Отраженная в тебе Дэй Сильвия

— Послушал «Золотую девочку», решил пошарить на этот счет в Сети и вот наткнулся.

Я присмотрелась, но под моим углом зрения разобрать текст было трудно.

— О чем там речь?

— Ну, его спрашивают, реально ли существует такая Ева, и он отвечает, что да, вполне, что он недавно встречался с ней и рассчитывает на возобновление отношений.

— Что? Невозможно!

— Возможно, — ухмыльнулся Кэри. — Почему бы тебе не подхватить этого малого, ежели твой Гидеон так и не разгребет свое дерьмо?

Я вскочила на ноги:

— Потому! Ладно, я с голоду умираю. Хочешь чего-нибудь?

— Ну, если к тебе вернулся аппетит, это добрый знак.

— Все возвращается, — заметила я. — С воздаянием.

На следующее утро я подождала Энгуса у крыльца. Он сдал назад, и Пол, наш швейцар, открыл для меня заднюю дверь.

— Доброе утро, Энгус, — приветствовала я его.

— Доброе утро, мисс Трэмелл. — Он поймал мой взгляд в зеркале заднего вида и улыбнулся.

Когда он начал отъезжать, я подалась между двумя передними сиденьями и спросила:

— Вы знаете, где живет Коринн Жиро?

— Да, — посмотрев на меня, ответил он.

Я села на место:

— Туда мне и надо.

Коринн жила недалеко от Гидеона, за углом. У меня не было сомнений в том, что это не случайное совпадение.

Назвав себя консьержу, я прождала добрых двадцать минут, прежде чем получила разрешение подняться на десятый этаж, позвонила в ее квартиру и, когда дверь распахнулась, увидела раскрасневшуюся, растрепанную Коринн в длинном, до полу, черном шелковом халате. С ее шелковистыми черными волосами, аквамариновыми глазами и восхитительной грацией движений, она была воистину великолепна. Я порадовалась тому, что догадалась надеть свое любимое серое платье без рукавов. Оно заставило меня почувствовать себя прямо-таки непринужденно.

— Ева, — едва выдохнула она. — Какая неожиданность.

— Прошу прощения, что нагрянула без приглашения. Но я ненадолго, у меня просто возникло несколько вопросов.

— О? — Она придерживала дверь полузакрытой и стояла, прислонившись к косяку.

— Можно войти? — натянуто спросила я.

— Э… — Она машинально оглянулась. — Лучше бы не надо.

— Меня совершенно не волнует, кто там еще, и я обещаю, что мой визит не затянется больше чем на минуту.

— Ева… — Она облизала губы. — Как бы это лучше сказать…

Руки мои тряслись, желудок превратился в дрожащую массу, перед мысленным взором возник образ Гидеона, голого, негодующего из-за того, что его бывшая любовница, завалившись нежданно-негаданно, прервала их утренний секс. Уж мне ли было не знать, как он любит секс по утрам. Но с другой стороны, я вообще его хорошо знала. Достаточно хорошо, чтобы сказать:

— Коринн, кончай выделываться.

Ее глаза расширились.

Мой рот насмешливо скривился.

— Гидеон влюблен в меня. А ты ему на хрен не нужна.

Оправилась она фактически мгновенно:

— Ты ему тоже на хрен не нужна. Во всяком случае, судя по тому, что все свое свободное время он проводит со мной.

Прекрасно. Поговорим в коридоре.

— Я его знаю. Может быть, не всегда понимаю, но это уже другая история. Я знаю, что он заранее честно предупредил тебя, что вы с ним ни к чему не придете, потому что он не хочет тебя обманывать. Один раз ты уже пострадала, и повторения он не желает.

— Все это просто занимательно. А он знает, что ты здесь?

— Нет, но ты ему непременно расскажешь. И это хорошо. Мне же просто хочется выяснить, что ты делала в Кроссфайре, когда вывалилась оттуда в таком виде, словно тебя только что поимели, — вот как сейчас?

Ее улыбка была как лезвие бритвы.

— А как ты думаешь, что я там делала?

— Во всяком случае, ты не трахалась с Гидеоном, — решительно заявила я, хотя внутренне молилась о том, чтобы не выставить себя в результате полнейшей идиоткой. — Ты увидела меня, так ведь? Из холла хорошо видно улицу, и ты заметила, что я подхожу к зданию. На банкете в «Уолдорфе» Гидеон рассказал тебе, что я по натуре ревнива. Интересно, ты правда перепихнулась там с кем-то другим? Или просто привела себя в беспорядок, перед тем как выйти наружу, чтобы позлить меня?

