Доктор Данилов в тюремной больнице Шляхов Андрей

Майор Бакланова в качестве заместителя начальника колонии по лечебно-профилактической работе обходила территорию лично. Данилова, у которого сегодня был первый рабочий день, она взяла с собой для ознакомления с учреждением.

Церемония представления нового врача коллегам была молниеносной.

– Наш новый терапевт – Владимир Александрович, – сказала Бакланова сотрудникам, собравшимся в ее втором кабинете, расположенном в двухэтажном здании медицинской части.

Майор Бакланова совмещала обязанности заместителя начальника колонии по лечебно-профилактической работе с должностью начальника медицинской части. Потому кабинетов у нее было два. Более низкий по рангу кабинет начальника медчасти был вдвое просторнее кабинета заместителя начальника, потому что выступал еще как помещение для собраний.

Коллеги посмотрели на Данилова, не выражая никаких чувств относительно его появления.

Обход начался с медчасти. Бакланову сопровождали Данилов и руководитель санитарно-бытовой секции колонии, пожилой скуластый зэк, на левом рукаве бушлате которого была нашивка, указывающая на его принадлежность к активу. Фамилия у него была Мосолов, но Бакланова по-свойски называла его Мослом. Данилов шел рядом с начальницей, а зэк держался на два шага позади них.

На первом этаже медчасти располагались кабинеты хирурга, терапевта, стоматолога, психиатра, фтизиатра, рентгенологический, процедурный кабинет и лаборатория. Двери всех кабинетов были гостеприимно распахнуты. Сотрудники, сидевшие за столами, вставали при появлении Баклановой, но по стойке смирно не вытягивались.

Бакланова шла по коридору, заглядывая в каждый кабинет, но заходила только туда, где замечала непорядок. Сегодня их нашлось два: пыль на полках одного из шкафов в процедурном кабинете и не совсем чистое полотенце в кабинете хирурга. Полотенце Бакланова молча швырнула на пол и пошла дальше, а медсестре процедурного кабинета сказала:

– Не хочешь вытирать пыль, будешь ее вылизывать!

Медсестра не обиделась: потупила глаза и забубнила, что больше такого не повторится.

– Медсестер процедурного кабинета нам, как пятнадцатикоечному стационару, по штатному расписанию не положено, – сказала Бакланова Данилову, поднимаясь по лестнице. – Приходится ставить туда палатных сестер, у которых оклады поменьше, компенсируя разницу премиями.

На втором этаже находился стационар: три четырехкоечных палаты, двухкоечная и однокоечная, она же – изолятор. Металлические двери всех палат были снабжены снаружи засовами. У входа сидел очередной пятнистый сотрудник.

– Обычно мы больных в палатах не запираем, – прокомментировала Бакланова, заметив удивление Данилова, не ожидавшего увидеть засовы на дверях, – но всякие бывают ситуации. Иногда приходится.

Койки и тумбочки в палатах были привинчены к полу, что сразу напомнило Данилову психиатрическую клинику.

Из пятнадцати коек было занято всего три кровати в одной палате.

– Этих возьмете себе, – Бакланова поочередно указала взглядом на двух больных, – Саркисов с пневмонией, а Ежевичкин – диабетик. А Гвозденко – хирургический.

Больные лежали на кроватях не в черной форме, а в спортивных костюмах, заменявших им больничные пижамы.

– Вы всех помните по фамилиям? – спросил Данилов, когда они вышли в коридор.

Вопрос, заданный без всякой задней мысли, начальнице понравился.

– По фамилиям, по отрядам, многих еще и по срокам и статьям, – ответила она. – И откуда они, тоже помню.

– Лариса Алексеевна все помнит и видит! – сподхалимничал Мосолов.

– Не лезь в чужой базар, Мосол! – осадила его Бакланова. – Когда тебя спросят, тогда и рот откроешь! Тоже мне, нашелся комплиментщик! И попробуй еще раз назвать меня не так, как положено…

– Извините, гражданин майор! – Мосолов вытянул руки по швам. – Больше не повторится!

Данилов вчера прошел инструктаж и знал, что заключенные (слово осужденные пока еще не укрепилось в его лексиконе) должны обращаться к сотрудникам на «вы», называя «гражданином» или «гражданкой», далее по званию или должности. Мосолов почему-то называл женщину «гражданином», то ли оговорился, то ли здесь так принято. Данилова, как неаттестованного сотрудника, следовало называть «гражданин врач» или «гражданин доктор». Он подумал, что это звучит прикольно, не смог удержаться от улыбки.

– Не вижу повода для улыбок! – нахмурился заместитель начальника по кадрам и воспитательной работе подполковник Пецоркин, проводивший инструктаж. – Стоит только на шаг отступить от инструкций и дать послабление, как спецконтингент сожрет вас с костями и дерьмом! Сегодня обратятся не так, как положено, а завтра попросят…

– Пронести на зону водку или чай.

