Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей Цуприков Иван

Он впервые посмотрел ей в глаза. Они были, как небо темным утром. И в них была вода.

…Нет, не взяла бы…

Татьяна ЗУБАРЕВА

ODNOKLASSNIКI.RU

Многие твердят, что эпистолярный жанр вышел из моды, но с удовольствием пишут письма в «Одноклассниках»!

В дальних командировках, как правило, не до Интернета – общение с друзьями ограничивается телефонными звонками да короткими деловыми SMS, поэтому к моменту возвращения в «почтовом ящике», как правило, скапливается около полусотни писем от знакомых, родственников, друзей. Я оттягиваю радостную минуту открытия «ящика» до вечера, чтобы в полной мере насладиться общением с приславшими весточки с разных уголков планеты одноклассниками, однокурсниками, коллегами по работе, знакомыми, друзьями детства и людьми, случайно заглянувшими на мою страничку…

Мартовская командировка в Ижевск принесла не только массу положительных эмоций, но и приятную усталость. Привычно сев к монитору, принялась за просмотр писем, подарков, фотоснимков. Когда половина сообщений была прочитана, взгляд устремился к лицу симпатичного синеглазого мужчины. Я порылась в тайниках памяти – увы, скорее всего, я никогда не встречала этого человека, а позже поняла – меня ввели в заблуждение его глаза. Синие бездонные «озера» будто бы существовали отдельно от незнакомца и жили своей жизнью – именно они показались мне очень знакомыми, – завораживали теплотой, добротой и необыкновенным внутренним свечением. Я увеличила фотографию, еще раз всмотрелась в знакомо-незнакомые черты лица – память упорно не хотела делиться со мной информацией о синеглазом незнакомце, а может быть, просто не могла это сделать?

Просмотр других фотографий страницы ничего не дал: здесь были картинки просыпающейся весенней природы, овчарка с очень «человечьими» глазами – и все… Под каждым снимком – забавные комментарии, указывающие на эрудицию, грамотность и чувство юмора автора. «Забавно, – подумала я, – смотрю фотографии совершенно незнакомого мне человека, а чувство такое, что делала их сама – обычно выбираю такие же „сюрпризные“ моменты и снимаю в таких же ракурсах». На мой комментарий к фото быстро пришел ответ, из которого я узнала, что синеглазый незнакомец много лет назад работал в авиации в моем северном городе. Все встало на свои места: вполне возможно, что где-то когда-то в воздухе или на земле наши пути пересекались, но события прошлых лет из памяти поистерлись и запомнились только глаза…

С этого письма началась наша переписка, а потом и дружба. Я с нетерпением ждала его писем и новых фотоснимков – подолгу любовалась желтыми солнышками мать-и-мачехи, весенними ландышами, запоздавшими сентябрьскими колокольчиками – их так не хватало человеку, выросшему на юге, в долгие месяцы суровой северной зимы. А еще были нетронутые уголки природы и хорошие, добрые, теплые слова.

Через пару месяцев мы обменялись номерами сотовых телефонов и впервые услышали голоса друг друга. Мои частые командировки, его занятость на работе то и дело отрывали нас от Всемирной паутины, тогда мы переходили на SMS, перемежавшиеся нечастыми телефонными звонками. Расстояние в четыре тысячи километров не мешало – надежные средства связи спасали от одиночества, ностальгии, депрессии и тоски… Он называл меня Снежной Королевой, красавицей и принцессой снежной страны. Мы то терялись, то находились вновь, то ссорились, то мирились, но ни одно письмо и ни одна SMS не остались без ответа! Конечно, хотелось бы увидеться, поговорить, почувствовать тепло друг друга, но… не судьба…

Я возвращалась из отпуска домой. Киев встретил меня желтизной листвы, хмурым октябрьским небом и проливным дождем. Когда ждала поезд на Москву, пришла SMS. Я не спешила открывать дисплей – чувствовала, что сообщение от него… Он хотел встретиться, а я не знала, стоит ли нам делать это, ведь иногда люди способны общаться только на расстоянии, а встреча безжалостно перечеркнет наладившийся теплый дружеский контакт. Когда знакомишься по переписке, создаешь образ, в девяноста девяти случаях из ста не соответствующий действительности. Встреча разрушает его, и тогда остаются пыль, разочарование, пустота… Сидя в жестком кресле зала ожидания железнодорожного вокзала, я вдруг поняла, что мне дорог этот контакт и я не готова его вычеркнуть из жизни. «И все же кто не рискует, тот не пьет шампанское. Будь что будет!» – подумала я через час, отправляя другу SMS с названием вокзала, номера поезда и вагона.

Поезд прибывал в столицу. За пыльным окном мелькали высотные дома, деревья – уже без листвы, разномарочные автомобили. Мой телефон ожил. «Он», – с грустью подумала я. Стук колес мешал расслышать нечеткие прерывающиеся слова. «Ты только не уходи, – торопливо говорил он, – я стою в пробке и немного опаздываю, подожди меня на перроне 5-10 минут». – «Ну и хорошо, как раз успею прийти в себя», – равнодушно подумала я, отключая телефон и понимая, что и сама с радостью оттяну надвигающуюся, как снежная лавина, встречу.

Я принадлежу к категории людей с разъездным характером работы – не привыкать приезжать в город, в котором никто тебя не ждет и никто тебя не встречает. Нам не дарят на пыльном перроне цветы, и мы не смотрим с завистью на целующихся взволнованных пассажиров и встречающих, пускающих при встрече обязательную слезу радости. Я покинула поезд последней, попрощалась с приветливой проводницей, поставила чемодан, поправила ноутбук на плече, отказалась от услуг тройки назойливых таксистов. Толпа быстро рассосалась, локомотив дал задний ход, и я вдруг почувствовала себя так неуютно, будто стою на перроне Киевского вокзала совершенно раздетая. Моя ситуация показалась мне абсурдной: я в здравом уме и при трезвой памяти жду на пустом перроне совершенно незнакомого мне человека, которого ни разу в жизни не видела: а не сошла ли я с ума?

Решение пришло мгновенно: подхватила чемодан и направилась к пешеходному переходу. Длинный мрачный подземный «коридор» почти безлюден. Торопливо бегу по тоннелю, не обращая внимания на обгоняющих меня пассажиров. Вдруг замечаю, что навстречу мне движется букет алых роз. Я точно знаю, что эти розы – мои, я уже чувствую их аромат и приятную тяжесть букета в своих руках.

Розы останавливаются передо мной – проход закрыт, поднимаю взгляд и попадаю в плен искрящихся синих глаз. «Что, хотела убежать? Так нечестно! – улыбаясь, говорит он. – Ну, здравствуй!» Мой знакомый незнакомец забирает чемодан и вручает мне розы.

Это что – поцелуй или легкое дуновение ветерка? Мы идем вместе к выходу, болтаем, будто знакомы лет сто, – разговор складывается непринужденно и легко, как вяжутся невесомые вологодские кружева. Два часа в «Макдоналдсе» пролетели незаметно – рассказывали друг другу о себе, смотрели фотки, сброшенные в ноутбук, пили кофе, смеялись. Он держал мою руку в своей руке, а я все удивлялась незамутненной глубине глаз цвета неба.

Ну, вот и все – пора прощаться. Поднялись практически одновременно: у меня пара встреч и билет на самолет, у него – обычный рабочий день. Мы медленно шли к метро, расставаться не хотелось… К сожалению, на расстоянии невозможно почувствовать теплоту рук и губ, бесконечность взгляда, безграничную нежность… Торопливый поцелуй на прощанье – и все… Моего интернетного друга безжалостно поглотила ненасытная утроба московского метро, и только букет роз в руках напоминал о том, что наша встреча мне не приснилась.

Улетающие пассажиры северного рейса с завистью посматривали на мои заботливо упакованные шикарные цветы.

Три часа лета – как миг, – самолет приземляется в северном аэропорту. За бортом – минус 25. Мой город встречает меня снежной порошей, морозом и ветром, но, несмотря на капризы погоды, мне удается сберечь букет синеглазого москвича!

За окном – сугробы, а в моем доме – лето! В вазе на столе – семь прекрасных роз, мое любимое число, подарок Интернетного друга.

Когда захожу на сайт «Одноклассники», всегда вспоминаю Москву, розы и искрящиеся синие глаза…

Сердце в подарок

Эх, дорога – птица белая! Не я это придумал, конечно, а как подходит к нашей зимней северной дороге! Кто живет на Севере давно, тот знает, что зимник – это дорога жизни. Поехать можно куда хочешь: в Надым, Пангоды, Новый Уренгой. А то и… можно махнуть на «железном коне» – любимом автомобиле – на Большую Землю! Каждый водитель знает, как приятно шуршат колеса по накатанному снегу. Не удается рассмотреть меняющиеся за окном пейзажи, только успеваешь выхватить краем глаза коварную обочину дороги да увернуться от шальной куропатки, так и норовящей влететь в лобовое стекло.

Из поселка выехал рано утром. Сонное ленивое солнце неторопливо выглянуло из-за горизонта, приоткрыло заспанные глаза и посмотрело на серебристую змейку дороги через черные ресницы – лиственницы. Грейдеры в эту зиму потрудились на славу. Исправно после каждого снегопада чистили зимнюю дорогу. По обочинам высились огромные снежные сугробы, намного выше человеческого роста. Март в лесотундре – обычный зимний месяц, с ветрами, метелями и снежными заносами. Не торопится весна в эти края, не спешит.

Новенькая «Волга» цвета синей полуночи резво бежит по дороге. Впереди, обгоняя друг друга, мчатся легковушки. Сколько их – не перечесть! В выходные дни многие поселковые жители торопятся в Надым. Там – центр, там – жизнь, там есть все, чего не хватает в заснеженных трассовых поселках. Вот и меня в субботний день позвали в Надым неотложные дела. Проехал Пыжики. Огромные цистерны да разрушенные дома, заброшенные проржавевшие вагоны, одиноко торчащие трубы печей – унылый и печальный вид. А ведь не так давно, всего лишь двадцать лет назад, здесь была жизнь. И назывался этот разъезд – Брусничный.

Сделав резкий поворот, «Волга» вынырнула на Русское поле. Замело его, завьюжило. Вокруг – пугающее белое безмолвие, только на самом горизонте зацепился глаз за темные силуэты деревьев. Крепчает морозец. Уже затягивает ледком ветровое стекло и зеркала. Эй, а кто там стоит далеко впереди у дороги? Присмотрелся повнимательнее – оленья упряжка, а рядом с ней три человека в малицах. Впереди идущие машины проскользнули мимо, не остановились. А ведь стоящие на обочине руками машут. Местные жители этих краев – ненцы – просто так тревожить людей не станут. Значит, помощь нужна. Подъехал поближе, два молодых парня и девушка стоят. Притормозил.

Приветливые улыбки, черные раскосые глаза – дети тундры, дети природы. Особенно хороша была девушка.

На морозе разрумянилась, на носу и щеках солнышко щедро рассыпало золотистые веснушки. Шикарная малица ничуть не портила девичью фигурку. Огромная белая шаль с яркими цветами живо напомнила тундру летом. Чудо как хороша! Приоткрыл боковое стекло:

– Что случилось, ребята?

Молодой паренек быстро подбежал к машине:

– Беда случилась! Чай на печке грел. Руку обварил, однако. В больницу надо, к докторам.

– Мы здесь рядом стоим, – махнул рукой по направлению на восток подошедший второй, – там наше стадо. Сам он ехать не может, рука болит – хорей не взять. И мы не можем стадо бросить – волки повадились оленей таскать. Выручи, отвези к врачу!

Девушка гладила оленя, опустив глаза, и молчала.

– Да я не против тебя подбросить, только как ты в своих одеждах в машину сядешь?

– Другая одежда есть, – сказал парень. Он направился к нартам, достал из-под оленьих шкур новенькую куртку и переоделся. Живо сложил малицу в багажник машины, туда же сунул большой мешок. Крикнул своим спутникам:

– Не ждите меня! Не знаю, когда вернусь.

Оленья упряжка быстро помчалась по тундре – только снег искрился позади нарт.

Сидевший на заднем сиденье сынишка сморщил курносый носик.

– И чего морщимся? – спросил я. – Этот запах приятнее французских духов. Оленем пахнет! А олень для ненца – это пища, одежда, обувь, жилье и транспорт. Ты ведь родился и вырос на севере, местный, значит, а законы северные не знаешь. Если просит человек помощи на зимнике – обязательно остановись, выручи. Мы, газовики, здесь пришлый люд, а они – хозяева этой земли, хозяева тундры, и мы должны относиться к ним с уважением – на их земле живем. Так что гордись, сын, – хозяина везем!

Сидевший молча ненец заулыбался, разговорился. Рассказывал о том, как тяжела работа оленеводов. О том, сколько голов в их стаде, какой вред приносят волчьи стаи. Поведал, что нынешняя зима была трудной для оленей и голодной. Ягель под лед ушел. Трудно оленю лед копытами разбить, чтобы олений мох достать. Много оленей погибло, и теперь ждут приплод, уже все готово к рождению первых телят. Рассказывал о своих знакомых в нашем поселке. Ненцы приезжают на Правую Хетту в гости и за продуктами. И то правда! Иногда мы видим в поселке оленьи упряжки, приводившие в ярость местных собак. Зато какую радость испытывают поселковые ребятишки! Ведь ненцы их катают на настоящих нартах по поселку, и можно потрогать оленя озябшей ручонкой.

За рассказом не заметил, как и на место прибыли. Парень сказал «спасибо», надел свою малицу, взял мешок из багажника. И вдруг неожиданно достал из мешка оленье сердце:

– Спасибо тебе, добрый человек, за доброе сердце! Я ведь целых два часа на зимнике стоял – никто не остановился.

Как-то неудобно было у парня что-то брать, отказался. А ненец отказа не принял, обиделся:

– Я ведь от всей души хочу тебя отблагодарить. Приедешь домой, подарок мой пожаришь – меня вспоминать станешь…

Взял сердце, поблагодарил. Парень взвалил мешок на плечо и быстро пошагал в больницу.

Справили свои дела небыстро. Сумерки в марте на Севере ранние. Вышла на небосклон огромная луна, осветив землю голубоватым светом. Мы торопились домой. К вечеру потеплело, и начался снегопад. Большие белые хлопья плавно спускались на землю, как будто кто-то наверху распорол необъятную пуховую перину. И вдруг в свете фар сын заметил стоящую на обочине одинокую фигуру:

– Постой, отец! Это ведь «хозяин» стоит! Не уехал, значит. Давай возьмем его, подвезем!

Машина затормозила. Старый знакомый, увидев нас, несказанно обрадовался. «Волга» летела по дороге, как на крыльях. Инжекторный двигатель работал как часы. Парень погладил мозолистой ладонью мягкие велюровые чехлы машины, задумчиво и уважительно сказал:

– Хороший олень! Быстрый, красивый… Жаль только… по тундре бегать не может.

Мы засмеялись. Действительно, в тундре с оленем никакая машина в сравнение не идет. Высадили парня на зимнике, где попросил. Он достал из-за сугроба припрятанные охотничьи лыжи, попрощался и лихо покатил по Русскому полю.

Поздно вечером в уютной теплой квартире мы жарили оленье сердце и вспоминали веселого разговорчивого паренька из местных, который, вероятно, сейчас пил чай в заснеженном чуме и под вой ветра тоже вспоминал о дороге, о нас и о нашем совместном путешествии.

Токуча

– Вот здесь палатки ставить будем, – сказал командиру вертолета начальник экспедиции Андрей Алексеевич, вглядываясь в иллюминатор на тундровую равнину. Вертолет сделал круг, подбирая место для посадки, и быстро пошел на снижение.

Давно манили Андрея северные просторы, да все не случалось экспедиции в эти места. И вдруг совершенно случайно, за два дня до отпуска, вызвал его начальник Иван Матвеевич в кабинет и сказал, задумчиво глядя в окно на метель из тополиного пуха:

– А что, Андрей, засиделся ты в кабинете, дружок?

– Засиделся, – согласился Андрей. – Душа простора жаждет. Давно ведь прошусь в экспедицию. Мне все едино, куда ехать – на север или на юг. Просто сердце зовет в дорогу.

– Эх, бродяга, – по-отечески пожурил его Иван Матвеевич, – да и все мы, геологи, бродяги неисправимые.

– Так поэтому и профессию такую выбрали, что ни годы, ни трудности, ни отмеренные по бездорожью километры над нами не властны, – засмеялся Андрей.

– Правда твоя, сынок, – вздохнул начальник. – Уж мне столько лет, а сейчас бросил бы тесный кабинет, закинул рюкзак на плечо и отправился туда, где много лет назад оставил свое сердце.

– Вы так любите Север?

– А разве можно его не любить? Это все равно что не любить свою молодость, свою жизнь. Лучшие мои годы прошли там.

– Я тоже люблю Север, – Андрей достал из папки потертую карту Ямала и аккуратно разложил ее на столе. Иван Матвеевич медленно встал, прихрамывая, подошел к Андрею.

Два геолога, низко наклонившись над столом, разглядывали карту. Они мысленно путешествовали по знакомым до боли местам, рассказывая друг другу удивительные истории, приключившиеся там, на далеком, холодном и неприступном Крайнем Севере.

– Первый раз в экспедицию я поехал еще студентом, – тихо сказал Иван Матвеевич, откинувшись на спинку кресла, – Самолет приземлился в аэропорту города Надым. Увидев в иллюминатор большую «Болотную страну», настроения у нас поубавилось, а на трапе самолета и вовсе восторженные улыбки сползли с лица.

Так вот какой он, Север! Столичных студентов встретило неласковое, холодное, сырое утро. Солнечные лучи не смогли пробиться через занавес плотных серых туч. На землю медленно опускался молочно-белый туман, в метре от себя ничего было не разглядеть, руку протяни – пальцев своих не увидишь. Единственное, что радовало глаз в этом унылом северном пейзаже, – это тугие фиолетовые стрелки иван-чая, росшего повсюду. Но что больше всего расстроило – так это целые полчища комаров и мошкары, сразу же накинувшихся на свежую добычу. Средствами защиты от кровососущих насекомых студенты запастись не догадались. Спасибо, выручили попутчики, бывалые северяне, щедро поделившись с незадачливыми молодыми геологами своими запасами.

Поселились в гостинице аэропорта. Нужно было дождаться попутного вертолета, который доставлял туда, где раскинулись большие брезентовые палатки геологов, продукты, почту и оборудование.

На следующий день тучи прорезал робкий солнечный луч, а уже через час резало глаза от необыкновенной небесной синевы. От унылости северного пейзажа не осталось и следа. При ярком солнечном свете природа изменилась – ожила и расцвела. Заискрились мириадами бриллиантов росинки, запутавшиеся в траве, уютно расположившиеся на мокрых плотных березовых листьях, закатившиеся в серединку нежных фиолетовых цветков кипрея. Обрадовало и приятное известие: через час нас, студентов, поднимет в небо вертолет – красивая оранжевая «восьмерка», северный вариант. Легко закинув за плечи рюкзаки, мы поспешили на дальнюю площадку, где уже раскручивала винты большая винтокрылая птица, похожая на огромную стрекозу, присевшую на серые бетонные плиты, между которыми нахально пялили желтые глаза нежные белые ромашки. Вертолет принял в свое чрево веселых пассажиров с рюкзаками и груз, легко оторвался от бетонки и взмыл в небесную синеву. Внизу остался приполярный Надым, рыжие пятна болот, зелень смешанных лесов, круглые аккуратные озера, похожие на зеркальца столичных модниц. «Восьмерка» качнулась в воздухе и взяла курс на север. Мы прилипли к иллюминаторам. Северный край робко и непринужденно раскрывал нам свою небывалую красоту. Это первое свидание с Севером запомнилось на всю жизнь.

– Все было в этой экспедиции – первые радости и первые печали, неудачи и победы, и трагические случаи тоже были, – Иван Матвеевич замолчал и прикрыл глаза.

Как-то неудобно было спрашивать дальше. Андрей Алексеевич тоже молчал, терпеливо ожидая продолжения рассказа.

– Вертолет подсел недалеко от зеленых брезентовых палаток без выключения двигателя прямо на траву. Бортмеханик открыл дверь и опустил трап.

Рассказ начальника был плавным, обстоятельным. Видно было, что он помнит ту экспедицию до мельчайших подробностей. Ни годы, ни столичная суетная жизнь не стерли в памяти события давно минувших дней. И может быть, даже наоборот, воспоминания обострились и приобрели новую окраску, новый смысл.

– Все удавалось нам в той экспедиции. Работа шла легко, и геологи, и руководство были довольны результатами изысканий. Белые ночи не оставляли измученным тяжелой работой геологам времени для отдыха. Рабочий день растягивался почти на сутки. Едва добравшись до палатки и вяло пожевав чего-нибудь, парни мгновенно отключались, будто проваливались в яму сна. Спали всего по нескольку часов в сутки, без тревог и сновидений. А при первом солнечном луче – опять за работу. И вот однажды случился в экспедиции перерыв в работе, и впервые за долгие месяцы объявили геологам долгожданный выходной. Тесная мужская компания отвыкла отдыхать и не знала, как провести подаренное судьбой свободное время. Я прибыл в экспедицию лишь неделю назад, устать еще не успел, поэтому закинул на плечо двустволку и отправился на охоту. Приятно хрустел под ногами ягель, заманивали спелыми ягодами черничники, манила дымчато-голубой ягодой голубика, которую мудрый народ прозвал «пьяникой», голова кружилась от терпкого запаха багульника. Один за другим отправлялись в пайву крепкие оранжевые шляпки подосиновиков. А вот дичи не попадалось. Встретилась только неприметная пугливая капалуха с выводком, но трогать самку глухаря нельзя, а с птенцов тоже никакого толку. Так ни одного выстрела и не сделал. От палаток ушел довольно далеко, устал и прилег на пружинящий ягель немного отдохнуть. Задремал под мерное жужжание комаров. А проснулся оттого, что услышал во сне волшебное пение. Открыв глаза, увидел недалеко на черничной поляне маленькую хрупкую девушку в национальной одежде. Девушка быстрыми маленькими руками собирала крупные черные ягоды в берестяной туесок. Певунья не заметила меня и чувствовала себя непринужденно.

Я окликнул ее. Девушка вскрикнула, уронив туесок, рассыпались черные бусины черники. Я бросился к ней, чтобы помочь собрать ягоды, а она опустила раскосые темные глаза, по щекам расплылся застенчивый румянец.

– Ты кто? – спросил я у девушки. – Как тебя зовут?

– Токуча, – ответила девушка.

– Токуча… Забавно! А что означает твое имя?

– Перышко.

– И правда, перышко, – засмеялся я, окинув взглядом ее легонькую тоненькую фигурку. Я никогда не отличался высоким ростом, но рост Токучи не выдерживал никакой критики. Она испуганно смотрела на меня снизу вверх, как на великана.

– Меня в интернате Тоней звали, – помолчав, сказала девушка, – так будет тебе привычнее.

– Ну уж нет, – возразил я, – мне приятнее называть тебя Токучей. Тонь сколько угодно на свете, а вот Токучу я знаю только одну.

– Ну ладно, – согласилась девушка, – будь по-твоему. Мне все равно.

– А откуда ты взялась здесь?

– Наши чумы недалеко стоят, рядом. Разве вы не видели наших оленей? – Токуча улыбнулась, и на щеках появились крохотные кокетливые ямочки. Я всмотрелся в хорошенькое личико лесной красавицы и удивился – чудо как хороша! Заметив, что девушка собирается уходить, я захотел удержать ее хоть на минуту, хоть на мгновенье. Мне показалось, что если сейчас она скроется за березами, то исчезнет навсегда.

– Я могу еще увидеть тебя? – голос стал каким-то хриплым и чужим. Мне показалось, что если она скажет «нет», я не доживу до завтрашнего утра.

– Конечно, – легко согласилась Токуча, – я всегда здесь ягоды собираю ближе к вечеру. А сейчас мне нужно идти, поздно уже.

– До встречи!

– До встречи! – девушка легко зашагала прочь.

Какая уж тут охота… Я опять присел под кедром, навалившись спиной на теплый пахнувший смолой кедровый ствол. В ушах звучал приятный, волнующий душу голосок, в воздухе витал неуловимый аромат багульника. А может быть, мне все это только приснилось? Я протер глаза. На бледно-зеленом ягеле чернели ягоды, которые так и не собрали мы с Токучей.

Значит, не приснилось.

Так началась наша с Токучей дружба и закончилась моя беззаботная студенческая жизнь. Начальник экспедиции заметил, что я хуже стал работать. Часто отвлекался, мысли мои бродили где-то около заветной черничной поляны. Я искал всяческие предлоги, чтобы улизнуть на свидание. С нетерпением посматривал на часы, рабочий день растягивался, упорно не желая идти к концу. Так незаметно пролетело два летних месяца.

Мое увлечение молоденькой ненецкой девушкой никто из бывалых геологов особо не приветствовал. «Смотри, – сказал мне начальник экспедиции, – нам с местным народом ссориться нельзя. Девушку обидишь – всем нам неприятность будет».

Обидеть девушку, от которой без ума, – как такое возможно?! Хотя теперь Токуча на свидания стала приходить гораздо реже. Наверное, ее родня тоже не приветствовала нашу дружбу и внезапно возникнувшую любовь с будущим геологом.

Ночи стали холоднее и гораздо темнее, чем в начале лета. Уже не звенели комары, спряталась и мошкара. Я уже несколько дней подряд поджидал Токучу у кедра, но она не приходила.

Воскресным вечером я долго сидел на черничной поляне, ожидая свою любимую. На небе появился молодой месяц – тоненький золотистый серп повис над верхушкой старой лиственницы. Тревожно вскрикнула кедровка. Пора уходить в лагерь. Я грустно подумал о том, что мое пребывание в экспедиции подходит к концу. И если дальше так дело пойдет, то придется улетать, не увидев Токучу. Я неделю уже носил в кармане листочек из блокнота со своим столичным адресом, но как передать его девушке, пока не придумал. Неохотно поднявшись с ягеля, я повернулся, чтобы выйти на лесную тропинку.

– Подумать только, – сказал я. себе вслух, – ведь это я за два месяца протоптал тропинку от лагеря прямо до черничной поляны. Ведь, кроме меня, по этой тропинке никто из геологов не ходит.

Я пошагал прочь от кедра. Поляна без Токучи сегодня мне показалась какой-то враждебной и чужой. А через мгновенье я услышал, как где-то сзади сухо треснула ветка. Я остановился и прислушался. Кто-то быстро шагал по дорожке, догоняя меня. Сердце дрогнуло, защемило под ложечкой.

– Токуча! Моя Токуча! – крикнул я и бросился назад.

Она стояла на тропинке у старой сосны. Ленивый месяц освещал ее будто фарфоровую фигурку. Я заметил, что сегодня девушка была не в ненецкой одежде. Я обнял Токучу за плечи, крепко прижал. Ее темные длинные волосы пахли багульником, а на пухлых розовых губах я ощутил вкус княженики. Я поднес к губам и поцеловал маленькие, почти детские ладошки.

– Токуча, Токуча, где ты была? Почему не приходила? Я целую неделю ждал тебя у кедра на черничной поляне, думал, что так и уеду не попрощавшись…

– Я не могла прийти.

– Почему?

– Братья против наших встреч, да и родители тоже.

– Почему?

– Понимаешь, мы – дети тундры, а у тебя совсем другая жизнь.

– Токуча, родная, я увезу тебя с собой в столицу, мы там будем вместе учиться, потом поженимся и будем жить долго и счастливо.

– Какой же ты глупый, Ваня, все это очень не просто. Многие ненецкие девушки уезжали с парнями, да быстро возвращались, я не хочу быть одной из них. И родные мои не хотят, их можно понять.

Она не ждала от меня ответа, да и что я мог ей ответить?

– Разве нам плохо было с тобой, Ваня? – спокойно сказала она. – Но лету конец. Пора тебе возвращаться домой.

Она сорвала белую ромашку и, нервно отрывая один лепесток за другим, торопливо пускала их по ветру.

– Ты такая же беззащитная, как эта ромашка, – грустно сказал я.

– Похоже…

– Ты напишешь мне письмо? – спросил я, вкладывая в ее ладошку маленький клетчатый листочек с адресом.

– Не знаю.

– Почему не знаешь? Разве это не от тебя зависит? Кто может помешать тебе написать письмо? Ведь я люблю тебя. Я думал, ты меня любишь тоже… Или у тебя это не любовь была, а просто так, интересный случай из жизни?..

– Просто так только у вас, у парней, бывает. Знаешь, Ваня, я люблю тебя, честно. Думаю, что ты у меня был первым и будешь последним. Единственным на всю жизнь. Давай с тобой так договоримся: ты приедешь и пришлешь мне весточку, а я тебе отвечу, так будет справедливо.

Всегда первым пишет тот, кто уезжает, а не тот, кто остается. Договорились?

– Договорились, – ответил я. А что я мог еще сказать? Ведь она не оставила мне право выбора.

Больше мы с Токучей не встретились. Я бежал к ней на свидание вечером по тропинке и попал ногой прямо в медвежий капкан, который кто-то поставил на дорожке. Вертолетом меня отправили в город, а через пару недель экспедиция свернулась.

По приезду в столицу меня захватили дела. Сначала догонял учебу, пропустил целый месяц из-за раны на ноге. Затем образ Токучи как-то отдалился, отодвинулся. Нереально было представить ее здесь, среди длинноногих столичных модниц, которые упорно атаковали меня, добиваясь взаимности. В общем, письмо я таки не написал. Пролетела осень, прошла зима, наступила весна. Я изредка вспоминал нежную ненецкую девушку и клятвенно обещал себе, что завтра обязательно напишу ей письмо, но назавтра опять появлялись какие-то дела, и обещание снова откладывалось в длинный ящик. Токуча тоже молчала, не прислала о себе никакой весточки. Я лениво оправдывался перед собой, что, дескать, она тоже меня забыла, коль не пишет, но сам понимал, что оправдания эти яйца выеденного не стоят. Просто мудрая Токуча оказалась права, когда говорила о брошенных ненецких девушках. Она как в воду глядела, заранее предвидя все, что будет потом.

А когда зацвела в садах сирень, почтальон вручил мне белый конверт без обратного адреса. Почерк был незнакомым, но по почтовому штампу я догадался, что письмо пришло от Токучи. Я дрожащими руками оторвал краешек конверта и достал сложенный пополам голубой листочек, из которого выскользнуло легкое лебединое перышко. На тоненьком голубеньком листочке ничего написано не было, только стояла какая-то незнакомая дата – 19 мая. Я пытался понять, о чем хотела сообщить мне моя любимая, но ничего не приходило в голову. Хотел найти Токучин адрес, но он бесследно исчез. Мои бесславные поиски не дали никакого результата. Больше Токуча мне не писала.

Иван Матвеевич, горько вздохнув, закончил историю своей любви. Андрей вопросов не задавал. Знал, что если продолжение есть, то он его услышит.

Откашлявшись, начальник продолжил рассказ о своей жизни:

– Знаешь, семейная жизнь у меня как-то не сложилась. Я так и не смог больше никого полюбить. Я стал думать о том, что пора все же остепениться, создать семью, завести детей. В одной экспедиции встретил хорошую женщину, сделал ей предложение. Она была моей коллегой по работе, другом, умницей, добрым человеком. Наверное, она любила меня. Но я не смог сделать ее счастливой. Дети у нас так и не появились, хотя были мы женаты довольно долго. Я ее так и не полюбил, не смог. Она очень страдала, а потом как-то тихо ушла, оформив развод. Вот так я сейчас и живу один – ни жены, ни детей. А я ведь так мечтал о сыне!

В последнее время я все чаще вспоминаю Токучу и думаю: «А как у нее жизнь сложилась?» Ты, Андрей, сейчас летишь в те самые места, где я встретился с ней, где полюбил ее, где был счастлив много лет назад. Вот, возьми фотографию и пообещай мне, что найдешь ее или ее родных и хоть что-нибудь узнаешь о ней.

– Обещаю, – Андрей взял в руки старую фотографию, с которой улыбались молоденький Иван Матвеевич и хрупкая неночка необыкновенной красоты, бережно положил ее в блокнот.

…Вертолет сел на землю, примяв нежный ягель. Экспедиция под руководством Андрея Алексеевича выгрузила палатки, оборудование, продукты. Геологам предстояло здесь жить все лето, проводя изыскательные работы. За лето Андрею предстояло найти Токучу. Каждую свободную минуту он занимался поисками любимой Ивана Матвеевича, но фортуна отвернулась от него. Как-то вечером сидели у костра, когда к палаткам выскочил олененок. Кто-то из геологов помчался за ружьем.

– Не нужно его стрелять, – твердо сказал Андрей. – Верно, этот олененок хозяйский.

Он прошел в ту сторону, откуда примчался малыш, и очень скоро увидел целое стадо оленей. Вдали у озера стояло несколько чумов. Андрей торопливо пошагал к ним. Первыми его встретили породистые лайки, их было не меньше десяти. Возле чума носилась маленькая девочка, громко крича:

– Бабушка, бабушка, иди ко мне!

– А как зовут твою бабушку?

– Токуча, – просто сказала она, – мы с папой в гости к ней приехали из Москвы.

Я всмотрелся в лицо девочки. У нее на носу были веснушки. А из-под светлой челки на меня озорно смотрели раскосые темные ненецкие глаза.

– А как зовут твоего дедушку? – поинтересовался я.

– Дедушку зовут Ваня, только он уехал давно, я его ни разу не видела, – задумчиво сказала девочка, – а бабушка все смотрит на фотографию и плачет. Мы хотели с папой его найти, чтобы бабушка не плакала, да так и не смогли отыскать.

Мгновенная догадка пронзила мое сознание. Нужно было только получить подтверждение. Отодвинув полог, я тихонько окликнул хозяев и, получив разрешение войти, шагнул в чум. Под потолком горела яркая лампочка, гудела железная печка. За низеньким столиком на медвежьей шкуре сидела хрупкая пожилая женщина, нанизывая на иголку разноцветный бисер. Она тихонько пела ненецкую незамысловатую песенку. Увидев меня, замолчала, встала и пригласила присесть. Мысли путались, я не знал, с чего начать свой разговор с Токучей. Наконец, выйдя из оцепенения, негнущимися пальцами достал старую фотографию и протянул ей. Она взяла в руки фото, ее маленькие руки затряслись мелкой дрожью. Она приложила фотографию к губам:

– Неужели мне от Ванечки привет привез?

– Привез, – растерянно сказал я, – он попросил меня найти в тундре вашу семью, он вас до сих пор очень любит.

– Что ж так долго весточки не слал? Я все глаза проглядела, все слезы выплакала. Я тоже его очень люблю всю свою жизнь, как и обещала, – серьезно сказала Токуча, вытирая навернувшиеся слезинки.

– У вас семья? – спросил я женщину.

– А вся моя семья была – сынок Ванечка, да я. Одна его растила, без мужа. Теперь вот жена у него есть, тоже ненка, да доченька-красавица.

– А почему Ивану письмо не написали? – спросил я у женщины.

– Уговор у нас такой был, что он первым напишет, а раз не написал, значит – забыл, другая жизнь у него, я мешать не стала.

– А сын? Это сын Ивана Матвеевича?

– Я его через девять месяцев родила, 19 мая, весточку Ване послала – перышко лебединое. Да дату рождения сына сообщила. Не пришел ответ от Вани. Видно, здорово рассерчал на меня из-за братцев моих. Это они на тропе медвежий капкан поставили, в который Ваня попал. А сына я тоже Ванюшей назвала, в память об отце его.

– Мам, ты где? – крепкий молодой мужчина заглянул в чум. – О! Да у тебя гости?

– Гости, Ванюша, от отца твоего.

Сын шагнул в чум. Сходство с отцом было потрясающее.

– Как мне найти отца? – спросил он быстро. – Я живу в Москве, работаю там, очень долго искал его, но так и не нашел. Я очень, очень хочу его увидеть!

– А он ведь и не знает, что у него есть сын, жена и внучка! – удивленно сказал потрясенный Андрей Алексеевич.

Уже через два дня Иван Матвеевич прилетел на вертолете в тундру. Он обнимал свою любимую Токучу, сына Ивана, сноху Ирину и маленькую внучку Леночку. В один миг у одинокого Ивана появилась большая семья – то, о чем он мечтал всю свою долгую жизнь.

В дорогу собирались быстро – ведь этой встречи счастливые влюбленные ждали очень долго, три десятка лет.

– Дедушка! Бабушка! Смотрите – в небе харп! Харп! – вбежала в чум запыхавшаяся внучка Леночка. Все вышли на улицу. Низкое северное небо озарили разноцветные сполохи северного сияния – редкое явление ранней осенью. Будто сама природа порадовалась счастливому концу истории о двух влюбленных.

На следующий день самолет из Надымского аэропорта унес в Москву дружную семью в новую жизнь.

Белые ночи

Белые ночи на Крайнем Севере – прекрасная пора! Круглосуточно огромное оранжевое светило ходит по кругу. Только что закатилось за горизонт, и на розовый закат налюбоваться не успеешь, из-за просыпающегося от зимней спячки леса оно величественно выплывает снова – и опять путешествует по небосводу, даря настрадавшимся от долгой зимы северянам свет и тепло. В это время и жители северных просторов не торопятся домой, а как будто стараются компенсировать время долгой зимы. В выходные дни и по вечерам и стар и млад спешат к освободившейся ото льда реке. Здесь далеко за полночь можно встретить молодоженов и влюбленных, счастливые семейные пары и стайки подростков, Некоторые проводят благодатные деньки на реке целыми семьями – родители и ребятишки.

Через какой-нибудь десяток метров горят маленькие рыбацкие костерки, пахнет дымом и свежесваренной ухой. Заброшены удочки и спиннинги, рыбаки сосредоточенно смотрят на трепыхающиеся на водной глади поплавки. А улов есть!

Время от времени прорезает речную тишину рев моторных лодок, стремительно проносящихся вниз по реке. Качаются на ветру кисточки набирающей цвет черемухи. Трава растет не по дням, а по часам. Клейкие березовые листочки распространяют чудный неповторимый аромат.

Как хорошо, что прекрасная северная природа выманивает из душных квартир уставших северян!

Вьюжка

Зима пришла негаданно-нежданно. Еще вчера моросил нудный надоедливый дождь, серые лохмотья туч висели низко-низко, зацепившись за верхушки мохнатых сосен и кедров, заботливо закутывая серым покрывалом мокрые крыши домов. Расшалившийся ветер безжалостно срывал с принарядившихся берез и рябин праздничный осенний наряд. Желтые и красные пятачки листьев кружились в медленном вальсе, укрывая пестрым ковром широкий тротуар и еще зеленую траву, из которой стыдливо выглядывали белые головки запоздалых ромашек, старые деревянные скамейки, детские качели. Еще вчера я стояла у окна и наблюдала за тем, как крупные дождевые капли звонко барабанят по стеклу: каждая капелька падала на оконное стекло отдельно, обособленно, дрожа от холода и резких порывов неласкового северного ветра. Десятки, сотни дождевых капель сиротливо висели на стекле, а затем медленно стекали, сползали вниз, сливаясь в мутные говорливые ручейки, обильно поливавшие клумбы с разноцветьем крупных садовых астр и хризантем.

А сегодня ударили первые заморозки. Тонкой корочкой льда покрылись большие и маленькие лужи во дворе. Огромная темная зловещая туча медленно наползала с севера на поселок, безжалостно закрывая плотным серым покрывалом пытающиеся пробиться к людям робкие солнечные лучи. На мгновение она остановилась, будто бы оглядела с высоты маленький населенный пункт, уютно расположившийся среди вековой тайги, или поздоровалась с ним, опустилась еще ниже, разглядывая свои владения, да и пустила по ветру легкий лебединый пух. Началась метель…. Крупные белые хлопья весело плясали в воздухе, подгоняемые порывами ветра, будто бы резвилась на северном небосклоне улетающая от зимних холодов и заблудившаяся в наших краях говорливая стая лебедей. Я смотрела на первый снег, ощущая свою причастность к чуду. Первый снег – он и есть первый, самый чистый, самый пушистый и долгожданный.

Метель, метель, вьюга… И вдруг мне почудилось, что кто-то царапает по стеклу и тихонько скулит, жалуется, просит, чтобы я открыла окно и впустила в квартиру, укрыла от холода, от ветра, от метели. Кольнуло сердце – Вьюжка! Я бросилась к кухонному окну, рванула на себя уже заклеенную на зиму створку – она отворилась с треском, впустив в теплую квартиру промозглый ветер и снег. За окном никого не было… Я сгребла с карниза легкие, как пух, снежинки, поднесла их к пылающему лицу, по моим щекам текли непрошеные горячие слезы.

Что ж это я? Что со мной? Или это так подействовал на меня первый снег? Мне вдруг почудилось, что просится в квартиру моя любимая собака Вьюжка… Но Вьюжки давно уже нет на свете: много лет прошло с тех пор, как она ушла из дому в лес и пропала, – собаки всегда уходят, чувствуя приближение своей кончины. После Вьюжки жили в нашем доме и другие четвероногие друзья, но запала в сердце почему-то только она одна. Давненько мы уже не вспоминали о лайке, которая прожила в нашей семье четырнадцать лет, а вот вдруг почему-то именно сегодня накатили воспоминания. Увидела первый снег – и все вспомнилось…

Больше двадцати лет прошло с тех пор, но иногда Вьюжка приходит ко мне в беспокойных ночных сновидениях. Много лет подряд мне снился один и тот же сон: я, молодая и счастливая, в небесно-голубом платье в белый горошек, сижу перед зеркалом у кухонного окна, укладывая в замысловатый пучок густые непослушные пряди волос. Солнечные лучи с любопытством заглядывают в сверкающие чистотой стекла, пробиваясь в уютную маленькую кухню через легкие кисейные занавески. Легонько скрипнула дверь, я оглядываюсь, а на пороге – Вьюжка. Она пытливо смотрит на меня умными золотисто-карими глазами, будто бы спрашивает разрешения войти. «Вьюжка! – радуюсь я. – Ну иди, иди быстрей ко мне!» Вьюжка переминается с ноги на ногу, вздыхает, будто бы решает, принять ли хозяйкино предложение, а может быть, оценивает чистоту своих лап. Оглядевшись вокруг, убеждается в том, что не наследила, обходит, как обходила всегда, пестрый половичок стороной, подходит ко мне и кладет улыбающуюся мордочку на мои колени, всматриваясь в хозяйкины глаза. Я глажу Вьюжку по теплой голове, говорю ей ласковые слова, и она благодарно лижет мою руку, затем щеку и, не оборачиваясь, выбегает в открытую дверь.

«Вьюжка!» – кричу я, пугаясь, что она уходит навсегда, но голоса почему-то не слышно, будто бы где-то в середине меня выключили звук. Я просыпаюсь от собственного крика, вскакиваю с кровати, бешено колотится сердце – кажется, что оно вот-вот выпрыгнет из груди. Сон как рукой снимает… Я долго-долго лежу, вглядываясь в ночную темноту, и наблюдаю за голубоватым лунным диском, путешествующим по небосклону среди светящихся точечек – звезд. Я вспоминаю былые дни…

Немолодой ханты Вэлло работал в поселке Сорум на стройке механизатором. Был неразговорчивым, замкнутым и немножко угрюмым. Строители называли его русским именем Вася, и он охотно откликался на это имя, хотя ни с кем из местных жителей особо не дружил и не общался. Иногда подъезжали к его вагончику оленьи упряжки – навещала родня, и тогда Вася оживал, его лицо как будто бы прояснялось – было видно, что ему очень дороги эти визиты.

Всю свою нерастраченную любовь и ласку Вэлло-Вася отдавал своим собакам. Их было две – Волчок и Найда. С ними он ходил на охоту и на рыбалку, они всегда сопровождали своего хозяина до работы и встречали после нее, не опоздав ни разу ни на минуту. Все поселковые жители удивлялись – откуда собаки знают распорядок рабочего дня? Поговаривали, что эти собаки спасли Вэлло жизнь, когда в тайге на него напал медведь-шатун, но Вэлло никому об этом ничего не рассказывал.

Когда у Найды появлялись щенки – симпатичные веселые «колобки», строители упрашивали Васю подарить или продать малыша. Но он всегда отвечал отказом. «Э-э-э, – задумчиво говорил он, – этих щенков отдавать вам никак нельзя – хорошие собаки будут, охотничьи, зверя за семь верст чуют. Таким собакам на улице жить нужно, в тайге охотиться, а вы испортите, избалуете – какой в такой собаке прок?»

Была доля правды в словах Васи, была… В поселке уже бегало много таких собак – бестолковых и бесполезных. Они бесстыдно скулили у двери вагончика, напрашиваясь на ночлег, выклянчивали у строителей еду и, трусливо поджав хвосты, убегали, завидев даже мелкого зверя. За щенками от Найды и Волчка всегда приезжала кочевая родня, им Вася отдавал щенков с пребольшим удовольствием. «В хорошие руки пристроил», – удовлетворенно покрякивая, говорил он.

Я очень любила Васиных собак и втихушку от хозяина постоянно подкармливала их вкусными косточками и другими лакомствами. Наверное, Вася все-таки догадывался об этом, потому что иногда грозил мне пальцем и улыбался.

Однажды Васю отправили в длительную дальнюю командировку. Он расстроился, огорченно вздыхал – жил один, не на кого было оставить собак, и взять с собой их тоже было невозможно. В морозный ноябрьский день сосед пришел ко мне с просьбой – подкормить четвероногих во время его отсутствия и присмотреть за Найдой, которая через пару-тройку недель должна была ощениться. Я с радостью согласилась. Дни летели быстро, собаки чувствовали себя хорошо, вот только по хозяину скучали, то и дело мчались к его вагончику, обнюхивали чужие следы и огорченно прибегали обратно. К концу ноября весело носился между вагончиками, повизгивая от удовольствия, только Волчок, а вот Найда уже не бегала, она медленно ходила и бережно носила свой огромный обвисший живот. Однажды, возвратившись с работы, я увидела, что Найда безучастно лежит у теплотрассы. Волчок бросился мне навстречу. Я поняла, что пришел срок. Открыла дверь вагончика, впустила собак в пристрой и постелила Найде за водогрейным котлом. Заботливый Волчок не бросил свою подругу, а остался рядом сопереживать.

К утру за котлом возились пять хорошеньких слепых щенят Я вышла из вагончика и съежилась от холода – на улице мела метель: снег больно хлестал по лицу, ветер сбивал с ног, но деваться некуда, нужно идти на работу. Пройдя половину дороги, заметила, что меня догоняет Волчок. Встревоженная собака поскуливала, хватая меня за полу пальто, – звала обратно. Я быстро побежала к вагончику, понимая – что-то случилось, Забежав в пристрой, поняла: лопнул и дал течьстарый водогрейный котел. Струйкой бежал кипяток, пропитывая подстилку, на которой лежали беспомощные слепые щенки. Рядом крутилась, поскуливая от отчаяния, Найда – усилившаяся струя не давала ей пробраться к малышам. Я одного за другим выхватила четверых щенков и отнесла их в безопасное место, а вот пятый лежал дальше всех, поэтому пробраться к нему, не обваривши рук, было практически невозможно, «Ладно, – подумала я, – четверо-то спасены».

Порыв ветра распахнул дверь вагончика – не было видно ни неба, ни земли – метель, метель, вьюга…. Я закрыла дверь, посмотрела за котел на беспомощного пятого щенка: он не боролся за жизнь, он даже не скулил, а тихонько лежал на подстилке и ждал смерти. Расползающееся пятно кипятка медленно приближалось к беззащитному малышу. Я молниеносно схватила полотенце, сунула руку под обжигающую струю и выхватила пятого щенка. Руку я обварила, конечно, но малыш остался цел и невредим. Полотенце спасло новорожденного от ожогов. Я поднесла слепого щенка к лицу, поцеловала в мокрый холодный нос, посмотрела на вьюгу, веселящуюся за окном, и сказала: «Имя тебе придумала. Будешь ты у меня Вьюжкой».

Росли щенки быстро, через неделю открыли глаза, их шерсть распушилась – в пристрое вагончика теперь бегали пять красивых пестрых «колобков». Четверо были крепкие и толстенькие, а вот пятый, последний, в росте отставал, но он был самым ласковым из всех, поэтому я полюбила его больше других. Это и была Вьюжка.

В декабре вернулся из командировки Вася. Волчок и Найда, радостно скуля, ушли к хозяину, прихватив с собой подросших и похорошевших щенков. Я расстроилась, конечно, что четвероногие быстро забыли про мою доброту, но что поделаешь – хозяин для любой собаки дороже всех на свете. Особенно жалко было спасенного мною последнего щенка. Обожженная рука еще болела и все время напоминала мне о Вьюжке, к ней я привязалась всей душой.

В ночь под Новый год в окно вагончика кто-то несмело постучался. Я открыла дверь – на пороге стоял сосед Вася: он держал в руках красивое еловое деревце, а у его ног крутился волчком шустрый любопытный щенок.

– Вот, подарок тебе к Новому году принес, – сказал Вася, протягивая мне пушистую елку, – чуял, ты от смерти щенков спасла, руку повредила?

– Было дело, – ответила я, опустив глаза, – а рука зажила уже, только след от ожога остался.

– Знаю я, ты собак любишь, – продолжил он свой разговор, – я тоже их очень люблю, но ты ведь знаешь мое правило: щенков от своих собак местным не отдаю.

– Знаю, – ответила я, – поэтому и не прошу.

– Думал я, думал, – вздохнув, ответил он, – и решил все-таки отступить от своего правила – одного щенка тебе подарить. Этот, что ли, был последним?

– Да, это она – Вьюжка! – у меня радостно забилось сердце. Я узнала бы этого щенка среди тысячи похожих. Я присела на корточки и ласково позвала малыша: «Вьюжка!» Щенок подбежал, положил на мои колени толстенькие передние лапы и лизнул шершавым языком меня в нос.

– Признала хозяйку, – улыбнулся Вася, – а ты и имя ей успела придумать?

– Только ее одну и назвала. Когда я спасла ее и она будто бы родилась во второй раз, на улице была вьюга, вот и решила назвать ее Вьюжкой. Она была лучше всех – маленькая, совершенно беспомощная и очень ласковая. Я давно мечтала о собаке, и к Вьюжке привязалась всем сердцем, но, зная ваше правило, не решилась попросить отдать этого щенка мне.

– Значит, я правильно угадал. Будем считать, что под Новый год твоя мечта сбылась. Теперь у тебя есть собака Вьюжка, и будет она тебе другом и защитником от врагов и житейских невзгод. Не балуй ее, это вольная собака – пусть живет на улице.

– Спасибо.

Попрощавшись, Вася ушел. Вьюжка не побежала за ним, а смело шагнула через порог. Прошлась по вагончику, обогнув пестрый половичок, обнюхала самодельную мебель и вещи, заглянула за водогрейный котел в пристрое и попросилась на улицу. Я выпустила ее, хотя и опасалась, что собака опять уйдет к Васе. Но Вьюжка прогулялась и возвратилась ко мне – признала мой вагончик своим.

Покочевала Вьюжка с нами немало. Мы семьей переезжали с места на место, колесили по необъятным северным просторам, и собака неизменно перебиралась на новое место жительства за своей хозяйкой. Она не потеряла свои способности: чуяла зверя и птицу, была незаменимой помощницей на охоте, сопровождала меня в походах за ягодами и грибами. Перед тем как ощениться, Вьюжка вырывала лапами под обрывом нору. Мы никак не могли понять, как она протискивается в небольшое отверстие с огромным животом. Недели через две-три Вьюжка гордо являлась домой, ведя за собой подросших прозревших щенков. Она жила в собачьей конуре на улице и заходила в дом только по приглашению хозяев. Детям она была подружкой и игрушкой, а мне – другом, защитником и советчиком. Моим дочкам зимой было всегда тепло – они носили носки, варежки и свитера из теплой собачьей шерсти.

Вьюжка всегда чуяла беду и предупреждала о ней свою хозяйку заранее. Она бросалась наперерез, скулила, хватала за подол и заставляла возвращаться назад, и как жаль, что мы не всегда прислушивались к ее советам… А еще наша собака абсолютно не выносила разлуки со мной. Однажды пришлось надолго улетать из поселка. Вьюжка почувствовала предстоящую разлуку еще накануне: она ходила вокруг меня, скулила, заглядывала в глаза, как будто бы просила остаться. Но отменить вылет было совершенно невозможно. Зная, что Вьюжка непременно помчится за мной в аэропорт, мы закрыли ее а сарае. Собака металась по сараю, скулила, бросалась на дверь, царапала ее когтями.

Вместе с другими пассажирами я села в старенький, видавший виды АН-2, пилоты запустили двигатель. Вдруг я посмотрела в иллюминатор и увидела, что по взлетной полосе во всю прыть мчится моя Вьюжка. Дверь в самолете еще была открыта, и взмыленная собака, тяжело дыша, прыгнула в салон, подбежала ко мне и лизнула в нос, будто извиняясь за непрошеный визит. Я не могла забрать ее с собой – летела в больницу. Пилот взял упирающуюся всеми четырьмя лапами Вьюжку за ошейник и повел к выходу. Вьюжка не хотела уходить, оглядывалась на меня, в ее глазах стояли слезы. Захлопнулась дверь. Самолет, подскакивая и дребезжа, помчался по взлетной полосе. За ним, сбивая лапы в кровь, мчалась моя любимая Вьюжка. Я смотрела на свою собаку, превратившуюся в двигавшуюся по бетонной полосе точку, и горько плакала. Самолет набирал высоту. Жалко было собаку и себя, ведь обстоятельства иногда разлучают, не спрашивая о наших желаниях.

Метель, метель, вьюга… Как жаль, что у собак такой короткий век. В человеческой жизни бывает только одна любимая собака, и других такой любовью полюбить уже просто невозможно. Собственно, как и у собаки бывает только один любимый хозяин, которому она будет предана до конца жизни…

…Я смотрю в окно на припорошенные первым снегом крыши домов, тротуары и скамейки. Песцовыми пушистыми шапками лежит снег на разноцветных головках астр, бархатцев и хризантем. За окном – вьюга. И на сердце беспокойно потому, что эти снежные хлопья – привет из прошлого от моей любимой собаки Вьюжки.

Новогодний сюрприз

Я очень люблю путешествовать, но еще больше люблю делать сюрпризы. Я могу их придумывать бесконечно. После свадьбы нам с мужем предстояло жить за тысячи километров друг от друга. Бравому курсанту авиационного училища нужно было закончить учебу в Выборге. А мне, методисту библиотеки, – жить и работать в маленьком южном украинском городке с загадочным и богатым названием Золотоноша. Кто придумал такое название городу – не знаю. Но золота там не добывали, да и кладов не находили, это точно.

Прошло три месяца после свадьбы. Приближался Новый год – мой самый любимый праздник. Я возвращалась вечером с работы. Радостные, улыбающиеся люди несли по улицам маленькие хвойные деревца. Они спешили украсить ими свои уютные дома в канун праздника. Мне стало очень грустно… Я живо представила себе, как эти люди в теплой семейной обстановке будут встречать Новый год. А какие у меня перспективы встречи Нового года? Получалось, что никаких. А как хотелось бы провести первую после замужества новогоднюю ночь с любимым человеком! Разные мысли лениво крутились в голове. Мечты, мечты… С ними можно свободно унестись за тысячи километров и оказаться там, где тебя очень-очень ждут. А что, если… Решение пришло мгновенно. Сейчас я куплю билет на самолет и сделаю мужу новогодний сюрприз – первый семейный праздник мы проведем вместе! И полетела в далекий северный городок телеграмма: «Встречай аэропорту 30. Люблю, целую. Таня».

Первый раз мне предстояло лететь на самолете в далекий Петербург. На календаре – 30 декабря. На улице – мелкий моросящий дождик, пришлось взять зонтик. Нелепо смотрелись легкое зимнее пальто и сапоги, когда на градуснике плюс семь. По законам природы Новый год должен быть с морозцем и пушистым белым снегом. Ну и что? Кто отвечает за соблюдение этих законов? На самом деле хорошую зиму в этом году Украине небесная канцелярия не обещала.

Лишь нарядная елка в областном аэропорту да оранжевые солнышки – апельсины, которыми торговали в буфете, напоминали о том, что уже завтра наступит Новый год. Отстояв длинную очередь, я с грустью поняла, что оранжевые солнышки улетят на праздник в другие города. За три человека до меня апельсины закончились.

Вылет задерживался. Причины задержки рейса не объявляли. Наверное, главной причиной была непогода. В голове крутились строчки из песни: «А может быть, и в нашей затянувшейся разлуке нелетная погода виновата…». Так оно и было на самом деле. Появилось смутное подозрение, что я здесь задержусь надолго. Огромные лохматые черные тучи плакали дождем о нашем пока еще не состоявшемся вылете. Уже давно были прочитаны все газеты, купленные в киоске, порядком надоели передачи по телевизору. По всем каналам мелькали яркие нарядные елки и счастливые лица в преддверии Нового года. Все это никак не вязалось с жалкой кучкой людей, с надеждой поглядывающих на табло. А на табло ничего не менялось. Уродливая красная полоса безжалостно перечеркнула наш вылет. Улетели пассажиры в Москву, Киев, Харьков и Одессу. На жестких скамейках остались сидеть только пассажиры питерского рейса.

Когда ждешь, время тянется бесконечно. Наконец-то громкоговоритель откашлялся и прохрипел, что через 30 минут самолет все-таки вылетит. Я быстро прошла стойку регистрации пассажиров. Подхватив большую красную сумку с бутылкой шампанского и мамиными пирожками, перепрыгивая через огромные лужи, спасаясь от дождя под зонтом, помчалась к трапу видавшего виды старенького АН-24. Я даже забыла, что лечу первый раз в жизни и что мне должно быть все-таки хоть немножечко страшно. Меня ждали три романтических дня с любимым человеком! К моему удивлению, пассажиров было много – все места в самолете заняты. И как это мне удалось в последний день перед вылетом приобрести билет?! АН-24 раскрутил винты и торопливо побежал по мокрой взлетной полосе, как будто извиняясь перед пассажирами за задержку рейса. Ура! Мы все-таки летим!

В это время Андрей приехал на электричке из Выборга в Санкт-Петербург, чтобы встретить свою взбалмошную жену в аэропорту. В курсантской шинели и шапке было холодновато. А другой одежды не было. На улице крепчал мороз. В северной столице была настоящая зима. Белый снег, огромные сугробы вокруг аэропорта «Ржевка», где садились маленькие самолеты, красноречиво говорили о том, что Санкт-Петербург – все-таки северный город. Рейс задерживался. Два десятка встречающих слонялись из угла в угол без дела. Уже поникли заботливо спрятанные в толстую бумагу цветы. А самолета все не было. Сколько стоят эти долгие часы ожидания? Казалось, что все сроки уже прошли и самолет просто не прилетит… Наконец-то! Какое-то объявление. Встречающие удивленно пожимали плечами и переглядывались, а громкоговоритель бесстрастно сообщал, что ожидаемый самолет приземлится в аэропорту «Пулково».

После минутной растерянности толпа встречающих бросилась на улицу ловить такси. Но машин, как назло, не было. Андрей стоял, притопывая сапогами, и чувствовал, как мороз прокрадывается под шинель, прихватывает кончики ушей и пальцы на руках и ногах. Через несколько минут он понял, что ноги уже перестали что-либо ощущать. Рядом приплясывала девушка в сапожках на высоких каблуках:

– Что, курсантик, ноги отморозил?

– Как будто…