Флибустьер времени. «Сарынь на кичку!» Спесивцев Анатолий

– Да, вижу.

– Так вот, вытащи его во двор, забери всё оружие, скажи там казакам, что этого человека надо хорошо обыскать, и охраняй. Ясно?

Кавказец отрицательно замотал головой.

– Не понял. Это же Мишка, зачем его разоруживать?

– Что здесь случилось? – раздался из-за спины попаданца голос атамана Петрова.

– Покушение на мою жизнь, зарезать меня в твоём доме хотели. А в придачу – странное поведение моих собственных телохранителей. Не помню, сегодня на виселице пара свободных мест есть? А то вон смотри, один стреляет, когда не надо, второй отказывается выполнять приказ своего командира…

– Как – зарезать? Кто?! – вычленил главное из ответа Аркадия атаман.

– Да вот он лежит, – попаданец нагнулся, брезгливо вздрогнув – крови натекло изрядно и очень быстро, – и повернул тело неудачливого убийцы на спину. Как он и опасался, выстрел телохранителя оказался убийственно точным.

«Чёрт! Куда же этот хренов снайпер попал, что вся кровь из тела через рот вылетела чуть ли не с космической скоростью?»

Террорист выглядел безмятежным и умиротворённым, несмотря на уродливую кровавую маску, закрывавшую пол-лица. Если бы не эта жуткая маска, то и не скажешь, что человек погиб в бою.

– Чёрт, и ведь не расспросишь его теперь.

– Так это не ты стрелял?

– Да зачем мне в него стрелять, если я его уже обезоружил?! Вон тот придурок, если не хуже, постарался. Очнётся, поспрашиваем его, чего это он вздумал стрелять. А другой дурак – ну и телохранителей мне, блин, выделили – отказывается выполнять мои приказы!

Впавший в состояние ступора кавказец по-прежнему стоял в проходе, загораживая его. Из-за спины его уже выглядывали казаки из охраны Петрова. Поняв, что с кавказцем сейчас говорить бесполезно, Аркадий через его голову попросил казаков вытащить обоих своих незадачливых охранников во двор, что они мигом и сделали.

Навозно-селитряную проблему пришлось оставить на потом, занявшись оперативно-разыскными мероприятиями. О которых, если честно, Аркадий знал сугубо из кино и художественной литературы. Да, опытный разыскник в прошлом тоже не помешал бы…

Демонстрация покойника всем присутствующим с одновременным опросом: «Кто его или о нём что-нибудь знает?» – дала немного. Выяснилось, что официального статуса в атаманском доме он не имел. Назвался Иваном, мелькал то тут, то там. Помогал иногда слугам или казакам в хозяйственных делах. По воспоминаниям говоривших с ним людей, по-русски изъяснялся с черкесским акцентом, но на попытку поговорить с ним по-кабардински ответил на русском языке. Производил впечатление безвредного и благожелательного человека. В первый раз появился дня три назад.

Допрос Тараса Швыдкого (Быстрого), «недоделанного ганфайтера», дал ещё меньше. Взятый за умение быстро и точно стрелять, парень увидел борьбу охраняемого колдуна с каким-то неизвестным и, как только покушавшийся упал на пол, немедленно выстрелил. Разумеется, в покушавшегося.

Аркадию пришлось несколько раз формулировать вопрос: «С какой целью он стрелял? Убить или подранить?» Ещё не пришедший в себя, вероятно недалёкий от природы, Тарас соображал очень туго, отвечал невнятно и понимал простейшие вещи в лучшем случае с третьего раза. Складывалось впечатление, что никаким подсылом он не был, а убийство уже обезвреженного киллера совершил по глупому рвению. Думать, судя по допросу, Тарас не то чтобы совсем не умел, но не любил – наверняка.

Произведённый позже тайком допрос под гипнозом подтвердил выводы попаданца. Старательный дурак может оказаться вреднее умного шпиона. Аркадий вспомнил «подвиги» Мехлиса во время Великой Отечественной войны и расследование в отношении своего телохранителя прекратил. Добился только перевода его в Темрюк, не желая больше подвергаться риску пребывания рядом с вооружённым идиотом.

«И что теперь мне делать с остальными телохранителями? Проверять их на ай-кью? Так разве чёрт знает, как это можно сделать! Вспомнить с помощью Ивана какой-нибудь опросник? Да они там ни хрена не поймут, нужно будет переводить его на реалии этого века… хрен знает как. В общем, посоветуюсь с сотником, он своих людей знает лучше меня, попрошу убрать самых тупых и… наверное, это всё, что можно сделать без неуместных затрат сил и времени на этот вопрос».

Труп незадачливого убийцы показали и всем джурам, и охранникам дома Москаля-чародея. Выяснилось, что он пытался несколько дней назад проникнуть во двор, но был остановлен и отослан прочь.

«Ну хоть здесь – всё слава богу! Уж что-что, а пускать всякую неизвестную сволочь в мой дом ребята точно не будут. Правда, сволочь бывает и очень известная, а оттого – особенно опасная… но это уже совсем другой вопрос».

Все попытки узнать, кем был послан убийца, кончились ничем. Пришёл неизвестно кто неизвестно откуда, и смерть замела все следы в его прошлое. Учитывая, что за три дня у него была наверняка не одна возможность убить такого известного казацкого атамана, как Калуженин, вряд ли стоило сомневаться, что мишенью его был конкретно попаданец. Нетрудно было догадаться, кто его послал, но… стараниями Швыдкого ниточка к заказчику была отсечена, а догадки – не повод для каких-либо дипломатических демаршей. Поэтому неудачное покушение приписали иезуитам. У Аркадия не было (по крайней мере пока) мании величия, и он понимал, что иезуиты не то что не замышляют на него покушений, они о его существовании вряд ли знают. Но к концу первой трети семнадцатого века этот католический орден так успел «прославиться» в Малой Руси, что на него можно смело было сваливать любое преступление. Причём чем оно кровавее и подлее, тем в причастность к нему иезуитов легче поверили бы. Возникшую же проблему слишком много возомнившего о себе кабардинского князька решать надо было тихо. Среди потенциальных союзников Кабарда входила в число важнейших для возникающей Вольной Руси.

Уже позже на собрании нескольких характерников была предопределена скоропостижная смерть князя Чегенукхо от прилетевшей издалека пули. Для воплощения этого предопределения в жизнь в Кабарду было послано несколько пластунов. Два – для убийства, остальные – для распространения слухов о найме братом погибшего князя стрелков в Трапезунде. Обозлённые, обиженные на гордецов люди охотно поверят в эту сомнительную выдумку.

Попытка Аркадия вынудить атамана Петрова организовать себе приличную охрану к успеху не привела. Калуженин категорически отказался ограничивать свободу доступа к собственной персоне.

– Бог не выдаст – свинья не съест! – фаталистично отреагировал он на уговоры попаданца. – А ежели я от людей буду прятаться, то какой же я тогда атаман? Не-е, казаки того, кто от них за сторожей хоронится, своим атаманом признавать не будут.

Аркадий подумал и согласился с таким мнением. Более того, использовал похожую аргументацию для сокращения числа собственных сопровождающих. Толку от них при нападении вражьего подсыла, как показала практика, – ноль, а ославить трусом его вполне могут.

Представить себе казака без сабли и коня невозможно. И сами они, тому масса исторических примеров, наличие у себя сабли и коня («без коня казак кругом сирота») считали обязательным. Правда, существовала ещё голота, не имевшая не то что лошади – штанов, но и самые бедные мечтали о сабле и коне. Точнее, минимум одной сабле, их могло быть несколько, на разные случаи жизни, и минимум одном коне. Впрочем, одной лошади для участия в конном походе было недостаточно. Выведенные от татарских, казацкие отличались удивительной выносливостью и неприхотливостью, но… имели невысокий рост и уступали кавалерийским лошадям Европы в силе. Поэтому в поход казак шёл с двумя или тремя. Как и их обычные противники – татары, имевшие ещё более мелких (но и более выносливых) лошадей. Однако… воспевая коней и сабли, гордясь ими, казаки воевать предпочитали на своих двоих. И, отправляясь на перехват людоловских чамбулов конными отрядами, сильно снижали свой боевой потенциал.