– Вот-вот! Вижу, что вы все понимаете…

Подполковник Пецоркин был невысок, худощав, лыс и очень энергичен. Инструктаж растянулся на добрых четыре часа. Первый час Данилов читал инструкции и приказы, затем слушал то же самое в пересказе с комментариями и отвечал на вопросы, закрепляя полученные знания. Надо отдать Пецоркину должное: к инструктажу он подходил творчески, стараясь донести до Данилова не только формальные, но и неофициальные правила.

– Зона у нас красная, блатные порядки мы игнорируем, но кое с чем приходится считаться. Например, в медчасти старайтесь класть «обиженку» отдельно, а то можете на ровном месте проблему получить…

Данилов вышел от Пецоркина не только с гудящей головой, но и с представлением о том, как надо себя вести на новой работе.

– Я к вашему брату, к медикам, отношусь с особым вниманием, – сказал на прощание подполковник. – Вы, с одной стороны, гуманисты, а с другой – сотрудники нашей колонии. Сложно вам, это как ежа и ужа скрещивать, как ни старайся, все равно выйдет метр колючей проволоки. Иногда, может, чисто по-человечески и посочувствовать хочется, а как задумаешься, кто перед тобой…

– Врачу лучше об этом вообще не думать, – ответил Данилов. – Больной, значит, надо лечить. Все остальное не имеет значения.

– Формально вы правы, – согласился Пецоркин. – Но жизнь наполняет форму новым содержанием. Я подожду, что вы через полгода скажете.

– То же самое.

– Поживем-увидим…

Вернувшись на первый этаж, начальница велела Мосолову подождать на выходе, а сама привела Данилова в кабинет терапевта для знакомства с рабочим местом и медсестрой. Медсестра Марина Данилова не впечатлила: неприветлива, смотрит букой, никакого интеллекта во взгляде. «А может, просто болеет, и оттого не в духе?» – подумал Данилов. Выглядела Марина и впрямь не очень здорово – худая, бледная, волосы, как мочалка.

– После обхода ознакомьтесь с документацией, – распорядилась Бакланова. – Марина вам все покажет. Сегодня у вас адаптационный день, входите в курс дела, больными начнете заниматься завтра.

– А если кто сегодня обратится?

– Фтизиатр наш примет, он совмещает с терапевтом.

Из медчасти направились в столовую, забрав с собой сопровождающего – коренастого усатого прапорщика по фамилии Плещаков. Впрочем, не исключено, что коренастым его делала пятнистая форма, визуально увеличивающая объем. К прапорщику Бакланова обращалась по-свойски – Сергеич. Женщинам в мужской колонии положен сопровождающий из числа сотрудников, мало ли что кому-то из осужденных в голову взбредет.

– Нам приходится заниматься всем – и лечением, и гигиеной. Пищеблоку – особое внимание…

Данилов не столько слушал, что говорит Бакланова, сколько оглядывался по сторонам. Посмотреть было на что: заборы (сплошной наружный и много внутренних сетчатых), увенчанные рядами колючей проволоки, будки-вышки с автоматчиками, люди в черном, в пятнистом… Где-то надсадно лаяли собаки.

– Проволока под напряжением? – спросил Данилов.

На эту мысль его натолкнули фарфоровые изоляторы.

– Нет, просто колючка, – ответила начальница. – Ток давно уже не подключают. Экономия. Да он, если разобраться, и не нужен.

Пищеблок, пекарню (колонии положено ее иметь – выгодно, удобно, и заключенные делом заняты) и столовую осматривали дотошно, причем здесь руководитель санитарно-бытовой секции не шел сзади, а активно рыскал по углам в сопровождении двух заключенных в белых поварских куртках и одного в черной форме с нашивкой на рукаве. Даже горячие котлы, в которых готовилась пища, не остались без внимания.

Бакланова проверяла чистоту не только зрительно, в подозрительных местах проводила пальцем или платком. Попутно, не отрываясь от основного занятия, она просвещала Данилова.

– С нашим замом по тылу вы еще не знакомы… Леха вообще-то неплохой мужик, но порой его клинит, и он начинает гнать пургу…

Заместителями по тылу в армейских и приближенных к ним системах называют завхозов.

– Где-то раз в год ему начинает казаться, что врачи должны участвовать в закладке продуктов вместе с оперативным дежурным. Имейте в виду, что это – бред! В журнале закладки продуктов должен расписываться оперативный дежурный, врач ею не занимается, он только допускает пищу к раздаче. Порядок знаете?

– Попробовать из каждого котла и, если все нормально, расписаться в журнале, – ответил Данилов.

– Хотя бы понюхать и посмотреть, – хмыкнула Бакланова, давая понять, что пробовать не обязательно.

Из котлов, кстати говоря, пахло довольно сносно. Судя по запаху, сегодня на обед готовили борщ и пшенную кашу.

– Но в любом случае надо прийти на пищеблок и заглянуть в котлы. А то некоторые хотят, чтобы им журнал в медчасть приносили. Максим Гаврилович за такую оптимизацию может голову оторвать, учтите.

По окончании осмотра каждого объекта Бакланова расписывалась в журналах санитарного состояния, которые ей, заранее открыв, подносил Мосолов, еще и ручку подавал. Данилову эта процедура напомнила церемонию подписания важных договоров из телевизора.

По дороге от столовой к бане Бакланова поинтересовалась:

– Как впечатление?

– Нормальное, – ответил Данилов. – Я представлял все в более мрачных тонах, а здесь не так уж и плохо, вон, некоторые даже улыбаются.

– Это у них показное, – нахмурилась Бакланова. – Многие на УДО (условно-досрочное освобождение) надеются, вот и симулируют доброжелательность. Вон, хоть Мосла возьмите, – Бакланова обернулась, чтобы посмотреть на следовавшего позади зэка, но голоса не понизила – пусть слушает, – бегает, старается, весь такой из себя сознательный, а осужден по сто пятой, часть вторая.

– В чем ее суть?

– Убийство с отягчающими обстоятельствами. Кодекс, Владимир Александрович, надо не только чтить, но и знать! Но ничего, за месяц все выучите. У нас здесь серьезные люди сидят, в основном за тяжкие и особо тяжкие преступления – изнасилования, вымогательства с причинением ущерба, тяжкие телесные, грабежи, разбои, убийства… Попадаются, правда, и приличные люди, такие, как завклубом Егоян. Он сидит по двести девяностой, часть четвертая – за взятку.

– Разве за нее строгий режим положен, Лариса Алексеевна? – Данилов, хоть и не любил взяточничества, но не мог поставить знак равенства между ним и убийством или разбоем.

– Если в крупном размере, нет, при неоднократных случаях положен. Тем более что Егоян пошел по делу паровозом… Знаете, что такое идти паровозом? Ну, вы совсем как с другой планеты! Это означает взять всю вину на себя, выгораживая подельников, которые у него были ого-го! – Бакланова понизила голос до шепота. – Егоян сидит, как король, сразу завклубом сделали, передачи без конца носят, живет не в общежитии, а в клубе. Негласно, конечно…

Во время инструктажа подполковник Пецоркин предупредил Данилова, чтобы он называл жилые помещения колонии «общежитиями», а не «бараками», как их именуют сами заключенные.

– Сотруднику не к лицу говорить на фене, – сказал Пецоркин, но и в его речи, и у майора Баклановой частенько проскальзывали жаргонные словечки.

– …А у нас его оставили, когда первоходов от рецидивистов отделяли, потому что он наш, – Бакланова продолжила рассказ о завклубом. – Ухитрился в СИЗО на следующий день после суда заработать еще один срок. Избил сокамерника, который его чем-то оскорбил, да так, что сломал челюсть и руку. Когда пошел разговор о том, что осужденных будут разводить по разным колониям, мы так боялись, что нам оставят «первоходов», но ничего, обошлось.

– Разве с рецидивистами работать легче, Лариса Алексеевна?

– Не то слово. Они уже обкатаны зоной, лишняя борзота с них давно сошла, а вот от «первоходков» можно ожидать чего угодно. Верно я говорю, Мосол?

– Да, гражданин майор! – откликнулся Мосолов. – Старики молодняк уму-разуму учат, недаром же в СИЗО народ всегда так распределяют, чтобы в каждой хате знающие люди были. Хотя бы один-два человека.

– Какой-то маразм с этой реорганизацией нашей системы, – Бакланова махнула рукой, выражая свое неодобрение реформам, – спецконтингент разделили, секции дисциплины и порядка упразднили. А разве можно поддерживать нормальную ситуацию в колонии без опоры на самых сознательных осужденных?

Данилов придерживался другого мнения, считая, что нельзя разрешать одним заключенным командовать другими, поэтому ничего не ответил. Но Бакланова явно приняла его молчание за знак согласия.

– Поэтому вместо секции дисциплины и порядка у нас сейчас есть секция помощников администрации. А у соседей ее переименовали в секцию пожарной безопасности. И наверху отчитались, и внизу все довольны…

Баня (она же – санпропускник для новичков) и расположенная в том же здании прачечная гордо назывались банно-прачечным комбинатом. Выглядела она непрезентабельно: ржавые трубы, обшарпанные стены, щербатый пол, в углах чернел грибок, неторопливо ползали мокрицы. Там было восемь душей и столько же пар кранов с холодной и горячей водой для набора в тазы.

– Баня, конечно, не ахти какая, – сказала Бакланова, заметив скептический взгляд Данилова. – Но в этом году Максим Гаврилович обещал капремонт. Будет у нас не только баня, но и сауна.

