Горм, сын Хёрдакнута Воробьев Петр

Глава 25

– Здесь и был причал во времена Алазона! – Йеро указал на полосу кладки, вымытой из-под песка поднявшимся за последние годы морем. – Смотри, отец, какая работа, даже лезвие ножа нельзя просунуть между плит!

– Только этот след на камне от малой воды, а сейчас полная вода двух пядей до него не доходит, так что до Кеймаэона уровень моря, выходит, был на четыре пяди выше, чем сейчас, – Плагго измерил рукой расстояние между соляными отметками на граните. – А высота прилива была такой же. Мистагоги оливкового дракона вели записи уровня моря. Поищи у Капро в библиотеке, если найдешь, можно будет продолжить. Занятная находка. Несколько древних храмов, уже ушедших или уходящих под воду, если верить архивам, что из них перенесены, были построены еще до того, как Алазон завоевал Лимен Мойридио. Порой я задумываюсь…

Мистагог и два схоласта сидели в лодке, разглядывая древнюю каменную стену в давно заброшенной части гавани. Из-под воды поднимались стены и колонны полуразрушенных сооружений, которые и вправду выглядели гораздо старше, чем гладкий темный камень, отвесно спускавшийся к кромке моря. В паре мест из гранита торчали металлические стержни, спиленные почти вровень со стеной, судя по налету на спилах, очень, очень давно.

– О чем, отец? Почему приливы особенно сильны в полнолуние и новолуние?

Мистагог сложил руки.

– О причинах этого явления, называемого сизигией, и вправду стоит подумать, но я думал не об этом. Как много мы действительно знаем о нашем прошлом?

Йеро вытащил из сумки лист шелковой бумаги, свинцовый стилос, и приготовился записывать.

– Не пиши, я просто думаю вслух. Наше будущее нам неизвестно, так?

– Так, учитель, – вместе ответили оба схоласта.

– Так ли? Вы знаете, что когда тень от маяка дотянется до вон того оливкового дерева, мы скорее всего еще будем сидеть в лодке и разговаривать? Вы знаете, что в дворцовой кухне сегодня вечером будет пирог из слоеного теста с орехами и медом? Все это вы знаете почти наверняка, и тем вернее, чем ближе будущее к настоящему месту и времени. Наоборот, чем дальше от нас будущее, тем труднее его предсказать. Но мы не знаем и всего настоящего – только ближнюю часть его. Что сейчас делает, например, сын тирана Килии?

– Рассматривает изображение мегалеи Тиры, нарисованное по его заказу художником Йигино восковыми красками на серебряной табличке, и вздыхает? – предположил Кирко.

– Может быть. А может быть, играет в Три Воинства с двумя вельможами на шестиугольной доске из красного коралла, белого мрамора, и черного оникса. Наше знание настоящего и будущего подобно конусу света с башни маяка – свет сильнее всего здесь и сейчас, по сторонам тьма, и чем дальше вперед, тем конус шире и свет слабее. Достаточно далеко, где свет слаб, маяк высветил что-то, но что? Корабль варваров, готовящийся к нападению, морское чудовище, скалу, или рыбаков, возвращающихся с уловом?

– Это надо записать, – Йеро заскреб стилосом по бумаге.

– В отношении будущего, такой рост неясности обсуждался софистами. Те же софисты учили, что прошлое неизменно, что свершилось, изменить нельзя. Только мне кажется, что свет маяка нашего разума так же расплывается и слабеет, когда мы направляем его не вперед, а вспять.

– Но как может прошлое измениться? – спросил Кирко. – Вот я подбрасываю и ловлю обол. Он упал на ладонь гегемоном кверху. Миг прошел, и теперь ничто не изменит пути его падения и не заставит его упасть кверху снопом.

– Пусть пройдет несколько лет. Ты забудешь про этот разговор, а если и не забудешь, уже не будешь помнить, как упал обол – гегемоном или снопом.

– А я запишу! – сказал Йеро.

– Пусть пройдет больший срок. Твоя запись пропадет, или даже если ее перепишут, переписчик ошибется. Время стирает определенность – и в будущем, и в прошлом. Чем дальше назад, тем расплывчатее очертания событий. Но ты затронул нечто важное, Кирко. И Тира недавно говорила со мной на схожую тему. Мегалея сказала мне: «Знаем ли мы подлинное имя Алазона? За тысячелетия, язык изменился до неузнаваемости, как и начертания многих знаков. Знаем ли мы, что Алазон действительно жил? Вдруг то, что мы считаем списком хроники, на самом деле поэма о вымышленном герое?» Что, если мегалея права? Более того, что, если она права, но остальные все равно уверены, что в прошлом Алазон основал багряную династию? Все действуют так, будто это произошло. Если отодвинуть вымысел далеко в прошлое, и все забудут, что это был вымысел, вдруг он станет правдой? И наоборот, если правду записать, как Йеро собирался, но все ее примут за сказку, станет ли она вымыслом? Мир меняется на глазах. Льды тают, острова и перешейки скрываются в воде, где колосилась рожь, цветут оливковые деревья. Что будет дальше, в точности ведомо только Четырнадцати. Может статься, что было раньше, тоже ведомо только им.

– Значит, все-таки есть доподлинное прошлое и будущее, что им известны? – спросил Кирко, берясь за весло.

– Хороший вопрос. Четырнадцать знают всё. Но они знают не только всё, что произошло, но и всё, что могло или сможет произойти. Они видят и мир, где обол Кирко упал снопом, и мир, где он упал гегемоном. Софисты говорят, что это очень важно – Четырнадцати открыто знание всех путей, лежащих перед смертным, но выбор пути принадлежит только смертному, как и ответственность за него.

