Счастливый билет Грэхем Линн
У янки, похоже, было столько денег, что они не знали, куда их девать, и иногда, в самом конце свидания, они дарили девушкам по пять фунтов, так что Лиззи тоже посетила Пэддиз-маркет и купила себе ношеное платье. Теперь у нее было целых три платья и пальто из верблюжьей шерсти. Последним по счету стало оранжевое шелковое платье с большим запахом, которое казалось безупречным вплоть до того момента, когда Лиззи решила его выгладить. Тогда-то и обнаружилось, что внутренние швы имеют ярко-красный цвет, показывая, что платье выцвело до неузнаваемости после многочисленных стирок. Но девушка ничуть не расстроилась. Платье было модельным и потому единственным в своем роде, и Лиззи иногда думала, что к ней когда-нибудь подойдет его прежняя владелица и скажет: «Эй, вы носите мое платье!» К нему прилагался широкий пояс, который можно было обернуть дважды вокруг ее талии, отчего Лиззи выглядела такой тоненькой и хрупкой, что Мэри, задыхающаяся в своем тугом поясе, зеленела от зависти.
Лиззи нравилось, как тонкая материя облегает ее бедра. Дома у них не было большого зеркала, так что ей пришлось рассматривать себя в дамской комнате на вокзале. Когда Лиззи впервые взглянула на свое отражение, то испытала шок. Разумеется, она и раньше видела себя во весь рост в витринах магазинов, но для нее стало откровением увидеть себя во всей красе.
Во-первых, у нее за спиной копошилось множество девушек, наносящих макияж, причесывающихся и вообще старающихся привести себя в порядок перед появлением янки, которые вот-вот должны были приехать из Бертонвуда, и Лиззи не могла не заметить, что у многих из них были грузные, некрасивые фигуры, жидкие немытые волосы или лица, испещренные угрями. Разумеется, среди них были и симпатичные особы, но Лиззи, стараясь не поддаваться самодовольству и зная, что тщеславие — грех, не могла найти другой пары ног, таких же стройных, как у нее, или глаз, столь же больших и лучистых. И, вне всякого сомнения — тщеславие здесь было уже ни при чем, — никто из девушек не мог похвастаться такой гривой шелковистых блестящих волос, как у нее, ниспадающих до самой талии, в буквальном смысле осиной.
В тот самый день, когда Лиззи впервые увидела себя во весь рост в настоящем зеркале, она заметила, как многие девушки поглядывают в ее сторону. Лишь некоторые из них смотрели на нее с восхищением. У большинства на лицах читалась неприкрытая ревность и зависть.
— Эй, подвинься! — Какая-то толстуха оттолкнула Лиззи в сторону. — Дай и другим полюбоваться на себя в зеркало, — грубо заявила она.
— Прошу прощения, — запинаясь, пробормотала Лиззи, которая только что осознала, что красива. Необычной, бросающейся в глаза красотой.
Спустя несколько недель после первого визита Лиззи на Сентрал-стэйшн к ней подошла высохшая пожилая женщина, которая была намного старше остальных.
— Твоя мама знает о том, что ты приходишь сюда, девочка? — проскрипела она.
— Разумеется, — солгала Лиззи.
Лицо старухи было очень бледным и так густо припудрено, что казалось, будто она сунула голову в мешок с мукой. Губы напоминали кроваво-красную узкую щель. У женщины недоставало нескольких зубов. Ее звали Джорджи, и она всегда последней уходила под ручку с каким-нибудь янки, — то есть если вообще уходила. Янки отчаянно нуждался в женщине, если обращал внимание на Джорджи.
— Тебе не следует здесь бывать, — заявила женщина. Одна нога у нее была короче другой, и обычно старуха передвигалась, кренясь набок, хотя это и получалось у нее быстро и ловко. — Твоей матери не стоило разрешать тебе сюда приходить.
— Она ничуть не возражает.
Лиззи тряхнула головой, желая, чтобы Джорджи поскорее убралась и оставила ее в покое. Во-первых, с минуты на минуту должен был подойти поезд, а во-вторых, девушке не хотелось, чтобы ее видели в обществе этого пугала.
Но оказалось, что от Джорджи не так-то легко отделаться.
— Послушай, милашка, — с заговорщическим видом произнесла она. — В таком случае тебе прямая дорога в «Адельфи». Девчонка с твоей внешностью запросто сможет сколотить там целое состояние.
— Вы так полагаете? — машинально откликнулась Лиззи, спрашивая себя, что старуха имела в виду.
Но в следующее мгновение Джорджи была забыта — локомотив, выпустив клубы пара, остановился, поезд замер у перрона, и к Лиззи устремился Хэнк, как всегда, первым проскочив турникет.
— Всем привет! — произнес он со своим очаровательным, тягуче-ленивым техасским акцентом, а потом подхватил Лиззи на руки и закружил ее, так что юбка-колокол взметнулась вокруг ее длинных ног, которыми она едва не сбила Джорджи наземь.
Еще несколько девушек, подобно Лиззи и Мэри, ждали своих постоянных кавалеров, тогда как остальные готовы были удовлетвориться любым янки, который пригласил бы их на свидание и дал возможность хорошо провести время.
У американцев были не только деньги и товары, достать которые в живущей на осадном положении Британии было практически невозможно. Они отличались потрясающей щедростью и неизменно веселым расположением духа. Большинство янки были молоды и привлекательны, но даже те, кто был постарше и не мог похвастаться красотой, выглядели очень эффектно в аккуратной, пошитой из дорогой ткани военной форме, а уж акцент кинозвезд придавал им обаяние, которым не отличались английские парни.
Хэнк, кавалер Лиззи, служил капралом в финансовом управлении. Он мог выбираться в Ливерпуль три-четыре раза в неделю, и тогда Лиззи становилась его «девчонкой», как он выражался. Его выбеленные солнцем волосы были почти белоснежными, а здоровый золотисто-коричневый загар после английской зимы уже начинал тускнеть. Они с Лиззи были почти одного роста, особенно когда та надевала туфли на высоких каблуках. Там, в Штатах, отец Хэнка был фермером, и с самого детства Хэнк привык скакать на лошади и перегонять отары овец, как настоящий ковбой. Однажды он показал Лиззи фотографию, на которой был снят в крапчатом шейном платке, настоящем «стетсоне»[14], верхом на своей любимой кобыле, Цыганке. Он выглядел точь-в-точь как Рой Роджерс[15], только моложе.