– Для сотрудников? – уточнил Данилов без всякой задней мысли.

– А вы юморист! – усмехнулась Бакланова. – Для поощрения особо отличившихся осужденных будет сауна.

– Хорошее поощрение, – одобрил Данилов.

– По науке действуем – кнутом и пряником…

В магазине для заключенных, который при появлении майора Баклановой мгновенно опустел (четверо покупателей поздоровались и тут же вышли на улицу), Данилов успел оценить ассортимент. Он был представлен консервами (голубцы, гуляш, икра кабачковая, паштет, сгущенное молоко, тушеная говядина и сердце, шпроты, килька, сайра), четырьмя видами печенья, молоком, сыром (голландский и брынза), сметаной, творогом, яйцом, бульонными кубиками, кетчупом, подсолнечным и сливочным маслом, тремя видами котлет, предметами бытовой гигиены (от мыла до туалетной бумаги), канцтоварами (карандаши, ручки, тетради). Также имелись растворимый кофе и чай, изюм, мед, шоколад, соль, сахар, сода и шесть видов сигарет. Одежда была представлена футболками и носками.

– А почему нет трусов? – поинтересовался Данилов у флегматичной продавщицы.

– Не завезли, – ответила та.

У дверей клуба инспекцию встретил курчавый кареглазый брюнет, отличавшийся от других заключенных упитанностью и улыбчивостью.

– Ну, что, Егоян, всю порнуху успел припрятать? – поинтересовалась Бакланова, переступая через порог.

– Какая тут может быть порнуха, Лариса Алексеевна! – картинно ужаснулся Егоян, округляя глаза. – У меня здесь только культура и искусство!

– Знаю я твою культуру и твое искусство, – проворчала Бакланова.

Данилов представлял себе местный клуб в виде зала со сценой, предназначенной для произнесения торжественных речей и выступления местной самодеятельности. О том, что в местах заключения есть самодеятельность, он знал из довлатовской «Зоны» и фильма «Комедия строгого режима». На самом деле клуб оказался куда больше. Кроме зала имелись комнаты для собраний досуговых кружков, библиотека, музыкальная гостиная с баянами, аккордеонами, гитарами и одной скрипкой и даже комната психологической разгрузки с мягкими креслами и большим аквариумом. Пол комнаты покрывал слегка потертый, но еще вполне приличный ковер, а одну из стен полностью покрывали фотообои с видом морского побережья: песок, вода, безоблачное небо и пальма с краю.

– Рыбки-то как, размножаются? – спросила Бакланова.

– Да, Лариса Алексеевна, только вот никак строем плавать не хотят! – ответил Егоян. – Но ничего, до конца срока время есть, научу…

– А ты им ШИЗО устрой в трехлитровой банке, – посоветовала Бакланова. – Сразу научатся.

– Там они передохнут, – вздохнул Егоян. – Рыба не человек, чтобы ко всему приспосабливаться…

Мосолов в клубе вел себя точно так же, как и в медчасти: скромно держался позади начальства, никуда не лез и никакой активности не проявлял. Прапорщик Сергеич молчал, вяло оглядываясь по сторонам и время от времени поправляя на голове фуражку. «Флегматик или просто перепил вчера?» – подумал Данилов и принюхался, но перегарного выхлопа от него не ощутил. Значит, флегматик.

Часть здания, в котором находился клуб, занимала школа с отдельным входом с торца и своей вывеской: «Муниципальное общеобразовательное учреждение вечерняя (сменная) общеобразовательная школа № 20 Монаковского района Тверской области».

– Никогда бы не подумал, что в колониях есть вечерние школы, – сказал Данилов.

– А как же без них? – удивилась Бакланова. – У нас примерно процентов десять осужденных не имеют среднего образования, вот и наверстывают. Школа называется вечерней, но основные занятия проводятся в ней по утрам.

– До работы, – догадался Данилов.

– Вместо работы, – делая ударение на слове «вместо» ответила Бакланова и добавила, чтобы внести полную ясность. – Школа нам не подчиняется. Она просто расположена на территории колонии, поэтому ее сотрудники могут получать в нашей медчасти только экстренную помощь. А то, некоторые, знаете ли, любят лишний раз померить давление или проконсультироваться.

– Измерение давления – это тоже часть экстренной помощи…

– Непрямой массаж сердца, остановка артериального кровотечения или шинирование перелома – вот что такое экстренная помощь! – перебила Бакланова. – Если всем начнете давление мерить, то вам работать некогда будет!

Данилов не стал развивать дискуссию, все равно начальницу не переубедишь, просто остался при своем мнении. Да и времени на нее не было, потому что в школьный вестибюль навстречу гостям вышел пожилой, совершенно седой мужчина со склеротическим румянцем на впалых щеках и сизым носом любителя алкоголя. От него исходил легкий запах спиртного. Мужчина оказался директором школы и тезкой Данилова, только отчество у него было другое – Михайлович. Бакланова тоже уловила спиртной дух, потому что строго посмотрела на Владимира Михайловича и укоризненно покачала головой. Но тот нисколько не смутился.

