Чердаклы Шемякин Валерий
Находит в компьютере рассылки, на сайте президентской почты прикрепляет скан со своей кроваво-красной резолюцией и забивает в рассылку по максимальному количеству адресов – начиная от председателя державного собрания, заканчивая губернатором Чукотки. Идите… идите… идите!.. Как только Интернет оживет…
Секретарь никак не реагирует на самоуправство Зиновия Давыдова, тупо смотрит на него пустыми глазами. Остальная публика, застывшая в деревянных позах, не делает даже этого. Он раскрывает папки одну за другой, отбрасывает в сторону, переходит к другому столу, из рук офицера в пепельно-черном мундире, тупо уставившегося в монитор, выдергивает бумажку с чьей-то пометкой срочно! Это Меморандум, который сочинили перед отлетом Миша и Фридрих. Ничего интересного – завоеватели призывают человечество к безусловной покорности.
Возвращается в президентский кабинет. Осматривается. Под столом валяется приоткрытый дипломат черного цвета. На нем червонного золота надпись: Ядерный чемоданчик. По длинному стеклянному переходу он шагает в другой корпус. Вот, похоже, место для журналистов. Здесь все куда как проще. Застывший в стремительном беге паренек в клетчатой рубашке и джинсах держит в руке большую дурынду. За ним бежит девушка с возмущенно вскинутыми руками. И еще кто-то в черной куртке устремляется к ним, держа правую руку под мышкой. Зиновий заглядывает парню через плечо: что там такое в этой дурынде? Колян! Бута видели сегодня в подземном переходе в сопровождении автоматчиков… Тетка из обслуги узнала его… Следи за вертолетами…
Зиновий движется дальше – вокруг всего комплекса. У входа в сад стоят свирепые охранники, он на ходу сдергивает у одного из них черные очки, напяливает себе на нос и, весело посвистывая, катит по дорожке. Возле выхода из жилой зоны видит несколько фигур. Ха, весьма колоритные и всем известные личности – это главы делегаций. Они окружили дерево, к которому привязан толстый, розовощекий человек в белой куртке и поварском колпаке. Ну, совсем как на чердаке, удивляется он, здесь тоже чинят расправу? Расправа, признаться, не слишком сурова – Казимир Маурай только что швырнул в сторону повара гамбургер. Булка успела раскрошиться, а черная котлета застыла перед самым носом толстяка. Ибрагим Абосяко зачем-то снимает с себя верхнюю одежду. Его темно-коричневое тело обнажено в стадии top-less, и неизвестно, последуют ли за этим прочие стадии. Американская белая тетушка по имени Анабель Полунайт наполняет баллоны водяных пистолетов газированным напитком Sprite, пена застыла у самого горлышка, рядом стоит еще целый ящик этой отравы. Развлекаешься, бормочет себе под нос Зиновий, в то время, как Фридрих и Михаил утюжат Восточное побережье твоей страны…
Он прихватывает ядерный чемоданчик и отправляется на поиски Бута.
Глава XVI. 7 августа, день продолжается
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … голова возбужденной тетеньки:
Страшная катастрофа в Зеленой зоне – две машины, несущиеся на предельной скорости, врезались лоб в лоб. Черный джип Cherokee и «Лада» девятой модели. Вместо автомобилей на месте происшествия остались груды металлолома. Подоспевшие к месту катастрофы полицейские, к своему удивлению, не обнаружили никого из пострадавших, ни одной жертвы, ни пятнышка крови, ничего, напоминающего о водителях или пассажирах!.. Высказывают версию о пришельцах. У нас теперь так – что ни произойдет – все сваливается на злоумышленников, явившихся из космоса…
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …..
Григорий Бут
Федя бежит по каменистым вершинам гор, на нем балахон, как у Свободы на картине Делакруа, и даже грудь так же приоткрыта, только под ногами не баррикады, хотя горы чем-то схожи с баррикадами какой-то своей неопрятностью. Со всех сторон к нему слетаются черные руки, точнее – только ладони, похожие на надутые резиновые перчатки, они не задевают его, летят мимо, а он замечает, что тело его приобретает пышные женские формы, приоткрытая грудь теперь неприлично колышется, бедра грузно трясутся; и он смотрит на бегущую женщину уже со стороны, ведь он не может быть этой женщиной; она все увеличивается в объемах и ростом своим становится пугающе велика, куда девались грациозность и легкость бега; да она просто уродлива, какая-то громадная деревенская девка со щеками и задницей…
Бут висит между небом и землей. Его выбросили из вертолета на скалы Волжского Утеса. Он повис в метрах десяти от прибрежных камней. Вокруг райские места. Хотя люди добрались до рая. В этом потерянном раю мечутся души грешников в виде обезумевших НЛО…
Давыдов напевает вполголоса: зачарованный, околдованный, в поле с ветром кем-то обвенчанный… Речная вода застыла у берега, превратившись в зеркало. Бут в этом зеркале выглядит более реальным, чем Бут, повисший в воздухе. Более уместным внизу, в воде, вроде как плывет, растопырив руки и приоткрыв рот. Более настоящим. Впрочем, и в обычной жизни не всегда понимаешь, где настоящее.
Можно зацепить Бута веревкой, думает Зиновий, и оттащить в сторону, но это рискованно, может кончиться членовредительством. Выбора нет – надо заняться вопросом амортизации.
Обдумывая этот вопрос, он делает движение всем телом и тут же замечает, как дергается отражение Бута в гладкой воде. Тощий Гриша кажется ему толстым нетерпеливым Тимуром. Давыдов слегка качает головой, и толстяк в воде открывает рот и взмахивает рукой. Вся страна превратится в самокатчиков. Нет, лучше уж Бут. Хотя чем же лучше? Хороших президентов не бывает. Так что…
Он не додумывает до конца, что означает это так что, отворачивается от призрачного Анти-Бута-Мосолапова и приступает к реализации намеченного плана. На тележке, прицепленной к велосипеду, он начинает возить из соседнего поселка всякое старое барахло – матрасы, подушки, пустые картонные коробки и детские мягкие игрушки. Делает несколько рейсов. Сооружает под Бутом высокий курган, собирает прибрежный мусор – пластиковые коробки и бутылки, огрызки пенопласта и поролона. Он просто очищает планету от мусора. У него впереди целая вечность. А начало положено здесь – у высокого волжского утеса. Возможно, где-то далеко в этот момент еще кто-то падает с неба. Он еще успеет и туда. Так что статус Бута не имеет значения.
Да, он не сможет один очистить планету и за тысячу лет, но все-таки когда человек один, он силен, ему никто не мешает, он сам по себе. Может быть, никто не будет больше ходить по этой планете эту тысячу лет. Но если вдруг кто-то появится – пусть хоть и один-единственный, – он обнаружит планету чистой, хотя бы местами, хотя бы там, где кого-то выбросили из вертолета.
Он спускается к реке, идет по песку. Стеклянная гладь воды опустела – не видно ни Тимура Мосолапова, ни Григория Бута. Давыдов разувается и осторожно входит в воду. Вода будто масло принимает его, обжимая ноги и не растекаясь.
А в это время из-за гор появляется громадная девка со щеками и задницей. Мона Лиза Анаконда. Она взбирается на утес, останавливается под Бутом, поднимает свою корявую лапу и пальцами тянется к зависшему в воздухе Грише. Вот незадача, думает, сидя перед своим аквариумом, Федя, надо ее устранить, как бы не натворила чего. Почему все в мире стоит, а она движется? Ага, Мона Лиза еще слишком маленькая…
Едва Мона Лиза прикасается к Буту, тишина резко опрокидывается – отваливается невидимый затык, и поток звуков хлещет наружу! Зашуршало! Загудело! Зачирикало! Замурлыкало! С небес нисходит пронзительный скрежет и чей-то глубокий вздох. Ушей Давыдова достигает настойчивый писк из кармана. Он достает проснувшуюся дуреху и видит на дисплее пляску кроваво-пожарных букв. XY vs XN. Xлам Yдаленных против Xлама Nаделенных. Где Y N. Схватка завершилась…
Ожившие волны с грохотом обрушиваются на скалы, сильный порыв ветра подхватывает мусор, разложенный прямо под Бутом, раскидывает картонные коробки, поднимает в воздух поролон и пенопласт. Бут срывается с невидимого крючка и падает в ладонь великанши в грязном сарафане с нестираемой надписью Kiss me, Гриша.
Из смятого картонного ящика вываливаются старые елочные игрушки: картонные зайцы, русалки, олени, поделки из папье-маше, серпантин, конфетти, хлопушки. Приоткрывается ядерный чемоданчик, брошенный Зиной рядом с велосипедом, оттуда выскакивает пепельно-серая крыса Рита, задирает вверх голову, и в следующий миг уже карабкается по сарафану, все выше и выше, навстречу своему повелителю…
Мона Лиза чуть встряхивает бывшего президента России, словно очищая от пыли, делает гигантский шаг, ступает в реку, усаживает Бута на палубу плывущей мимо утеса длинной самоходной баржи, похожей на пенал, набитый утилем – картонными коробками и старыми автомобилями, отправленными на переплавку. Гриша соскакивает с гигантской ладони и резво бежит по палубе, вдоль ряда ржавых Жигулей, дергая ручки, и наконец забивается в какой-то фургон. А по руке Моны Лизы, будто по гигантскому мосту, за Бутом несется серый комочек – миниатюрная крыса. Мона страшным голосом визжит при виде этой козявки. Сухогруз вторит ей тревожным гудком.
Зиновий швыряет вслед Буту ядерный чемоданчик. Затем снова спускается к воде и долго моет руки, будто чемоданчик набит был собачьим дерьмом.
А над рекой появляются боевые вертолеты, слышна пулеметная стрельба. Мона Лиза машет в воздухе руками, пытаясь сбить винтокрылую пакость, но вертолеты расходятся в стороны, один за другим, прямо в развороте выпускают в Мону Лизу Анаконду по ракете.
Большая баба вздрагивает, откидывается, минуту стоит, пошатываясь, словно раздумывая о своей горестной судьбе, и, взмахнув руками, всем своим гигантским телом обрушивается в воду. Поднимается огромная волна, вместе с серпантином, картонными зайцами и слониками она накрывает дачные домики…
На месте, где только что стояла Мона, среди всплывших вверх брюхом рыбок качается на волнах чемоданчик…
Нажми на паузу, дружок!
Миша Павлов
Тарелки оживают, начинают вибрировать, раздуваться, принимают какие-то немыслимые формы – морских ежей, мухоморов, жирных гусениц. У некоторых по бокам появляются светящиеся выемки в обрамлении горящих красным пламенем гребешков, у других – что-то вроде банановых гроздей и пучков острых игл. Переливаясь всеми цветами радуги, тарелки медленно сближаются. Павлов ощущает тошноту. Выпитая перед полетом кока-кола просится наружу.
Тарелки сближаются в каком-то фантастическом танце, набрасываются друг на друга, производя движения, недвусмысленно свидетельствующие о том, что вся эта летающая военная техника занялась групповым сексом. Господи, мама годная, шепчет, хватаясь за голову, Павлов, они живые! Лицо у него разом желтеет и плывет, будто сделанное из воска. Он дергается, изо рта бьет мутно-коричневая жидкость. И в тот же момент Павлов чувствует, как сзади в него входит огненное жало…
Тата Кататония
Ну и денек…
Открываю глаза и не сразу соображаю, куда я на этот раз попала? Что происходит? Похоже, я вырубилась в машине! Так? Непонятно – я же на корпоративе совсем не пила. Помню, как будто мы врезаемся в черный джип. Да? А дальше… Ой, хе-хе… Открываю глаза и что же я вижу?! Передо мной ряды эрегированных членов! Жуть! За ними плетки, ошейники, кружевное белье. Растрепанная ворона хлопает надо мной крыльями и каркает во все свое воронье горло! Ага, я уже на том свете, думаю, и все оказывается совсем не так, как ожидалось. Рядом какая-то белая пушистая манда визжит во всю глотку. Думаю, ангел?! Нет, не похоже. В общем, дикое состояние. Я окончательно рехнулась, сейчас поеду в психушку…
Включаю дурочку. Странно – ни одного пропущенного звонка. Время 17.45, 7 августа. Последний раз, когда я смотрела на часы, было 17.40. Удивительно, как я умудрилась за пять минут оказаться в этом борделе. Надо бы позвонить Зине. Но перед этим не мешало бы выпить. Нет ничего лучше в такой ситуации двойной целлюлозы со льдом.
Под изумленными взглядами каких-то очумевших теток и мужика в черной куртке встаю, одергиваю платье и направляюсь к выходу.
– Ваша ворона, девушка! – кричит мужик мне вслед. – Заберите вашу ворону!..
– Блондинка заберет!..
Итак, надо лезть на чердак. Полагаю, там обрету утраченную уверенность. Потом за дело!
Наш чердак, слава богу, никогда не запирается. Здесь жуткая темень. На длинных проводах болтаются лампочки, они никогда не горят. Давным-давно там натянули веревки для сушки белья, но белье никто не сушит – боятся воров. Не суются сюда без нужды.
Как-то на чердаке неспокойно. Малолетние целлюлозники мечутся. У бочки столпотворение. Вверху, у самой конки, отчаянно бьются пернатые – аж перья летят. Из невидимых нор одна за другой лезут огромные крысы. Определенно все тут впали в безумие.
Что-то быстро меняется в этом мире. Уходит вялость и на смену ей выползает мерцающий драйв. Такое ощущение, что ты попала в кино. Движения убыстряются. Свежая партия пацанов выхлебывает свою баланду и несется куда-то вдаль по чердаку. Слышна чья-то неразборчивая скороговорка. Птицы падают на пол. Крысы сплетаются хвостами и образуют странный клубок. Кто-то большим кирзовым сапогом наступает на узел, сплетенный из крысиных хвостов. Остаются лишь мокрые пятна среди сухого мусора…
Но надо лезть наружу. На крышу. Я чувствую, как меня будто что-то толкает в спину: быстрее, быстрее туда.
Наверх ведет лестница с неровными ступенями и кривыми балясинами. На ступенях – высохшие пятна целлюлозы. Осторожно шагаю под скрип качающихся досок. Крышу венчает огромный деревянный фонарь, высокий, с треугольными окнами. Рядом, почти его касаясь, висит громадная серая дыня. А может, гигантский презерватив. Не разберешь. Эта штука подрагивает и пыхтит. Я почему-то уверена, предназначена она для меня, для исполнения какой-то непонятной пока для меня миссии. Мне надо идти к этой раздувшейся на солнцепеке штуковине. Хотя нет, это не дыня и, увы, не презерватив. Никакой романтики. Это что-то вроде дирижабля, какого-то серого, будто склеенного из картона. Да нет, это осиное гнездо, думаю я, оно внезапно выросло по странной причине и превратилось в дирижабль. Дирижабль светится, призывно мигает огоньками, и я наконец понимаю, что это НЛО. Имаго. По мою душу. Это то, что называют тарелкой. А иногда чайником. У чайника нет ни ручки, ни носика, он сплюснут, как это принято у японцев.
Осторожно крадусь по крыше. Добираюсь до тарелки. Какая-то сила буквально заталкивает меня в открытый люк. В следующий момент осматриваю просторную утробу – здесь мягко и комфортно. К тому же, как я сразу догадываюсь, здесь явно не хватает живого человеческого тела. Вот уютное гнездо. Вот пульт управления. Вот громадный зеркальный шар – в нем видны все окрестные дома – четко, ясно, подробно.
Вижу в этом шаре, как по самому острию крыши катится бочка. Быстро перебирая ногами и размахивая руками, на ней балансирует мой факир. Бочка нервно раскачивается, движется со скрипом, она вот-вот развалится, но мой неутомимый эквилибрист беззаботно улыбается, крайне довольный своим цирковым номером. Он посылает мне воздушные поцелуи, выхватывает откуда-то веер и, продолжая свои невероятные трюки, обмахивается им. Наконец он спрыгивает, бочка катится вниз, срывается с крыши и там, внизу, с треском разлетается на куски. Одет генерал на этот раз в тесное атласное трико, на голове у него колпак, на шее воротник из гофрированной бумаги.
Я дергаю за какой-то рычаг, и мой чайник взмывает в небо.
А там, внизу, на крыше остался мой факир, он машет мне вдогонку рукой, потом отворачивается, заглядывает в темный лаз, ведущий на чердак, изрыгает туда огонь, в этот момент он похож на живой огнемет, он машет веером нд этим проемом, будто над мангалом…
Я вижу, как по охваченной огнем крыше мечутся пацаны. Доктор Некрозов тащит к лестнице толстый рюкзак. Неужели мой генерал сгорит в этом огне? Собственно, не стоит жалеть – генералов много. Хотя мой генерал, я бы сказала, непревзойденный виртуоз… Ну да ладно – пора учиться готовить борщики…
Надо по дороге залететь в Москву, явиться в редакцию самого крутого журнала и так многозначительно сказать главному редактору: а вы знаете, что творится в Самарском регионе? Он просто подскочит: а что такое? Я ему бряк на стол статью – надо будет по дороге написать – черт, я ведь бук свой не захватила, ну, ладно, там и напишу. Он прочитает, начнет изворачиваться, продажная душа:
– Какая еще Корпорация? Вы что – с ума сошли? Да еще сепаратисты у вас какие-то, скопцы, пришельцы. Ну, конечно, только пришельцев нам не хватало! Забирайте и никому не показывайте!
– Убьют? – эдак невинно спрошу я. И тут он понесет… закудахтает… зассыт…
– Не думаю. Но желтый дом вам обеспечен. Там проходят виртуальные игры. Под патронажем администрации президента, к вашему сведению. Ни сепаратистов, ни пришельцев, ни Корпорации. Сплошной позитив. Возрождение Отечества. Традиции. Слава отцов. Новое поколение. Флаг. Гимн. Духовные скрепы.
– Мерзость, – рубану я. – В каждом вонючем сортире ощущается присутствие Администрации! Кстати, а кто у нас нынче президент?
Он отвернется. Промолчит. Но я найду, где взорвать свою бомбу… А куда, собственно, я лечу? Хотя что гадать – вот уже Волга! Высокий утес. Какое-то гигантское чучело в бабском сарафане трясет в воздухе руками, шагает в воду, склоняется над плывущим по реке корытом…
Изображение в моем зеркальном шаре разрастается, и что же я вижу? Старый мошенник Бут спрыгивает с корявой ладони этой чудовищной бабы и оказывается на палубе. Палуба забита всякой рухлядью, картонными коробками, старыми автомобилями. Бут бежит меж рядами ржавых Жигулей, дергает ручки, находит незапертую машину и прячется в каком-то фургоне. Сейчас я тебя достану, рукокрылый ты наш!
А на берегу стоит мой дорогой Зиновий и, опираясь на велосипед, машет вслед уплывающему Буту рукой. Прощается. Как мило. Чердаклы.
Над рекой появляются геликоптеры… Что это?! Стреляют?! Великанша машет в воздухе руками, пытаясь их сбить, но вертолеты уходят в стороны, один за другим, прямо в развороте выпускают в бабищу огненные стрелы. Великанша содрогается всем своим громадным телом, откидывается, медленно оседает и, взмахнув руками, тяжело падает в воду. Поднимается высоченная волна, просто цунами какое-то, накрывает берег, обрушивается на дачный поселок.
Вертолеты делают круг и, развернувшись, выпускают ракеты по плывущей посудине… Но прежде чем ракеты поражают цель, перед моими глазами мелькают кадры скоростного кино, в котором главную роль играю я, Тата Кататония, грузинская шпионка, – с какой-то немыслимой быстротой мой летательный аппарат подлетает к корыту, коршуном падает на списанный хлам, я пулей выскакиваю наружу, рву дверцу автомобиля, ни слова ни говоря, хватаю Бута за шкирку и забрасываю в люк моего неопознанного летающего объекта!
Когда мы снова оказываемся над Волгой, я вижу, как вся эта рухлядь, весь этот хлам вместе с корытом взлетает на воздух. На берегу каменным изваянием застыл Зина Давыдов. Прощай, любовь моего детства, я улетаю…
- Сын рыболова, Саша Панкратов,
- В старшего брата кинул гранату.
- Папа за это готов был убить —
- Чем теперь буду рыбу глушить?
Глава XVII. 8 августа т.г
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … голова портфельного инвестора:
Если в качестве носителей информации использовать фуллереновые магнитные диполи, расположенные на поверхности жесткого диска на расстоянии 5 нм друг от друга, то плотность записи достигнет фантастического значения 4 1012 бит/см2. Реализация подобных устройств даст человечеству невиданное информационное могущество. Например, станет возможным записать содержание всех книг, изданных в мире с момента появления книгопечатания, всего на одну дискету современного формата.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … ….
Валентин Сенотрусов
После вчерашнего корпоратива всю ночь снилась мрачная тень олимпийца за шторой. Проснулся с сокрушительным комплексом вины и обостренным чувством общественного долга. В голове вертится назойливая мысль: надо что-то делать. Неблагодарные сучки. Сколько денег впустую угробил. И после этого – быть добрым? Неприятное ощущение. Как будто внутри поселился кто-то чужой и разрывает на части…
У соседей наверху который день подряд воют собаки. Это становится невыносимым. Когда же муниципальные органы обратят на это внимание. Его сигналы ни до кого не доходят. Он решительно встает, набрасывает пиджак и поднимается по лестнице на этаж выше. Откуда-то плывет густой запах лука, пережаренного с томатной пастой. Останавливается у дверей, прислушивается – тихо. Собачьи завывания исходят явно не отсюда. Поднимается еще на этаж. Потом еще… Обошел весь подъезд, но так и не понял, откуда доносятся завывания, лай, рычание, поскуливание и скрежет. К коим добавились теперь еще дьявольское мычание и тоскливое ржание…
Стоит ли описывать, как долго он искал ключ от замка, перекрывающего выход на чердак, дошел даже до председателя кондоминиума – ключа ни у кого нет; от него просто отмахивались: на чердак лет десять кряду никто не заглядывал. Да и что там делать? Пыль. Грязь. Паутина. Ну, не скажите. Откуда тогда идут все эти животные звуки? С небес обетованных?
Он возвращается домой, откапывает в чулане монтировку, молоток, клещи и поднимается к чердачным дверям. Сбить замок оказалось делом минутным…
На чердаке темнота и… тишина. Затаились! Ага, едва глаза свыклись с полумраком, он начинает различать многочисленные клетки и загоны, обнесенные горбылем и жердями. Вот они, милые – на него уставились несколько пар глаз, поблескивающих слезной жидкостью – грустные коровьи, испуганные телячьи, злобные конские. Да тут целая животноводческая ферма! Но это еще не все – чуть поодаль клетки с выводком собак. Твари молчат, выжидающе наблюдая за ним.
Детали чердачной обстановки сражают его окончательно! Здесь настоящий разделочный цех! Окровавленные деревянные колоды, почерневшие от требухи столы, металлические крюки, на которых висят чьи-то туши, топоры, пилы, огромные тесаки, ряды баков, банок, тазов, мисок, кастрюль. Чем-то все это напоминает подпольный абортариум. Или операционную доктора Менделя.
Твари в клетках нервно реагируют на его передвижения, начинают злобно рычать, но лаять и выть никто из них пока не осмеливается. Собаки совершенно неухоженные, вида бестолкового, породы… Ну какая тут может быть порода? Ни испанского мастиффа, ни немецкого дога, как, впрочем, и китайской чау-чау. Представлен исключительно тип ни разу не чесаного лохматого рыже-пегого бездомного пса, самого распространенного на бескрайних просторах России. Способного беспричинно наброситься и разорвать в клочья подвернувшегося маломобильного газпромовца. В этом ряду, кстати, и тип нашего русского помойного бомжа, этого чучмека чернобыльского, тихого засыпающего креатора, ставшего неотъемлемым элементом русской городской постмодернистской культуры. А за ним идет и отечественный беспризорник, сколь беззащитный на вид, столь и беспощадный в порыве злобного отчаяния. С ними по-хорошему нельзя, чуть почувствуют слабину – заплюют кровавой слюной! А если вырвутся…
Он ходит между клеток, помахивая монтировкой, с уверенным и даже несколько агрессивным видом. Это действует. Они видят такое впервые, но чувствуют в нем хозяина, способного разорвать, расчленить, переработать на колбасу…
Кстати, о колбасах – а это что такое? На длинной лавке аккуратно составлены пластиковые контейнеры – в таких, как известно, перевозят органы-имплантанты. Загружаютв вертолет и вперед – куда-нибудь в районы локальных боевых схваток. Но вот закавыка – на контейнерах странный знак – отпечаток собачьей лапы. Под таким знаком, догадывается он, наши контрабандисты гонят на экспорт органы, извлеченные из тел невинно убиенных малюток. Но ведь не собачьи лапы в них перевозят? Вопрос этот недолго мучает его. Все очень просто – тут замешаны пришельцы. А для толкового пришельца облик бродячей собаки – наиболее удобная форма маскировки. Разве не так? Стаи бродячих собак переполнили улицы наших городов, они обитают даже на военно-морских базах и космодромах. Среди них легко раствориться. Раньше как было? – поймал, ошкурил, на мыло переработал. А теперь? Отряды доблестных догхантеров выбиваются из сил в попытках извести бродячее племя. Но пришельцы знают – что делают. Их подрывная пропаганда множит ряды безродных гуманистов, а государство под страшным моральным давлением вынуждено брать под защиту безумного нечесаного лохматого рыже-пегого пса, вводит бюджетный патронаж над обществами любителей флоры и фауны и в конечном счете пестует своего будущего могильщика…
Собаки рычат уже громче, некоторые начинают беспокойно лаять. Подала свой голос и буренка. Видимо, подошло время кормежки. А может быть, дойки. Надо бы сваливать отсюда – пока не застукали пришельцы. Или тот, кто занимается всем этим животноводством. Он поворачивает к выходу, прикидывая на ходу план дальнейших действий – нельзя же в самом деле оставлять это безобразие без последствий, надо куда-то звонить, требовать ликвидации подпольной зверофермы. Или прикажете дальше терпеть такое?
И тут за спиной раздается странный гул, он оборачивается и видит, как в чердачное оконце, прикрытое козырьком, влетает огненная струя, будто кто-то пустил сюда извне порцию горящего напалма. Вспыхнуло, как от разорвавшейся фугасной бомбы. Оглушительно загудело. Ватный жар упал ему на голову. Чердак заклубился струями белого и черного дыма. Запахло горящим гудроном и жареной говядиной. Ой-ей-ей, он забыл, где выход…
Преследуемый собачьим воем, он кидается в темный проем, ощущая, как волосы на голове начинают тлеть. Успевает заметить: из-под лавки выскакивают здоровенные крысы, в отблесках пламени они кажутся ярко-желтыми, чудовищно страшными. Они несутся за ним. О мои бедные кудри!..
Федя Бабарыкин
Перед ним большой город. Немыслимо высокие небоскребы, в центре экрана возвышаются две высоченные одинаковые башни…
…вытаскивает из пакета горсть чипсов, засовывает в рот…
Несколько тарелок – все, что осталось от непобедимой армады, – вылетает к городу со стороны океана и устремляются в сторону башен-близнецов. Тут же резко темнеет. Поверхность острова дрожит, будто глубоко в недрах начинается сильный пожар, клубы черного дыма валят из люков канализации.
Откуда-то сверху бьет мощный луч света. Сияние его столь ослепительно, что Федя зажмуривает глаза. Вокруг башен образовывается полупрозрачная колонна, похожая на огромный стакан, опрокинутый на город. Здания выглядят теперь совершенно белыми, а лица людей, попадающие в кадр, кажутся гипсовыми масками…
Врезается!!! Сначала одна! Затем другая! Гремят взрывы! Факелы огня и черного дыма поднимаются к небу. Обломки летят во все стороны. Канонада. Падают вниз черные фигурки людей.
Башни накреняются, оседают, тяжелая вышка-антенна проваливается вниз, как бы складываясь, а затем башни одна за другой распадаются, лавиной, сходящей с горы, осыпаются вниз, поднимая тучи густого дыма и пыли, увлекая за собой офисный хлам и людей…
Крики. Бегущая по улице обезумевшая толпа…
И тут начинается дождь. Сначала – легкие капли, затем ливень, и следом – настоящий водопад. Вода бьет о стенки стакана, не проникая внутрь. Из открытого люка выскакивает крылатое существо, следом за ним другое, и вот вся стая гигантских летучих мышей устремляется вверх, образовывая спираль. Странные звуки доносятся оттуда – сквозь тонкий свист пробивается злобное цвирканье, словно вся эта голодная стая бешенным смерчем бросилась в погоню за ускользающей добычей. Ударил град. Федя поспешно натягивает на голову футболку и оглядывается: куда бы смыться? Стой. Жди. Это твой путь. Странное ощущение приходит к нему в этот момент – никого рядом нет, и непонятно, чей голос он слышит. Чей-то повелительный голос. Квинтуплет, выскакивает почему-то в его голове, хотя башен всего лишь две. Так называется конфигурация из пяти звезд, вспоминает он, объединенных в одну.
Вот это зрелище! Ужастик. Подобное он уже когда-то видел, но не помнит, где и когда. Стоп! Это не игра, никаких указателей, анимаций, финтифлюшек обычных. Он протягивает руку прямо в Ворота, вращает пальцем, отматывая назад. Обломки возвращаются вместе с офисной мебелью и людьми. Огонь сжимается и исчезает. Облака пыли и дыма скукоживаются и также исчезают. Из зданий выскакивают тарелки и стремительно отправляются в обратный путь…
Конечно, вы правы, в действительности все было не так. Куда страшнее. А тут мы видим забавы взрослого мужчины, вообразившего себя расшалившимся мальчиком. Впрочем, не всегда понятно, что можно называть действительностью. Даже недавнее прошлое меняется порой до неузнаваемости в чьем-то умелом отображении. Не говоря уже о будущем. Все зависит от выбора точки воздействия.
Тарелки разворачиваются над океаном, намереваясь, вероятно, повторить атаку. Федор протягивает руку через Ворота, настигает одну из тарелок и сбивает простым щелчком, она долго кувыркается в воздухе и начинает падать. Появляется еще несколько тарелок, они разлетаются в стороны по разным направлениям и вновь устремляются к большому городу. Федя хватает мухобойку, подскакивает к экрану-аквариуму и начинает охотиться за черными бескрылыми тварями. Прицельным ударом ему удается сбить еще одну, она падает и пропадает в морской пучине, другие увеличивают скорость, увертываются, резко и часто меняют курс. Федя прыгает перед Воротами, лупит мухобойкой во все стороны, чуть сам не сваливается в океан, рвет ногами провода, время от времени лупит прямо по облакам, а то и выше – прямо по рамке Ворот. Ему кажется, кто-то ойкает и сердито кричит оттуда, из-за рамки: осторожнее ты, черт!..
Его усилия напрасны – сколько он ни машет мухобойкой, ему не удается сбить больше ни одной из этих вертлявых тварей. А ведь еще минуту назад он ощущал себя сверхчеловеком, способным на все, способным мощным энергетическим воздействием отвечать на любые попытки противостоять его воле. Но что-то меняется во всей этой диспозиции помимо его желания, пленка отматывается назад, и все начинается сначала, но теперь по-другому. Вроде бы и герои, и чудовища те же самые, и кричат они те же слова, но это уже совсем иная история – полностью поменялся актерский состав.
Он способен заткнуть пальцем вулкан Эйяфьятлайокудль, вытащить из пучины тонущий круизный лайнер, подобрать прыгнувших от отчаяния за борт, он может изменить орбиту большого астероида, прекратить нашествие саранчи на образцовые кибуцы Израиля, предотвратить очередное наводнение на Дальнем Востоке и пожар в Калифорнии, возвести высоченную дамбу перед АЭС Фукусима-1… Но вот эти прыткие жужелицы…
Федя хватает кресло, поднимает его и наносит удар по Воротам. Кресло вырывается из его рук, улетает вперед и пропадает во тьме. Изображение в прозрачном аквариуме начинает расползаться, будто невидимые грызуны-точильщики объедают его по бокам, вскоре картинка совсем исчезает, и на какое-то время в Воротах остается молочная пустота…
Оторвавшись от Ворот, Федя скачет куда-то за стеклянную перегородку, бросается к ящику со всяким хозяйственным барахлом и лихорадочно роется в нем, а на большом экране рождается другая эпическая картинка – из совсем не скорого будущего. Появляются голубые купола Самарского ж.д. вокзала…
Григорий Бут
В аквариуме-экране голубые купола Самарского ж.д. вокзала. Возвращение бывшего президента Бута, которое, по правде говоря, произойдет лишь через месяцев тридцать после вышеописанных событий. Слышен будет гортанный смех Таты, перекрывающий рев репродукторов. Встречать эту пару явятся все значимые персонажи этой книги: банкир Галошин, Валентин Сенотрусов, мэры крупных городов Самарской области, включая сити-менеджера Ставрополя-Тольятти Илию Учпедгиза, а также несколько отставных генералов. Над голубыми вокзальными куполами восторженно кричать будут галки…
Зиновий стоит в сторонке, не желая, чтобы кто-то его узнал. Рядом с ним мальчик лет десяти, одетый не по сезону, в коротких штанишках и с большими ушами. Они стоят как-то порознь, не замечая друг друга.
Репродукторы захлебываются радостью: Праздник к нам приходит, праздник к нам приходит!.. Григорий Бут, выглядящий весьма авантажно, – в шелковом цилиндре, ондатровой дохе, появляется на выходе из вагона. На его плече сидит серо-пепельная Рита. А вот и Тата в шляпе с километровыми полями… ее распахнутая шуба… ее платье… ее сапожки… Настоящая грузинская шпионка! Но вот что это у нее с животом? Батюшки, да она беременна!
На привокзальной площади гудит Масленица. Горит несуразная соломенная баба, огонь подобрался ей уже к груди, она накренилась и сейчас рухнет, рассыплется, разбросает по площади головешки и искры, но пока еще держится и жалобно смотрит на Бута, ожидая его вмешательства и умоляя о последнем поцелуе.
Бут в этот момент индифферентно думает, что он исцеловал бы всех больших баб на земле, если это им нужно, если они от этого будут счастливы хотя бы на миг. На миг, застывший в вечности. Только ведь он не может. Больше всего на свете он боится утратить обретенное спокойствие. Ему теперь не нужны пилюли, ни белые, ни тем более черные. У него теперь есть кое-что посильнее. Он оборачивается к Тате и спрашивает: ты не озябла, дорогая? Тата, чуть жеманясь, машет на него рукой…
Над площадью кружится снег. Фейерверк! Взмывают в воздух на мини-тарелках куклы-пришельцы, взрываются, расчеркивая небесное пространство пунктирными трассами.
К Зиновию подходит Сенотрусов. Вид у него пришибленный. На лбу и левой щеке коричневые пятна – следы ожогов. На непокрытой голове тают снежинки, от пышных кудрей ничего не осталось. В сторону Таты и Бута он не смотрит. Оп-лядь, говорит Зина, где ты пропадал?
Прошел вот… полный цикл… помотали меня, говорит Сенотрусов, когда начались повальные аресты пришельцев, я вздохнул с облегчением, но, когда пришли за мной, я растерялся… посчитал, что в репрессивные органы пробрались метроиды… гидроиды колониальные…
Зиновий сочувственно кивает.
Ощущаю себя чужим на этом празднике жизни, продолжает Сенотрусов. Он долго и нудно пересказывает свои злоключения, говорит, что морально сломлен и заниматься консалтингом больше не в силах, хотя контора за ним еще числится. И, глядя с опаской на догорающую бабу, добавляет: можешь забирать весь мой бизнес, я мешать не буду. Хорошо, заберу, говорит Давыдов и отворачивается от Сенотрусова.
Из товарных вагонов по деревянным сходням выводят верблюдов, покачивающих горбами – мохнатыми сосисками. Это не обычные верблюды, это морозоустойчивые верблюды с длинной шерстью, полученные от скрещивания с северным оленем. Велика сила современной биотехнологии!
Огромного верблюда, похожего на мамонта – шерсть у него волочится по самой платформе, – оседлал Григорий Бут, он подоткнул под себя шубу, в руках его стек, на ногах короткие унты. За верблюдом Григория Бута следует трехгорбая верблюдица, на которой едут двое детей – мальчик и девочка лет девяти. Это обычные дети. Пришельцы. Как и все остальные два с половиной миллиарда детей на Земле. Если, конечно, статистика дает нам реальную цифру.
Сенотрусов незаметно исчезает, и на его месте появляется Учпедгиз, кунеевский король и новый сити-менеджер Ставрополя-Тольятти. И это удивительно. Воры во власти – такое стало привычным. А вот бомж! К тому же хронический целлюлозник. Такое случилось впервые. На нем костюм, пальто и все как полагается. Только светлые волосы по-прежнему свисают до самых плеч.
Я ж тебя предупреждал, говорит Учпедгиз, снимая и протирая очки, что же ты… такой случай проворонил. Ни у кого таких возможностей не было. Он снова напяливает очки, обводит глазами привокзальную площадь, осматривая толпу, в поисках подтверждения своим словам. И затем совсем тихо, чтобы никто не слышал, недовольно произносит: не хватило тебе елданутости…
ЗИНОВИЙ: А что надо было делать?
УЧПЕДГИЗ: Ну, не знаю. Наверное, то, что ты делать не мог – боялся испачкаться, – а надо было пересилить себя…
Когда я был маленьким, говорит Зиновий, я покорил Джомолунгму – самую высокую вершину Земли. Никто не сказал мне, что я вру, потому что я никогда и никому об этом не рассказывал. Только сейчас это делаю. Я любил мастерить кораблики из обычных деревяшек. Делал леерные ограждения из простых гвоздиков, а из мелких гильз – пушки. Потом гонял свою флотилию по окрестным лужам. Лет в двенадцать я испытал первый настоящий стыд. Дед привез на самосвале опилки и вывалил в огороде за сараем. Гора опилок была мягкой и пахла смолой. Я сразу же принялся прокладывать горные дороги, продвигался по ним на деревянных чурочках. Это была моя танковая армия. Там, на самом верху, ждала меня Манька-затетеха, замурованная марсианами в пещере…
Вообще-то Манька-затетеха жила от нас дома через два и освобождать ее не было никакой необходимости. Да и затетехой она не была, просто все время молчала и улыбалась. Мне она казалась страшно умной, но ее прозвали затетехой, раз она была не такая, как все.
Путешествия мои по горным дорогам продолжались недолго. Пришел дед и сказал: хватит, уже не маленький, займись делом. Мне стало стыдно. Я бросил чурочки и ушел в дом. Занялся делом. Но вот каким – сейчас хоть убей – не помню. А эту гору опилок я вспоминал потом всю жизнь. Но вернуться к ней так и не смог. Конечно, при желании можно и сейчас найти гору опилок, но ты только представь: сорокапятилетний мужик возится с чурочками! Дед точно мне уже ничего не скажет, но ведь и другие не поймут…
Я пойму, говорит мальчик с большими ушами.
Караван останавливается. Григорий Бут обращается к толпе с короткой речью. Он построит в Горе у Пескалинского Взвоза алмазную фабрику. Он знает теперь, как превратит импактиты в маленькие черные бусинки. Он будет использовать фуллереновые технологии, они открывают просто сказочные возможности, позволят сосредоточить в сверхтвердых алмазах невероятное количество информации. Ведь что сдерживает человека в его дальнейшем развитии? Правильно! Ограниченные возможности его мозга. Мы ведь не хотим, чтобы нами правили ожившие компьютеры, даже если они будут внешне похожи на людей. А раз так, придется всем нам глотать алмазы. Такая вот программа чипизации. Проглотил – и готово, ты интеллектуальный гигант. Впрочем, не только интеллектуальный. Тебе будет подвластно и время, и расстояния, и прошлое, и будущее, и глубины океанские, и космические дали.
Своими планами Григорий Бут охотно делится со всеми. Но не все верят ему. Даже Тата немного сомневается, но прячет сомнения внутри. Слишком развиты в нашем обществе всякие предубеждения.
Конечно, человек смешон в своих потугах быть центром Вселенной. И не только потому, что в запредельных космических далях может существовать нечто иное, более значимое. Нечто иное, более значимое может существовать прямо тут, рядом с человеком – то, чего он не замечает, о чем не догадывается. Иная мысль иного контекста, вне человеческого разумения, вне так называемой логики и вне линейного развития. Чтобы это иное почувствовать, надо самому стать иным, отказаться от здравого смысла, отказаться от логики, от всего утилитарного, от разрушительного прогресса, перестать руководствоваться коллективным разумом, коллективными стереотипами. Ничего человеческого. Никаких норм. Никаких правил, законов, морали, религии, инструментов канализации…
Однако оставим эти несвоевременные рассуждения. Просто поверим: у Григория Бута получится! Хотя и не скоро. Придет она, его алмазная революция, но, как всегда, братцы мои, идеал достижим на путанных путях-дорожках, пройдут они через грандиозную задницу. А как вы хотели? Но это уже в самом конечном конце.
Что ж, на этом попрощаемся с Григорием Ивановичем и его верной спутницей Татой Кататонией…
Федя Бабарыкин
Он возвращается бегом, весь всклокоченный, с топором в руках. Поднимает топор и… Он не видит большого города, не видит океана, и тарелок – ни одной. Он видит площадку перед пещерой. Толпятся люди в сером, в полувоенном, в масках, с костылями и лысыми черепами. У проселочной дороги велосипеды, коляски, носилки. Незнакомые лица.
На асфальтовой дорожке, только что проложенной у пещеры, стоит осунувшийся Шандор Тимай, потерявший свою волшебную должность. Тут же несколько одряхлевших генералов, покинувших Корпорацию. Блестят на солнце голые черепа, некоторые лишены основных предметов одежды, кто-то top-less, а кто-то совсем без ничего. Некоторые держат в руках тяжелые кирки, другие – отбойные молотки, третьи – рыболовные пешни. Судя по крикам, известный фармацевт-целитель всучил им дефектную ведомость и зарулил их сюда. Обнадежил. Обещал идеальные органы и почти не изношенные части тела. И хотя внешний вид этих людей не внушает страха, настроены они решительно. Кто-то в этой сердитой толпе уже отжил свое, но не желает с этим смириться. Кто-то вернулся после клинической смерти, проделав для этого путь туда и обратно по светящемуся спиралевидному тоннелю, успев, однако, увидеть ангельски добрые лица. Человеческого в них осталась только оболочка.
– Бабарыкин, выходи! Нам нужны твои органы!
Из дубового редколесья показывается группа подростков в изодранной одежде, со следами побоев на лице, за ними появляются еще крепкие, но довольно потрепанные мужики в изодранном камуфляже, с перебинтованными головами. С перекошенными синими лицами. У них в руках топоры, арматура, электрошокеры, за плечами у некоторых огнеметы, прихваченные с самарского полувоенного склада. Шагают не в ногу, шаркая бутсами по заросшему травой пустырю: чип-хлип-чип-хлип. Юный толстяк на ходу придерживает рукой тюбетейку, похоже, это Жеребец, за ним следуют Фуфлыга, Гегемон, Карантин и другие чувырлы; они идут вяло, без азарта, поскольку не ощущают уже ни свою, ни чужую жизнь. За ними бежит стая ни разу не чесанных лохматых рыже-пегих бездомных псов, столь распространенных на бескрайних просторах России. Изгнанная из Самары орда направляется через плотину к Волжскому Утесу, но по пути делает незапланированный крюк и появляется здесь, в районе Пескалинского Взвоза. В этой разноликой орде несколько чумазых метростроевцев и даже один инженер-конструктор ЦБСК. Невдалеке за толпой останавливается грузовик-фургон. На бортах грузовика странные обозначения – белые собачьи лапы на темно-сером фоне.
Толпа неспокойна. Кое-кто из самых активных рыщет по кустам, видимо, отыскивая ход в пещеру. Из кабины грузовика вылезает водитель – это фокусник-генерал, он же таинственный олимпиец, он же специалист по бесследным пропажам. Облачен он все в то же великолепное обмундирование, но, по правде говоря, местами уже превратившееся в лохмотья. Генерал отсчитывает несколько шагов вверх от дорожки и показывает рукою: рыть здесь.
Федя, сидящий пред Воротами, тщательно прицеливается и сбивает щелбаном в аквариуме генеральский грузовик. Машина падает под откос, к ней бросается наш олимпиец, Федя поднимает мухобойку и через Ворота пытается пришлепнуть генерала, но тот прытко увертывается и бежит вверх по горе…
Совсем низко со стороны Волги появляются тарелки, разных размеров и форм, разного цвета и скорости перемещения, они вислобрюхи, тяжело передвигаются в воздухе, словно идут косяком на нерест. Через расширяющиеся прямо на глазах шланг-гузки из тарелок вываливается наружу всякая мелкая дрянь, похожая на чайную посуду: блюдца, ситечки, чашки, они разлетаются над прудами и лесом. При появлении тарелок кое-кто из толпы бросается наутек, но большинство замирает на месте и, задрав головы, ждет, что последует дальше.
Из чрева самой брюхатой тарелки вываливается огромный торт «Прага», облитый темным шоколадом. Он не успевает еще долететь до земли, а внизу уже разгорается побоище за право обладания этим богатством, топчут тех, кто слабее, изможденнее, тех, кто и так бы не выжил…
Преследуемый Фединой мухобойкой, фокусник-генерал в своих все еще прекрасных лохмотьях, пригибаясь, озираясь и вжимая голову в плечи, бежит на пригорок, заворачивает за бугор и прыгает в огромную нору. И тут же следом за ним, в эту же черную дыру, вибрируя и издавая какие-то чавкающие звуки, падает тарелка. Следом за ней, разворачиваясь в полете, летят остальные тарелки, одна за другой падают в ту же яму и зарываются в землю…
Из-за холмов выползают несколько тяжелых танков. Точно таких же, что были под Прохоровкой, и может быть, именно тех, которые Федя утопил в болоте. Раздаются пушечные выстрелы. Стены его бункера трясутся, с полок падают вещи. Из-под Ворот выскакивает розовая крыса. Но он не крыса, он не боится – Федя приподнимает асфальтовую дорожку над землей и зашвыривает ее вместе со всей этой несчастной толпой, вместе с танками и землеройным инструментом прямо в болото.
А потом поднимает топор и бьет им по прозрачному кубу, по Воротам, по рамке… потом еще… и еще раз… Изображение скачет, брызги летят во все стороны! Мелькают эпизоды из прошлого и будущего, то, что он видел, и то, что увидеть не успел. Режиссер выбегает на сцену. Что кричит он? Он кричит, размахивая руками: Еще раз! Еще раз! Попробуем по-другому! Перемотайте к началу! Пленка старая! Совсем истерлась!..
Разносит все к чертовой матери. Наконец экран пропадает, из темноты появляется желтая, светящаяся голова человека, с изумлением рассматривающего Федора. Эта голова… она за рамкой Ворот… она живая, плотная, настоящая… Ты чего разбушевался?! – подергивается в ярости голова. – Это же сетевая военно-спортивная игра «Орленок»! Ты что, совсем обезумел?! Это Сеть! Сеть! Здесь в реале ни одного трупа!!! Сплошной позитив.
Но Бабарыкин уже не способен оценивать, что перед ним реально, что нет, он бьет по голове топором… Голова рассыпается с треском… на мелкие кусочки… на пазлы…
Перед ним лишь бетонная стена с узким проходом, едва различимым в свете далекого дня. Медленно, сначала нерешительно, потом все смелее он шагает вверх по бетонным ступенькам. Его взгляд прикован к тому, что там, наверху. Он не смотрит назад. Не видит, как за ним вспыхивает светящийся аквариум. Ворота там, за его спиной, вновь оживают…
Он поднимается на вершину горы. Несколько месяцев он не покидал подземелья. И теперь ему кажется, что заточение растянулось на долгие годы, у Ворот прошла целая жизнь, словно кем-то придуманная, очень странная, быстрая жизнь. За это короткое лето в нем без всякой последовательности поменялось несколько сущностей – от стареющего орангутанга до четырехлетнего малыша…
Невдалеке пыхтит допотопный паровозик, будто там снимают исторический фильм. Внизу грязная земля и грубый человеческий мир, ощутимый, предметный, реальный. У подножья разноцветными крышами разбегаются ряды дачных строений. Ниже, под дорогой, – заросший пруд. Дальше – луг с темными пятнами вековечных дубов. Еще дальше, у Волги, – тесной кучей сбились коттеджи. Перед ними – трасса и крохотные автомобили. За рекой Жигули. И что-то, там за ними, в тумане – неясное, колышущееся… исполинское… машет ему рукой… Это завтрашний умытый, солнечный день… Федя видит его ровно секунду, туман пропадает, а вместе с ним и золотое мерцание…
Глава XVIII. День икс
Зиновий Давыдов
Жаркий июльский полдень. Только что пролился короткий дождь, в мокром асфальте отражаются солнечные блики. По улице неторопливо бредет Зиновий Давыдов. Он ощущает себя в этот день не то ребенком, не то инопланетянином, впервые появившимся в этих местах. Ну, по крайней мере, пытается настроить себя на этот лад – будто это единственный, последний, самый яркий день в его жизни. И надо впитать в себя все – каждую мелочь, каждый взгляд, каждую улыбку, все, что вокруг, все, что предназначено только ему. Он пытается теперь жить так постоянно…
Он идет по улице Мира, которую пересекает улица Войны (она называлась когда-то Советской). Перекресток этих двух улиц так и именуют теперь – Войны и Мира.
Он останавливается у витрины торгового центра «Кешью» – высокой стеклянной стены. За стеклом ряды телевизоров самой разной конфигурации – от миниатюрных до гигантских. На горящих экранах репортаж – в Москве под высокими кремлевскими сводами проходит инаугурация вновь избранного президента Российской Федерации Тимура Мосолапова. Зиновий не хочет этого видеть. Не хочет даже думать об этом. Но чья-то физиономия на экране заставляет его притормозить. Кажется, пропал этот день, вздыхает он.
Зал заполнен плотными рядами высокого столичного люда, женщинами, одетыми строго и подчеркнуто скромно, с минимальным количеством бриллиантов; множеством генералов, одетых в немыслимые по покрою и расцветке мундиры – шарфы, горжеты, протазаны, галуны, золотое шитье в виде гирлянд из дубовых и лавровых листьев; белые плюмажи на шляпах; золотая канитель и пряжа на красной суконной основе; круглые поля эполет, оплетенных двойными рядами крученого золотого жгута. (Кажется, где-то мы это уже видели.) Великосветская толпа вытянулась вдоль красной дорожки, по которой катят коляску великого человека. Он настолько велик, что едва умещается в специально изготовленном для него кресле. На некоторых экранах он выглядит совсем крохотным. А вот на этом экране, занимающем полстены, – он просто гигант, безразмерный исполин, Тимур-завоеватель. Вдалеке, в самом конце инаугурационного зала, за трибуной висит огромный портрет безвременно погибшего на поле брани президента Михаила Павлова. Портрет забран в тяжелую раму, украшенную черным крепом.
Тимура неспешно, будто в замедленной съемке ввозят по пандусу на трибуну, он кладет руку на плотную брошюру с золотым тиснением, переплетенную в кожу большого эумопса. Мерцают радужным светом уши, светятся волосы на его голове и борода. Оглядываясь назад, на портрет Михаила Павлова, Тимур произносит клятву…
Инаугурация завершается, и Тимура так же медленно увозят по красной дорожке. Толпа почтительно молчит. Затем показывают зал прессы. Он набит битком. К журналистам выходит вице-президент Игорь Некрозов и объявляет: президент занят – он глубоко погружен в мысли о благополучии Отечества. Но я к вашим услугам! На какие-то вопросы нам поможет ответить ближайший помощник президента – он показывает рукой на стоящего скромно в сторонке Фридриха Рюрикова.
Фридрих стоит с закрытыми глазами и, похоже, спит.
Вице-президент говорит о непростой ситуации в стране, о том, что из любого непростого положения есть выход. Он помахивает стетоскопом и произносит: будем лечить! При этом даже не улыбается – тема слишком серьезная. И тут же предлагает перейти к вопросам. После вопросов о планах, вкусах и первоочередных задачах кто-то спрашивает, читал ли Некрозов книгу Валерия Шемякина «Чердаклы» и как бы ее мог прокомментировать. Слишком много трэша, бессвязных фантазий, отвечает вице-президент, много мутных аллюзий. Что касается реальных персон, выведенных в книге, осмелюсь уверить вас, в жизни они не столь карикатурны. Да и ситуация надуманная. Что произошло с Бабарыкиным, спрашивает кто-то, куда он девался? Кто такой Бабарыкин, чуть раздраженно отвечает Некрозов, я не знаю никакого Бабарыкина. Судя по всему, некудышный операционист. Таким место среди удаленных. Впрочем, повторю, никакого Бабарыкина не существует…
Ага, ага, не существует, раздается из кармана Зиновия Давыдова голос его беспокойной дурочки, очень даже существует, активно существует со своей ненаглядной Дашей в коттедже на высоком берегу – настрогали уже роту чебурашек и не думают останавливаться…
Затем вице-президент говорит привычные вещи. Он говорит о бережном отношении к каждому члену общества. Современная наука, с пафосом произносит он, позволяет оказывать своевременную помощь всем нуждающимся. Не вижу ничего дурного в электронных паспортах, говорит он, как их ни называй – чипы, карточки, нано-капсулы, вакцины – не надо устраивать вокруг этого информационные пляски, ведь для любого политика, как и для врача, незыблемым должен быть принцип: не навреди!..
Он говорит что-то о внутренней деколонизации, любви к отечественным осинам и мордовским лагерям, о торжестве свободного духа, о Булгаро-Уйгурском джамаате и спасении гималайского медведя… Он говорит и смотрит в сторону, поднимает глаза куда-то вверх, будто пытается через стены разглядеть отсюда кремлевский чердак. Он видит что-то, невидимое для других. Железную бочку, эмалированный таз, черпак…
Но вот доктор Некрозов исчезает. На экранах появляется кабинет президента Эрэф: все, как в старые добрые времена, – кругом сплошная плазма, мебель с вензелями и позолотой, на полке одноглазый филин… Тимур Мосолапов в инвалидной коляске подкатывает к президентскому столу, устраивается поудобнее, принимает горделивую позу, складывает сцепленные пальцами руки на животе. На нем темно-синий френч с металлическим отливом, на ногах – широченные шузы, скроенные из множества разноцветных лоскутков. Он делает вид, что не замечает камер. Он весь в раздумьях о Родине. Великий отец нации.
Я вот не пойму, вновь раздается голос дурочки, разве никто не замечает сюжетной незавершенности? Почему не прозвучали вопросы о грядущей алмазной революции? Где монсеньор Гучков? Где специальный агент Люся Апперкот? Где папаша Лапшин? – почему о них ни слова? Они что, растворились? Улетели? Бороздят просторы вселенной на картонных тарелках?..
Ой, заткнись, не выдерживает Давыдов, ты меня доконаешь – выброшу на помойку.
Дурочка затихает. Давыдов продолжает глядеть на большой экран. Тимур на экране застывает в глубокой задумчивости. Сидит долго, величественно, не меняя позы, слегка выпятив нижнюю губу и прищурившись. И вдруг вздрагивает и широко распахивает глаза. Пред ним двое детей – мальчик и девочка, очень странного вида. Оба лет восьми, оба в белых халатах. Мальчик с голым черепом, покрытым бородавками, на подбородке какая-то жидкая поросль. У девочки совершенно ангельский вид, она чем-то напоминает кошечку – полуперса Сашу, которую Тимур сжег вместе с обоссанными ею башмаками, – золотисто-рыженькая, мягкая, мурлыкающая, но готовая в любой момент выпустить коготки. Тимур снова закрывает глаза, глубоко вдыхает и выдыхает… Дежурный ортопед, слышит он неестественно писклявый голос, вызывали?
Президент Мосолапов снова открывает глаза, ерзает в коляске, затем открывает рот, собираясь закричать. Но не делает этого, не кричит, это невозможно – не так поймут, нельзя начинать с крика, он не должен показывать свой страх или нервозность, за ним наблюдают миллионы…
Дети в белых халатах подходят к Мосолапову, трогают его за коленку, он сжимается весь в своем кресле на колесах. Тимуру кажется, что за спиной стоит еще кто-то, но посмотреть не решается. Мальчик ставит на стол свой саквояж, девочка складывает рядом с коляской толстые папки одну на другую, маленький доктор становится на эту стопку и наклоняется к толстяку-президенту, открывает саквояж и велит девочке: приступайте! Девочка вынимает из саквояжа стетоскоп, скальпель, пачку горчичников, большой шприц с огромной иглой. Откройте рот, батенька, говорит мальчик, и высуньте посильнее язык. Тимур покорно открывает рот, высовывает язык и чувствует, как этот человечек давит на язык чем-то холодным, может быть, скальпелем. Погодите, погодите, у вас пузырь и боты. Снимайте боты! Да пошевеливайтесь, батенька, что вы как вареный!
Вставайте, дяденька, говорит девочка своим писклявым кукольным голоском, извините, но придется вам снять штанишки и оголить ягодички…
Неужели их кто-то еще видит, думает Давыдов. Нет, это исключено, никто сейчас не видит ни мальчика, ни девочку; это у меня с прежних времен осталась такая способность – видеть больше, чем есть на самом деле. Он беспокойно оборачивается и ищет глазами, у кого бы спросить, видят ли кто-нибудь маленьких лекарей. Перед ним стоит мальчик-ушастик. А, это ты, говорит Давыдов, скажи, ты видишь… э-э-э… Не волнуйся, говорит мальчик, какое это имеет значение – видит кто-нибудь или нет. Главное – что это есть…
Тимур Мосолапов, только что избранный президент все еще великой державы, встает с инвалидной коляски, встает легко, не морщась, на лице его застыла маска покорности и легкого недоумения. Сбрасывает с ног шузы, снимает френч, закатывает рукава рубашки, потом расстегивает ремень, опускает брюки, стягивает зеленые трусы, покрытые узором из золотых жуков, и, придерживая их руками, открячивает толстый зад. Этот зад, эта невыносимо огромная задница заполняет собой весь экран. Она заполняет собою все экраны страны – и миниатюрные, и самые гигантские. От Москвы до самых до окраин. Она, эта грандиозная президентская задница, заполняет собой экраны всего мира.
Не стоило бы тебе смотреть на это, говорит Зиновий, обращаясь к мальчику, зрелище не из самых приятных. Тебе тоже, отвечает тот.
Разве это задница, доносится из кармана Давыдова негромкое ворчание, вот у Моны Лизы была задница так задница…
Совсем неуправляемая стала, сердито говорит Зиновий, выброшу к черту. Не надо, говорит Ушастик, отдай мне.
Экраны гаснут. Зиновий как-то нервно передергивает плечами и идет дальше. Рядом с ним шагает мальчик. Он рассматривает только что обретенную дурочку, находит нужную кнопку и отключает звук. Это было так просто. Зиновий об этом даже не догадывался…
Они идут какое-то время молча. И тут Давыдов по своему обыкновению начинает вспоминать детство, деревню, деда, гору из опилок и Маньку-затетеху… Так никогда по-настоящему я и не путешествовал, вздыхает Зиновий. Да не очень-то и хотелось, говорит он, мне достаточно было географических атласов, настоящих горных вершин я никогда не видел и горных баранов не встречал…
Так надо поехать в деревню, говорит Ушастик, Маньку проведать.
Да? – Давыдов смотрит на него с изумлением. – В самом деле… надо поехать… Поедешь со мной?
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … 2014 г.