Лиззи, которая до сих пор видела только старых, изможденных кляч, запряженных в тележки угольщиков или старьевщиков, разъезжавших по Бутлю, была поражена — Цыганкой, Хэнком и американцами в целом.
Как-то вечером Хэнк предложил ей выйти за него замуж. Лиззи согласилась. Она сочла это грандиозным розыгрышем. Разумеется, сказал Хэнк, ему придется заручиться разрешением капитана. А тот, не исключено, пожелает побеседовать с Лиззи и ее родителями, учитывая то, что она такая молоденькая, раз ей еще нет семнадцати и все такое прочее.
Лиззи предложила немного подождать.
— Давай посмотрим, какие чувства мы будем испытывать друг к другу через шесть месяцев, — сказала она, гордясь таким взвешенным ответом. Во всяком случае, это было намного лучше, чем признаться в том, что ни о каком замужестве не может быть и речи, поскольку ей всего-то тринадцать лет!
Впрочем, предложения руки и сердца удостаивались многие девушки, а некоторые — даже по четыре-пять раз. По большей части они не получали никаких известий от своих будущих мужей, как только тех переводили на другое место службы или когда мужчины «добивались своего», как горько замечали девушки, прекрасно зная, что их прежние кавалеры отправлялись в Манчестер, чтобы кружить головы и предлагать руку и сердце другим невинным простушкам.
Лиззи не была настолько наивной, чтобы принять предложение Хэнка всерьез. Кроме того, она не собиралась хранить ему верность. В те вечера, когда он был занят, она по-прежнему приходила на Сентрал-стэйшн и крутила романы с другими солдатами. Лиззи пользовалась большой популярностью, и Мэри радовалась тому, что остается ее подругой, поскольку солдаты почти всегда приходили парами, а это означало, что ее с Лиззи неизменно выбирали первыми.
Иногда они отправлялись в дансинги — «Риалто» или «Рисиз», и Хэнк (или другой солдат или летчик, с которым Лиззи выпадало провести вечер) так тесно прижимался к ней, что между ними нельзя было бы просунуть и спичку.
«Как все это романтично», — думала Лиззи по утрам на уроках в школе, задумчиво глядя в окно и сводя учителей с ума, особенно когда те пытались поймать ее и внезапно спрашивали о чем-то. Но все заканчивалось одинаково: хоть Лиззи и выглядела так, словно унеслась мыслями куда-то далеко-далеко, и уж во всяком случае намного дальше школы, она все равно знала любой предмет гораздо лучше, чем большинство учеников.
Новое оранжевое платье явно пришлось Хэнку по вкусу. Он заявил, что Лиззи выглядит «просто клево», и они под ручку вышли с Сентрал-стэйшн, не обращая внимания на старую бедную Джорджи, которая неловко пристроилась у дверей мужского туалета, подмигивая каждому солдату, который входил в него.
Лиззи и Хэнк, Мэри и Клиффорд — у янки были такие смешные имена — направились в «Трокадеро», чтобы посмотреть «Унесенных ветром», кинокартину, которую они видели уже дважды. Она навевала на Хэнка тоску по дому, но Лиззи обожала каждую минуту этого фильма, особенно конец. Ей казалось невозможным, что плантаторский Юг и Чосер-стрит существуют на одной планете.
Лиззи установила строгое правило и неукоснительно придерживалась его: никаких объятий во время сеанса. Она не хотела пропустить ни одного эпизода, особенно когда речь шла об «Унесенных ветром».
Хэнк говорил о Гражданской войне так, словно она закончилась только вчера. Складывалось впечатление, что для него она была более реальной, чем та война, в которой он участвовал сам. Он сказал, что Лиззи — вылитая Вивьен Ли, разве что глаза другого цвета.
— Проклятые северяне! — ворчал Хэнк себе под нос. — Ниггеры — это отбросы общества. Можешь мне поверить, на ранчо моего отца с ними не обращаются, как с равными.
Лиззи уже заметила, что чернокожие янки предпочитали держаться вместе и никогда не смешивались со своими белыми «товарищами». О последних говорили, что они имеют привычку поколачивать черных парней, заприметив их в обществе белых женщин.
После кино они заглянули в кафе «У Лиона» на чашечку кофе. Несмотря на затемнение, центр Ливерпуля кишел людьми. В последнее время сирены воздушной тревоги звучали все реже.
Посетителями кафе были почти исключительно янки со своими подружками. Немногочисленные англичане поглядывали на них с завистью. Какой-то солдат в неряшливом полевом обмундировании, сидевший за соседним столиком, с восторгом ткнул пальцем, указывая на подогнанную по фигуре парадную форму Клиффорда.
— Ты, наверное, капитан, приятель? — полюбопытствовал он.
— Нет, дружище, я — такой же капрал, как и ты, — ответил ему Клиффорд.
Создавалось впечатление, что янки все до единого знакомы друг с другом. Нимало не смущаясь, они громко переговаривались через столики. Янки были самоуверенными, состоятельными и щедрыми.
Через полчаса Хэнк и Лиззи поднялись, чтобы уйти.
— Увидимся в половине двенадцатого на трамвайной остановке, — прошептала Мэри, когда они проходили мимо.
— Ладно, — отозвалась Лиззи.
Когда они зашагали вверх по Скелхорн-стрит, Хэнк обнял ее за плечи, и они свернули в какой-то темный, вымощенный брусчаткой переулок, где принялись искать пустое парадное. Те парадные, мимо которых они проходили, были уже заняты обнимающимися и вздыхающими парочками, слившимися в жарких поцелуях.
Наконец они подошли к черному ходу прачечной — пустому и приглашающе темному. Хэнк прижал Лиззи к двойным дверям и принялся целовать — долгими, мокрыми, детскими поцелуями. Иногда Лиззи казалось, что она — первая девушка, которой он назначил свидание.
