Тигр, светло горящий Шевалье Трейси

Глава первая

Единственное, что мать поручала Магги, — это гладить простыни и платки. Но девочка не могла спокойно заниматься своим делом. Она оставила заднюю дверь открытой и время от времени поглядывала на поле Астлея, которое располагалось прямо за домом, в котором жили Баттерфилды. Деревянный забор, отделявший их сад от поля, обычно перекрывал большую часть того, что можно было увидеть, но он был старый, полусгнивший, и Магги так часто пробиралась через него, срезая дорогу, что ограда давно накренилась набок и в ней образовался зазор. Каждый раз когда утюг остывал, Магги ставила его на угли в печи и выбегала наружу, чтобы сунуть голову в щель и глянуть на репетиции, проходящие во дворе Астлея. Еще она смотрела, не появился ли Джем, с которым они договорились встретиться в поле.

Когда она вернулась на кухню в третий раз, там оказалась мать — босая и в ночной рубашке. Она стояла над гладильной доской и хмурилась, глядя на простыню, которую Магги успела выгладить только наполовину. Магги метнулась к печи, выхватила утюг, отерла золу с его поверхности, подошла к доске и плечом подтолкнула мать, надеясь, что та отойдет в сторону.

Бет Баттерфилд не обратила ни малейшего внимания на свою дочь. Она осталась стоять как вкопанная, чуть расставив ноги, скрестив руки на своей дебелой груди, свободной в данный момент от шнуровки и низко свисавшей под ее ночной рубахой. Бет протянула руку и похлопала по простыне.

— Посмотри сюда — ты ее сожгла!

— Она такая и была, — солгала Магги.

— Смотри тогда — сложи, чтобы не было видно, — сказала, зевая и встряхивая головой, ее мать.

Бет Баттерфилд нередко заявляла, что ее кровь пропитана щелоком, потому что ее мать, бабушка и прабабушка — все были прачками в Линкольншире. Ей и в голову не приходило, что она может заняться чем-то другим в своей жизни. Даже когда еще такой молодой Дик Баттерфилд, проезжая через ее деревню из Йоркшира в Лондон, обаял ее настолько, что она поехала за ним. Они прибыли в Саутуорк, где жили первое время, и новизна обстановки не произвела на нее абсолютно никакого впечатления. Прежде всего она потребовала — даже когда они еще не были женаты, — чтобы Дик купил новое корыто вместо старого, которое она оставила дома и все жалела о нем. Она не возражала ни против ничтожной платы, ни против многих часов, проведенных за работой. Ежемесячную стирку белья своих регулярных клиентов она начинала в четыре утра и иногда заканчивала далеко за полночь. А кожа ее рук уже в двадцать лет напоминала свиную щетину. Стирка — ничего, кроме этого, Бет не знала. Предложить ей изменить род работы было все равно что предложить изменить форму лица. Ее не переставал удивлять тот факт, что Магги не только неважная прачка, но и не собирается учиться этой профессии.

— И где же ты была? — спросила вдруг Бет Баттерфилд, словно только что очнулась ото сна.

— Нигде, — ответила Магги. — Здесь — гладила.

— Нет, ты выходила на задний двор, пока грелся утюг.

Удивительно, как мать иногда умела обращать внимание на детали, хотя в другое время могла не замечать ничего вокруг.

— А-а-а, так я просто выскочила в сад посмотреть, чем там занимаются у Астлея.

Бет бросила взгляд на кипу неглаженных простыней; она согласилась взять их домой за дополнительный шиллинг.

— Прекрати совать нос не в свои дела и начинай гладить… пока ты выгладила только две.

— С половиной.

Магги принялась водить утюгом по доске. Ей нужно было всего лишь еще немного потерпеть, пока мать не погасит свое раздражение, не потеряет к ней интереса и не перестанет задавать свои вопросы.

И в самом деле, вскоре веки Бет полузакрылись, лицо обмякло — словно разжался кулак. Она потянулась к утюгу — Магги уступила ей это орудие труда — и принялась гладить. Получалось это у нее так же естественно, как если бы она прогуливалась, приглаживала волосы или чесала руку.

— Принеси-ка нам немного пивка, цыпленок, — попросила она.

— У нас его нет, — сообщила Магги, довольная новым поручением и удачно выбранным для него временем — Джим как раз просунул голову в проем забора. — Придется заскочить в «Ананас».

Она схватила высокую кружку со стола и направилась к задней двери.

— Не ломай забор! Обойди кругом! — крикнула ей вслед мать.

Но Магги уже лезла в проем.

Глава вторая

— Где ты был? — накинулась она на Джема. — Я тебя бог знает сколько жду!

— Мы тут выгибали подлокотник — вдвоем это делать легче. Но вот я пришел.

После того вечера на Вестминстерском мосту Джем и Магги много времени проводили вместе. Магги показывала ему свои любимые места на реке и учила, как вести себя на улице. Хотя она иногда и раздражала его своими непомерными знаниями, он знал, что Магги придает ему уверенность, без которой он не смог бы раздвинуть границы своего мира и исследовать открывшееся. И потом, он обнаружил, что хочет быть с ней. Мальчишкой в Пидл-Вэлли он играл с девчонками, но ни к одной из них не чувствовал того, что почувствовал к Магги, хотя ни за что бы ей в этом не признался.

— Ты знаешь, что мы пропустили мисс Девайн? — сказала Магги, когда они пересекали поле Астлея.

— Я мало ее видел. Мама тоже смотрела из нашего окна.

— Она ведь не упала, нет?

— Нет… там, пожалуй, упадешь — ни сетки, ни подушек. И вообще, как она это делает? Ходит по канату так легко и спокойно?

Номер Лауры Девайн кроме ее знаментых прыжков и кручений включал и прогулку по канату, но не натянутому, а провисшему. Она делала вид, будто прогуливается по саду, останавливаясь время от времени, чтобы восхититься цветами.

— Ты знаешь, что она никогда не падала? — спросила Магги. — Ни одного разочка. Все другие ошибались в своих номерах. Я даже видела, как сам Джон Астлей один раз свалился с лошади! Но только не мисс Девайн.

Ребята добрались до стены в конце сада мисс Пелхам — солнечной полянки, где они часто встречались и сидели, глядя на то, что происходит вокруг дома Филипа Астлея. Магги поставила кружку, и они уселись спиной к теплым кирпичам. Оттуда им открывался прекрасный вид на репетирующих циркачей.

Иногда, если погода выдавалась хорошая, артисты Филипа Астлея репетировали во дворе перед Геркулес-холлом. Таким образом они не только освобождали амфитеатр, чтобы там можно было навести порядок, но и освежали в памяти старые номера, репетируя их на новом месте. А соседи получали неожиданное вознаграждение за то, что вынуждены были мириться с присутствием цирка. О дне репетиций никогда не сообщалось заранее. Но как только жонглеры выходили в поле и начинали подбрасывать горящие факелы, или лошадь с обезьянкой на спине посылалась галопом по двору, или, как сегодня, на натянутый между двумя шестами канат вставала мисс Лаура Девайн, слух об этом распространялся в мгновение ока и поле быстро наполнялось зрителями.

Когда Магги и Джем устроились на своем месте, акробаты начали выполнять кувырки через голову и строить пирамиду из тел, сначала встав на колени, а потом поднявшись друг другу на плечи. В то же время в поле вывели лошадей и несколько наездников — но не Джон Астлей — начали репетировать сложный маневр, перепрыгивая с одного седла на другое. Джем смотрел на эти номера в естественных условиях с большим удовольствием, чем в амфитеатре, потому что исполнители не старались изо всех сил, они останавливались и начинали все сначала, чтобы отточить свои действия, разрушая иллюзию, которую ему так трудно было принять во время представления. А еще они совершали ошибки, которые казались ему такими привлекательными.

Парнишка на вершине пирамиды оступился и, чтобы не упасть, ухватил за волосы того, на ком стоял, отчего владелец волос громко вскрикнул; наездник выпал из седла и приземлился на задницу; обезьянка спрыгнула с лошади и вскарабкалась на крышу Геркулес-холла, откуда ни за что не желала спускаться.

Они смотрели, а Джем тем временем отвечал на вопросы о Пидлтрентхайде — месте, которое, казалось, очаровывало Магги. Она, как истинная горожанка, была особенно поражена тем, что в деревне почти не было выбора — всего один хлебопек, один портной, один мельник, один кузнец, один викарий.

— А если тебе не нравится, как этот викарий служит обедню? — спрашивала она. — Или у хлебопека хлеб слишком черствый? Или если ты не заплатил вовремя владельцу паба и он тебе больше не подает пива?

У Баттерфилдов был богатый опыт в сфере невозвращения долгов и неотпирания дверей лавочникам, приходившим к ним домой, требуя возврата денег. В Ламбете было несколько заведений — таверны, свечные лавки, магазинчики пирожных — куда вход Баттерфилдам был закрыт.

— Ну, там ведь не один паб. Там есть «Пять колоколов», куда ходит папа, потом «Корона», а еще «Новый двор» в соседней деревне Пидлхинтоне. А если тебе не нравится викарий, то в Пидлхинтоне и церковь есть.

— Еще один Пидл! Сколько ж там у вас этих Пидлов?

— Есть немного.

Но прежде чем Джем успел их назвать, разговор был прерван. Среди разных исполнителей во дворе Геркулес-холла появился парнишка, тащивший тяжелое бревно, привязанное к его ноге, — к таким бревнам обычно привязывают лошадей, чтобы не убежали. Неожиданно вокруг мальчишки начался крик, и когда Джем и Магги пригляделись, то увидели стоявшего над ним мистера Блейка.

— Кто тебя привязал к этому бревну, мой мальчик? — кричал он перепуганному парнишке.

В гневе мистер Блейк бывал страшен: лоб бороздили морщины, выпученные глаза метали молнии, а коренастое тело подалось вперед.

Парнишка ничего не мог ответить, и потому вперед вышел один из жонглеров и сказал:

— Это сделал мистер Астлей, сэр. Но…

— Немедленно отвяжите его! — воскликнул мистер Блейк. — Ни один англичанин не может быть подвергнут такому надругательству. Даже с рабом я бы так не обращался, даже с убийцей. Что уж говорить о невинном ребенке!

Жонглер, на которого гнев мистера Блейка произвел не меньшее впечатление, чем на мальчишку, смешался с обступившей их толпой, в которой уже находились Магги и Джем, и поскольку никто не вышел помочь ему, то сам мистер Блейк опустился на колено рядом с мальчиком и начал развязывать узлы веревки, которой бревно было прикреплено к щиколотке мальчишки.

— Ну вот, мой мальчик, — сказал он, освобождая ногу парнишки. — Человек, который сделал это с тобой, не годится тебе в хозяева, к тому же он трус, если боится ответить за это.

— Здесь кто-то назвал меня трусом? — прогремел безошибочно узнаваемый голос Филипа Астлея. — Ну-ка, попробуйте назвать меня трусом, глядя мне в глаза, сэр!

С этими словами он, раздвинув толпу, вышел к мистеру Блейку, который поднялся на ноги и встал так близко к мистеру Астлею, что их животы чуть ли не соприкасались.

— Вы, сэр, и в самом деле трус и жестокий тип, — воскликнул он, сверкая глазами. — Чтобы так обращаться с ребенком! Нет, Кейт, — проворчал он, обращаясь к миссис Блейк, которая, выйдя из круга зрителей, тащила мужа за руку, — нет, Кейт, я не боюсь угроз. Отвечайте мне, сэр, почему вы привязали к бревну этого невинного ребенка?

Мистер Астлей бросил взгляд на мальчишку, который, невольно оказавшись центром внимания, залился слезами и цеплялся за веревку так, словно не хотел с ней расставаться. На губах Филипа Астлея мелькнула едва заметная улыбка, и он сделал шаг назад. Гнев его внезапно утих.

— Сэр, так вы возражаете против этого бревна, верно?

— Конечно я возражаю против него — любой цивилизованный человек возражал бы. Никто не может быть подвергнут такому обращению. Извинитесь перед этим мальчиком и перед нами за то, что мы стали свидетелями такого унижения человека.

Вместо вежливого ответа Филип Астлей хмыкнул, отчего мистер Блейк сжал кулаки и надвинулся на него.

— Вы думаете, я шучу, сэр? Уверяю вас, это не шутка!

Филип Астлей поднял руки в умиротворяющем жесте.

— Скажите мне, мистер… Блейк. Так, кажется? Мы, по-моему, соседи, хотя и незнакомы, и Фокс получает с вас арендную плату, верно, Фокс?

Джон Фокс, наблюдавший за этим столкновением из толпы, коротко кивнул.

— Позвольте задать вам вопрос, мистер Блейк, спрашивали ли вы у мальчика, почему он таскает за собой это бревно?

— Мне и спрашивать незачем, — ответил мистер Блейк. — Это ясно как божий день — ребенок наказан самым варварским образом.

— И все же, может, лучше выслушать самого мальчика? Скажи-ка, Дейви!

Мистер Филип Астлей обратил свой трубный глас к мальчику, который не съежился при его звуках, как сделал это при виде нахмуренных бровей и горящих глаз мистера Блейка. Он был привычен к громкому голосу Филипа Астлея.

— Почему ты таскаешь за собой это бревно, мой друг?

— Потому что вы привязали меня к нему, сэр, — ответил мальчик.

— Ну, вы слышали? — обратился в поисках поддержки к толпе мистер Блейк.

Филип Астлей снова поднял руку.

— А почему я тебя к нему привязал, Дейви?

— Чтобы я привык к нему, сэр. Для представления.

— А что это за представление?

— Представление, сэр. «Капризы Арлекина».

— А какую роль ты исполняешь в этом представлении, которое, кстати, станет гвоздем новой программы, а роль Арлекина в ней будет исполнять Джон Астлей?

Филип Астлей не мог противиться искушению сделать рекламу новой постановке и последнее свое замечание обратил к толпе.

— Заключенного, сэр.

— А что ты делаешь сейчас, Дейви?

— Репетирую, сэр.

— Он репетирует, — повторил Филип Астлей, с торжествующим выражением на лице снова поворачиваясь к мистеру Блейку, который продолжал смотреть на него гневнм взглядом.

— Как видите, сэр, он всего лишь репетирует роль. Он играет. А вам, сэр, это должно быть понятно, как никому другому. Ведь вы гравер, сэр, верно? Художник? Я видел ваши работы, они прекрасны, восхитительны. Вы видите самоё главное, сэр. Самую суть вещей.

По виду мистера Блейка было видно, что он не хочет поддаваться на эту лесть, но тем не менее поддается.

— Ведь вы творец, сэр, не правда ли? — продолжал Филип Астлей. — Вы рисуете реальные вещи, но ваши рисунки, ваши гравировки не есть сами эти вещи, верно? Они — иллюзии. Я думаю, несмотря на все наши различия…

Он скосил взгляд на черный плащ мистера Блейка, который выглядел простовато рядом с его красным плащом со сверкающими медными пуговицами, ежедневно начищаемыми его племянницами.

— …мы занимаемся одним делом, сэр: мы оба продаем иллюзии. Вы творите их своим пером, чернилами, резцом, а я… — Филип Астлей развел руками, показывая на окружающих его людей, — я каждый день в своем амфитеатре творю мир людьми и декорациями. Я изымаю зрителей из повседневного мира забот и горестей и даю им фантазию, отчего они начинают думать, будто очутились в каком-то другом месте. А для того, чтобы им казалось, что все это по-настоящему, нам иногда приходится и делать кое-что по-настоящему. Если Дейви должен играть заключенного, то мы просим его потаскать за собой настоящее бревно, к какому привязывают заключенных. Никто не поверит, что он заключенный, если он будет скакать по сцене как кузнечик, разве нет? Так же как вы делаете ваши рисунки с реальных людей…

— Мои рисунки имеют другой источник, — прервал его мистер Блейк.

Он слушал Филипа Астлея с большим интересом, а говорил теперь почти обычным тоном — гнев его прошел.

— Но я вас понимаю, сэр. Клянусь вам. Однако я смотрю на это иначе. Вы проводите разграничение между реальностью и иллюзией. Вы считаете их противоположностями, верно?

— Конечно, — ответил Филип Астлей.

— А для меня они вовсе не противоположности — они для меня одно. Юный Дейви, играющий заключенного, и есть заключенный. Другой пример: мой брат Роберт, который стоит вон там… — Он указал на высвеченный солнцем клочок полянки, и все повернулись в ту сторону. — Для меня он реален, как любой человек, которого я могу коснуться рукой.

Он протянул руку и дотронулся до рукава красного плаща Астлея.

Магги и Джем уставились на пустое пространство, над которым кружилась дворовая пыль.

— Опять он со своими противоположностями, — пробормотала Магги.

Даже по прошествии месяца она все еще помнила, как жалили ее вопросы, которые мистер Блейк задавал на Вестминстерском мосту и на которые она не находила ответов. Они с Джемом не обсуждали их разговора с Блейками — они все еще пытались осмыслить его.

Филип Астлей также не был склонен участвовать в столь заумных дискуссиях. Он кинул взгляд в сторону пыльного пятна, хотя, конечно же, никакого Роберта Блейка там не было, потом снова повернулся к мистеру Блейку. На лице Филипа появилось недоуменное выражение, словно он пытался сообразить, как ему реагировать на столь необычное замечание. В конечном счете он решил не отвечать никак, опасаясь оказаться втянутым в разговор о предмете, в котором мало что смыслил, к тому же это потребовало бы от него времени и терпения гораздо больших, чем те, которыми он располагал в данный момент.

— Так что, сэр, как вы видите, — сказал он, словно и не было никакого отступления от этой темы, — для Дейви это никакое не наказание. Я понимаю ваш порыв, сэр, понимаю, что вы могли подумать, увидев это. С вашей стороны это весьма благородно. Но позвольте заверить вас, Дейви тут никто не обижает, правда, мой мальчик? Ну а теперь беги.

Он протянул парнишке пенни.

Но мистер Блейк не был готов остановиться на этом.

— Вы каждый вечер создаете миры в вашем амфитеатре, — продолжил он, — но когда зрителей нет, факелы погашены, а двери заперты, что остается, кроме воспоминания об этих мирах?

Филип Астлей нахмурился.

— Это замечательные воспоминания, сэр, в них нет ничего плохого — они остаются с человеком во время многих холодных и одиноких вечеров.

— Несомненно. Но в этом-то и состоит различие между нами, сэр. Мои рисунки и песни не становятся воспоминаниями — они всегда с вами, стоит вам только захотеть. И они не иллюзии, а физическое воплощение миров, которые на самом деле существуют.

Филип Астлей театральным движением повернул голову, словно пытаясь увидеть свою спину.

— И где же они существуют, сэр? Я не видел этих миров.

Мистер Блейк постучал себя по лбу.

Астлей фыркнул.

— А это значит, что ваша голова кишит множеством жизней, сэр! Так и кишит! Вам, должно быть, трудно уснуть при таком шуме.

Мистер Блейк улыбнулся, глядя прямо на Джема, который оказался в поле его зрения.

— Вы правы — сна мне нужно совсем немного.

Филип Астлей наморщил лоб и замер, задумавшись. Такое состояние было для него весьма необычно. Толпа начала беспокойно двигаться.

— Если я правильно вас понимаю, сэр, — произнес он наконец, — то вы хотите сказать, что берете мысли, рождающиеся в вашей голове, и делаете из них нечто такое, что можно увидеть и потрогать руками. Тогда как я беру вещи реально существующие — лошадей, акробатов, танцоров — и превращаю их в воспоминания.

Мистер Блейк наклонил голову, впившись взглядом в своего визави.

— Можно сказать и так.

Услышав это, Филип Астлей разразился смехом, явно довольный тем, что родил такую мысль.

— Что ж, сэр, тогда я бы сказал, что миру нужны мы оба, правда, Фокс?

Джон Фокс пошевелил усами.

— Вполне возможно, сэр.

Филип Астлей сделал шаг вперед и протянул руку.

— Что ж, тогда обменяемся рукопожатием, мистер Блейк?

Мистер Блейк пожал протянутую ему руку.

— Непременно.

Глава третья

Когда мистер Блейк и Филип Астлей попрощались, миссис Блейк взяла мужа под руку и они, не сказав ни слова Джему или Магги, даже не кивнув им, направились в сторону улицы. Магги смотрела им вслед, испытывая что-то вроде обиды.

— Могли бы поздороваться или хотя бы попрощаться, — пробормотала она.

Джема обуревали такие же чувства, хотя он никак их и не выразил. Он пошел с Магги назад к стене, и они снова расположились на том же месте, где сидели до появления мистера Блейка. Однако смотреть теперь было особо нечего — спор между Филипом Астлеем и мистером Блейком, казалось, послужил сигналом для актеров к перерыву. Акробаты и наездники прекратили свои упражнения, и только танцоры репетировали сцену из готовящегося представления. Они смотрели несколько минут, потом Магги потянулась, как кошка, которая, не просыпаясь, устраивается поудобнее.

— Давай-ка придумаем что-нибудь еще.

— Что?

— Пойдем посмотрим Блейков.

Джем нахмурился.

— А почему нет? — настаивала Магги.

— Ты сама сказала, что он с нами не поздоровался.

— Может, он нас просто не заметил.

— Да и зачем мы ему нужны? Мы ему неинтересны.

— А были очень даже и интересны там, на мосту. А тебе что — не хочется посмотреть, как у них дома? У него там наверняка много всяких диковинок. Ты знаешь, что он занимает весь дом? Представляешь — весь! Восемь комнат для него и его жены. Детей у них нет. Даже горничной нет. Говорят, была одна, но что-то она его боялась. Он ведь как посмотрит своими глазищами — жуть берет, правда?

— Да, я бы хотел посмотреть печатный станок, — признался Джем. — Кажется, я слышал на днях, как он работает. От него столько треска. Словно скаты трещат, когда соломщик^[32] по крыше лезет.

— А что такое соломщик?

— Ты что — не… — Джем заставил себя остановиться на полуслове.

Хотя он не уставал удивляться тому, сколько важных вещей остаются неизвестными Магги, но предпочитал помалкивать на сей счет. Однажды, когда он стал дразнить ее за то, что она путает навоз и овес, она с ним неделю не разговаривала. И потом, в Лондоне не было соломенных крыш, откуда же ей было знать про соломщика?

— В Дорсетшире дома кроют соломой, — объяснил он. — Солому крепко связывают и кладут на скаты.

Магги смотрела перед собой непонимающим взглядом.

— Вот представь, ты берешь солому, разглаживаешь и распрямляешь ее, а потом кладешь на крышу вместо дерева или черепицы, — уточнил Джем.

— Соломенная крыша?

— Да.

— Как же она удерживает дождь?

— Хорошо удерживает, если солома плотно увязана. Ты что — никогда не выезжала из Лондона? — Он показал рукой куда-то на юг. — До пригорода тут совсем недалеко. Только выйдешь из Лондона — и увидишь соломенные крыши. Я их видел, когда мы сюда ехали. Мы как-нибудь можем сходить посмотреть.

Магги вскочила на ноги.

— Я не знаю дороги туда.

— Ну, дорогу можно найти. — Джем пошел следом за ней вдоль стены. — Можно спросить.

— И потом, я не люблю одна ходить по этим полям, когда вокруг никого нет.

Магги пробрала дрожь.

— Я буду с тобой, — уверил Джем, удивляясь тому покровительственному чувству, которое вдруг возникло у него к ней. Такое чувство он испытывал только к Мейси, хотя теперешнее трудно было назвать исключительно братским.

— Бояться там нечего, — добавил он.

— Вот еще — стала бы я бояться. Просто там скука смертная.

Магги посмотрела вокруг и неожиданно оживилась. Остановившись в том месте, где за стеной начинался сад Блейков, она стянула со своих вьющихся темных волос тряпичную шапочку и перебросила ее через стену.

— Ты это зачем? — воскликнул Джем.

— Нам нужен какой-нибудь предлог, чтобы войти к ним. Теперь он есть. Идем!

Она побежала вдоль стены и по проулку к фасаду Геркулес-комплекса. Когда Джем догнал ее, кулачок Магги уже стучал в переднюю дверь Блейков.

— Погоди! — крикнул он, но было поздно.

— Здравствуйте, миссис Блейк, — сказала Магги, когда миссис Блейк открыла дверь. — Извините, что беспокою вас, но Джем перебросил мою шапочку через стену в ваш сад. Не возражаете, если я ее заберу?

Кэтрин Блейк улыбнулась ей.

— Конечно, моя дорогая, если ты сумеешь пробраться через кусты куманики. В том углу все так заросло. Входи.

Она открыла дверь, и Магги проскользнула внутрь. Миссис Блейк посмотрела на Джема, который нерешительно остановился на ступеньке.

— А ты тоже войдешь, мой дорогой? Ей понадобится помощь — так просто там эту шапочку не найдешь.

Джем хотел было объяснить, что никуда он не закидывал шапочку Магги, но не мог выдавить из себя ни слова. Он просто кивнул и вошел внутрь. Дверь за ними захлопнулась с резким стуком.

Мальчик оказался в коридоре, который через арочный проход вел к лестнице. У Джема возникло странное чувство, будто он уже видел когда-то этот коридор, но более темным. Дверь слева от него была открыта, и через нее проникал свет.

«Эта дверь должна быть закрыта», — подумал он, хотя и не понимал, откуда взялась такая мысль.

Потом он услышал шуршание юбок миссис Блейк у себя за спиной, и этот звук напомнил ему о другом месте. Дом № 13 представлял собой зеркальную копию дома мисс Пелхам — по точно такому же коридору и по такой же лестнице он проходил по десять раз за день. У мисс Пелхам было темнее, потому что дверь в свою комнату она держала закрытой.

Магги уже исчезла из виду. Джем знал, как попасть в сад: как и у мисс Пелхам, нужно было пройти под аркой, потом обогнуть лестницу и спуститься на несколько ступенек. Но в чужом доме он не мог идти первым. Мальчик отошел в дверной проем, пропуская вперед миссис Блейк, и при этом бросил взгляд в комнату.

Эта комната сильно отличалась от жилища мисс Пелхам и вообще от любого помещения, какие он видел в Дорсетшире. Оказавшись в Лондоне, Келлавей вынуждены были мириться с непривычными для них комнатами. В Дорсетшире помещения имели неправильную форму, стены были толщиной с сиденье табурета, а открытые очаги топились дровами. В Лондоне комнаты оказались квадратным, с прямыми углами. Окна здесь были большие, потолки — высокие, а камины маленькие, отделанные мрамором. От горящего в них угля город окутывала постоянная дымка, от которой у его матери слезились глаза.

Но гостиная Блейков не была похожа ни на узкие, кривые кухоньки в Пидл-Вэлли, ни на переднюю комнату мисс Пелхам. Тут щебетала канарейка в клетке, стояли вазы с засохшими цветами, неудобный диван, набитый конским волосом, низкие стулья, между которыми было слишком много пустого пространства. Вообще-то говоря, здесь негде было даже присесть толком. Главным предметом в комнате являлся большой печатный станок с длинной рукояткой в форме звезды — Джем уже видел его с улицы. Станок был немного выше Джема и напоминал стол с установленными на нем небольшими ящиками. Над ровной доской, находящейся на высоте пояса, висел большой деревянный барабан, а под доской виднелся другой. Джем сообразил, что вращение рукоятки приводит барабаны в движение. Станок был изготовлен из березы и покрыт лаком. Барабаны же были сделаны из более прочного дерева и сильно изношены, в особенности на рукоятях.

Вся обстановка в комнате подчинялась печатному станку. Вокруг были столы, на которых стояли кувшины, лежали металлические пластины и какие-то странные инструменты, незнакомые Джему. На стенах висели полки с бутылями, бумагой, коробками и тонкими длинными ящиками, вроде тех, что он видел в печатне Дорчестера. От стены к стене протянулись веревки, на которых сейчас ничего не висело. В комнате царили порядок и идеальная чистота. Но мистера Блейка там не было.