– Свобода воли, учитель?

– Именно, Йеро.

– А есть ли она на самом деле? Так много из того, что мы делаем, предопределено! Раб делает, что велит хозяин. Хозяин делает, что велит тиран. Тиран, и тот несвободен. Да что тиран, сама мегалея не может, например, даже выбрать себе спутника! Все говорят, ей надо выйти замуж за Бениро, молодого тирана Килии. А если она не хочет? – лицо Йеро покраснело. – Говорят, он немощен телом…

– Это отчасти правда. – Плагго задумался, вспоминая. – Правая сторона его тела поражена спазмом, походка неровна, и он не может держать меч в правой руке. Но зато Бениро начитан, рассудителен не по годам, добронравен, и справедлив. Он будет достойным спутником для мегалеи, лучше, чем сын тирана Притеники.

– Все равно, что это за выбор? Раз тиран, два тиран, и обчелся?

– Говоря строго, есть еще возможности. Далеко на севере живет Эрманореко, молодой воитель из Кронии, ученик великого кораблестроителя Тороливо, уже прославленный за боевое искусство и мудрость. Еще рассказывают о Корумо, сыне архона танов, который заодно приходится то ли внуком, то ли племянником великому демарху венедов. Он объединил всех танов, живущих на южном берегу Янтарного моря. Но я не уверен, что он был бы хорошим спутником для мегалеи.

– Почему? – спросил Кирко.

– До нас доходят рассказы о поединках и поэтическом таланте Корумо, но по этим же рассказам, почти все его поединки были затеяны из-за женщин – от дочери корчмаря до жены архона.

– Нет, этого нам точно не надо, – сказал Йеро.

– А что это ты так близко к сердцу принимаешь выбор спутника мегалеи? – Кирко наклонил голову и посмотрел на Йеро.

– От этого выбора зависит всего-навсего судьба гегемонии? – ответил вопросом на вопрос второй схоласт.

– Только ли поэтому?

Йеро снова покраснел, но, быстро справившись со смущением, ответил:

– Да, я люблю мегалею. Скажи, что ты не любишь! Как ее вообще можно не любить?

Глава 26

– Ничего ты не понимаешь, Гаук. У Альдейгьи особенное предназначение, богоносное, там на Мегорскую гряду Свентана сойдет, помяни мое слово, – истово сказал Корило, тыльной стороной руки вытирая пот со лба.

Гребцы разделись до пояса, но даже раннее утро на зеркально гладких, пронзительно-синих водах Мидхафа было откровенно жарким.

– У всех у нас одно предназначение, – рассудил его сосед по ряду. – Грести, пока ветер не подымется или килейский берег не покажется. Дров едва осталось в гавань зайти.

– Ветер бы не помешал, особенно с северо-запада, – вступил в беседу, сопровождаемую размеренными движениями весел, еще один гребец.

– А почему именно оттуда, Стир? С запада не лучше ли? – уточнил Гаук.

– Если с северо-запада, то во-первых, по пути, а во-вторых, может, твою вонь в море понесет, а не на меня, – объяснил Стир. – Вроде мы все одинаково вчера поели этих бобов с селедкой, но твои шептуны не нашим чета – они прямо как овцебычьи!

– Если бы, – посетовал Корило. – Овцебык, он раз навоняет и дальше пойдет…

– Земля! – закричал с мачты Щеня.

В отличие от большинства гребцов, он был не только полностью одет, но сидел на рее в низко нахлобученной шапке, сплетенной из соломы – Сунна в южных широтах была безжалостна к носатым лопоухим рыжим.

– Как я и говорил, – удовлетворенно заметил Горм, стоявший на корме у правила драккара, любовно названного «Кровавый Змей Бурунов».

Хан дрых рядом, в тени от маленького парусинного навеса.

– Все просто, когда облаков нет, Сунна заходит, север находишь по Лейдарстьярне, по ней же широту, а долготу – по Ногтю Йорра. Ноготь встал так, – Горм показал угол двумя пальцами, – значит, Килей в дне перехода.

– Странно все-таки, что Лейдарстьярна и Ноготь в небе всегда на одном месте, – Кнур держал за черешок сушеное яблоко с воткнутым в него гвоздем, пытаясь что-то сообразить. – Если это яблоко – круг земной, оно катится вокруг Сунны, выходит, Ноготь должен катиться с твердью заодно, как будто круг земной – ступица колеса, а Ноготь – обод.

– Тогда Лейдарстьярна выходит на оси того же колеса? – убийца Гнупы чуть двинул правилом.

– Да, этого-то я в толк и не возьму. Вокруг Сунны мы же по кругу катимся? – кузнец покрутил яблоко в воздухе. – Ось, она не в одно и то же место показывает, если так. Только в одном направлении…

– Но если Лейдарстьярна очень далеко, так что если с нее посмотреть, этот круг маленьким покажется… Направь-ка яблоко черешком на ту гору, да покрути так же, как крутил. С горы, если там кто стоял бы с наблюдательной трубой, он бы увидел, что черешок все время указывает точно на него.

– А как ты знаешь, что северная звезда очень далеко?

– Она всегда мерцает. То что поближе, например, Аудумла, у того ровный блеск, а что еще ближе, как Драйгенстьярна, можно серп разглядеть.

– Что ж тогда с Ногтем? Не мерцает, и не серп!

– Он близко, гораздо ближе, чем луна.

– Верно, луна может за ним пройти! Но что это такое? Драйгенстьярна, например, это кружок наподобие нашего…

– Шарик. Я об этом думал. Действительно похоже на ноготь. Но при всем моем уважении к Йорру, другу мореходов, вряд ли его ногти были размером с гору… А вот если это, скажем, щит…

– Или парус?

– Парус? Это было бы здорово… Представляешь, ладья Йорра стоит над кругом земным на якоре. Саму ладью не видно, она узкая, темная, а парус блестит, и Йорр ее там нарочно оставил с поднятым парусом, чтоб путешественникам было легче находить дорогу. Нам бы такую же ладью, только поменьше, можно было бы из Бирки до Мидхафа не две луны в обход идти, а напрямик перелететь. Весело бы вышло, и с ветерком не так бы провоняли. Что я чую – ноги спящего тролля, вчерашние бобы, или мой собственный подкольчужник? – Горм принюхался, безуспешно пытаясь определить источник смрада, понял, что обоняет все вышеперечисленное и еще несколько ранее незамеченных зловоний, позеленел лицом, и замахал рукой перед носом.

– Точно, развели пары, взмахнули крыльями, как у ветряной мельницы, и полетели! – недопоняв Гормовы взмахи рукой, Кнур на миг просиял, но почти тут же скуксился. – Недалеко бы пролетели, вот беда. Лететь, поди, дров вообще не напасешься…

– Молодой ярл, может, пора нам на водометный ход перейти? – с надеждой крикнул с одной из передних скамей Гаук.

– Что скажешь, кузнец, Сварогов любимец? – добавил Корило.

– Времени на то, чтоб пар поднять, уйдет не так много. Скажи мне, когда мы будем в полутора дюжинах вик[77] от бухты, – Кнур прошел вперед и погладил покрытую узором внешнюю обечайку котла, отделенную от внутренней слоем каменной шерсти, чрезвычайно полезного нововведения, имевшего только одно слегка досадное свойство – все, кто достаточно долго ее добывал, чесал, и плел, начинали кашлять и мерли, как мухи.

Стоило развести огонь в топке под котлом, горячий воздух и дым, шедшие через сплетение медных трубок внутри, быстро грели воду. Трубы, через которые выходили дым и отработанный пар, были изогнуты по ходу движения и сделаны в виде змеиных шей с головами.

– Кривому пора кормить огнем жы-ы-э-элезную змею с тремя головами и толстым брюхом? – спросил Кривой через зевок, показавший устрашающий набор зубов, цветом и размерами напоминавших россыпь небольших валунов с четырьмя поставленными стоймя изогнутыми рунными камнями.

Единственная во всем круге земном честная работа, искренне нравившаяся только что проснувшемуся троллю, была кидать дрова в топку и следить, как они горят.

– Заведем водомет, заведем, – успокоил ватажников Горм, – только не так, чтобы дрова кончились посреди бухты Гафлудиборга. Над нами тогда весь Килей до Хейаннира не просмеется. Еще с полдюжины вик?

– Только чтоб спасти нас от позора, молодой ярл! – Гаук начал песню, вскоре подхваченную остальными гребцами, главным достоинством которой была необходимость дико орать «Хрю!» на каждой проводке весел:

Троллиных мыслительных способностей не хватало на воспроизведение всех слов, но «Хрю!» Кривой кричал так, что снасти дрожали. Драккар ощутимо прибавил ход.

– Мы не одни! – крикнул с мачты Щеня.

– Береговая стража? – справился Горм.

– Шесть небольших ладей, съемные щеглы! – отозвался рыжий.

– Береговая стража на снеккарах шастать на будет, скорее на кнорре с камнеметом. Щеня, дай знак второму драккару готовиться к бою! Моя ошибка, конечно – кто в мореходстве поопытнее, подходит сразу к северному берегу острова. Надо было не сопли пузырем раздувать, а Кьяра вперед послать, и за ним идти. Я-то на юг взял, чтобы наверняка с запада в берег уткнуться, а разбойнички, видно, таких горе-шкиперов здесь и ждут… – сказал непонятно кому Горм. – Щеня, сколько народу в снеккарах?

– Еще не разглядеть, то ли у них по семь пар весел, то ли по восемь…

– Считаем, по семнадцать на снеккар, если не больше. Больше сотни против наших семидесяти, не нравится мне такой расклад. Попробуем его выровнять. Кнур, пар поднять не успеем?

– Какое там…

– Тогда ставь щиты. Гребцы, одевайте кольчуги, готовьте мечи, топоры, и копья, и гребите прытко! Когда мы с ними поравняемся, скорость нужна! Щеня, покажи второму драккару барана, и беги на нос, белый щит снимать!

Знахарь развернул баранью шкуру и потряс ей в воздухе. На мачте второго драккара, звавшегося «Олень Фьордов,» Гьюки развернул такую же шкуру в ответ. Гребцы первого от кормы ряда ненадолго оставили весла, чтобы снарядиться в боевую справу. Когда они снова принялись грести, пришел черед следующего ряда облачаться в кольчуги и шлемы и вешать на борт щиты.

– Сейчас мы узнаем, стоила ли Торлейвова придумка восьмидесяти марок серебра, – Горм старался держать правило как можно легче, и чтобы раньше времени не выдать верткость драккара нападающим, и чтоб не терять скорости. Со снеккаров кричали непонятное из-за расстояния, а может быть, и из-за языка – отрывки, доносившиеся вдоль воды, звучали угрожающе-бессмысленно.

– Щеня, поменяйся с Корилом у весла! – осенило старшего сына ярла. – Корило, доставай козу! Только сразу не начинай играть, подойдем поближе!

– Не козу, а волынку! Настоящая, в Волыне сработана, с лягушкой и тремя дронами, – объяснил Корило, извлекая из холстинного мешка устройство, сделанное из цельного козьего меха. Где у козы полагалось быть копытам, торчали трубки, одна из которых соединялась с небольшим мехом наподобие кузнечного. На нем-то и была изображена лягушка. – Что играть-то?

– Ты что-нибудь коннахтское или лоутское знаешь?

– «Атол брас,» «Конунг альвов.» Зачем, давай лучше «Дева вопрошала?» Красивее?

– Давай «Атол Брас.» Надо не красивее, а чтоб пробрало! «Деву» будешь пьяным поморцам в корчме играть!

– Ну, как скажешь, – Корило просунул руку в лямку, затолкал мех под мышку, и принялся надувать воздух в шкуру.

– Это ты у Мстивоевой ватаги взял? – спросил здоровяк Реннир, ныряя в пластинчатый доспех. – Биркинские шкиперы, как волынку заслышат, даже на берегу за кошель хватаются!

– Ну, под боевую волынку не только бодричи морским разбоем промышляют. Еще ушкуйники, только у тех как раз коза, – сказал Корило.

– По-каковски они орут? – полюбопытствовал Стир, прилаживая к креплению на борту большой круглый щит из дерева, крытого бычьей шкурой и проклепанного поверх кожи железными бляхами. – Чтоб меня скрючило, там кто-то с Лолланда есть! Слышите, как гнусит?

– Они будут верпы с канатами кидать, – крикнул Горм, – чтобы с нашими кораблями сцепиться! Видишь канат – руби! А сейчас – гребите во всю мочь! Корило, играй!

Венед вытащил затычки из трубок и нажал локтем на козий мех. Раздался оглушительный вой, словно три матерых волка приветствовали луну протяжно, а четвертый помоложе – с переливами. Прерывистый вой последнего волка помогал гребцам задать еще большую скорость. Чтобы не отставать, Хан бешено залаял. Не очень успешно пытаясь перекрыть волынку и пса, Гаук снова запел, или заорал, очередную песню, как обычно сложенную Эгилем Сыном Лысого о собственной непредставимой крутизне и нарочитом презрении к смерти:

Если не по числу, то по скорости и по количеству производимого шума преимущество точно было на стороне йеллингской ватаги. Сбродный народ в снеккарах (откровенно, может быть, два корыта из шести действительно заслуживали это название) не шибко налегал на весла и смотрел на Кровавого Змея Бурунов и следовавшего за ним в небольшом отдалении Оленя Фьордов с недоумением, но, увы, без должного ужаса. Некоторые из разбойников и точно были похожи то ли на загорелых, то ли на просто очень грязных обитателей берегов Янтарного моря, другие выглядели явно по-мидхафски, с отдельными мордами лиц настолько очевидными в своей полной козлиности, что они немедленно напоминали байку про моряка, потерявшего кораблекрушение на острове, населенном одними козами, и про найденных на том же острове несколько десятилетий спустя обитателей, отвечавших на вопрос, откуда взялись: «Мы ме-е-естные!» Полукозлы мидхафских островов и иже с ними крутили в руках трехлапые якоря-верпы, явно готовясь зашвырнуть их в драккары, притянуться по канатам, и нахлынуть через борта вовнутрь. Их жадные взоры привлекала паровая машина в первом драккаре, но они совершенно не обращали внимания на еще одно нововведение, рассекавшее воду на расстоянии пары пядей от его носа, покрытого искусной резьбой, изображавшей изогнувшего шею и оскалившего пасть змея.

– Рун резных на роге рокот слышат боги![80] – заорал Горм вместе с гребцами, и налег на правило грудью.

Почти не теряя скорости, драккар описал плавную дугу, заканчивавшуюся примерно под прямым углом в борту одного из снеккаров. До большинства сидевших в нем, даже возможность того, что произошло далее, скорее всего, так и не успела дойти. Киль драккара обычно делался из прочной, но не очень толстой и достаточно гибкой дубовой или ясеневой балки, отнюдь не рассчитанной на то, чтобы врезаться ей в другие суда, которые к тому же стоили столько серебра, что обычно никому в здравом уме не пришло бы в голову нарочно их топить. Под килем же Гормовых кораблей на примерно половину их длины проходило бревно из черной лиственницы, соединенное собственно с кораблем веревками из волокон морских водорослей. Спереди, бревно было расщеплено, и в расщеп вставлено и закреплено железными заклепками толстое железное же лезвие, верхний край которого поднимался чуть выше уровня воды. По коварному замыслу Торлейва Мудрого, при легком столкновении это лезвие должно было рассечь борт вражеского судна, чтобы в то хлынула вода, вынуждая его гребцов не грести и не сражаться, а черпать.

Однако, столкновение между Кровавым Змеем Бурунов и ладьей околокилейских разбойников никак нельзя было назвать легким. Под бешеный лай, вой волынки, и вопли о рунах, крови, и смерти, драккар на полной скорости колуном врубился в меньшее судно, будучи дополнительно отягощен весом парового водомета, дров, железного лезвия, и его лиственничного древка. Раздался оглушительный даже в сравнении с ранее отравлявшими окрестности неблагозвучием звуками треск, в воздух полетели грязные тела, местами прикрытые броней, весла, и куски сосновых досок. Нос ладьи оказался по одну сторону от Змея, корма – по другую. Из гребцов, большинство пошли ко дну, даже толком не побарахтавшись – похоже, никто не учил их плавать в панцирях или кольчугах. Несколько более удачливых или более расторопных разбойников удержалиь на поверхности, вцепившись кто в мачту, кто в бочонок.