Спустя некоторое время Хэнк тяжело задышал и начал жадно шарить руками по ее телу. Он мял ее груди большими пальцами, потом скользнул к талии, сжимая и тиская ее так, словно хотел разорвать надвое.
— Лиззи, о Лиззи! — хрипло прошептал Хэнк. — Я люблю тебя.
— Я тоже, — покорно ответила девушка.
Хэнк ей нравился, но она ни капельки его не любила. Перспектива заняться с ним любовью приводила Лиззи в смущение. А поцелуи для нее вообще ничего не значили, хотя она и отвечала на них. Иногда, когда Хэнк касался ее сосков, Лиззи испытывала легкое, приятное возбуждение. А когда он гладил ладонями ее бедра, лаская и вжимая костяшки пальцев в мягкую расщелину между ее ног, когда его пальцы все ближе и ближе подбирались к тому месту, где внутри нарастала и пульсировала сладкая влажность, девушка буквально жаждала, чтобы Хэнк пошел дальше и влага вырвалась бы наружу, высвобождаясь из плена. Откуда-то Лиззи знала, что испытает доселе неведомую радость. Но при этом ее не покидало отвращение, отвращение к себе, к своему телу и к Хэнку, которое она не могла объяснить. Впрочем, предостережение Мэри всегда вспоминалось вовремя: «Никогда не позволяй им забираться тебе под юбку. Тогда они перестают контролировать себя, и тебе придется драться».
Поэтому, испытывая некоторое сожаление и одновременно облегчение, Лиззи оттолкнула Хэнка и сказала:
— Я опоздаю на трамвай.
— Будь я проклят, милая, — простонал Хэнк, — с тобой я не смог добраться даже до первой базы[16].
Лиззи не ответила. Она зашагала вниз по улице, и Хэнку ничего не оставалось, как устремиться за ней вдогонку. Он обнял ее, накрыл ее грудь ладонью и продолжал легонько сжимать всю дорогу до трамвайной остановки.
— Когда же я наконец трахну тебя, Лиззи, милая? Мы же с тобой практически помолвлены.
Лиззи хотелось сказать «никогда», но это могло оттолкнуть Хэнка, а ей очень нравилось иметь постоянного кавалера. Не могла же она заявить ему, что приличные девушки-католички не спят с парнями до замужества, даже если им хочется этого, а она даже не была уверена, действительно ли ей этого хочется.
— Ты ведь ни разу не доходила с Хэнком до конца, а, Лиз? — поинтересовалась Мэри на обратном пути, когда они ехали домой на трамвае.
— Что ты, конечно же нет! — откликнулась изумленная таким вопросом Лиззи. — Только не с ним. И вообще ни с кем.
— Я тоже, — сообщила Мэри. — Я все еще девственница. Правда, сегодня вечером Клиффорд вел себя так, что мне едва удалось от него отбиться. Так что мне придется либо сдаться, либо отказаться от Клиффорда.
— В таком случае бросай его, — посоветовала Лиззи.
То, что было у нее с отцом, не могло происходить на самом деле. Это был всего лишь страшный сон, ночной кошмар. То, что он проделывал с ней, то, что ей снилось, будто он с ней проделывает… Этого не могло быть, ведь внизу, в гостиной, спала мама. И тот день в Северном парке, когда она продрогла до костей, промокла насквозь и чувствовала себя такой несчастной… И миссис Гарретт вела себя просто ужасно… Кстати, теперь миссис Гарретт всячески носилась с Лиззи, специально приходила к ним домой, чтобы повидаться с ней, брала ее за руку и ласково спрашивала, как она поживает.
Нет, она все выдумала. Ничего этого не было. Лиззи не смогла бы жить с осознанием того, что все это случилось с ней на самом деле. Лежа на кровати и держа в руке старый ржавый вертел, она проткнула им себя… Боль, врач, больница…
Лиззи О’Брайен, едущая в трамвае, такая очаровательная, восхитительная в своем оранжевом платье и пальто из верблюжьей шерсти, никогда не смогла бы причинить себе страдания.
Джоан!.. Их отец и скрипящая кровать… Нож для резки хлеба, всегда острый, словно бритва. «Оставь ее в покое!» Пронзительный крик. И темнота.
На этом ночной кошмар обрывался.
«Ничего этого не было и быть не могло», — сказала себе Лиззи. Это всего лишь дурной сон, который возвращается к ней во мраке ночи, отчего она дрожит всем телом и стонет, даже когда просыпается.
Этого никогда не было!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В то время как за Лиззи ухаживал ее американский кавалер, еще один военнослужащий США уговаривал свой хромающий, спотыкающийся одноместный «мустанг» сесть на взлетную полосу военно-воздушной базы в Саффолке. Он долетел до самого Берлина, пытаясь разбомбить этих проклятых «дойчей», которые никак не желали сдаваться. Господи, им вроде бы уже давно пора было понять, что у них не осталось ни единого шанса, ведь на них со всех сторон наступали русские, американцы, англичане и французы, и кольцо окружения смыкалось все теснее.
Летчик сбросил свои бомбы на железнодорожный узел. Грузовики с боеприпасами взрывались, как гигантские шутихи на Рождество, но и в него попали с земли. Он спустился слишком низко, чтобы удостовериться в том, что бомбы попали точно в цель.
Эти досужие разговоры о возвращении на одном крыле и молитве! Мотор чихал и кашлял всю дорогу, но все-таки он долетел и теперь оказался прямо над базой. И надо же было этим проклятым шасси отказать в самый неподходящий момент! Выходит, они все-таки достали его. Но ничего, он посадит самолет на «живот». Для этого потребуется все его мастерство, но ведь он уже проделывал это раньше.
Летчик нежно повернул ручку от себя, пытаясь передать самолету весь свой ужас и желание жить. Не взорвись. Не разбейся. Потихоньку, полегоньку, и мы с тобой сделаем это.
Самолет коснулся земли с визгом, похожим на одновременный вопль тысячи сумасшедших.
Господи Иисусе! Машину бросало из стороны в сторону, и летчик отчаянно дергал ручку управления то вправо, то влево, пытаясь выровнять курс. Когда самолет уже приближался к концу взлетной полосы, одно крыло развалило деревянную постройку, в которой иногда собирались механики, чтобы выпить чаю и не тащиться для этого в столовую.
Однако именно столкновение, похоже, помогло самолету выровняться. Пилот вздохнул с облегчением и заметил, что к нему мчится карета «скорой помощи». Теперь доклад, чашка кофе, потом постель, и до завтрашнего вечера можно забыть о самолетах. Собственно говоря, когда он выпрыгивал из кокпита[17], к нему уже вернулось прежнее оптимистическое настроение.
В трамвае Лиззи поинтересовалась у Мэри:
— Хочешь поехать в Саутпорт в понедельник светлой седмицы[18], через неделю? Хэнк меня приглашает.
— Не хочу быть третьей лишней.
— Он берет с собой кучу приятелей, — сообщила подруге Лиззи. — Просто у меня день рождения, и мы собираемся его отпраздновать.
— Клянусь богом, Лиззи, я бы с удовольствием, но в понедельник киоск будет открыт, и мне придется выйти на работу.
— Да ладно, все нормально, — отозвалась Лиззи, которой было абсолютно все равно, поедет с ней Мэри или нет.
В Саффолке, где молодой пилот подбитого бомбардировщика наслаждался кофе и обменивался впечатлениями с коллегами, которым посчастливилось пережить ночной вылет, еще один молодой человек в комбинезоне выбирался из-под развалин будки, в которую врезался самолет.
Потом он изо всех сил побежал к командному пункту, но время от времени ноги у него заплетались и он падал, плача, как ребенок.
Вскоре он уже что-то неразборчиво лепетал, стоя навытяжку перед сержантом, который безуспешно пытался понять что-либо из его бессвязного доклада.
— А ну, возьми себя в руки, парень! — потеряв терпение, грубо гаркнул сержант. Он был шотландцем, кадровым военным и старым служакой, считавшим всех призывников военного времени жалкими трусами. Если бы они не были трусами, не было бы необходимости призывать их: они пошли бы служить добровольцами. — Говори яснее, Роджерс. О чем, черт тебя подери, ты толкуешь?
Роджерс вновь забормотал что-то непонятное, и сержанту пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дать ему в ухо. Но потом ему показалось, что он расслышал чье-то имя.
— О’Брайен, ты сказал? Так что там с О’Брайеном?
— Мы сидели в будке, сержант, пили чай, когда услыхали, как садится этот самолет. У него были проблемы, большие проблемы, мы сразу это поняли, и Рори, я имею в виду О’Брайена, встал и выглянул в окно. Ну, чтобы посмотреть, не можем ли мы чем-нибудь помочь. Крыло самолета врезалось прямо в нас и начисто снесло О’Брайену голову, сержант.
Что-то было не так.
Придя домой, Лиззи сразу же поняла — стряслось какое-то несчастье. Но дома все было по-прежнему. Ровным счетом ничего не изменилось. Повсюду царила тишина, но это была наэлектризованная, напряженная тишина, словно где-то вдалеке невнятно бубнили голоса, стремясь прорваться сюда с неприятным известием. Волосы на затылке у Лиззи встали дыбом, по коже побежали мурашки.
Она осторожно поднялась наверх. Ее мама, Джоан и Нелли уже давно спали, в соседней комнате мирно посапывали мальчишки. Лиззи пересчитала их. Тони, Крис, Джимми, Пэдди, Шон и Дугал. По трое на двуспальных кроватях. Все живые, целые и невредимые.
Тем не менее давящее ощущение несчастья не исчезало.
Вновь сойдя вниз, Лиззи поставила чайник на огонь, чтобы приготовить себе чашку чая. Теперь в кухне у матери появилась настоящая газовая плита.
Лиззи устало опустилась в одно из новых кресел. Огонь в очаге почти погас, хотя угли все еще давали достаточно тепла. Она частенько сиживала здесь в одиночестве, когда возвращалась из города домой и думала о Хэнке и о том, каково это будет — жить в Техасе. А потом Лиззи воображала, что у нее куча денег и она может покупать себе платья, туфли и сумочки в настоящих магазинах, а не на Пэддиз-маркет. Иногда она даже придумывала фасоны этих платьев, но сегодня никак не могла сосредоточиться. Плохое предчувствие не оставляло ее, как бы старательно Лиззи ни гнала его от себя, и девушка решила побыстрее выпить чаю и лечь спать, рассудив, что утро вечера мудренее.
Война должна была вот-вот закончиться — через неделю, месяц или два… У каждого на этот счет было свое мнение.
Каждый день Китти О’Брайен жадно слушала радио. Она тревожилась за Кевина, служившего на авианосце в каком-то далеком океане. С Рори все было в порядке, он оставался в Англии, в полной безопасности. После войны оба ее мальчика смогут найти себе хорошую работу. Теперь у них была настоящая профессия. Когда Рори был дома в последний раз, он сказал:
— Если хочешь, мы можем переехать из Бутля, мам. Купим домик где-нибудь в деревне — в Формби или Ормскирке, например.
Но Китти не была уверена в том, что захочет когда-либо покинуть Чосер-стрит.
После того как старшие дети ушли в школу и дома остались только Шон с Дугалом, что-то увлеченно рисовавшие, сидя за кухонным столом, она включила радио, чтобы послушать девятичасовой выпуск новостей. Ничего нового, Гитлер еще не сдался. Он по-прежнему скрывался в своем бункере где-то в Берлине, отказываясь признавать поражение, хотя оно и стало неизбежным.
Китти выключила радиоприемник и поднялась наверх, чтобы собрать белье для стирки и вытереть пыль. Она с нетерпением ждала того дня, когда можно будет снять эти ужасные светомаскировочные шторы. Тони обещал купить новые занавески в гостиную, и она уже принялась откладывать купоны на зеленую парчу, которую присмотрела в магазинчике на Стрэнд-роуд.
Женщина вздохнула. Странно, но когда у нее была целая куча малышей, она мечтала об отдыхе и покое, а теперь, когда ее желание исполнилось, ей, наоборот, захотелось иметь младенца, чтобы нянчить его, чтобы вновь почувствовать, как детская ручонка тянет ее за юбку. Шон и Дугал были самостоятельными, замкнутыми детьми; поглощенные друг другом, они тихонько играли целыми днями. Близнецы не доставляли никаких хлопот и не нуждались в матери.
Китти отнесла вниз белье, отобранное для стирки, и замочила его в ведре, а потом решила выпить чашечку чая перед тем, как приступать к выпечке. Наливая в чайник воду, женщина с неудовольствием вспомнила нелепый вопрос, который задала ей сегодня утром Лиззи, собираясь в школу:
— У нас вчера ничего не случилось, мам?
Она заверила дочку, что у них не произошло ничего из ряда вон выходящего, и потребовала, чтобы Лиззи объяснила, с чего это вдруг ей вздумалось спросить об этом, но та лишь пожала плечами и не добавила более ни слова.
Китти уже хотела предложить малышам выпить с ней чаю, когда в дверь постучали. Женщина вздрогнула. Почему-то она знала, что к ним пришли плохие, очень плохие новости.
— О нет! — запричитала она, чуть ли не бегом устремляясь по коридору к двери, чтобы открыть ее. — О нет, Господи, только не это!
Шон и Дугал подняли головы от стола, встревоженные ее криками, а потом тоже заплакали.
На улице стоял мальчишка-посыльный с телеграммой в руках. В ней сообщалось, что ее Рори погиб.
Кто-то говорил:
— У вас ведь есть еще десять очаровательных детей, Китти. Только представьте, что Рори был бы у вас единственным ребенком.
Но Китти все равно горевала о Рори ничуть не меньше матери, у которой был всего один сын. В конце концов, говорила она себе, если у вас отрежут палец, вы же не станете успокаивать себя, приговаривая: «Ничего страшного, у меня осталось еще девять».
В отличие от многих многодетных матерей, Китти никогда не путала своих детей, когда те вырастали и становились старше. Она помнила рождение Рори так отчетливо, словно это было вчера.
Он был одним из немногих, кто родился днем. Разумеется, при этом присутствовала Тереза Гарретт, и Рори появился на свет легко и быстро, поскольку был вторым ее ребенком. Да и пошел он раньше Кевина, хотя зубки у него прорезались позднее, что доставило Китти немало хлопот. Но, за исключением этих беспокойных месяцев, Рори всегда был солнечным ребенком, веселым и общительным.
Кстати, прорезывание зубов у него было не таким болезненным, как у Нелли. Та каждую ночь исходила криком, да таким громким, что однажды Том пригрозил выбросить ее в окошко. Рори же предпочитал терзать зубами кольцо своей соски-пустышки вместо материнской груди, и первым его словом стало «дум-дум», хотя он произнес его лишь в возрасте полутора лет.
Раньше всех начала разговаривать Лиззи, хотя Джимми не намного отстал от нее, и с тех пор как он заговорил, рот у него не закрывался. Пока что Пэдди оставался самым умным из мальчиков и теперь посещал школу для особо одаренных детей, каждое утро выходя из дома в белой рубашке, галстуке и ярком форменном пиджачке. Он выглядел просто очаровательно, хотя кепку прятал в кармане до тех пор, пока не садился в школьный автобус.
Какие у нее замечательные дети, все до единого.
«Ты рожаешь детей, — с горечью думала Китти, — проходишь через все круги ада, принося их в этот мир, оберегаешь их и заботишься о них. Ты защищаешь их от пьяного отца, принимая на себя предназначенные им удары. Ты согреваешь их зимой, вяжешь им варежки и шарфики, подкладываешь им в обувь стельки, вырезанные из линолеума, чтобы ногам было тепло и сухо, а потом идешь на улицу — подбирать обрезки и гнилые овощи после того, как закроется рынок, и выпрашиваешь у булочника черствый хлеб, чтобы накормить их.
Ты даже продаешь свое тело, чтобы утолить их голод.
Потом ты в первый раз ведешь их в школу, даже если для этого приходится тащить с собой трех или четырех малышей, промываешь их ссадины, бинтуешь порезы, вытираешь им носы и слезы.
О, как сильно ты любишь и лелеешь своих детей! Ты воспитываешь их, пока они не вырастают в прекрасных молодых людей, а потом дурацкий несчастный случай, минутная рассеянность или вторжение маньяка в Польшу или еще какую-нибудь страну, о которой ты даже никогда не слышала, отнимают у тебя твоего ненаглядного ребенка, твоего дорогого сыночка, несмотря на всю твою любовь и заботу».
Впервые в жизни Китти не нашла утешения в Церкви. Она хотела, чтобы ее Рори был с ней. Она хотела видеть его смеющимся, высоким и сильным. Она хотела прикасаться к нему и слышать его голос.
Монсеньор Келли заявил, что Китти должна радоваться, ведь Рори попал в рай, но она, вместо того чтобы обрадоваться, лишь рассердилась. Женщина никак не могла уразуметь, почему смерть ее сына была частью Божьего промысла.
Благодушие монсеньора Келли и его настойчивые уверения в том, что она должна радоваться, а не печалиться, настолько расстроили Китти, что она позволила себе проявить публичное неповиновение и заявила капитану военно-воздушных сил, который пришел повидать ее несколько дней спустя, что она хочет, чтобы ее сына похоронили в Саффолке, неподалеку от базы ВВС. Ей была невыносима мысль о том, что заупокойную мессу по Рори будет служить священник, не сострадающий ей, и что он будет читать молитвы, в которые не верит сам.
Без своих детей бедная Китти была ничем. Никто не знал об этом, но она частенько оплакивала своих так и не пришедших в этот мир малышей. Тех самых, которые родились мертвыми или которых убил в ее чреве Том. Всем им она давала имена и никогда не забывала о них. Питер и Брендан, которые уже могли бы стать подростками, Клэр и Кэтлин… Сердце Китти частенько обливалось кровью, когда она думала о своих нерожденных детях, как сейчас оно разрывалось от боли за ее высокого симпатичного Рори.
Единственным положительным моментом постигшего ее несчастья, хотя Китти, разумеется, и не отдавала себе в этом отчета, стало то, что после того, как у них дома побывало множество людей, выражавших свои соболезнования, проявлявших искреннее сочувствие, обещавших вспоминать Рори в своих молитвах или даже заказывавших по нему поминальные службы, она вновь начала выходить на улицу и общаться с соседями.
Смерть Рори оставила Лиззи равнодушной. Ее братья и сестры, ее мама и даже миссис Гарретт и Мэри Планкетт плакали, не скрывая слез. А Лиззи не уронила ни слезинки. Она не чувствовала печали и тоски, и это угнетало ее и беспокоило, когда она смотрела на свою плачущую семью, стоящую по вечерам на коленях перед фотографией Рори и читающую молитвы по четкам. Но сама Лиззи не испытывала ровным счетом ничего.
Люди из военно-воздушных сил прислали билеты на поезд, и Китти с Джимми поехали в Саффолк на похороны. Рори должен был упокоиться на крошечном церковном погосте очень далеко от базы.
— Боюсь, это ближайшая католическая церковь, — пояснил отец Уоттс, первый священник не ирландского происхождения, которого встретила Китти. — Видите ли, миссис О’Брайен, в этой местности католицизм не получил большого распространения, в отличие от Ливерпуля.
Китти попросила позволения взглянуть на тело сына, но капитан объяснил безутешной женщине, что уже слишком поздно. Гроб запаян. Они заранее побеспокоились об этом, учитывая, в каком состоянии находилась голова О’Брайена.
Китти с горечью думала о том, что ей вообще-то следовало взять с собой Лиззи. В данных обстоятельствах дочь должна быть рядом с матерью. Но Лиззи под надуманным предлогом — дескать, в школе много задали — отказалась. Как будто что-то могло быть важнее похорон ее собственного брата. И еще Лиззи не выглядела расстроенной, в отличие от других детей. Вероятно, она израсходовала все свои эмоции в тот день, когда произошла эта ужасная история — с Томом, больницей и ржавым вертелом.
Китти и Джимми провезли на автомобиле по живописным, сказочно прекрасным дорогам Саффолка, где деревья смыкались над головой, образуя тенистые лиственные туннели. Они проезжали мимо домиков под соломенными крышами, на лужайках перед которыми и вдоль извилистых дорожек, ведущих к величественным особнякам, цвели ярко-желтые нарциссы, мимо зеленых холмов, на которых паслись овцы и коровы…
Но ни Китти, ни Джимми не обращали внимания на великолепный ландшафт, раскинувшийся впереди. Они могли думать только о Рори.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В понедельник светлой седмицы 1945 года, когда Лиззи исполнилось четырнадцать, Китти предприняла жалкую попытку устроить домашний праздник. Она только что вернулась из Саффолка, и ей было очень трудно встряхнуться и взять себя в руки, но она все-таки купила подарок для Лиззи, чудесную кожаную сумочку, а Тони и Крис в складчину приобрели настоящий серебряный кулон на цепочке. Кевин прислал из-за границы маникюрный набор в чехле из крокодиловой кожи, очень красивый и изящный.
— Ой, спасибо, мам. — Лиззи небрежно приняла подарок из рук Китти. Она знала, что ее невнимательность больно ранит мать, и от этого ей было не по себе.
— Сегодня вечером мы устроим грандиозное чаепитие, родная. Джози О’Коннор сделает глазурь для праздничного торта. А вчера мне удалось купить в бакалее баночку сардин и немного помидоров, и еще я хочу попозже приготовить конфитюр.
— Не стоит беспокоиться, мам, — равнодушно обронила Лиззи. — Я иду гулять.
— Куда, родная? — У Китти вытянулось лицо.
— В Саутпорт с Мэри.
И она ушла в своем ярко-оранжевом платье и туфлях на высоких каблуках, чувствуя себя совсем взрослой. Ведь ей уже исполнилось четырнадцать, и скоро она начнет работать на красильной фабрике, крупнейшем предприятии в Бутле, хоть мать и не подозревала об этом; она думала, что Лиззи останется в школе до лета.
Остальные дети все-таки упросили Китти накрыть праздничный стол хотя бы потому, что сегодня был второй день Пасхи. Но она весь день чувствовала себя несчастной, думая о том, что совсем скоро она и Лиззи потеряет так же, как и Рори, хотя в случае с дочерью во всем была виновата она сама. А когда пришел Пэдди и сообщил, что видел Мэри Гордон в газетном киоске, Китти стало еще хуже.
Предвкушение праздничного дня, который можно будет провести в обществе щедрых американских парней, привело к тому, что в этот понедельник на Сентрал-стэйшн собралось гораздо больше женщин, чем обычно.
Среди них была и хромая, очень бледная Джорджи, хоть она и знала, что вряд ли ее пригласят так рано. Только много позже, и то не наверняка, у нее появится возможность подцепить себе мужчину.
Как всегда, Хэнк первым прошел сквозь турникет и со своим обычным энтузиазмом подхватил Лиззи на руки и закружил, пока у нее с ноги не свалилась туфелька.
Вокруг собралась целая толпа американских солдат. Один из них поднял туфельку и, опустившись на колено, рыцарским жестом вновь надел ее на ногу Лиззи.
— Подходит! Подходит! — закричал он. — Это — Золушка, и теперь она должна выйти замуж за принца!
— Милая, — произнес Хэнк, — это мой лучший друг, Текс, который, как ты, наверное, уже догадалась, тоже родом из Техаса, как и я. — Он обернулся к остальным. — А это мой лучший друг Джуниор Ти. И еще один лучший друг, Дюк.
Текс был высоким, поджарым и светловолосым. Он так сильно походил на Хэнка, что они могли бы сойти за братьев. Но оба выглядели сущими карликами рядом с Дюком, широкоплечим здоровяком с расплющенным носом, чемпионом подразделения по боксу, и Джуниором Ти, жилистой каланчой с необычными серебристыми волосами.
Одного за другим Лиззи представили лучших друзей Хэнка. Фред, опрятный и щеголеватый, настоящего имени которого никто не знал. Они называли его Фредом, потому что он все время танцевал, совсем как Фред Астер. Неро был смуглым и темноглазым, причем оказалось, что Неро — это фамилия, а не имя, поскольку он был итальянцем и оттого считался человеком второго сорта по сравнению с настоящими, чистокровными американцами, объяснил ей позже Хэнк. Но Неро был очень богат, а его дядя по отцу был «крестным отцом» нью-йоркской мафии, и потому его приняли в ряды лучших друзей. Следующим шел Баз, в очках в роговой оправе и со строгим выражением лица. На вид ему никак нельзя было дать больше шестнадцати.
— Когда-нибудь Баз станет великим писателем, — заметил Хэнк. — Он все время что-нибудь пишет. И, наконец, последний по счету, но не по значимости, мой лучший друг Бифи[19]. Ты сама можешь догадаться, откуда у него это прозвище.
— Захлопни пасть, ты, недоносок-южанин, — отшутился Бифи, которого было легче перепрыгнуть, чем обойти. Он пожал Лиззи руку, как настоящий джентльмен. Впрочем, они все вели себя одинаково, и девушка чувствовала себя настоящей королевой в окружении придворных воздыхателей, когда они толпой обступили ее, с вожделением глядя на нее.
— Ты был прав, дружище Хэнк. Тебе досталась настоящая красавица, — растягивая слова, заявил Джуниор Ти и дохнул на стекла очков База, чтобы тот ничего не видел.
— Хэнк рассказывал, что ты — точная копия Скарлетт О’Хары, — прошептал на ухо Лиззи Дюк. — Но теперь я вижу, что он ошибся. Ты намного красивее ее.
Все они были цветущими, здоровыми парнями с хорошими манерами. Им только-только исполнилось по двадцать. С чистыми, сверкающими глазами, восторженные и взволнованные, они не делали попыток познакомиться с другими девушками, намереваясь провести весь день в обществе одной только Лиззи, чтобы отпраздновать ее день рождения.
Большинство девушек, которые все еще ждали своих кавалеров, бросали на Лиззи завистливые взгляды, когда она уходила в обществе сразу восьмерых парней, и лишь одна Джорджи крикнула ей вслед:
— Удачи, Лиззи, милочка!
Чтобы попасть в Саутпорт, нужно было пройти через центр Ливерпуля до Искчейндж-стэйшн. Поскольку сегодня был выходной, все магазины и конторы были закрыты. До полудня было еще далеко, и не до конца проснувшееся солнышко обещало ясный и погожий день.
Хэнк жестом собственника обнимал Лиззи за плечи, когда они шагали по пустынным улочкам, а остальные парни пританцовывали вокруг них, отпуская Лиззи экстравагантные комплименты. Они шли спиной вперед, глядя на нее и посылая ей воздушные поцелуи, отвешивали изящные поклоны, смеялись и шутили. Фред отбил чечетку на бордюре и даже изобрел новое па в ее честь.
— Отвалите, парни, она моя, — запротестовал Хэнк и поцеловал Лиззи в левое ушко.
— Нет, нет, она наша. Она принадлежит всем нам! — крикнул в ответ кто-то, и Лиззи захотелось заплакать от счастья.
В поезде было полно отдыхающих, вознамерившихся провести выходной в Саутпорте или на пляжах по дороге — в Формби, Эйнсдейле или Биркдейле. Несмотря на откровенную неприязнь, которую многие англичане питали к американцам, находящимся на их земле, невозмутимое веселье и щедрость восьмерых молодых парней вскоре очаровали весь вагон.
Бифи достал губную гармонику, и через несколько мгновений пятьдесят или шестьдесят человек уже во все горло распевали «Беги, кролик, беги», «Белые скалы Дувра» и «Янки дудль данди»[20].
Когда они выходили в Саутпорте, весь вагон хором прокричал им «до свидания».
Лиззи еще никогда не уезжала так далеко от Бутля. Красота Лорд-стрит с островками зелени, изысканными дорогими магазинами и живописными пассажами и аркадами викторианской эпохи произвели на девушку неизгладимое впечатление. Она даже не подозревала, что недалеко от ее дома существует столь элегантный, чудесный город. Может быть, когда-нибудь и мама захочет приехать сюда.
— Черт, какое классное местечко! — с восхищением протянул Хэнк.
К этому моменту солнце поднялось уже высоко и для апреля пригревало очень жарко.
— Как насчет того, чтобы перекусить? — предложил Джуниор Ти.
Они зашли в первое же попавшееся кафе, даже не ознакомившись с ценами в меню, выставленном снаружи, как на их месте поступила бы Лиззи и ее знакомые англичане. Деньги для янки, похоже, ничего не значили.
Пожилая официантка с недовольным лицом сдвинула для них два столика, и Лиззи усадили во главе, а Хэнка — напротив. Она заказала фаршированную индейку, жареный картофель и горошек.
Индейка! Это блюдо никогда не появлялось на столе в доме под номером два на Чосер-стрит. Сейчас перед Лиззи на тарелке лежали два толстых белых ломтя, оказавшихся жесткими, как подошва, однако девушка убедила себя в том, что они восхитительны на вкус.
Вместо пудинга им подали фруктовый салат и мороженое, и в салате оказался виноград, самый настоящий виноград! Так вот, значит, как он выглядит. Фиолетово-красный, с толстой кожицей, которую трудно прокусить, такая она скользкая, а внутри — сочный и зеленый. Он был терпкий и сладкий на вкус, и еще в нем были мелкие косточки, которые Лиззи постеснялась выплюнуть под прицелом устремленных на нее восьми пар глаз и проглотила вместе с мякотью.
Даже пожилая официантка в своем порыжевшем от частых стирок черном платье, кружевном чепчике и фартуке не устояла перед обаянием молодых людей, особенно когда Неро признался ей, что она очень похожа на его мать. В конце концов официантка заулыбалась и закивала головой, и даже принесла им молоко и сахар для чая, прежде чем они успели попросить об этом. Парни провозгласили тост за здоровье именинницы и чокнулись чашками. Хэнк сообщил им, что они с Лиззи скоро поженятся. Лиззи не стала их разочаровывать. Если они узнают, что ей всего четырнадцать, то могут попросту сбежать, как тот капитан в «Адельфи».
— Эй, сколько у тебя братьев и сестер, Лиз? — полюбопытствовал Дюк. Он сидел слева от нее и прижимался к ней коленом.
— Восемь братьев и две сестры, — отозвалась она, совершенно позабыв о том, что Рори погиб, но когда вспомнила, не стала говорить об этом, боясь испортить праздничную атмосферу за столом. Кроме того, подумав о доме, она сразу же представила себе мать и продукты, которые та купила для праздничного ужина, и от этого ей стало по-настоящему скверно.
Но длилось это недолго. Неро, сидевший справа, наклонился к Лиззи — она ощутила у себя на щеке его теплое дыхание — и сказал:
— Знаешь, Лиззи, киска, у тебя самые сладкие губки, самый очаровательный носик и самые прелестные глазки, какие я когда-либо видел. А твои волосы…
— Эй, вы двое, а ну прекратите! — заорал Хэнк с дальнего конца стола. — Это мою девушку вы обхаживаете.
— Нет, не твою, — возразил Неро, а потом вместе с остальными принялся хором скандировать: — Она — наша!
Раскрасневшаяся, со сверкающими, как звезды, глазами, Лиззи нежилась в лучах всеобщего внимания и обожания.
Лиззи завизжала. Еще никогда ей не было так страшно. От ужаса у нее перехватило дыхание, и она была твердо уверена, что в следующее мгновение задохнется и умрет.
— Эй, милашка, — сказал Хэнк, на которого аттракцион «железная дорога» с трамплинами и горками не произвел видимого эффекта, — успокойся.
Но Лиззи не желала успокаиваться и не переставала визжать до тех пор, пока поезд не остановился. Она наотрез отказалась прокатиться еще разочек, к большому сожалению остальных парней, которые явно с нетерпением ждали своей очереди.
— Никогда в жизни я больше не сяду на эту штуку, — заявила Лиззи.
Впрочем, прокатиться на карусели она согласилась, и ей пришлось по вкусу неспешное и осторожное движение по кругу на спине игрушечной лошадки с плавным подъемом и спуском, особенно когда ее поддерживала пара сильных рук. Лиззи сбилась со счета, сколько кругов проехала, во всяком случае, по разу с каждым из ребят, а с некоторыми — и по два.
Баз, такой юный, но в своих очках в роговой оправе производящий впечатление умудренного опытом человека, оказался единственным, кто не заигрывал с ней и не пытался все время дотронуться до нее. Лиззи даже подумала, что не нравится ему, но вдруг обнаружила, что он пристально наблюдает за ней с серьезным выражением лица, и решила, что он просто стесняется.
День казался бесконечным, и Лиззи веселилась напропалую, приходя во все большее возбуждение. В ее жизни еще никогда не было такого замечательного дня, и, быть может, больше не будет. Несколько молодых людей ловили каждое ее слово и стремглав бросались исполнять ее желания.
— Лиззи, крошка, посмотри сюда!
— Ну, давай же, Лиззи, пойдем покатаемся на гоночных машинках!
Они так старались ей угодить. Если для этого нужно быть красивой, тогда она была рада, что Господь благословил ее этим даром. Вполне возможно, что вся ее дальнейшая жизнь будет именно такой; вокруг нее будут увиваться мужчины, желающие ухаживать за ней, спрашивающие ее мнение и нуждающиеся в ее одобрении во всем, что бы они ни делали.
— Это тебе, милашка. — Фред появился с пушистым кроликом в руках и отдал его Лиззи.
— Еще один приз! — с восторгом вскричала девушка. Она уже обзавелась плюшевым мишкой, черномазой куклой-уродцем с выпученными глазами и спутанными волосами, расческой в кожаном чехле, пупсом и стеклянной сахарницей с позолотой, которая наверняка понравится матери.
Джуниор Ти, Текс и Хэнк развлекались в тире, приводя в отчаяние его владельца. Они были прекрасными стрелками и всякий раз выигрывали. Хозяин тира уже подумывал о том, чтобы отказать им в очередной серии выстрелов, но вокруг собралась толпа, чтобы поглазеть на бесплатное представление и поаплодировать счастливчикам, и хозяин не рискнул ссориться с янки, особенно после того, как они стали раздавать призы.
Бифи пытался научить Лиззи стрелять из ружья, обхватив ее мускулистыми руками сзади и тесно прижавшись к ней. Она почувствовала, как его ладонь на мгновение случайно коснулась ее груди.
— Держи ружье вот так, крошка. Отлично. Ты все делаешь правильно.
Но Лиззи хихикала не переставая и промахивалась всякий раз, к огромному облегчению владельца тира.
Наконец ярмарочная площадь утратила для них привлекательность, и они потянулись к песчаным дюнам Саутпорта и далекой серебристой полоске моря.
Бифи затянул на своей гармонике какую-то жалобную мелодию, а Фред сплясал то, что он назвал «степом на песке».
— Не отставай, приятель, — крикнул Дюк Базу, который тащился сзади, с мрачным видом сунув руки в карманы брюк.
Ее мальчики! Лиззи буквально чувствовала себя их матерью. Хэнк и Текс взяли ее с обеих сторон под руки. Дюк, Неро и Джуниор Ти принялись играть в футбол старой жестянкой.
Вечернее солнце коснулось краешком моря, превратив узенькую полоску воды в мазок ярко-оранжевого цвета, и пески засияли золотом. Позади них тянулись дюны, до которых никогда не добиралось море, холмы светлого песка, утыканные зарослями почерневшего камыша, изломанного и поваленного ветром.
Несколько человек, попавшихся им на глаза, торопливо возвращались в город, потому что вдруг резко похолодало. Солнце уже почти спряталось за горизонтом, и стало темно.
Читать бесплатно другие книги:
