Дело гастронома № 1 Латий Евгений

Андропов помедлил, прежде чем ответить.

– Не все, но с прискорбием вынужден доложить: большинство. И все они с партийными билетами в карманах. Ходят слухи, что Аримин, дабы устранить нашу финансовую проверку, передал один миллион рублей товарищу Гришину… – Андропов нахмурился. – Правда, повторю, то слухи, доказательств у нас нет!

Брежнев помрачнел.

– Я считаю, мы должны со всей ответственностью спросить с некоторых товарищей за соблюдение социалистической законности при отправлении своих высоких должностей, а также за соблюдение морально-этических норм, – продолжил свои доводы Юрий Владимирович, но, взглянув на Брежнева, осекся: Генсек снова с живым интересом разглядывал фотографии, на которых были сняты стодолларовые купюры.

Взглянув на умолкнувшего Андропова, Леонид Ильич уверил его:

– Мы обязательно поговорим об этом на Политбюро!

Об этом «обязательно» Брежнев, конечно, забудет, да это и не так важно. Андропов взглянул на часы: прошло всего десять минут их разговора, а Генсек уже явно слабо соображает, все чаще жуя ртом пустоту. Раньше он держался минут двадцать, но тут, видимо, страшная правда, да еще фотографии сразили его наповал.

– Ты работай, Юрий Владимирович, продолжай в том же духе! – уже с трудом прожевывая слова, выдавил из себя Брежнев. – А то все, понимаете ли, только просить приходят! Дай им один миллион, дай два! А вот Юрий Владимирович сам приносит! Действуй, Юра! А фотографии эти оставь, я их тут кое-кому покажу! Добренькими все хотят быть!

Андропов кивнул, поднялся, понимая, что время его истекло.

– Давай действуй, мы тебя поддержим! – радуясь, что Андропов уходит, улыбнулся Брежнев и вяло пожал его руку.

Андропов именно этих слов и ждал. Эти слова он и передаст канцеляристу Константину Устиновичу Черненко, который уже поджидал его, чтобы зафиксировать в своих анналах протокол состоявшейся встречи между Брежневым и Андроповым. На заседании очередного Политбюро Черненко доложит о ней и о том, как не покладая рук трудится товарищ Брежнев, не упуская из вида ни одного важного государственного вопроса. Ну а позже, когда прихлебалы Гришина будут нападать на Андропова за чрезмерную активность его спецслужб, Юрий Владимирович сможет своим недругам напомнить эту просьбу Брежнева «продолжать в том же духе», а для него приказ Генерального секретаря – не снижать темпов расчистки авгиевых конюшен – и есть главный жизненный ориентир. Юрий Владимирович прежде всего исполнитель воли Генерального секретаря, не больше, но и не меньше.

– Спасибо за поддержку, Леонид Ильич! – посерьезнев, проговорил Андропов и вышел из кабинета.

На столе стояли чашки с чаем, заварной чайник был накрыт нарядной русской куклой в пышном сарафане. На больших тарелках лежали бутерброды с красной рыбкой, финским сервелатом, с бужениной и с сыром. В фарфоровых вазочках – шоколадные конфеты и печенье. Зоя поджидала Беркутова. И он не заставил себя ждать. Прибежал, виновато улыбаясь. Зоя, увидев его, просияла, стала торопливо разливать чай. Беркутов присел у стола. Зоя тут же положила ему на тарелку три бутерброда, налила чаю покрепче. Сама села напротив.

– Чай уже остыл, но вы так и любите! – улыбнулась Зоя. – А вот я люблю горячий!

– Помню!

Она улыбнулась. Директор был чем-то озабочен, а может быть, и расстроен, однако по выражению его лица всегда трудно было узнать, что творится у него на душе. За годы работы с ним она и сама научилась скрывать свои чувства, но по отдельным деталям уже умела определять настроение Беркутова. Сейчас его что-то тревожило.

– Наш Максимыч все посылочки запаковал в одну большую коробку. На каждой посылочке написано кому, я сам коробку поднимал, она, честно сказать, тяжеловата! Но ты не волнуйся. Максимыч сам внесет ее в вагон, а в Костроме, я уже позвонил, тебя обязательно встретят, погрузят коробку в машину и занесут прямо в номер! Сама за нее не хватайся! – он вздохнул. – Ну вот, вроде бы все!

Он улыбнулся, взял бутерброд с красной рыбой, стал есть, запивая чаем. Зоя вытащила из стола бутылку армянского коньяка, пять звездочек. Вопросительно взглянула на Беркутова.

– На дорожку? – предложила она.

Георгий Константинович задумался. Иногда он пропускал рюмочку, но не больше.

– Сегодня что-то не хочется! Но ты за меня рюмочку выпей, на дорожку полагается!

Он погрустнел, вздохнул и сам налил Зое Сергеевне коньяку, та подняла рюмку.

– Подожди!

Он взял ее рюмку, понюхал, лизнул, блаженно сощурился.

– Ах, хорошо!

Потом передал Зое, и она поднесла рюмку к губам.

– Чтоб у вас здесь без меня все было хорошо и с вами бы ничего не случилось! – влюбленно глядя на него, произнесла она.

Он несколько раз кивнул, как бы соглашаясь с ее словами. Зоя одним махом выпила коньяк, слегка поморщилась.

– Я, Зоенька, буду скучать по тебе, грустить и ждать с нетерпением! Как говорится, жду ответа, как соловей лета! Не сомневаюсь, что у тебя все пройдет на должном уровне! Провожать не поеду, долгие проводы – лишние слезы, поцелуемся здесь!

Беркутов поднялся, взял ее за плечи и поцеловал в щеку, Зоя вдруг порывисто обняла его, поцеловала в губы, и в этот миг в кабинет неожиданно заглянула Лида. Она увидела их целующимися и тотчас прикрыла дверь. Но ни Зоя, ни Беркутов этого не заметили.

Лида же как приклеенная стояла у двери Зоиного кабинета, потрясенная увиденным и не в силах сразу уйти. В приемной хоть и никого не было, но пишущая машинка Люси стояла незачехленная, видимо, секретарша находилась где-то здесь, в магазине. Горела настольная лампа, на столе лежала Люсина сумка. Слезинка сама собой выкатилась из глаза, скользнула по щеке, оставив след. Лида вытащила носовой платок, вытерла слезы и торопливо вышла из приемной, уговаривая себя, что ничего страшного не случилось. Зоя уезжает, все целуются на прощание, так что ничего зазорного в том нет. Но чем больше она уговаривала себя не принимать этот поцелуй всерьез, тем больнее сдавливало сердце, тем жарче разрасталась обида в душе.

Был уже вечер. Култаков сидел у себя в кабинете, просматривая входящие документы и расписывая их по службам. Он всегда подписывал документы в конце дня, за исключением бумаг из комитета. Андропов требовал отвечать на них без промедления. Бумаги же горкома и прочих не менее важных инстанций такого безотлагательного ответа не требовали. Вошел Боков. Култаков взглянул на него, жестом приказал садиться. Тот сел. Зазвонил телефон. Генерал взял трубку, секунду-другую слушал.

– Прошу прощения, Игнатий Федорович, у меня начинается оперативка, начальники отделов уже собрались, сидят, ждут, созвонимся попозже! – нахмурившись, сказал он.

Он положил трубку, его лицо застыло, как маска.

– Секретарь горкома клюет мою печень, а я не Прометей! Моя печень не вечная!

– Можно, я объясню? – Боков подался вперед, чтобы выложить свои аргументы, но Култаков его перебил:

– Что вы мне объясните?! Аримина нет? Нет! И ничего больше объяснять не надо! А им надо, чтоб он жил, потому что некому им больше будет взятки таскать!

Боков шумно вздохнул, заерзал на стуле. Култаков взглянул на него.

– Ну хорошо, объясняйте, черт вас возьми. Почему молчим?!

– У Аримина в дупле зуба хранилась ампула с быстродействующим ядом. Он ею и воспользовался. Ошибку допустил тюремный персонал. Перед определением его в камеру смотритель должен был раздеть преступника донага и осмотреть его досконально, в том числе и зубы. Ампула с ядом в дупле зуба – старый прием. Но инструкции сплошь и везде нарушаются. Так что формально вина на тюремщиках, а не…

Култаков тут же вскипел, перебил его:

– На нас, черт возьми! На нас! Никогда не перекладывайте собственные промахи на других! Это наш клиент, и мы должны были предусмотреть все, даже ротозейство тюремной обслуги!

Генерал побагровел и стукнул кулаком по столу. Не выдержав, он даже поднялся, прошелся по кабинету.

– Когда вы научитесь все брать на себя?! Аримин нам нужен был живым! Живым! Черт бы вас всех по-драл! Где Скачко?! – вдруг спохватился Култаков.

– Да вы знаете, Пал Сергеич у нас немного приболел… – пробормотал Боков.

– Как это «приболел»?! Что за дурацкие отговорки?! – с полоборота завелся Култаков.

– Сердце забуксовало…

– Сердце еще стучит! – прозвучал за спиной Бокова голос Скачко.

Боков обернулся. На пороге кабинета стоял в плаще полковник Скачко.

– Разрешите войти, товарищ генерал?

Култаков недоуменно хмыкнул.

– Входи!

Скачко прошел к столу. Вид у него был неважнецкий, посеревшее лицо, тусклый взгляд. Даже рассерженный Култаков сочувственно поморщился, взглянув на него.

– Ну, что там у тебя? – уже совсем не грозным голосом спросил подчиненного Култаков. – Давление подскочило? У меня тоже стало скакать! Иди, тебе отлежаться надо, – махнул он рукой.

Но полковник налил себе воды из графина, достал таблетку, проглотил, запил водой.

– Что пьем?

– Пирамидон! Голова трещит!

– Бабушкины лекарства! Анальгин выпей!

Скачко улыбнулся:

– Мне почему-то пирамидон помогает! Но я в курсе происшедшего и согласен с вами, товарищ генерал! Это наш промах! Я бы даже сказал: мой! Склонность к истерике, а значит, и к суициду были заметны у Аримина и ранее! Мне докладывали! А мы, то есть я сие, так сказать, проворонил! Печально, но факт! Так что это моя ошибка! Меа кульпа! Я должен был просчитать и этот вариант!

Боков хмуро молчал.

– Вот достойный ответ! – вздохнул Култаков. – Только что это еще за «меа кульпа»?

– По латыни – «моя вина».

– Мы не в Ватикане! – раздраженно проговорил генерал. – Давай изъясняться по-русски! И вообще, к чему там у Аримина наблюдались склонности?

– К суициду, к самоубийству то бишь! – пояснил Скачко.

– Вот именно: то бишь! Так и надо говорить: к самоубийству! А то навыдумывали всяких хитрых словечек, а у генерала от них голова пухнет! Ну-ка, давай сюда твой пирамидон! Раньше он мне помогал!

Генерал вздохнул. Скачко передал таблетку Култакову. Тот быстро ее проглотил не запивая. Боков по-прежнему молчал.

– Эх, такого свидетеля упустили! – морщась, словно от зубной боли, простонал Култаков. – Такую важную ниточку к главному фигуранту потеряли, вот что обидно! Чем восполнять будем?

– Восполним! – уверенно проговорил полковник и почему-то посмотрел на Бокова. – Лишь бы наши друзья в кавычках наверху крик не подняли: вот, мол, какие злодеи, довели честного человека до точки! Можно ведь и так все повернуть!

Лицо у Култакова вытянулось. До сих пор он как-то не задумывался о том, что горком еще не выплеснул свой хор гневных голосов, и заметно напрягся.

– Тут ты прав, они нас с дерьмом смешают! Где Красавин?! Живо его сюда!

Боков двинулся к выходу, но на пороге возник Красавин – вытянулся по стойке «смирно».

– Я тут!

Все оторопело взглянули на него.

– Опять подслушиваешь?! – помрачнел генерал.

– Прошу прощения, но дверь была неплотно закрыта! Тут я не виноват! Да и свой же я… – пробормотал Красавин.

Култаков, усмехнувшись, взглянул на Скачко. Тот не скрывал иронии.

– Сейчас же позвонишь наверх и передашь ту информацию, какую тебе полковник продиктует! Ты меня понял?!

– Так точно!

Генерал многозначительно взглянул на Скачко, предоставляя ему эту почетную обязанность – сочинить разъяснительное сообщение для горкома. Полковник кивнул.

– Я продиктую послание капитану в приемной, чтоб не мешать вам! Вижу кучу бумаг у вас на столе!

– Да, ты прав! Ступайте! – И Култаков махнул рукой, еще раз сердито покосившись на Бокова.

Понятливый майор тут же поднялся и поспешил следом за полковником.

Беркутов вышел из кабинета в приемную. Люся уже стояла в красном плаще, держа красную сумочку в руках, собиралась уходить. На ногах нарядные красные сапожки.

– Все, Зою мы благополучно отправили! – радостно сообщил Беркутов. – Максимыч посадил ее в вагон! А я подписал все бумаги! Ты-то сегодня почему задержалась? – шутливо-строго спросил он. – Обычно я последним ухожу!

– А я решила вас подождать! – храбро глядя ему прямо в глаза, проговорила она и ничуть не смутилась.

А Беркутов смутился.

– Неужели меня? – подыгрывая ей, удивился Беркутов. – Большая честь!

– А кого ж еще? – Она огляделась и пожала плечами. – Здесь больше никого нет!

Он подошел к Люсе, взглянул на завиток у ее уха, втянул ноздрями сладковатый аромат ее духов.

– «Нина Риччи». Ваш подарок. Я его по торжественным случаям употребляю, – еле слышно напомнила секретарша, но Беркутов пропустил эту реплику мимо ушей.

– Я тут узнал, ты с Костей успела познакомиться?

Люся вспыхнула.

– Да он сам успел познакомиться! – усмехнулась она. – Подошел ко мне, выложил визитку и спросил: не желаю ли я пойти с ним на премьеру во МХАТ? А то не с кем бедняжке!

Беркутов хмыкнул:

– И ты пошла?

Она пожала плечами.

– А почему я должна отказываться? – с вызовом бросила она.

Беркутов пожал плечами.

– Я театр, между прочим, с детства обожаю! А почему вы спрашиваете?

– Как почему?! Видишь ли, это все-таки мой сын… – задумчиво произнес он.

– И что с того? Он мне сразу выложил, что является вашим сыном. Довольно милый юноша. Угощал пирожными и шампанским в антракте, хватал за коленку во время спектакля, а в подъезде моего дома пытался поцеловать взасос, представляете? Прыткий! Вот только в кого, а?.. – И тут же осеклась.

Беркутов невидящим взглядом смотрел сквозь нее. Потом вдруг очнулся.

– Забери у меня документы, утром я задержусь, а часть подписанных бумаг надо с утра отправить!

Он развернулся и пошел к себе в кабинет. Люся двинулась за ним. Едва успела она войти и затворить дверь, как Беркутов вдруг крепко обнял ее и жадно поцеловал в губы. Сумочка выпала из рук Люси. Она растерянно взглянула на него. Но Беркутов тут же резко отстранился, погладил ее ладонью по щеке, шумно выдохнул и смущенно пробормотал:

– Извини! Видно, сынок в меня уродился!

Он усмехнулся, поднял сумочку и передал ей. Люся растерянно взяла ее, затеребила ручку. На лице ее не отражалось ни возмущения, ни обиды. Напротив, она с нежностью и восхищением смотрела на своего директора. На лице же Беркутова, который прошел к своему столу, застыло уже привычное, будничное выражение: доброжелательное и одновременно официальное. Люся забрала папку с бумагами, двинулась в приемную.

– Не уходи! Сейчас Максимыч приедет, я тебя отвезу домой! – бросил ей вслед директор.

Люся обернулась, она была приятно удивлена и смотрела на Беркутова, не зная, что ответить.

– Если ты не возражаешь, конечно!..

– Ни чуточки даже не возражаю, – немного смутившись, ответила Люся.

Антон старательно пылесосил квартиру. Пропылесосил ковер в гостиной, стал лазить по углам, собирать тряпкой пыль под батареями, под сервантом. Потом бросил нервный взгляд на часы: 21.30. Круглый стол был сервирован на двоих: в центре пять роз в хрустальной вазе, полусладкое шампанское, коньяк армянский пять звездочек, банка красной икры, швейцарский дырчатый сыр, масло, конфеты «Мишка на Севере». Антон выключил пылесос, подошел к телефону, выждал секунду-другую, чтоб успокоиться, затем набрал номер.

– Слушаю? – послышался женский голос.

– Это снова сумасшедший Антон! Ты сегодня придешь ко мне? Я так жду!

– Ты с ума сошел! – прошептала она.

– Умоляю, не бросай трубку! – выкрикнул он, но в тот же миг Маша положила трубку.

Антон снова набрал ее номер. Потянулись долгие гудки, однако на этот раз трубку никто не поднимал.

– Возьми же, возьми трубку! – упрямо повторял вслух Антон, словно заклиная этот проклятый телефон.

Маша была одна в квартире. Телефон звонил, и пронзительные эти звонки разносились по всей квартире. Но ей почему-то казалось, что по всему дому. Щеки пылали. Маша приложила к ним ладони, подошла к телефону, но трубку не брала, ожидая, что он наконец замолчит. Но звонки не стихали. Маша, зажав уши, принялась нервно расхаживать по квартире. Затем, не выдержав, принялась декламировать Пушкина. Почему-то «Мороз и солнце! День чудесный!». Не дочитав первую строфу, сбилась. И телефон, словно по волшебству, затих. Она в упор смотрела на него. Телефон молчал. Маша с облегчением вздохнула. Присела на диван. Телефон молчал. Она встала, потом снова села. Часы показывали 21.45. В квартире стояла мертвая тишина. Маша откинулась на спинку дивана, закрыла глаза, ожидая звонка: «Почему же он не звонит? Передумал?.. Боже, о чем я думаю?! Кажется, сама схожу с ума!» Она открыла глаза, взглянула на фотографию мужа. Тот строго смотрел на нее. Телефон снова зазвонил. Маша вздрогнула, резко поднялась. Даже сделала шаг к телефону, но тут же остановилась, замерла на полпути. Смотрела на аппарат и с места не сдвинулась.

Люся с Беркутовым ехали в машине, оба на заднем сиденье. Максимыч был за рулем.

– Да, забыл совсем! Мне сегодня принесли новый сборник Евгения Евтушенко! Я знаю, ты любишь! – Беркутов ласково покосился на нее. – Жаль, на работе остался!

Люся даже взвизгнула от радости.

– Ой, дадите почитать?! Обожаю Евгения Саныча, – загорелась она.

– Я тебе его подарю. Мы с Лидой больше любим Вознесенского.

– Вознесенский заумный! А вот Евтушенко!..

Люся так и засияла от счастья, схватила Беркутова за руку, крепко ее сжала. Беркутов кивнул, сдержанно улыбнулся.

– А по продовольственной программе мы плохо работаем! – неожиданно встрял в разговор Максимыч. – Заезжал тут к сестре в наш Чехов! Вроде бы рядом! А за суповыми наборами в гастрономе, а это, сами знаете, одни кости, без мяса, стоит очередь, да еще какая! Чуть ли не дерутся люди из-за костей, как собаки какие-то, прости господи! Что ж это такое?! Сестра жалуется, говорит: как жить дальше, не знаю! Я все же думаю, это вредительство, Георгий Константиныч?! У нас же в магазине все есть!

Люся фыркнула:

– У нас все есть, потому что у нас верховодит Георгий Константиныч! Он всех знает, со всеми знаком, и это ему везут оленину из Ханты-Мансийска, севрюгу из Астрахани и Махачкалы, белугу и стерлядь с Волги, сыры с Алтая, из Костромы, медвежатину и глухарей из Томска! Я каждый день рядом с ним и вижу, как он всем названивает, ведет переписку, а когда эти люди приезжают сюда, он им билеты в любой московский театр, Дом кино, итальянскую обувь, французскую парфюмерию и швейцарский шоколад! Вы думаете, все это так просто?! По мановению волшебной палочки делается? Да ничего подобного! Вот поэтому и гастроном наш полная чаша! И все бегут к нам с протянутой рукой! – возмущенным тоном вступилась Люся за Беркутова.

После такой атаки Максимычу нечего было возразить, а сам Георгий Константинович сдержанно улыбнулся.

– Перестань, ты меня перехвалишь!

– Так я о том и говорю! – подхватила неугомонная Люся. – Георгий Константиныч суетится, пашет с утра до вечера, вот у нас и все есть! А остальные директора просто вредители!

– Люся у нас – голос народа! – насмешливо заключил Беркутов.

Девушка радостно рассмеялась, схватила Беркутова за руку, прижалась к нему. Еще через секунду они подъехали к дому Люси. Она по-прежнему держала его за руку.

– Прямо вылезать не хочется! – грустно вздохнула она, потом легко выпорхнула из машины, бросив напоследок кокетливый и полный любовного восторга взгляд на Беркутова.

Генерал Култаков собирался домой. Он был уже в шляпе, в плаще, но продолжал кружить по кабинету, что-то ища. Даже под стол заглянул. Кроме него, в кабинете находился Скачко, сидел с мрачным видом, держа незажженную сигарету во рту. Култаков продолжал поиски, попутно рассказывая полковнику о положении дел и самых неотложных задачах.

– Горком, Пал Сергеич, как ты и накаркал, срочно требует разъяснений по самоубийству Аримина! Им там не все ясно! Но знать они хотят, что мы опять прохлопали, чтобы выстегать нас кнутом! Ты наш первый иезуит по части официальных перебранок, а посему составь эту бумаженцию так, чтоб они заткнулись и больше не вякали! Я знаю, с твоим ловким языком ты живо состряпаешь! Надо погасить пожар! Жаловаться выше они не полезут, потому что все Политбюро уже просмотрело фотографии с валютой из молочного бидона! Да, и еще, самое главное: пауза с Беркутовым закончилась! Я встречался… сам понимаешь, с кем, и мне было заявлено: начинайте! И еще Юрий Владимирович предупредил: не справимся, секир башка будет! – Култаков с надеждой взглянул на полковника. – Ты все понял?

Скачко хоть и не ответил, но кивнул головой.

– Активизация по всем направлениям, но без шума, сам понимаешь! Мы должны знать о нем все!

– Мои ребята одни не справятся! А у нас еще куча всякой мелочовки! И все требуют активизации! Диссидентов мало выявляем! Да у нас каждый второй диссидент!

Култаков после этих слов так и застыл на месте как вкопанный.

– И это не фигура речи, товарищ генерал, потому что каждый второй у нас травит анекдоты, порочащие партию и правительство. Что, я не прав?! Тогда пусть старшие товарищи меня поправят!

– Ладно, все! Мне эти разговоры осточертели! Подключай всех, хоть все управление! Не справишься, пойдешь в дворники! – грозно объявил он. – Черт! Да куда же это я шляпу свою запихнул?!

– Она у вас на голове, – обронил Скачко.

Култаков пришел в удивление, схватился за шляпу, подошел к зеркалу, взглянул на себя: оттуда смотрело усталое посеревшее лицо.

– Н-да, и вправду на голове! А ты глазастый! А я, между прочим, тебя в управленческий актив вписал, на предмет, так сказать, моей смены! – вдруг упавшим голосом проговорил он. – Трудно работать стало! Как считаешь?

Но полковник не ответил.

– Слушай, а кто сказал: «Карфаген должен быть разрушен!»? – вдруг спросил Култаков. – Не Геракл случайно?

Скачко удивленно посмотрел на него.

– В древнегреческих мифах, что ты мне подарил, я про Карфаген не нашел!

– В-первых, Карфаген не миф, а реальный город! Можно даже сказать: государство! И существовало оно во времена Древнего Рима, а не Древней Греции!

– А ну-ка, ну-ка, расскажи! – заинтересовался он.

– Карфаген – это город-государство на севере Африки, ныне рядом расположен Тунис. А Карфаген был разрушен римлянами в третью Пуническую войну. Само это выражение принадлежит полководцу и государственному деятелю Древнего Рима Катону Старшему. Все свои речи в римском Сенате, о чем бы там ни шла речь, Катон всегда заканчивал одной фразой: «Карфаген должен быть разрушен!» – полковник усмехнулся. – Вот такая история!

– Хороший мужик был этот Катон! Сейчас бы сказали: упертый! Как наш Юрий Владимирыч! Он так же говорит!

– Как?

– Карфаген должен быть разрушен! Прямо слово в слово!

– И что он имеет в виду?

– А он это обо всей нашей Империи продажных торгашей! Кто еще их разрушит, как не мы?! Согласен?

Скачко пожал плечами.

– Только одним нам, пожалуй, не справиться, – помолчав, неторопливо произнес полковник.

– Вот тут ты прав! – мгновенно возбудился генерал. – Против нас такая силища прет, ой-ё-ёй! Но ничего! Мы их всех в бараний рог скрутим! Верно, говорю?!

Полковник помедлил и кивнул.