Записки prostitutki Ket Безымянная Екатерина
Часть 1
Продлевать будете?
Георгий
Ну, признавайтесь, кто же там у вас живет?
Нежнейший Иннокентий?
Брутальный Александр?
Хитрый Яков Соломоныч?
Застенчивый Витюша?
Или, может быть, Антон?
…Я уже разделась, разложила резинки, смазку и села ждать.
Он — полненький коротконогий колобочек, слегка дрябловатый и жизнерадостный, уже десять минут плескался в душе, фыркая там так, что слышно было даже в комнате. И когда я уже почти устала ждать, он наконец-то вышел ко мне. Конечно, совсем голый.
Под пухленьким животиком болтался махонький и безобидный корешок.
Колобочек задержался ненадолго в центре комнаты.
Постоял.
Подумал.
Подмигнул.
Принял страшно гордый вид, мол, «как я, зацени», блеснул глазами, и…
Цыганочка с выходом! Хватайте билеты!
Он согнул руки в локтях, поднял их вверх, почти на затылок, кокетливо склонил голову набок и сделал три-четыре трудноописуемых движения. По кругу. Тазом.
Тыдынц! Тыдынц!
Я потрясенно молчала.
Колобочек принял озадаченность за восхищение и решил усилить эффект.
Он подошел ко мне, взял в руку своего уставшего и безучастного гусара, помахал у меня перед носом и на полном серьезе сказал:
— Знакомься, это Георгий.
И, обращаясь уже не ко мне — к нему:
— Георгий?
«Спокоойно, спокооойно, Кать!» — сказал мой внутренний голос, прыснул и уписался.
— Привет, Жорик, — поздоровалась я, отмахнувшись от голоса и постаравшись сохранить почти серьезный вид.
— Ну нееет, — обиженно сказал Колобок и уточнил, — он не Жорик, он — Георгий.
— Ладно, — я подняла руки, сдаваясь. Потом подумала, что дурковать — так дурковать, и спросила:
— Ну что, Георгий, познакомишься с Валюшкой?
И показала Георгию сиську.
Георгий молчал. Ни мне здрасьте, ни нам комплимента. Очевидно, он был невоспитан.
— Мы с Георгием хотим, чтобы было хорошо, — зачем-то сказал мне Колобочек и ласково потрепал его за холку.
Впрочем, вскоре оказалось, что насчет «мы» он слегка погорячился.
Дело в том, что Георгий, хоть и поначалу подскакивал довольно бодро, но оказался законченным нудистом — любая попытка приодеть Георгия в модный плащик заканчивалась полным крахом. Он капризничал, сникал и строил привереду.
— А может, так, без всего? — с надеждой спросил Колобок.
— Нет, — сказала я серьезно. — Моя Татьянка так не принимает.
Колобок посмотрел на меня странно, задумался и спросил:
— В смысле? Какая Татьянка?
— Ну как… — неопределенно пожала плечами я. — Такая… Татьянка.
Он подзавис.
— Ну, хочешь, давай рукой, — перезагрузила я его.
— Не надо, — засопел он, — если рукой, то тогда я лучше сам.
— Ну, Георгий, давай, ну чего ты, — ныл Колобок через десять минут, страшно скручивая голову несчастному Георгию.
Жорик психанул и объявил нам всем бойкот.
— Эээх, Георгий, подвел ты меня, — тоскливо сказал Колобочек, вставая с кровати, когда час закончился. — И тебе не стыдно?..
Георгий понуро молчал.
Мой внутренний голос валялся и рыдал.
Извечная мужская мулька — давать своим пиписькам имена.
Не знаю, почему так, но встречаю часто.
Я общалась с Суперменом (он был действительно хорош), поднимала к бою Максимку, однажды говорила с суровым крупным Валентином (ооо, как он был умен!), а как-то долго объясняла апатичному Кириллу, что правила этикета предписывают вставать при дамах.
Кирюша, правда, оказался совсем не джентльменом.
Мужчины страшно любят своих мальчиков, гусаров, бойцов и одноглазых змеев.
Иногда настолько, что я даже думаю, что и женщина им нужна исключительно для того, чтобы похвастаться сокровищем.
Порноакробат
Я думаю, порнуху надо запретить. Она пагубно влияет на неокрепшие умы.
Ну или, допустим, разрешить, но только после медкомиссии. У психиатра.
И чтобы справку выдавал: «Сим удостоверяю, что пациент действительность воспринимает адекватно, допущен к просмотру фильмов формата ХХХ».
Нет, ну действительно, они ж насмотрятся и начинают воплощать. И слишком удивляются, что в жизни все не так.
Приходит штрих. Ну так, штришок. Типок пренеприятнейший, высокий, лысый и худой. Очки, глазища за очками — блюдца. И почему-то дрожат руки. То ли от нетерпения, а то ли оттого, что на живую женщину в первый раз так близко смотрит. Ну да, не каждый год такое счастье.
Берет на час.
Проходим в комнату, он раздевается, стыдливо прячет труселя в карман джинсов и трусит в душ.
Пока он там — я медитирую: «Брэд Пит, Брэд Пит…»
Заходит после душа голый, кидает кости на кровать, я строю кошечку, мурлычу что-то глупое, ложусь, поглаживаю тельце, он поворачивает мою тушку на спину… Заходит снизу и начинает меня есть.
Я медитирую.
Брэд Пит икает где-то в Голливуде.
Минута, две, он явно вошел в раж, пищит и булькает; вдруг чувствую — ползу.
Ну натурально, по кровати вниз, и попа выше, выше, выше. И он такой — подтягивает ее вверх, подтягивает и сам приподнимается, приподнимается…
Я:
— Милый, ты чего?
— О! — говорит он вдруг скороговоркой. — А ты можешь встать на голову?
— Не поняла, — вдупляюсь я. — Зачем?
— Ну, будет как шестьдесят девять, только стоя. Ты будешь тут (показывает на постель) на руках, а я тебя буду сверху держать, ну и… Я видел так, хочу попробовать.
— И где же ты такое видел, зайчик? — маленько изумляюсь я.
— Ну как… ну в фильме видел…
— Милый, — мурлычу томно, — так будет неудобно. Да и я цирковое не кончала, акробатка из меня — не очень.
— Я тебя подержу сверху, — с готовностью подхватывает он, — ну давай так попробуем, а?
И, даже не дождавшись, что же я скажу, он тащит мою попу вверх.
Не буду описывать, как я старалась занять хоть сколь-нибудь удобное положение, пока он там кряхтел и надрывался.
Это ни фига не описуемо. Лицо в подушке, попа сверху, в глазах — тоска, и мысли бродят: «Уронит — сверну шею… Сначала себе, потом, если выживу, — ему».
И вот пока я, морда красная (кровь-то прилила), пытаюсь удержаться и не грохнуться, стою и думаю «вот только бы не навернуться…», он сверху отрывается от процесса и задает мне потрясающий вопрос:
— А чего ты не стонешь? Тебе что, не нравится?
— Милый! — хриплю я снизу. — Мне не очень удобно, может, ты меня опустишь, как было?
— Ну нет! — как-то даже обиженно поучает он сверху, выглядывая мокрым из вареника. — Просто ты неудобно стоишь. Ты чуть подвинь руки, вот так…
И ножкой своей мою руку, на которую я упиралась, так аккуратненько — рраз! И подвинул.
Говорить, что было дальше?
Дальше был клубок. Конечно же, я потеряла равновесие, конечно же, он меня не удержал, конечно же, я грохнулась бедром об стену, и, конечно же, он навернулся сверху.
- «В перевернутой кроватке ножки, ручки, сиськи, пятки.
- Вот к чему всегда приводят в Камасутре опечатки»©
Я думала — все, с экспериментами покончено. Но когда он отполз и начал снова становиться на ноги — меня впаяло.
— Послушай, — сказала я, — я не акробатка, и вообще, я тяжела для столь странных этюдов, давай что-то стандартное, ладно? Попробовал — и хватит.
— Да ну чего ты? — заныл он. — Все ж нормально было. Вот почему они могут, а ты — нет?
— Кто они? — скептически спросила я.
— Ну они… девочки эти, — неопределенно пожал плечами он. — Те, что в фильмах.
— Милый, — глубоко вдохнула я, чтобы не треснуть ему по лбу, — милый, оставим девочек в покое. Давай лучше я тебе сама что-то сделаю, ладно?
Мне хотелось побыстрее с ним закончить.
— А ты можешь стать вот так, как на березку? — спросил он меня через пять минут, когда я только приготовилась лечь снизу.
— Зачем?! — спросила я, предчувствуя.
— Ну, смотри, — озвучил он план, — ты станешь вот тут, как на березку, если тебе тяжело — упрись об стену, попа будет тут, сверху, а ноги ты себе на плечи завернешь… ну и я тебя как бы сверху того… попробую… давай? Вот, я тебе подушку подложу, чтоб удобнее было.
— Ты решил сломать мне позвоночник? — съязвила я.
— Нет, ну почему сломать, — обиделся он, — я видел, вот они вот так становятся, ну вот смотри… — и он попытался меня поднять и загнуть.
— Тихха! Тиххха! — завопила я, понимая, что он все равно меня достанет, а так пусть уж лучше побыстрее закончит и уйдет.
Уж лучше я сама.
И я загнулась пятой точкой кверху. Любой каприз, однако. Видимо, ему сразу открылся благоприятный вид, потому что глаза за очками плотоядно засверкали.
— Сейчас я тебя сделаю! — сказал он громко и довольно.
Он попытался приступить к процессу, встал, скрутился весь на полусогнутых, вцепился в стену, прицелился, промахнулся, прицелился, догнулся, качнулся, оступился и…
…И наступил мне на волосы.
— Эээй! — завопила я. — С волос сойди?
— Ой, извини, — сказал он.
Но ногу переставил:
— Сейчас… сейчас я… Вот, да, вот так, сейчас…
Попал и начал.
Стонал он, видимо, тоже лишь потому, что в фильмах стонут, значит — надо.
Снизу я наблюдала — ему явно было крайне неудобно.
Я молчала и пыталась удержаться в долбаной березке, попой кверху и с ногами на своих плечах. Ноги начинало сводить, а меня — плющить.
— А почему ты молчишь? — спросил он вдруг. — Ты что, фригидная?
Бляяяя…
— Ааа, аааа, оооо! — замычала я погромче.
— Воот! Воот! — довольно сказал он. — Сейчас я тебя, сейчас… сейчас..
Но сейчас все никак не случалось.
— Может, все-таки по-нормальному? — аккуратно прохрипела я. — Ну, хочешь меня сзади?
— Да-да, давай так, — вдруг обрадовался он. — Только не сзади, а вот так…
Он лег на спину, я со скрипом разогнулась, он притянул меня к себе и выдал:
— Садись, но только поперек.
Я села. Поперек так поперек. Ну, все же лучше, чем на голове.
Я приложила максимум усилий. Я чувствовала: если не сейчас — придется мне еще висеть на люстре. На люстру как-то не хотелось. И я сделала все, что могла.
— Какая-то ты не такая, — сказал он после, отдышавшись.
— Да? — вскипела я. — А какая должна быть?
— Ну ты такая какая-то… холодная. Я же говорю — фригидная.
— Это почему? — не выдержал мой мозг…
— Нууу… — сказал он неопределенно. — Не стонешь, да и вообще… Это же ненормально.
— Зайчик, — сказала я вкрадчиво. — Видишь ли, зайчик, я не знаю женщин, которые в позе березкой будут стонать от восторга.
— Ну как это? — вдруг изумился он. — Ну девочки же получают удовольствие! Ну вот они же получают! И кончают. Это ты просто холодная.
Я закурила. Я задала один вопрос:
— Какие девочки-то?
— Ну как какие? — сказал он уверенно. — Ну, эти, которые в фильмах. Ну они же получают…
Его лоб был так близко, а соблазн — так велик!
Я удержалась.
Лапушка
— Зайка, давай быстренько, у меня очень мало времени! — заявил он прямо с порога.
И сунул мне заготовленную денежку.
Только разувшись, он зачем-то первым делом понесся к окну и, прячась за шторкой, нервно осмотрелся — кто там ходит у парадной?
Похоже, не впервой и чисто рефлекторно.
В следующую минуту я узнала, что мужик женат и истерично сцыт от мысли, что жена его могла пасти. Ну да — от самой работы — и прямо ко мне.
Нет, сцут, допустим, многие женатые.
Но этот сцыт особенно, с размахом, от души.
Здравствуй, паранойка!
Видимо, жена и опыт научили.
Не узрев никого подозрительного, он чуть расслабился, и я смогла запихнуть его в душ. Через минуту после душа он вырос в комнате, пугливо косясь на собственный же телефон.
И я поняла, что жена — та еще штучка.
Начали мы стоя и с французской любви. Ну, то есть он стоял, а я внизу любила.
Любила я его недолго, потому что ожил телефон. Ну да, из рук он его не выпускал.
Я замерла перед ним на коленях, с запасами за щекой, как хомяк, и вопросительно посмотрела снизу вверх.
Он кивнул мне — мол, детка, продолжай. И я продолжила. А что мне?
— Лапушка, — елейно внушал он трубке, поглаживая свободной рукой трудолюбивого хомяка. — Лапушка, да-да, я уже еду, нет, не задержусь. Да нормальный у меня голос! Нормальный, это тебе кажется. Нет, я один, ну что ты придумываешь. Да я тебе говорю — нормальный голос. Ага, целую… Давай.
Процесс плавно перетек в горизонтальную фазу. На этот раз поводок-телефон лежал рядом.
Впрочем, сие действо обороты набрать не успело, потому что через минуточку опять нарисовалась Лапушка.
— Да, зайчик, — схватился он за телефон. — Нет, это тебе показалось. Ты же знаешь, я люблю только тебя. Нет, я не задержусь. Я уже еду. Нормальный голос…
Я задумчиво отдыхала под ним, ощущая легкое шевеление внутри себя.
Он падал, мы его теряли.
— Блин, вот нашла время! — зашипел он, когда Лапушка закончила. — Каждый шаг контролирует, сука.
— Да, мась? — трубка ожила ровно через две минуты. — Нет, лапушка, я уже точно еду. Нет, тебе показалось, все хорошо. Да, буду вовремя. Что-то купить? Ага, ну давай, я с магазина наберу.
— Слушай, — сказал он мне сразу после магазинной эпопеи, — давай как-то очень быстро будем, а?
Ну, быстро я вообще не против.
— Милый, — внесла я дельное предложение после четвертого звонка, когда даже мне стало ясно, что быстро мы не будем, ибо Лапушка не даст, — почему бы тебе не выключить телефон?
— Ты что? — шуганулся он от одной только мысли. — Ты что! Она мне потом харакири сделает, не раздумывая. Ревнивая — капец! Задолбала уже.
— Так чего не разведешься? — аккуратненько спросила я.
Его порвало в клочья:
— И что? Квартира ее, машина ее, а я что — с голой жопой останусь?
Похоже, с Лапушкой они друг друга стоят.
За те ровно полторы минуты, что она не висела в эфире, нечеловеческим усилием воли он успел-таки закончить. Впрочем, и это он делал как-то быстро и пугливо — очевидно, даже под моей кроватью ему мерещилась жена, сидящая в засаде.
И началась у нас вторая часть марлезонского балета.
Он метался по моей квартире, хватал манатки, обувался на ходу и смутно напоминал персонажа мультика, который перемещался, оставляя в воздухе следы.
Ибо Лапушка истерила в телефоне так, что слышно было даже мне.
Вымелся он стремительно, на ходу успокаивая свою скандалистку, прикрывая рукой трубку и делая мне страшные глаза — чтобы я была как мышь.
Они, похоже, очень весело живут.
Я пожалела, что не запаслась попкорном.
Кстати, паранойя — штука заразная. Ибо еще полчаса после его ухода мне было слегка напряжно.
Иди знай — вдруг за дверью затаилась Лапушка?
Мальчик-колокольчик
Ну вот бывает же так, что ожидаемое с действительным не совпадает.
Бывает? Бывает!
Ну, например, смотришь, как у него в штанах возле коленки что-то выпирает, и думаешь — ого! Даже не простое там какое-то «ого», а такое, с придыханием, женское такое «оххххооо!»
И он раздевается, а там…
А там не ого, в общем, а совсем хи-хи.
А то, что «ого» было — так это кальсончик завернулся.
Или вот внезапно соглашаешься анально без доплаты, и вообще все очень недорого, потому что он, сволочь, торгуется нещадно, а ты сидишь четвертый день без работы вообще и думаешь — черт с тобой, зараза, надо ж распочиниться. И вот пока он едет, красишься и надеешься, что пусть там хи-хи будет.
Он приезжает, а там по закону подлости…
Ну, не как кальсончик, конечно, но все равно ого. И не ого, а ого-го! Или даже ого-го-го-го! И по времени тоже — как будто он в процессе о России думает.
И стоишь, морду в простынь, и про себя так: нну свооолочь…
Впрочем, заболталась.
Это я просто все думаю — как же к главному-то подвести.
Ладно.
Явился тут ко мне намедни отличный экземпляр. Я даже удивилась — неужто бабы дают мало? У такого должно быть вообще на выбор — и на три рубля десяток. Высокий, видный, интересный. Морда красивая, мужская: щетинка, скулы, нос, глазищи.
Под свитерочком бугорочки: фигура, вид — ну все.
Ну ладно, думаю, может, просто за разнообразием пришел.
Денежку беру, говорю: милый, раздевайся и в душ, вот тебе полотенечко чистое, вот тебе тапочки — все время мою…
Ну, он и раздевается. Спокойненько так.
Брючки снимает.
А под брючками у него, на мускулистой крепкой попочке, отличненько сидят симпатичненькие, в кружавчиках и бантиках, розовые трусики. Шортиками.
Ну да, женские. А че?