Разорванный август Абдуллаев Чингиз

Глава 4

В этот день должны были состояться выборы нового председателя Верховного Совета Российской Федерации. Все понимали, что кандидатурой Ельцина будет его первый заместитель Руслан Хасбулатов, оставшийся на парламенте сразу после избрания Бориса Николаевича президентом. Однако все было не так просто, как хотелось бы сторонникам Ельцина. Все помнили о том, как в парламенте сам Ельцин был избран председателем только после третьего тура, и победа далась ему очень нелегко. Теперь следовало провести кандидатуру Хасбулатова. Горбачеву легко удалось оставить вместо себя своего первого заместителя Анатолия Лукьянова в качестве председателя Верховного Совета СССР и добиться его избрания.

Утром Горбачев позвонил Лукьянову.

– Ты знаешь, что сегодня выборы в российском парламенте?

– Я уже говорил с нашими депутатами, которые пойдут на сегодняшний съезд, – понял вопрос Михаила Сергеевича председатель Верховного Совета СССР. Многие депутаты СССР были одновременно и депутатами России.

– И какие настроения? – поинтересовался Горбачев.

– Не в пользу Хасбулатова, – сразу ответил Лукьянов.

– Посмотрим, – положил трубку Горбачев, больше ничего не сказав и не спросив.

На утреннем заседании начались выдвижения кандидатов. Было ясно, что имеются два основных кандидата: Руслан Хасбулатов, как креатура самого Ельцина, и Сергей Бабурин, как представитель оппозиции. Неожиданно выдвинули кандидатуру Сергея Шахрая. Сказывалось то обстоятельство, что Хасбулатова не все любили. Его язвительные замечания, высокомерие и частые оскорбительные реплики не нравились многим депутатам. От демократического крыла парламента был выдвинут еще и Владимир Лукин. Появился и никому не известный самовыдвиженец Аржанников. Теперь предстояло определяться по этим пяти кандидатурам.

Начались выступления. В адрес Хасбулатова было высказано немало претензий, выступающие упражнялись в нападках на вице-спикера, понимая, что подобными выступлениями бьют и по позиции нового президента. В выступлениях отмечалось, что Бабурин – «знающий юрист и молодой политик, способный создать подлинный законодательный противовес сильной президентской власти». Сторонники Хасбулатова утверждали, что Бабурин не имеет права вообще баллотироваться, так как является политическим оппонентом всенародно избранного российского президента.

Шахрая назвали политиком «завтрашнего и даже послезавтрашнего дня». Тридцатипятилетний молодой юрист, обладавший явным наполеоновским комплексом из-за своего невысокого роста, прибывший из провинции, родившийся в Симферополе и закончивший Ростовский университет, был почти уверен в своей победе. Через несколько лет он откровенно заявит, что готов даже баллотироваться в президенты России, не понимая, насколько ничтожны были бы его шансы.

Лукина характеризовали как человека высокой нравственности и культуры, знающего четыре языка. Но оппоненты справедливо указывали, что, кроме знаний языков и культуры, необходимы еще и чисто организаторские качества.

Затем все кандидатуры были поставлены на голосование. Бабурин набрал больше всех голосов. За него проголосовали 435, против – 548. Хасбулатов получил только 343 голоса, против – 641. Шахрай набрал всего 124 голоса, против было 859, Лукин сумел получить 71 голос «за» и 912 «против». Аржанников получил только четыре голоса, тогда как 979 высказались против. Было принято решение, что во второй тур выходят Бабурин и Хасбулатов.

На следующий день депутаты утвердили Силаева председателем Совета министров РСФСР и снова не смогли избрать председателя парламента. Во втором туре Бабурин получил 465 голосов, а Хасбулатов – только 405. Стало ясно, что оба политика почти исчерпали свои ресурсы, и за них не готовы голосовать большинство депутатов. После долгих дебатов было принято решение отложить выборы на три месяца, чтобы дать возможность депутатам подумать. Однако все понимали, что подобная уловка была сделана в пользу проигравшего Хасбулатова, ведь формально он оставался исполняющим обязанности председателя, тогда как Бабурин набрал в обоих турах гораздо больше голосов народных депутатов.

Узнав об итогах голосования, Ельцин расстроился и в который раз подумал, что два его самых близких сподвижника вызывают откровенное неприятие у окружающих. Хасбулатов и Бурбулис словно соревновались в том, насколько сильной будет негативная реакция на их выступления. Но пропустить в руководство российским парламентом Бабурина – означало заранее обречь себя на конфронтацию с российским Верховным Советом. Ельцин твердо решил для себя, что будет изо всех сил поддерживать Хасбулатова. Он не мог предполагать, каким кошмаром обернется лично для него избрание этого человека, которое едва не закончится гражданской войной и приведет к человеческим жертвам в октябре девяносто третьего. Но до этого было еще очень далеко.

Ельцин не мог также знать, что поражение его первого заместителя в российском Верховном Совете вызовет неоднозначную реакцию союзных политиков. В этот день вице-президент страны Геннадий Янаев впервые позволил себе сказать Бакланову, что именно он испытывал в Праге, когда подписывал Протокол вместе с пятью другими руководителями восточноевропейских государств.

– Иностранные журналисты просто издевались над нашей делегацией, – пожаловался он Бакланову, – все время спрашивали, как мы реагируем на расширение НАТО. Они расширяются, а мы самоликвидируемся. И при этом еще говорим о новом мышлении.

Бакланов был заместителем председателя Совета обороны и считался одним из высших руководителей страны. Более того, именно ему подчинялся весь военно-промышленный комплекс страны, который он прекрасно знал, работая до этого секретарем ЦК КПСС, курирующим вопросы ВПК, а еще раньше – министром общего машиностроения СССР. Бакланов получал всю военно-политическую и аналитическую информацию, которую готовили и для Горбачева. Но, в отличие от президента, он отчетливо видел и понимал, куда завело страну «новое мышление» Горбачева и абсолютно дилетантская политика бывшего министра иностранных дел Шеварднадзе.

Как человек, допущенный к самым важным секретам государства, он уже имел информацию о том, что руководители восточноевропейских государств, которые с таким воодушевлением говорили о недопустимости создания военных блоков в Европе, уже вели секретные переговоры на предмет вступления их стран в военные структуры НАТО. И это было самым ярким свидетельством полного краха политики, проводимой советским руководством в последние годы.

– Мы уступили американцам в Европе все, что завоевали во время Второй мировой войны, – мрачно сказал Бакланов в разговоре с Янаевым. – Мало того, что сдали Восточную Германию и наших союзников, так еще и умудрились сделать так, что почти все наши бывшие союзники сейчас готовы выступать против нас.

– Я видел, с какой радостью подписывали эти документы Валенса и Гавел, – сообщил Янаев, – и я могу их понять. При коммунистах они сидели в тюрьмах, а сейчас своими руками разрушали блок бывших социалистических стран.

– Вы говорили об этом Михаилу Сергеевичу? – поинтересовался Бакланов.

– Нет, не говорил. Два раза пытался ему рассказать, но он не желает слушать. Я его понимаю, ему неприятны все эти разговоры о нашем поражении.

– А как иначе это назвать? – горько спросил Бакланов. – Вы видели телеграмму венгерского президента по поводу вывода войск?

– Мне дали ее копию, – кивнул Янаев, – я читал и его письмо, и ответ Михаила Сергеевича.

– В газетах уже опубликовали оба письма, – сообщил Бакланов, – а недавно мы узнали, что венгры хотят поставить памятник своему бывшему премьеру Имре Надю, как демократу и человеку, пытавшемуся построить «социализм с человеческим лицом». Сейчас во всех странах бывшего социалистического лагеря подняли голову все, кто так ненавидит нашу страну. А венгерский президент еще вспоминает, как мы их освобождали. Хорошо, что хватило такта не писать о событиях пятьдесят шестого года.

– Они все равно помнят о тех событиях и все время нам напоминают, – вздохнул Янаев. – Я ведь двенадцать лет был председателем Комитета молодежных организаций, а потом еще восемь лет работал в Обществе дружбы и часто ездил в Венгрию. Они до сих пор считают Имре Надя героем и настоящим демократом.

– Нужно было давно рассекретить наши документы, – неожиданно сказал Бакланов, – чтобы они точнее узнали, каким именно демократом и героем был их бывший премьер.

– О чем вы говорите, Олег Дмитриевич, – не понял Янаев, – что именно они должны были узнать?

– Мне Крючков об этом рассказывал, – продолжал Бакланов, – и наш секретарь ЦК Фалин об этом все время просит Михаила Сергеевича, но он все никак не соглашается...

– О чем просит?

– Опубликовать документы из архива КГБ, – пояснил Бакланов. – Если когда-нибудь их опубликуют, венгры узнают, кем был их «герой». Он ведь принимал участие еще в нашей революции семнадцатого года и в Гражданской войне, воевал на стороне красных вместе с Белой Куном и другими товарищами. И еще тогда был завербован органами ГПУ-НКВД, кажется, его кличка была агент Володя. Можете не поверить, но он сдал всех своих бывших товарищей, больше тридцати человек, которых в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах расстреляли. И венгры об этом ничего не знают. Давно надо было все это опубликовать, а заодно более подробно рассказать о том, как вел себя в венгерских тюрьмах Янош Кадар, которого пытали, вырывая ему ногти, уже в социалистическом государстве. Но он не сдал ни одного из своих товарищей. А на сегодняшний день получается, что Кадар был партократом и ортодоксом, а Имре Надь – «настоящим демократом», выступающим за свободу.

– Нужно все эти документы рассекретить, – решительно произнес Янаев, – пусть они знают, кто есть кто.

– Михаил Сергеевич не разрешает, – пояснил Бакланов, – считает, что это повредит нашим двусторонним отношениям. Я его сколько раз уже просил, но он не дает своего согласия. А сейчас тем более не время. Вы же знаете, что скоро состоится встреча Михаила Сергеевича в Лондоне с «семеркой».

– Именно поэтому нужно было опубликовать эти материалы, – возмутился Янаев, – не бояться показать всему миру правду.

– Президент считает, что не стоит торопиться, – повторил Бакланов.

Янаев промолчал. Он не стал говорить, что его начинала раздражать эта непонятная уступчивость президента западным партнерам, нежелание проводить более активную политику. Он не мог знать, что в это время в своем кабинете председатель КГБ СССР Крючков читал последнее сообщение одного из самых ценных агентов в американском ЦРУ Олдриджа Эймса, известного под кличкой Циклоп. Рядом с ним сидел его заместитель, руководитель Первого главного управления Леонид Владимирович Шебаршин. Оба внимательно изучали послания Циклопа.

– Он пишет о том, что в ЦРУ рассматривают возможность смены Горбачева на другого лидера, – негромко произнес Шебаршин. – Они считают, что Михаил Сергеевич, возможно, исчерпал свой потенциал политика.

Крючков промолчал. Даже в своем кабинете, даже в разговоре со своим заместителем, даже в этом здании, которое так тщательно охранялось, он не хотел ничего говорить или комментировать. Только принял к сведению эту информацию.

– Они считают, что в ближайшие несколько лет республики Прибалтики могут получить признание своих суверенитетов со стороны других государств, – продолжал Шебаршин.

– Нужно сделать специальное сообщение для Михаила Сергеевича, – предложил Крючков. – Не указывая конкретный источник, мы обязаны информировать руководство страны о такой возможности.

Он не сказал, что нужно информировать президента о первом пункте сообщения Циклопа, где указывалось на возможность замены Горбачева другим лидером. Крючков уже давно думал об этом. Нет, конечно, он не мыслил себе государственного переворота или насильственной смены власти. Но он был одним из самых, если не самым информированным человеком в стране и прекрасно знал, что именно происходит во всех республиках Союза. Ежедневно получал сводки из «горячих точек» – Южной Осетии, Нагорного Карабаха, Приднестровья, Ошской долины – и понимал, что нарастание подобных процессов, усугубленных тяжелейшими экономическим и политическим кризисами, рано или поздно могут просто взорвать государство.

– Циклоп подтверждает, что в ЦРУ рассматривается вопрос о распаде нашей страны, – мрачно закончил Шебаршин, – их аналитики пытаются разобрать подобную ситуацию и дать свои предложения.

– Они мечтают об этом уже почти пятьдесят лет, – заметил Крючков, – хотя мы никогда еще не были в таком положении, как сейчас.

– В окружении Михаила Сергеевича есть люди, которых нельзя было и на пушечный выстрел подпускать к вершинам власти, – убежденно произнес Шебаршин.

– Об этом я ему много раз говорил, – вздохнул Крючков. – Сейчас все понимают, насколько некомпетентно, если не сказать больше, работал Шеварднадзе, какой вред принесла партии и государству деятельность Александра Николаевича Яковлева. Но Горбачев упрямо со мной не соглашается. Я и так уже решился выступить на закрытом заседании Верховного Совета, рассказав о том, что в других кабинетах всерьез рассматривают возможность распада нашей страны. Но они посчитали меня перестраховщиком. Я же не имею права указывать источники своей информации.

– Вы должны еще раз переговорить с Михаилом Сергеевичем, – предложил Шебаршин, – он обязательно вас послушает. Нужно, чтобы он более ясно представлял себе сегодняшнюю ситуацию.

– Я ему обо всем докладывал, все сообщения Циклопа были у него на столе. Он не хочет верить, говорит о «новом мышлении». Хотя наши оппоненты не торопятся идти нам навстречу. Кроме слов, мы пока ничего не видим, одни только пустые обещания. Мы и так уже сдали все, что могли сдать. – Крючков с удивлением обнаружил, что произнес подобную фразу, пусть и в разговоре с человеком, которому он абсолютно доверял. Шебаршин пришел в разведку КГБ раньше самого Крючкова, еще в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. И с тех пор почти тридцать лет работал в разведке, пройдя путь до руководителя всей разведки – КГБ СССР. Причем последние двадцать пять лет работал под непосредственным руководством самого Крючкова, который и выдвинул его на свое место в Первое главное управление и сделал своим заместителем. Однако Крючков никогда не позволял себе какие-либо «лирические отступления» во время обсуждений посланий агентов и впервые в жизни произнес нечто личное.

Шебаршин несколько удивленно посмотрел на своего шефа, а Крючков продолжал:

– Этот Союзный договор, который будут подписывать двадцатого августа, превратит нашу страну в рыхлую конфедерацию, которая, рано или поздно, распадется. – Он достал из папки, лежавшей слева от него, лист бумаги и протянул его своему заместителю.

Это был подробный анализ ситуации, который был сделан аналитической службой. В случае подписания подобного договора Союз переставал быть единым и монолитным государством, а его функции почти полностью переходили к союзным республикам. При этом особо отмечалось, что создание российского КГБ и российского Министерства обороны окончательно разрушит единую систему органов безопасности и приведет к полной дезорганизации Министерства обороны. Не исключалась и возможность введения узаконенных запретов гражданам России принимать участие в конфликтах на территориях других республик, что означало фактический развал армии. Шебаршин дочитал этот документ и, вернув его Крючкову, спросил:

– Владимир Александрович, вы покажете его Горбачеву?

– А ты как считаешь? – неожиданно оживился Крючков.

– Думаю, что нужно показать.

– Конечно, покажу. Сейчас не хочу его беспокоить перед поездкой в Лондон на встречу с «семеркой». А вот когда вернется, обязательно зайду к нему и покажу этот документ. Заодно расскажу и про последнее сообщение Циклопа, – пообещал Крючков.

Когда Шебаршин ушел, он долго сидел за столом, словно раздумывая и решая, как ему поступить. Затем снова достал из папки справку, подготовленную аналитической службой, и снова начал читать, будто пытался найти нечто, ускользнувшее от его внимания. Потом поднял трубку и набрал номер начальника девятого управления КГБ СССР генерала Плеханова.

– Юрий Сергеевич, зайди ко мне, – попросил он.

Юрий Сергеевич Плеханов был начальником Службы охраны КГБ СССР. На работу он пришел вместе с Андроповым и Крючковым. Сначала работал референтом в ЦК, а с шестьдесят пятого по шестьдесят седьмой – секретарем ЦК. Затем перешел в КГБ вместе со своим патроном, где в течение трех лет был старшим офицером приемной председателя КГБ СССР. А потом переведен начальником отдела, где и проработал до восемьдесят третьего года. В 1983 году его назначили начальником девятого управления. В прошлом году ему исполнилось шестьдесят, но Крючков не торопился отправлять генерала на пенсию, считая его одним из самых доверенных своих сотрудников.

Когда Плеханов вошел в кабинет, Крючков поднялся, чтобы пожать ему руку, и показал на стул. Затем сел рядом с генералом, словно их могли подслушать, и показал справку аналитического отдела:

– Почитай.

Плеханов внимательно прочел бумагу и молча положил ее на стол. Он вообще не любил многословия.

– Нужно принимать меры, – негромко произнес Крючков.

Плеханов посмотрел ему в глаза. Два бывших партийных работника, почти три десятка лет работающие в таком ведомстве, как КГБ. Это не могло не сказаться на их характерах. К тому же оба были пожилыми людьми.

– Следует продумать систему более тщательной охраны высших лиц государства, – все так же тихо продолжал Крючков, – совместно с нашим двенадцатым отделом.

Двенадцатый отдел КГБ СССР занимался прослушиванием помещений и телефонных разговоров, установкой специальной аппаратуры. Слова Крючкова означали приказ начать установку специальной аппаратуры в помещениях, занимаемых высшими должностными лицами страны. Плеханов знал, что подобная аппаратура была уже установлена в квартирах некоторых бывших высших должностных руководителей, в том числе у Шеварднадзе и Яковлева. Знал он также и о том, что в Белом доме, в здании, занимаемом российским парламентом, находился целый отдел для прослушивания всех разговоров. Отдельно прослушивались все возможные разговоры Ельцина. Но теперь Крючков отдавал приказ о возможной прослушке высших должностных лиц, находившихся у власти. Плеханов не колебался ни минуты, абсолютно доверяя начальнику. Крючков много лет доказывал свою верность партии и государству, будучи самым верным и лучшим учеником Андропова.

– Мы плотно контролируем все разговоры, – сообщил Плеханов.

– Не привлекая к этому офицеров других отделов, – напомнил Крючков. – Нужно определить минимальное число людей, допущенных к работе с этой техникой.

– Разумеется.

– И особо обратите внимание на Новоогарево, – предложил председатель КГБ, – они там обычно собираются все вместе и часто выдают свои замыслы, сами того не подозревая.

– Я вас понял, Владимир Александрович, – кивнул Плеханов, – все будет сделано как нужно.

– Это и в помощь Михаилу Сергеевичу, – на всякий случай сказал Крючков. А копии можно, как и раньше, передавать Болдину.

Он иногда позволял себе упоминать в особо секретных донесениях о некоторых разговорах подобного типа, полученных с помощью прослушивания. Горбачев понимал, что эти разговоры могли быть получены КГБ только с помощью скрытой прослушки, но никогда не задавал никаких неприятных вопросов, внимательно знакомясь с подобными сообщениями. Особенно всего, что касалось Ельцина. Приказав передавать записи Болдину, Крючов страховался на случай возможного обнаружения записывающих устройств.

Плеханов поднялся и вышел, а Крючков пересел на свое место. Затем убрал справку в папку, туда же положил и последнее донесение Циклопа. Это была его личная папка, которую не имели права открывать даже старшие офицеры его приемной, даже его заместители.

Ремарка

«Как мы меняемся, как будем меняться дальше – это одна из тем дня для Лондона. Но мы рассчитываем на встречное движение других государств, ибо сегодня много всяких ограничений. Это следствие определенной политики. Нередко данные ограничения принимались еще в ходе «холодной войны». И они пока остаются, мешают – это ведь барьеры на пути широких взаимовыгодных международных связей... Нам предстоит большой разговор. Однако если кто-то из вас до сих пор думает, что Горбачев едет в Лондон, чтобы там на колени встать и молить о помощи руководителей ведущих развитых государств, то это несерьезно. Я думаю, что мы заинтересованы, чтобы процесс, который выльется в экономической сфере, в политике в новые формы сотрудничества, будет сопровождаться переменами глобального характера. Важно, чтобы он опирался еще и на прочную базу экономического сотрудничества. Поэтому надеюсь, что будет достигнуто взаимопонимание, и мы пойдем навстречу друг другу... Наше обновленное законодательство, программа движения к рынку, к смешанной экономике, отказ от тоталитарного господства государственной собственности создают условия, при которых все формы собственности будут равноправны, одинаково надежно защищены государством, Конституцией. Будет у нас, конечно, и государственный сектор, и, наверное, немалый, но будет активно проходить и акционирование, народ проявляет к этому интерес. Люди за то, чтобы стать хозяевами. Они только не хотят, чтобы богатства, накопленные поколениями советских людей, попали в руки воротил теневой экономики или различных дельцов».

Пресс-конференция президента СССР М.С. Горбачева перед поездкой в Лондон

Ремарка

«В то время, когда советский и западный лидеры готовятся к намеченной встрече на высшем уровне, становится все более очевидным, что им, возможно, придется срочно заняться проблемой гигантской задолженности Советского Союза и имеющегося у него дефицита твердой валюты. Советские должностные лица недавно подсчитали, что в настоящее время внешняя задолженность их страны составляет 70 миллиардов долларов, увеличившись с 60—65 миллиардов долларов с конца прошлого года. 25—30 процентов от общей суммы долга должно быть погашено уже в этом году».

«Нью-Йорк таймс», 1991 год

Ремарка

«Бывший старший советник президента СССР академик Александр Яковлев переходит на новую должность – председателя московского общественного собрания. Этот новый форум общественности советской столицы задуман в качестве «круглого стола» представителей всех партий, различных общественных фракций и Советов. Яковлев заявил, что пока не решил для себя вопрос о выходе из рядов Коммунистической партии, полагая, что все нужно делать своевременно и он не готов последовать примеру Эдуарда Шеварднадзе».

Сообщение ТАСС

Ремарка

«Центральная контрольная комиссия ЦК КПСС приняла решение о начале расследования в отношении бывшего министра иностранных дел Э. Шеварднадзе. Корреспонденту агентства «Франс Пресс» он сказал, что «решение это не серьезно». Отвечая на вопросы «Рейтер», он сказал, что это расследование ставит его в сложное положение, он все еще член Центрального Комитета, но не исключено, что придется покинуть и этот пост. «Надо все хорошо взвесить. Приеду домой – подумаю, – заявил он журналистам. – В то время, как мы говорим, что советские люди свободны и имеют право открыто высказывать свои суждения, устраиваются расследования только лишь из-за того, что человек сказал то, что думает. Теперь я стал настоящим демократом», – добавил Эдуард Амвросиевич».

Сообщение «Рейтер»

Ремарка

«Бывший член Политбюро ЦК КПСС, бывший министр иностранных дел СССР, бывший первый секретарь ЦК Компартии Грузии, бывший министр внутренних дел Грузии Эдуард Шеварднадзе объявил о своем выходе из рядов Коммунистической партии. «Проводимые реформы не дали положительного результата, а моя травля была сознательно организована консерваторами, мечтающими перетянуть на свою сторону руководство страны. В создавшейся ситуации я не вижу смысла оставаться в рядах Коммунистической партии», – сказал Шеварднадзе. Вместе с тем независимые аналитики указывают на абсолютно провальные достижения бывшего лидера внешнеполитического ведомства, который, говоря о приоритетах «нового мышления», не умел отстаивать интересы государства, доверившего ему подобный высокий пост».

Сообщение «Интерфакс»

Глава 5

Работы было много. Эльдар Сафаров вместе с остальными сотрудниками отдела проверяли невероятное количество документов, указов, приказов, посланий, просто распоряжений на предмет их юридической обоснованности. Приходилось приезжать на работу к половине десятого и уезжать около восьми часов вечера. Но никто не жаловался, все понимали, что необходимо работать именно в таком режиме, чтобы успеть провести юридическую экспертизу всех статей проекта нового Союзного договора.

В середине июля большая делегация во главе с президентом СССР отправилась на встречу с руководителями ведущих семи стран Запада, и все газеты написали о встрече «7 плюс 1». В эти дни работы еще больше прибавилось, так как все правовые службы не только администрации президента, но и Кабинета министров, Верховного Совета рассматривали документы, которые вытекали из возможного проекта Союзного договора.

И именно в один из таких дней в отделе началось самое настоящее противостояние, когда Элина Никифоровна в крайне резкой форме высказалась против проекта нового Союзного договора, обратив внимание на возможную аморфность союзного руководства и союзных органов власти. Кирилл Снегирев не согласился с мнением Дубровиной.

– Если бы этот проект был подготовлен в прежние времена, возможно, союзное руководство могло бы резко возражать против него. Но сегодня слишком реально стоит вопрос о выходе ряда республик из состава Союза, а союзной власти нужно любым способом удержать эти республики в составе СССР.

– В прежние времена за разговоры о таком договоре могли поставить к стенке, – хмыкнул циничный Тулупов. Он был высоким, худощавым, похожим на стрекозу, а когда говорил, кадык его ощутимо двигался.

– Но теперь этот договор готовит союзная власть, – вмешался Эльдар, – и все понимают, что его подписание необходимо именно союзным органам власти и нашему президенту, чтобы избежать возможного распада.

– Я вас не понимаю. – Дубровина была в молодости достаточно привлекательной женщиной, но с годами располнела, лицо утратило прежние черты, глаза стали маленькими, колючими, цепкими, а располневшие щеки делали ее похожей на агрессивного сурка. К тому же она была невысокого роста. – Я не понимаю, – повторила она, – о чем вы говорите. Этот проект разрабатывается только потому, что союзное правительство вынуждено идти на компромисс, когда его терзают со всех сторон: сепаратисты из Прибалтики, националисты с Кавказа, наши демократы в Москве... Что вы еще хотите? Это вынужденное отступление. Может, нужно пока удержать республики в едином государстве, чтобы потом разобраться с каждой из них в отдельности.

– Значит, мы участвует в грандиозном обмане, – не унимался Снегирев. Несмотря на относительно молодой возраст, он уже начал лысеть и зачесывал редкие рыжеватые волосы так, чтобы не видна была появившаяся плешь.

– Это не обман, а стратегический маневр, – отрезала Дубровина, – и, пока не закончится противостояние с российскими демократами, мы не имеем права сомневаться в целесообразности этих документов.

– Тогда нужно сказать, что Союзный договор превращает нашу страну в непонятную полуконфедерацию, – добавил Кирилл.

– Да, – окончательно разозлилась Элина Никифоровна, – я тоже прекрасно вижу несовершенство этого проекта. И все нормальные юристы его видят. Но тогда подскажите нам, Снегирев, как можно удержать все республики в составе Союза? И как договариваться с Ельциным, если он сознательно идет на конфликт с союзной властью?

– А может, не нужно никого удерживать? – пожал плечами Тулупов. – Насильно мил не будешь. Если кто-то хочет уходить – скатертью дорога. Зачем их удерживать, если они не хотят жить рядом с нами?

– Александр Гаврилович, надеюсь, что вы, как обычно, шутите, – нахмурилась Дубровина.

– В каждой шутке есть только доля шутки, – иронично заметил Тулупов, – а насчет удержания я прав. Прибалтов мы уже все равно не удержим никакими, даже самыми лучшими договорами. Да и грузины при Гамсахурдиа не захотят с нами разговаривать, особенно после апреля восемьдесят девятого. Я еще удивляюсь, что Эльдар готов с нами работать. Их республика еще пока не выходит из состава Союза, но тоже скоро отсюда попросится. Они нам не простят января девяностого.

– Вы тоже так считаете? – неожиданно спросила Элина Никифоровна, обращаясь к Сафарову.

– Это была ужасная трагедия, – сказал Эльдар, – но в Баку все понимали, что виноваты не русские, а сама система. И вошедшая армия была не русской армией, а советской.

– Вы не ответили на мой вопрос, – настойчиво повторила Дубровина. – Считаете, что Азербайджан тоже может выйти из состава Союза?

– Мои соотечественники не ставят вопрос столь радикально. Но любой народ мечтает о свободе и независимости, хотя мы все прекрасно понимаем, насколько вырос наш культурный и промышленный потенциал, пока мы были в составе единого государства.

– Вот это верно, – удовлетворенно произнесла Элина Никифоровна. – А вы, Снегирев, напрасно все время спорите.

– Получается, что я за проект Союзного договора, а вы все против, – улыбнулся Кирилл.

– Нет, – жестко ответила Дубровина, – просто мы понимаем ущербность и компромиссный характер этого договора, а вы делаете вид, что он вас вполне устраивает. Займитесь своей работой и перестаньте спорить, – посоветовала она.

Эльдар запомнил этот спор. Через два дня Дубровина передала ему пакет документов и приказала отнести в приемную самого Болдина. Сафаров забрал документы и отправился по коридору к кабинету руководителя президентской администрации. Сидевшая за столом миловидная девушка забрала у него документы и предложила подождать, пока придет сам Валерий Иванович. Он был у президента и должен был завизировать документы, отправив их обратно в юридический отдел.

Сафаров терпеливо ждал, сидя на стуле, когда в приемную вошли двое военных. Можно было даже не смотреть на их погоны, он знал обоих в лицо. Поднявшись со стула, Эльдар вежливо поздоровался. Оба военных кивнули ему, проходя в кабинет Болдина. Очевидно, их пригласили к президенту, и они решили зайти к руководителю его администрации, перед тем как отправиться на прием к самому главе государства.

Девушка-секретарь быстро подняла трубку и попросила принести две чашки кофе. Сафаров не мог знать, о чем говорят пришедшие. Один из них был министром обороны маршалом Язовым, второй – начальником Генерального штаба генералом армии Моисеевым. Возможно, они зашли сюда, чтобы дождаться военного советника президента маршала Ахромеева, который должен был зайти за ними, перед тем как они отправятся к Горбачеву. Через несколько минут пришел и Ахромеев. Поздоровавшись, он направился прямо в кабинет Болдина.

В приемной появилась девушка, неся на подносе три чашки с кофе, и быстро прошла в кабинет. Пока двери кабинета открывались и закрывались, Эльдар слышал голос маршала Ахромеева.

– Я вас совсем не понимаю, Михаил Алексеевич, – говорил маршал, – как вы могли пойти на подобное сокращение?

И хотя после этих слов дверь плотно закрыли, Эльдар успел понять, что Ахромеев говорил о сокращении обычных вооружений в Европе, о которых договаривались во время визита в США Бессмертных и Моисеев, проводившие переговоры с Бейкером, Чейни и Пауэллом. Он был одним из тех, кто категорически возражал против радикального сокращения советских вооруженных сил в Центральной Европе и вообще в европейской части Советского Союза. После объединения Германии и развала блока стран Варшавского договора Советский Союз должен был выводить свои войска из Польши, Венгрии и Восточной Германии. При этом войска НАТО продвигались к границам Польши и, как полагали военные аналитики, могли со временем пройти и эту границу, приняв в свои ряды Польшу и выйдя непосредственно на общую границу с Советским Союзом.

Именно поэтому военные так решительно возражали против сокращения обычных вооружений в Европе, ведь блок НАТО не только не собирался самоликвидироваться, а, наоборот, продвигался к границам их государства. Но политики не желали их слушать и слышать. Шеварднадзе вообще не считался с мнением военных, а Язов не имел такого авторитета, чтобы спорить с министром иностранных дел. В отличие от Устинова, который считался столпом Политбюро и одним из реальных руководителей страны вместе с Громыко и Андроповым, Язов был всего лишь исправным служакой и не имел никакого политического веса. После позорного снятия из-за глупого полета Руста маршала Соколова случайно получивший министерский пост Язов старался вести себя как можно тише и не возражал против любых предложений, исходивших от партийного и советского руководства.

Но Ахромеев оказался совсем не таким. Он был слишком честным и порядочным человеком, чтобы молчать в подобной ситуации. Слишком прямолинейным и компетентным. Поэтому резко выступал против сокращения обычных вооружений в Европе и особенно негодовал, когда советские ракеты средней дальности отправлялись в металлолом, тогда как американцы сохраняли свой огромный потенциал почти нетронутым. Однако Язов и Моисеев не решались спорить с политиками, а безвольный Бессмертных всего лишь продолжал политическую линию предыдущего министра и только фиксировал все более и более ухудшающиеся позиции Советского Союза в мире.

В приемной появился Болдин и с некоторым недоумением посмотрел на вскочившего с места Сафарова.

– Что вы здесь делаете?

– Я принес документы на подпись, – пояснил Эльдар.

– Почему не Дубровина? – еще более мрачно спросил руководитель администрации президента. Он любил порядок, а это было явное нарушение субординации.

– Она уехала в Верховный Совет по вашему поручению, – напомнил Сафаров.

– Она должна была поехать туда вчера, – возразил Болдин, обладавший цепкой памятью, как настоящий аппаратчик.

– Она была вчера там, но документы не успели подготовить, и поэтому Элина Никифоровна поехала и сегодня. Позвонил Черняев и сказал, что все эти документы нужны очень срочно, – пояснил Сафаров.

Черняев был помощником Горбачева и одним из его самых доверенных лиц. Болдин знал, что многие личные поручения Горбачев отдавал через Черняева, и это раздражало и неприятно било по его самолюбию, но он предпочитал делать вид, что ничего не происходит.

– В следующий раз пусть появляется сама, – резко сказал он, поворачиваясь и входя в свой кабинет.

На этот раз Эльдар услышал голос начальника генерального штаба Моисеева.

– Я согласен с вами, Сергей Федорович, но мы не можем настаивать на таких параметрах, иначе американцы могут прервать переговоры.

Через пару минут в кабинет вошла секретарь и вынесла документы.

– Все готово, – улыбнулась она молодому сотруднику. Эльдар ей нравился. Этот симпатичный кавказец был совсем не похож на других сотрудников, зашоренных клерков с унылыми, скучными лицами.

Идя по коридору, Сафаров успел заметить, как следом за ним в коридор выходят все еще продолжавшие разговаривать Ахромеев и Моисеев. Болдин тоже был с ними, провожая их до приемной президента, которая находилась недалеко от его приемной.

Эльдар вернулся к себе и на пороге столкнулся с Тулуповым.

– Почему так долго? – спросил тот.

– Ждал Валерия Ивановича, – ответил Сафаров.

– Забери документы у меня на столе и просмотри их, – предложил Тулупов. Он был старше Эльдара лет на двадцать и поэтому обращался к нему на «ты». – Я пойду к Черняеву, там есть еще документы для нас.

Войдя в кабинет, Сафаров забрал документы со стола Тулупова. Кажется, скоро они утонут в этих бумагах. Четырех человек на такую гору документов явно маловато, нужно расширять отдел хотя бы до шести человек. Он просматривал документы, когда на его столе раздался телефонный звонок. Эльдар снял трубку и очень обрадовался, услышав знакомый голос. Это был генерал Сергеев, заместитель начальника московской милиции, с которым они подружились еще полгода назад, во время утверждения Сафарова в должности.

– Забыл про нас, грешных, – весело начал Сергеев. – Ты теперь у нас такая величина, что до тебя и не докричаться.

– Просто много работы, – честно ответил Эльдар, – но я очень рад твоему звонку.

– Жена меня все время спрашивает, когда мы снова увидимся, – хмыкнул в трубку Сергеев. – Кажется, она нашла какую-то красивую молодую женщину, с которой мечтает тебя познакомить.

– Спасибо, – сдержанно проговорил Сафаров.

– И еще хочу сообщить об этом расследовании, которое началось с твоей подачи, – продолжал Сергеев. – Банкиру Эпштейну грозит реальный тюремный срок. Прокурор Гриценко вцепился в их банк, как настоящая гончая собака, и не отпускает до сих пор. Там уже восемь арестованных.

Эльдар вспомнил о банкире, виновном в убийстве своего родственника, и нахмурился. Все последние дни он старался вычеркнуть из памяти этот прискорбный случай, но не мог. Ведь дело банкира было связано не просто с крупными хищениями в банке «Эллада», а и с убийством брата Светланы Игоревны Скороходовой, с которой он познакомился при весьма странных обстоятельствах, когда она сбила его на своей машине в первый день его появления на работе.

– Скоро дело передадут в суд, – сказал в заключение Сергеев, – но, надеюсь, мы с тобой увидимся еще до этого.

– Обязательно, – согласился Эльдар, – я сам позвоню тебе в воскресенье. К сожалению, по субботам мы тоже работаем. У нас действительно слишком много дел.

– Мы тоже работаем по субботам, – рассмеялся Сергеев, – ничего. Может, ты все-таки захочешь сойти со своего олимпа, чтобы пообщаться с простыми смертными?

Через полчаса, когда Эльдар снова вышел в коридор, он увидел уходивших военных. Кроме троих военачальников, там был еще один высокий военный. Все четверо молчали, очевидно, не совсем довольные состоявшимся разговором у президента. Мимо них проходил Тулупов и посторонился, пропуская военных. Затем двинулся дальше.

– Кто это был? – спросил у него Сафаров, когда Тулупов подошел к нему.

– Язов со своей ватагой, неужели не узнал? Его мощную фигуру теперь почти каждую неделю показывают по телевизору.

– Узнал, – кивнул Эльдар, – и двоих других тоже знаю. Ахромеева и Моисеева. А этот высокий мужчина, кто он?

– Варенников. Валентин Иванович Варенников. Заместитель министра обороны и Главнокомандующий сухопутными войсками. Между прочим, он со своим гренадерским ростом был знаменосцем на Параде Победы в сорок пятом. А сейчас его Язов специально водит с собой. Его и Ахромеева. Язов с Моисеевым не решаются спорить с президентом, защищать военных в Политбюро и отстаивать свою точку зрения. Боятся за свои места. А Варенников и Ахромеев не боятся спорить с нашими дипломатами и партийными деятелями. Они вообще считают, что Шеварднадзе давно нужно было гнать из МИДа за его просчеты.

Ремарка

«Министр обороны США Ричард Чейни и председатель Комитета начальников штабов американских вооруженных сил Колин Пауэлл высказались за ратификацию Договора об обычных вооруженных силах в Европе. Они выступили на слушании в сенатском комитете по иностранным делам конгресса США, на котором рассматривался вопрос о ратификации соглашения. «Быстрое претворение в жизнь Договора об обычных вооруженных силах в Европе в значительной степени отвечает нашим интересам, – подчеркнул Чейни. – Это соглашение представляет собой крупный вклад в будущую безопасность Соединенных Штатов и Европы».

Сообщение ЮПИ

Ремарка

«Президент Соединенных Штатов Джордж Буш заявил, что все технические разногласия по договору СНВ практически устранены: «Это хорошая сделка. Наши военные уверены, что она в интересах США, и эта договоренность должна пройти через Сенат на всех парусах». Отвечая на вопрос, можно ли назвать СССР союзником США или они остаются противниками, президент США ответил, что «пока у нас развернуты ракеты – мы должны быть реалистами. Союзники не стоят на таких позициях. Но мы продвигаемся вперед. И у нас дружественные отношения. У нас, безусловно, есть проблемы, но мы стараемся их решать».

Сообщение Си-эн-эн

Ремарка

«Сейчас уже становится очевидным, что баланс сил между Советским Союзом и Соединенными Штатами был серьезно нарушен в центре Европы благодаря усилению НАТО и развалу коалиции стран Варшавского договора. Ожидаемый визит в Москву президента США должен отрегулировать лишь ситуацию в области стратегических наступательных вооружений, тогда как по обычным вооружениям на Европейском континенте Советский Союз уже окончательно и, похоже, навсегда упустил свое преимущество. Шестьдесят тысяч танков, которые грозно нависали над Западной Европой постепенно превращаются в груду металлолома, уже непригодного для военного использования».

Сообщение ЮПИ

Ремарка

«В Москву с официальным визитом прибыл председатель Комитета начальников штабов Вооруженных сил США генерал Колин Пауэлл. В тот же день он встретился и провел переговоры с начальником Генерального штаба Вооруженных сил СССР, генералом армии Михаилом Моисеевым, а также с министром обороны СССР Маршалом Советского Союза Дмитрием Язовым. Генерал Пауэлл подчеркнул, что его новый визит послужит дальнейшему укреплению взаимопонимания между СССР и США, стабильности на планете».

Сообщение ТАСС

Глава 6

Горбачев вернулся из Лондона в плохом настроении. Все советские газеты написали о прорыве в отношениях Советского Союза с Западом, о встрече советского президента с руководством развитых западных стран, о возможном сотрудничестве. Но сам Горбачев прекрасно понимал, что его визит носил лишь декоративный характер и не имел никаких долговременных последствий. В последний день визита они с Раисой Максимовной даже побывали у бывшего премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер и удостоились чести быть на приеме у королевы Елизаветы. Тэтчер не скрывала, что озабочена трудностями, с которыми сталкивается советский президент в своих внутренних делах, и советовала продолжать проводить радикальные экономические и политические реформы, не сворачивая с этого пути.

Почти семь лет назад именно она впервые поверила, что с молодым советским руководителем можно иметь дело. Именно она – первая среди западных лидеров – осознала возможный потенциал этого относительно молодого члена Политбюро, который занимал при больном и дряхлом Черненко роль его своеобразного преемника, и всегда старалась поддержать Михаила Сергеевича, доказывая другим западным лидерам, что с этим человеком можно иметь дело. Все эти годы ей казалось, что она не ошиблась. Однако события последних лет, особенно январские события в Вильнюсе, несколько подточили ее веру в демократизм и либеральные реформы Горбачева. Но она продолжала упрямо твердить о необходимости поддержки Михаила Сергеевича на международной арене. Он встретился и с ее преемником – Джоном Мэйджором, который был весьма любезен, но так ничего конкретно и не сказал. Все были готовы его слушать, вежливо улыбаться, соглашаться с его высказываниями, даже говорить о своей поддержке, но не предлагали ничего конкретного. Разве только Коль был готов на любую помощь Советскому Союзу. И его можно понять. Осложнения в СССР сказывались на экономическом положении самой Германии, в которой после объединения с восточными землями хватало и своих проблем. Курс марки напрямую зависел от положения в СССР, ведь в Восточной Германии все еще находился многотысячный контингент советских войск.

Западные газеты упражнялись в нападках на Горбачева за его неудачный визит в Лондон. Словно прочувствовав ситуацию и решив, что настало время взять удобный реванш, точно через три дня после возвращения Горбачева из Лондона Борис Николаевич Ельцин издал Указ президента России о департизации. В свое время именно после неудачи Ельцина в Страсбурге Горбачев перешел в наступление, заставив своего оппонента пойти на соглашение по Союзному договору. Теперь явная неудача в Лондоне обернулась Указом Ельцина о департизации. Весь парадокс был в том, что президент страны был не только руководителем государства, но и Генеральным секретарем Коммунистической партии и обязан был каким-то образом реагировать на подобный выпад.

Болдин принес указ президента России и молча передал его Горбачеву. Не было произнесено ни слова. Михаил Сергеевич открыл папку и, морщась словно от зубной боли, прочел указ. В нем говорилось, что через четырнадцать дней прекращается всякая организационная деятельность структур политических партий и массовых общественных организаций в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР. Указом не допускалось создание новых и деятельность прежних партийных структур в органах государственного управления РСФСР на всей территории республики, а также в государственных учреждениях, организациях, концернах, ведомствах, расположенных на территории РСФСР, независимо от их подчиненности. Исполнительным органам власти было поручено до первого октября пересмотреть все нормативные акты, принятые совместно с органами политических партий и массовых общественных движений.

Самое поразительное, что в указе Ельцина был еще один абсолютно возмутительный пункт, в котором рекомендовалось Верховному Совету РСФСР рассмотреть вопрос о внесении в союзный парламент законопроекта о запрете функционирования организационных структур политических партий в Верховном суде СССР, Комитете конституционного надзора СССР, Генеральной прокуратуре СССР, в вооруженных силах и частях Комитета государственной безопасности СССР и Министерства внутренних дел СССР.