Голем и джинн Уэкер Хелен
Единственным, кто понимал Майкла, был его дядя Авраам. Но вот других перемен в жизни племянника он принять никак не мог.
– Где это написано, что человек должен отречься от веры своих предков ради того, чтобы делать добро? – спрашивал равви, с ужасом глядя на непокрытую голову Майкла и на аккуратно подбритые височки на том месте, где когда-то были пейсы. – Кто научил тебя этому? Эти философы, которых ты читаешь?
– Да, и я с ними согласен. Возможно, не во всем, но по крайней мере в том, что, пока мы держимся за старую веру, нам не найти своего места в современном мире.
Дядя горько рассмеялся:
– Да уж, этот чудесный современный мир, который победил болезни, бедность и коррупцию! Ради него стоит поскорее сбросить оковы!
– Ну конечно, еще очень многое в нем надо менять! Но жить прошлым тоже нельзя…
Он замолчал. Главное уже было сказано. Лицо дяди потемнело, и Майкл понял, что у него только два пути: пойти на попятную и извиниться или продолжать стоять на своем.
– Извини меня, дядя, но я так чувствую. Я рассматриваю то, что мы называем верой, и вижу только суеверие и рабство. Я говорю сейчас про все религии, не только про иудаизм. Они просто создают лишние границы между людьми и превращают нас всех в рабов наших фантазий в то время, когда надо жить здесь и сейчас.
– И ты считаешь, что я обращаю людей в рабство? – с каменным лицом спросил дядя.
Инстинкт велел Майклу воскликнуть: «Конечно же нет! Только не ты, дядя!» – но он удержал рвущиеся с губ слова. Не хватало еще усугублять нанесенное дяде оскорбление лицемерием.
– Да, к сожалению, это так, – подтвердил он. – Я знаю, сколько добра ты делаешь, дядя. Вспомнить только все твои визиты к больным! А тот случай, когда сгорел магазин Розенов? Но источником добрых дел должно быть инстинктивное желание блага, а не фанатичная приверженность к своей нации. Помнишь тех итальянцев, у которых была мясная лавка рядом с Розенами? Что мы сделали для них?
– Я не могу помогать всем! – отрезал равви. – Может, я и виноват в том, что забочусь только о своих соплеменниках. Но это тоже естественный инстинкт, что бы там ни говорили твои философы.
– Но мы должны бороться с ним! Зачем же углублять разделяющую нас пропасть, цепляться за древние законы и лишать себя радости преломить хлеб со своими соседями?
– Потому что мы евреи! – сорвался на крик равви. – Потому что мы так живем! А наши законы не позволяют нам забыть о том, кто мы, и дают нам силы! Ты так стремишься порвать со своим прошлым, а чем ты его заменишь? Как ты помешаешь злому началу одолеть доброе?
– Есть ведь законы общие для всех людей, – возразил Майкл. – Они гарантируют равенство для всех. Я не анархист, дядя, если ты этого боишься.
– Но атеист? Таким ты теперь стал?
Уйти от ответа было невозможно.
– Да, наверное, да, – кивнул Майкл и посмотрел в сторону, чтобы не видеть боль в глазах дяди. У него было такое чувство, словно он ударил старика по лицу.
Для примирения им потребовалось немало времени. Даже теперь, по прошествии нескольких лет, они виделись не чаще чем раз в месяц. Во время таких встреч разговор обычно шел о каких-нибудь приятных мелочах, а болезненные вопросы тщательно обходились. Равви поздравлял Майкла с каждым успехом и утешал при всех поражениях, которые случались нередко, – работа у мальчика была трудная. Когда предыдущий распорядитель, соглашавшийся принимать деньги только от еврейских социалистических организаций, уволился, приютному дому грозило скорое закрытие из-за нехватки средств. Майклу предложили занять эту должность, и тогда он своими глазами увидел десятки несчастных, заполнявших спальни второго этажа. Покрой их одежды, особым образом подстриженные бороды, растерянность на лицах – все выдавало в них людей, едва сошедших на берег с борта парохода. Такие в первую очередь становились жертвами обманщиков и жуликов. Майкл попытался разобраться с документами заведения, понял, что в них царит полный хаос, и согласился принять предложение. После чего, забыв о гордости, он отправился в местную синагогу и Еврейский совет с просьбой о деньгах. Они согласились помочь в обмен на разрешение вывешивать объявления о службах на доске в вестибюле, рядом с объявлениями о партийных митингах.
Майкл по-прежнему верил в то, что говорил своему дяде. Сам он в синагогу не ходил, никогда не молился и надеялся, что в один прекрасный день нужда в религии просто отпадет. Но он понимал, что такие перемены происходят медленно, и верил в пользу прагматизма.
Навещая племянника, равви замечал религиозные объявления на доске, но ничего не говорил. Похоже, его тоже печалило возникшее между ними отчуждение. Кроме друг друга, у них практически не было родных в этом мире: отец Майкла давным-давно переселился в Чикаго, оставив в Нью-Йорке кучу обозленных кредиторов, и, проживая в районе, где преобладали большие семьи, Майкл особенно остро чувствовал свое одиночество. Потому он так и обрадовался, увидев на пороге своего кабинета равви:
– Дядя! Как хорошо, что ты зашел!
Мужчины неловко обнялись. Сам Майкл уже привык ходить с непокрытой головой и без выпущенных поверх брюк кистей-цицит, но рядом с дядей чувствовал себя голым. Вдруг он заметил застывшую в дверном проеме женскую фигуру.
– Хочу познакомить тебя с моим новым другом, – сказал равви. – Майкл, это Хава. Она недавно прибыла в Нью-Йорк.
– Рада познакомиться с вами, – произнесла женщина.
Она была высокой, даже выше Майкла. В первый момент ему почудилось, что в дверях маячит темная и грозная статуя, но незнакомка шагнула в комнату и оказалась обычной женщиной в простой скромной блузке. В руках она держала картонную коробку. Поняв, что чересчур пристально разглядывает ее, Майкл поспешно заговорил:
– И я тоже, разумеется. Сколько вы уже в Нью-Йорке?
– Всего месяц.
Она смущенно улыбнулась, словно извинялась за свой недавний приезд.
– Муж Хавы умер по дороге в Америку, – объяснил равви. – Здесь у нее никого нет. А я – что-то вроде ее социального помощника.
Лицо Майкла вытянулось.
– Бог мой, какое горе! Я вам глубоко сочувствую.
– Спасибо, – еле слышно откликнулась она.
Они замолчали, словно переживая ее недавнее несчастье. Тут женщина вспомнила о своей коробке.
– Я вот это испекла, – сказала она немного отрывисто. – Я пекла для вашего дяди, но всего оказалось слишком много. Он предложил принести это сюда и угостить людей, которые здесь живут. – Она протянула коробку Майклу.
Он открыл ее, и комнату немедленно заполнил божественный аромат масла и специй. Коробка было доверху наполнена выпечкой: слоеными рожками, миндальными и имбирными печеньями, коржиками и сладкими булочками.
– И вы сами все это сделали? – поразился Майкл. – Вы пекарь?
Женщина ненадолго задумалась, а потом улыбнулась:
– Да. Наверное, да.
– Моих подопечных все это очень порадует. Прослежу, чтобы каждому досталось по кусочку. – Он поспешно закрыл коробку, чтобы избежать соблазна: при виде миндального печенья у него немедленно потекли слюнки; он обожал его с детства. – Спасибо вам, Хава. Это отличный подарок. Отнесу все это на кухню.
– Попробуйте миндальное печенье, – предложила женщина.
– Обязательно. Очень их люблю.
– Я… – Она замолчала, будто спохватившись. – Я рада.
– Хава, – вмешался равви, – может, подождешь меня в прихожей?
Женщина кивнула.
– Рада была познакомиться с вами, – сказала она Майклу.
– Я тоже, – отозвался он. – И правда, огромное вам спасибо. От всех здешних постояльцев.
Она улыбнулась и вышла из кабинета. Для такой крупной женщины двигалась она на удивление бесшумно.
– Бог мой, какая трагедия, – вздохнул Майкл, когда они с дядей остались вдвоем. – Удивительно, что она осталась в Нью-Йорке, а не вернулась домой.
– Там ее никто особенно не ждет. По сути, у нее не было выбора.
– Но она ведь не у тебя живет? – нахмурился Майкл.
– Нет-нет, конечно нет, – поспешно ответил дядя. – Она пока живет у моей бывшей прихожанки, пожилой вдовы. Но надо найти ей постоянное жилье, да и работу тоже.
– Думаю, это будет нетрудно. Мне она показалась вполне сообразительной, хоть и молчаливой.
– Да, она совсем не глупая, но ужасно наивная, и это меня пугает. Ей придется многому научиться, чтобы самостоятельно жить в большом городе.
– Хорошо, что о ней можешь позаботиться ты.
– Да. Пока могу, – невесело улыбнулся дядя.
В голове у Майкла мелькнула мысль, и он немного обдумал ее, прежде чем высказать вслух.
– Ты говоришь, что ищешь для нее работу?
– Да. Но только не в «потогонке».
– А ты помнишь Мо Радзина?
– Ну да, мы здороваемся, когда встречаемся на улице. А ты думаешь, у Радзинов найдется для нее работа?
– Я заходил к ним вчера. У них там полный хаос, а сам Мо в истерике. Одна его помощница сбежала бог знает куда, а вторая увольняется, чтобы ухаживать за больной сестрой. – Он улыбнулся, кивнув на коробку. – Если они такие же вкусные, как и красивые, работа в пекарне для нее найдется. Зайди поговори с ним.
– Хорошо, – задумчиво кивнул равви. – Это, конечно, шанс. Хотя Мо Радзин…
– Я знаю. Он все такой же мрачный зануда. Но человек он честный и, если захочет, щедрый. Мы покупаем весь хлеб у него с большой скидкой. И работники его, похоже, уважают. Все, кроме Теи.
Равви фыркнул. Тея Радзин была известным нытиком, из тех, что начинают каждый разговор с перечня своих болезней. Кроме того, среди работавших в пекарне у ее мужа женщин она слыла «свахой наоборот», потому что охотно перечисляла все их недостатки любому проявившему интерес мужчине.
– Мо Радзин не самый плохой хозяин, – проявил настойчивость Майкл, который чувствовал, что, если он поможет дяде, часть вины с него будет снята. – И возможно, он станет относиться к Хаве получше, если будет знать, что ее опекаешь ты.
– Возможно. Я поговорю с ним. Спасибо, Майкл.
Он с признательностью сжал плечо племянника, и Майкл вдруг заметил, что дядя выглядит даже более усталым и измученным, чем раньше, когда ему приходилось решать все проблемы своего прихода. Он всегда слишком много работал, а сейчас, вместо того чтобы отдыхать, взвалил себе на плечи заботу о молодой вдове. Майкл уже собрался предложить перепоручить ее какой-нибудь женской благотворительной группе, но вовремя вспомнил, что они еще больше стеснены в средствах, чем мужские.
Он распрощался с равви и опять сел за стол. Несмотря на беспокойство за дядино здоровье, он все-таки чувствовал себя заинтригованным. Хава казалась тихой и застенчивой, но ее устремленный на него взгляд странно тревожил. Она не мигая смотрела прямо в глаза, честно и искренне. Майкл понимал, что имел в виду дядя, говоря, что она нуждается в защите, но в то же время чувствовал, что это он был совершенно открыт этому взгляду.
Вестибюль в приютном доме был большим и плохо освещенным. Женщина стояла в углу рядом с глубоким обшарпанным креслом. Дело близилось к полудню, и большинство постояльцев разбрелись в поисках работы или места для молитвы. Но человек шестьдесят еще оставались в здании, и тяжесть их тревог просачивалась со второго этажа вниз и давила на Голема. То же самое происходило и в первую ночь на «Балтике», когда желания и страхи множества собранных вместе людей многократно усиливались непривычной обстановкой. Здесь ее осаждали те же безумные надежды и опасения. У Майкла в кабинете они не звучали в ее голове так громко; там она была сосредоточена на разговоре с незнакомым человеком и на стремлении не выдать себя.
Скоро женщина начала нервничать. Как долго еще придется ждать равви? Невольно она посмотрела на потолок. Там, наверху, смешались одиночество и голод, страх неудачи и отчаянные мечты об успехе, о доме и о тарелке с большим ростбифом; один человек, дожидающийся своей очереди в уборную, мечтал только о газете, чтобы почитать, пока он ждет…
Она опустила взгляд на низкий столик рядом с креслом. Там лежал свежий номер «Форвертс».
«Нет», – сказала она себе, и собственный голос прозвучал неожиданно громко. Выйдя из вестибюля, она начала расхаживать по длинному темному коридору, обхватив себя руками за локти. Надо постучать в дверь кабинета, сказать равви, что ей плохо, что она хочет выйти на улицу…
К ее радости, дверь отворилась сама и из нее вышли дядя с племянником, договаривавшие что-то на ходу. Заметив напряженное лицо Голема, равви поспешил распрощаться с Майклом. Наконец-то они двинулись по темному вестибюлю в сторону ярко освещенного солнцем прямоугольника дверей.
– С тобой все в порядке? – встревоженно спросил равви, когда они оказались на улице.
– Эти люди там… – начала она и поняла, что не в силах продолжать: мысли мелькали в голове слишком быстро и были какими-то рваными. Усилием воли она постаралась взять себя в руки и успокоиться. – Они так много хотят, – удалось наконец выговорить ей.
– И ты не могла этого терпеть?
– Не могла. Почти. Не могла больше там оставаться.
Беззвучный крик, заполнявший приютный дом, постепенно затихал, растворяясь в обычном городском шуме. Мысли в голове тоже прекращали метаться. Она несколько раз встряхнула руками, чувствуя, как отпускает напряжение.
– Там наверху был один человек. Он очень хотел почитать газету. Я увидела ее на столике и чуть не отнесла ему.
– Вот бы он удивился. – Равви старался говорить весело. – Но ты же смогла сдержаться.
– Да. Но было трудно.
– По-моему, ты делаешь успехи. Хотя чуть не выдала себя с миндальным печеньем.
– Знаю. – Она нахмурилась, вспомнив об этом, а равви улыбнулся.
– Хава, – сказал он, – знаешь, есть какая-то злая ирония в том, что труднее всего тебе приходится, как раз когда окружающие стараются вести себя как можно лучше. Подозреваю, тебе было бы гораздо легче, если бы, забыв о вежливости, каждый хватал то, что хочет.
Она задумалась над его словами.
– Да, сначала было бы легче. Но потом, чтобы исполнить свои желания, начнешь вредить другим, и тогда люди будут бояться друг друга, а желания ведь так никуда и не денутся.
Равви одобрительно вздернул бровь:
– Ты становишься настоящим знатоком человеческой природы. Как ты считаешь, можешь ты уже постоянно выходить из дому одна? Например, ходить на работу?
Радостное волнение охватило Голема.
– Я не знаю. И не знаю, как можно это узнать, если не попробовать.
– Майкл сказал мне, что в пекарне Радзинов ищут новых работников. Я давно знаком с Мо Радзином и, наверное, смогу устроить тебя туда. По крайней мере, договориться, чтобы он взял тебя на испытательный срок.
– В пекарне?
– Да. Работа будет тяжелой: много часов подряд вокруг чужие люди. Тебе придется быть в постоянном напряжении.
Она попыталась представить, как это будет: весь день работать руками, в фартуке и накрахмаленном колпаке. Складывать на деревянные подносы аккуратные ряды буханок с золотистой корочкой и еще запудренным мукой донышком и знать, что их выпекла она сама.
– Я бы хотела попробовать, – сказала она.
7
В субботу, теплым сентябрьским утром, Джинн стоял в задних рядах зрителей в битком набитом арендованном зале и наблюдал, как священник маронитской католической церкви совершает обряд венчания мужчины и женщины. Несмотря на царящее вокруг веселье, настроение у него было не из лучших.
– Почему я должен идти, если я с ними даже не знаком? – спрашивал он Арбели еще утром.
– Потому что теперь ты член общины и должен присутствовать при таких событиях.
– Ты же сам говорил, что мне надо соблюдать дистанцию, пока я учусь.
– Дистанция – это одно, а невежливость – другое.
– А в чем здесь невежливость, если я их не знаю? И не понимаю, в чем смысл этой свадьбы? С какой стати два свободных человека соглашаются быть привязанными друг к другу до конца жизни?
После этого разговор стал неприятным. Взволнованный и возмущенный Арбели пытался защитить институт брака, припоминая все известные ему доводы: рождение детей и законность, облагораживающие влияние семейной жизни, женское целомудрие и мужскую верность. Джинн презрительно фыркал, услышав каждый аргумент, и говорил, что джиннов такие вещи не волнуют и непонятно, почему они должны беспокоить людей. Арбели на это возражал, что так повелось от глубины веков и не Джинну это менять и что он должен пойти на свадьбу, а свое мнение держать при себе. А Джинн отвечал, что из всех знакомых ему существ – не важно, созданы они из крови и плоти или из пламени, – люди, несомненно, самые нелепые.
В самой дальней от него части зала жених и невеста опустились на колени, и священник помахал над ними кадилом. Невесте едва исполнилось восемнадцать, ее звали Лейла, но все называли Лулу, хотя это имя ей совсем не подходило: оно подразумевало бойкость, и следа которой не было в этой маленькой, застенчиво улыбающейся девочке. Жених, Сэм Хуссейни, был кругленьким и дружелюбным, и все в Маленькой Сирии хорошо знали его. Он был из числа первых сирийских торговцев, обосновавшихся на Вашингтон-стрит, а его магазин импортных товаров считался местной достопримечательностью, и покупатели приезжали к нему даже из других районов. Со временем он разбогател, но всегда охотно помогал соседям, поэтому злых завистников у него было немного. Сейчас он сиял от счастья и то и дело бросал взгляды на свою невесту, словно не веря собственной удаче.
Церемония закончилась, и все гости пешком отправились в кофейню Фаддулов на праздничный обед. Столики были заставлены тарелками с кебабами и рисом, пирожками с мясом и шпинатом и мешочками с миндалем в сахаре, перевязанными ленточкой. Женщины, собравшиеся в одной стороне кофейни, ели и болтали. В другой стороне мужчины разливали по рюмкам араку и обменивались новостями. Сэм и Лулу, сидя за отдельным маленьким столиком в центре кофейни, принимали поздравления, счастливые и немного растерянные. На специальном столе для подарков громоздилась гора коробок и конвертов.
Джинна в толпе не было. Он, скрестив ноги, сидел на деревянном ящике в тенистом переулке за кофейней. В зале скоро стало невыносимо душно из-за смешавшихся запахов духов, благовоний и пота, а кроме того, он все еще злился, оттого что был свидетелем бессмысленной, с его точки зрения, церемонии, и не испытывал ни малейшего желания толкаться в духоте с десятками совершенно незнакомых людей. День выдался прекрасный, небо, видное между крышами домов, завораживало голубизной, а легкий ветерок относил прочь зловоние, издаваемое кучами мусора.
Джинн вытащил из кармана пригоршню золотых цепочек, купленных в подозрительной лавке на Бауэри. Арбели водил его туда, сказав, что это единственное место, где золото продают дешево. Самому ему там явно не нравилось, и он хмурился, слыша невероятно низкие цены, а когда они вышли на улицу, заметил, что золото, несомненно, краденое. Качество работы оставляло желать лучшего. Цепочки были корявыми, а звенья разными по размеру, но к самому золоту претензий не было. Джинн высыпал их в ладонь, прикрыл сверху другой рукой, чтобы размягчить, а потом начал не спеша придавать металлу форму. У него получился миниатюрный золотой голубок. Тонкой заостренной проволокой он прорисовал несколько деталей – намек на перья, точечки глаз, – а потом поместил птичку в плетеную золотую клетку. Приятно было поработать руками, а не теми грубыми инструментами, которыми Арбели заставлял его пользоваться, потому что кто-нибудь мог увидеть.
Задняя дверь кофейни открылась. Из нее вышел Арбели, с тарелкой и вилкой в руке.
– Вот ты где, – сказал он.
– Да, я здесь, – раздраженно ответил Джинн. – Наслаждаюсь одиночеством.
В глазах Арбели мелькнула обида.
– Я принес тебе кинафу. Боялся, что всё съедят, а ты так и не попробуешь.
Джинна кольнуло чувство вины. Он понимал, что жестянщик изо всех сил старается помочь ему, но от этого чувствовал себя еще хуже и частенько огрызался. Засунув клетку с голубком в карман, он взял протянутую тарелку, на которой лежал квадратный кусочек чего-то густого, состоящего из коричневых и кремовых слоев.
– А что это?
– Это рай на земле, – усмехнулся Арбели.
Джинн осторожно откусил. Он еще не совсем привык к еде. Жевать и глотать он научился быстро, а пища, оказавшись внутри, тут же сгорала без остатка, но раньше он ничего не пробовал на вкус, и масса неизвестных прежде ощущений застала его врасплох. Новый, соленый или сладкий, кислый или горький, вкус завораживал, а то и потрясал его, поэтому он старался откусывать только маленькие кусочки и жевать медленно. Все равно кинафа стала настоящим шоком. Удивительная сладость обволокла рот, а тонкие ниточки теста похрустывали на зубах, и этот звук эхом отдавался в ушах.
– Нравится? – спросил Арбели.
– Не знаю. Это удивительно. – Он положил в рот еще кусочек. – Наверное, нравится.
Арбели оглядел переулок:
– А что ты здесь делаешь?
– Захотелось побыть в тишине.
– Ахмад, – начал Арбели, и Джинн поежился, услышав это имя, его и все-таки чужое, – я тебя понимаю, честное слово. Я чувствую себя примерно так же и тоже не люблю больших сборищ. Но мы же не хотим, чтобы тебя считали отшельником. Пожалуйста, зайди внутрь и хотя бы поздоровайся. Улыбнись пару раз. Хотя бы ради меня.
Неохотно Джинн встал и пошел вслед за Арбели в кофейню. Там столы уже сдвинули к стенам, и группа мужчин танцевала, образовав круг и положив руки друг другу на плечи. Женщины толпились по сторонам, подбадривали их и хлопали в ладоши. Джинн поспешно отошел и, спрятавшись в углу, принялся наблюдать за невестой. Из всех присутствовавших на этой свадьбе только она и привлекла его внимание. Лулу была молодой, хорошенькой и, очевидно, очень волновалась. Она почти не притрагивалась к стоящей перед ней еде, но много улыбалась и разговаривала с теми, кто подходил пожелать ей счастья. Сидевший рядом Сэм Хуссейни ел так, словно неделю голодал, и то и дело вскакивал, чтобы обняться или обменяться рукопожатиями с гостями. Девушка с интересом слушала все, что говорил ее жених, посматривала на него с очевидной симпатией, но иногда оглядывалась вокруг, будто ища сочувствия и поддержки. Джинн вспомнил рассказ Арбели о том, что она всего несколько недель назад приехала в Америку, а предложение Сэм сделал, когда ездил домой навестить родных. И в итоге, размышлял Джинн, девушка оказалась в незнакомом месте, неуверенная в себе, в окружении чужих людей. Как и он сам. Жаль, что, по словам Арбели, она теперь может принадлежать только одному мужчине.
Невеста еще раз оглядела зал. В просвете между танцующими она заметила пристально глядящего на нее Джинна. На несколько мгновений их глаза встретились, ее щеки порозовели, а потом она отвернулась, чтобы приветствовать очередного гостя.
– Ахмад, хотите кофе?
Он вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стояла Мариам. Она держала поднос с маленькими чашечками, наполненными темно-коричневым напитком с запахом кардамона. На губах у нее играла привычная дружелюбная улыбка, но в глазах мелькнуло немое предостережение. Она явно заметила его интерес.
– Выпейте за их счастье, – предложила она.
Он взял с подноса чашечку:
– Спасибо.
– На здоровье, – кивнула она и отошла.
Он разглядывал крошечную чашечку. Жидкость в таком количестве не может ему повредить, а запах интересный. Он выпил содержимое одним глотком, как делали другие, и чуть не задохнулся. Вкус был горьким и резким, как удар.
Вздрогнув, он поставил чашечку на стол. Пожалуй, на сегодня с него хватит шумного человеческого веселья. Глазами он отыскал в толпе Арбели и показал тому на дверь. Жестянщик жестами указал Джинну на столик новобрачных, словно просил его подойти.
Но Джинн не желал поздравлять их. Он был не в том настроении, чтобы говорить слова, в которые сам не верил. Арбели все еще махал руками, но Джинн, решительно раздвигая толпу, уже шел к выходу.
По Вашингтон-стрит он направился на север, размышляя на ходу, удастся ли ему еще когда-нибудь побыть по-настоящему одному. Иногда родная пустыня казалась ему чересчур безлюдной, но переносить эту вечную толчею было еще труднее. На улице оказалось так же тесно, как в зале кофейни. Тротуары заполняли отправившиеся на воскресную прогулку семейства, а на проезжей части было не протолкнуться от лошадей и повозок; в каждой повозке сидел человек и орал на других людей, громко требуя освободить ему дорогу, – и все это на тысяче разных языков, которые Джинн никогда раньше не слышал, но тем не менее понимал, о чем иногда начинал жалеть.
Он не просто гулял – у него была цель. На днях Арбели показывал ему карту Манхэттена и, указав на зеленое пятно посреди острова, между прочим заметил: «Это Центральный парк. Он огромный, и там только вода, деревья и трава. Загляни как-нибудь». Потом он заговорил о других вещах: о том, как найти станции надземки и каких районов стоит избегать по вечерам. Но большое зеленое пятно запало в память Джинна. Кажется, сейчас ему надо найти платформу на Шестой авеню, и поезд надземной железной дороги доставит его прямо к Парку.
На Четырнадцатой он повернул на восток и заметил, что толпа пешеходов стала другой. В ней было меньше детей и больше мужчин в костюмах и шляпах. На проезжей части появилось больше элегантных экипажей и колясок. Дома тоже изменились: они стали выше и шире. Высоко над Шестой авеню он увидел узкую металлическую ленту. Когда по ней пробегали сцепленные между собой вагончики, вниз на улицу сыпались искры. В стремительно проносящихся стеклянных окошках мелькали спокойные мужские и женские лица.
По лестнице он поднялся на платформу и отдал кассиру несколько монет. Скоро, визжа тормозами, у платформы остановился поезд. Джинн вошел в вагон и занял свободное сиденье. В вагон заходило все больше и больше народу, скоро сидячих мест не осталось, и люди уже толпились в проходах. Джинна передернуло при одном взгляде на эту спрессованную массу.
Двери закрылись, и поезд тронулся с места. Джинн надеялся, что испытает что-то подобное полету, но скоро понял свое заблуждение. Железный вагон трясся так, будто поставил себе целью вытрясти из него все зубы. Здания мелькали так близко от окон, что Джинн отшатывался. Он уже подумывал о том, чтобы выйти на следующей станции и дальше пойти пешком, но, видя спокойствие остальных пассажиров, устыдился. Стиснув зубы, он мрачно смотрел в окно на проносящиеся мимо улицы.
Пятьдесят девятая стрит была конечной остановкой. Пока он спускался по лестнице, его немного тошнило. День уже клонился к вечеру, а небо, затянувшееся облаками, напоминало серо-белую простыню.
Прямо напротив станции поднималась высокая стена зелени. Она была огорожена железной решеткой, словно какое-то дикое животное. В решетке имелся широкий проем, в который впадала и скоро исчезала из виду Шестая авеню. Туда же вливался непрерывный поток пешеходов и экипажей. Джинн перешел улицу и вступил в Парк.
Почти сразу же шум улицы стих – его сменил непрерывный шорох. По обе стороны аллеи росли деревья, и воздух под ними был прохладным и влажным. У него под ногами похрустывал гравий. Мимо неторопливо проезжали коляски, и копыта лошадей отбивали по земле приятный ритм. От большой аллеи разбегались в разные стороны дорожки поменьше, иногда широкие и мощеные, иногда едва заметные в траве тропинки.
Внезапно деревья кончились – их сменило широкое открытое пространство газона. Джинн остановился, завороженный этим зеленым морем. Деревья, растущие на его дальнем крае, скрывали город. Посреди газона мирно паслось небольшое стадо толстых белых овец, лениво жующих траву. Вдоль дороги стояли скамейки, на которых сидели люди – по двое, по трое, иногда попадался одинокий джентльмен, а вот одиноких женщин, как заметил Джинн, совсем не было.
Он сошел с дороги и немного прошел по траве, чувствуя, как она пружинит под ногами. Это было приятно, и он уже решил, что теперь будет ходить только так, и хорошо бы босиком, но тут заметил торчащую из земли табличку: «Просьба по газону не ходить». Несколько прохожих смотрели на него с явным осуждением. Про себя он решил, что правило дурацкое, но ему не хотелось привлекать к себе внимание. Он вернулся на дорожку, но пообещал себе, что обязательно придет сюда как-нибудь ночью и сделает так, как ему хочется.
Дорога повернула на восток, и Джинн тоже повернул на красивый деревянный мост. За небольшой рощицей он заметил широкую и блестящую серо-белую ленту и свернул туда. Лента оказалась широкой аллеей, выложенной каменной плиткой и обрамленной смыкающимися в арку деревьями. Здесь гуляло больше народу, чем на дороге для экипажей, но аллея была такой просторной, что не казалась слишком многолюдной. Вокруг бегали дети. Один мальчик запустил обруч, он прокатился мимо Джинна, обогнав его, и упал. Удивленный, он подобрал обруч с каменной плитки, вернул его подбежавшему мальчику и пошел дальше, размышляя о том, что это за предмет и каково его назначение.
В конце широкая аллея превратилась в тоннель, проходящий под дорогой для экипажей. С другой его стороны открывалась большая, вымощенная красным кирпичом площадь, ограниченная с дальней стороны прудом. Посреди площади возвышалась фигура крылатой женщины, словно плывущей над пенящимся каскадом воды. Только подойдя ближе, он понял, что это не живая женщина, а поставленная на пьедестал скульптура. Вода стекала к ее ногам в низкую и широкую чашу, а оттуда – в пруд.
Джинн, словно зачарованный, смотрел на фонтан. Еще никогда он не видел, чтобы вода лилась такими прихотливыми, переменчивыми струями. Зрелище не было столь пугающим, как вид огромного залива, но все-таки ему стало не по себе. Долетающая до лица мелкая водяная пыль будто крошечными иголочками колола кожу.
Бронзовая женщина спокойно и безучастно взирала на него. В одной руке она держала длинные стебли цветов, другую вытянула вперед, словно указывая на что-то неведомое ему. За ее спиной широко раскинулись красиво изогнутые крылья. Обычная человеческая женщина, наделенная нечеловеческим даром полета. Если Арбели говорил правду, они все должны ее бояться, однако Джинн чувствовал, что скульптором двигал не страх, а благоговение.
Слева от себя Джинн уловил какое-то движение: стоящая рядом молодая женщина внимательно изучала его. Он поглядел на нее, и она быстро отвернулась, притворяясь, что рассматривает фонтан. На ней было темно-синее платье, плотно облегающее талию, и большая шляпа с закрученными полями, украшенная павлиньим пером. Каштановые локоны рассыпались по шее. Джинн уже достаточно разбирался в человеческих костюмах и понимал, что девушка одета очень дорого. Как ни странно, она была одна.
Она еще раз взглянула на него, словно не в силах справиться с собой, и их глаза встретились. Девушка опять поспешно отвернулась, но тут же улыбнулась и посмотрела ему прямо в лицо.
– Простите, – сказала она. – Вы так залюбовались на этот фонтан. Но конечно, неприлично с моей стороны разглядывать вас.
– Ничего неприличного, – возразил он. – Я и правда залюбовался. Никогда не видел ничего похожего. Пожалуйста, объясните мне, кто эта женщина с крыльями.
– Ее называют Ангел Вод. Она благословляет воду, и все, кто ее пьет, излечиваются.
– Излечиваются от чего?
Она пожала плечами и показалась ему еще моложе, чем вначале.
– Наверное, от того, чем больны.
– А что такое ангел? – продолжал расспрашивать Джинн.
Вопрос ее явно удивил. Она еще раз оглядела его, словно оценивая заново. Скорее всего, она уже успела заметить и дешевую одежду, и акцент, но в его вопросе, похоже, заключалась какая-то странность, не очевидная с первого взгляда.
– Ну, ангел – это Божий посланник, сэр. Небесное существо, которое выше человека, но все-таки слуга Всевышнего.
– Понятно.
Вообще-то, ему было совсем не понятно, но Джинн почувствовал, что расспрашивать не стоит. Надо будет позже обсудить все это с Арбели.
– И вот так ангелы выглядят?
– Наверное, так. Во всяком случае, так их иногда изображают. Все зависит от того, во что вы верите.
Они по-прежнему стояли рядом и смотрели на фонтан.
– Я никогда не встречал никого, похожего на нее, – сказал Джинн, почувствовав, что, если он не заговорит, девушка может уйти.
– Наверное, вы приехали очень издалека, если в вашей стране нет ангелов.
– Нет, ангелы у нас есть, – улыбнулся он. – Я просто не знал этого слова.
– Но ваши ангелы на нее не похожи? – кивнула девушка на бронзовую женщину.
– Нет, не похожи. В моей стране ангелы сотканы из вечного пламени. Они могут принимать любой облик, какой захотят, и в нем показываться человеку, как смерч показывается в виде поднятой им пыли. – Девушка слушала, не сводя с него глаз, а он продолжал: – В моей стране ангелы никому не служат: ни тем, кто выше их, ни тем, кто ниже. Они странствуют где хотят, послушные только своей прихоти. Если два ангела встречаются, между ними вспыхивает ненависть или страсть, и, когда они сталкиваются с людьми, – тут он улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, – результат часто бывает таким же.
Она сердито отвела взгляд, и несколько минут было слышно только журчание воды и обрывки чужих разговоров.
– Похоже, ваша страна очень жестокое место, – сказала она наконец.
– Да, иногда очень жестокое.
– И там у вас считается приличным разговаривать так с незнакомой женщиной?
– Думаю, нет.
– Или, возможно, женщины в вашей стране совсем другие, если вы разговариваете с ними на такие темы.
– Нет, не такие уж другие, – усмехнулся Джинн. – Хотя до встречи с вами я считал, что они превосходят здешних женщин красотой и гордостью. Но сейчас я далеко не так в этом уверен.
Глаза девушки расширились, и она уже открыла рот, чтобы ответить ему, а он приготовился жадно выслушать ее слова, но внезапно она посмотрела налево и отшатнулась от него. К ним приближалась пожилая дама в жестком черном платье и шляпе с вуалью. Не без труда девушка придала своему лицу спокойное выражение.
– Спасибо, что дождалась, дорогая, – запыхавшись, проговорила пожилая женщина. – Там такая ужасная очередь. Ты, наверное, решила, что я тебя бросила.
– Нет, ничего подобного. Я тут любовалась фонтаном.
Женщина неприязненно взглянула на Джинна и шепнула что-то девушке на ухо.
– Конечно же нет, – чуть слышно ответила та. – Ты ведь знаешь, тетя, я бы никогда этого не позволила. Он просто хотел о чем-то спросить меня, но я не поняла вопроса. Он, кажется, совсем не говорит по-английски.
Украдкой она бросила на Джинна умоляющий взгляд – пожалуйста, мол, не выдавайте меня. Усмехнувшись, он едва заметно кивнул.
– Какое нахальство! – сердито прищурилась пожилая дама. Теперь она говорила гораздо громче, уверенная, что ее не поймут. – Извини, София. Нельзя было оставлять тебя одну.
– Перестань, тетушка. Это такая ерунда, – поспешно ответила смущенная девушка.
– Пообещай ничего не рассказывать об этом своим родителям, а то мне достанется.
– Обещаю.
– Хорошо. А теперь поехали домой. Твоя матушка будет вне себя, если ты не будешь готова к началу.
– Я ненавижу эти приемы. Они такие скучные.
– Не говори так, моя дорогая. Сезон ведь только начинается.
Дама решительно взяла племянницу за руку. Значит, ее зовут София. Уходя, София в последний раз взглянула на него и явно хотела что-то сказать, но не осмелилась. Вместо этого она позволила тете увести себя по красной кирпичной площади прочь от фонтана. По лестнице они поднялись на дорогу и скоро пропали из виду.
Тогда и Джинн бросился им вслед через террасу, пугая тех, кто попадался ему на пути. Он перепрыгивал по две или три ступеньки зараз и только наверху остановился. Не приближаясь, он наблюдал за тем, как две женщины садятся в открытый сверкающий экипаж, который ждал их на дороге. Мужчина в ливрее распахнул перед ними дверцы:
– Миледи. Мисс Уинстон.
– Спасибо, Лукас, – отозвалась девушка и села в коляску.
Мужчина в ливрее забрался на высокое сиденье, взял в руки поводья, и экипаж мягко покатился по дороге. Джинн смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом.
Он размышлял. Уже темнело и становилось прохладно. Небо было по-прежнему затянуто тучами, грозящими вот-вот пролиться дождем. Самое время возвращаться домой. И Арбели наверняка уже хватился своего постояльца.
Но девушка заинтересовала Джинна. А кроме того, его опять заполняло то темное, неясное желание, которое он впервые ощутил на свадьбе, а отказывать себе в прихотях Джинн не привык. Арбели, решил он, может еще немного подождать.
Он знал только ее имя, но выяснить, где живет София Уинстон оказалось на удивление просто. По той же дороге он дошел до ворот Парка и, оказавшись на улице, задал вопрос первому попавшемуся прохожему.
– Уинстон? Ты хочешь сказать, Фрэнсис Уинстон? Шутишь? – Мужчина в рабочей одежде был большим и дружелюбным. – Ну конечно же, в этом новом особняке на Шестьдесят второй. Целая куча белого кирпича, огромная, как отель. Не ошибешься. – Толстым, словно сосиска, пальцем он указал на север.
– Спасибо, – кивнул Джинн, пускаясь в путь.
– Эй, послушай! – крикнул ему вслед мужчина. – А на что тебе Уинстоны?
Читать бесплатно другие книги:
