Поезд дружбы Тамоников Александр

И вновь Лютый не дал договорить директору:

– Это еще не все! Завтра же ты лично извинишься перед дочерью. Перед всей школой.

– Это уже слишком. Я не стану этого делать.

Лютый выхватил из-за пояса брюк пистолет, приставил его ко лбу Садового.

– А так? Ты хочешь, чтобы я прострелил тебе башку?

– Уберите пистолет.

– Предупреждаю, не уволишь Соколову, не извинишься, я вернусь и положу здесь тебя и эту русскую шлюху! Ты меня понял?

– Понял, – проговорил директор.

Лютый убрал пистолет.

– Моя дочь должна быть отличницей. Ей в Англии учиться. Мне плевать, будут у нее знания или нет. Анна Лютая должна быть примерной отличницей. Иначе я разнесу вашу школу на куски. А ты подумай о себе, а не о Соколовой. Слово свое я всегда держу. Можешь после моего ухода обратиться в полицию, в прокуратуру, куда угодно. И убедишься, что ты по сравнению со мной червь навозный. Я дал тебе свободу, я ее и заберу вместе с жизнью. Запомни, прошли те времена, когда нам диктовали условия москали. Теперь у власти мы, и с нами надо дружить. Завтра я лично приду посмотреть, как ты будешь извиняться перед дочерью, а затем ты покажешь мне приказ об увольнении Соколовой. Я все сказал. До завтра, Садовый.

Лютый спрятал пистолет в брюки, бросил в лицо директору дневник дочери, опрокинул стулья, вышел из кабинета и громко хлопнул дверью. Во дворе он подумал, не ввалить ли Соколовой сразу после уроков, но решил, что не стоит.

«С ней по-свойски поговорит Безобраз, – подумал сотник. – Тот любит тощих баб. Вот пусть и развлечется с ней, перед тем как вывезти из района. Можно и в лес, все равно искать ее никто не станет. Но это решим завтра. А сейчас надо заняться Биглайзеном. Этот пархатый стоматолог бешеные бабки ни за что с нормальных людей дерет. Не место жидам здесь, пусть валят в свой Израиль или в Россию. Их там примут».

Лютый давно положил глаз на большой красивый двухэтажный дом зубного врача. Бандиту было плевать на Биглайзена, на его жену, красавицу Гилу, и четверых их детей. Лютый считал, что заслужил право на беззаконие.

Он достал сотовый телефон, набрал номер главы местной администрации, члена движения «Держава», своего бывшего одноклассника Стаса Палого. Тот получил свою должность благодаря боевой сотне Лютого, которая обеспечила ему победу на выборах. Неважно, что на голосование пришло всего десять процентов избирателей. Главное в том, что они проголосовали правильно, именно так, как надо.

– Да?! – ответил Палый.

– Привет, Стас!

– Влас? У меня почему-то незнакомый номер высветился.

– Я не со своей трубки звоню. Что у нас по документам на дом еврея?

– Документы-то готовы, да вот только Биглайзен категорически отказывается подписывать их.

– Другого я, в принципе, и не ожидал. Все же продавать такой дом за десять тысяч долларов, которые ты все равно не получишь, было бы глупо. А еврей не дурак. Ты вот что, Стас, пришли-ка к нему домой своего нотариуса где-то часов в одиннадцать вечера. До этого я решу вопрос с Биглайзеном. Нотариусу останется только заверить подписи.

– Нотариуса я пришлю, Влас, да вот только с утра Биглайзен такой шум поднимет, что и твое положение не поможет отмазаться.

– Никакого шума не будет. Это я гарантирую.

– Хорошо.

– И еще вот что. Директор школы номер три должен завтра уволить Соколову.

– С чего бы это? У нас не хватает учителей.

– Это не повод, чтобы держать в школах москалей. Пусть ищет своих. Я хочу попросить тебя позвонить Садовому.

– Что сказать ему?

– Увольнение Соколовой – дело политическое. Это обычная страховка, я уже говорил с ним, но твое слово не помешает.

– Развернулся ты не на шутку, Влас!

– Тебе неплохо сидится в кресле главы администрации?

– Неплохо.

– Будешь делать, что скажу, станешь депутатом. Да не местной рады, а верховной. Сейчас страной правим мы и наведем в ней должный порядок, который хотели установить наши предки. Ведь твой дед тоже у немцев служил?

– Да, в сорок седьмом году его расстреляли энкавэдэшники.

– Вот видишь! Мы продолжим дело дедов, не забывая и о себе.