Ответ я увидела на ее лице. Он промелькнул стремительно, как молния, но я успела заметить.

— Оба эти предположения абсурдны, — заявила она.

Я кивнула, смакуя свое глубочайшее облегчение и удовлетворение.

— Послушай. Ты никогда не получишь его в том смысле, в каком того желаешь. И мне хорошо известно, как это больно. Сама прожила с этим последние две недели. Мне жаль тебя, искренне жаль.

— Да пошла ты вместе со своим сочувствием! — выругалась она. — Прибереги их для себя. Потому что время он проводит со мной.

— И это, Коринн, дает тебе возможность помочь ему. Если ты вообще обращаешь на это внимание, то должна знать, как он страдает. Будь ему другом. — Я повернулась, направляясь к лифту, и уже через плечо бросила: — Желаю приятно провести день.

Она захлопнула дверь.

Вернувшись в «бентли», я велела Энгусу отвезти меня к доктору Терренсу Лукасу. Выслушав меня, он помедлил и, перед тем как закрыть дверь, предостерег:

— Ева, Гидеон будет страшно рассержен.

Я кивнула, понимая предостережение:

— С этим я разберусь, когда придет время.

Дом, где располагалась частная клиника, выглядел непритязательно, но внутренние помещения были привлекательны и уютны. Комната ожидания была отделана панелями из темного дерева и украшена множеством изображений младенцев и детей. На столах и полках лежали журналы для родителей, а предназначенная для детей игровая зона была чистой и находилась под наблюдением.

Я отметилась в регистратуре и села, но почти сразу же меня вызвали. Медсестра провела меня не в смотровую, а в кабинет доктора Лукаса. При моем появлении он встал и быстро обогнул стол.

— Ева, — подал он мне руку. — Вы могли бы и не договариваться о приеме.

Я изобразила улыбку:

— Не знала, как еще до вас добраться.

— Прошу садиться.

Я села, а вот он остался стоять, прислонясь к письменному столу и взявшись обеими руками за его край. Это была оборонительная позиция, и мне оставалось лишь гадать, почему он счел нужным занять ее по отношению ко мне.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался доктор Лукас.

Держался он спокойно, уверенно, на лице широкая, открытая улыбка. Было очевидно, что внешность и манеры врача внушат молодым мамам уверенность в его познаниях и умениях.

— Гидеон Кросс был вашим пациентом, так ведь?

Его лицо мгновенно замкнулось, он выпрямился:

— Я не вправе рассказывать о своих пациентах.

— Когда вы сказали мне то же самое в больнице, я не сопоставила одно с другим, а должна бы. — Я постучала ногтями по подлокотнику. — Вы солгали его матери. Почему?

Он вернулся за стол, отгородившись таким образом от меня.

— Это он вам сказал?

— Нет. Это все мои догадки. Чисто гипотетически: с чего бы вам лгать о результатах проверки?

— Я и не стал бы. А вам лучше уйти.

— О, не так быстро. — Я откинулась на стуле и закинула ногу на ногу. — Я жду от вас большего. Почему бы вам не сказать, что Гидеон — бездушный монстр, патологически склонный портить жизнь женщинам?

— Я лишь исполнил свой долг и предостерег вас. — Взгляд его был тяжелым, губы скривились в презрительной усмешке. Столь привлекательным, как совсем недавно, он больше не выглядел. — Но если вы сами, несмотря ни на что, намерены загубить свою жизнь, тут уж я ничего поделать не могу.

— Об этом я подумаю сама. Мне просто нужно было увидеть ваше лицо. Чтобы убедиться, что я права.

— Вы не правы. Кросс никогда не был моим пациентом.

— Это словесные отговорки. Его мать консультировалась у вас. А потому, прежде чем негодовать по поводу того, что ваша жена влюбилась в него, подумайте о том, что вы сделали с ребенком, нуждавшимся в помощи.

Голос мой наполнился гневом. Памятуя о том, какую страшную, незаживающую травму получил Гидеон, мне было трудно удержаться от желания посчитаться со всеми, так или иначе причастными к этому горю.

Я встала:

— То, что произошло между ним и вашей женой, случилось по обоюдному согласию двух взрослых людей. То, что произошло в детстве с ним, являлось преступлением, а вы, в определенном смысле, его соучастник.

— Убирайтесь!

— С превеликим удовольствием.

Я рывком распахнула дверь и чуть не налетела на Гидеона, который стоял, прислонившись к стене, напротив кабинета. Он схватил меня за руку, но его взгляд, полный гнева и ненависти, был сосредоточен на докторе Лукасе.

— Прочь от нее, — хрипло произнес он.

На лице Лукаса появилась злобная усмешка.

— Она сама ко мне пришла.

Ответная улыбка Гидеона повергла меня в дрожь.

— При виде ее вам стоило бы рвануть бегом подальше.

— Забавно. Тот же самый совет я дал ей в отношении вас.

Я показала доктору средний палец.

Фыркнув, Гидеон потащил меня через холл к выходу.

— Ну что это за манера — людям пальцы показывать?

— А что? Это же классический жест!

— Здесь не место для скандалов, — сердито заявила секретарша, когда мы поравнялись с регистратурой.

Он посмотрел на нее:

— Можете отменить вызов охраны. Мы уходим.

— Это Энгус тебе настучал? — спросила я, когда мы выходили на площадку.

— Ничего подобного. Кончай выделываться. На всех машинах стоят GPS-навигаторы.

— Ты чертов придурок. Знаешь ты это?

Нажав кнопку вызова лифта, Гидеон повернулся ко мне:

— Я? А как насчет тебя? Ты мечешься, ко всем цепляешься. Моя мать. Коринн. Это долбаный Лукас. Что это все, на хрен, значит, Ева?

— Не твое дело! — отрезала я, вздернув подбородок. — Мы с тобой разбежались, не забыл?

Гидеон сжал челюсти. В деловом костюме он выглядел цивилизованным, ухоженным горожанином, но при этом испускал дикую, яростную энергию. Контраст между тем, что я видела и что чувствовала, обострял мое желание. Меня возбуждал неукротимый мужчина, скрывавшийся под этим костюмом. Так бы и съела его, смакуя каждый восхитительный дюйм.

Подошел лифт, мы вошли внутрь, и меня охватило возбуждение, а когда он приблизился, то и вовсе бросило в жар. Гидеон достал ключи, вставил в панель управления, и я застонала:

— Есть в Нью-Йорке хоть что-нибудь, чем ты не владеешь?

Но он уже схватил меня одной рукой за волосы, а другой за зад и начал страстно целовать. Язык его тут же с силой протиснулся глубоко мне в рот. Застонав, я обхватила его за талию и приподнялась на цыпочки, чтобы усилить контакт.

Его зубы прихватили мою нижнюю губу с достаточной силой, чтобы причинить боль.

— Думаешь, можно сказать несколько слов — и между нами все конечно? Нет, Ева, это так закончиться не может.

Он прижал меня к стенке лифта. Я оказалась придавлена к ней шестью футами двумя дюймами возбужденного мужского тела.

— Мне не хватает тебя, — прошептала я, схватив его за ягодицы, и плотнее притянула к себе.

— Ангел! — простонал Гидеон.

Его поцелуи были такими жадными, похотливыми, неистовыми, что мои пальцы на ногах судорожно сжимались.

— Что ты делаешь? — выдохнул он. — Зачем повсюду суешься, все ворошишь?

— Я сама распоряжаюсь своим временем, — так же задыхаясь, отозвалась я, — с тех пор как рассталась со своим долбаным любовником.

Он зарычал, яростно и страстно, рука сжала мои волосы так, что стало больно.

— Поцелуем или трахом всего не исправить, Гидеон. На сей раз не получится.

Отпустить его казалось немыслимо трудно, после всех этих недель, когда мне было отказано в праве прикасаться к нему, почти невозможно. Я нуждалась в нем.

Его лоб прижался к моему.

— Ты должна верить мне.

Я уперлась ладонями ему в грудь, отстраняя его. Он отпустил меня и уперся взглядом в мое лицо.

— Не должна, если ты мне ничего не говоришь.

Протянув руку, я извлекла ключ из панели управления и протянула ему. Кабина пошла на спуск.

— Ты заставил меня пройти через ад. Намеренно. Причинил страдания. И этому не видно конца. Уж не знаю, какой чертовщиной ты занимаешься, Ас, но эта дерьмовая игра в доктора Джекила и мистера Хайда не для меня.

Его рука потянулась в карман в неспешном контролируемом движении. Такие движения он совершал, будучи особенно опасным.

— Ты совершенно неуправляема.

— Когда одета, да. Привыкай к этому.

Двери лифта открылись, и я вышла наружу. Его рука коснулась меня пониже спины, и по моему телу пробежала дрожь. Безобидное прикосновение сквозь несколько слоев ткани мгновенно всколыхнуло страстное вожделение.

— Еще раз положишь таким манером ладошку на зад Коринн — и я тебе пальцы обломаю.

— Сама знаешь, что я никого, кроме тебя, не хочу, — отозвался он. — И хотеть-то не могу. Я поглощен влечением к тебе.

У тротуара стояли и «бентли», и «мерседес». Пока я находилась у доктора Лукаса, небо потемнело, словно погрузившись в раздумья, как и мужчина со мной рядом. В воздухе разлилось ощутимое напряжение — верный предвестник собирающейся летней грозы.

Остановившись под козырьком, я посмотрела на Гидеона:

— Скажи, чтобы ехали вместе. Нам надо поговорить наедине.

— Сам об этом думал.

Энгус коснулся края фуражки и скользнул за руль. Второй водитель подошел к Гидеону и вручил ему ключи от машины.

— Мисс Трэмелл, — вроде как приветствовал он меня.

— Ева, это Рауль.

— Уже встречались, — отозвалась я. — Рауль, вы в тот раз передали мое послание?

Пальцы Гидеона шевельнулись на моей спине.

— Передал.

Я расплылась в улыбке:

— Спасибо, Рауль.

Рауль направился к переднему пассажирскому сиденью «бентли», а Гидеон повел меня к «мерседесу» и открыл для меня дверь. Я ощутила некоторое волнение, когда он уселся за руль и поерзал на сиденье, пристраивая свои длинные ноги. Запустив двигатель, Гидеон влился в безумный нью-йоркский транспортный поток, умело и уверенно управляя мощным автомобилем.

— То, как ты ведешь машину, усиливает мое желание, — сказала я, и от меня не укрылось, как напряглись его до сего момента легко державшие руль руки.

— Боже мой! — Он взглянул на меня. — Неужели ты привержена водительскому фетишизму.

— Мой фетиш — это некто Гидеон, — понизила голос я. — А я уже которую неделю вынуждена обходиться без него.

— Ева, мне каждая секунда без тебя ненавистна. Это сущая пытка. Я сосредоточиться не могу, спать не могу. Теряю самообладание по пустякам. Без тебя я в аду.

Мне вовсе не хотелось заставлять его мучиться, но сказать, будто мне не стало легче оттого, что он переживал разлуку со мной так же, как и я с ним, было бы неправдой.

Я развернулась на сиденье к нему лицом:

— Почему ты так с нами поступаешь?

— Я использую те возможности, которые имеются. — У него на скулах вздулись желваки. — Наша разлука — это цена. И она не вечна. Мне нужно, чтобы ты проявила терпение.

— Нет, Гидеон, — покачала я головой. — Не могу. Больше не могу.

— Ты не покинешь меня. Я тебя не отпущу.

— Да мы уже расстались. Ты что, не видишь? Я живу своей жизнью, и тебя в ней нет.

— Я присутствую там настолько, насколько это возможно сейчас.

— Заставляя Энгуса следовать за мной? Ну, продолжай в том же духе. Только ведь это никакие не отношения. — Я прислонилась щекой к спинке сиденья. — Во всяком случае, не те, которых хочу я.

— Ева, — хрипло выдохнул он. — Мое молчание — это меньшее из зол. У меня такое ощущение, что объясню я все или нет, это все равно отдаляет тебя, но объяснение таит в себе больший риск. Тебе кажется, будто ты хочешь все знать, но на самом деле ты бы об этом пожалела. Просто, когда я говорю тебе, что во мне есть нечто, чего тебе не захотелось бы видеть, поверь мне на слово.

— Ты должен дать мне что-то, с чем можно работать. — Я положила руку ему на бедро и ощутила, как тугие мышцы дернулись при моем прикосновении. — Сейчас у меня нет ничего. Я пуста.

Его рука легла поверх моей.

— Ты веришь мне. Пусть увиденное подталкивает к иному, ты веришь в то, что знаешь. Это главное, Ева. Для нас обоих. Для нас, и точка.

— Да нет уже никаких «нас».

— Прекрати так говорить.

— Ты хотел, чтобы я слепо верила тебе, и добился своего, но это все, что я могу тебе дать. Ты почти не раскрывался передо мной, но я мирилась с этим, потому что имела тебя. Но теперь этого нет…

— Я по-прежнему твой, — возразил он.

— Не в том смысле, в каком мне нужно. — Я приподняла одно плечо в неуклюжем пожатии. — Ты давал мне свое тело, и я упивалась им, потому что это был единственный способ, каким ты передо мной раскрывался. Но теперь у меня нет и этого, а когда я пытаюсь понять, что же у меня имеется, то вижу одни лишь обещания. Мне этого недостаточно. В отсутствие тебя у меня остается лишь груда недомолвок, и ничего больше.

Он смотрел прямо перед собой, профиль его напрягся. Я вытащила свою руку из-под его ладони и повернулась к нему спиной, глядя в окно на многолюдный, суетливый город.

— Если я лишусь тебя, Ева, — прошептал он, — у меня не останется ничего. Суть всего, что я сделал, в том, чтобы не потерять тебя.

— Мне нужно больше, — откликнулась я, прижимаясь лицом к стеклу. — Если я не могу получить тебя снаружи, то мне нужно сделать это изнутри, но внутрь ты меня не пускаешь.

Некоторое время мы молча двигались в плотном потоке машин. Крупная капля дождя упала на ветровое стекло, за ней другая.

— После смерти отца, — негромко произнес он, — мне пришлось несладко. Я помнил, как люди любили его, как ценили его общество. Он ведь делал людей богатыми. И когда внезапно мир перевернулся и обрушился ему на голову, все возненавидели его. Мою мать, до того времени такую счастливую, словно подменили. Она без конца рыдала, и они с отцом все время ругались. Именно этим мне больше всего запомнилось то время — крики, брань и слезы. — (Я смотрела на него, изучая его каменный профиль, но молчала, боясь сбить настрой.) — Она сразу же снова выскочила замуж. Мы уехали из города. Она забеременела. То и дело я нарывался на ненавистников моего отца, и на меня вываливали кучи дерьма. Все подряд. Дети. Их родители. Учителя. Его продолжали поносить распоследними словами. Я чертовски злился. На всех. У меня случались приступы злобы. Я вещи ломал. — Тяжело дыша, Гидеон остановился на красный свет. — Когда родился Кристофер, я начал вести себя еще хуже, а лет с пяти он стал подражать мне, устраивая за обедом припадки, стал тарелки об пол швырять и все такое. Мать тогда была беременна Айерленд, и они с Видалом решили, что дальше так продолжаться не может и мне необходима психотерапия.

Его рассказ о несчастном, обиженном, обозленным ребенке, чувствовавшем себя чужим в новой жизни родной матери, вызвал у меня слезы.

— Они пришли на дом — женщина-психотерапевт и соискатель, проходивший практику под ее руководством. Оба были доброжелательны, приятны в общении, терпеливы. Но вскоре психотерапевт стала уделять большую часть времени консультированию моей матери, у которой, в дополнение к двум плохо контролируемым мальчишкам, имелась еще и тяжело протекающая беременность. И я все чаще и чаще оставался с ассистентом один на один.

Гидеон сбавил скорость и остановил машину. Его руки сжимали руль так, что побелели костяшки пальцев, кадык ходил ходуном. Дождь продолжал непрестанно барабанить, но стук его смягчился, оставляя нас наедине с нашими горькими истинами.

— Можешь мне больше ничего не рассказывать, — прошептала я, отстегивая ремень, потянулась к нему и мокрыми от слез пальцами коснулась его лица.

Ноздри Гидеона расширились в резком вдохе.

— Он делал так, что я кончал. Всякий, черт побери, раз он не останавливался, пока я не кончал, поэтому он мог сказать, что мне это нравится.

Сбросив туфли, я оторвала его руку от руля, так что смогла забраться к нему на колени и обнять его. Он сдавил меня так, что было больно, но я не жаловалась. Мы находились на оживленной улице, с одной стороны от нас непрерывным потоком двигались машины, с другой — плотная толпа пешеходов, но нам не было дела ни до тех ни до других. Он отчаянно содрогался, словно от неконтролируемых рыданий, но не издавал ни звука, и глаза его оставались сухими.

