Избранная Рот Вероника

Он касается пальцами моей шеи. Я напрягаюсь. Это проявление нежности? Нет… ему нужно убрать мои волосы в сторону. Раздается постукивание, и я откидываю голову назад, чтобы посмотреть. Четыре держит шприц с длинной иглой, опустив большой палец на поршень. Жидкость в шприце оранжевого цвета.

– Укол?

У меня пересыхает во рту. Обычно я не боюсь уколов, но этот шприц такой огромный.

– Мы используем усовершенствованную версию симуляции, – поясняет он. – Другая сыворотка, никаких проводов или электродов.

– Но как она работает без проводов?

– Ну, у меня есть провода, так что я вижу, что происходит, – отвечает он. – Но у тебя есть только крошечный передатчик в сыворотке, который посылает данные на компьютер.

Он обхватывает мою руку и вводит иголку в нежную кожу на шее сбоку. По горлу разливается сильная боль. Я морщусь и пытаюсь сосредоточиться на его спокойном лице.

– Сыворотка подействует через шестьдесят секунд. Эта симуляция отличается от проверки склонностей, – сообщает он. – Сыворотка не только содержит передатчик; она стимулирует миндалевидное тело – часть мозга, которая участвует в обработке негативных эмоций, например страха, и тем самым вызывает галлюцинацию. Электрическая активность мозга затем передается на наш компьютер, который переводит галлюцинацию в симулированный образ, который я могу увидеть и отследить. После я переправлю запись руководителям Лихости. Ты останешься в галлюцинации, пока не успокоишься, то есть пока твое сердцебиение и дыхание не придут в норму.

Я пытаюсь следить за его словами, но мысли путаются. Я чувствую фирменные признаки страха: потные ладони, учащенное сердцебиение, стеснение в груди, сухость во рту, комок в горле, затрудненное дыхание. Он берет мою голову в ладони и склоняется надо мной.

– Будь храброй, Трис, – шепчет он. – В первый раз всегда сложнее.

Его глаза – последнее, что я вижу.

Я стою в сухой траве по пояс. Воздух пахнет дымом и обжигает ноздри. Небо над головой – цвета желчи, и при виде него меня переполняет тревога, так что хочется съежиться.

Я слышу шорох, словно ветер листает страницы книги, но ветра нет. Воздух неподвижный и тихий, не считая шелеста, не горячий и не холодный – вообще не похожий на воздух, но я все же могу дышать. Сверху пикирует тень.

Что-то опускается мне на плечо. Тяжесть и острые когти… я выбрасываю руку вперед, судорожно сжимая пальцы, чтобы стряхнуть незваного гостя. Я чувствую что-то гладкое и хрупкое. Перо. Я прикусываю губу и кошусь в сторону. Черная птица размером с предплечье поворачивает голову и смотрит на меня глазом-бусинкой.

Я стискиваю зубы и снова бью ворону ладонью. Она запускает когти глубже и не шевелится. Я кричу, больше от досады, чем от боли, и бью ворону обеими руками, но она остается на месте, непоколебимая, косящая на меня одним глазом, и ее перья мерцают в желтоватом свете. Грохочет гром, раздается стук капель по земле, но дождя нет и в помине.

Небо темнеет, как будто туча заслоняет солнце. Продолжая отбиваться от вороны, я поднимаю глаза. Стая ворон несется на меня, наступающая армия растопыренных когтей и пронзительно орущих разинутых клювов, наполняющих воздух гамом. Вороны спускаются единым фронтом, пикируют на меня, сотни черных глаз-бусинок сверкают.

Я пытаюсь бежать, но ноги словно вросли в землю и отказываются двигаться, как и ворона на моем плече. Я кричу, когда птицы окружают меня, крылья хлопают в ушах, клювы впиваются в плечи, когти раздирают одежду. Я кричу, пока из глаз не брызжут слезы, и размахиваю руками. Кулаки задевают крепкие птичьи тела, но без толку: их слишком много. Я одна. Вороны кусают меня за пальцы, прижимаются к телу, их крылья скользят по затылку, лапы впиваются в волосы.

Я верчусь, дергаюсь и падаю на землю, закрывая голову руками. Вороны кричат надо мной. Я чувствую, как в траве кто-то ерзает, ворона пробирается мне под руку. Я открываю глаза, и она щиплет меня за лицо, клюет в нос. Кровь капает на траву, и я всхлипываю, утираясь ладонью, но еще одна ворона протискивается под другую мою руку и вцепляется когтями в перед рубашки.

Я кричу, я рыдаю.

– Помогите! – ору я. – Помогите!

Вороны сильнее бьют крыльями, в ушах раздается рев. Мое тело горит, и они повсюду, и я не могу думать, не могу дышать. Я открываю рот, чтобы глотнуть воздуха, и в него набиваются перья, перья забивают горло, спускаются в легкие, заменяя кровь в жилах своим мертвым грузом.

– Помогите! – рыдаю и кричу я, отупело, бессмысленно.

Я умираю, умираю, умираю.

Кожу печет, я истекаю кровью, и вороны вопят так громко, что звенит в ушах, но я не умираю, и я вспоминаю, что все это не реально, но это кажется реальным, кажется таким реальным. «Будь храброй», – звучит в голове голос Четыре. Я зову его, вдыхаю перья и выдыхаю: «Помоги!» Но помощь не придет, я одна.

«Ты останешься в галлюцинации, пока не успокоишься», – продолжает его голос, и я кашляю, и лицо мое мокро от слез, и еще одна ворона пробралась мне под руки, и край ее острого клюва касается моего рта. Ее клюв раздвигает мне губы и скребется о зубы. Ворона просовывает голову мне в рот, и я стискиваю зубы, чувствуя отвратительный вкус. Я сплевываю и сжимаю зубы, чтобы не впустить ее дальше, но четвертая ворона подталкивает меня под ступни, а пятая щиплет ребра.

«Успокойся». Я не могу, не могу. Голова пульсирует от боли.

«Дыши». Я держу рот закрытым и втягиваю воздух через нос. Прошли часы с тех пор, как я оказалась одна в поле; прошли дни. Я выдыхаю через нос. Сердце бешено бьется в груди. Я должна замедлить его ритм. Я снова вдыхаю, мое лицо мокро от слез.

Я всхлипываю и заставляю себя растянуться лицом вниз на траве, которая колет кожу. Я раскидываю руки и дышу. Вороны толкаются и клюются по бокам, прогрызая себе путь сквозь меня, и я не мешаю им. Постепенно расслабляя мышцу за мышцей, я позволяю им хлопать крыльями, кричать, щипаться и толкаться. Пусть меня обглодают до костей.

Боль переполняет меня.

Я открываю глаза и оказываюсь в металлическом кресле.

Я ору и бью руками, головой и ногами, чтобы стряхнуть птиц, но они исчезли, хотя я все еще чувствую их перья на затылке, когти в плече и свою горящую кожу. Застонав, я прижимаю колени к груди, зарываясь в них лицом.

Рука касается моего плеча, и я отмахиваюсь кулаком, попадая по чему-то твердому, но мягкому.

– Не трогай меня! – всхлипываю я.

– Все закончилось, – произносит Четыре.

Рука неловко гладит меня по волосам, и я вспоминаю, как отец гладил меня по голове, целуя на ночь, как мать касалась моих волос, подстригая их. Я провожу ладоням и по рукам, смахивая перья, хотя знаю, что никаких перьев нет.

– Трис.

Я раскачиваюсь назад и вперед на металлическом кресле.

– Трис, я провожу тебя в спальню, хорошо?

– Нет! – рявкаю я.

Я поднимаю голову и сверкаю глазами, хотя ничего не вижу сквозь пелену слез.

– Они не должны меня видеть… в таком состоянии…

– Да успокойся уже. – Он закатывает глаза. – Пройдем через заднюю дверь.

– Мне ни к чему, чтобы ты…

Я качаю головой. Мое тело дрожит, и я чувствую такую слабость, что не знаю, смогу ли стоять, но я должна попытаться. Я не могу оказаться единственной, кого придется провожать в спальню. Даже если меня не увидят, все равно рано или поздно узнают, будут судачить…

– Чепуха.

Он хватает меня за руку и выдергивает из кресла. Я смаргиваю слезы с глаз, вытираю щеки тыльной стороной ладони и позволяю отвести себя к двери за компьютерным экраном.

Мы молча идем по коридору. В сотне ярдов от комнаты я вырываю у него руку и останавливаюсь.

– Зачем со мной так поступили? – спрашиваю я. – В чем смысл? Я не подозревала, что обрекаю себя на недели мучений, когда выбирала Лихость!

– Ты думала, преодолеть трусость будет легко? – спокойно спрашивает он.

– Преодоление трусости здесь ни при чем! Трусость – это то, как ты ведешь себя в реальной жизни, а в реальной жизни никакие вороны не заклюют меня до смерти, Четыре!

Я закрываю лицо ладонями и рыдаю.

Он ничего не говорит, просто стоит рядом, пока я плачу. Мне нужно всего несколько секунд, чтобы успокоиться и снова вытереть лицо.

– Я хочу домой. – Я еле ворочаю языком.

Но домой мне уже не попасть. Либо я остаюсь здесь, либо отправляюсь в бесфракционные трущобы.

Он не смотрит на меня с участием. Просто смотрит на меня. Его глаза кажутся черными в тусклом коридоре, а губы сжаты в тонкую линию.

– Рационально думать, невзирая на страх, – это урок, необходимый каждому, даже твоей семье Сухарей. Вот что мы пытаемся тебе втолковать. Если ты не способна этому научиться, тогда убирайся отсюда, потому что ты нам не нужна.

– Я пытаюсь. – Моя нижняя губа дрожит. – Но у меня не получилось. У меня не получается.

Он вздыхает.

– Как по-твоему, сколько времени ты провела в галлюцинации, Трис?

– Не знаю. – Я качаю головой. – Полчаса?

– Три минуты, – отвечает он. – Ты справилась в три раза быстрее, чем остальные неофиты. Это что угодно, только не провал.

Три минуты?

Он чуть улыбается.

– Завтра у тебя получится лучше. Вот увидишь.

– Завтра?

Он касается моей спины и ведет меня к спальне. Я чувствую кончики его пальцев сквозь рубашку. Их бережное прикосновение заставляет меня на мгновение забыть о птицах.

– О чем была твоя первая галлюцинация? – Я бросаю на него взгляд.

– Не столько о чем, сколько о ком. – Он пожимает плечами. – Неважно.

– И ты преодолел этот страх?

– Пока нет. – Мы подходим к двери спальни, и он прислоняется к стене, засунув руки в карманы. – Возможно, никогда не преодолею.

– Так значит, страхи не покидают нас?

– Иногда покидают. Иногда на их место приходят новые. – Он продевает большие пальцы в петли для ремня. – Но цель не в том, чтобы стать бесстрашным. Это невозможно. Цель в том, чтобы научиться сдерживать страх, освободиться от него, – вот в чем цель.

Я киваю. Я привыкла думать, что лихачи бесстрашны. По крайней мере, они кажутся такими. Но, возможно, то, что я считала бесстрашием, – на самом деле умение сдерживать страх.

– Как бы то ни было, твои страхи – редко то, чем кажутся на симуляции, – добавляет он.

– В смысле?

– Ну, ты действительно боишься ворон?

Он улыбается мне краешком рта. От улыбки его глаза теплеют настолько, что я забываю о том, что он мой инструктор. Обычный парень, который болтает о пустяках и провожает меня до двери.

– При виде вороны ты с криками бежишь прочь?

– Нет. Наверное, нет.

Мне хочется шагнуть к нему, без особого повода, просто узнать, каково это – стоять совсем рядом; просто хочется, и все тут.

«Ну и глупо», – произносит голос у меня в голове.

Я шагаю к Четыре и тоже прислоняюсь к стене, повернув голову набок, чтобы видеть его. Как и на чертовом колесе, я точно знаю расстояние между нами. Шесть дюймов. Я чуть наклоняюсь. Меньше шести дюймов. Мне становится тепло, как будто он делится со мной неизвестной энергией, почувствовать которую можно только вблизи.

– И чего же я боюсь на самом деле? – спрашиваю я.

– Я не знаю. Это можешь сказать только ты.

Я медленно киваю. Это может быть десяток разных страхов, но я не знаю, какой выбрать и даже есть ли среди вариантов верный.

– Я не знала, что стать лихачкой будет так сложно, – говорю я и через мгновение поражаюсь, что сказала это; поражаюсь, что призналась. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и внимательно слежу за Четыре. Возможно, я напрасно разоткровенничалась?

– Говорят, так было не всегда. – Он дергает плечом.

По-видимому, мое признание его не удивило.

– В смысле, быть лихачом.

– Что изменилось?

– Власть, – отвечает он. – Тот, кто контролирует обучение, задает стандарт поведения лихачей. Шесть лет назад Макс и другие лидеры изменили методы, сделав обучение более состязательным и грубым, якобы чтобы проверить силу людей. И это изменило приоритеты Лихости в целом. Спорим, ты не угадаешь, кто новый любимчик лидеров.

Ответ очевиден: Эрик. Его научили жестокости, а теперь он научит жестокости нас.

Я смотрю на Четыре. Обучение не повлияло на него.

– Если ты был первым в своем классе неофитов, – спрашиваю я, – каким по счету был Эрик?

– Вторым.

– Выходит, он был вторым кандидатом на лидерство, – медленно киваю я. – А ты – первым.

– Почему ты так думаешь?

– Из-за того, как Эрик вел себя на ужине в первый вечер. Завистливо, хоть и получил то, что хочет.

Четыре не возражает. Очевидно, я права. Хочется спросить, почему он отказался от места, которое ему предложили, почему он так противится лидерству, хотя кажется прирожденным лидером. Но я знаю, как Четыре относится к личным вопросам.

Я шмыгаю носом, еще раз вытираю лицо и приглаживаю волосы.

– Заметно, что я плакала? – спрашиваю я.

– Гм.

Он наклоняется ближе, щурясь, как будто изучает мое лицо. Улыбка растягивает его губы. Еще ближе, так что мы дышали бы одним воздухом… если бы я не забывала дышать.

– Нет, Трис, – отвечает он.

Его улыбку сменяет более серьезное выражение лица.

– Ты выглядишь просто железной.

Глава 19

Когда я вхожу, большинство неофитов – прирожденные лихачи и переходники вместе – сгрудились между рядами двухъярусных кроватей, обступив Питера. Он держит в руках листок бумаги.

– «Массовое отречение детей лидеров Альтруизма невозможно игнорировать или приписывать случайности, – читает он. – Недавний переход Беатрис и Калеба Прайор, детей Эндрю Прайора, ставит под сомнение разумность ценностей и доктрин Альтруизма».

По спине бежит холодок. Кристина, стоящая позади толпы, оборачивается и замечает меня. Она бросает на меня встревоженный взгляд. Я не в силах пошевелиться. Мой отец. Эрудиты набросились на моего отца.

– «Иначе почему дети столь высокопоставленной персоны сочли, что навязанный им образ жизни недостаточно привлекателен? – продолжает Питер. – Молли Этвуд, еще один переходник-лихач, считает, что во всем виновато извращенное, жестокое воспитание. “Однажды я слышала, как она говорила во сне, – сообщает Молли. – Она просила отца перестать что-то делать. Не знаю, что именно, но из-за этого ей снились кошмары”».

Так вот как Молли мне отомстила. Вероятно, она поговорила с журналистом-эрудитом, на которого наорала Кристина.

Она улыбается. У нее кривые зубы. Пожалуй, выбить их значит оказать ей услугу.

– Что? – рявкаю я.

Или пытаюсь рявкнуть, но получается скрипуче и глухо, так что приходится прочистить горло и повторить:

– Что?

Питер прекращает читать, и несколько голов оборачиваются. Кто-то, подобно Кристине, смотрит на меня с жалостью, их брови приподняты, уголки ртов опущены. Но большинство обмениваются ухмылками и двусмысленными взглядами. Питер оборачивается последним, расплываясь в улыбке.

– Отдай. – Я протягиваю руку. Лицо горит.

– Но я еще не дочитал. – В его голосе звенит смех.

Он снова обращается к листку:

– «Но что, если ответ скрывается не в одном аморальном типе, а в прогнивших идеалах всей фракции? Что, если мы доверили свой город кучке вербующих приверженцев тиранов, которые неспособны привести нас от нищеты к процветанию?»

Я бросаюсь к нему и пытаюсь выхватить листок, но он держит его высоко над моей головой, так что нужно подпрыгнуть. Прыгать я не стану. Вместо этого я со всей силы наступаю ему на пальцы ноги. Он стискивает зубы, чтобы не застонать.

Затем я бросаюсь на Молли в надежде застать ее врасплох и сбить с ног, но, прежде чем успеваю дотянуться, прохладные руки обхватывают меня за талию.

– Это мой отец! – визжу я. – Мой отец, жалкие трусы!

Уилл тащит меня прочь, оторвав от земли. Я учащенно дышу и пытаюсь выхватить листок, пока его не продолжили читать. Я должна сжечь его, должна уничтожить, должна!

Уилл вытаскивает меня из комнаты в коридор, впиваясь ногтями в кожу. Захлопнув дверь, он отпускает меня, и я толкаю его со всей силы.

– Что? По-твоему, я не способна противостоять этой жалкой правдолюбке?

– Нет. – Уилл загораживает дверь. – Просто не хотел, чтобы ты устроила драку в спальне. Успокойся.

С моих губ срывается смешок.

– Успокоиться? Успокоиться?! Это о моей семье они говорили, о моей фракции!

– Нет, не о твоей. – Под его глазами темные круги, он выглядит изможденным. – Это твоя бывшая фракция, и ты не можешь помешать им говорить, так что нужно просто не обращать внимания.

– Да ты вообще слушал? – Краска схлынула с моих щек, и я дышу немного ровнее. – Твоя дурацкая бывшая фракция уже не просто оскорбляет Альтруизм. Она призывает сбросить все правительство.

Уилл смеется.

– Ничего подобного. Эрудиты заносчивы и скучны, вот почему я от них ушел, но они не революционеры. Им просто нужно больше влияния, и они обижены на Альтруизм за то, что их не слушают.

– Они не хотят, чтобы их слушали, они хотят, чтобы с ними соглашались, – возражаю я. – Нельзя выбивать согласие силой. – Я обхватываю лицо ладонями. – Поверить не могу, что мой брат присоединился к ним.

– Полегче. Они не так уж и плохи, – резко произносит он.

Я киваю, но не верю ему. Не могу представить, чтобы Эрудиция совершенно не испортила человека, хотя Уилл кажется нормальным.

Дверь снова открывается, и выходят Кристина и Ал.

– Моя очередь делать татуировку, – говорит Кристина. – Пойдешь с нами?

Я приглаживаю волосы. Вернуться в спальню немыслимо. Даже если Уилл отпустит меня, силы будут неравны. Единственный вариант – пойти с друзьями и постараться забыть о том, что происходит за стенами лагеря Лихости. У меня достаточно забот и без тревоги за семью.

Ал идет впереди, посадив Кристину на закорки. Она визжит, когда он прорубается сквозь толпу. Люди по возможности широко расступаются перед ним.

Мое плечо еще горит. Кристина уговорила меня тоже сделать татуировку печати Лихости. Это круг с пламенем внутри. Моя мать никак не отреагировала на татуировку на ключице, так что сомнений насчет татуировок не осталось. Это образ жизни Лихости, такая же неотъемлемая часть инициации, как обучение бою.

Кристина также уговорила меня купить блузку, в вырезе которой видны плечи и ключицы, и снова подвести глаза черным карандашом. Я больше не сопротивляюсь ее попыткам преобразить меня. Особенно с тех пор, как обнаружила, что они мне нравятся.

Мы с Уиллом идем за Кристиной и Алом.

– Поверить не могу, что ты сделала еще одну татуировку. – Он качает головой.

– Почему? – спрашиваю я. – Потому что я Сухарь?

– Нет. Потому что ты… благоразумная.

Он улыбается. У него ровные белые зубы.

– И чего ты боялась сегодня, Трис?

– Слишком много ворон, – отвечаю я. – А ты?

Он смеется.

– Слишком много кислоты.

Я не спрашиваю, что он имеет в виду.

– Просто поразительно, как все это работает, – замечает он. – В сущности, мы имеем борьбу между таламусом, который порождает страх, и лобной долей, которая принимает решения. Но симуляция происходит исключительно в голове, так что, когда тебе кажется, будто с тобой что-то делают, в действительности ты сам делаешь это с собой и…

Он умолкает.

– Извини. Я говорю как эрудит. Дурная привычка.

Я пожимаю плечами.

– Звучит интересно.

Ал едва не роняет Кристину, и она хватается за первое, что подворачивается под руку, а именно его лицо. Он дергается и поудобнее берется за ее ноги. На первый взгляд Ал кажется счастливым, но его улыбкам не хватает беспечности. Я беспокоюсь о нем.

Я вижу у пропасти Четыре, окруженного группой людей. Он смеется так сильно, что хватается за перила, чтобы не упасть. Судя по бутылке в его руке и раскрасневшемуся лицу, он пьян или вот-вот опьянеет. Я привыкла видеть Четыре суровым, наподобие солдата, и забыла, что ему всего восемнадцать.

– Ой-ой, – произносит Уилл. – Тревога: инструктор!

– По крайней мере, это не Эрик, – откликаюсь я. – Еще заставил бы нас соревноваться, кто первым струсит.

– Конечно, но Четыре пугает. Помнишь, как он приставил пистолет к голове Питера? Я думал, Питер обмочится.

– Питер это заслужил, – твердо отвечаю я.

Уилл не возражает. Несколько недель назад он мог бы возразить, но теперь все мы видели, на что способен Питер.

– Трис! – окликает Четыре.

Мы с Уиллом обмениваемся взглядами – наполовину удивленно, наполовину с опаской. Четыре отлипает от перил и подходит ко мне. Ал и Кристина, идущие впереди, останавливаются, и Кристина соскальзывает на землю. Ничего удивительного, что они пялятся. Нас четверо, но Четыре обращается только ко мне.

– Ты изменилась. – Его речь, обычно резкая, стала замедленной.

– Ты тоже. – Он действительно выглядит более расслабленным и юным. – Чем занимаешься?

– Флиртую со смертью, – хихикает он. – Пью рядом с пропастью. Наверное, не лучшая мысль.

– Наверное.

Не уверена, что Четыре в таком виде мне нравится. В нем есть что-то тревожащее.

– Не знал, что ты сделала татуировку. – Он смотрит на мою ключицу.

Он прихлебывает из бутылки. Его дыхание сильно и едко пахнет. Как дыхание того бесфракционника.

– Точно. Вороны. – Он оборачивается на друзей, которые продолжают развлекаться без него, в отличие от моих. – Я предложил бы тебе зависнуть с нами, но ты не должна видеть меня таким.

Очень хочется спросить, почему он предложил бы мне зависнуть с ним, но ответ, вероятно, как-то связан с бутылкой в его руке.

– Каким? – спрашиваю я. – Пьяным?

– Да… то есть нет. – Его голос становится мягче. – Настоящим, наверное.

– Я притворюсь, что ничего не видела.

– Очень мило с твоей стороны.

Он наклоняется к моему уху и произносит:

– Хорошо выглядишь, Трис.

Его слова застают меня врасплох, и сердце подскакивает в груди. Напрасно, ведь, судя по тому, как блуждает его взгляд, он понятия не имеет, о чем говорит. Я смеюсь.

– Будь добр, держись подальше от пропасти, ладно?

– Конечно. – Он подмигивает мне.

Я против воли улыбаюсь. Уилл прочищает горло, но я не хочу отворачиваться от Четыре, даже когда он возвращается к друзьям.

Затем Ал бросается ко мне, как будто катящийся валун, и перекидывает через плечо. Я верещу, мое лицо горит.

– Пойдем, малышка, – произносит он. – Я отнесу тебя на ужин.

Я упираюсь локтями в спину Ала и машу Четыре, пока Ал уносит меня.

– Я думал, что спасаю тебя, – замечает Ал, когда мы идем прочь, и опускает меня на землю. – Что это было?

Он пытается говорить беспечно, но вопрос выходит почти грустным. Он все еще слишком заботится обо мне.

– Ага, нам всем хотелось бы это знать, – напевно добавляет Кристина. – Что он тебе сказал?

– Ничего. – Я качаю головой. – Он был пьян. Он даже не понимал, что говорит.

Я прочищаю горло.

– Вот почему я улыбнулась. Видеть его таким… забавно.

– Конечно, – соглашается Уилл. – Это вовсе не потому…

Я пихаю Уилла локтем под ребра, прежде чем он успевает договорить. Он стоял достаточно близко, чтобы услышать, как Четыре сделал мне комплимент. Не хватало только, чтобы он всем об этом растрепал, особенно Алу. Ему и без того несладко.

Дома я проводила спокойные приятные вечера в кругу семьи. Мать вязала шарфы соседской детворе. Отец помогал Калебу делать домашнее задание. В камине горел огонь, и мое сердце билось ровно, поскольку я делала то, что должна, и кругом царил мир.

Меня никогда не таскал на плече здоровяк, и я не смеялась за обеденным столом до колик в животе и не прислушивалась к гулу сотни голосов одновременно. Поменьше покоя; это и есть свобода.

Глава 20

Страницы: «« ... 7891011121314 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Самый страшный злодей и другие сюжеты» – это сборник исторических миниатюр, написанных Борисом Акун...
«Однажды мне выпал шанс похудеть до 38 килограммов… Я хочу рассказать историю о том периоде моей жиз...
Эта книга – попытка ответить на вопросы об искусстве человеку, искусство любящему. Человеку, пережив...
80 % стартапов умирает в первые несколько лет. Предпринимателю часто сложно понять, как расставить п...
«Психология сексуальности» – одно из самых знаменитых произведений Фрейда, которое полностью перевер...
«Психология сексуальности» – одно из самых знаменитых произведений выдающегося австрийского ученого,...