Война и мир Ивана Грозного Тюрин Александр

Феодальная аристократия. Цепкое прошлое

Ломоносов дал следующую оценку Ивану Грозному в «Кратком Летописце» 1760 г.: «Сей бодрой, остроумной и храброй государь был чрезвычайно крутого нраву».

А вот какого нрава были противостоящие самодержцу феодальные властители России?

Я уже немало писал о проблеме родовой аристократии, которая досталась воссоединенной Руси от удельных времен. Вплоть до введения опричнины в московском государстве существовали мощные княжеские кланы, обладавшие немалыми военными и огромными экономическими ресурсами. Особую роль в поддержании феодальных порядков играли крупные вотчинники, потомки удельных князей — так называемые княжата.

Их делили на восемь гнезд, по родственным и территориальным отношениям: князья тверские, рязанские, суздальско-нижегородские, ярославские, углицкие, белозерские, стародубские, галицкие. Одних только ярославских князей насчитывалось более восьмидесяти.

В вотчинах родовой знати действовал суверенитет и иммунитет вотчинника, там он правил самовластно по принципу «что хочу, то и ворочу». Собирал подати, имел собственный двор, суд и правительственные учреждения, своих бояр и служилых людей, которым давал земли. Царские чиновники не имели права въезда в боярские и княжеские вотчины.

Владения княжат, как правило, были освобождены от государственных налогов. Вдобавок, на многие годы они получали «кормления», исполняя роли наместников на тех или иных землях. Система наместничеств воспроизводила в смягченном виде виде феодальную раздробленность. Учитывая затрудненность сообщений, наместники фактически играли роль самовластных правителей во многих областях России.

Во всех европейских странах аристократия была потомками завоевателей и покорителей, в Англии — нормандцев, во Франции — франков, в России — варяго-русов и литовцев. (В тех странах, где не было завоевания, например в Швейцарии и Швеции, не было и обособленного аристократического слоя). В «разгар» средневековья феодалы несли условно положительные функции, защищая подвластное население в своем маленьком государстве от разбоя со стороны других завоевателей. Когда функции защиты стали переходить к единому государству, у феодалов остались лишь функции разбоя.

Н. П. Павлов-Сильванский, исследовавший документы того времени, описывает немало случаев разбойных наездов знатных людей на соседние села — в стиле польских шляхты.

В одной из правовых грамот начала XVI в. описывается нападение князя Ивана Лапина на монастырский двор, который он ограбил, убив при том человека. На шум прискакал великокняжеский служилый человек, с ним окрестные крестьяне, они схватили одного из налетчиков. Сотский, пристав и понятой отправились, захватив труп, к великокняжескому наместнику в Каширу. По дороге князь Лапин нападает на них, крестьяне как могут отбиваются, у сотского (выборный земский начальник) отсекают ногу.

В итоге, князь попадает под наместничий суд, который за убийство, нанесение тяжких телесных повреждений, нападение на представителя великокняжеской власти и земского самоуправления обязывает преступника лишь возместить награбленное и уплатить 4 рубля за убитого человека.

Как пишет Павлов-Сильванский: «Бояре и их слуги бьют, грабят, соромят жен, избивают княжеских судей и расплачиваются за эти преступления только денежным штрафом». А И. Е. Забелин замечает, что даже в столице Москве «бывали такие боярские дворы, мимо которых, как мимо двенадцати дубов соловья-разбойника, не было обывателям ни проезду, ни проходу».

Не буду стесняться своих ассоциаций. На мой взгляд, реальный князь и боярин времен средневековья немногим отличается от конкретного бандитского вожака лихих постиндустриальных 90-х. Поменяй шубу на малиновый пиджак и портретное сходство налицо.

Одним из главных следствий беззащитности крестьян перед боярами и княжатами было закладничество, когда «социально-слабые» шли под защиту тех же феодалов, платя за «крышу» своей независимостью. Закладничество было одной из основных причин роста холопства. В холопы шли не только крестьяне, но, нередко, и служилые люди.

В XVI веке феодальная аристократия превратилась в паразита. Продолжая присваивать прибавочный и даже часть необходимого продукта, создаваемого производящими слоями населения, она мало что давала взамен в области управления. Мало что хорошего. Родовая аристократия, вставшая толстым посредническими слоем между верховной властью и производящими слоями населения, лишь увеличивала издержки управления, а то и просто вносила в него хаос.

В целом, проблема централизованного московского государства заключалась в том, что новое содержание — централизованное государство, государство-нация, действующее в интересах всех земель и всех сословий — вливалось в старые формы, оставшиеся от феодальной эпохи. Той эпохи, когда не существовало единой русской нации ни по вертикали, ни по горизонтали. Той эпохи, когда княжеско-боярская элита, потомство варяжских и литовских покорителей, никак не соотносило свои права и обязанности с правами и обязанностями низших кормящих слоев общества.

Однако, в XVI веке княжеско-боярскую власть нельзя просто отнести к отживающим формам, которые мирно лопаются и отваливаются под напором нового содержания.

Напротив, княжеско-боярская верхушка активно боролась за сохранение своих властных полномочий и своей непомерно высокой доли в общественном потреблении, используя возможности центрального государственного аппарата.

Большинство родовитых персон сидело в Боярской думе, совещательно-правительствующем органе при великом князе. Как пишет Ключевский: «Они намеревались, сидя в Боярской думе, править Русской землей, как некогда их отцы правили ею, сидя по уделам».

Это правление показало себя во всей красе в период междуцарствия 1533–1547.

Тогда боярско-княжеская верхушка фактически вернула страну в удельную эпоху, но, в отличие от прежних времен, феодальные узы были для России уже слишком тесны. Городский плебс и поместное дворянство жаждали освобождения от боярского произвола. И, если бы вместе с воцарением Ивана Васильевича, в страну не вернулась бы сильная верховная власть, то низы общества смели бы верхи.

Однако и после воцарения Ивана Васильевича, князья и бояре были готовы обменять роли самовластных удельных повелителей лишь на роль всевластной олигархии при послушном царе.

«Избранная рада», в представлении Курбского, была властью немногих, избравших самих себя по праву родовитости. Поэтому, когда князь Курбский, будучи таким «избранным», определяет политику государства, у него нет претензий к «тирану». Но едва «тиран» перестает его слушаться, то Курбский спокойно изменяет не только «тирану», но и родине.

Раз не получается «избранничество», то хотя бы заполучить Рязанское княжество с помощью татар и литовцев, как того желает Семен Бельский, то хотя бы «на Ярославле государить», как хочется Курбскому. А раз не получается в Ярославле, так можно и в Ковеле, пусть ценой предательства и пролития единоверческой крови.

Крупный специалист по европейской истории Роберт Виппер замечает, что «взгляды Курбского совершенно совпадают с мировоззрением крупных польских панов, немецких фюрстов и французских сеньеров XVI века, которые или заставляли монархию подчиниться своему правительственному давлению, или, потерпевши на такой попытке неудачу, изменяли своей стране и объявляли себя вольными и самостоятельными вождями, как бы государями. Коннетабль Бурбон, принц крови и родственник французского короля, перешедший в 1521 г. вследствие личной обиды к германскому императору Карлу V и принявший команду над войсками, сражавшимися против его отечества, курфюрст Мориц саксонский, в 1548 г. верный слуга Карлу V, изменивший в 1552 г. в пользу Франции, — вот наглядные западные параллели к Курбскому».

Иван Пересветов. Требования служилого сословия

Задолго до начала ливонской войны перед Иваном встала задача уменьшения социального статуса родовой аристократии, ее властных полномочий, «административного ресурса», ее земельных богатств. Мы видели, как часть функций аристократии, касающихся местного управления, была передана крестьянским и посадским обществам. В экспроприации других ролей и функций феодальной верхушки Иван IV мог опереться только на служилых людей, на класс мелких землевладельцев, несущих основную нагрузку по обороне страны.

А что же сами служилые? Они не были такими безгласными, как хотелось бы некоторым «историкам». Служилый человек Иван Пересветов внятно изложил взгляды своего сословия в челобитной, врученной царю еще за 15 лет до введения опричнины. И, по мнению многих исследователей, это изложение оказало большое воздействие на взгляды царя.

Литвин Пересветов выехал из великого княжества литовского в Москву около 1537 г. Он был многоопытным воином, послужившим венгерскому, польскому и чешскому королям, а также молдавскому господарю. В Москве он претерпел насилия со стороны бояр и потерял «собинку», то есть нажитое службой имущество. 8 сентября 1549 года в церкви Рождества Богородицы Пересветов вручил царю челобитную с проектом социальных реформ.

В этом проекте предлагалось полное уравнение всех служилых людей, предоставление равных возможностей для продвижения по службе как родовитым, так и неродовитым людям. Суд, согласно проекту, должен стать справедливым и быстрым. Доходы от суда идти в казну, а не в карман судьи-аристократа. Частная военная служба у вельмож отменена, и лучшие ратники из их частных армий (дружин) привлечены в отборный государственный корпус. Все служилые люди должны получать постоянное государственное жалование, а свободные люди защищены от закабаления и превращения в холопов. Высшая родовая аристократия не должна привлекаться в состав правительства.

Челобитная Пересветова содержала «Сказание о Магмете-салтане», в котором рассказывалось, как турецкий владыка «великую правду в царстве своем ввел». Этот главный персонаж сочинения Пересветова «никого из вельмож своих ни в один город наместником не поставил, чтобы не прельстились они на мзду и неправедно не судили… А ввести царю правду в царстве своем — это значит и любимого своего не пощадить, найдя его виновным». Воинов Магмет-салтан «наделил царским жалованием из казны своей, каждому по заслугам». «Если у царя кто против недруга крепко стоит… будь он и незнатного рода, то он его возвысит и имя ему знатное даст…» Всем судьям Магмет дал книги судебные, чтобы судили всех одинаково, а тех, что судили нечестно, за взятки, «казнил страшной смертью».

Публицист Ермолай (в монашестве Еразм), представлявший интресы мелкого служилого люда, выступал за установлении обязательной ратной службы с определенного количества земли.

Многие мысли Пересветова и Ермолая наши воплощения уже в преобразованиях 1550-х: губной реформе, Приговоре о местничестве, Уложении о службе и т. д.

Но все-таки радикальное осуществление чаяний служилого сословия, выраженных Пересветовым и Ермолаем, относится к разгару Ливонской войны.

Предпосылки введения опричнины. Роль войны

События Иоаннова детства, когда удельные князья Юрий Дмитровский, Андрей Старицкий, княжеские кланы Бельских, Шуйских, Оболенских, Глинских раздирали страну на куски, сделали важные отметины в мировоззрении царя.

Как отмечал историк С. В. Бахрушин, постоянной целью царя Ивана было не допустить «повторения боярско-княжеской реакции, имевшей место в 1538–1547 гг».

События марта 1553 г. показали царю, что княжеско-боярская верхушка ничего не забыла и ничему не научилась. Тогда во время «огненной болезни» Ивана (которая возможно была вызвана попыткой отравления), удельный князь Владимир Старицкий и ряд бояр отказался присягать наследнику, царевичу Дмитрию. «А Захарьиным нам не служивать»,[39] говорили они, намекая на низкое происхождение матери царевича, Анастасии. Вместо Дмитрия бояре видели следующим царем Руси Владимира Андреевича Старицкого, тесно связанного с семейством Шуйских. Князь Владимир и его мать вызвали в Москву удельные войска и раздавали им денежное жалование — подобные раздачи обычно предшествовали участию в военных действиях. Поп Сильвестр, столь приближенный в то время к Ивану IV, по мнению Р. Скрынникова, фактически занял сторону Старицких. Тянули с присягой князь Курлятев и казначей Фуников, связанные со Старицкими и Шуйскими.

В мае 1553, едва оправившись от болезни, Иван с семьей уезжает из Москвы, где видимо чувствует себя неуверенно, в Кирилло-Белозерский монастырь. На обратном пути, на реке Шексне, странная гибель настигает царевича Димитрия. И няня, державшая ребенка на руках, и поддерживающие ее бояре оказались в воде. Как будто сходни, по которым они переходили с судна на берег, были подпилены. Из всех упавших в реку погибает только царевич. (Этот страшный факт, также как гибель в Угличе другого царского сына, тоже Димитрия, и тоже при очень странных обстоятельствах, сыграют роковую роль в судьбе династии, да и всей страны.)

В 1553 отказавшееся от присяги наследнику Димитрию князья Никита и Семен Ростовские вели переговоры с литовским послом Станиславом Довойной (которому они сообщали, что царю не удержать казанские земли) и пытались добиться военной поддержки со стороны Литвы. А в 1554 князь Н. Ростовский отправился в Литву, очевидно, чтобы подтолкнуть литовцев к решительным действиям, однако был перехвачен по пути (и затем прощен вместе с братом). Боярство, отчаянно боровшееся за сохранение своего статуса, не останавливалось перед привлечением внешних сил для ослабления государства.

Большую роль в расколе между государем и княжеско-боярской верхушкой, сыграла и неестественная смерть царицы Анастасии в 1560. И Ивану Васильевичу, и нынешним судмедэкспертам ясно, что Анастасия погибла из-за яда.[40] (Упорно игнорируют этот факт псевдорики, книга за книгой кующие миф о параноидальной, ничем не обоснованной подозрительности царя.) Царь видел, что со всех сторон его окружают люди, готовые в любой момент расправиться с ним, с его семьей, и снова положить страну в смуту.

И это внесло сильный эмоциональный заряд в его поступки.

Но, тем не менее, основную роль в начале антифеодальной «революции сверху» сыграла Ливонская война, самая продолжительная война в истории России.

Роберт Виппер считал, что учреждение опричнины нужно рассматривать, в первую очередь, как форму «чрезвычайного положения», вызванную нарастающими трудностями во время ведения войны против всё более усиливающегося врага.

Во период овладения Поволжьем, в казанских и астраханских походах, при отражении крымских набегов московские войска сражались с противником, имевшим сходное вооружение и схожую тактику боя. Исход боя, в первую очередь, решало личное мужество, сноровка и выносливость. Но Ливонская война все более сталкивала московские войска с европейской организацией и дисциплиной, с европейским вооружением, с европейскими профессиональными солдатами, с продвинутым военным искусством, с врагом, обладающим большими техническими и финансовыми возможностями.

Как выяснилось, интересы родовой аристократии не вполне соотносятся с интересами государства в этой войне. Зато социально-классовые узы связывают московских бояр с аристократией вражеских стран. Феодальное мировоззрение делает русских бояр ближе ливонскими баронам, литовскими магнатам и польскому королю, чем русскому народу и русскому царю. Проще говоря, московские аристократы хотят жить, как ливонские и польские аристократы. И как тогда аристократам воевать со столь приятными их сердцу людьми, против системы, которая им кажется предпочительной?

Усилия, которые прилагала «Избранная Рада» для предотвращения быстрого разгрома противника на начальном этапе Ливонской войны, постоянные контакты боярской верхушки с Ливонией и Литвой, катастрофа при Улле, и связанная с ней измена Курбского, были тому ярким свидетельством. Раз за разом из-за эгоизма и жадности (т. н. «вольностей») московских аристократов страдало русское государство, погибали тысячи русских ратников и мирных людей, страна теряла победу.

Остается только удивляться терпеливости царя Ивана, который до 1563 не прибегал к казням, ограничиваясь мягкими наказаниями предателей и заговорщиков. Очевидно, что если бы какой-то вариант опричного правления был введен еще перед началом Ливонской войны, если бы боярство было разгромлено и политически, и экономически еще до 1558, то ход войны оказался более легким и успешным.

Военная история XVI века давала массу примеров, когда в русских войсках отсутствовала элементарная управляемость, нормальное взаимодействие между командирами и подразделениями. Мы видели сведение местнических счетов в самые ответственные моменты военных кампаний. И если в западных армиях всегда известен главнокомандующий, то в русском войске часто нет единоначалия, оно находится под командованием «сообщества» командиров, которые выясняют между собой, кто главнее.

Крупные феодалы и на войну шли со своим личным войском, со своими военными слугами и боевыми холопами. «Крутизна» феодала в местнических спорах во время военных действий часто зависела от размера той частной армии, которую он приводил с собой.

Чем крупнее феодал, тем крупнее военный пост, этот принип продолжал действовать.

Никакие постановления, направленные против местничества, не могли дать решающего результата, пока существовала социальная верхушка, живущая наследственными правами.

Аристократия занимала военные должности, вне зависимости от своих военных талантов, но зато согласно родовитости. Этот «запирающий слой», состоящий из высокородных болванов, не пропускал на командные посты одаренных людей неродовитого происхождения, пусть того даже хотел царь.

Средневзвешенные военные «таланты» крупных московских феодалов давали им мало шансов добыть себе славу в боевых действиях, затягивающихся год от года.

Феодальная мораль признавала право на отказ от исполнения службы, на неподчинение приказам вышестоящего командира, да и на прямую измену — это считалось правом перехода.

Когда феодал «отъезжал» к врагу, по-простому говоря, изменял родине, он еще уводил с собой «ближних людей» — боярских детей, военных слуг, боевых холопов.

Когда изменял крупный феодал, наследно входивший в правящий класс и заодно в боярскую Думу, это всегда означало потерю важной секретной информации о военных планах правительства.

В отличие от псевдориков, Ивану Васильевичу надо было вести страну и принимать тяжелые судьбоносные решения. В 1564 царь окончательно понял, что русская аристократия не является, по сути, национальной элитой, что он, так сказать, делит её с польским королем. Этот социальный слой слишком дорого обходится Российскому государству, потребляя огромное количество материальных средств, но не давая взамен ни эффективных управителей и военачальников, на даже минимальной надежности.

В декабре 1564 г. царь фактически покидает царство, он уезжает из Москвы в Александровскую слободу. Точно также Людовик XI, создавший единую Францию, покинул Париж и уехал в замок Плесси ле-Тур, откуда стал бороться с могущественной феодальной знатью, не давая ей никакой пощады.

В январе толпа москвичей отправилась в Александровское просить Ивана вернуться на царство: «А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, то воля твоя будет — и миловать, и казнить…» По мнению историка Покровского, эта обширная делегация состояла из представителей московского посада, то есть торгово-промышленного сословия, кровно заинтересованного и в централизованном крепком государстве и в ливонских гаванях.

В январе 1565 царь объявляет о введении опричнины.

Территориальный состав опричнины

Собственно царских документов об учреждении опричнины у нас нет, мы довольствуемся лишь «отражениями» в летописях.

Никоновская летопись сообщает, что царь взял в особое опричное управление «город Можаеск, город Вязму, город Козелеск, город Перемышль два жеребья, город Белев, город Лихвин обе половины, город Ярославец и с Суходровью, город Медынь и с Товарковою, город Суздаль и с Шуею, город Галичь со всеми пригородки, с Чюхломою и с Унжею и с Коряковым и з Белогородьем, город Вологду, город Юрьевец Поволской, Балахну и с Узолою, Старую Русу, город Вышегород на Поротве, город Устюг со всеми волостьми, город Двину, Каргополь, Вагу; а волости: Олешню, Хотунь, Гусь, Муромское селцо, Аргуново, Гвоздну, Опаков на Угре, Круг Клинской, Числяки, Ординские деревни и стан Пахрянской в Московском уезде, Белгород в Кашине, да волости Вселун, Ошту. Порог Ладошской, Тотму, Прибужь».

Также летопись сообщает о переходе в опричнину «князей и дворян и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов». Поместья им должны были быть даны на землях, взятых в опричнину. Те вотчинники и помещики, которые не переходили в опричнину, должны были перейти с опричной территории на другие земли.

Из летописи явствует, что в опричнину были взяты преимущественно центральные и северо-восточные области государства, плюс некоторые земли на юго-западном рубеже московского государства, куда направлялись походы литовских людей и крымских татар.

Как пишет проф. С. Ф. Платонов «Территория опричнины, слагавшаяся постепенно, в 70-х годах XVI в. составлена была из городов и волостей, лежавших в центральных и северных местностях государства — в Поморье, замосковных и заоцких городах, в пятинах Обонежской и Бежецкой. Опираясь на севере на „великое море окиан“, опричные земли врезывались в „земщину“, разделяя ее надвое».

Опричнина захватывала как те земли, где преобладало относительно зажиточное самоуправляющееся черносошное и монастырское крестьянство, так и территории, где господствовали крупные вотчинники. Поскольку даже самые большие клеветники не смогли измыслить каких-то опричных репрессий против черносошных и монастырских крестьян, то остается признать, что север был экономической и политической опорой опричнины. После 1565 один из самых северных русских городов того времени, Вологда, становится фактически второй столицей государства, там осуществляется масштабное строительство.

Заметим, что север так и останется наиболее богатой частью государства вплоть до разорений Смутного времени, когда там погуляют и польские паны с черкасами (украинскими козаками), и шведы. Северная столица Вологда будет вырезана и сожжена, также как и многие другие города.

Земли на опасном юго-западном рубеже московского государства, где располагались вотчины переменчвых князей литовского происхождения, нуждались в надежных служилых землевладельцах.

Одним из главных упреков в адрес Ивана Грозного было то, что он провел разделение страны, приведя тем самым к дезорганизации управления. Но задумаемся, всегда ли разделение это плохо? И биологическая история (эволюция), и социальная история — это истории прогрессивной дифференциации.

Биологический организм начинается как колония гомогенных клеток, однако затем она дифференцируется, выделяя слои клеток, ответственные за питание, за выделение, за размножение, за защиту всей системы.

Человеческое сообщество, начиная с первобытного стада, дифференцируется, выделяя слои управленцев и управляемых; правителей, воинов, ученых (жрецов), охотников, скотоводов, земледельцев, торговцев, ремесленников.

И сегодня любая общественная модернизация начинается с того, что выделяется какая-то передовая социальная группа, для чего убираются избыточные связи: она оттягивает на себя ресурсы и начинает переформирование общества.

Мобилизация землевладения

«В учреждении опричнины вовсе не было „удаления главы государства от государства“, как выражался С. М. Соловьев; напротив, опричнина забирала в свои руки все государство в его коренной части, оставив „земскому“ управлению рубежи, и даже стремилась к государственным преобразованиям, ибо вносила существенные перемены в состав служилого землевладения. Уничтожая его аристократический строй, опричнина была направлена, в сущности, против тех сторон государственного порядка, которые терпели и поддерживали такой строй. Она действовала не „против лиц“, как говорит В. О. Ключевский, а именно против порядка, и потому была гораздо более орудием государственной реформы, чем простым полицейским средством пресечения и предупреждения государственных преступлений»,[41] — пишет проф. С. Ф. Платонов.

Платонов особенно выделяет роль опричнины «в необыкновенно энергичной мобилизации землевладения, руководимой правительством… Ликвидируя в опричнине старые поземельные отношения, завещанные удельным временем, правительство Грозного взамен их везде водворяло однообразные порядки, крепко связывавшие право землевладения с обязательной службой. Это требовали и политические виды самого Грозного и интересы, более общие, государственной обороны».

Иван Васильевич не знал слов «средневековье» и «феодализм», однако прекрасно понимал, что старый порядок держится на старых поземельных отношениях, оставшихся от тех времен, когда варяго-русская дружина садилась на славянские земли.

«Итак, опричнина была первой попыткой разрешить одно из противоречий московского государственного строя. Она сокрушила землевладение знати в том его виде, как оно существовало из старины. Посредством принудительной и систематически произведенной мены земель она уничтожила старые связи удельных княжат с их родовыми вотчинами везде, где считала это необходимым, и раскидала подозрительных в глазах Грозного княжат по разным местам государства, преимущественно по его окраинам, где они превратились в рядовых служилых землевладельцев», — так обрисовывает проф. Платонов конец старого вотчинного землевладения.

Крупнейший исследователь русского феодализма Н. П. Павлов-Сильванский определяет: «Главной целью учреждения опричнины была коренная ломка земледельческого строя, сохранившегося от удельного времени».

А историк С. В. Бахрушин пишет, что Ивану пришлось «разорить крупное боярское землевладение, служившее основой политической мощи феодальной знати» для того, чтобы «укрепить оборону государства, страдающую от недостаточной централизации».

Расширение дворянского войска очевидным образом упиралось в нехватку земель, взять которые можно было только у крупных вотчинников.

Опричнина последовательно и жестко проводила в жизнь принцип «нет земли без службы».

В первый же год опричнины было перемещено на окраины около 150 князей и княжат, большинство в недавно завоеванную Казанскую землю. Вотчины князей и княжат были отобраны в казну и пошли на поместное жалованье служилому люду. Крупные вотчинники до этого были главными держателями рабов-холопов — с ликвидацией вотчин холопы получили свободу.

Вдобавок к Суздалю, под контроль опричных властей позднее перешли также Ростов и Ярославль — это были самые крупные гнезда родовых княжеских вотчин.

Княжата и другие крупные вотчинники из суверенов, из маленьких государей, за кратчайшие сроки превратились в простых служилых землевладельцев на окраинах государства, обязанных за землю (основной тогда источник природной ренты) исполнять воинский долг и оборонять государство от нападающих отовсюду врагов.

«Представители знатных родов, — стонут ненавистники Ивана Грозного И. Таубе и Э. Крузе, — были изгнаны безжалостным образом из старинных, унаследованных от праоцов имений, так что не могли… взять с собой даже движимое имущество… Они были переведены на новые места, где им были указаны поместья».

На сухом научном языке дореволюционный историк Н. Рожков напишет тоже самое: «Опричнина… устраняла дробление власти, порывала связь потомства бывших удельных князей с населением, предки которого были подданными предков землевладельцев».

Опричнина проводила перемещения не только знати, но и дворянства, где это соответствовало интересам государства. Полоцкие писцовые книги 1571 говорят о переселении боярских детей на «литовскую украйну». В Себеже, Нещерде, Озерищах и Усвяте, служилым людям были выданы приличные поместные оклады в 400–500 четей.

Слом феодальной системы

«В опричнине Иоанн приобрел новые силы действовать с большей самостоятельностью и независимостью от упорной партии бояр; опричники самим своим отделением от земщины уже ставились в такое положение, что их интересы делались нераздельными от интересов государя. Опираясь на эту новую, им созданную силу, царь смело приступил к своему задушевному плану — обратить боярство в слуг государевых и уничтожить даже поводы к притязаниям на возобновление или поддержание его древних земских прав, противоречивших современному состоянию государства. Он около 1566 года все боярские роды переименовал в дворян, т. е. слуг государевых, боярскими же детьми, как со времени Василия Васильевича назывались все боярские роды, назвал низших служилых людей, которые прежде назывались дворянами, и таким образом юридически изменил родословное значение боярских родов в служебное», — пишет И. Д. Беляев в «Истории закондательства в России».

Как считал видный советский исследователь опричнины П. А. Садиков: «Опричнина ломала решительно и смело верхушку феодального класса», а С. В. Бахрушин выделял оборонный аспект преобразований: «Опричнина должна была вырвать с корнем все пережитки феодальной раздробленности, сделать невозможным даже частичный возврат к ней и тем самым обеспечить военную оборону страны».

Наследники Рюрика и Гедимина, потомственные владыки, наследственные высшие чиновники не читали Бахрушина, не знали, что они «пережитки феодальной раздробленности» и не собирались сдавать без боя свои позиции… Родовая аристократия не сдавала безропотно свои привилегии и свои «государства в государстве» ни в одной стране Западой Европы.

Почти все страны Запада прошли через этап истребления родовой аристократии — и там этот, с позволения сказать, аристоцид проходил еще более масштабно и был более растянут по времени…

В Англии родовая аристократия прошла через три этапа уничтожения — во время безжалостной войны Алой и Белой Роз, в ходе репрессий Генриха VIII и революции середины XVII века. Во Франции кровавыми вехами в истории аристократии были правление Людовика XI, религиозные войны второй половины XVI века и страшные репрессии времен французской революции, когда 40 тысяч аристократов стали жертвой гильотины, а еще многие тысячи были убиты самыми зверскими способами в разных концах Франции. Проряжали ряды своей аристократии с помощью топора и плахи датские и шведские короли. Феодальную систему везде ломали немирными насильственными средствами. Где этого не произошло, например в Польше, она сгнила, утянув за собой в могилу всё государство.

Схожие с Европой события происходили в Турции, Персии, Индии — и там монархи пытались уничтожить привилегии знати и создать сильное государство. В Турции старая знать, и мусульманская, и христианская, истреблялась, ее земли передавались воинам-сипахам, как обусловленные службой поместья. Для балканских крестьян жизнь в государственном поместье-тимаре была легче, чем раньше, под властью тяжелой личной властью господ. Благодаря системе тимаров, османское государство в кратчайшие сроки превратилось в могущественную мировую державу. Вести о турецких порядках находили отклик у венгерского, польско-литовского и даже немецкого простонародья. «Слышал я, что есть в немецких землях люди, желающие прихода и владычества турок, — говорил Лютер, — люди, которые хотят лучше быть под турками, чем под императором и князьями».

Однако, если кровавая борьба центральной власти и родовой аристократии в Европе и Азии вполне объективно освещается историками, то взаимоотношения царя Ивана и русского боярства представляются как нападение царя-ирода на невинных агнцев. Для истории Европы и Азии стандартом является сухая аналитичность («в морг, значит, в морг»), для истории России — расчетливая плаксивость.

Только вот невинных агнцев в среде потомственных повелителей Земли русской не было. Многие из Рюриковичей, как, например, Шуйские считали свой род выше и славнее рода Калиты, «который Курбский называет издревле кровопийственным родом… Быть может, будущий историк назовет столкновения Грозного с княжатами от племени св. Владимира — последней усобицей в потомстве просветителя русской земли», — замечает видный исследователь русской аристократии Е. А. Белов.

В принципе, борьба Ивана IV против феодалов была ярким, но отнюдь не единственным эпизодом в конфликте московского государства и аристократии. Как замечает проф. Беляев:

«Преследуя боярские роды, Иоанн постоянно имел в виду одну цель — сделаться в отношении к московскому боярству тем же, чем был его дед в отношении к удельным князьям. Он ясно видел, что для лучшего устройства и силы Московского государства преследование этой цели так же необходимо, как для его деда было необходимо преследование удельных князей. Он собственно преследовал не личности бояр, а боярские права, не сообразные с развитием государства».

То, что Иван IV сломал феодальную систему в кратчайшие сроки, сыграло огромную позитивную роль в истории нашей страны. Даже в период государственного коллапса, в начале XVII века, Россия не была растащена по феодальным углам, не рассыпалась на куски, которые были бы неминуемо пожраны хищными соседями. В Смутное время был голод, великое разорение, интервенция, оккупация, но феодального дробления не произошло! А вот Германия в смуте Тридцатилетней войны развалилась на детали, и 250 лет спустя ее будут скреплять и собирать так, что это приведет к двум мировым войнам…

Опричный мир. Вызревание служилого дворянства и торгово-промышленного сословия

В опричники пошел служилый люд, в основном севера и северо-востока России, не отягощенный родовитостью, наиболее связанный с интересами всего государства.

Для приближенной к царю части опричного дворянства были введены порядки военно-религиозного ордена — столь поразившие русских современников. Ближайшими примерами таких орденов были тевтонский прусский и тевтонский ливонский ордена. Многих смущала и смущает собачья голова, входившая в «амуницию» опричника. Однако в католической Европе действовал основанный Игнатием Лойолой монашеский орден доминиканцев, можно сказать, специализирующийся на борьбе с врагами церкви. Название ордена так и переводится — «божьи псы»; те, кто выгрызает измену. (Кстати, доминиканцы истребили столько врагов, что Ивану IV и не снилось, но мы как-то не видим «покаяний» и прочих биений в грудь со стороны католических иерархов.)

Иван Грозный тянулся к Европе, многое перенимал оттуда. Но это была Европа середины XVI века, не похожая на ту, что мы видим сегодня, с ее аккуратными газонами и гей-клубами. Нынче европейские образцы, повлиявшие на Ивана, основательно подзабылись, а их московские копии преподносятся, как примеры дикости и чудовищности.

Но кто они, опричники? Трусливые собаки, разбегающиеся при виде противника, как написало ряд псевдориков, а остальные у них это переписали? Или это были новые дворяне? По мнению К. Д. Кавелина: «Опричнина была первой попыткой создать служебное дворянство и заменить им родовое вельможество, на место рода, кровного начала, поставить в государственном управлении начало личного достоинства».

Скрынников пренебрежительно пишет, что царь запустил в опричнину «служивую мелкоту Суздаля, Вязьмы, Можайска, Костромы». Но разве социальная мобильность и опора государства на «мелкоту» не явлется типичным признаком Нового времени?

А. А. Зимин перечисляет социальные слои, на которые опиралась опричнина: «во-первых, мелкое и среднее, преимущественно городовое (т. е. провинциальное) дворянство», далее «посадские люди, заинтересованные в усилении централизации, которая гарантировала им и охрану от произвола „сильных“ (феодальной знати), и широкие перспективы развития их торгов и промыслов».

А Роберту Випперу в грозовом 1944 году хорошо видно, что опричнина была способом отстранения высшей аристократии от командных функций и привлечения к военному управлению одаренных представителей средних и низших слов общества.

Вот пример одного из опричников. Легко понять, кто он — трус, захребетник или мужественный воин, преданный слуга государства. Князь Дмитрий Иванович Хворостинин, один из наиболее эффективных русских военачальников XVI века, «фронтовая служба спасения», герой эпохальной битвы при Молодях. Он, хотя и благородного происхождения, но из младшей ветви ярославского княжеского рода, по местническому счету стоит намного ниже других воевод, возглавлявших полки. До введения опричнины (да и после ее отмены) его постоянно допекали местнические кляузы. Можно быть уверенным, что не возникни опричнина, подавившая на время местничество, Хворостинин никогда бы не состоялся как великий военачальник. И только появление опричного двора открыло для него и его братьев какие-то перспективы.

Сколько нибудь заметную службу кн. Д. Хворостинин получает после 30 лет, в 1559 г., когда упоминается впервые упоминается как воевода в Шацком поселении, на «крымской украйне», где он ожидает набега Девлет-Гирея. Разрядные книги упоминают Д. Хворостинина также в 1560, 1562, но без участия в каких-либо делах.

В 1563 кн. Д. Хворстинин оказывается в царском окружении — видимо талантливого воеводу заприметил один из царских дьяков. Во время осады Полоцка князь отражает вылазку литовцев, а потом одним из первых врывается в город. В январе 1565 г. Дмитрий Хворостинин становится опричником. Будучи зарайским воеводой, он освобождает «полон», взятый крымцами, затем участвует в отражении крымской орды от Болхова. В 1567–1568 участвует в боевых действиях на литовской границе, в 1569 вместе с другими опричными воеводами сторожит «крымскую украйну», сначала в Калуге, потом в Туле. Получает титул опричного окольничьего.

Когда в 1570 г. Девлет-Гирей вторгается в рязанскую землю, Д. Хворостинин с малыми силами переходит Оку и принуждает татар к отступлению.

В 1571 Д. Хворостинин поручается за земского воеводу кн. Мстиславского, который не смог отразить нападение крымского хана на Москву, и спасает его от царской опалы. Поручается, между прочим, головой.

В июле 1572 Хворостинин играет основную роль в разгроме огромного татарско-турецкого войска в многодневной битве под Москвой, у села Молоди, которую можно считать за «Бородино» XVI века.

После отмены опричнины замечательный военачальник опять оказывается под давлением титулованной знати — хотя впереди у него еще немало ярких побед, как например, под Лялицами, над шведами. А служить Родине он будет до глубокой старости и последнего вздоха. Уже стариком Дмитрий Иванович Хворостинин внесет огромный вклад в победу над шведами в войне 1590–1595.

Кстати, остается лишь поражаться почему его имя не было включено поп-историками в список «Имена России». Вот уж действительно страна не хочет знать своих героев…

Конечно, среди опричников было много проходимцев. Но это характерно для всех эпох, когда происходит быстрый социальный лифтинг. Таких проходимцев при Петре Великом и его наследниках будет в 10 раз больше.

Заметим, что Таубе, Крузе, Штаден и им подобные попали в опричнину именно благодаря желанию Ивана привлекать представителей просвещенного Запада на русскую службу.

Все они ненавидели русский народ, пользовались служебным положением в личных гнусных целях и изменили России при первых же трудностях. Затем конвертировали свою измену в русофобские памфлеты и проекты. Например, Г. Штаден представил в 1578 г., через посредство пфальцграфа Георга Ганса фон Лютцельштейна, императору Рудольфу II Габсбургскому подробный план уничтожения русских и русского государства. В нём, с германской основательностью, описаны способы завоевания Московии и извуверские методы уничтожения ее населения. Согласно проекту немецкого «мыслителя», по рекам должны быть пущены «корабли смерти» — огромные стволы деревьев, с привязанными и пригвожденными телами русских. Сумрачность «германского гения» в этом прожекте явлена со всей силой. Однако, наличие такого рода «опричников» говорят не о злых помыслах царя, а об отвратительном качестве человеческого материала, который поставляла «просвещенная» Европа. Не исключено, что Штаден со товарищи, с самого начала были агентами враждебных России государств.

Увы, внимание историков почти не было уделено интересным русским биографиям времен Ивана Грозного — таким опричным воеводам как Хворостинин, таким чиновникам, как лихой дьяк Ржевский, таким опричным предпринимателям, как Строгановы. Разве ж это «рабы тирана», заводные куклы действующие под страхом уничтожения? Напротив, это крайне предприимчивые, инициативные, энергичные, патриотичные люди. Судьба каждого из них просится в ЖЗЛ. Почему же мы вспоминаем не их, а говорливых предателей?

Опричнина дала новые возможности не только таким военачальникам, как князь Хворостинин, но и национальному торгово-промышленному сословию.

Именно во времена опричнины бурно развивается «нарвское плавание» — торговый обмен с Западной Европой через завоеванный балтийский порт Нарву.

Несмотря на каперские атаки поляков и шведов, согласно сведениям Любека от 1567 г., в Нарву приходили немецкие торговые суда с товарами из Гамбурга, Висмара, Данцига, Бреслау, Аугсбурга, Нюрнберга и Лейпцига.

Независимый Новгород скромно обслуживал ганзейскую факторию, принимая все ее монопольные условия. Нарва же переполнена купцами, ведущими свободный торг в острой конкуренции друг с другом. Иногда в порт привозится столько товаров, что продавать их приходится по самым низким ценам. Ливонская хроника Ниенштедта сообщает о том, что «этим путем он (царь) надеялся всего легче утвердиться в Ливонии».

В договорах с датчанами, англичанами, шведами, Иван Грозный непременно оговаривает право свободной торговли для русских купцов.

Русские мастера в Нарве спускают на воду торговые суда и русские купцы регулярно появляются в Копенгагене и Лондоне.

Растет русско-английская торговля через Белое море, а с 1565–1566 русско-нидерландская — через Печенгу на Кольском полуострове, где располагается, и по сей день, самый северный в мире Трифоно-Печенгский монастырь. (Этот регион наши западники также зачисляют в исконно-финляндские земли).

Строгановы, занимающиеся освоением Урала, записываются в опричнину. Этот торгово-промышленный дом не только занимается выгодной торговлей и производством соли, но и строит крепости, охраняет Прикамский и Пермский край от нападений сибирских татар, готовит завоевание Сибирского ханства. Русская история до Ивана Грозного не знает столь активного участия в военно-политических делах хозяйственных русских мужиков (графами Строгановы станут только в XVIII веке).

Английские купцы из московской компании тоже становятся опричниками — был бы интересный факт для английских грозноведов, если бы их хоть чуточку интересовала реальная история.

Во времена Ивана IV русская пенька считается лучшей в мире, до ста судов в год загружается ею в нарвском порту. Русскими снастями и канатами оснащена испанская Великая армада и противостоящий ей английский флот. Одно из канатных производств на территории России создается англичанами — это, наверное, первый случай иностранных инвестиций в нашу промышленность. Помимо канатов и пеньки на экспорт идут лен, воск, кожи, деготь, зола, меха.

Растет торговля русской Астрахани с купцами Хивы, Бухары, Шемахи, Дербента. С востока поступают хлопчато-бумажные и шелковые ткани, нефть, ковры, сафьян, оружие. Через Шемаху, с которой заключен торговый договор, в Астрахань привозятся кызлыбашские (персидские) товары. Груженые всем этим добром русские суда идут от Астрахани вверх по Волге.

Искоренение наместничьего правления, ликвидация частных «государств в государстве» способствовало сложению общенационального рынка.

Видный медиевист Б. Д. Греков, в своем исследовании «Очерки истории феодализма в России», писал о быстром развитии внутреннего рынка в Московском государстве времен Ивана IV, о том, что в это время «из среды населения выделяется масса непосредственных производителей, не производящих хлеба и прочих сельскохозяйственных продуктов в собственном хозяйстве, и потому нуждающихся в массовом привозе их извне из земледельческих хозяйств»…

Схожего мнения придерживался и С. В. Бахрушин, который отмечал возникновение общероссийского рынка и быстрый рост железоделательного, суконного, кожевенного производств в эпоху Ивана Грозного.

Железоделательное производство развивалось в Устюжне, Тихвине, Белозерском крае, Карелии, Лопских погостах, в районе Каширы. (Увы, разрабатываемые железные руды были бедные, исторический центр нашей страны вообще достаточно обделен полезными ископаемыми.) Лодейное дело процветало в Вологде и Холмогорах. Товарная деревообработка — в Калуге и Твери. Суконное производство — в Можайском уезде, Ржеве, Вологде. Солеварение в Поморье и в Астрахани. Ярославль, Белоозеро, Новгород, Астрахань и Казань зимой рассылали во все концы государства замороженную рыбу. Селитру изготовливали в Угличе, Ярославле, Устюге. Производство огнестрельного оружия было развито в Москве.

Русский город в это время насчитывает около 200 ремесленных специальностей. Ремесленники работают уже не на заказ, а на рынок, нередко объединяются в артели, перемещающиеся по стране.

Михалон Литвин с воодушевлением сообщает: «Так как московитяне воздерживаются от пьянства (!), то города их изобилуют прилежными в разных делах мастерами». Удивительно, но факт, в эпоху Ивана Грозного русские были трезвым народом, что-то вроде сегодняшних швейцарцев.

В это время быстро растет слой зажиточных крестьян, занятых торговлей. Особо в селах, расположенных вблизи больших торговых путей, — волжского, нарвского, беломорского. Вокруг сельских торговцев группируются дворы крестьян, отказавшихся от пашни, для того, чтобы заниматься ремеслом — кузнечным, гончарным, плотничьим и т. д. Из таких торговых сел постепенно возникают новые города. Сельские купцы открывают свои лавки и в старых городах, которые освобождены царем от боярского и наместничьего управления.

Энтони Дженкинсон, первый английский посол в России, в своем «Путешествии из Лондона в Москву» находит на участке от Холмогор до р. Емцы, что «вдоль всего этого пути русские выделывают много дегтя, смолы и золы из дерева». На северной Двине англичанин видит много судов, дощаников и насад, которые перевозят товары из Холмогор в Вологду, причем грузоподъемность насад достигает десятков тонн. Этими судами доставляется соль с морского побережья в Вологду.

Наилучшие условия для вольнонаемного труда представляли со второй половины XVI века — после разгрома Казанского ханства — северное и среднее Поволжье, а также русский север, особенно Холмогоры, Вологда, Белоозеро. В этих районах проходили интенсивные торговые пути, были развиты разные промыслы, рыболовство, солеварение, канатное производство, выделка кож и т. д.

О путешествии из Вологды в Москву английский посол Рэндольф пишет в самый «разгар» опричнины, в 1569: «Здесь (как и в других городах) много церквей; некоторые построены из кирпича, остальные из дерева… в городе большая торговля, и здесь живет много богатых купцов. Отсюда мы поехали по земле в Москву на почтовых, до Москвы 500 больших верст. Ели и ночевали в почтовых городках. Страна здесь очень красива: ровная, приятная, густо населенная, пашни, пастбища, много лугов, рек, красивых и больших лесов».

В Москве, даже после разорительного нашествия Девлет-Гирея, английский путешественник Дж. Флетчер находит 42 тысячи дворов и 75 верст в окружности. Таким образом население Москвы достигает 200 тысяч человек и превосходит население Лондона. (После Смутного времени, при Михаиле Федоровиче в Москве — только 10 тысяч, и 16 тысяч в конце XVII века).

По сообщению английского путешественника Р. Ченслера в Москву ежедневно прибывает 700–800 возов с зерном.

Во второй половине XVI века рядовые ремесленники в Москве могли заработать до 14 рублей в год, кузнецы в Туле около 10 рублей. При пятидневной рабочей неделе, поденщик мог заработать в год на типичной алтынной оплате (3 копейки в день) примерно 7 руб. 50 коп. А годовой прожиточный минимум одного работника равнялся 2–2,5 рублей. На свою дневную плату поденщик мог жить в течение 3–5 дней.

Вот некоторые цены того времени. 20-фунтовый (9 кг.) каравай хлеба стоил 3 копейки. Телега, упряжь и хорошая лошадь обходились примерно в 6 рублей, а с дешевой лошадью в 3,25 рублей. Сани-дровни стоили около 17 копеек, топор — 5–7 копеек. Готовый сруб большого дома (около 70 кв. м) стоил 8–10 рублей, а дом поскромнее — вдвое дешевле, амбар — 5–6 рублей. Заработная плата включала в себя и оплату части прибавочного рабочего времени. Труд оплачивался почти что по его полной стоимости. Это хорошо для работника, но плохо для роста и концентрации капитала.

Оттого, что ремесла и промыслы не способствовали накоплению частного капитала, верховная власть, аккумулировавшая достаточные средства, сама способствовала развитию кустарного производства, например в Кадашевской, Хамовской и других московских слободах.

Даже злобный недоброжелатель Грозного Н. Карамзин упоминает: «Размножение городов благоприятствовало и чрезвычайным успехам торговли, более и более умножавшей доходы царские».

В царствование Ивана IV на юге было отстроено более дюжины городов, построен Волхов на севере, бурно развивается Вологда, идет быстрое строительство городских поселений на Волге, Каме и в Пермском крае.

Иван принял Россию с 160 городами, а оставил с 230.

Нельзя пройти мимо начала книгопечатания в России. В 1563 открывается первая типография, созданная печатником Иваном Федоровым. В послесловии к изданному этой типографией «Апостолу» (1564), видимо самим Федоровым сказано: «Он же (царь) начат помышляти, как бы изложити печатные книги, якоже в Грекех и в Венецыи и во Фригии (очевидно, Фрягии, т. е. Италии) и прочих языцех».

После учреждения опричнины, печатный двор остался в земщине, руководители которой относились к деятельности типографии с подозрением. Они, как указывает Р. Скрынников, оказывали постоянный нажим на Ивана Федорова, подозревая в «порче» священных книг. В итоге Иван Федоров уходит в Литву, где описывает причины этого следующим образом (1574): «превеликого ради озлобления, часто случающегося нам, не от самого государя, но от многих начальник и священноначальник и учитель, которые на нас, зависти ради, многие ереси умышляли, хотячи благое дело в зло превратити и божие дело в конец погубити».

По мнению Виппера, упомянутые Федоровым «начальники»-аристократы, боясь усиления служилого дворянства и торгово-промышленного сословия, не желали их просвещения.

Псевдорики старательно мусолят миф о некоем хозяйственном разорении, учиненном Иваном Грозным в период опричнины, что дескать и стало причиной Смуты. Реальная история свидетельствует о другом. Фундаментальный экосоциальный кризис во многих регионах России начался еще до воцарения Ивана Грозного и уж, тем более, до введения опричнины. Был он связан с пребыванием основной массы русского населения в зоне рискованного земледелия, где природно-климатические условия препятствовали интенсификации земледельческого хозяйства. Кризисные процессы удалось компенсировать в конце 1550-х, первой половине 1560-х гг. за счет хозяйственного подъема, начатого присоединением новых земель, и открытием русской торговли на Балтике. Однако в конце 1560-х и начале 1570-х гг. неблагоприятные климатические изменения ударили по слабому земледельческому хозяйству центра и северо-запада Руси. Кризис «вернулся» вместе с неурожаем, голодом и катастрофической эпидемией чумы; неблагоприятное воздействие этих факторов было усилено разрушительными крымско-татарскими нашествиями. Из районов, пораженных бедствиями, люди уходили на юго-восток, на земли с более благоприятными природно-климатическими условиями. Как пишет проф. Платонов: «В новых областях от верховьев Оки до Камского устья залегал почти сплошной, с небольшими островами песка и суглинка, тучный пласт чернозема. Этот чернозем давно манил к себе великоросса-земледельца… Когда же по взятии Казани правительство московское утвердилось на новых местах, и жизнь на этих окраинах стала безопаснее, сюда по известным уже путям массой потянулось земледельческое население, ища новых землиц взамен старой земли, отходившей в служилые руки. Успехи колонизации этих новых земель так же, как и успехи колонизации в понизовых и украйных городах, обусловливались тем, что свободное движение народных масс соединялось в одном стремлении с правительственной деятельностью по занятию и укреплению вновь занятых пространств». Правительство само производило определенные перемещения населения из центральных районов на окраины. Притом, менялся его социальный статус; из тяглого, черного, оно превращалась в белое, не обремененное податями. На крымских, литовских и ливонских рубежах в новые и старые города-крепости водворялись служилые «по прибору», там создавались стрелецкие, пушкарские и другие «приборные» слободы. В северных районах, которых не поразила чума и нашествия, быстро росло население и развивался торгово-промышленный класс.

В 1575 имперский посланник Иоганн Кобенцель так описывает состояние русского хозяйства: «В Швецию, Данию и в окрестные Государства, также в земли около Каспийского и Черного морей, отправляет он (царь Иван IV) огромные запасы хлеба и других произрастений. Туда же посылает он железо, воск, сало, пеньку, поташ и разной доброты мягкую рухлядь, имея все это в излишестве».

Естественно, что прекращение Нарвского мореплавания и другие потери в конце ливонской войны оказали негативное воздействие на русское хозяйство. Однако в начале XVII века понадобилось четыре года непрерывного неурожая, семь лет боярского правления, семь лет непрерывного тотального грабежа и разбоя, учиняемого интервентами и «ворами», прежде чем Русь была разорена. Вологда, Кострома, Галич, Белоозеро, Новгород Великий и десятки других цветущих городов подверглись погрому со стороны поляков, литовцев, черкасов, шведов. Но даже и после этого Нижний Новгород, Казань, Ярославль, новорожденные уральские города силой своего торгово-промышленного сословия собрали и вооружили многочисленное ополчение, которое вымело из страны всякую нечисть…