Снова затрещало. Олень Фьордов повернул не влево, а вправо, и ударил одну из двух наиболее снеккарообразных посудин поближе к корме. Развалить ее пополам не получилось, но в дыру от борта до киля хлынула вода.

– Табань! Полный назад! – гаркнул Кьяр.

Второй драккар дал задний ход, быстро ускоряясь. Несколько головорезов с тонущего снеккара успели-таки запрыгнуть на нос Оленя, где, проявив заслуживающий всяческого уважения дренгрскапр, были изрублены в куски.

– Вперед! Вперед! Кром и Эгир! – Горм выпрямил правило и огляделся по сторонам. Шкипер самой южной из оставшихся на плаву ладей некоторое время надсаживался на непонятном наречии, потом его ватага споро налегла на весла, уходя к берегу на юго-запад. Еще в одной разбойничьей посудине случилось волнение, за борт вылетел кто-то в неплохих доспехах и с кистенем, булькнув и пустив круги по воде, как большой булыжник, после чего и эта ладья отправилась в направлении берега, странно виляя на ходу из-за отсутствия кормчего. На носу большей из посудин перед Змеем, огромного роста толстомордый воин тряс палицей и сыпал отборными танскими и венедскими ругательствами вперемешку с дикозвучащими выражениями на неизвестных языках. Горм частично разобрал упрек предателям, в тени Калинова Моста крытым драуграми через три домовины в замогильный стон, и дальше не совсем понятное про червивые уды в поносной дыре. Ватажники сквернослова спешно связывали его снеккар с соседней ладьей.

– Ярл! Ярл! – Кьяр на корме Оленя поднял в воздух два меча и сделал ими одновременное колющее движение.

«Я-то думал, еще раз баранья шкура,» – подумал Горм. – «Но тогда, мы бы совсем без добычи остались, а один из этих снеккаров может оказаться и неплохим, если его отдраить да подшпаклевать.» Он крикнул:

– Убавьте ход, чтоб Олень с нами поравнялся! – и потише добавил: – Реннир, смени меня у правила, держи чуть левее этого корыта, да меч одолжи.

Разжившись вторым мечом, Хёрдакнутссон повторил движение шкипера Оленя Фьордов.

– Течь! – Кнур полез под водомет за черпаком. От удара, развалившего надвое первую килейскую ладью, между несколькими досками обшивки Змея действительно стала сочиться вода, в одном месте, она даже потекла струйкой.

– Готовьте кошки! Реннир, остаешься на правиле! – Горм открыл ларь и щелкнул пальцами. Хан был тут как тут. – Кнур, бросай черпать, в ближайшие три дня мы от этой течи не утонем, помоги мне лучше разобраться со справой для собаки…

– Да что тут разбираться? Кольчугу надеваешь через голову, просовываешь передние лапы, стой, уж ты-то вроде должен знать, откуда у собак лапы растут?

Качая головой, Кнур перевернул наполовину насобаченную кольчугу, так что рукава для лап оказались внизу, помог Хану вытащить конечности наружу, и затянул пряжку ремня на его спине. В ремне и кольчуге с хауберком, пес выглядел, как что-то из рассказа о древних воинах-варульвах[81], которые могли превратиться в волка, опоясавшись волшебным поясом, выпив особо сваренного пива с добавкой волк-травы, и сказав заветные слова. В действительности, Хан почему-то предпочитал пиву разбавленное водой красное вино.

В воздух полетели трехлапые верпы. Гребцы справа подняли весла, и опустили их на борт враждебного снеккара. Корабль еще двигался относительно связанных друг с другом разбойничьих посудин, а первые воины уже разбегались и прыгали навстречу копьям, мечам, и топорам недругов. Корило доиграл «Атол Брас» и начал-таки «Дева вопрошала.» Дело было то ли в его исполнении, то ли в диком звуке волынки, но поморянская плясовая звучала разухабисто-зловеще, словно плясать под нее должны были не рыбаки у праздничного стола на деревенской вечеринке, а как раз волки-оборотни лунной ночью вокруг косо стоящего на вершине полого холма замшелого истукана неназываемого бога.

– Держите тролля, он своих всех перебьет этой кувалдой! – слишком поздно закричал Реннир.

Змей был притянут к снеккару на достаточно близкое расстояние, чтобы Кривой мог его перепрыгнуть. Он никуда особенно не нацеливал молот, а просто вертел им по сторонам, круша скамьи, лари, руки, ноги, головы, и приговаривая, «Тролль и молот тролля здесь!»

– Меня-то за что? – пролетая по крутой дуге, вопросил Кнур и плюхнулся в воду, на ходу сломав пару весел.

– За хауберк, – объяснил Кривой, откладывая молот и нагибаясь через борт, чтобы бережно выудить барахтающегося и плюющегося кузнеца из моря. – Кнур не видит, здесь Кривой веселится и машет молотом? Кнуру надо быть поосторожнее. Кривой ему чуть по носу не попал.

На разбойничьего шкипера навалились Стир, Гаук, и еще два молодых дружинника. Ненадолго, великан отступил под их ударами, но его палица поднялась, непостижимо быстро опустилась, и Стир упал на залитые кровью доски со вмятиной в шлеме, в которую можно было просунуть кулак. Еще один удар, и Оттар Хемингссон вылетел за борт и камнем ушел под воду. Шкипер перешел в наступление, взмахнув палицей, так что Хродмар, второй воин помоложе, почти сумел увернуться от удара в голову. На пластины Гормова доспеха вместе с россыпью капель крови упал зуб и, кажется, ухо – точно не сказать, так как оно (если то было действительно ухо) было сильно расплющено палицей. К тому же, определять названия частей тела, которые уже явно не понадобятся их бывшему владельцу, и не пришлось бы ко времени, и просто вышло бы без толку. Гаук попытался принять следующий удар палицы на свой щит. Затрещало дерево, затрещала кость, дружинник отбросил обломки щита и, не обращая внимания на сломанную левую руку, прокатился вперед, пытаясь рубануть разбойника по внутренней стороне бедра. Попытка оставила глубокую рану, но шкипер даже не заметил ее, с ревом бросившись к Горму. Ему навстречу устремился Хан, в прыжке вцепившись исполину в запястье.

Махать одновременно палицей и псом, весящим вместе со справой пудов шесть, и все сильнее сжимающим челюсти, утыканные острейшими зубами, даже отчаянному предводителю морских разбойников Мидхафа было не очень с руки. Тут подоспел и Кривой. Горм едва успел увернуться от боевого молота, который просвистел в воздухе на волосок от его левого предплечья и с мокрым треском отскочил от доспехов шкипера. Палица опустилась, грохнулась на один из ларей на палубе снеккара, могучий разбойник начал говорить: «Ты бьешь, как моя…» – но не успел уточнить, какая именно его родственница или знакомая обладает так же поставленным ударом, и повалился, как кедр, вывернутый из земли слаженным движением нескольких рабочих мамонтов, управляемых лесорубами. Хан поставил передние лапы шкиперу на грудь, лизнул его кровь, и торжествующе залаял. Кругом, гребцы Змея и Оленя добивали последних килейских разбойников. Корило извлек из волынки последнюю ушераздирающую последовательность звуков и стянул с плеча сдувшуюся козью шкуру. Вдруг сделалось так тихо, что стал слышен плеск воды и крики чаек, пуще воронов гораздых до мертвечины.

– Скольких мы недосчитываемся? – Горм стал считать головы. – Хродмар убит, все остальные здесь, кроме Оттара, так? Щеня, что со Стиром?

Засовывая окровавленный шестопер за пояс, знахарь ответил:

– Шея сломана, и череп в куски. Стир с Кромом пирует.

– Еще Кнут Маленький получил копьем в глаз, прямо как мы кошки бросили, – заметил кто-то из ватажников с Оленя Фьордов.

Кьяр перепрыгнул через борт второй разбойничьей посудины, обнял Горма, и сказал:

– Надо все запомнить или записать, как было, чтоб потом Хёрдакнуту рассказать. Я поначалу боялся, что ты опять скажешь: «Торопиться надо, последнюю Званину ученицу из неволи выкупать, с одной опоздали уже,» – и не примешь бой.

– А что, можно было? – перемазанное в крови товарищей и врагов лицо Горма вытянулось.

– Ну, на веслах эти бы нас точно не догнали! Но задержка вышла невелика, а славы…

– Кром! – Горм треснул себя по лбу.

Звук от соприкосновения кольчужной рукавицы с отделанной серебряной насечкой черненой сталью шлема получился довольно громким.

– Эй, что делать с этим девятиногим родственником поносных троллей из выгреной ямы? – перекосив от боли лицо, спросил Гаук, которому Щеня составлял вместе сломанные кости, положив его руку на удобного размера кусок лопасти весла.

– Со шкипером, что ль? Ну, слова сказать надо, что хорошо бился, а дальше чайки с ним разберутся? – Горм не знал, по поводу чего больше расстраиваться – что в общем-то зазря положил четверых дружинников, или что у всей остальной дружины нет ни малейшего сомнения, что так и надо было.

«Хотя по всем правилам,» – прикинул он, – «их забота только о дренгрскапре, в вот моя как раз об их сохранности. Сперва зарулил не туда, а потом попер не подумавши на килейскую рвань, как мамонт на саблезубого кота…»

– Яросветова сила, он живой! – Щеня на миг оставил Гаука, наклонившись над разбойником и держа тыльную сторону кисти у его рта.

– Помрет? – одновременно справились Горм и Кьяр.

– Пара ребер сломана, рука, нога крепко располосованы, головой тоже приложился, и кровищи уже много потерял, – приговаривал Щеня, начав останавливать одно из кровотечений, – но кабан здоровый, если какая зараза его на Калинов Мост не втащит, не помрет.

– Уложите его на Змее, сильный воин, и ругатель неплохой, – Хёрдакнутссон перешагнул через разбойника помельче и помертвее и встал над покрытым волчьей шкурой ларем внушительного размера. – Только ключи с пояса снимите, тут хитрый замок…

– Что будем делать со снеккарами? Как их по-венедски – шнягами? – крикнул с кормы большего драккара Реннир.

Кнур заржал.

– Шняками, – сурово поправил Корило.

– Можно сказать, что тут одна шняка шнячная и одна шняга шняжная, – по-венедски же уточнил Горм, вызвав дополнительное ржание среди достаточно хорошо понимавших язык. – На шняку надо посадить с десяток гребцов, а шнягу на канат, за Змеем, и в Гафлудиборге продать, если хоть кто-то это барахло купит.

– С гребцами вот у нас туго выйдет, – Кьяр быстро пересчитал нужное количество на пальцах, зачем-то прикоснувшись каждой рукой к носу. – Ветер не поднимется, до заката к Гафлудиборгу не придем.

– Если Змея облегчить, чтоб водометные порты едва до воды доставали, можно будет еще с полдюжины вик из дров вытянуть, – предложил Кнур. – Заодно попробовать, как от того же пара работает мой водоотливной насос, а то намаемся, поди, с черпаками.

– Вот ключи, – знахарь протянул Горму кольцо.

– Сейчас посмотрим, что у ругателя в сундуке, – предводитель йеллингской ватаги принялся рыться в поисках подходящего ключа.

Один с на редкость вычурной бородкой выглядел подходяще по размеру, и точно, с сочным щелчком открыл хорошо смазанный замок. По краю, крышка была уплотнена промасленной кожей.

– Не томи! Открывай! – раздалось несколько голосов одновременно.

Скрипнули петли. Последовало благоговейное молчание.

– Где и у кого они такое могли награбить? – через некоторое время сказал кто-то с Оленя.

– Нигде, – с уверенностью сказал Кьяр. – Они наверняка нашли затонувший корабль. Здесь альвское добро, до Фимбулвинтера сработано! Горм, теперь тебе точно надо сказать слова!

– Да что я тебе, Эгиль скальд? Ладно, только не смейтесь…

В начале второй висы, воины стали отстукивать мечами по щитам и ногами по доскам, вторя ударениям сложенного. Когда Горм закончил, стук перешел в грохот, сопровождаемый криками одобрения.

– Еще лучше, чем виса на убийство Гнупы! – выразил общее мнение Гьюки.

– Отменно сказано. По всем правилам. – прогнусил откуда-то знакомый голос, мешаясь с плеском воды. – Может, теперь. И меня вытащишь?

– Ингимунд? – Горм, Кнур, и Кривой переглянулись.

Среди четверых оставшихся в живых разбойников, болтавшихся на волнах, и точно был Ингимунд Хунд, вцепившийся в полупустой бурдюк.

– А Эцура с тобой не было? – крикнул кузнец.

– Эцур пошел обратно. К Йормунреку. Я пошел с Родульфом.

– Родульф – это с палицей и толстой рожей?

Ингимунд кивнул.

– Сейчас расцепимся, Кривой, поможешь мне вытащить этих вояк, – Горм двинулся к Змею. – Все равно гребцы нужны.

– Стой, а когда сокровища делить? – Кьяр поднял в воздух цепь из переплетенных колец желтого, белого, и красного золота.

Горм остановился и спросил:

– Как насчет того, чтобы семьям Оттара, Стира, Кнута Маленького, и Хродмара отсчитать двойную долю? А мою часть я разделю пополам и отдам вдове Арнгунн, матери Стира, и Кнутовым дочерям.

– Быть тому! – отозвалось несколько десятков голосов.

– Дренгрскапр воина – в храбрости, дренгрскапр ярла – в щедрости! – крикнул Гьюки. Еще с десяток воинов снова застучали в щиты рукоятями мечей.

– Мы поделим твою долю, как ты велишь, но ты должен взять вот это, – Щеня протянул Горму странный небольшой предмет, оправленный в золото. – Это оберег, и чует мое нутро, не простой.

Глава 27

– Бобы, их если правильно высушить, могут несколько лет продержаться. Я с Гормом и Кьяром отправил полторы дюжины бочек. Но ты говоришь… – Хёрдакнут, опираясь на посох с золотым навершием, опустился на колени, чтобы пощупать почву.

Крысодавец Четвертый внимательно наблюдал за его действиями.

– Да, чувствуешь, насколько земля жирнее? – Виги размял комок в руке и понюхал. Почва издавала сложную смесь запахов, в которой легче всего угадывались травы, речная вода, и мамонтовый навоз. – Если перед рожью вместо пара сажать бобы, она родит не сам-два, а никак не меньше, чем сам-семь.

– Выходит, рожь мы сажаем не каждый третий год, а каждый шестой, но все равно только ее собираем куда больше, чем вдвое против трехполья? – ярл поднялся и оглядел окрестности. – Это к спеху, и работы меньше, и под пашню земли не так много уйдет. А то некоторые вековой лес подчистую сводят, все распахивают от окоёма до окоёма – не дело, копье мне…

Весь окоём, сколько охватывал взгляд Хёрдакнута, был охвачен в кольцо зеленью деревьев, нетронутой за века после отступления льдов. Поближе, за перелеском, на солнце золотились длинные усы колосьев ярового ячменя. Еще одно поле, поближе к реке, стояло под паром. Три карла длиннозубыми вилами раскидывали с телеги удобрение, щедро поставлявшееся Таннгриснтом и его длинношерстными подругами Хиррокин и Имдр. Еще с полдюжины народа возилось у плотины заново отстроенной водяной мельницы, что-то делая с колесом. Крысодавец поднял мордочку, учуяв то ли полевку, то ли саблезубого шушпанчика, и бросился в погоню.

– Так выходит, – старый грамотник похлопал по костлявому плечу Оскадис, щипавшую траву с другой стороны межи. – Тебе понравится, что за тем перелеском посажено.

– Странное что-то – едва зеленеется. Расскажи-ка.

– Дубы.

– Далеко вперед глядишь, их полный рост разве что мои внуки увидят. А если за ними, поближе к реке, еще овес или ячмень посадить? Лошадкам, им овес куда полезнее незрелых яблок, – Хёрдакнут кивнул в сторону Альсвартура, пытавшегося дотянуться до маленьких зеленых кругляшей, росших на одной из здоровенных яблонь, вперемешку с другими плодовыми росших по краю поля.

– Если овес и ячмень к шестиполью добавить, еще лучше выйдет. А когда поле под паром, клевером засеять, и пустить коней на выпас. Кони, они, конечно, не мамонты, но тоже почву удобряют, лучше, чем олени. Хотя олени лет двести назад здесь в самом конце весны копытами рыли снег, чтоб докопаться до травы, а лошадь бы вообще зиму не пережила.

