгляд, открывает рот.

— Я знаю, кто ты, — говорит он, давясь словами так, будто каждая буква — моток ржавой проволоки.

— Твоё имя Легион, — говорит он, скрипя зубами так, словно пытаясь перекусить ржавчину слов, — и ты не собьёшь меня с толку своими чудесами.

— Кто-нибудь, заткните этого болвана! — хочу сказать я. — Снимите меня с этого креста. Дайте мне обезболивающее. Дайте мне морфина. Вкатите мне СТО КУБОВ ГРЁБАНОГО МОРФИЯ!!!

Но единственное, что получается выдать в эфир непослушным языком, — невнятное шипение с размазанными гласными.

Семён, всё ещё стоя на коленях, оборачивается через плечо и смотрит на меня.

— Что? — говорит он спокойно. И его спокойствие мне не нравится.

— Что? Радуешься? — он отворачивается к трём фигурам и не спеша подбирает нож, лежащий рядом с ним. Он сжимает рукоять и показывает тем троим, не сдвинувшимся за всё это время и на миллиметр.

— Попробуй остановить меня! — вдруг орёт он. — Попробуй, сволочь!

Семён пытается подняться с колен, потрясая грязным ножом в застывшем пространстве.

Он пытается подняться.