Дорога к Марсу Громов Александр

– Да, готовлю.

Пичеррили глянул на соседний экран и вспомнил о просьбе Жобана. Не отрываясь от главного монитора, он запустил программу потокового спектрального анализа. Программа должна была найти совпадающие гармоники во всем массиве данных энцефалограмм.

Джованни Лорини был местным дурачком. Ну, не совсем дурачком. Ему было уже за тридцать, он всегда ходил в широкополой черной шляпе, свободном балахоне, придававшем ему романтический вид. Он называл себя художником, но никто не видел ни одной его картины, несмотря на то, что Джованни каждый день выходил на пленер с мольбертом. Мария рассказывала Бруно, когда он впервые купил у нее домашнее вино, чтобы отметить с друзьями окончание лицея, что всему виной была женщина. Лиана послала Джованни подальше, он начал пить и повелся разумом. «Он выпивает иногда по две бутылки в день!» – ужасалась Мария. А когда Джованни, в дымину пьяный, засыпал в баре, за ним приезжал отец. Приезжал на серебристом «Роллс-Ройсе», в дорогом пальто, с белоснежным шарфом на шее. Отец Джованни был очень богатым человеком и души не чаял в сыне.

Длинная, как у богомола, рука манипулятора распрямилась и опять сложилась. Бруно короткими движениями джойстика проверял работоспособность.

– Система готова, можно активировать лебедки.

– Бруно, попробуй его все-таки, вне тени, – попросил командир.

– Мне не видно, я не хочу камеру от вас убирать. Принимай управление. Заодно и проверим.

– Принято, – отозвался американец.

Пискнул сигнал процессора – закончился анализ энцефалограмм.

– Жан-Пьер, ты мне скажи, – Бруно вызвал медотсек, – какое обычно бывает совпадение энцефалограмм у разных людей?

– Ну, иногда совпадают, конечно, в чем-то.

– Ты посмотри на эти импульсы. – Бруно отослал файл врачу.

– О, merde, – сказал Жобан, глянув на спектры.

– Командир, двенадцать ноль семь, – Бруно переключился на группу выхода.

– Понял, манипулятор нормально, приготовьтесь к сворачиванию паруса.

Каждый месяц на площади перед муниципалитетом, у подножия памятника Леопарди, проходила ярмарка антиквариата. Чего там только не было. От старых кованых гвоздей до старинной мебели, от поделок из глины до тонких серебряных безделушек, от простеньких ученических акварелей до картин эпохи Возрождения. Бруно однажды сам видел, как затряслись при виде какой-то темной картины руки у дона Ижини, человека, который был самым главным и уважаемым в городе. Дон Ижини вцепился в невзрачную мазню как паук, и, видимо, этим жестом повысил ее стоимость втрое. Он, не торгуясь, выписал чек, а чеку дона доверяли безоговорочно, и благоговейно принял картину из рук довольного продавца. Можно было представить, как он потом рвал на голове волосы, прочитав в газете о том, что найден неизвестный эскиз Леонардо.

Но у Бруно были свои интересы – тогда он собирал марки, и больше всего интересовался советскими, о первопроходцах космоса. Может, именно тогда он впервые подумал о том, что его ждет небо. Однажды на развалах блошиного рынка Бруно увидел серебряный космический корабль. Маленький, меньше мизинца, но сделанный с таким изяществом и искусством, что Бруно, как только взял его в руки, понял – это его талисман на всю жизнь. Он всегда носил корабль в кармане, в корпусе от губной помады, как и продал его старик на базаре. Странный был тот продавец. Он говорил с жутким акцентом, и сказал, что эта игрушка с Марса, что ее привез его родной дед, инженер Lossef. Но продал ее всего за полтора евро. Правда, все продавцы на этом рынке были слегка не от мира сего.

– Бруно, у обоих присутствуют идентичные и совершенно нетипичные ритмы. Это нехарактерная гармоника для энцефалограммы человека, – Жан-Пьер был взволнован.

– И?

– Скорее всего они сейчас там, за гранью сознания, видят одинаковые сны. Я даже боюсь представить какие.

– А ты уверен, что это не ошибки энцефалографов? – Бруно, не отрываясь, следил за основным монитором, но успевал еще и отвечать врачу.

– Да как можно! Это же электроды, которые подключены к центральному процессору через сборщик аналоговых сигналов. У меня нет просто прибора, все интегрировано, – удивился Жобан.

– Интегрировано, говоришь? – задумчиво произнес Пичеррили.

Когда Бруно стукнуло четырнадцать, ему, как и принято, купили первый скутер. В тот же вечер он, гордо вырулив через порту Марину, северные ворота городской стены, самые красивые и большие, поехал на площадь Европы, место, где вечерами собиралась молодежь, и впервые прокатил Алессандру.

Спустя четыре года, уже на мощной «Honda Shedow», которую родители подарили ему к поступлению в университет, он несся вдоль корсо Адриатико. В пене штормящего моря, чувствуя, как прижимается к нему Алессандра, ощущая спиной ее грудь, он вдруг понял, что счастлив.

Самый молодой студент университета, окончивший школу на три года раньше остальных, при этом не заученный заморыш, а молодой атлет с бронзовым загаром, Бруно любил море, и как только начинался сезон, его с товарищами можно было всегда найти на пляжах Марчелли. Веселая компания, стакан вина, панино с поркеттой – вот и все, что было необходимо для счастливой неги в приятном ничегонеделании после лекций. Одурев от моря, солнца, любви, Бруно с Алессандрой валялись дотемна на песке под шорох моря. И однажды, глядя в небо, Бруно, как в детстве, вдруг снова остро почувствовал зов звезд. Только сейчас они казались ему намного ближе. Алессандра, тоже зачарованная звездами, прошептала:

– Покажи мне еще раз твой космолет.

И, глядя на него в призрачном свете Луны, произнесла:

– Мне кажется, что где-то далеко-далеко, на какой-нибудь Красной планете, сейчас стоит девушка и зовет кого-то… И ее голос, голос любви, вечности, голос тоски, летит по всей Вселенной, призывая, клича.

Бруно улыбнулся, Алессандра была еще большим романтиком, чем он. Впрочем, это не помешало ей выйти замуж за внука дона Ижини через два месяца после того, как Бруно поступил в Аэрокосмическую академию и уехал в Неаполь. Она вполне удовлетворилась ролью провинциальной звезды. И тогда мало кто понял поступок Бруно, который отказался от престижной и высокооплачиваемой работы на фирме, где была прямая перспектива стать инженером, а решил посвятить себя науке.

– Внимание на борту, – раздался строгий голос Аникеева, – начинаем сворачивание паруса. Я его развернул, я его и сверну. Бруно, сколько у нас еще времени?

– По кислороду примерно два часа, по радиации, секунду, проверю дозиметрию… та-ак… еще три спокойно, если не будете подходить к краю тени. Дифракцию на краю еще никто не отменял.

Рядом с домом Бруно находилась самая главная церковь города – храм Святого Витта. На площади у церкви Бруно с друзьями однажды играл в снежки, когда вдруг в марте выпал снег. Иногда перед праздниками они всей школой ходили на службу. Однажды, когда надо было петь псалом, Бруно забыл слова, и чтобы маэстра Анна-Роза не заметила и не отругала потом при всех, запел первое, что пришло в голову:

Он был тогда совсем маленьким, и ему казалось, что к звездам так легко долететь. Но прагматичные друзья и одноклассники над ним смеялись. Так и вырос Бруно провинциальным волчонком, рвущимся душой к небу.

– А отключи-ка электроды, – попросил Бруно врача.

– В смысле? – не понял Жобан.

– Отключи электроды полностью от одного из пациентов. От Карташова, например, – пояснил Пичеррили.

– Отключаю, – кратко ответил француз. И закричал: – Сигнал сохраняется! Именно та часть, которая полностью совпадает с Гивенсом!

– Отключи Гивенса.

– Господи, да ведь эти сигналы шли им обоим прямо в мозг. Что это?

– Это из недр нашего основного процессора, – бросил Бруно и немедленно переключился на командира. – Андрей, обнаружены аномалии в работе основного процессора. Попробуйте сократить процедуру, я боюсь серьезного сбоя.

– Что за сбои, Бруно? Тут все штатно. Хорошо, скорость лебедок повысь до максимума, вроде фалы не перекручены.

Бруно увеличил мощность на лебедках, выбирающих удерживающие тяги паруса. На экране уже было хорошо видно, как громада полотнища приближается к кораблю.

– Хорошо идет! – прокомментировал Булл, – как… бииип.

– Это самоцензура?

– Нет, я не знаю неприличных слов по-русски.

– Врешь.

– Смотри, командир. – Бруно с нетерпением дождался, когда Аникеев и Булл переоденутся и доберутся до командного отсека. – Что-то или кто-то напрямую вторгался в сознание наших товарищей.

– Я подтверждаю, – раздался голос Жобана из динамика. – После снятия электродов Гивенс пришел в норму.

Аникеев внимательно выслушал подробный доклад Бруно.

– И какие будут предложения? – Он поднял глаза на своих товарищей.

– Вся проблема, как мне кажется, в складском-два. Я уже смог пробежаться по регистрам процессора, управление им частично перехвачено. И хакер этот входит в сеть из склада, физически включившись в шину. Поэтому мы не можем открыть замок.

– Бруно, тебе сколько времени надо, чтобы код сломать? – спросил Аникеев.

– Командир, для начала я попробую разблокировать камеры наблюдения.

– Ну и хрень же здесь! – послышалось через минуту. – Ломать не переломать.

Итальянец, как завороженный, смотрел на монитор, показывавший содержимое второго складского модуля. Внезапно Бруно подскочил, как от удара электрическим током. Футляр от губной помады в нагрудном кармане завибрировал. Пичеррили, вздрогнув от неожиданности, вытащил его и вытряхнул на ладонь серебряный звездолет. Звездолет подрагивал. Его рубиновые иллюминаторы сверкали гипнотическим светом.

Спуск занял совсем немного времени, и когда друзья ступили на изумруд травы, они увидели, как из-за небольшой рощицы к ним навстречу вышли несколько человек. Они были настроены агрессивно, держа в руках наперевес необычные предметы, похожие на оружие.

– Только не делай резких движений, – тихо сказал Карташов.

Гивенс последовал рекомендации товарища и тут же замер, как вкопанный.

Примерно в полуметре от него в воздухе болтался острый металлический предмет, оказавшийся навершием металлического же стержня. Еще несколько таких же конструкций, напоминающих земные копья, виднелось по обеим сторонам в небольшом отдалении. А вслед за ними Гивенс разглядел и владельцев «копий» – людей в черных туниках, которые смотрели на космонавтов, не говоря ни слова. Люди (по крайней мере, внешне они ничем не отличались от людей) казались очень хорошо развитыми физически: высокий рост, мощные бицепсы. У одного в руках было не только «копье», но и каменная голова Нефертити-Аэлиты, явно подобранная на дне лодки.

Молчание длилось одну минуту… вторую… третью… и наконец Карташов решился.

– Здравствуйте! – максимально бесстрастным тоном сказал он. – Мы тут не по своей вине и не имеем дурных намерений. Понимаете меня?

Люди в туниках не удостоили его ответом.

– Давай я по-английски, – прошептал Гивенс.

– Спасибо, сам справлюсь, я все-таки штатный контактер, – напомнил ему Карташов. И повторил свою речь на основных рабочих языках Организации Объединенных Наций. С тем же результатом.

– Я еще на языке хауса могу кое-как, – снова влез Гивенс. – Искал свои корни, вот и выучил.

– Это где на таком говорят? – заинтересовался Карташов.

– В Нигерии.

– Ладно, попробуй.

Речь Гивенса возымела неожиданный эффект. Воин, державший голову Нефертити, засунул «копье» под мышку, приблизился к Эдварду и протянул ему каменный предмет. Гивенс принял голову обеими руками и прижал к груди. Тогда воин похлопал его по плечу и указал рукой чуть в сторону от обрыва. Там, теряясь среди камней, вилась по склону неприметная тропинка.

– Нам идти туда? – произнес Карташов. – Эдвард, спроси их по-нигерийски!

Но это было уже излишне. Воин, передавший Гивенсу каменную голову, отступил назад, перехватил «копье» боевым хватом и вполне красноречиво начал водить острием в воздухе рядом с космонавтами, как бы подталкивая их к тропинке.

– Не будем спорить, – поспешно сказал Гивенс. – Мы уже идем.

И повторил эти слова на языке хауса.

Спуск по тропинке оказался совсем не похож на легкий послеобеденный променад. Большие рыжие валуны то и дело преграждали дорогу, громоздясь со всех сторон и совершенно скрывая дальнейший путь. Воины, спускавшиеся вслед за Карташовым и Гивенсом, в таких случаях любезно указывали остриями «копий», куда следует карабкаться теперь.

Гивенсу форсировать каменные преграды было тем более неудобно, что в руках у него по-прежнему оставалась голова Нефертити. И спустя полчаса после начала спуска это все-таки свершилось: влезая на скользкий валун, Эдвард отчаянно взмахнул руками, и каменная голова полетела в пропасть. Но не успел он даже ойкнуть, как произошла еще одна неожиданность: не пролетев и пяти метров, Нефертити исчезла, будто ее и не было.

– Ты это видел?!  возбужденным шепотом обратился Гивенс к Карташову.

Андрей, шагавший впереди и внимательно смотревший на тропинку, отозвался не сразу.

– Нет. Что там у тебя?

– Я уронил голову в пропасть, но голова исчезла. Я думаю, она попала в мою галлюцинацию и сейчас лежит где-то в корабельном коридоре. Наверное, если мы прыгнем, окажемся там же.

Карташов остановился и повернулся к Гивенсу. Тот подошел к нему вплотную. Воины с «копьями» слегка приотстали: спешить им было некуда, сбежать с такой тропинки нельзя.

– Я не уверен, что попаду в твою галлюцинацию, – четко выговорил Карташов. – Даже когда тебе казалось, что я на корабле, я этого не видел. Если мы прыгнем – может, тебе и покажется, что я вместе с тобой, но как бы мне – в моем собственном восприятии – не разбиться. Не думай, что я боюсь, – я просто пытаюсь рассуждать логически. В конце концов, если я еще жив только благодаря искусственной коме, было бы неверно пытаться из нее выйти.

После этих слов Гивенс вдруг ощутил, что у него самого может не хватить смелости сделать то, что он сам и предложил. Он бросил взгляд на пропасть – долина, покрытая зелеными растениями, стала заметно ближе, отдельные растения различались четко, и все-таки результат падения в пропасть оказался бы роковым. Он обернулся назад – воины были уже рядом и даже подняли свои «копья», давая знать космонавтам, что задерживаться не стоит.

И тогда, чувствуя, как к нему подкатывает волна отчаяния, не удержавшись от хриплого вскрика, Эдвард Гивенс-младший сделал два быстрых шага к краю пропасти, оттолкнулся от валуна и прыгнул.