Школа состояла из четырех классов и кабинета информатики, в котором стояло шесть допотопных системных блоков с такими же мониторами. Во всех классах шли занятия. Бакланова не мешала, заглядывала в класс, махала рукой, продолжайте, не обращайте внимания, и шла к следующей двери. Двери классов можно было бы и не открывать, потому что вырезанные в них окна позволяли из коридора видеть и слышать все, что происходит внутри. Нетрудно было догадаться, что это сделано для того, чтобы сотрудники, дежурившие в коридоре и вестибюле, могли следить за учебным процессом и пресекать любые отклонения от него.

– Михалыч – заслуженный учитель, почетный работник образования и вообще замечательный мужик, – сказала Бакланова Данилову, когда они вышли из школы. – Можно сказать, что весь наш район и добрая половина Твери – это его ученики.

– Они все отбывали здесь срок? – изумлению Данилова не было предела.

– Ну что вы, нет, конечно. Это Михалыч раньше работал в нормальных школах.

Данилов отметил, что начальница сказала не «обычных», а «нормальных». Маленький штришок, а выразительный. Уточнять, почему Михалыч при своем опыте и регалиях теперь работает здесь, в колонии, не было нужды: и так ясно, что всему виной тесная дружба с зеленым змием. На территорию колонии спиртное проносить запрещено, значит, выпивает он с самого утра, до прихода на работу.

Бакланова осматривала не только строения, но и всю территорию, которая, по мнению Данилова, была идеально чистой – ни бумажки, ни окурка, ни другого мусора.

Обогнув здание «зоновского» штаба, который, видимо, незачем было осматривать, Бакланова через плац направилась к общежитиям.

Каждое общежитие было огорожено трехметровым забором с будкой – контрольно-пропускным пунктом. Вместо аббревиатуры КПП некоторые говорили «вахта», «на вахте». Заборы делили жилую зону колонии на локальные участки («локалки»), внутри которых заключенным разрешалось свободное передвижение. Для того чтобы пройти в соседнюю «локалку» или, например, в медчасть, надо было объяснить администрации причину, записаться в особый журнал и получить разрешение. Но и при наличии разрешения осужденному полагался сопровождающий – сотрудник, старший дневальный или кто-то из числа активистов. Активисты передвигались внутри колонии без ограничений, такая у них была привилегия. Организованное передвижение заключенных, например, в столовую, промзону, баню или куда-либо еще осуществлялось строем, иногда с песнями.

Общежития представляли собой длинные узкие залы, тесно заставленные двумя рядами двухъярусных тщательно и однообразно застеленных кроватей. Две кровати стояли впритык друг к другу, образуя «купе», дальше был узкий проход и новое купе. Проход между рядами был широким, метра в полтора. Зеленые стены (в колонии был самым популярным именно такой цвет), красный охряной пол, серые одеяла и почти такие же застиранные простыни. На окнах висели коричневые занавески, не достававшие до пола. Посередине спинки каждой кровати крепилась белая табличка с данными владельца – фамилией, именем, отчеством, датой рождения, статьей, началом и концом срока.

На некоторых кроватях, укрывшись одеялами с головой, спали заключенные, никак не реагировавшие на приход комиссии. Данилов догадался, что это спят те, кто работал или дежурил ночью. Бакланова подтвердила его соображения.

– Вторая смена отсыпается, – негромко сказала она. – У них подъем в четыре часа.

Кроме помещений отряда в общежитиях осматривали комнаты политико-воспитательной работы (зал с телевизором), раздевалки, комнаты хранения и сушки личных вещей, спортивные уголки, умывальники и туалеты. В кабинеты начальников отрядов и каптерки не заглядывали.

На первом этаже третьего по счету общежития, которое занимал пятый отряд (всего отрядов было тринадцать, последний, тринадцатый считался отрядом строгих условий содержания и находился в одном из двух одноэтажных общежитий, другое предназначалось для карантина), один из толчков в туалете оказался не просто грязным, а изрядно загаженным.

– Что это такое?! – рявкнула Бакланова, оборачиваясь к Мосолову и руководителю санитарно-бытовой секции третьего отряда, долговязому сутулому парню лет тридцати. – Если у вас во время моего обхода все засрано, что в другие дни творится?! Где начальник отряда?!

Начальника отряда, молоденького очкастого старшего лейтенанта, похожего на Шурика из «Кавказской пленницы» («Как только он со своими подопечными управляется?» – удивился Данилов) Бакланова пропесочила в его кабинете, без заключенных и на пониженных тонах – берегла авторитет. Смысл ее короткой речи сводился к суровым карам, которые Хозяин (начальник колонии полковник Скельцовский) не замедлит обрушить на головы нерадивых пофигистов.

– Будет тебе, Юра, и спасибо, и премия, и повышение по службе, если срочно за ум не возьмешься! – угрожающе прошипела Бакланова перед тем, как выйти из кабинета.

Что она написала в журнале, Данилов не видел. По пути в соседнюю локалку досталось Мосолову.

– Ты каждый день на обходы ходишь, а порядка в колонии нет! Смотри, Мосол, найду тебе замену…

– Буду стараться изо всех сил, гражданин майор! – отозвался руководитель санитарно-бытовой секции. – Только не надо замены, я вас прошу!

Было неясно: то ли он действительно боится потерять свою должность, то ли просто притворяется испуганным.

– А ведь это кто-то специально в чистом туалете нагадил, – сказала Бакланова Данилову. – Я на обходы хожу в одно и то же время, по одному и тому же маршруту. Ну, может, задержусь где на минуту, проработать народ… Вот и подгадали.

– Зачем?

– Кто их поймет? – Бакланова пожала плечами. – Может, кто-то начальнику отряда насолить решил или руководителю отрядной СБС (санитарно-бытовой секции).

– Начальник отряда такой… – спохватившись, Данилов проглотил слово интеллигентный, а то вышла бы неловкая двусмысленность, – …молодой. Как ему удается руководить заключенными?

Прапорщик Сергеич многозначительно хмыкнул и дернул головой.

– Удается! – ответила Бакланова. – Юрка из всех отрядных начальников самый строгий. Сейчас придем в ШИЗО, можете сами убедиться – половина будет из третьего отряда. Молодые всегда самые строгие…

ШИЗО – это штрафной изолятор.

ПКТ – это помещения камерного типа.

Суть ШИЗО и ПКТ одинакова – это тюрьма внутри зоны, где в камерах содержатся злостные нарушители режима. Разница только в регламенте.

Заключенным, находящимся в штрафном изоляторе, запрещаются свидания, телефонные разговоры, приобретение продуктов питания, получение посылок, передач и бандеролей. Также им нельзя брать с собой имеющиеся у них продукты питания и личные вещи, за исключением полотенца, мыла, зубного порошка или пасты, зубной щетки и туалетной бумаги, не разрешено пользоваться книгами, газетами, журналами и прочей литературой, а также запрещено курить. Постельные принадлежности в штрафном изоляторе выдаются только на время сна, а нары от подъема до отбоя положено держать поднятыми. Ежедневная часовая прогулка – единственная «привилегия» штрафного изолятора. Туда не следует водворять больше чем на пятнадцать суток.

В помещения камерного типа можно «закрыть» человека на срок до шести месяцев. Здесь можно ежемесячно расходовать на приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости немного денег из собственных средств, лежащих на лицевом счету, получать в течение шести месяцев одну посылку или передачу и единственную бандероль. Разрешено иметь при себе не только средства гигиены, но и продукты питания, курево и спички. Также можно читать все виды печатной продукции, а также писать и отправлять письма, ежедневно гулять полтора часа, а с разрешения администрации исправительного учреждения получить в течение полугода «отсидки» одно краткосрочное свидание. Долгосрочные свидания отбывающим наказание в ПКТ не положены.

В ПКТ обычно попадают те заключенные, чьи буйные головушки не может охладить пребывание в штрафном изоляторе. Если пребывание в ПКТ не подействовало, а осужденный продолжает систематически нарушать режим, то его могут отправить в другое помещение камерного типа – ЕКПТ. Единые помещения камерного типа, в отличие от ШИЗО и ПКТ, находятся вне колонии и представляют собой отдельную структурную единицу. Пребывание здесь ничем не отличается от тюремного режима, тот же «каменный мешок», разница лишь в том, что отбывание срока или его части в тюрьме назначается судом, а взыскание в виде помещения в ЕПКТ налагается постановлением начальника исправительного учреждения или лица, его замещающего. Это сугубо мужское удовольствие, женщин сюда не отправляют. Женщин и в ПКТ нельзя закрывать более чем на три месяца, такое им уважение оказывает уголовно-исполнительная система.

Для нарушителей режима в колонии также имелся отряд со строгими условиями содержания (СУС), занимавший отдельное одноэтажное общежитие.

Штрафной изолятор и помещения камерного типа ПК № 13/21 находились в одном трехэтажном здании, огороженным дополнительным забором в виде сетки и большого количества колючей проволоки. Осмотры камер не заняли много времени. Майор Бакланова была скоростной, да и разглядывать особо было нечего. Камера чистая, зэки опрятные, значит, пошли дальше. Здесь инспекцию водил сам начальник майор внутренней службы Башков. Башков был невысок и коренаст. Голова у него была небольшой, размера пятьдесят шестого, если не меньше, не в соответствии с фамилию. С Баклановой Башков держался подчеркнуто-официально («Разрешите, товарищ майор…», «Пожалуйста, товарищ майор»). Чувствовалось, что отношения между ними были довольно натянутыми.

Данилову при знакомстве Башков подал руку, назвал свое имя-отчество (Алексей Евгеньевич) и поинтересовался, в курсе ли уже Данилов насчет специфики ШИЗО. Тот вопроса не понял, а Бакланова ответила, что не все сразу, успеется. Когда все шли из жилой зоны в промышленную, Бакланова услала Мосолова вперед предупредить о своем появлении и, остановившись метрах в трех от КПП промзоны, сказала Данилову:

– Среди осужденных попадаются такие отпетые, на которых можно воздействовать только силой. Слова не помогают, только кулаки.

Многозначительный взгляд должен был усилить впечатление, но на Данилова он не подействовал.

– Я – врач, мое дело – лечить, – сказал он, глядя в прищурившиеся от яркого солнечного света глаза Баклановой.

– Этого вам никто не запрещает. Главное, не выносите сор из избы! – строго сказала Бакланова и пошла к КПП.

«Рабочих мест у меня было много, – подумал Данилов, – и все такие разные, а главный принцип везде один – ничего не выносить. Стараться, чтобы сорa не было, это другой вопрос, второстепенный, главное, чтобы ни о чем не распространяться».

В промышленной части колонии, сокращенно называемой «промкой», было многолюдно. Будний день – заключенные работают. Она состояла из трех больших одноэтажных цехов. В одном делали мебель – столы и стулья, в другом – металлические кровати, в третьем шили форменную одежду как для заключенных, так и для сотрудников. Здесь, в отличие от жилой зоны, было грязновато, особенно там, где обрабатывали дерево и металл. Раза три Бакланова сделала замечания, правда, на ходу, без показательных выволочек. Возмутилась она только один раз, войдя в туалет швейного цеха, где от обилия рассыпанной хлорки сразу же перехватывало дыхание и начинали слезиться глаза. Пока все под надзором Мосолова приводили в порядок, Бакланова распекала начальника цеха – сильно немолодого капитана, а Данилов наблюдал за тем, как работают заключенные. Кто-то работал сноровисто, кто-то ни шатко ни валко, некоторые откровенно лодырничали. Данилов обратил внимание на то, что швейные машинки разные, какие-то выглядели очень старыми и заслуженными, другие были поновее.

– Интересуетесь процессом? – спросила подошедшая Бакланова.

– Знакомлюсь, – ответил Данилов.

– Если что пошить захотите, обращайтесь к Кормилину, – Бакланова указала глазами на капитана. – Сделают в лучшем виде.

– Не захочу, мне покупной одежды хватает.

– Это большое счастье, когда легко купить вещи по фигуре, – вздохнула Бакланова, одергивая китель. – А я вот пока что-то подходящее подберу, так намучаюсь…

Последняя фраза прозвучала доверительно и даже несколько интимно. «А нравы здесь, однако, простые», – подумал Данилов.

Впечатление от майора Баклановой было двояким. Посмотришь, с одной стороны, вроде бы авторитарная личность с налетом самодурства, с другой – вроде бы и ничего. В сравнении с начальником колонии Бакланова сильно выигрывала.

Аудиенция у Хозяина была короткой, не дольше пяти минут, но этого времени Данилову с лихвой хватило для того, чтобы записать полковника Скельцовского в солдафоны и самодуры. Осознанно или неосознанно подражая французскому королю Людовику XIV, сказавшему однажды: «Государство – это я!» – начальник колонии через слово повторял: «Здесь один закон – мое слово!» А еще у него был неприятный взгляд – тяжелый и презрительный.

Данилов заранее решил, что не станет сообщать Елене о своем новом месте работы до тех пор, пока не отработает несколько дней и не убедится в том, что работать в колонии можно. Он, в глубине души, не исключал того, что близкое знакомство с потусторонней реальностью может быть настолько шокирующим, что придется сразу увольняться. Но раскрыть тайну пришлось уже вечером первого дня работы, потому что Елена позвонила Данилову в тот момент, когда он шел от остановки служебного «пазика» к общежитию, поинтересовалась, с какой стати он завел моду надолго отключать днем мобильный телефон.

– На новой работе мне нельзя пользоваться мобильным, я оставляю его на проходной, – ответил Данилов и, не дожидаясь следующего вопроса, сообщил. – Я не стал возвращаться в ЦРБ, потому что там ничего хорошего ждать не приходится, а устроился врачом в колонию.

– В какую?

– В исправительную. Здесь же, в Монаковском районе.

– Это туда, где сидят?

– Ну, там не только сидят, но и ходят, и спят…

– Вова, оставь свои шуточки! – Елена повысила голос так сильно, что Данилов едва не выронил трубку. – Ты что, на самом деле устроился врачом на зону?!!

– Да. Хорошая зарплата, работа пять дней в неделю, без авралов…

– И возможность в любую минуту быть убитым! – продолжила Елена. – Данилов, ты что, с ума сошел?

– Если ты помнишь, в Москве у меня с трудоустройством были проблемы…

– Я предлагала тебе хорошие варианты, но ты не захотел! Ты же любишь все делать сам! Данилов, я просто не знаю… Я не знаю, чем ты думаешь!

– Головой…

– По-моему, ты вообще не думаешь! Нет, ну надо же! Всякий раз – как обухом по голове!

– Успокойся, пожалуйста, а через пять минут я тебе перезвоню, – сказал Данилов и отключился.

Для продолжения разговора общежитие с его чудесной слышимостью не подходило. Данилов избегал делать личную жизнь достоянием общественности. Скамейка в уединенном тенистом месте – то, что нужно. Данилов сел, посмотрел на часы, пару минут полюбовался могучим раскидистым кленом, даже погладил его рукой по шершавой коре, и позвонил Елене.

– Данилов, скажи, что ты меня разыграл! – услышал он после первого длинного гудка.

– Нет. Я действительно устроился работать в колонию. И не вижу в этом ничего сверхъестественного, Лен. Ты так волнуешься, словно я не работаю там, а отбываю срок.

– Отбывать срок – это еще как-то понятно, – возразила Елена. – Срок отбывают не по своей воле. А вот взять и по собственному желанию устроиться туда на работу, да еще при наличии вариантов в Москве – это уже нечто! Нонсенс или парадокс, не знаю, как лучше выразиться!

– Нонсенс – бессмыслица, парадокс – нечто удивительное, нелогичное. Оба слова здесь не годятся.

– Не учи меня, пожалуйста!

– Я и не собирался. Просто хотел вежливо намекнуть на то, что ты перегибаешь палку. Ну, работаю я теперь в колонии, и что с того?

– Там же убивают!

– На «Скорой» убивают больше…

– Не передергивай!

– Я и не думал передергивать. Посуди сама: там ты ездишь один или с фельдшером по квартирам, не зная, где на кого наткнешься, – голова сразу же начала болеть, словно напоминая о давней производственной травме, – а здесь заключенные находятся под постоянным присмотром и никакого вреда причинить не могут.

– Да уж – не могут! – фыркнула Елена. – Что я, телевизор не смотрю?! Зэки обожают устраивать бунты и чаще всего берут в заложники медицинских работников!

– Если кто-то где-то когда-то попал под трамвай, то это не обязательно должно случиться с каждым из нас, – рассудительно сказал Данилов, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче, без раздражения. – И вообще, чтоб ты знала, в этой колонии просто образцовый порядок. Даже рыбок в аквариуме учат плавать строем.

– Они там что, совсем охренели?

– Это была шутка, – Данилов вздохнул, понимая, что сегодня нормального разговора не получится. – У тебя какие планы на субботу?

– Отоспаться! – буркнула Елена. – Если получится.

– Получится, – заверил Данилов. – Я приеду в Москву в час с небольшим, пока доберусь до дома, будет уже около двух, так что выспишься превосходно.

– А нельзя ли мне приехать в субботу и посмотреть твое новое место работы? – поинтересовалась Елена.

– Нельзя, внутрь пускают только родственников заключенных, да и то не дальше штаба.

– Жаль.

– Такой порядок. Так я приеду?

– Приезжай, конечно, буду рада, – ответила Елена, но никакой радости в ее голосе не чувствовалось. – Только не вздумай явиться с оружием!

– С че-е-ем? – не понял Данилов.

– С оружием! Тебе разве не выдали пистолет для самообороны?

– Ты что, Лен?! Ты еще про погоны вспомни. Я обычный вольнонаемный сотрудник, гражданский человек. И если хочешь знать, на территории колонии с оружием ходят только часовые на вышках. Все остальные – с дубинками и баллончиками со слезоточивым газом.

– Представляю тебя с дубинкой!

– Я имел в виду охрану, а не себя! – рассердился Данилов. – Мне, как врачу, ничего, кроме фонендоскопа, не положено!

– Если у вас так спокойно и безопасно, то почему охрана ходит с дубинками?

– Потому что таковы традиции. Если хочешь, я буду звонить тебе каждый вечер и докладывать, что со мной все в порядке.

– Звони, когда хочешь, только будь осторожен, не лезь на рожон и не совершай подвигов. Обещаешь?..

– Клянусь! – ответил Данилов.

Кажется, пронесло. Он опасался, что Елена воспримет новость более бурно, но все обошлось малой кровью. Теперь можно было купить пива, закуски и пригласить Конончука в свои апартаменты (по договоренности с больничным завхозом Данилов заселился в свою бывшую комнату 12-а) на небольшое домашнее торжество по поводу выхода на новую работу.