– Согласен.

– Давай, глава, работай. Нотариус пусть подъедет по-тихому на своей тачке, но встанет в соседнем переулке и до усадьбы Биглайзена пройдется пешком. Понял?

– Так и будет, Влас! Когда встретимся?

– Встретимся. На днях не получится, я послезавтра свалю из поселка, а вот новоселье отметим обязательно.

– На восток поедешь?

– Да. Ведь сейчас в тех местах решается судьба страны. Мы должны быть там, где враг пытается поднять голову. Наша задача – отрубить ее. Давай, Стас!

– Удачи тебе, Влас!

Лютый отключил телефон, бросил его в карман и пошел домой.

Его встретил Дунич и спросил:

– Как сходил, Влас?

– Нормально. Ты позвони Безобразу, пусть подъедет сюда в девять вечера. После смены не уезжай. Дело есть!

– Понял!

– Тарасу быть на «Ниссане».

– За поселок поедем?

– Нет, но машина будет нужна. Кстати, у тебя вроде старая «Ауди» есть?

– Есть «сотка». Вечная тачка, только на ней уже западло как-то ездить.

– Хочешь вместо нее получить мой «Форд»?

– Конечно. А сколько запросишь за него?

– Твою «сотку».

– Это что, вроде как обмен?

– Ага.

– Но тебе-то какой интерес в этом?

– Узнаешь. «Ауди» у тебя где стоит?

– Во дворе, где ж еще?!

– В восемь часов пойдешь домой, пригонишь ее сюда. Не забудь документы.

– Ладно.

– Она хоть на ходу?

– А то! Говорю же, вечная тачка.

– Вот и хорошо. А сейчас ступай в сторожку.

Олесь Дунич, крайне удивленный внезапным предложением сотника, прошел в здание охраны. Лютый отправился в дом.

Жена занималась с дочерью уроками.

– Анютка! Надо себя хорошо вести. Ты пойми, учительница не хотела тебя обидеть. У нее работа такая – воспитывать вас, – приговаривала она.

Лютый кашлянул.

Женщина испуганно обернулась и сказала:

– Влас? Ты уже вернулся? Я стол накрою.

– Погоди, успеешь. Ты это чему дочь учишь?

– Я пытаюсь убедить Анюту, что она не права, обижаясь на учительницу.

Лютый подошел к столу, поцеловал дочь.

– Анютка, поди-ка поиграй в своей комнате. Нам с мамой поговорить надо.

– Да, папа. – Девочка ушла в комнату.

Как только дверь за дочерью закрылась, Лютый схватил жену за волосы и резко рванул к себе.

От внезапной боли у женщины вырвался вскрик, на глазах выступили слезы.

– Ты что, Влас?

– Я?.. Нет, это ты, сука, что?.. Чему Анну учишь? Чтобы дочь сотника Лютого унижалась перед москалями, кланялась этой вот Соколовой?

– Отпусти, прошу, мне больно.

– Запомни, Дарья, никто в этом поселке даже косо посмотреть на мою дочь не вправе. Ни один человек. Шлюхи Соколовой уже завтра здесь не будет. Утром поведешь Анюту в школу. Директор устроит построение, или как там у них это называется?.. Линейку! Так вот, поведешь дочь прямо к директору и будешь стоять рядом, пока Садовый не извинится перед ней. Публично, на глазах у всех. Я посмотрю на это со стороны. Ты же должна надеть на рукава себе и дочери повязки со знаком «Державы», стоять, гордо подняв голову. Ты поняла меня?

– Но, Влас…

Лютый рванул голову жены вверх. Она вскрикнула.

– Ты поняла меня?

– Да, отпусти!

Лютый разжал хватку и заявил:

– Я за свою дочь весь поселок замордую. А ты, женушка, если не перестанешь портить Анюту, пожалеешь об этом. Не зли меня, а то ведь убью. А сейчас прими душ и в постель! Мне баба нужна.

– Я не смогу, Влас.

– Сможешь.

– Мне плохо, прошу, не сейчас.

– Плохо тебе? Тогда пойди к Марийке и приведи ее сюда. Она не откажет.

– В наш дом проститутку?

– Я сказал, мне нужна баба. Если ты не можешь, значит, другая все сделает.

– Тогда иди к другой! Хоть к Марийке, хоть к Надюхе.

– Это мой дом. Здесь командовать буду я. Что стоишь? Ступай! Либо в душ, либо за шлюхой.

– Хорошо. Я пойду в душ.

– То-то! Обедать после будем.

Женщина ушла из комнаты, Лютый прошел на кухню, достал из холодильника бутылку перцовки. Налил стакан, выпил. Прикурил сигарету.

Тут он услышал шум за спиной и спросил, не оборачиваясь:

– Ты уже все?

– Здравствуй, сын! – раздалось в ответ.

Лютый повернулся.

– Батя? Будь здоров. Заходи, выпьем за встречу.

Отец бандита Данила Петрович прошел к столу, присел на стул. Лютый достал второй стакан, тарелку с нарезанным салом и огурцами, хлеб.

Сын хотел налить отцу, но тот закрыл стакан ладонью и сказал:

– Я не пить с тобой пришел, Влас.

– Ну, как хочешь. – Лютый опрокинул второй стакан, закурил и осведомился:

– Зачем пожаловал, батя? Опять нравоучения читать?

В коридор из ванной вышла жена.

– Ой! Папа, извините.

– В спальню ступай! – приказал Лютый.

Женщина скрылась в комнате.

Данила Петрович отставил стакан, посмотрел на сына и спросил:

– Ты что творишь, Влас? Хозяева из твоей башки все мозги вышибли? Ты кем возомнил себя? Хозяином поселка?

– Батя, ты слова-то подбирай.

– А то что?

– А то… провожу восвояси.

– Ты забыл, кто этот дом построил?

– Скоро заберешь его. Мне он будет без надобности.

– Но покуда ты здесь, отвечай за свои дела.

Лютый скривился.

– Ну и чего ты пристал? Что творю? То же, что и дед, отец твой. Навожу новый порядок. Я, как ты, под москалями жить не буду. Хозяев у меня нет, я сам себе голова. Да и всему поселку. Или ты этого до сих пор не понял?

– На тебя народ смотрит как на последнего бандита.

Лютый повысил голос:

– Народ, говоришь? А что такое народ? Вы все говорите о народе, а где он? Что собой представляет? Или ты за народ считаешь то быдло, которое по соседству живет?

– Не смей так говорить о людях!

– Люди, батя, сейчас на передовой, на войне. А тут быдло бессильное и трусливое.

– И с кем у нас война?

– А то ты не знаешь? От телевизора, поди, не отходишь?

– Со своими же братьями война?

– Экстремисты, москали и те, кто пляшет под их дудку, нам не братья.

– Да, промыли тебе мозги основательно.

– Мне промыли, да? Ладно. Но скажи мне, сколько населения в Гольно?

– Тридцать тысяч.

– Вот! Тридцать тысяч. Пусть двадцать из них составляют бабы, дети, старики, старухи, но десять-то тысяч мужиков, так?

– К чему ты клонишь?

– А к тому, что эти десять тысяч мужиков подчиняются мне и моим людям. А сколько нас? Да трех десятков не наберется. Только быдло, стадо позволит понукать собой какой-то мелкой банде. Почему они не поднимаются против нас? Десять тысяч против тридцати человек?

– Отвечу. Потому и не поднимаются, что за тремя десятками таких, как ты, стоит верховная власть. Потому что под вами и милиция, и прокуратура, и суд. Против вас выступи, так вы собственный поселок, как города на востоке, жечь будете и людей убивать почем зря.

– Все правильно, батя! Поэтому мужики наши и есть обычное стадо, тупые бараны. Ради них мы и освобождаем юго-восточные регионы. Удавим москалей – другая жизнь начнется. Правильная, лучшая. Та, за которую воевал дед.

– Это германский порядок – правильная жизнь?

– Свой, батя, порядок. Национальный. Без чужаков.

– Ладно, насчет этого с тобой говорить бесполезно. Скажи, чего ты на Соколову ополчился? Она Анютке двойку поставила, а ты решил ей отомстить?

– Это мое дело! Москалям и жидам в поселке не жить. Это мое последнее слово. Хватит пустословить. Лучше возьми Анютку да погуляй с ней пару часиков на улице. Мне с женой… побыть надо.

– Ты и Дарью замордовал совсем. Эх, сын, плохо ты кончишь, ох и плохо.

Лютый пьяно рассмеялся.

– Нет, батя, слишком долго жену не видел, так что с этим проблем не будет.

– Смеешься? Смейся, пока весело. Хоть и грех так говорить, но скажу. Хорошо, что мать твоя не дожила до этого безумства. Для нее ты так и остался обычным парнишкой. Власиком, а не бандитом Лютым. – Данила Петрович тяжело вздохнул, позвал внучку и вывел ее из дома.

Сотник направился в спальню.