– Еще через двести, может, так потеплеет, что вместо коней будут вот такие, – Хёрдакнут приставил к ушам руки с выставленными вверх указательными пальцами. – с длинными шеями пастись, а вместо дубов эти, как их, вырастут? – ярл растопырил пальцы.

– Пальмы? В это мне как-то не верится. До Фимбулвинтера, по сагам, наш народ примерно в этих местах и жил, и житье было не так уж непохоже на нынешнее, только что к югу тогда всякие диковинные племена водились, даже песиглавцы, альвы и дверги. От стародавних племен вот, считай, ничего не осталось.

– Почему, этлавагрский народ остался. И дверги, говорят, не все повывелись.

– Но кто говорит, сам ни одного дверга не видел. А Этлавагр – особое дело. Его завоевал один из первых конунгов Вёрдрагнефы, и до Фимбулвинтера это был их самый южный город. По всем рассказам, по сравнению со первопрестольным, дыра дырой. Когда сумерки богов начались, народам на юге Норны конец отмерили больше не из-за льда да снега, а за распри с неразумением. Финики да виноград родиться перестали, они вместо того, чтобы печи жарче топить да под зиму рожь начать сажать, друг друга перебили. Кроме конунга Вёрдрагнефы, он на юг с дружиной подался, в Этлавагре сел, на соседний Серкланд руку наложил, и вокруг порядок удержал. Крепко нам, конечно, старые боги подгадили с Рагнарёком, сколько добра пропало, и сколько вежества. Представляешь, какой была Вёрдрагнефа?

– Да… Торлейв несколько лет назад ходил на Этлавагр с десятью кораблями, так до самого города даже не дошел – в посаде взял столько добычи, что драккары весельными портами едва воду не черпали. Говорят, им еще пришлось кучу серебра кинуть прямо на берегу. И это дырой считалось. Похоже только, Бейнир Слюнявый без боя все остатное богатство приберет, ему дочку последнего красного конунга сватают, сына тот не успел родить.

– Может, это и к лучшему. Лучше Бейнир, чем Йормунрек.

Крысодавец Четвертый вернулся, гордо таща густо опушенную и очень дурно пахнущую добычу размером ненамного поменьше его самого, и, оставив свежезадушенную тухухоль у ног ярла, вопросительно тявкнул. Кряхтя и помогая себе посохом, ярл снова опустился на колени, погладил и почесал за ушком теперь тоже довольно вонючего пёсика, и вытер руку о траву, добавив:

– Хорошо вот Горму, он своего пса может приласкать, не нагибаясь.

– Слушай, а может, тебе его на красной хофдинге женить, зачем ей хромой да слюнявый килеец? – предложил Виги. – Асу за молодого энгульсейского конунга Адальстейна выдать, Хельги… Хельги в южный Гардар за невестой послать? У Хёскульдра Дури, которого там лет двадцать пять назад пристукнули, вроде внучка была…

– Здорово ты мне всех распределил, только ты придумал, ты их и уговаривай, кому и на ком жениться. Помнишь, как ты уже Асфрид за Горма пристроить хотел? «На что она мне?» – говорит, – «Читать, и то не умеет!» И мигом сплавил ее в Скане к матери. Правильно, между прочем, сделал, копье мне под ребро. Пусть Сиггтригг родному деду наследует, близ Слисторпа нечего ему болтаться. Конечно, внук, хоть и сводный, дело хорошее, но тут с кровной родней бы сперва разобраться. Самое простое, надо моей приблудной девчонке, что в Альдейгье объявилась, подарков послать. Заодно Бушуихе написать…

Ярл засопел и ненадолго замолчал, нахмурясь. Виги понимающе кивнул, ничего не говоря. Встряхнув головой, Хёрдакнут продолжил:

– Дальше, Адальфлейд на письмо ответить.

– А ей-то что нужно?

– Да много чего, и помяни мое слово, просит об одном, хочет, чтоб я догадался о другом, но чтоб не прознал про третье. Знаешь, несколько лет назад Йоарр Карлсон и… как второго шкипера звали? Из наших, но в третьем поколении коннахтского? Сложное имя?

– Раудар Муйрин Эойнссон? Внук Рауди Четыре Шмеля?

– Точно, Муй… Мне бы ввек не запомнить… Так знаешь?

– Как не знать? Пошли через западное море искать Ут-Рёст на двух самых больших кноррах с паровым ходом. С настоящим огненным ходом, не с игрушками, как мы на драккары поставили, где всех дров на день. Те кнорры три недели без остановок под парами могли идти, на энгульсейском угле. Еды и припасов вообще на несколько лет взяли. Ушли на запад и не вернулись. Но мы-то здесь причем?

– Адальфлейд просит помощи, мол, надо их искать, кнорры кончились, и в казне серебра едва на дне. А про паровой ход на Губителе Нарвалов весь Энгульсей знает, его ж сам Бельдан Золото ставил. Двухклапанный прямоточный, – похвалился ярл, вспомнив.

– Это что она просит. А о чем хочет, чтоб ты догадался?

– Она вдова, Йоарр тоже вдов, ее немного постарше, много времени провели вместе, пока снаряжали кнорры, опять же, на ее серебро. Люб он ей?

– Дело понятное. А о чем не хочет?

– Есть у меня подозрение. Первое, кто отец Йоарра? Карлсон – это просто сын однодворца. Прозвище, не отчество. Второе, Раудар ему верен, как собака, они вместе южный материк обошли. Откуда в точности имя – Муй? Рин?