В общем-то, благодаря огромному преимуществу в вооружении казаки превосходили татарских воинов и в конном строю, а уж пастухов, призванных своими мурзами в этот набег… Большинство в чамбулах не имело ни дальнобойного лука, ни приличного защитного вооружения. Даже сабли, самые простенькие, были далеко не у всех, многие пошли в набег со слабосильными охотничьими луками и дубинками. Единственное, что у них было в достатке, – лошади. Менее чем на трёх в набеги не ходили.

Мурзы, затеявшие по жадности и глупости эту авантюру, рассчитывали на отвлечённость казаков кавказскими делами и их конфликтом с польскими властями. Они не учли, что реестровцев и гнездюков, имевших на землях, подвергшихся нападению, хозяйства, их набег заденет самым серьёзным образом. Отразить набег казаки не успели, но на перехват людоловов в пограничье вышло больше трёх тысяч всадников. Для многих из них успех этой войсковой операции был важен воистину жизненно – они надеялись выручить попавших в полон своих родных и близких. Несколькими отрядами они шли с запада.

А с востока двигались донцы, а также запорожцы из таборов возле Азова. Более трёх тысяч плюс несколько сот черкесов, пожелавших принять участие в мероприятии. Перехват людоловов – это не только благородное и патриотичное дело, но и очень прибыльное. Если пленники выручались безвозмездно, то награбленное налётчиками имущество и скот считались законной добычей спасителей. Да и прекрасные татарские кони, которых в людоловских чамбулах было много больше, чем грабителей, стоили немало.

Более чем двойное превосходство казаков и черкесов в числе, просто несопоставимое, – в военной мощи ничего не гарантировало. Вынужденные прервать набег из-за участившихся столкновений с панскими карателями татары имели много дорог, перекрыть такую протяжённую границу очень нелегко. С другой стороны, далеко не все дороги удобны, особенно если идёшь с пленниками и добычей. Степь – не гладкий стол, каким иногда кажется невнимательному взгляду. Пересекающие её реки, овраги и балки непроходимы для всадников и могут легко превратить дорогу в западню для небрежного путника. Хотя… кто знал степь лучше всех? Риторический вопрос, подразумевающий ответ – татары. Даже казаки были здесь гостями, пусть привычными и частыми, но пришельцами. Ногаи здесь жили, и для них, кочующих по ней со стадами, знать её было так же важно, как иметь возможность дышать. Вопрос был в том, удастся ли казакам (среди которых было немало этнических татар) угадать пути отхода чамбулов.

Зарываться далеко в Малую Русь ногаи не решились. Пройдясь частым гребнем по ближайшим к степи районам лесостепи, двинулись обратно. Не пытаясь взять укреплённые местечки. Без обычного прикрытия туменов крымского хана, в этот момент воевавшего со своими османскими покровителями, людоловы чувствовали себя особенно уязвимыми. Но… уж очень пограбить хотелось. Среди всего прочего они разорили несколько имений Вишневецких, недавно поставленных на подаренных им королём землях Левобережья Днепра. Весьма неосмотрительный поступок, несмотря на богатую добычу, взятую там. Магнаты смогли быстро отреагировать, отправив в погоню один из карательных отрядов, наводивших «новый панский порядок» среди живших на Левобережье людей. Неожиданное превращение их в рабское состояние вызвало среди обитателей «щедрого королевского подарка» отнюдь не радость. Панских управителей встречали совсем не хлебом-солью и цветами. Люди, жившие под страхом татарских набегов, имели гордый нрав и много оружия, в том числе – огнестрельного.

Собравшись все вместе, татары вполне могли дать бой нескольким сотням драгун, преследовавшим их, и с приличными шансами на успех. Но и с неизбежно большими потерями. Пришли же они на эти земли грабить, а не героически погибать, поэтому, пока наиболее умелые воины отвлекали преследователей, сбивали их со следа, основная часть грабителей пошла на юго-восток, желая сохранить свою добычу и доставить её в родные кочевья. От карателей они ушли, от запорожцев и реестровцев увернулись, да вышли прямо на большой отряд донцов и черкесов под командой атамана Дениса Григорьева.

Двигался в родные степи чамбул медленно, не было у грабителей возможности нахапать нечто дорогое, но негабаритное и нетяжёлое. Хватали всё мало-мальски имевшее ценность. Отсюда и разросшийся обоз. Селянских коров и овец гнали их бывшие хозяева, бредущие теперь под нагайками людоловов в рабство. Пленники же везли на своих возах бывшее своё или соседское имущество, показавшееся нужным налётчикам. В хозяйстве, как известно, всё может пригодиться. Для мурз и беев нехитрый крестьянский инвентарь интереса не представлял, но и они не считали себя обделёнными.

Под особой охраной шёл в кочевья табунок породистых венгерских лошадей, захваченных в магнатском имении и радовавших глаз своей длинноногой стройностью. Для людей, учившихся ездить на лошади раньше, чем ходить, – огромное сокровище. Также повышенным вниманием пользовались девушки-подростки – главный по стоимости товар людоловов. На Востоке очень высоко ценили нетронутых девушек и хорошо за них платили. Именно русские и черкесские красавицы были главным украшением гаремов. Девушек везли на лошадях, некоторых, заподозренных в попытке себя изуродовать, связанными. Куда хуже приходилось их старшим сёстрам, уже успевшим выйти замуж. Женщин и мужчин гнали пешком, без особого сожаления добивая ослабших или слишком строптивых. На ночных привалах рядовые людоловы не стеснялись оттаскивать приглянувшихся молодок в сторону и там насиловать, а их несчастные мужья и родственники сходили с ума от бессилия. Проигравший платил во все времена, а что он при этом чувствовал – было сугубо его проблемой.

Самый опасный участок пути, как посчитали мурзы, был пройден успешно. Погоня кинулась прямо на юг, где-то там же их пытались перехватить запорожцы, а перегруженный добычей чамбул ушёл на юго-восток. Проигрыш во времени – выигрыш в безопасности, посчитали людоловы. И просчитались. Не учли изменившейся военно-политической ситуации. При всей занятости на Кавказе свободных бойцов на Дону было в избытке. Верховские казаки в большей части донских авантюр этого года участия не принимали, а в добыче нуждались. Не имевшие своих лошадей бедняки получили их в долг от своих более зажиточных соседей (за будущую добычу), и это увеличило мобилизационные возможности казаков. К тому же в Области Всевеликого войска Донского сосредоточилось как никогда много запорожцев и черкесов. Поэтому на перехват чамбула вышло несколько больших отрядов.

Денис Григорьев был уже достаточно известным казаком и атаманом, три года назад он имел честь возглавлять станицу в Москву. Под его началом было около полутысячи казаков с верховьев Дона, большей частью опытных воинов, и чуть больше четырёхсот черкесов, в основном бжедухов, чэмгуйцев и, как ни странно, – натухайцев. Странно потому, что боевые действия казаки у Темрюка вели именно с натухайцами. Однако некоторые роды этого племени посчитали казацкое вторжение прекрасным поводом для передела земель и отмщения за старые обиды. Отряд втрое уступал чамбулу дивеевцев, но без страха вышел на охоту за людоловами. Ведь у ногаев в набег вышли почти сплошь пастухи, казаки об этом уже знали. Сопоставлять же боевые качества черкесских рыцарей, у которых и кони были прикрыты кольчугами, и имевших по нескольку огнестрелов казаков с табунщиками… да ещё и боевого опыта у черкесов и донцов было несравненно больше… в общем, не было смысла сравнивать. Имели основание охотиться за добычей подчинённые Григорьева, невзирая на численное преимущество противника.

Не обошлось и без счастливого (или несчастливого, смотря с какой стороны посмотреть) случая. Передовой дозор людоловов выбрался на холм одновременно с куда большим отрядом казаков (им пленников охранять нужды не было), также возжелавшим с него осмотреться. В короткой ожесточённой стычке весь татарский дозор был уничтожен полностью, никто из него не успел предупредить своих об опасности. Зато казаки и черкесы смогли организовать неожиданную атаку медленно передвигавшегося людоловского табора (табора не в военном, а скорее цыганском смысле) сразу с трёх сторон. Активно подбадриваемая нагайками масса людей и скота двигалась всё же медленно, и ногаям приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы эта скорость не снижалась. О безопасности заботились дозоры – вырезанный передовой, боковые и арьергардный. Так что в бой из чамбула кинулись только боковые дозоры и две сотни охранников мурз, уже не пастухов, а настоящих воинов. Немалая часть именно воинов смогла пробиться сквозь растянутую атакующую линию противника и уйти в степь, никем не преследуемая.

Сосчитай ногаи врагов – их атаковало менее тысячи человек, – успей они выстроиться для боя, и некоторые шансы отбиться у них были. Скорее призрачные… однако чего в истории не случалось. Но вражеская атака была неожиданна, воинов среди людоловов на сей раз было мало… в бой вступила едва десятая часть ногаев. А в таборе пытались сопротивляться всего несколько десятков человек. В основном – тугодумы и глупцы. Остальные, благоразумно побросав всё, что можно, стремительно дали дёру. И почти половина смогла уйти от погони. Могло спастись и большее число, однако быстро выбраться из толчеи чамбула повезло далеко не всем, а в скоростном рывке ногайские кони казацким, не говоря уже о черкесских, заметно проигрывали. За что расплатились головами их всадники. К досаде победителей, вся верхушка чамбула успела смыться, у богачей кони были, естественно, куда лучше, чем у табунщиков. Отряд Григорьева также проявил рассудительность и погоней за беглецами увлекаться не стал. Кому-кому, а казакам и черкесам об умении татар устраивать засады своим преследователям рассказывать не было нужды.

В плен брали только тех, кто сам сдавался. С одной стороны, очень уж не любили людоловов и на Дону, и в Черкессии. С другой – на юге России, где казаки нередко сбывали пленников, татар покупали неохотно. Какому помещику нужен крепостной, способный в любой момент угнать лошадей и через сутки оказаться уже в сотне вёрст от поместья? Лови потом в поле ветер… Однако сдавшимся немедленная смерть не угрожала. Османские суда, приплывавшие торговать в Азов, никто не грабил, а на татар запрет вывозить пленников в султанат, в связи с особыми планами по их использованию в будущем году, не распространялся. Турки охотно выкупали татар, платя немалые деньги. Да и без турок убивать крепких мужчин было бы глупостью. На Дону образовался жестокий дефицит бурлаков. Благодаря разрешению царя казакам торговать на Руси, а русским – на Дону торговля между Россией и Доном выросла в разы и продолжала стремительно увеличиваться дальше.

Помимо обычных для казаков товаров: солёной рыбы, рабов и добычи – появились новые, весьма интересные для южнорусских купцов. Прежде всего – соль. Точнее, дешёвая соль. На Руси никогда не было её избытка, и везти такой товар можно было сотнями пудов. Скупившие пленников могли себе позволить и эксперимент по завозу в Воронеж каменного угля. Топлива в лесостепи, особенно в суровые зимы, не хватало, дотащить барку с углём рабам было вполне по силам.

Активизировались не только русские «гости», но и казачьи воротилы. Не только голота была на Дону, уже тогда там имелись и богатеи. Например, основатели Черкасска, выкупившие землю под него у ногайского мурзы в шестнадцатом веке Жученковы, уже сменившие свойственный караимам иудаизм на православие, Ефремовы, казаки армянского происхождения, Шапошниковы[16], также имевшие караимские корни. Срочно строились новые барки для торговли, благо для них такие огромные деревья, как для стругов, нужны не были. Чрезвычайно востребованной стала продукция двух вошедших в строй лесопилен, спешно начали сооружать ещё несколько новых, ведь большая часть продукции первых двух шла на военную верфь. Перспективы собственного обогащения сильно снизили настрой богатеев на конфликт по поводу разрешения земледелия на новых землях. Проигрыш в том, что голота становилась много менее зависимой, с лихвой компенсировался грядущими невиданными прибылями.

А в Черкессии, в связи с устроенной казаками блокадой торговли рабами с Османской империей, своих рабов не знали куда сбыть. Точнее, знали и уже везли, в Россию и Персию, но не любят люди ломать свои привычки. Попытки сбыть рабов в Синоп или Трапезунд продолжались, как и нередки были перехваты казаками судов с пленниками. Крейсировавшая вдоль черкесских берегов казачья эскадра помимо слаживания действия кораблей для боя пресекала нежелательную торговлю. Не покушаясь на другие виды товаров. Полностью уничтожать османское судоходство на Чёрном море было ещё рано.

Жителей нескольких прибрежных городов такое положение сильно раздражало и удивляло. Они считали себя подданными сильнейшего из государей мира, а тут какие-то разбойники прерывают налаженные связи с метрополией! Наиболее умные начали из этих городов перебираться в Малую Азию, пока казаки не перекрыли с ней сообщение совсем и не захватили все порты кавказского побережья вслед за Азовом и Темрюком. Никто из этих умников не сообразил, что такая предосторожность может оказаться недостаточной. Те же Синоп и Трапезунд казаки уже грабили и палили не один раз, а на малоазиатском побережье вне городов осмеливались жить только греки-христиане, которых казаки обычно не обижали. Если уезжаешь от казаков, стоит ли селиться в достижимом ими месте?

Гул мотора стремительно нарастал, и Аркадий поднял голову, высматривая в выцветшем от жары небе его источник. Напрягать зрение ему не пришлось, невысоко над головой пронёсся истребитель. Судя по очертаниям и крестам на крыльях и хвосте – сто девятый «мессер», наши лётчики называли его «худым». То есть Аркадий знал, что на самом деле этот знаменитый истребитель назывался несколько иначе, но название «Мессершмит-109» стало уже народным, нарицательным, можно сказать, и германизировать свою речь ему не хотелось. В конце концов, кто кого победил? Он скосил взгляд на себя и обнаружил, что одет в устаревшую бог знает когда гимнастёрку без погон, но с петлицами.

«В сорок первый попал! Вот б…ь! Господи, за что?!»

Далеко «мессер» не улетел, развернувшись в крутом вираже, понёсся прямо на него, одновременно немного снижаясь. Огляделся: вокруг него была сухая степь, покрытая лишь выгоревшей на жарком солнце травой. Неправдоподобно гладкая и ровная равнина, до самого горизонта. «Пи…ц!» – подумал несчастный попаданец. О любви доблестных пилотов люфтваффе охотиться за беззащитными людьми, не обязательно военными, знал и всегда удивлялся: почему их не внесли в число военных преступников? Ох и либералом был товарищ Сталин…

На крыльях атаковавшего его самолёта появились язычки пламени.

«Уже стреляет!»

Прекрасно понимая, что от пулемётов «мессера» ему здесь ни спрятаться, ни убежать не удастся, он тем не менее не стал изображать из себя неподвижную мишень. Прыгнул в сторону, упал на землю и покатился по ней.

Удар спиной и головой о твёрдую поверхность на несколько секунд дезориентировал попаданца, он немного повозился, выбираясь из чего-то, оказавшегося шерстяным одеялом, и наконец сообразил, что, уворачиваясь от приснившегося «мессера», свалился с кровати. А пребывал он по-прежнему в Азове тысяча шестьсот тридцать седьмого года. Конкретнее, в спальне своего собственного дома в новой донской столице.

От души вслух высказав всё, что смог вспомнить подходящего для такого повода, встал и, бросив одеяло на кровать, подошёл к окошку. О бычий пузырь в нём (прозрачное стекло осталось в прекрасном далёком) шумно ударился здоровенный шмель.

«Так вот кто виноват в приснившейся мне мути! Шмель гудит, а у меня во сне возникли ассоциации с гулом самолётного движка. Понятно, но… обидно. Почему кому-то от гудения пчелы снится тигр, атакующий голую красотку[17], а мне – охота нацистского истребителя на меня любимого? Да ещё без шансов выжить при такой атаке. Несправедливо это как-то. Пусть я и не гений, мягко говоря, но могло бы присниться… ну хотя бы… что-нибудь нейтральное. Ну… трактор в поле дыр-дыр-дыр[18]… правда, за мир выступать мне не с руки, общество здесь уж очень… специфическое. Не поймут. И так редко вспоминаю свои сны, но уж если вспомню… лучше бы спать совсем без снов. Хотя вроде бы читал, что это невозможно».

Судя по теням во дворе, утро только вступало в свои права, совсем недавно оттеснив в этих местах ночь. Можно было бы подремать ещё часок, колдунам вставать спозаранку необязательно, но Аркадий понимал, что уже не заснёт, и поплёлся во двор умываться. Дел, как обычно, было невпроворот, не стоило терять время.

После активной разминки и утренней тренировки пошёл в металлообрабатывающую мастерскую. Вообще-то ЭТО называть мастерской было рановато. Ветряк, рядом устройство для работы станков с помощью лошадей (ветер переменчив и ненадёжен), несколько сараев, вблизи строятся капитальные строения, будущие цеха. Здесь можно было порадоваться высокому темпу стройки, если бы… не очередная нестыковка. Прозрачного стекла здесь по-прежнему делать не умели, а какой смысл сооружать цеха, в которых будет темно? Аркадия уже информировали, что для придания прозрачности стеклу нужен поташ, и он озаботил людей его доставкой, но пока решил сам экспериментов не проводить. Вот-вот должны были подъехать два мастера-стекольщика, один из Чехии, другой из Данцига.

«Чем самому морочиться, пусть лучше профессионалы делом займутся. А то пока я найду нужные пропорции, пока научусь делать самые простейшие вещи… сколько времени и бабла в трубу улетит! Н-да, не повезло казакам, неправильный к ним попаданец залетел, бездарь и незнайка. Но, пока нет другого, энциклопедиста с золотыми руками, будем делать то, что сможем».

За последнее время группа мастеров металлообработки увеличилась. Среди запорожцев нашлись чех и немец (или австриец, рассказывать о своём прошлом многие казаки не любили), у донцов – москвич, все с опытом работы на токарных станках. Пока оставалось удовлетвориться стремительностью возведения цехов и заливкой фундаментов под станки. Повертевшись в зародыше казацкой промышленности и осознав собственную ненужность на данный момент, он решил забить болт на прогрессорскую деятельность и хоть полдня качественно отдохнуть.

«Характерное выражение: «Забить болт». То есть плюнуть на качество работы, можно сказать – загубить её, ведь болт надо вкручивать, забитый, подобно гвоздю, он будет имитировать прикрепление чего-то к чему-то, а не реально скреплять их. А ведь в советское время забивание болтов на предприятиях было нормой, вот и сыпалось у нас всё, за сборкой чего не наблюдали компетентные органы. Кстати, в реале чем дальше от времён Берии, тем всё менее и менее компетентные. Вот был человечище… его бы сюда вместо меня».

Организовать шашлык на лоне природы у берега реки оказалось куда легче, чем налаживать технологические процессы. Возможно, потому, что попаданцу приходилось это делать и в прошлой жизни? Конечно, не замоченная предварительно в вине баранина не соответствовала тем, прежним «гостам» выездов на пикник. Но под кислое грузинское винцо и такой шашлык пошёл хорошо. Сделавшие большую часть работы джуры получили свои порции и отошли в сторонку, а их начальник принялся «думу думать». Попаданец объявил о желании обдумать важные вопросы и попросил не мешать ему. На самом деле ему хотелось передохнуть от замучивших его своей невыполнимостью проблем. Нервная система не выдерживала нагрузок, не столько физических, хоть и они были немалыми, сколько моральных и умственных. Не чувствовал в себе сил и знаний для поворота мировой истории Аркадий, не ощущал себя подходящей по масштабу личностью.

«Насколько мне легче было бы действовать в образе царя… Да, не случайно альтернативщики так любят переносить своих героев в царей или наследников. И я, помнится, воображал себя в прошлом не в собственном, кстати весьма неплохом, теле, а то Алексеем Михайловичем, то Николаем Павловичем, то Александром Александровичем или его незадачливым наследничком. Н-да, мечты, мечты…»

Тут попаданец вдруг сообразил, что никогда не пытался поставить себя на место Петра I или Сталина.

«Эээ… а почему, собственно? Уж чего-чего, а ошибок, причём самых диких и кровавых, эти люди наворотили как никто другой. Однозначно хуже только Катька-бл…ь, обрушившая в рабство больше миллиона русских и распаскудившая дворянство. Однако воображать себя на месте дамы… не та у меня ориентация. Вот поставить себя на место её муженька… впрочем, мысль была не о том. Пётр и Сталин были настоящими мужиками. Почему я не ставил в мечтах себя на их место? Ведь исправлять там было чего ого-ого сколько и… странно».

Попаданец попытался проанализировать свои былые мечтания и пришёл к выводу, что, даже крайне недолюбливая вышеозначенные исторические персонажи, отрицательно к ним относясь, он всегда инстинктивно ощущал огромность их личностей, несоразмерно большую, чем его собственная.

«Становиться на место гиганта, пусть и затоптавшего по злобе миллионы… неуютно. Сразу ощущаешь, что он-то великан, а я-то, особенно в сравнении с ним… да какое может быть здесь сравнение?»

Сидя недалеко от берега Дона, Аркадий только сейчас обратил внимание, насколько оживилась экономика этих мест. На реке стояли десятки, а то и сотни барж и морских судов. Если прибавить и видневшиеся вдали силуэты кораблей, можно было сказать, что Азов стал сладкой приманкой для купцов всего Черноморья. Причём не только расшивы из России, но и разнообразные посудины из Турции. Борясь с османской работорговлей, взаимовыгодный товарообмен с городами Блистательной Порты здесь всячески приветствовали и поощряли.

«Ха! Если не придираться к тоннажу корабликов, то выглядит это не хуже, чем Темза перед Лондоном. Интересно, к Азову времён османского владычества тоже приплывало столько кораблей? Надо будет у греков поинтересоваться. Нет, конечно, один галеон[19], пришедший к пристаням Лондона, мог бы разместить в своих трюмах треть всего, что есть во всех этих судёнышках. Но ведь и мы здесь меньше года. Впрочем… для серьёзного морского порта Азов не подходит однозначно. Вообще Азовское море для больших судов малопригодно. Слишком мелко. В идеале здесь и промышленность лучше не слишком развивать, известно, к чему это приведёт: превращению самого богатого рыбой водоёма в питомник медуз и гребневиков. Но с загрязнением окружающей среды пусть разбираются потомки, а нам надо искать глубоководный порт на Чёрном море. Кавказ для этого мало подходит. Черкесы, даже союзные, – не слишком удачное окружение для экономического центра. По крайней мере для главного. Но с крымскими портами, как и днепро-бугскими, придётся подождать. Воистину правы те, кто говорит, что «нет ничего хуже, чем ждать и догонять». А нам приходится это делать одновременно, да ещё сражаясь на трёх фронтах. Но что толку ныть? Можешь – делай, не способен – рабы здесь в немалой цене, быстро захомутают и пристроят к делу. Например, к веслу каторги».

С огромным удовлетворением попаданец отметил, что идея многокорпусных судов на Дону не умерла, а процветает и развивается. Правда, теперь это не суда, собственно, а лодки, долблёнки-каюки. Обретя балансир, они стали несравненно более остойчивыми и грузоподъёмными. Учитывая важность рыбной ловли для казаков – очень нужное изменение. Каюк успел уже войти в пословицы как символ смерти, теперь на нём можно было выходить и в море. Пока, кстати, самое рыбное море мира.

Велев джуре прибраться на месте пикника, Аркадий взгромоздился на коня и поехал в объезд города, к западным воротам Азова. Сегодня после обеда к ним должны были прибыть люди, освобождённые из татарского полона. Аркадий хотел сговориться с какой-нибудь матроной, не пожелавшей возвращаться в родное село, о пригляде за стиркой, уборкой и готовкой в доме. Всё больше ощущалось, что в нём не хватает женской руки. Попытка купить себе пленницу пока удачей не увенчалась. Все предложенные на продажу казались ему либо малолетками, либо не привлекали физически. А уж если выкладываешь немалые деньги, хочется видеть рядом с собой приятную на глаз и ощупь особу. Рассчитывать, что в караване освобождённых найдётся симпатичная молодуха, было глупо, среди казаков-освободителей хватало холостяков, за время путешествия всем хорошеньким незамужним девушкам и вдовам наверняка уже вскружили голову лихие всадники. Оставалось сожалеть, что не было возможности последовать за дружбаном Срачкоробом, бросившим всё и махнувшим на перехват людоловского чамбула. Да и всадником Аркадий на данный момент был… ну, в общем, не будем о грустном. Конечно, за проведённое в семнадцатом веке время он научился держаться в седле куда увереннее, чем раньше, но не настолько, чтоб гоняться по степи за людьми, которые проводят на коне большую часть жизни.

Подъехав к западным воротам, Аркадий убедился, что успел вовремя. Пылевое облако, поднятое тысячами людских и конских ног, медленно, но верно приближалось. До темноты они все должны были успеть дойти до новой донской столицы. Первым делом спешился, пребывание в пределах досягаемости челюстей Гада напрягало, завёл неспешный разговор с куренным[20], возглавлявшим охрану ворот. Ждать долго не пришлось, самые нетерпеливые из приближавшегося каравана прискакали вскоре. Среди них был и Срачкороб. Он, чуть замедлив ход жеребца, птицей слетел с седла возле Аркадия. Друзья обнялись, побили друг друга по спинам. Над Срачкоробом образовалось облачко пыли. Степь весьма некомфортна для путешествующих по ней осенью.

Возможно, со стороны высокий и широкоплечий Аркадий и маленький и тощий Срачкороб смотрелись комично. Но несмотря на страстную любовь к шуткам и подколкам («Ради красного словца не пожалеет и отца!» – это именно о них), никто из казаков с издёвками выступать не поспешил. Не нашлось среди присутствующих лихача, желающего посоревноваться в этом с двумя колдунами, особенно со Срачкоробом, уже причисленным к лику оных. И казакам нельзя отказать в логике. Если водится всё время с колдунами, если делает что-то невиданное и страшное, то кто ж он тогда такой, как не колдун.

После обмена, на радостях после разлуки, несколькими восклицаниями и междометиями Аркадий обратил внимание на средство передвижения друга.

– Слушай, Юхим, где это ты такого знатного жеребца себе добыл? Неужто теперь ногаи на таких конях в походы ходят?

– Ну, положим, ногайские мурзы (Срачкороб сам был родом из знатной ногайской семьи) всегда на хороших лошадях ездили. У меня в молодости и получше кони были. Но этого жеребца ногаи добыли в Малой Руси. Они целый табунок гнали, видно, какой-то пан собрался лошадей венгерской породы разводить, да не снабдил хорошей охраной. Теперь я на нём буду ездить.

Аркадий, не скрывая своего восторга, обошёл вокруг жеребца. Пусть не вороной, а гнедой, он смотрелся, на его взгляд, куда лучше, чем его собственный чистопородный кабардинец Гад. Главное преимущество Срачкоробова коня было в росте, высокому попаданцу нравились ТОЛЬКО рослые лошади. И сколько бы его ни убеждали знающие люди, что его Гад – лучше и дороже, ему хотелось пересесть на более высокого и, очень желательно, на более спокойного жеребца.

– А характер у него как, злой?

– Злой? – Юхим привычно полез чесать затылок, простенький вопрос оказался для него неожиданным. – Да… нет. Как для жеребца – он ничего себе, поспокойнее твоего будет. Хотя… жеребец всё-таки, не мерин. Им злобиться полагается.

– Слушай, друже, а давай поменяемся. Ты мне этого жеребца, а я тебе две кабардинские кобылы, любые на твой выбор из моего табуна.

Аркадий предложил и про себя испугался, что сделал слишком скромное предложение, невыгодное для Срачкороба.

«Чёрт! Надо было трёх предлагать! Ладно, он меня знает, жлобом не посчитает, если что – прибавлю ещё кобылку для обмена».

Юхим прищурился и как-то нехорошо посмотрел на друга.

– Что, моего жеребца хочешь?

– Хочу! – искренне признался попаданец.

– Очень хочешь?

– Хм… – чувствуя в этом переспрашивании какой-то подвох, что в общении со Срачкоробом весьма чревато разными… последствиями, Аркадий подтвердил своё желание выменять коня у друга: – Ну… неслабо.

– Тогда отдай мне за него не кобыл, а… – Юхим оглядел настороживших уши слушателей. – То, что у тебя в пещере в руке было. Ну… в самом начале, когда Иван факелы найти не мог.

Несмотря на иносказательную, из-за присутствия посторонних ушей, форму запроса, Аркадий прекрасно понял друга. Тот просил за коня стоимостью в несколько тысяч баксов зажигалку ценой в несколько гривен. Попаданец почувствовал себя торгашом, выменивающим на стеклянные бусы у дикарей алмазы.

«Хотя… кто-кто, а Срачкороб уж точно не дикарь и не дурак. И дело не в том, что он успел получить высшее исламское образование, впрочем не пошедшее ему впрок, как и принятие христианской веры, кстати, характер… За свою жизнь он успел побывать во многих странах, спустить не одно состояние, так что…» – Аркадий несколько раз демонстрировал Юхиму свою зажигалку и знал, что того она чрезвычайно привлекает. Но что настолько, чтоб вспомнить о ней при посторонних… – «Видно, здорово он на неё запал. Да и это в двадцать первом веке зажигалка стоила несколько гривен, а сейчас, учитывая наличие в ней слабенького лазерного указчика-фонарика… аналогов ещё сотни лет не будет, если какого другого попаданца не занесёт. А уж какие шутки он сможет с её помощью сделать… а ведь придётся отдавать. И не столько из-за жеребца, сколько… уж если имеешь такую нужную для друга вещь – делиться надо».

– Ох и жук ты, Юхим. Добре, будет тебе, что просишь, только с некоторыми условиями. Сам понимаешь… А кобыл всё-таки возьми. Ну хоть одну, а то… эээ… нехорошо себя буду чувствовать.

– Согласен! И с условиями, не дурак, понимаю, и кобылу возьму, так уж и быть.

– О чём это вы говорите? – влез в разговор стоявший рядом и слышавший весь разговор молодой казак. Бедно одетый, голубоглазый и русоволосый, с наивным и открытым лицом.

– А оно тебе надо? – пристально глядя любопытствующему в глаза, спросил его попаданец.

Парень оказался либо невероятно нагл, либо непроходимо туп, потому что вместо того, чтоб завянуть и прикинуться листиком, он, поморщив немного лоб, ответил:

– Дык любопытно ж.

– Любопытной Варваре нос оторвали, – немедленно отреагировал Аркадий. – А ещё, если ты не знал, те, кто слишком много знают, плохо спят и недолго живут.

После чего повернулся к наглому новику спиной и обратился к Срачкоробу. Новик, видимо вразумлённый товарищами, к колдуну больше не приставал.

– Слушай, Юхим, а среди освобождённых женщин нанять какую-нибудь для ведения хозяйства не удастся? Пусть не молодуху-красавицу, а бабу постарше.

– Бог его знает! А зачем тебе это? От них, баб, одни несчастья. Казак должен любить только свою саблю острую да волю казацкую[21].

– Да я не для любви, хотя попадись подходящая – не отказался бы. Мне б бабу для стирки и уборки, ну и для готовки. Джуры часто такое наварят, что без вина в рот не пропихнёшь, а пить через день никакого здоровья не хватит.

– Казацкое брюхо должно всё переваривать. Но если хочешь, давай к Денису подъедем, может, он чего посоветует.

Брать в дом замужнюю Аркадий побоялся. За прелюбодеяние на Дону обычно казнили. Секс без супружества считался недопустимым, единственное исключение делали для овдовевших казачек, их грешки «не замечали». Иметь в доме, полном парней и молодых мужчин, селянку – означало устроить провокацию для собственных джур. Защитить муж её не смог бы, но любая его жалоба могла привести к казни и жены, и любовника.

«Оно мне надо? Дьявол, получается, и мне самому не стоит заводить жену, во избежание… Не случайно подавляющее большинство сечевиков и донцов – холостяки. Есть, наверное, в этом какой-то кондовый, а также посконный и лапотный смысл. С другой стороны, здоровому, крепкому мужчине тесные отношения с противоположенным полом не просто приятны, а можно сказать – необходимы. Это же в нас природой заложено. И большинство атаманов жён имеют. Хреново жить в чужом, не родном для тебя мире. Естественные для его обитателей вещи кажутся странными или глупыми, а твои некоторые привычки могут стоить жизни. Хорошо, что я и в двадцать первом веке ходоком по бабам не был, а то давно сгорел бы, как шведы под Полтавой, никакие атаманы не отмазали бы».

Размышления попаданца по поводу нескладывавшихся отношений с женским полом прервал атаман Григорьев:

– Аркадий, вы, характерники, безумие лечить умеете?

– Смотря какое. Если лёгкое, то можем из него человека вытащить, ну а в тяжёлых случаях помочь может только Бог. Ну, может, ещё святые отцы, но мне со святыми встречаться не доводилось.

– А чёрт его знает, как сильно она с ума сошла! Боюсь – неслабо.

– Кто?

– Да баба одна из Малой Руси. Видно, татары её дом разорили и детей на глазах побили, вот она и того… Ну а когда они открыли, что гонят сумасшедшую, убивать не отважились, юродивых мусульмане так же почитают, как и мы, христиане. Вот и шла она на юг вместе с ними, никто её по пути не обижал, и так уже обижена дальше некуда. Мне сказали, что она как спящая всё это время шла, ничего не замечая. Даже освобождение из полона её не тронуло. Потухшая она какая-то. А тут… один черкес из тех, что к любой дырке пристраиваются, и попробовал завести несчастную в сторонку. Она-то, бессловесная, пошла-то. Так её как Господь оберегал: он сразу на степную гадюку напоролся, да до того неудачно, что через три дня похоронили. Теперь её в придачу и побаиваться стали. Ведьма, говорят. Глазищи, грят, чёрные, сглазить могёт. Ума не приложу, что с ней делать.

– Что, так плоха?

– Дык говорю ж, как будто спит наяву, ничего не видит. Ведут – идёт, посадят есть – ест, а сама по себе… нет, жить не сможет. Пропадёт. Непременно пропадёт.

«Не было печали, купила баба порося. Мне только чокнутой бабы для полного счастья не хватало. И вот атаман хитрец, послать его пешим маршрутом по известному адресу не могу. Сам себя человеком перестану считать. Придётся принять участие в устройстве её жизни. Если уж котят случалось пристраивать, то человека бросить в беде…»

Аркадий вслух выразил согласие помочь несчастной бабе, и её вскоре привели. Невысокая, по меркам двадцать первого века, на вид меньше метра шестидесяти, не фигуристая, с серыми какими-то волосами, судя по бровям и прядке, выбившейся из-под платка; тусклой, сероватой кожей, неопределённого возраста. На правильном, но невзрачном лице бросались в глаза огромные чёрные глаза. Совершенно безучастные. Пустые.

– Ты гляди, а ведь и правда на ведьму похожа! – отозвался, рассмотрев приведённую женщину, Срачкороб. Казаки из привратного куреня дружно перекрестились.

– Хрен его знает, кем была раньше, но сейчас она скорее овощ. Ну… репка там или тыковка.

– Да какая из неё репка, не говоря уж о тыковке? Морковка худосочная! – не согласился с другом Юхим.

– Пускай будет морковка. Всё равно нам её не есть. – И обращаясь уже к атаману: – Спасибо на добром слове, мы тогда пошли. Поспрошаю друзей-характерников, может, и сможем ей чем-нибудь помочь. Всего доброго!

– И вам не болеть.

Атаман Григорьев отправился к всё ещё бредущему в пыли каравану, а друзья повели нежданную подопечную к дому Москаля-чародея. Аркадию ехать на лошади, когда рядом идёт больная женщина, было неудобно, он пошёл пешком, благо недалеко, до размеров мегаполиса Азову было ещё расти и расти. Срачкороб пристроился идти рядом, женщина, будто робот, как-то механически передвигая ногами, пошла следом. Джуры с лошадьми в поводу отстали. То ли из деликатности, чтоб не мешать не видевшим друг друга несколько недель друзьям общаться, то ли не желая попадать под странный взгляд ведьмы.

Почему-то принято считать, что Первая мировая война разразилась в августе тысяча девятьсот четырнадцатого года. Н-да, не только журналистов можно смело связывать с древнейшей профессией. История, без малейших оснований претендующая на научный статус, не менее древняя и продажная. Сколько наивных людей было зашельмовано, затравлено за попытку сказать правду о старых, иногда даже о древних временах… Любой, кто начинает рыться в исторических источниках, быстро обнаруживает, что учебники истории не совсем… скажем так, правдивы. Если выражаться очень мягко и по-новомодному политкорректно.

В начале второй трети семнадцатого века в войну были втянуты почти все сколь-либо значимые страны мира. Но связанная с огромными жертвами война в Китае или то и дело вспыхивающая резня в Индии этот опус не затрагивают, посему ограничимся их упоминанием.

На западе Европы события в Северном Причерноморье заметили, но большого значения им не придали. И немудрено. Там вовсю полыхала Тридцатилетняя война, то и дело дополняемая менее значительными военными конфликтами.

Порадовались разгрому османского флота в Испании. Но… там хватало и других, более актуальных и драматичных проблем. Ещё недавно её храбрые и невероятно стойкие солдаты, инициативные и энергичные их командиры водружали свои знамёна всё над новыми землями. После смерти бездетного португальского короля оба пиренейских государства относительно мирно слились в одно. Но вот с королями испанцам катастрофически не везло. За полтора века они не позаботились сблизить объединившиеся государства едиными законами. Страна по-прежнему оставалась плохо стянутым подобием конфедерации. Объявляя себя владетелями большей части мира, испанские короли не удосужились навести порядок в собственном доме. Из обычаев и законов отдельных королевств, будто по наущению дьявола, для общего использования отбирались самые вредоносные для государства. Это не могло не привести к катастрофе.

Некогда могучий испанский флот били все, кому не лень. Испанцы уже несколько десятилетий воевали, без видимых достижений, с Голландией. Задавить вспыхнувший мятеж мог ещё герцог Альба, но ему помешал Филипп II. К тому же эта война высасывала из казны огромные деньги, приносила всё новые и новые поражения, и конца этому не было видно. Одно из богатейших если не в мире, то в Европе государств регулярно оказывалось на грани банкротства, положение в стране непрерывно ухудшалось. Не пошли впрок награбленные американские сокровища, вызвавшие невиданную по тем временам инфляцию. В Испании за сто пятьдесят лет деньги (ещё не бумажные, а золото-серебро-медь!) обесценились в бог знает сколько раз… В тридцать седьмом году испанцы могли реагировать на вторжение в принадлежавшую тогда им Бразилию голландцев только… словесно. Не было у них ни кораблей, ни войск, чтоб защитить одну из богатейших и обширнейших колоний. Самый могучий до недавнего времени флот мира превратился в несколько слабых и, как правило, многократно битых эскадр. От сохранившихся адмиралов и капитанов с боевым опытом часто требовали невозможного. Потом, за невыполнение нереальных приказов их наказывали вплоть до заключения в тюрьму.

Правили Испанией в то время два человека. Король Филипп IV, несмотря на внешность безнадёжного имбецила дураком не бывший, и герцог Оливарес, числившийся великим умником. Хотели эти люди для своей страны, конечно же, сделать как можно лучше, а вот получалось у них даже не как всегда. Потому как эти недальновидные господа втравили её, ко всему прочему, ещё и в тяжелейшую, совершенно не обязательную, абсолютно не нужную Испании войну с Францией. И без того перенапряжённая держава пошла вразнос, сразу в нескольких провинциях запахло гражданской войной. Испания под таким руководством уверенно превращалась из субъекта политики в объект поползновений для имеющих силы грабить.

Любопытно, что сходный дуэт, правивший в Париже, – король Людовик XIII и герцог-кардинал Ришелье, – уверенно выводил разорённую тяжелейшей гражданской войной страну в европейские лидеры. Хотя финансы у них пели грустные романсы, проблем в стране было вагон и маленькая тележка, Франция уверенно набирала политический и экономический вес. Несмотря ни на многочисленные заговоры, ни на бесчисленные восстания крестьян против растущих налогов. Забавно, что возглавляли восстания обычно подчинённые Ришелье – сельские кюре, искренне сопереживавшие ограбляемым налоговиками крестьянам. Первый министр неоднократно сокрушался, что вынужден увеличивать налоговый пресс на население, но война требовала всё новых и новых вложений. После ужаса вражеского нашествия в тридцать шестом тридцать седьмой год порадовал французов победами над ранее постоянно бившими их испанцами. Как на суше, так и на море. Впрочем, до разгрома врагов им было ещё далеко.

Правда, в конце года Ришелье пришлось поволноваться всерьёз. Ещё ранее его врагам удалось просунуть на роль духовника короля-иезуита Коссена, и тот начал при каждой встрече с королём вешать на министра всех собак. В этом ему активно помогала королева. Кардинал только что спас её от вынужденного ухода в монастырь из-за участия в антифранцузском заговоре, но «настоящая блондинка» ответила ему чёрной неблагодарностью. И Коссена, и королеву бесили протестантские союзники Парижа, они взывали к верности Людовика католической церкви и требовали от него отправить Ришелье в отставку, разорвать союзы с «еретиками». Однако, вопреки Дюма, король отнюдь не был дураком, и роль вассала Габсбургов, подразумевавшаяся при отказе от союза с протестантами, его не прельщала.

Именно в это время лягушатники начали поставку военных кораблей Османскому султанату и, что совсем удивительно, магрибским пиратам. Если османы были мощным противовесом врагу – Священной Римской империи германской нации (Вене), то пираты грабили прежде всего итальянцев и… французов. Этот мазохизм в особо извращённой и тяжёлой форме растянулся на двести лет, вплоть до завоевания стран Магриба в девятнадцатом веке. Именно лягушатники были одними из главных покупателей рабов у осман, за вёслами галер под лилейными флагами мучились тысячи восточных славян. Причём освободиться оттуда они могли, только сбежав. Если испанцы, также грешившие покупкой «наших», захватив османскую каторгу, освобождали рабов – у них даже появились казацкие части, – то французы были союзниками османов и в таких поступках замечены не были ни разу.

Кстати, именно посланники Ришелье долго уговаривали царя Михаила напасть на Речь Посполитую, чтобы высвободить связанные боевыми действиями с Польшей шведские войска для их участия в Тридцатилетней войне. При этом Москве обещали помощь со стороны шведов, не собираясь, естественно, это обещание выполнять. Русские для Парижа были досадной помехой, варварами, которых надо убрать из европейской политики, и рабами для галер.

Венеция хирела. Пик её славы и могущества был уже пройден, возможности к самостоятельной политике уменьшались с каждым десятилетием. В это время в республике доминировали купцы, живущие за счёт левантийской торговли. Призывы молодых и борзых к атаке на турок у дожа и большинства в сенате вызывали страх и ярость, так как война с Османским султанатом означала прекращение торговли с ним. Попытка поучаствовать в войне за мантуанское наследство закончилась сокрушительным разгромом венецианских войск имперцами. Однако военно-морской потенциал Венеции был по-прежнему велик. Её гребной флот оставался, вероятно, лучшим на Средиземноморье. Республика могла серьёзно помочь казакам в войне против осман, вот только подвигнуть её на вступление в войну было очень тяжело.

В Англии правил Карл I. Он был Стюартом, что звучит как приговор. Если Шотландии этот клан дал много ярких и сильных личностей, то в Англии их как будто кто сглазил. Пристойно смог проправить только посаженный на трон Елизаветой Джейкоб I. Его сын Карл, в отличие от других Стюартов-мужчин на английском троне, не был ни слабаком, ни дураком. Но политику вёл воистину стюартовскую, то есть идиотскую, причём в самой худшей её разновидности – идиотски самоубийственную. Я не психолог и не знаю, стремился ли он втайне от себя самого к смерти, но бесславный конец на плахе – закономерный итог всей его деятельности. Правда, гражданская война в Англии была ещё впереди, Кромвель пока скромный дворянин, а Карл ещё сидит на троне. На данный момент важно то, что Англия с каждым годом слабеет и всё менее способна к активной внешней политике.

Голландцы в это время находятся на пике своего могущества. Они отбирают Бразилию у испанцев, их корабли ходят по всем морям, доминируя на многих из них. Нидерланды богатеют и процветают, не подозревая о скором приходе толстого и пушистого северного лиса. В жажде сверхприбылей они затеяли войну на истощение с Испанией. Отказываясь заключать мир и выпускать фламандские суда по Шельде в море, они требовали от Мадрида разрешить им торговлю в испанских колониях. На что там, конечно же, пойти никак не могли. Зато на строительстве линейного флота деньги экономились. Вскоре знаменитым голландским адмиралам придётся вести эскадры из срочно переделанных торговцев против мощных линкоров. Славные флотоводцы некоторое время смогут одерживать победы даже при таком неравенстве сил, но сколько верёвочке ни виться… Уже через пару десятилетий Нидерланды будут жестоко наказаны, но пока они богаты, сильны и уверены в себе. Их адмиралы не без оснований считаются лучшими в мире.

Швеция продолжала свой бег по лезвию меча. Государство не было способно содержать и треть имевшейся у него армии. В стране непрерывно вспыхивали крестьянские бунты, всё заработанное тратилось на войну. Уже давно в шведской армии большинство составляли не шведы, а содержали её разграбляемые княжества Германии. Гибель харизматичного Густава-Адольфа подкосила планы по созданию шведской империи, но и взявший бразды правления в свои руки канцлер Оксенштерн лелеял обширные планы завоеваний. Искренне и сильно ненавидевший русских канцлер пока против России воевать не собирался. Зачем? От Балтики диких московитов оттеснили, вся балтийская русская торговля контролируется шведами, вплоть до изымания «лишних» товаров или людей, едущих в Московию. После поражения Михаила от поляков опасности с востока шведы не чувствовали.

Их привлекали богатые польские земли, но пока дважды бивший самого Густава-Адольфа Конецпольский был коронным гетманом, соваться туда было бы слишком рискованно. Тем более не все земли Германии были ещё разграблены. Учитывая, что империя потеряла всех своих известных талантливых военачальников, перспективы шведов после вступления в войну Франции выглядели весьма неплохими, хотя не всем шведским полководцам удалось добиться в тридцать седьмом году желаемых результатов. Поход Баннера в Чехию провалился. Вопреки уверенности Фердинанда III в исчезновении шведской опасности, поражение, точнее – разгром шведов под Нердлингеном тридцать четвёртого года остался в прошлом. Вскоре ему предстояло убедиться, что шведские пушки и мушкеты по-прежнему точны и скорострельны, а их полководцы лучше его собственных.

Зато в Германии и Чехии, на территории которых в основном протекала война, положение стало катастрофическим. Некоторые земли там превращались в почти безлюдные. В цветущем ранее Пфальце, например, сохранилась в лучшем случае десятая часть населения. В огне войны сгинули уже миллионы, что для Европы, привыкшей совсем к другой разновидности военных конфликтов, было чем-то запредельным и инфернальным. Привычное деление на комбатантов и некомбатантов кануло в Лету. После погрома Магдебурга войсками Тилли, совершённого в стиле войск Чингисхана, с бессмысленным уничтожением мирных обывателей, содрогнулась вся Западная Европа. Конфликты со степью для неё были делом давно минувших дней. Валленштейн продемонстрировал всем, как большая армия может содержать себя сама (то есть жить сугубо за счёт ограбления земель, на которых идёт война). Сейчас и шведы, поначалу строившие из себя «рыцарей», грабили земли, по которым проходили, не менее жестоко, чем войска католической лиги. Возможно, это кого-то удивит, но в те времена люди бежали из шведской Финляндии в русскую Карелию, так их допекли рекрутские наборы в армию.

Священная Римская империя германской нации оказалась в сложном и двусмысленном положении. Именно в тридцать седьмом году умер главный поджигатель Тридцатилетней войны, выкормыш иезуитов Фердинанд II. В отличие от отца, наследовавший ему Фердинанд III не был религиозным фанатиком и нести католический крест во все земли мира желания не имел. В его понимании основных целей империя добилась: утвердилась в Чехии, навела относительный порядок в Германии. Мелкие внутринемецкие дрязги нового императора не интересовали. Даже Папа римский поддерживал намерение примириться с существованием в Европе протестантов. Но война, неосторожно распаленная его предшественником на троне, затухать не спешила. Нельзя не отметить, что после вынужденного уничтожения зарвавшегося и ставшего опасным Валленштейна мобилизационные возможности империи существенно уменьшились. Гибель же Тилли и Паппенгейма оставила её без признанных полководцев. Император этого ещё не понял, но вскоре ему предстоит судорожно искать, кого противопоставить Баннеру или Торстенссону.

Россия, единственный союзник казаков, всего лишь три года назад заключила мир с Речью Посполитой после проигранной Смоленской войны. Царь и бояре из семибоярщины, неоднократно предававшие страну, свалили проигрыш в ней на воеводу Шеина и приговорили его к смерти. Надо же было кого-то объявить виноватым. Да и наглец Шеин посмел на судилище вспомнить поведение верхушки боярской думы и царя во время Смуты. Такого не прощают. Вот если бы он повинился, покаялся, взял на себя содеянное им самим и вышестоящими… то, может, и отделался б устным порицанием. Экономика, и без того не восстановившаяся после Смуты, от войны сильно пострадала, к новым военным авантюрам царь Михаил и его окружение были не готовы. Но прекращение набегов в Москве заметили и оценили. Хотя и не во всём правильно. В ответ на вопли примученных калмыками, а посему и не способных на набеги больших ногаев Москва пыталась их защищать. Это при том, что ногаи налетали на Русь за рабами при малейшей возможности, и разные клятвы царю им в набегах никогда не мешали.

В Речи Посполитой отступление запорожцев в степь расценили как свою великую победу. Успехи донцов там заметили, но в связи с невозможностью проводить активную внешнюю политику отреагировали на них только словесно. Желание короля, гетмана Конецпольского и ещё нескольких магнатов воевать с занятой на других фронтах и ослабленной Османской империей было прочно блокировано другими магнатами. Большая часть власти предержащей в Польше опасалась укрепления власти короля, и там было принято решение об уменьшении средств, выделяемых на кварцяное (наёмное, подчинявшееся королю) войско. Что автоматически привело к его значительному уменьшению. Удара с северо-запада казаки могли не опасаться.

Халиф всех правоверных Мурад IV был в бешенстве от казацких побед и предательства крымского хана. Но он был умным и последовательным политиком и, не добив персов, явно начавших сдавать в тяжелейшей затяжной войне, бросаться на нового врага не собирался. Отправлять на казаков небольшую или плохо подготовленную армию? Не дурак же он, в самом деле. Уже с шестнадцатого века казаки заработали в глазах османов славу грозных, страшных в бою воинов. По Стамбулу давно ходили слухи, что по какому-то предсказанию этому городу суждено быть завоёванным грозными воинами с севера[22]. В двадцатых годах семнадцатого века несколько раз в городе поднималась паника, в связи с рейдами казаков к Босфору. У султана, помимо предназначенной для похода в Персию, была ещё одна большая армия – румелийская. Но она, в союзе с вассалами из Валахии, Молдавии и Трансильвании, предназначалась для охраны границы с франками, прежде всего – с империей. Отправить её в причерноморские степи означало открыть границы. Мурад прославился как пьяница, что вряд ли было правдой, но авантюристом его назвать никто не мог. Поэтому и от осман, до их мира с Персией, больших неприятностей ждать не приходилось.

По-прежнему большой головной болью были крымские татары. В этом году они занимались внутренней усобицей, но вот с помощью запорожцев Хмельницкого Инайет-Гирей и Ширины задавил открытое сопротивление Мансуров. Непокорные были уничтожены или сбежали с Ислам-Гиреем под крылышко султана. Вся степь до Буга принадлежала теперь Инайету. Правда, буджакские ногаи воспользовались случаем и опять вышли из-под власти крымского хана. Это был первый звоночек.

Очень некомфортно, стеснённо чувствовали себя в Крыму малые ногаи, земель для кочевий здесь и без них не хватало. Они предприняли попытку вернуться в прикубанские степи, благо султан прислал им фирман о разрешении селиться там, где они хотят. Инайет казнил три десятка мурз, в том числе знаменитого Урусова, но эту попытку блокировал. Однако, как показали события в Дивеевом улусе, и другие ногаи были недовольны запретом на набеги. Именно грабежи на Руси и в Черкессии давали ногайским мурзам наибольшие прибыли. Прежде всего за счёт торговли живым товаром. Хан, проводящий политику, неугодную знати, был обречён. Инайет-Гирей знал об этом, но упорно проводил линию на мир с казаками, невозможный при набегах на их земли. Он надеялся, что казацкие планы, в которые его посвятил Хмельницкий, сбудутся и у него лично и у верной ему знати появятся фантастические перспективы. Пока с помощью казаков и прибывших к ним на помощь черкесов ему удавалось удерживать власть.

В конце сентября в притерекские степи начали перекочёвывать калмыки. Зная об этом заранее, по Кубани и Тереку на восток двинулось тридцать стругов. Почти две тысячи донцов и запорожцев пошли на помощь братьям-гребенцам. По предварительной договорённости с Хо-Урлюком было решено сразу же нанести удар по главному казацкому врагу в притеречье – Тарковскому шамхальству. Главный проводник ислама на Северном Кавказе, это государство наверняка стало бы и калмыцким врагом. К тому времени государство кумыков, один из осколков Золотой орды, фактически разбилось на несколько, пусть микроскопических, но самостоятельных уделов. Однако и в таком состоянии они создавали массу проблем для соседей. В поход на них пошли гребенские казаки, всё лето отбивавшиеся от кумыкских и союзных им окотских отрядов.

До двух тысяч окольчуженных всадников выставил кабардинский князь Алегуко Шогенуко, кумыки и для него были большой головной болью. К союзным войскам присоединилось больше трёх тысяч окотов, крайне недовольных политикой насильственной исламизации, проводимой шамхальством. Далеко не все окоты имели такое снаряжение и вооружение, как кабардинские уорки, но воевать умели хорошо. Плохо умеющие воевать на Кавказе не живут. Климат, наверное, не тот. Видимо, почувствовавший грядущие неприятности, шамхал тарковский Сурхан-хан попытался попросить помощи у русского царя[23]. Но царь далеко, а взбешённые набегами соседи – близко. Воевода Терков (Терского городка) боярин Ромодановский Василий Большой на защиту вдруг возлюбившего Россию шамхала не рвался. Приказа на это из Москвы не было, да и будь он, находившихся в его подчинении войск было явно недостаточно, чтобы противостоять антикумыкской коалиции. Будь его воля, он сам с войском пошёл на Тарки, уж очень досаждали русским на Тереке кумыки. На шамхальство обрушились десятки тысяч врагов, большей частью – конных, а пешие казаки имели огнестрельное оружие, практически отсутствовавшее здесь у других воюющих сторон.

Кумыки привыкли доминировать в этом уголке мира. Не будучи идиотами, в прямое сражение с врагом, имевшим подавляющее численное превосходство, они вступать не стали. Попрятались в горных ущельях и в крепостях на утёсах. Подобное поведение не раз спасало их в прошлом. В этот раз уцелели далеко не все крепости. У врагов имелись зажигательные и пугательные ракеты с сильнейшим психологическим эффектом, чьего воя и вида не выдержали несколько осаждённых гарнизонов. Некоторые крепости взяли благодаря успешным ночным действиям пластунов. В этот раз вражеское нашествие казалось роковым для четверти укреплений и городков кумыков. Серьёзно пострадали и другие их поселения, ведь вся сельская местность была опустошена, в рабство попала значительная часть местных крестьян. Почти так же сильно пострадали и союзные кумыкам окоты. Успевшие переселиться в предгорья стали жертвами враждебных окотских родов и кабардинцев поголовно, даже в высокогорье смогли защититься не все, воевали-то с ними такие же горцы, как они сами, но куда более многочисленные, лучше вооружённые и организованные.

Наш попаданец об этом никогда не узнал, но заведомо изменилась и русская культура ХХ века. Среди погибших был предок Арсения и Андрея Тарковских, в этом мире не успевший оставить потомства. Да и остальные Тарковские, кто уцелел, выкупившись из плена, предпочли эмигрировать в Персию или Османский султанат. Так что и среди блистательных гвардейских офицеров при русском дворе Тарковских здесь уже не будет.