Избранная Рот Вероника

Глава 21

Дверь в Яму закрывается за спиной, и я остаюсь одна. Я не ходила по этому тоннелю со дня Церемонии выбора. Я вспоминаю, как вошла тогда, неуверенно ступая, озираясь в поисках света. Сейчас мои шаги тверды. Мне больше не нужен свет.

Прошло четыре дня после разговора с Тори. За это время Эрудиция издала две статьи об Альтруизме. Первая статья обвиняет Альтруизм в утаивании предметов роскоши, таких как автомобили и свежие фрукты, от других фракций ради навязывания им собственной веры в самоотречение. Прочтя это, я вспомнила, как сестра Уилла, Кара, обвиняла мою мать в запасании товаров.

Вторая статья обсуждает недостатки системы выбора государственных служащих на основании их фракционной принадлежности и ставит вопрос, почему в правительстве должны быть только те, кто называет себя бескорыстными. Она пропагандирует возвращение к демократическим политическим системам прошлого. Статья кажется вполне разумной, что заставляет заподозрить в ней призыв к революции в обертке здравого смысла.

Я дохожу до конца тоннеля. Сеть растянута под зияющей дырой, совсем как в прошлый раз, когда я ее видела. Я поднимаюсь по лестнице на деревянную платформу, где Четыре поставил меня на ноги, и хватаюсь за брус, к которому приделана сеть. Мне бы не удалось подтянуться на нем, когда я впервые попала сюда, но сейчас я делаю это почти машинально и перекатываюсь на середину сети.

Надо мной – пустые здания на краю Ямы и небо, темно-синее, беззвездное. Луны нет.

Статьи встревожили меня, но у меня есть друзья, готовые меня подбодрить, и это уже немало. Когда вышла первая статья, Кристина очаровала одного из поваров на кухнях Лихости, и он разрешил нам попробовать тесто для торта. После второй статьи Юрайя и Марлин научили меня карточной игре, и мы два часа играли в столовой.

Но сегодня вечером я хочу побыть одна. Более того, я хочу вспомнить, почему явилась сюда и почему так хотела остаться, что спрыгнула с крыши здания еще до того, как узнала, что значит быть лихачом. Я пропускаю пальцы в ячейки сети под собой.

Я хотела быть как лихачи, которых я видела в школе. Хотела быть шумной, смелой и свободной, как они. Но они еще не были членами фракции; они всего лишь играли в лихачей. Как и я, когда спрыгнула с крыши. Я не знала, что такое страх.

За последние четыре дня я встретилась с четырьмя страхами. В одном видении я была привязана к столбу, и Питер поджигал дрова у меня под ногами. В другом снова тонула, на этот раз посреди океана, и волны бушевали вокруг. В третьем я смотрела, как мои родные медленно истекают кровью до смерти. А в четвертом меня под дулом пистолета заставили стрелять в них. Теперь я знаю, что такое страх.

Ветер задувает в дыру, овевает меня, и я закрываю глаза. Мысленно я снова стою на краю той крыши. Я расстегиваю пуговицы своей серой рубашки альтруиста, обнажая руки, открывая больше тела, чем кто-либо когда-либо видел. Комкаю рубашку и швыряю Питеру в грудь.

Я открываю глаза. Нет, я ошиблась; я спрыгнула с крыши не потому, что хотела походить на лихачей. Я спрыгнула потому, что уже была такой, как они, и хотела это продемонстрировать. Хотела признать ту часть себя, которую Альтруизм требовал прятать.

Я поднимаю руки над головой и снова зацепляюсь за сеть. Вытягиваю пальцы ног как можно дальше, занимая побольше ячеек. Ночное небо пустое и тихое, и мое сознание – тоже, впервые за четыре дня.

Я держу голову руками и глубоко дышу. Сегодня та же симуляция, что и вчера: кто-то держит меня под дулом пистолета и приказывает стрелять в моих родных. Подняв голову, я вижу, что Четыре наблюдает за мной.

– Я знаю, что симуляция не реальна, – говорю я.

– Можешь не объяснять, – откликается он. – Ты любишь своих родных. Ты не хочешь в них стрелять. Вполне естественно.

– Я вижу их только во время симуляции.

Хотя он говорит, что это необязательно, я все же чувствую потребность объяснить, почему мне так трудно встретиться с этим страхом. Я переплетаю пальцы и развожу руки в стороны. Ногти обкусаны до мяса – я грызу их во сне. По утрам мои руки в крови.

– Я скучаю по ним. Ты хотя бы иногда… скучаешь по своей семье?

Четыре смотрит вниз.

– Нет, – наконец отвечает он. – Не скучаю. Но это необычно.

Это необычно, настолько необычно, что я отвлекаюсь от воспоминания, как держала пистолет у груди Калеба. Какой была его семья, что ему больше нет до нее дела?

Я берусь за дверную ручку и оборачиваюсь на Четыре.

«Ты такой же, как я? – молча спрашиваю я. – Ты дивергент?»

Даже в мыслях слово кажется опасным. Четыре удерживает мой взгляд и с каждой безмолвной секундой выглядит все менее и менее суровым. Я слышу, как стучит мое сердце. Я смотрю на него слишком долго, но ведь и он смотрит на меня, и мне кажется, что мы оба пытаемся сказать то, что другой не может услышать, хотя, возможно, это всего лишь мое воображение. Слишком долго… а теперь еще дольше, мое сердце стучит еще громче, и его спокойный взгляд поглощает меня целиком.

Я толкаю дверь и спешу по коридору.

Нельзя так легко отвлекаться на него. Я не должна думать ни о чем, кроме инициации. Симуляции слишком мало меня беспокоят; они должны взламывать мое сознание, как происходит с большинством неофитов. Дрю не спит – тупо смотрит на стену, свернувшись в клубок. Ал каждую ночь кричит от кошмаров и рыдает в подушку. Мои кошмары и обкусанные ногти бледнеют в сравнении с этим.

Крики Ала будят меня каждый раз, и я смотрю на пружины над головой и гадаю, что со мной, черт побери, не так, почему я ощущаю в себе силу, когда все остальные ломаются. Я спокойна, потому что я дивергент, или дело в другом?

Возвращаясь в спальню, я ожидаю увидеть то же, что вчера: несколько неофитов, лежащих на кроватях или глядящих в никуда. Вместо этого они толпятся на другом конце комнаты. Эрик держит в руках классную доску, которая повернута ко мне задней стороной, так что я не вижу, что на ней написано. Я встаю рядом с Уиллом.

– Что происходит? – шепчу я.

Надеюсь, это не очередная статья, потому что я вряд ли выдержу еще одну порцию враждебности.

– Ранги второй ступени, – отвечает он.

– Я думала, после второй ступени никого не исключают, – сдавленно говорю я.

– Не исключают. Это всего лишь что-то вроде промежуточного отчета.

Я киваю.

При виде доски мне становится не по себе, как будто в животе что-то бултыхается. Эрик поднимает доску над головой и вешает на гвоздь. Когда он отходит, в комнате воцаряется тишина, и я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, что там написано.

Мое имя на первом месте.

Головы поворачиваются в мою сторону. Я читаю список сверху вниз. Кристина и Уилл на седьмом и девятом месте. Питер второй, но при виде его времени я понимаю, что разница между нами заметна невооруженным взглядом.

Среднее время симуляции Питера – восемь минут. Мое – две минуты сорок пять секунд.

– Отличная работа, Трис, – тихо произносит Уилл.

Я киваю, не сводя глаз с доски. Стоило бы радоваться, что я на первом месте, но я знаю, что это значит. Если раньше Питер и его друзья меня не любили, то теперь просто возненавидят. Теперь я – Эдвард. Теперь я могу остаться без глаза. А то и хуже.

Я ищу имя Ала и нахожу его на последней строчке. Толпа неофитов постепенно рассеивается, и остаемся только мы с Питером, Уиллом и Алом. Мне хочется утешить Ала. Сказать ему, что единственная причина моего успеха – какое-то отличие в мозгу.

Питер медленно поворачивается, его руки и ноги напряжены до предела. Он бросает на меня не просто угрожающий взгляд – его глаза полыхают чистой ненавистью. Он идет к своей кровати, но в последний момент вихрем оборачивается и припечатывает меня к стене, держа руками за плечи.

– Я не позволю Сухарю меня обойти, – шипит он. Его лицо так близко, что я чувствую несвежее дыхание. – Как это тебе удалось? Как это, черт побери, тебе удалось?

Он притягивает меня к себе на пару дюймов и снова ударяет о стену. Я стискиваю зубы, чтобы не заплакать, хотя боль от удара пронзает позвоночник сверху донизу. Уилл хватает Питера за воротник рубашки и оттаскивает от меня.

– Оставь ее в покое! – рявкает он. – Только трусы запугивают маленьких девочек.

– Маленьких девочек? – фыркает Питер, сбрасывая руку Уилла. – Ты слепой или просто дурак? Она выдавит тебя из рангов и из Лихости, и ты ничего не добьешься, а все потому, что она умеет манипулировать людьми, а ты нет. Так что дай мне знать, когда поймешь, что она намерена стереть нас в порошок.

Питер выбегает из спальни. Молли и Дрю следуют за ним с недовольными лицами.

– Спасибо, – киваю я Уиллу.

– Он прав? – тихо спрашивает Уилл. – Ты пытаешься нами манипулировать?

– Каким образом? – хмурюсь я. – Я просто стараюсь что есть сил, как и все остальные.

– Не знаю. – Он чуть пожимает плечами. – Притворяешься слабой, чтобы мы тебя пожалели? А потом показываешь зубы, чтобы выбить нас из колеи?

– Выбить вас из колеи? – повторяю я. – Я ваш друг. Я не стала бы так поступать.

Он молчит. Понятно, что он мне не верит… не до конца.

– Не будь идиотом, Уилл. – Кристина спрыгивает с кровати.

Она без сочувствия глядит на меня и добавляет:

– Она не притворяется.

Кристина поворачивается и уходит, не хлопая дверью. Уилл следует за ней. Мы с Алом остаемся в комнате одни. Первая и последний.

Ал впервые кажется маленьким со своими опущенными плечами и похожим на смятую бумагу телом. Он сидит на краю кровати.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает он.

Его лицо ярко-красное. Я отворачиваюсь. Вопрос был чистой формальностью. Только слепому не очевидно, что у Ала не все в порядке.

– Это еще не конец, – говорю я. – Ты можешь улучшить свой ранг, если…

Я умолкаю, когда он поднимает глаза. Я даже не знаю, что сказала бы ему, если бы договорила. Стратегии для второй ступени не существует. Она проникает в самую нашу суть и проверяет мужество на прочность.

– Вот видишь? – говорит он. – Все не так просто.

– Я знаю.

– Сомневаюсь.

Он качает головой. Его подбородок дрожит.

– Для тебя это просто. Все это просто.

– Неправда.

– Правда. – Он закрывает глаза. – Ты не поможешь, притворяясь, будто это не так. Я не… ты вообще не сможешь мне помочь.

У меня такое чувство, будто я попала под ливень и промокла до нитки; чувство тяжести, неловкости и бесполезности. Не знаю, имеет ли он в виду, что никто не может ему помочь или что именно я не могу, но мне не нравятся оба варианта. Я хочу ему помочь. Я бессильна это сделать.

– Я…

Я собираюсь извиниться, но за что? За то, что более лихая, чем он? За то, что не знаю, что сказать?

– Просто я… – слезы переполнили его глаза, намочили щеки, – хочу остаться один.

Я киваю и отворачиваюсь. Оставить его – не лучшая мысль, но я ничего не могу с собой поделать. Дверь щелкает за моей спиной, и я продолжаю идти.

Я прохожу мимо питьевого фонтанчика, иду по тоннелям, которые казались бесконечными в первый день, но теперь я едва их замечаю. Я не впервые подвела свою семью с тех пор, как попала сюда, но почему-то кажется, что это впервые. Раньше я знала, что делать, но выбирала иной путь. На этот раз я не знаю, что делать. Я утратила способность видеть, что нужно людям? Я утратила часть себя?

Я не замедляю шаг.

Ноги заводят меня в коридор, в котором я сидела в день ухода Эдварда. Я не хочу быть одна, но не вижу особого выбора. Я закрываю глаза, ощущаю холодный камень под собой, вдыхаю затхлый подземный воздух.

– Трис! – кричит кто-то в конце коридора.

Юрайя бежит ко мне. За ним Линн и Марлин. Линн держит маффин.

– Так и думал, что ты здесь. – Он садится на корточки у моих ног. – Слышал, ты первая в списке.

– Выходит, ты хотел меня поздравить? – неискренне улыбаюсь я. – Что ж, спасибо.

– Кто-то же должен, – возражает он. – И я подумал, что твои друзья могут оказаться недостаточно великодушны, поскольку их ранги невелики. Так что хватит хандрить и пойдем с нами. Я собираюсь выстрелом сбить маффин с головы Марлин.

Идея настолько нелепа, что мне не удержаться от смеха. Я встаю и иду за Юрайей в конец коридора, где ждут Марлин и Линн. Линн щурится, глядя на меня, но Марлин усмехается.

– Почему не веселишься? – спрашивает она. – Тебе практически гарантировано место в десятке, если не сдашь позиции.

– Она слишком лихая для других переходников, – поясняет Юрайя.

– И слишком альтруистичная, чтобы веселиться, – замечает Линн.

Я не обращаю на нее внимания.

– Почему ты хочешь сбить маффин с головы Марлин?

– Она поспорила, что я не смогу как следует прицелиться и попасть в маленький предмет с сотни футов, – поясняет Юрайя. – Я поспорил, что ей не хватит смелости стоять под прицелом, пока я пытаюсь. Правда, здорово?

Тренировочный зал, где я впервые стреляла из пистолета, недалеко от моего потайного коридора. Мы доходим до него за минуту, и Юрайя щелкает выключателем. Комната совсем не изменилась с прошлого раза: мишени на одном конце, стол с пистолетами на другом.

– Что, они так просто валяются? – спрашиваю я.

– Да, но они не заряжены.

Юрайя задирает рубашку. За пояс его штанов заткнут пистолет, сразу под татуировкой. Я смотрю на татуировку, пытаясь разобрать рисунок, но он опускает рубашку на место.

– Ладно, – говорит он. – Иди вставай перед мишенью.

Марлин уходит, на мгновение запнувшись.

– Ты же не собираешься на самом деле в нее стрелять? – спрашиваю я Юрайю.

– Это не настоящий пистолет, – тихо говорит Линн. – В нем пластмассовые пульки. В худшем случае он ее поцарапает, быть может, оставит шрам. По-твоему, мы совсем идиоты?

Марлин стоит перед мишенью и кладет маффин на голову. Юрайя щурит глаз, целясь из пистолета.

– Погоди! – кричит Марлин.

Она отламывает кусок маффина и закидывает в рот.

– Ням-ням! – неразборчиво кричит она и показывает Юрайе большой палец.

– Насколько я понимаю, ваши ранги были хорошими, – обращаюсь я к Линн.

Она кивает.

– Юрайя второй. Я первая. Марлин четвертая.

– Ты первая всего на волосок.

Юрайя продолжает целиться. Он нажимает на спуск. Маффин падает с головы Марлин. Она даже глазом не моргает.

– Мы оба выиграли! – кричит она.

– Ты скучаешь по своей бывшей фракции? – спрашивает Линн.

– Иногда, – отвечаю я. – Там было спокойнее. Не так утомительно.

Марлин поднимает маффин с пола и впивается в него зубами.

– Фу! – кричит Юрайя.

– Инициация должна нас вымотать, чтобы выявить истинную суть. По крайней мере, так говорит Эрик. – Линн выгибает бровь.

– Четыре говорит, что инициация должна нас подготовить.

– Ну, они во многом расходятся.

Я киваю. Четыре говорил, что Эрик видит Лихость не такой, какой она должна быть, но жаль, он не сказал, какой именно она должна быть по его мнению. Время от времени передо мной мелькают отблески истинной Лихости – приветственные крики, когда я спрыгнула с крыши, сеть рук, которая поймала меня после спуска по тросу, – но этого недостаточно. Он читал манифест Лихости? И действительно верит в будничные проявления мужества?

Дверь в тренировочный зал открывается. Шона, Зик и Четыре входят в тот самый миг, когда Юрайя стреляет в очередную мишень. Пластмассовая пулька отскакивает от середины мишени и катится по полу.

– Мне показалось, я что-то слышал, – говорит Четыре.

– Похоже, это мой придурок-братец, – отвечает Зик. – Вам нельзя здесь находиться после занятий. Осторожнее, не то Четыре расскажет Эрику, и он вас освежует заживо.