А вот небеса над нами исходили плачем, дождь хлестал мостовую яростными струями.

Обхватив его голову обеими руками и прижимаясь лицом к его лицу, я сбивчиво бормотала:

— Ш-ш-ш, малыш. Я все понимаю. Я знаю, как это воспринимается и как они потом злорадствуют. Мне знакомо все, что ты испытал: стыд, смятение, чувство вины. Но ты не был ни в чем виноват. Ты не хотел этого. Не наслаждался этим.

— Но я подпустил его к себе, не воспротивился его прикосновениям. Он уверял, что вся проблема в моем возрасте… в гормонах… чтобы успокоиться, мне приходилось мастурбировать. А прикасался он ко мне под тем предлогом, что хочет показать, как это делать правильно, а то от неумелых действий пользы мало…

— Гидеон, хватит.

Я чуть подалась назад, чтобы взглянуть на него, в то время как воображение уже подсказывало мне дальнейшее развитие событий и все то, что было сказано, чтобы внушить Гидеону, будто он сам и был инициатором собственного изнасилования.

— Ты был ребенком и угодил в руки взрослого, прекрасно знавшего, на какие кнопки нажимать. Все они хотят свалить вину на нас и прикинуться неповинными в собственных преступлениях, но это неправда. — Я нежно его поцеловала, чувствуя вкус собственных слез. — Я люблю тебя. И верю тебе. Ни в чем из этого не было твоей вины.

Гидеон запустил пальцы мне в волосы, удерживая мою голову и неистово целуя в губы.

— Не покидай меня.

— Покидать? Я собираюсь с тобой обручиться.

Он резко набрал воздуха и прижал еще крепче. Его руки жадно шарили по моему телу.

Громкий стук по стеклу заставил меня удивленно дернуться. Женщина-полицейский в накидке от дождя и бронежилете, хмуро смотревшая на нас сквозь нетонированное переднее стекло из-под козырька фуражки, проворчала:

— Даю вам тридцать секунд, чтобы отвалить, иначе привлеку обоих за непристойное поведение в общественном месте.

Побагровев от смущения, я неловко перебралась обратно на свое сиденье. Дождавшись, когда я пристегну ремень безопасности, Гидеон тронул машину с места, прикоснулся ко лбу, салютуя служительнице правопорядка, и снова влился в поток.

Потянувшись к моей руке, он поднес ее к губам и поцеловал кончики пальцев.

— Я люблю тебя.

Я застыла с колотящимся сердцем.

Сжав еще крепче наши пальцы, он пристроил их на колене. «Дворники» скользили туда-сюда по ветровому стеклу в ритме, словно передразнивавшем мой пульс.

— Повтори, — тяжело сглотнув, прошептала я.

Сбавив скорость перед светофором, Гидеон взглянул на меня. Вид у него был усталый, словно его обычно бешено пульсирующая энергия оказалась израсходованной и на месте костра образовалось дымящееся пепелище. Однако глаза были теплыми и ясными, изгиб губ — нежным и внушавшим надежду.

— Я люблю тебя. Мне это слово по-прежнему кажется неточным, но я знаю, что ты хочешь его услышать.

— Мне необходимо его услышать, — тихо подтвердила я.

— Если ты понимаешь разницу. — Зажегся зеленый, и он тронулся с места. — Люди способны пережить любовь. Могут жить без нее, могут двигаться дальше. Любовь можно утратить и обрести снова. Но со мной этого случиться не может. Я бы не пережил тебя, Ева. — Он взглянул на меня, и при виде его лица у меня перехватило дыхание. — Я одержим тобой, ангел мой. Ты для меня как наркотик. Ты все, чего я когда-либо желал, что когда-либо было мне нужно, все, о чем я мечтал. Ты — всё. Я живу и дышу ради тебя. Для тебя.

Я положила вторую ладонь поверх наших соединенных рук.

— В жизни для тебя еще много чего найдется. Ты просто пока этого не знаешь.

— Больше мне ничего не надо. Каждое утро я встаю с постели в готовности встретиться с миром, потому что в нем есть ты.

Он повернул за угол, подкатил позади «бентли» к Кроссфайру, заглушил двигатель, отстегнул ремень безопасности и глубоко вздохнул: