Легкая корона Бяльская Алиса
— Ничего я никому не должна доказывать. А Коля Панк пусть вписывается. Ты его только предупреди, что квартира не моя, а родительская и если он начнет буянить, то будут неприятности, нас из кооператива выгонят.
— Ну, ко мне это отношения не имеет. Я дам твой телефон его директору, ты с ним все утрясешь.
Когда я встретилась с Андреем, Колиным менеджером, чтобы передать ему ключи, то выяснилась одна неприятная деталь. Оказалось, Коля Панк был не один, а с группой.
— Да они тихие. Правда, очень спокойные ребята, — начал успокаивать меня Андрей.
— Панки-то?
— Реальные панки, но тихие. Иногда часами от них слова не услышишь. Барабанщик все время стучит своими палочками по всему, что под руку попадается. Гитарист от гитары не отрывается, он с ней спит даже. Знаешь, они такие отмороженные немного.
— Ладно, пусть вписываются. Только предупреди их, что, если что, мне придется их попросить на выход.
Со «Службой тыла» — так называлась новая группа Коли Панка — договорились, что они будут подтягиваться к квартире по одному, чтобы не волновать соседей, и так уже в последнее время нервных.
— Ты понимаешь, совсем по одному не получилось, — отчитался мне по телефону Андрей, — у нас же аппаратура, один человек ее не втащит по лестнице.
— Что ты называешь аппаратурой? Гитары?
— Ну, у нас есть кое-какая аппаратура. Главное, это ударная установка. У нас она очень продвинутая.
Я только схватилась за голову.
Хотя квартира и была моей, это никак не приблизило меня к Коле Панку, он меня в упор не замечал. Меня это не сильно задевало, потому что он, кажется, вообще никого не замечал вокруг себя, включая своих музыкантов. Команда была совсем свеженькой, необкатанной. Коля Панк собрал их вместе пару месяцев назад, после того как в пух и прах разругался со своей старой группой. Он привез их в Москву из Сибири в надежде на запись альбома и концерты, но его репутация шла впереди него и отпугивала всех потенциальных организаторов. Коля был очень мрачным, молчаливым, ушедшим в себя человеком и оживлялся, только когда пил. Сначала он пил стакан за стаканом, не прерывая молчания. Потом глаза, обычно застывшие, наполнялись жизнью, загорались исступленным огнем, и он начинал длиннющие мессианские монологи, от которых становилось еще страшнее, чем от его обычного остановившегося мертвого взгляда. В общем, я где-то понимала свою соседку, которая, встретившись с ним в подъезде, боялась теперь выходить из квартиры. Но Громову эти беседы явно нравились. Он приходил несколько раз к Коле, и они подолгу разговаривали, не обращая ни на кого внимания.
— Творить надо с чертовщинкой, нужно мефистофельское начало. Это очень важно — особенно вот тут, где мы живем. Потому что без этого, без чертовщинки, ну никак.
— А насколько близка тебе, скажем, ветхозаветная метафора? — Было удивительно наблюдать, с каким вниманием Громов прислушивается к тому, что говорит Коля Панк. Он буквально заглядывал Коле в рот, а я уже привыкла, что он никого не уважает и не ценит, поэтому была немало заинтригована. Остальные музыканты «Службы тыла» были свободными, необремененными бытом и мыслями о судьбах России молодыми панками. С ними было весело. Трое из них были в Москве впервые и очень хотели попасть на Красную площадь. Делать нечего, я взяла на себя функции экскурсовода. О том, чтобы ехать в метро с такой компанией, речи не шло — нас забрали бы в отделение еще на станции «Преображенская площадь», до «Проспекта Маркса» мы бы даже не доехали. Наземным общественным транспортом я пользоваться не любила и маршрутов его не знала. Так что мы погрузились в такси и поехали на Красную площадь с шиком. Тыловики страшно веселились; по-моему, им нечасто доводилось кататься на такси. Погуляли по Красной площади, полюбовались на Мавзолей, поели мороженое у ГУМа, и, что удивительно, нас ни разу не остановили и не попросили показать документы. Когда уже начали двигаться к дому, барабанщик Куча вдруг остановился и о чем-то задумался.
— Ну, ты че встал?
— Я вот подумал. День такой хороший, хочется его запомнить.
— И че?
— Надо бы че-нить на память взять. Типа, приедем домой, посмотрим и вспомним, как мы тут с Алиской рассекали по Красной площади и нас ни один мусор поганый не остановил.
Идею все поддержали и начали оглядываться, что бы такое взять с Красной площади на память. Осенило всех одновременно, недаром они играли в одной команде.
— Булыжник! — сказали они хором и посмотрели себе под ноги.
— Вы хотите сказать, что собираетесь выдрать камень из брусчатки? У вас ни хрена не получится, — в этой компании я была голосом разума.
— Да это два пальца об асфальт, вот увидишь.
Мы начали обходить площадь в поисках подходящего булыжника. Это было не так просто, потому что все должно было совпасть — булыжник правильного размера, не очень большой, но и не самый маленький, все-таки это память. Кроме того, надо было, чтобы он неплотно прилегал к другим камням — так, чтоб была возможность его выкопать, — и располагался там, где нас не увидят менты. Наконец подходящий по всем параметрам камень отыскался. Панки сели на корточки и начали извлекать булыжник из мостовой.
— Ты стой на стреме, увидишь, что мусор к нам идет, — свисти.
Ковырялись они долго, но все-таки добились своего. Булыжник оказался значительно больше, чем они рассчитывали; как у айсберга, на поверхности была только незначительная его часть. Куча, который все придумал и был самым большим из всех, его и понес.
Не пройдя и двухсот метров, мы наткнулись на толпу гопников. Их было человек десять, а то и больше, и, судя по их лицам, отпускать нас живыми они не собирались. Надеяться, что мне опять повезет и мимо пройдет поэт Зеленый, на этот раз не приходилось. Да это и не спасло бы: сибирские панки были намного более лакомой добычей для гопоты, чем любой московский поэт. Я приготовилась к героической смерти.
Все произошло очень быстро. Тыловики заняли круговую оборону, загородив меня своими тщедушными телами. Куча положил булыжник на землю, чтобы освободить руки для драки. На каждого музыканта приходилось по трое-четверо гопников. Шансов у нас не было никаких. Гопники окружили нас и начали молотить. И тут, как в замедленной съемке, я увидела, как самый здоровый из нападающих хватает булыжник и с замахом бьет им Кучу по голове. Куча тут же упал как подкошенный на землю, из головы полилась кровь. Драка остановилась, несколько секунд все смотрели на красную лужу, разливающуюся рядом с головой Кучи. Потом гопники развернулись и в одну секунду исчезли из поля зрения.
— Серега, ты живой? — мы нагнулись к нему.
Куча — Серега — слабо застонал и пошевелился. Слава богу, он был живой и даже мог стоять с нашей помощью. Я осмотрела рану. Череп не был проломлен, рана оказалась неглубокой, угрозы жизни не было. В общем, учитывая размер булыжника и силу нападавшего, можно было считать, что Куча легко отделался — сотрясением мозга и кровоточащей раной на голове. Было понятно, что вести Кучу в больницу или травмпункт нельзя, его сразу забрали бы в отделение вместе с сопровождающими. Я приложила чистый носовой платок к ране и, сняв с себя шарф, начала перевязывать Сереге голову.
— Не бойтесь, все будет в порядке. Я — профессиональная медсестра, и перевязка головы была у меня в билете во время госэкзамена по уходу. Тебе и в Склифе шапочку Гиппократа лучше не наложат, чем я. Теперь надо доехать до дома, а там я сбегаю в аптеку за бинтами.
Мы нахлобучили Куче шапку поверх перевязки, чтобы прикрыть кровь, я и гитарист подхватили его под руки и поволокли. Басист тащил булыжник.
Частнику пришлось переплатить чуть ли не втрое, чтобы он согласился нас взять. В машине Куче стало плохо и его вырвало, хорошо еще, что кто-то из ребят успел подставить шапку и блевотина не запачкала сиденье, а то частник выбросил бы нас на полдороге. Но и за это надо было ему доплачивать. Приехали к подъезду. Куча сам идти не мог. Панки взяли его за руки и за ноги и понесли; я держала голову. Разумеется, на лестнице мы столкнулись с моей соседкой. Она в ужасе посмотрела на пропитанный кровью шарф и слипшиеся окровавленные волосы (шапка упала с Серегиной головы, и я несла ее в руках) и, ничего не сказав, мышкой прошмыгнула мимо. Когда мы внесли Кучу в квартиру и уложили на кровать, Коля Панк удивленно приподнял брови.
— А где булыжник-то? — только и спросил он, когда выслушал всю историю. Басист побежал вниз — булыжник он оставил у подъезда, когда надо было нести Кучу наверх.
— Во, думал, уже кто спер, — радостно возвестил он, втаскивая камень в квартиру.
Я сбегала в аптеку, купила все необходимое, обработала рану и перевязала. К вечеру Куча уже чувствовал себя нормально и все рвался встать, но ему не давали.
— Да для меня сотрясение мозга как насморк У меня их было штук пять, а то и больше.
— Лежи давай, отдыхай. Что мы будем делать без барабанщика, если ты откинешься?
Через пару дней Куча был на ногах и активно готовился к выступлению. Мне удалось вписать «Службу тыла» на фестиваль панк-рока, во второй раз проводившийся в Москве. Коля Панк был фигурой легендарной, и, по большому счету, ему бы и не понадобилась моя помощь, но в прошлом году он чем-то так разозлил организаторов фестиваля, что они и слышать не хотели о его участии. Громов же, который всячески продвигал Колю Панка, помочь ему не мог, потому что был на ножах с Росянкой, главной движущей силой всего мероприятия. Росянка — о чем и свидетельствовало ее плотоядное имя — была девушкой незаурядной, она обладала поистине нечеловеческой энергией и способностью сдвигать с места горы. Слово ее было законом, и она видеть не хотела у себя на фестивале «Службу тыла».
— Коля Панк? Да вы смеетесь надо мной, Алиса? — сказала она мне, когда я позвонила ей, назвавшись менеджером «Службы тыла».
— Коля Панк, — начала было я.
— Можете больше ничего не говорить, только потратите мое время, а оно у меня дорогое. Коля Панк — прошедшая глава. А вот вы — другое дело. Я про вас слышала. Я вам дам аккредитацию, если вы обещаете мне, что статьи будут написаны — и я не имею в виду «Гонзо». Меня не интересует самиздат. Громов и компания пускай и дальше сидят по подвалам и проповедуют идеи столетней давности. Мне интересен успех, а не идеи, провонявшие нафталином. Вы меня понимаете?
Я ее понимала. Покрутившись немного в штабе подготовки фестиваля, я узнала, что у них имеется небольшая проблема. Большинство групп, приехавших на фестиваль, не привезли ударных установок: слишком дорого было их волочить через всю страну, а группы все были нищие. Росянка лихорадочно искала, где можно снять барабаны за приемлемые деньги — они уже и так вышли из бюджета.
— А вот у «Службы тыла» есть очень неплохая ударная установка, — сказала я Росянке.
— И они нам ее дадут? — спросила она быстро.
— Ну, если вы дадите им выступить и пообещаете во время их выступления не отрубать электричество, как в прошлом году, то дадут.
Так Коля Панк и «Служба тыла», вопреки сопротивлению Росянки, стали участниками фестиваля.
Теперь мне надо было продумать прикид. Софины антресоли с дедовыми берлинскими трофеями были исследованы вдоль и поперек; ничего подходящего для фестиваля я там не нашла. Отчаявшись, я решила предпринять поиск у себя дома — хотя там, казалось бы, уже несколько раз я облазила все закутки. И тут меня ждал сюрприз — в самой глубине антресолей я нашла мешок с одеждой, который и сбросила вниз. Я обнаружила в этом мешке абсолютно потрясающее пальто моей тети, в котором она ходила в середине 50-х годов, когда ей было лет пятнадцать-шестнадцать.
— Господи, это же Анино! Я его помню, — растроганно сказала мама.
— А ты его носила? — спросила я, надевая пальто на себя.
— Нет, ну что ты. Мода уже изменилась, и потом, к тому времени, когда я подросла, начали приезжать родственники из Франции и привозить вещи. Я и не знала, что мама его сохранила.
Я любовалась своим отражением — пальто в ядовито-зеленую елочку, с большими накладными карманами, с огромными пуговицами просто идеально подходило мне. Я представила, как оно будет смотреться вместе с летным шлемом, найденным у Софы.
— Господи, оно совершенно неописуемо! Из какого материала его сшили?
— Кажется, это «букле». Мама называла его «в дрючик», — задумчиво отозвалась мать.
— В дрючик, класс! Только воротник этот меховой совсем не в тему.
— А, воротник. Мама переживала, что Ане приходится носить такую орясину, и она старалась как-то его прихорошить. Вот и пришила меховой воротник вместо того, который тут был, от своего пальто отрезала. Это какой-то хороший мех, между прочим; нерпа, кажется.
Мама взялась за мех, и он так и остался у нее в руках. Нитки истлели, наверное. Под мехом оказалась грубая желтая ткань. С таким воротником мое пальто в дрючик сразу же обрело законченный вид. Там еще был пояс с пряжкой, которая застегивалась на животе, кроме того, пальто было мне коротковато, так что хорошо сочеталось с высокими армейскими ботинками. Это было идеально. Такого пальто не могло быть ни у кого, и я в нем была неотразима. Мама, хотя она уже давно перестала потакать моим переодеваниям, не смогла удержаться и принесла шерстяной шарф в клеточку, которым бабушка обвязывала поясницу, когда у нее разыгрывался радикулит. Повязала мне шарф узлом спереди.
— Суслов, когда совсем старый стал, ему начали, как маленькому, шарф повязывать, чтобы вести было удобнее. Возьмут за шарф и ведут по ступенькам наверх на трибуну Мавзолея. Мама его всегда жалела.
Она отошла на шаг, чтобы полюбоваться мной.
— А чего бабушка его жалела? Ей-то какое до него дело?
— Она в молодости была в приятельских отношениях с его женой. Они дружили домами. Мама всегда рассказывала, какой Суслов был импозантный мужчина. Ты в самом деле собираешься так выйти на улицу?
— Еще бы! Все умрут от зависти.
— Может, вернуть мех на место? Или надо тогда эту бортовку тоже оторвать.
— Что такое бортовка?
— Вот эта ткань на воротнике. Ее подшивают, чтобы мех лучше держался. Давай пришью мех.
— Нет, ты что. Весь цимес в этой бортовке.
— Ненормальная. — Мама ушла на кухню.
Я еще долго крутилась перед зеркалом.
ДЖЕК-ПОТ
Фестиваль проходил в концертном зале при интуристовской гостинице. Все было очень чинно и сильно отличалось от тех рок-фестивалей, на которых я бывала. Больше всего поражала публика. Среди зрителей было очень много лысых мужчин среднего возраста в костюмах. Может быть, это было связано с тем, что билеты на фестиваль были непотребно дорогими и обычная роковая тусовка просто не могла их себе позволить. Пробиться же без билетов не стоило и пробовать: за сценой я увидела не только огромное количество ментов, но и шесть служебных собак.
— Слушай, а собаки зачем? И почему они за сценой? — спросила я у Андрея, директора «Службы тыла», который, так же как и я, крутился между залом, сценой и кулисами, пока тыловики настраивали на сцене свою ударную установку.
— Часть отправят на вход, а других оставят за кулисами наготове. Если Коля Панк начнет выступать не по делу, на него сразу овчарок спустят.
— Надо пойти его предупредить, — дернулась я.
— Да брось. Коля любой овчарке глотку перегрызет.
Несмотря на преобладание мажорной публики, в зале присутствовали и свои. Женя с Аней и Бурляев приехали из Питера, и вообще было довольно много знакомых лиц. Громова не было, он уехал из Москвы в провинцию с какими-то лекциями.
К концу дня, когда большая часть команд уже выступила, народ в зале разогрелся. Даже папики поснимали пиджаки и встали со своих мест. Настала очередь Коли Панка и «Службы тыла».
— На таком фестивале, такой публике нужно играть деструктивный рок, — заявил Коля Панк, и они начали крушить направо и налево. Это был настоящий сибирский панк — безумная энергетика, мощная волна гитарного звука. Слов было не разобрать, но половина зала и так знала их песни наизусть. Они вскочили на стулья и торчали, как гвозди, остальных же, как цунами, вымыло из зала. Росянка, чтобы призвать народ к порядку, врубила свет на полную катушку, но это никого не охладило. Потом она выключила свет на сцене, и Коля Панк рубился в полной темноте перед освещенным залом. В результате электричество тыловикам все же отключили, концерт закончился. Когда Коля Панк уходил со сцены, на него налетела Росянка.
— И за это я еще должна платить триста рублей? Посмотри, что вы сделали! — она махнула рукой в сторону зала.
Половина стульев в партере была сломана. Коля Панк, не обращая на Росянку внимания, прошел мимо, и ее разъяренный взгляд уткнулся в меня.
— А, вы! Вы гарантировали, что они выступят как люди, а вместо этого мне теперь разбираться с дирекцией из-за переломанных кресел. Я лишаю вас аккредитации. Верните мне ее немедленно!
— А я ее потеряла, — нагло соврала я — аккредитация лежала у меня в кармане.
— Неважно. Я отдам распоряжение, чтобы вас не впускали.
— А если я куплю билет?
— Нет, вам вход закрыт, хоть вы десять билетов купите. Все, разговор окончен, я не намерена тратить на вас время, — и она скрылась из вида. Хорошо еще собак на меня не спустила.
Мое пальто, как я и предполагала, произвело самое сильное впечатление, вокруг меня образовался круг друзей и почитателей. Женька Розенталь даже предлагала мне обменять пальто на раритетные, жутко дорогие записи «Аквариума» и «Кино». Я на ее уговоры не поддалась.
Адреналин бурлил в крови, ехать на Преображенку не хотелось. Мы всей толпой направились в интуристскую гостиницу, и, посмотрев на наши аккредитации, нас пропустили. Покрутившись в лобби, мы обнаружили на втором этаже бар и пошли туда. В настоящем баре, как в американском кино, с напитками, выставленными на стеклянных полках в несколько рядов, бокалами разных видов и форм, с жареными орешками на стойке, никто из нас никогда не был. В баре царил полумрак, тихо играл джаз, и не было ни одного посетителя. У меня было ощущение, что я попала в рай. Взяв прейскурант, я увидела названия коктейлей, ни один из которых, кроме «Влади Мэри», не был мне знаком.
— «Блади Мэри», пожалуйста, — сказала я бармену, протягивая деньги.
— Мы принимаем только валюту или сертификаты, — ответил он с гадкой улыбочкой.
— Это как в «Березке», что ли?
Он отвернулся, не удостоив меня ответом. С нами был Джон, американец-славист, который писал докторат о русском контркультурном подполье. Но у него с собой было всего несколько долларов, так что всех нас угостить он не мог. Пришлось уйти. Внизу, перед выходом, я заметила игральные аппараты, которые тоже видела только в кино про Лас-Вегас. Мне безумно захотелось сыграть. Но играть можно было только на жетоны, которые выдавал портье в обмен на валюту.
— Джон, дорогой, поменяй мне свои доллары. У меня же никогда больше не будет возможности поиграть на таких автоматах.
Поскольку я была в своем пальто и летном шлеме, Джон не смог мне отказать. Ему дали горсть жетонов, и я двинулась к аппарату, в котором надо только нажать на кнопку и ждать, что тебе выпадут три одинаковые картинки. Я закинула жетон и нажала кнопку. Картинки завертелись в бешеном ритме, а потом остановились. Три клубнички. Мне выпал джек-пот. На меня хлынул поток жетонов. Они лились просто рекой. Мы все бросились подставлять руки, шапки и карманы. У кого-то был полиэтиленовый пакет, и мы использовали его как кошелек. Он наполнился, наверное, наполовину.
Со всем своим богатством я подошла к портье.
— Вот, я выиграла. Поменяйте мне на деньги.
— Я могу обменять жетоны только на валюту. Но поскольку вы не иностранная гражданка, вам валюта не положена.
— Так что же делать, выбросить их, что ли, теперь?
— Вы можете потратить их в сертификационном магазине или в баре нашей гостиницы.
— В баре?!
Всей толпой мы ринулись обратно в бар. С тем количеством жетонов, которое мне досталось, я могла напоить всех участников фестиваля.
Я решила попробовать все коктейли по очереди, чтобы потом решить, какой мне нравится больше. Джон пытался объяснить, что смешивать не надо, что они только кажутся такими легкими и вкусными, но его никто не слышал. Мы заливали в себя все подряд — «Мохито», «Мартини», «Маргарита», «Пина Колада». В результате дегустации я пришла к выводу, что мне больше всего нравится «Скрюдрайвер». Я считала, что название как-то связано со словом screw, то есть трахаться, что придавало этому напитку особое очарование. Джон опять ломал всем кайф, нудно поясняя, что это всего лишь отвертка, но мы ему не верили. Народу становилось все больше, потому что многие бегали в зал и приводили своих знакомых, а жетонов в пакете меньше не становилось. Плохо было то, что, кроме орешков, еды в баре никакой не было, приходилось пить, практически не закусывая. В какой-то момент я просто упала лицом на стол и отключилась, Я еще, как сквозь вату, слышала, как кто-то возбужденно рассказывал, что Коля Панк вышел на пожарную лестницу и начал поливать ее из огнетушителя. Вызвали наряд милиции, Колю свинтили и увезли в отделение. Андрей-директор поехал вместе с ним.
А потом наступила темнота.
СЕКС, ЛОЖЬ И КРАСКИ
Первое, что бросилось мне в глаза, когда мы с Пален пришли на открытие выставки-перформанса «У нас есть секс», была совершенно голая модель, возлежавшая на постаменте в позе русалки. Приблизившись к стеклянному колпаку, отделявшему ее от публики, мы поняли, что она не совсем голая — телесного цвета бандаж прикрывал промежность, а длинные локоны спадали на грудь, закрывая соски. Но все равно зрелище было захватывающим. Некоторые мужчины разных возрастов, захваченные открывшимся зрелищем, начисто забыли о том, что на выставке есть картины и повсеместно происходят маленькие хеппенинги. Пален, кажется, тоже намертво приклеилась к стеклу и в онемении пялилась на русалку.
— Да пойдем уже, — я дернула ее за руку.
— Нет, ты видела? Она же голая, а все вокруг смотрят на нее. И у нее стоят соски, значит, она возбуждается от этого. Эксгибиционистка.
— Дикая ты женщина, Пален. Ну, эрегированные соски, ты их что, не видела никогда?
— Подожди, куда ты меня тащишь? Я хочу картины посмотреть, интересно же. Ой, посмотри, Бяш, посмотри!
Я схватила ее за плечо, развернула к себе и яростно зашептала ей в ухо:
— Я тебя сюда привела, чтобы ты мне помогала, а не вела себя как идиотка с мясокомбината. Хватит уже пялиться по сторонам. Мы идем искать Громова, а ты тут ваньку валяешь.
— Ты успокойся, Бяшик. Вон шампанское понесли. Молодой человек, дайте нам, пожалуйста. На, выпей, а то ты очень напряжена. Я тебя такой никогда не видела, ты меня пугаешь. — Она сунула мне бокал шампанского.
Я выпила шампанское залпом, потом, забрав у Пален ее бокал, опустошила и его. Я пришла посмотреть на Громова, он должен был читать свои эротические стихи, кроме того, предполагался небольшой акустический сейшен их с Кириллом группы. Для Громова приглашение выступить здесь, на открытии, было настоящим событием, и он основательно готовился к нему — то есть они с Кириллом пару раз собирались на репетиции и ужирались вхлам. Меня он официально так и не пригласил. То есть я, конечно, знала, когда, что и где, но он не позвонил, не позвал и вообще ничего не сказал. Мне казалось, что в последнее время он специально избегает меня, чтобы у нас не зашел разговор на эту тему. Я долго думала, идти или нет, и в результате, взяв для подкрепления Пален, решила пойти. Это знаковое событие, посмотреть на Громова съедется вся тусовка, а я буду дома сидеть непонятно почему?
Громов обнаружился на невысокой сцене в одном из маленьких зальчиков, из которых состояла галерея. Выступление еще не началось, и он активно общался со знакомыми. К нему постоянно подходили люди, он громко разговаривал, смеялся и отчаянно жестикулировал. Народу вокруг сцены набралось человек сто. Я-то думала, что там будут две калеки с половиной, кому охота слушать громовские завывания? Когда я подошла к Громову, он не обратил на меня никакого внимания — посмотрел куда-то поверх моей головы, рассеянно кивнул и быстро отвернулся, вступив в обмен приветствиями с вновь прибывшим гостем. Мне было стыдно. Пален смотрела на меня с сочувствием.
— Бяшик, пойдем отсюда, а? — ласково предложила она.
— Нет, раз уж пришли, давай посмотрим. И потом, что же, вот так и уйти, поджав хвост?
— Да ладно тебе. Ведь здесь все знают про вас, а он на тебя даже не смотрит. Зато посмотри, как лыбится вон той вобле.
Вобла оказалась высоченной сногсшибательной блондинкой с невероятно длинными ногами. Громов принес ей стул и усадил сбоку от сцены, а потом, как Хоттабыч, взмахнул длинными руками — и перед блондинкой откуда-то возникли тарелка с канапе и коктейль.
— Вот, специально для тебя припрятал, — сказал он ей. — А то тут буквально за секунды народ все уничтожил.
— Это, наверное, та самая модель, о которой он рассказывал.
— Да, я вижу, он ее тогда все-таки догнал, — сказала Пален, которой я, конечно, рассказала всю историю про «Конформиста» и громовскую охоту на манекенщицу. — Вот сука!
— Кто, она?
— Она тоже! Но я про твоего козла. Посмотри, слюни пускает, глаза бы мои на него не смотрели! И бывает же такое урыльство на свете! Только ты такое сокровище могла откопать. Все, пошли отсюда.
— Никуда я не пойду! Ты пришла меня поддержать, так поддерживай, а не действуй мне на нервы.
— Все, мать, не психуй, а то люди уже оглядываются. Улыбайся и получай удовольствие. Я могу пока пойти картины посмотреть?
— Нет, стой рядом.
Ко мне подходили знакомые, обменивались впечатлениями. Я пыталась отогнать от себя эту мысль, но мне казалось, что все смотрят на меня сочувственно. Но один человек был явно рад — в задних рядах я разглядела Шустова, который мне злорадно улыбнулся.
Громов начал декламировать стихи. Он выл, кричал, блеял, смеялся, размахивал руками, ломая свои длинные пальцы, и трясся всем телом, как шаман в состоянии транса.
— Он же совсем псих, — зашептала Пален. — Посмотри на его пальцы, они у него все вогнутые, видишь? Это клинический признак шизофрении.
Стыд за себя соединился во мне с чувством неловкости за него. Мне хотелось провалиться сквозь землю, только бы оказаться подальше отсюда. Меня так колбасило, что я не понимала смысла произносимых им слов, как будто он говорил не по-русски. Но народу нравилось. Они смеялись и аплодировали. От энтузиазма публики Громов входил в еще больший раж, трясся и орал так, что я думала, его хватит удар.
Потом Кирилл присоединился к нему с гитарой, и они начали исполнять песни из своего репертуара.
— Господи, он еще и поет? — опять вступила Пален. — В жизни не слышала более мерзкого голоса. Я думаю, даже его маме он не нравится.
— Его мама умерла.
— Царствие ей небесное, — Пален истово перекрестилась, — но, по крайней мере, ей теперь не надо его слушать.
Громов, продолжая выкрикивать, какой он крутой кролик и как он перетрахает всех и вся, опустился на колени перед манекенщицей и на чал снимать с ее ноги туфельку. Туфелька была размера 44-го, не меньше.
— Все, больше не могу, меня сейчас вырвет, — Пален схватила меня и потащила за собой. На этот раз я не сопротивлялась.
Уходя, мы увидели, что стеклянную витрину вокруг русалки убрали и вокруг ее постамента стоят ведра с краской. Хеппенинг заключался в том, что теперь все желающие могли принять участие в ее раскрашивании. Русалка перевернулась наконец с живота на спину, демонстрируя всем свои груди и торчащие соски. Автор проекта первым взялся за кисть. Вначале его примеру никто не последовал, все только стояли и смотрели, как он красит ей живот в синий цвет, но потом желающие хлынули потоком, так что кое-кому кистей не хватило. Но они не переживали — обмакивали в краску руки и ими мазали голое тело.
ПАРК КУЛЬТУРЫ
Находиться дома было тяжело. Отец разговаривал со мной сквозь зубы — он злился, что я бросила университет, болтаюсь неизвестно где и занимаюсь неизвестно чем. В прямую конфронтацию со мной он не вступал, зато настраивал против меня маму, которая устраивала мне длиннющие пролечки, неизбежно заканчивающиеся слезами. Времена, когда она смеялась моим прикидам и сама что-нибудь этакое предлагала, когда мы с ней сидели на кухне за чаем, вместе слушали «Аквариум» и «Кино» и болтали о роке, давно прошли. Она постоянно пилила меня за поздние возвращения и принюхивалась, не пахнет ли от меня алкоголем.
Хуже всего было то, что мама позвонила в консультативную службу для родителей трудных подростков. Там предположили, что я употребляю наркотики. С подачи консультантов мать начала рыться в моих вещах. Наркотиков она не нашла, зато обнаружила презервативы, так и валявшиеся на дне рюкзака с тех пор, как Марина мне их торжественно вручила. Воспользоваться ими мне пока не пришлось, потому что Громов в ультимативной форме отказывался их надевать.
— Мой хуй и гандоны — две вещи несовместные, — переиначивая Пушкина, декламировал он. Все-таки сильна в русском человеке любовь к поэзии.
Презервативы подействовали на маму, как красная тряпка на быка. Думаю, найди она и в самом деле шприц с героином, жгут и иглу, это бы ошеломило и разозлило ее гораздо меньше. Презервативы подтвердили самые ее страшные опасения — ее дочь занимается сексом.
— Ведь ты говорила мне, что ты не спишь с ним! — кричала мама, потрясая пачкой презервативов над головой.
— Ну, извини, что я тебя обманывала, — на этот раз я была спокойна, как удав. Меня больше не задевали все эти драмы и восклицания.
— Боже мой, боже мой! Как ты могла? Почему я, идиотка, остановила отца, когда он хотел начистить лицо этому негодяю?
— Мама, ты себя слышишь? «Начистить лицо»? Ты говоришь как Софа.
— Не смей меня так оскорблять, нахалка! Я тебе не позволю превращать меня в клоуна, я сотру эту гадкую улыбочку с твоих губ. И сколько времени это уже продолжается? Он что, смел приходить в наш дом, в то время как… — Мама задохнулась от ужасной мысли.
— По крайней мере, ты можешь не волноваться, — я забрала у нее презервативы, — я не беременна и ничем не больна. В том смысле, что ни сифилиса, ни гонореи у меня нет.
— Откуда ты знаешь?
— Я была у гинеколога. Мне сделали анализы.
— Ты была у гинеколога?!!! — И тут она зарыдала так горько, так безутешно, что мне показалось, будто я присутствую на собственных похоронах. Надо было валить отсюда к чертовой матери. Я пошла к Марине зализывать раны. Мне не надо было ничего ей говорить, она и так все понимала. Марина, в отличие от Пален, не давала мне никаких советов, Громова не поливала и не проклинала, не требовала, чтобы я сказала ему то или это, а просто слушала меня и сопереживала.
— Мама у тебя золотая. Она очень мудрая и любит тебя. У нее пройдет этот период. Ты не смей на нее обижаться.
У Глеба было новое увлечение — видео. Мамаша привезла из Лондона видак, и Глеб каждый день бегал в недавно открывшийся пункт видеопроката за кассетами. Мы поглощали по два фильма за вечер, в основном боевики с Ван Даммом, Сталлоне и Шварценеггером. Но сегодня был особый просмотр, мы решили наконец-то посмотреть порнуху, про которую много слышали, но никогда не видели. Не успели мы еще всмотреться, как неожиданно вернулась с работы мамаша. Про нее почему-то все забыли. Обычно она возвращалась намного позднее, а приходя, часто, не заходя на кухню, где проходили наши посиделки, шла к себе в комнату. Но сейчас она вошла к нам. Глеб, конечно, фильм остановил, и мы терпеливо ждали, когда она нальет себе чай и уйдет. Но она вместо этого села вместе со всеми за стол. Мы переглянулись.
— Ну, включай, Глеб.
— Э-э, — сказал Глеб и беспомощно посмотрел на Марину.
— Я тоже хочу посмотреть. Я тоже имею права в этом доме, — сказала мамаша строгим тоном.
— Мама, конечно, ты имеешь право. Но этот фильм, он не для тебя, — сказала Марина.
— А что это? Порнография? Вы смотрите порнуху?
— Э, это не порнография. Это эротика, — Глеб проявил дипломатический талант.
— Тем более. Все-таки это я привезла видеомагнитофон. И я хочу посмотреть.
Что делать? Глеб включил видак. Пошла порнуха, жесткая, мрачная, без фантазий. Если это чувак назвал эротикой, то что же он считает порнографией — даже страшно представить. Мамаша сидела с каменным лицом, Глеб умирал от стыда. Я боялась посмотреть на Марину.
— Все. Это гадость и мерзость. Не понимаю, как вы можете такое смотреть, — мамаша встала и с гордым видом вышла из кухни.
Несколько мгновений после того, как дверь за ней закрылась, еще длилась тишина, прерываемая лишь сладострастными стонами из телевизора. А потом мы все просто взвыли от смеха. Глеб упал со стула и корчился на полу, у Марины из глаз лились слезы. Зазвонил телефон.
Глеб, взявший трубку, скорчил недовольную гримасу.
— Тебя, — он передал мне трубку.
— Привет. Я буду ждать тебя на «Парке культуры», у перехода, через полчаса, — это был Громов.
— Что? — Я никак не ожидала его звонка и не успела подготовиться. Он застал меня врасплох.
— У меня двушки кончаются. И так пришлось звонить и разговаривать с твоей матерью, она не захотела мне сказать, где ты. Хорошо, у меня есть Маринин телефон, и я догадался, что ты там. Давай, выходи, я не хочу тебя ждать.
— А что, твоя манекенщица сегодня занята?
— Не будь идиоткой. Она была нужна для выступления, как декорация. Она идеально вписывалась в контекст этого перформанса. А так — что мне с ней делать? Она выше меня на пару сантиметров, у нее ноги 44-го размера, и ты бы видела ее уши. Огромные, как у слона. Ужас, — он разъединился.
— Ну что, он тебе свистнул, ты и побежишь? — спросил Глеб.
Если бы он ничего не сказал, я, может быть, и не пошла бы, но теперь вариантов не было. Я побежала на «Курскую». Сидя в вагоне, я вдруг отчетливо поняла, что не хочу видеть Громова. Я не чувствовала никакой радости, никакого волнения от предстоящей встречи. Еще совсем недавно, когда мне казалось, что это его высокая фигура мелькает в толпе, сердце обрывалось в груди, замирало и начинало бешено колотиться где-то в горле. Сейчас я шла к нему как на Голгофу; я знала, что в конце концов снова буду разочарована, обижена, унижена. Мне надоела эта игра в кошки-мышки, постоянная необходимость надевать на себя маску незаинтересованности, холодности, безразличия, без которой невозможно было с ним общаться. Было ясно, окончательно и бесповоротно, что Громов меня не любит, даже чуть-чуть. Я нравлюсь ему, его мужскому тщеславию льстит мое чувство — но не более того. Ждать, что он изменится, что с его глаз упадет пелена и он поймет, что я — любовь его жизни, было бы наивно и глупо.
— К черту! Зачем мне все это? — я встала и вышла на первой же остановке. Но внезапно мне стало так жутко от мысли, что я больше его не увижу, не дотронусь до него никогда, что я застонала. На меня оглянулись. Я села в поезд и поехала к «Парку культуры»: встречу его, а там решу, что делать.
Как всегда, он опоздал. Появился безумно деловой, на меня почти не смотрел, все оглядывался по сторонам.
— Ты что, ждешь кого-то, Сережа?
— Да вот, Саша Зверев должен подойти. У него макет нового номера.
Непринужденность, с которой он это сказал, разозлила меня так, что кровь застучала в висках.
— О'кей, я вижу, у тебя есть чем заняться, — нарочито бесстрастным тоном произнесла я. — Пойду, пожалуй, не хочу вам мешать.
— Эй, ты куда? Он просто передаст мне макет и сразу уйдет.
Я буквально убежала от него, вскочив в первый же подошедший вагон.
ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
Все пошло наперекосяк. Вначале Андрей — директор «Службы тыла», который завис в Москве и жил у меня на Преображенке, — напился с молниеносной скоростью и начал так буянить, что пришлось уложить его прямо в одежде в холодную ванну. Там он немного притих. Потом, когда по кругу пустили косяки, кто-то полез в комод за подушками — народу хотелось оттянуться с удобствами, в марокканском стиле — и там, среди простыней и прочего белья, обнаружился целлофановый пакет, набитый секс-игрушками.
— Эй, вы посмотрите, что тут есть! — На свет божий извлекли большой резиновый член, шары непонятного предназначения, наручники, плетку и множество презервативов всевозможных форм и цветов.
— Ну, Алиска, ты даешь! Так вот чем ты занимаешься у себя на квартире? — Берг схватил член и запустил им через стол, целясь в Таню. Таня поймала его на лету и переправила дальше. Они перебрасывали член, как мячик, из рук в руки; я же замерла в полной растерянности, пытаясь сообразить, откуда мог взяться этот пакет в доме моей бабушки. И тут до меня дошло. Некоторое время назад мама отобрала у меня ключи от Преображенки и сдала ее по рекомендации подруги одному известному профессору, который, как выяснилось позже, использовал квартиру для интимных встреч с любовницей. Что-то у них, видимо, не заладилось, он от квартиры отказался, и Преображенка опять перешла в мое полное распоряжение. Но вот кое-что от парочки осталось.
— Слушайте, а это зачем, что с ними делать? Алиса, колись, ты же специалист! — Берг держал в руках соединенные веревочкой шарики. — А они тяжелые!
— Это не мое! Мать сдала квартиру одному профессору, он здесь трахался с любовницей!
Андрей, услышав шум и крики, вылез из ванны и пришел весь мокрый в комнату, проверить, в чем дело. Он тут же получил резиновым членом по голове, его подхватили под руки и опять уволокли в ванную, где приковали найденными наручниками, отороченными розовым мехом, к раковине.
— Ребята, вы с ума сошли? Мне холодно! — вопил Андрюха, но его никто не слушал. Все были заняты бросанием водяных бомб: разноцветные, пупырчатые, в усиках — презервативы наполнили водой и пошли бросать с балкона. Не знаю, в чем там было дело — то ли высоты не хватало, то ли эти западные продвинутые гандоны были крепче наших советских, — но они не рвались при ударе об землю с таким оглушительным грохотом, как это делали отечественные, когда мы сбегали из школы и шли кидать презервативы с водой в соседнюю многоэтажку.
А начиналось все хорошо, даже чинно. Мама официально разрешила мне устроить день рожденья на Преображенке, приехала заранее вместе со мной и помогла приготовить еду и накрыть на стол. Дождалась гостей, — немного, человек пятнадцать, тщательно отобранных, презентабельных, — выпила шампанского за мое здоровье и откланялась. Она не знала, что основной поток гостей ожидается ближе к ночи: я подготовилась к празднику ударно и позвала всех, кого знала. Сколько должно прийти народу, я понятия не имела, и может ли квартира вместить всех отмечающих, меня нимало не заботило. Я не знала, придет ли Громов, с того момента, как я убежала от него в метро, мы не виделись и не общались. Я пряталась и не подходила к телефону. Конечно, я говорила ему про свой день рожденья и про планы отметить его достойно, но такую активность я развила в основном для того, чтобы Громов просто не мог не узнать, где и когда все состоится.
Народ все прибывал, а Громова до сих пор не было. Наконец я решила, что он не придет, махнула на все рукой и стала напиваться, тем более что вечер давно перестал быть томным и все больше походил на банальную пьянку, от которых меня, в принципе, всегда воротило. Но сейчас мне было уже пофиг.
— Ты посмотри, кого он привел! — вдруг прошипела мне в ухо Пален. — У него что, совсем крыша съехала, по полной программе?
Я с трудом сфокусировала взгляд и увидела две высокие фигуры, Громова и Эрнеста.
— Этого козла я не приглашала. Какого черта он приперся, он же меня ненавидит. Чтоб он подавился моими рябчиками. Если они еще остались.
— Да ты не туда смотришь! Ну же, левее, видишь? Это же та вобла из галереи!
Я не сразу заметила ее среди моих гостей, потому как половину из них я вообще видела впервые в жизни. Но точно, это была она — громовская модель из галереи. Оказывается, я рано поставила на себе крест — я еще была способна испытывать эмоции и удивляться Сережиным выходкам. Ощущение было такое, что из меня в одну секунду выкачали весь воздух и надо было вести себя очень осторожно, чтобы мое тело не слиплось, как полиэтиленовый пакет. Я попыталась изобразить улыбку, когда Шустов с воблой двинулись в мою сторону, чтобы поздороваться. Громов растворился в недрах квартиры.
— Алиса, дорогая, с днем рожденья! — Шустов настолько упивался моментом, что даже нагнулся и поцеловал меня в щеку. Удивительно, но меня не вырвало. Он выпрямился и рассматривал меня со своей обычной кривой ухмылкой.
— Вот, познакомься, пожалуйста. Это Рада, Рада — это Алиса. Ой, что же это я? Ведь вы знакомы.
— Только заочно. Мы виделись на перформансе Сергея Юрьевича, но не познакомились. Сергей Юрьевич о вас рассказывал. Когда мы с ним были на рок-фестивале, что-то там про наркотики…
— «Рок против наркотиков»? — Так вот почему он со мной не пошел, он был с ней.
— Ну да. Он вас искал, говорил, вы обязательно должны там быть и нам надо познакомиться, потому что вы — восходящая звезда журналистики. А потом на перформансе так нас и не познакомил. О другом, наверное, думал, — Рада уже скучала. Она даже не смотрела на меня, а оглядывала разгромленный стол и толпу, которая в постоянном броуновском движении перетекала из комнаты на балкон, в холл, на кухню и обратно в комнату.
— С утра ничего не ел. Мы с Юрьичем весь вечер мотались по Москве как одержимые. Я ему говорю: у Алисы начинается в шесть, — а он все несется куда-то, по каким-то делам, а какие дела, когда все у тебя? Ну ладно опоздать на час, на два, на три, но не на шесть же часов?! Я ему говорю — я есть хочу, там все съедят без нас! А он отвечает: «Не волнуйся, будет тебе дичь и индейка, Алиса мне оставит». Так что давай, звезда журналистики, неси угощение гостям. Рада, садись.
Больше всего мне хотелось ударить его по голове бейсбольной битой или, за отсутствием таковой, резиновым членом, но я понимала, что если и надо кого-то бить, то не Шустова. Кроме того, он явно ожидал от меня очередной агрессивной выходки, а доставлять ему удовольствие в мои планы не входило.
Читать бесплатно другие книги:
