Смерть под аплодисменты Абдуллаев Чингиз

Глава 4

Они вышли из дома и сели в машину. Вейдеманис уселся за руль, Дронго устроился рядом, на переднем сиденье.

– Что ты об этом думаешь? – поинтересовался Дронго.

– Настоящий театр Шекспира, – мрачно ответил Эдгар. – Никогда бы не поверил, что подобное бывает и в жизни. Хотя, наверное, поэтому люди во всем мире ходят на Шекспира, ведь он воссоздает подлинные человеческие страсти.

– Теперь нам нужно найти того, кто мог подменить рапиру, – вздохнул Дронго. – С одной стороны, королева – Шахова-Штрайниш. У нее были более чем веские основания ненавидеть своего первого мужа, который ушел, оставив ее с малолетним ребенком. Затем – Семен Бурдун, который получил роль короля только после смерти Зайделя, а до этого был вынужден довольствоваться ролью могильщика уже будучи народным артистом республики. Наконец, Морозов, который нанес ему этот роковой удар. Неудовлетворенность сравнительно молодого актера можно понять. В спектакле, где все должно строиться вокруг него, действует такая эпическая фигура, как Зайдель. Не говоря уже об актерах, играющих Полония и могильщика. Вот тебе и трое подозреваемых. Более чем достаточно для того, чтобы один из них вошел в реквизиторскую и подменил рапиру.

– С чего думаешь начинать?

– Поедем к этому Аствацатурову. Нужно узнать все подробности. И постараться понять, как эта заточенная рапира могла оказаться среди реквизита.

Он достал телефон и набрал номер, который дала ему Нина Зайдель. Услышал мужской голос.

– Добрый вечер, Арам Саркисович, – поздоровался Дронго. – Извините, что беспокою вас вечером, но мне нужно срочно с вами переговорить.

– Кто это? – встревожился Аствацатуров.

– Я звоню по поручению Нины Владленовны, – пояснил Дронго.

– Да-да, она меня предупреждала, – быстро ответил Аствацатуров.

– Когда и где мы можем с вами встретиться?

– Когда хотите. Только не дома. Давайте в парке. Недалеко от моего дома есть парк, прямо рядом с метро. Я обычно гуляю там по вечерам. Его очень легко найти, он находится с правой стороны от входа в метро.

– Мы найдем, – сказал Дронго, – я знаю, где вы живете. Ждите нас минут через сорок. Договорились?

– А как я вас узнаю? – уточнил дотошный Арам Саркисович.

– Двое самых высоких мужчин, которые там будут, – улыбнулся Дронго, – я думаю, вы нас сразу узнаете. На всякий случай я скажу, что пришел от Нины Владленовны, если это вас устроит.

– Правильно, – согласился Аствацатуров, – встретимся через сорок минут. А вы действительно частный эксперт?

– Не беспокойтесь. Я точно не из прокуратуры и не из милиции. Разве Нина Владленовна не сказала вам об этом?

– Конечно, сказала. Но сегодня, знаете ли…

– Знаю. Поэтому прошу вас не беспокоиться.

Они подъехали ровно через сорок минут, вышли из машины и направились в парк. Тот был довольно большим, но они понимали, что Аствацатуров будет ждать их рядом со станцией метро. Поиски ни к чему не привели. Минут через десять они вернулись ко входу в парк, и тут увидели спешившего к ним человека лет шестидесяти пяти. Он был среднего роста, одутловатый, с большим характерным носом, печальными глазами и седой головой. Подойдя к ним, мужчина замер, словно ожидал пароля.

– Вам привет от Нины Владленовны, – сказал, скрывая улыбку, Дронго.

– Очень приятно, – протянул руку Аствацатуров. – Я давно вас увидел, но прятался в кустах.

– Почему?!

– Не знаю. Честно говоря, я испугался. Вы совсем не похожи на частных детективов. Скорее на высокопоставленных офицеров разведки или ФСБ. Простите меня, но мне так показалось.

Дронго улыбнулся.

– Вы можете четко сформулировать, почему вам так показалось?

– Какое-то подспудное ощущение… Вы ведете себя слишком профессионально. Смотрите по сторонам, и видно, что все замечаете. Оба спортивные, подтянутые, несмотря на то, что вам обоим за сорок. Я видел однажды частных детективов, они приходили к нам. Типичные «качки» с большими пивным животами.

– Ясно, – улыбнулся Дронго. – Должен вам сказать, что вы не ошиблись. Мой друг Эдгар Вейдеманис много лет работал в разведке и был офицером. Что касается меня, то я был экспертом Интерпола по проблемам преступности.

– Как мне вас называть?

– Меня обычно называют Дронго.

– Очень приятно. Давайте пройдем дальше и сядем на скамейку, – предложил Аствацатуров, – в глубине парка есть места, где нас никто не потревожит. Не забывайте, что я живу здесь уже очень давно.

Они прошли в глубь парка, устроились на скамейке, отделенной деревьями и кустами от основной дорожки. Аствацатуров тяжело уселся на скамью, внимательно глядя на обоих напарников.

– Я вас слушаю, – кивнул Арам Саркисович.

– Должен сразу сказать, что Нина Владленовна рассказала нам о вашем визите к ней, – начал Дронго, – после того, как вам вернули эту злосчастную рапиру.

– Они нам ее не вернули, – возразил Аствацатуров, – они мне ее только показали. Она меня не так поняла. Что, в общем, неудивительно. Потерять такого мужа…

– У вас нет этой рапиры?

– Нет, конечно. Следователь сказал, что это вещественное доказательство. Несчастный случай с Натаном Леонидовичем произошел именно с этой рапирой, и нам ее решили не возвращать. В первый раз, когда меня вызвали на допрос, мне ее даже не показывали. А во второй раз, когда следователь уже все выяснил и решил закрыть дело, он показал мне эту рапиру. Я чуть не вскрикнул. Это была совсем другая рапира. Но я решил, что ничего не нужно говорить. Если рапиры просто перепутали, то мне объявят выговор и на этом все закончится; так, в общем, и получилось. А если выяснится, что рапиру заранее подменили, то меня привлекут к уголовной ответственности за пособничество в умышленном убийстве. А в мои годы садиться в тюрьму, да еще при моем диабете – это верная смерть.

Он тяжело вздохнул, достал носовой платок и вытер лицо. Взглянул на Дронго.

– Разве вы со мной не согласны? Я поступил неправильно?

– Пока не знаю, – честно ответил Дронго. – Как юрист, я, безусловно, должен осудить ваше молчание, но, как обычный человек, понимаю вашу озабоченность. Итак, давайте по этим рапирам. Сколько клинков хранится в вашем реквизите?

– Восемь, – ответил Аствацатуров, – восемь незаточенных рапир, которые всегда лежат у нас на полке в шкафу. И я лично запираю этот шкаф.

– Но у вас были и заточенные рапиры?

– Две. Не очень заточенные, но острые. Они иногда бывают нужны в театре для какой-либо конкретной сцены. Но эти рапиры хранятся отдельно, в этом шкафу, но на другой полке. Обычно они перевязаны желтыми ленточками, и на рукоятках обеих я сделал специальные насечки, чтобы не перепутать их с другими.

– Про насечки вы следователю тоже не сказали?

– Нет. Я был уверен, что это та самая рапира. Даже не мог подумать, что ее могли заменить…

– После смерти Зайделя следователь разве не проверял эти рапиры?

– Конечно, проверял. Все восемь рапир были доставлены на сцену. Незаточенные. А заточенные оставались в шкафу. Мы все проверили, и оказалось, что в шкафу осталась одна заточенная и одна незаточенная. Тогда все решили, что рапиры просто перепутали. Семь незаточенных и одна заточенная, которой случайно и ударили несчастного Зайделя. Я тоже был в этом уверен.

– Почему?

– В театре случается все, что угодно, – охотно пояснил Арам Саркисович. – Иногда в последний момент не приходят актеры, иногда нет гримера или осветителя… Столько бывает разных происшествий – можно отдельную книгу издать. И реквизит, бывает, берут на бегу, чтобы успеть передать его актерам. Обычно рапиры забирает мой помошник – Хасай Ханларов. Его тоже допрашивали в прокуратуре, но он, бедняга, вообще ничего не знает. Пришел, забрал, передал. Он числится у нас рабочим и вообще не должен иметь никакого отношения к реквизиту. За все отвечаю я, как заведующий. Я подумал, что Хасай мог ошибиться. Может, он забрал семь незаточенных и одну заточенную. Я действительно так думал до недавнего времени, до тех пор, пока следователь не показал мне этот клинок. И Шунков тоже рассказывал мне, что очень разозлился, когда Марат Морозов, исполнявший роль Гамлета, задел его острием рапиры. Он потом забрал ее и тоже уколол ею Морозова. То есть получилось наоборот, не как в пьесе Шекспира. Сначала Гамлет ранил Лаэрта, потом тот ранил Гамлета. А когда Гамлет во второй раз отобрал рапиру и снова попытался ударить Лаэрта, тот увернулся. А уже потом Гамлет нанес удар королю. Но, конечно, в этот момент он даже не подумал о том, что рапира заточена до такой степени. Так он всем нам потом говорил. И я думаю, что это правда. За сценой стоял наш режиссер Эйхвальд, который ужасно переживал, что актеры сбились с ритма. Поэтому Морозов, увидев, как нервничает главный режиссер, ударил даже сильнее обычного. Вот так все и получилось.

– Давайте про рапиру, – предложил Дронго.

– Это была другая рапира, – сказал Арам Саркисович, – но об этом, кроме меня, никто не знает. А идти сейчас в прокуратуру и заявлять, что рапиру подменили, – значит самому просить, чтобы меня арестовали. Ведь ключи от шкафа и от реквизиторской были только у меня.

– Неужели они не проверяли?

– Конечно, проверяли. Восемь незаточенных и две заточенные. Так указано в нашей инвентаризационной книге. Все совпадает.

– На рапирах не было инвентаризационных номеров?

– На рапирах такие номера не ставят. Но, как я вам рассказал, я сам сделал насечки на заточенных и уверен, что рапиры просто перепутали. И следователь тоже был в этом уверен и поэтому закрыл дело, посчитав, что произошел несчастный случай. Несчастный случай на производстве, как он сам пошутил. Но теперь я понимаю, что рапиру умышленно подменили. Украли одну заточенную и подложили взамен одну тупую, чтобы не вызывать подозрений. И даже ленточкой повязали. А к тем рапирам, что нужны были для спектакля, подложили заточенную.

– Целый заговор, – заметил Дронго, – непонятно только для чего. Ведь если рапиру подменили, то как раз заточенная и должна была оказаться в руках Гамлета.

– Она была не совсем такая, – возразил Аствацатуров, – острая, но не очень. И ей нельзя было нанести такой удар.

– Если все, что вы говорите, правда, то это умышленное убийство, – сделал вывод Дронго, – и это уже не несчастный случай. Таким преступлением должна заниматься прокуратура.

– И тогда получается, что я виноват, – упавшим голосом произнес Арам Саркисович, – ведь ключи были только у меня.

– Про ключи я уже слышал. У кого еще могли быть ключи? Есть ли копии?

– Конечно, есть. Они у нашего завхоза Дениса Крушанова. Но он никогда и никому их не дает, в этом я уверен. Следователи его тоже допрашивали. И ключи забирали на экспертизу. Замки на дверях и в шкафах никто не ломал. В тот вечер реквизиторскую комнату и шкаф открывал именно я, а уже после этого Хасай забрал рапиры.

Дронго взглянул на Вейдеманиса. Тот невесело усмехнулся.

– После нашего разговора мы должны искать убийцу, который подстроил это преступление, – сказал Дронго, – но это дело прокуратуры, а не частных экспертов. Нас попросили уточнить детали несчастного случая, а после вашего рассказа мы должны искать преступника, который придумал такой страшный план.

– Не знаю, – тяжело вздохнул Аствацатуров, – я долго колебался, прежде чем решился все рассказать Нине Владленовне. Но вы знаете, я очень уважал Натана Леонидовича. Это он помог мне перейти в театр, сделал меня заведующим реквизитом, помог получить квартиру. Я считал себя обязанным ему.

– Она говорила, что у покойного были напряженные отношения с некоторыми актерами.

– В театре всегда так: свои интриги, свои трудности… Все, как в других театрах.

– Это не ответ. Кто более других не любил Зайделя?

– Наверное, Ольга Сигизмундовна, – немного подумав, ответил Аствацатуров, – они даже не подавали друг другу руки. А когда играли в спектакле, то смотрели так, словно действительно были любовниками. Что значит большие актеры! Вы бы видели, как они играли супружескую пару в «Макбете»! Никто бы не подумал, что они бывшие муж и жена. Знаете, я до сих пор не могу спокойно смотреть «Анну Каренину». Помните старый фильм Зархи? Ведь Самойлова и Лановой играют любовников уже после того, как они были мужем и женой и даже успели развестись. Вот что значит – настоящие актеры. Играть в кино любовь Карениной и Вронского сразу после развода… Представляю, как им было сложно и тяжело.

– Их взаимная неприязнь как-то проявлялась? Я имею в виду покойного Зайделя и Ольгу Шахову?

– Конечно, проявлялась. Вообще весь театр был разделен на несколько мини-коллективов. Первая группа поддерживала Зайделя, вторая была горой за Ольгу Сигизмундовну, а у молодых лидером считается Марат Морозов. Только такому опытному мастеру, как Эйхвальд, удавалось держать такой коллектив в узде, не давая им по-настоящему враждовать друг с другом. Может, поэтому спектакль «Гамлет» и получился таким выразительным и ярким. Там каждый пытается сыграть главную роль.

– А Семен Бурдун, он ведь тоже народный артист. Он к какой группировке принадлежал?

– Семен поддерживал Ольгу Сигизмундовну – он ведь человек опытный, всегда держал нос по ветру.

– А Догель?

– Он из группы Зайделя. Я даже думаю, что сейчас он попытается заменить Натана Леонидовича в качестве негласного руководителя этой группы актеров. Такая своеобразная группа ведущих, которая будет всегда пользоваться поддержкой нашего режиссера.

– Нужно чертить целые схемы, чтобы понять, какие страсти кипят в вашем театре, – недовольно заметил Дронго. – А теперь давайте более конкретно. Кто, кроме вашего завхоза, мог получить доступ к ключам?

– Никто. А он человек опытный и никому ключи не дает.

– Тогда кто мог взять ваши ключи?

– Они всегда со мной. Там ведь не только рапиры. Есть копии пистолетов, автоматов… Я за все отвечаю.

– А каким образом рабочий получает доступ к вашему реквизиту?

– Когда идет спектакль, Хасай заранее выносит все из нашего склада по списку, который утверждается директором. Я открываю комнату и шкаф, разрешая ему забрать все, что необходимо. Там ведь много костюмов, разного оружия, доспехи, длинные пики, кинжалы… «Гамлет» вообще костюмированный спектакль, в котором дерутся на рапирах и ходят в одеждах того времени. Для Офелии мы даже сшили специальное платье на заказ.

– Кто играл Офелию?

– У нас две актрисы на эту роль. В тот вечер ее играла Светлана Рогаткина. Очень симпатичная девушка, протеже самого Эйхвальда. Она из Сибири, ей только двадцать шесть лет. Но выглядит гораздо моложе.

– Она из какой «группы»?

– Думаю, что она из «морозовцев». Большинство молодых поддерживают Марата Морозова.

– А Федор Шунков, который играл Лаэрта?

– Он не очень любит Морозова. Уверен, что Федор за Шахову. В театре даже говорят, что он ее протеже. Она ему симпатизирует.

– А Горацио?

– Его играл Сказкин. Знаете, он ведь учился с самим Натаном Леонидовичем. Но потом у него не очень получилось, как-то не сложилось. Эйхвальд дал ему эту роль, хотя сам говорил, что Горацио должен быть моложе. Но Сказкин очень здорово играл, и все это признавали.

– Он из группы Зайделя?

– Безусловно.

– Еще был Озрик, который подавал рапиры, – вспомнил Дронго.

– Вы так хорошо знаете трагедию? – удивился Аствацатуров.

– Я просто люблю Шекспира. Кто играл Озрика?

– Молодой актер. Он у нас в театре совсем недавно. Переехал из Ростова. Юрий Полуяров.

– Тоже из «морозовцев»?

– Да, – улыбнулся Арам Саркисович. – Я понял, что вы уже разобрались в наших внутренних интригах…

– Не без вашей помощи, – согласился Дронго. – А теперь самый главный вопрос. Какие отношения были у вашего главного режиссера Зиновия Эйхвальда и погибшего Натана Леонидовича?

– Творческие, – немного подумав, ответил Аствацатуров. – Они ужасно ругались на репетициях, но потом вместе отправлялись в ресторан, чтобы помириться. Зайдель считался не просто ведущим актером театра. Я бы даже сказал, что он был любимым актером Эйхвальда. Так все говорили, и это была правда. Вы знаете, после смерти Зайделя наш главный режиссер несколько дней не ходил в театр, так сильно он переживал этот несчастный случай. И пришел только на похороны, когда Натана Леонидовича выносили из театра. Вы бы видели, сколько людей пришли его проводить!.. А вот Ольга Сигизмундовна не пришла. И Семен Ильич тоже не пришел. И все это заметили.

– Шахова и Бурдун не пришли на похороны? – переспросил Дронго.

– Не пришли, – подтвердил Аствацатуров, – и я думаю, что это было очень некрасиво с их стороны.

– Насколько я понял, нам просто необходимо будет побеседовать с Ольгой Сигизмундовной насчет этого убийства.

– Не советую. Она не станет с вами разговаривать, как только узнает, чем именно вы занимаетесь. Она даже следователя прокуратуры послала так далеко, что он не посмел ей возражать. Вы, наверное, слышали о ее нынешнем супруге?

– Высокий чиновник? – усмехнулся Дронго.

– Очень высокий. Заместитель руководителя администрации президента. Следователь не посмел даже вызвать ее на допрос, сам приезжал в театр. Боюсь, что она вам откажет. Просто не захочет разговаривать.

– А если обратиться за помощью к ее мужу? – предположил Вейдеманис.

– Она не тот человек, которого можно убедить или уговорить, – осторожно ответил Аствацатуров, – слишком гордая и самоуверенная. В театре ее так и называют – наша Королева.

– А если обратиться к Эйхвальду, – спросил Дронго. – Ведь она актриса. Неужели и в этом случае откажет?

– Ему, конечно, не откажет, – согласился Арам Саркисович, – но тогда сначала вам нужно будет убедить именно его, а это тоже сложная задача. Он ведь человек непредсказуемый. Гении вообще люди очень непредсказуемые, а Эйхвальд безусловный гений.

– Неужели у него нет своих слабых сторон?

Аствацатуров на минуту задумался. И только затем откровенно ответил:

– Красивые молодые женщины – это его слабость. В настоящее время его протеже – Света Рогаткина, которая играет Офелию.

– То, что он женат, ему не мешает, – Дронго не спрашивал, он утверждал.

– Конечно, не мешает, – улыбнулся Арам Саркисович. – У него уже есть внуки, но считается, что чувство влюбленности только помогает главному режиссеру в его работе. Вы слышали о театральных легендах про Олега Ефремова? Он ведь абсолютно объективно был не очень красивым человеком, особенно в зрелые годы. Вытянутое лицо, мешки под глазами, часто злоупотреблял алкоголем, много курил… Но в него были влюблены все женщины и не только в театрах, где он работал. Ему достаточно было появиться где-нибудь, как в него влюблялись все – таким мужским магнетизмом он обладал. Эйхвальд почти мой ровесник. Он тоже много курит, хотя и не злоупотребляет алкоголем. И его нельзя назвать очень красивым человеком. Но в него влюблены все женщины не только в нашем театре, но и вообще в этом городе. Талант не требует совершенного физического обрамления. Говорят, что один из великих пианистов, не отличавшийся особым физическим совершенством, часто говорил, что ему нужно только довести любую женщину до фортепиано. Наверное, так оно и было. А сколько дураков-актеров, в которых влюбляются многие умные женщины! Я уже не говорю про женщин-актрис, идеальных пустышек, в которых влюбляются очень умные мужчины. С точки зрения интеллекта Эйхвальд – вычислительная машина последнего поколения, а Света Рогаткина – допотопные счеты из прошлого века, при этом я делаю ей огромный комплимент.

– Тогда все понятно, – улыбнулся Дронго. – Когда Эйхвальд бывает в театре?

– Завтра утром у него репетиция. Но на репетицию вам лучше не приезжать. Он не любит, когда его отвлекают.

– Когда закончится репетиция?

– По графику должна в два часа. Но Эйхвальд раньше четырех не заканчивает. Об этом все знают.

– Тогда завтра приедем к вам часа в три, – решил Дронго, – если, конечно, вы поможете нам войти со служебного входа.

– Это я сделаю.

– И организуете нам встречу с вашим завхозом, – попросил Дронго. – Спасибо вам за информацию, Арам Саркисович.

Он поднялся со скамьи. Вейдеманис поднялся следом. Последним не спеша поднялся Аствацатуров.

– Можно один вопрос? – неожиданно спросил он.

– Конечно, – кивнул Дронго.

– Вы из Баку? – спросил Арам Саркисович.

– Да, – ответил Дронго. – Очевидно, вы тоже?

– До шестнадцати лет жил в Баку, а потом наша семья переехала в Краснодар. Еще полвека назад. Отец был военным интендантом, – сообщил Аствацатуров, – следователь даже удивлялся, как мы работаем с Хасаем Ханларовым. Он азербайджанец, а я армянин. А мы работаем вместе уже много лет и очень дружим. Успехов вам, – он протянул руку.

– После вашего рассказа об этих рапирах найти убийцу будет не так легко, – заметил Дронго, пожимая ему руку.

– А я думаю, что легко, – возразил Арам Саркисович, – ведь понятно, что это сделал кто-то из наших. Чужой не сумел бы зайти ко мне в комнату, где хранился реквизит. Дело в том, что я обычно сам дежурю в коридоре вместе с нашим завхозом, и чужой просто не сумел бы пройти мимо нас. Значит, это был кто-то из наших.

– И вы не можете вспомнить, кто именно прошел в тот вечер мимо вас, – понял Дронго.

– Почти все, – ответил Аствацатуров. – Многие получали свой реквизит в соседних комнатах. А рапиры получал актер, игравший Озрика. Всю связку рапир. Ему передал их Хасай Ханларов.

– Не получается, – возразил Дронго, – у Гамлета в руках должна быть рапира, когда он закалывает Полония, а потом у Лаэрта была рапира, когда он врывался к королю и требовал ответа за смерть отца.

– Ой, – удивился Аствацатуров, – вы действительно помните эту трагедию почти наизусть.

– Я же сказал, что люблю Шекспира. Тогда получается, что главными подозреваемыми могут быть как раз Гамлет и Лаэрт. Вернее, актеры, которые их сыграли.

– Да, – тяжело кивнул Арам Саркисович, – похоже, вы правы. Следователь не так любил Шекспира, как вы.

Глава 5

Все утро Дронго провел за компьютером, внимательно изучая сайт Театра на Остоженке и персональные сайты некоторых известных актеров театра. Особое внимание он обратил на биографию главного режиссера Зиновия Эйхвальда. Родившийся в конце войны в столице Киргизии, которая тогда называлась Фрунзе, он вырос без отца, арестованного в сорок седьмом и погибшего на Колыме в пятьдесят четвертом году. Мать с маленьким мальчиком сначала переехала в Алма-Ату, а затем в Новосибирск, где он и окончил среднюю школу. В семнадцать лет поехал поступать в театральный вуз, куда его сразу приняли – благо, был уже шестьдесят второй год. После окончания училища он был направлен на работу в Псков, откуда через пять лет переехал в Ленинград и проработал несколько лет ассистентом у самого Товстоногова. Затем были театры в Волгограде и Киеве. А в середине восьмидесятых он переезжает в Москву, где ставит несколько нашумевших спектаклей. В конце девяностых создает свой Театр на Остоженке, в котором блистают такие мастера, как Зайдель, Бурдун, Догель и перешедшая сюда Ольга Шахова. Здесь работает один из самых популярных актеров своего поколения Марат Морозов. Почти все спектакли Эйхвальда получают положительную критику и выдвигаются на различные премии. Женат вторым браком, у него двое детей и двое внуков.

Там же приводились короткие биографии основных актеров театра. Среди них было трое народных – погибший Зайдель, Ольга Шахова и Семен Бурдун, а также несколько заслуженных артистов, среди которых Марат Морозов, Марк Догель, Александр Закусов и Юрий Реформаторский, не занятый в спектакле «Гамлет».

Примерно в три часа дня Дронго вызвал Эдгара Вейдеманиса, и они поехали в Театр на Остоженке. Ждавший их у служебного входа Арам Саркисович проводил их в кабинет завхоза. Тот явно волновался и все время поправлял воротник рубашки. Это был мужчина ниже среднего роста, с помятым лицом и растрепанными волосами. Ему могло быть сорок лет, а можно было дать и пятьдесят, и даже все шестьдесят. Он красил волосы и, несомненно, злоупотреблял спиртным, что наложило отпечаток на его лицо. На самом деле Крушанову было только сорок шесть, но выглядел он не очень хорошо. Завхоз страдал от камней в желчном пузыре и гепатоза печени. К тому же он волновался, понимая, что его снова будут расспрашивать о трагедии, произошедшей в их театре. Костюм у него был новый, но довольно мятый, а вот рубашку он надел совсем новую, достав ее из пакета. Он держал две рубашки у себя на работе – как раз для таких особо важных случаев. Увидев гостей, завхоз вытянулся в струнку, словно собирался отдать им рапорт о происходящих в театре событиях. Когда-то он отслужил пять лет прапорщиком в армии и был вынужден уйти из-за своего пристрастия к горячительным напиткам.

– Добрый день, – протянул ему руку Дронго, входя в комнату следом за Аствацатуровым.

– Здравствуйте, – пожал ему руку двумя руками Крушанов. Затем пожал руку Вейдеманису.

– Я пойду и посмотрю, когда закончится репетиция, – предложил Арам Саркисович, – а вы пока побеседуйте.

Он поспешил выйти из комнаты. Дронго первым сел на стул, стоявший у стола. Стул жалобно скрипнул. Очевидно, он тоже был из реквизита театра. Вейдеманис уселся на диван, проваливаясь куда-то вглубь. Крушанов сел на свое место, внимательно глядя на Дронго.

– Вы, наверное, знаете, почему мы пришли, – начал Дронго.

– Осведомлен, – кивнул Крушанов. – Готов оказать посильную помощь.

– Вы были в тот вечер в театре?

– Конечно. Я всегда сам присутствую в театре во время спектаклей. Живу я недалеко, поэтому сам все потом и запираю. Проверяю наших сторожей.

– У кого еще могут быть ключи от комнаты с реквизитом, кроме вас и Арама Саркисовича?

– Больше ни у кого ключей нет. Мы все проверяли. Только у меня и у него.

– И вы никому их не отдавали?

– Никогда. Даже если нужно бывает что-то открыть. Сам иду и открываю. В театре все знают, что я никогда и никому не отдаю ключи.

– И все рапиры лежали в шкафу?

– Точно так. Все десять рапир. Две наверху и восемь на нижней полке.

– А как же получилось, что среди незаточенных рапир оказалась одна заточенная?

– Упали, наверное, из шкафа, – охотно пояснил Крушанов. – Следователь даже проводил следственный эксперимент: положил восемь рапир на нижнюю полку и две на верхнюю. А потом толкнул шкаф, когда двери были открыты. Все рапиры посыпались вниз. Я ему сразу сказал, что шкаф у нас старый, его давно нужно было поменять; когда кто-то пробегает рядом, шкаф трясется. А если дверца открыта, то рапиры обычно падают на пол, и мы их потом кладем на место. Я сам видел, как Хасай несколько раз собирал эти рапиры. Следователь сам толкнул шкаф и убедился, что рапиры из него выпадают. Они ведь не закреплены там, а просто лежат в связке. Вот Хасай и передал все клинки актеру, игравшему Озрика.

– Но до этого рапира нужна была Гамлету, чтобы проткнуть Полония, и самому Лаэрту, чтобы явиться с мятежниками к королю. Значит, Хасай во время спектакля несколько раз подходил к шкафу.

– Правильно, – сразу согласился Крушанов, – и шкаф нужно было держать все время открытым. Не мог же Арам Саркисович бегать во время спектакля и все время открывать и закрывать шкаф. Наверное, рапиры упали, а потом Хасай собрал и отдал их Озрику.

– Следователю вы тоже так сказали?

– Он свой следственный эксперимент провел – и сам во всем убедился.

– Но Морозов ведь знал, что у него заточенная рапира. Почему же тогда он ударил с такой силой?

– Он думал, что ничего плохого не произойдет, – пояснил Крушанов, – но кончик рапиры попал в сердце Натана Леонидовича. Кто мог подумать, что такое случится! Это просто трагическая случайность. Так следователь и написал.

– Аствацатуров сказал нам, что обычно вы дежурите у выхода в коридор, ведущий в комнату, где стоял шкаф. Оттуда можно пройти на сцену?

– Можно. Но там у нас всегда сидит дежурный. А мы с Арамом Саркисовичем с другой стороны коридора стояли. Никто из чужих не проходил, это я вам точно говорю. Только наши актеры, занятые в спектакле. И больше никто.

– Значит, теоретически кто-то из вашей театральной труппы мог проникнуть в комнату, подойти к открытому шкафу и поменять рапиры?

– Мог. Но никто этого не делал. Смерть Зайделя – это трагическая случайность, – повторил слова следователя Крушанов.

– А может, кто-то нарочно подменил рапиру, чтобы Зайделя убили? – спросил Дронго.

– Нет, – сразу ответил Крушанов, – из наших никто не мог такого сделать.

– Почему вы в этом так уверены?

– У нас коммерческий театр. Все заинтересованы в успехе спектакля. Зачем убивать Зайделя, если на него приходит столько зрителей?

– Из желания занять его место. Чувство зависти разрушительно. А ведь кто-то мог ненавидеть Зайделя.

– Если вы про Ольгу Сигизмундовну, то это просто чушь, она очень переживала. Я сам видел, как она переживала.

– Так переживала, что не пришла на похороны отца своего сына?

– Что у них там в молодости было, я не знаю. Только она действительно не пришла. А как она переживала, я сам видел.

– Ее сын бывал в театре?

– Раньше бывал, – нахмурился Крушанов, – но в этом году я его здесь не видел.

– Вы уверены, что никто из чужих не мог оказаться в этом коридоре?

– Сто процентов. С другой стороны – сцена, через нее идти нужно. А с нашей стороны никого из посторонних не появилось. Это точно.

– Вы можете подробно описать последние минуты после окончания спектакля?

– Конечно. Первым понял, что случилось неладное, наш Игнат Сказкин, он же Гораций.

– Горацио, – поправил своего собеседника Дронго.

– Ну да, Горацио. Он сразу хотел помочь Натану Леонидовичу, но было уже поздно. А когда занавес закрылся, мы все подбежали, подняли бедного Натана Леонидовича и вызвали «Скорую помощь». Но было уже слишком поздно.