СССР™ Идиатуллин Шамиль

1 

Отбросивши сказки о чуде,

Отняв у богов небеса,

Простые советские люди

Повсюду творят чудеса.

Василий Лебедев-Кумач

По легенде, реинкарнация СССР началась с того, что на очередном историческом совещании президент Волков завелся и попросил помощника принести телефоны и гаджеты, сданные участниками мероприятия перед его началом. Разложил содержимое двух поддонов перед собой, задумчиво пошвырялся пальчиками, вызвав, наверное, неосознанную панику не у одного министра, громко зачитал разнообразные названия девайсов и довольно однообразные made in, а потом поинтересовался, тряся не то сенсорным смартфоном, не то нетбуком, а вот почему мы такое не делаем. Тут Апанасенко и сказал – якобы неотрепетированно и несогласованно, – что мы можем и куда круче делать, но это очень дорогое удовольствие. Ну, дальше слово за слово – а что такое, нанотехнологии ваши опять? – нет, и не наши, и без модных слов, просто универсальные счетно-переговорные проекционные устройства. Звучит страшновато. А вот у меня эскизы есть. Хм. А применение? Любое. Любопытно. А почему очень дорогое? Потому что надо все развивать в комплексе. С чем? С другими прорывными технологиями. Иначе будет распыление. А не иначе? А не иначе синергия. Чего с чем? Тоже известные разработки: электромобили, водородные и электродвигатели, солнечные батареи, экранопланы повышенной грузоподъемности, малые атомные энергоблоки, в том числе мобильные, замыкание системы жилкомхоза на почти полное самообеспечение. Сказки рассказываете, Всеволод Михайлович. Все это есть в чертежах и опытных образцах. При наличии политической воли идет в серию за два-три года. Что нужно кроме воли и денег? Пять лет покоя. И?.. И всё. Интересно. Остальные условия и обременения мы можем диктовать? Так точно – при соблюдении трех наших. Хорошо. Вот вам условие: строиться не с green field даже, а вообще вдали от любого населенного пункта, чтобы, если рванет у вас чего, без ущерба и позора обойтись, не ближе, чем за двести километров. Да хоть четыреста. Ловлю на слове, четыреста, не в европейской части. Плюс обременение: заведите квоту для депрессивных районов и вымирающих рабочих поселков Сибири и Востока – хорошее обоснование для поддержки будет, программу хоть расшевелим. Землеотвод и особый статус документарно обеспечим, бизнес-план когда сможете подготовить? В течение месяца. Вот вам две недели, сегодня восьмое, двадцать второго жду.

Двадцать второго ноября бизнес-план был утвержден и веером заброшен во все ведомства, от Минфина до Минобороны. Так родился «Союз». Так началась эпоха «союзных» технологий, в течение девятилетия собиравшихся Апанасенко и Рычевым по институтам, КБ и НТЦ – про запас, на всякий неправдоподобный случай.

Во время второй нашей встречи Апанасенко философствовал примерно в таком духе:

– Пока был Советский Союз, империалисты называли его Россией и страшно, наверное, этим гордились. Теперь они дозрели и норовят видеть в России родовые признаки Советского Союза, считая, видимо, это ругательством. Ну давайте поможем им в этом. Не гуртом в прорубь, как всегда, а малыми шажками – хоть чему-то есть смысл у китайских товарищей поучиться. И есть смысл нашими преимуществами воспользоваться – у нас много неосвоенной земли, в том числе в центре страны, надо ее осваивать. Это, конечно, не единственный вариант – в конце концов, можно было бы, как в Японии или у арабов, остров из мусора насыпать. Но это как раз ерунда. Во-первых, на мусоре пусть менты живут, а мы им в училище еще морды били. Во-вторых, остров, как всякая утопия, потонет. А Союз семьдесят лет просуществовал. И мог бы дольше – были объективные предпосылки. Просто деньги кончились. А теперь-то они есть. Будем считать, что у нашего «Союза» дискретное существование. Теперь он возвращается в новом облике и с новыми подарками человечеству.

– А почему новые бренды? – решился спросить я. – Тогда логичнее было бы «Спидолу» восстановить или «Романтику». Поди плохо – мобильный телефон «Агидель» или «Маяк-ноль-ноль-один». Или, скажем, «Жигули» – незанятый же бренд.

– Не дай бог, – сказал Апанасенко очень серьезно. – Алик, вы ведь еще не видели, что мы можем и будем делать? Вот посмотрите и сразу поймете, что такой корабль «Бедой» или просто старыми словами называть никак нельзя.

Я посмотрел: электромобили посмотрел, в фанере и пластике, графические модели мобильных расчетно-коммуникационных центров посмотрел, экранопланы посмотрел. И согласился.

К сожалению, вторая встреча с Апанасенко была не только короткой, но и последней. Поэтому большинство кусочков легенды осталось без героических комментариев. Пусть такими и будут – это даже увлекательней.

По легенде, проект «Советский Союз» развивался в два этапа. Причем второй этап никак не вытекал из первого и стал неприятной неожиданностью для многих отцов-основателей.

Сначала группа товарищей – это я все легенду пересказываю, – имена которых толком неизвестны, выкупила у Российской Федерации авторские права на ряд устойчивых словосочетаний и словоформ. В первую очередь, речь шла о «СССР» и его расшифровках, «Советском Союзе» и вообще термине «советский», который не имел иных трактовок, кроме связанных с советской властью. Причем якобы покупатели долго прыгали и вокруг слова «Союз», а Минфин совместно с Минюстом и РАО, обеспечивавшими сделку, были совсем не против. Но после ряда экспертиз чиновники, шурша зубами, отказали дорогим гостям, рисовавшим на переговорных салфетках совсем уж неприличные суммы. Самые лояльные профессора и доценты с кандидатами встречали идею трейдмаркирования слова «Союз» в отрыве от «Советского» маразматическим смешком и цитатой из Пушкина. Пришлось отступиться, ограничившись жуткими ремарками, вроде «Союз в значении административного, государственного или исторически обусловленного образования, в виде отдельной смысловой единицы или в составе иных слов».

Как это сказалось на приличности наличности, создателям легенды неизвестно. Им зато доподлинно известно, что сумма, полученная за несколько довольно обыкновенных слов на нескольких необыкновенных языках, и помогла России после 1998 года рассчитаться с МВФ за начисто разворованные кредиты.

Соответственно, поначалу сделка диктовалась, что называется, социальной ответственностью. Этот термин, возникший десятилетием позже, обозначает, как известно, благотворительный аукцион, в ходе которого состоятельный симпатяга покупает драное пальто или поколотый силикатный кирпич за деньги, на которые мог бы купить пару «мерсюков». Полученные деньги идут на помощь голодному Поволжью или спасение России из кавказского плена. По крайней мере, так считается.

При этом состоятельному симпатяге ни пальто, ни кирпич на фиг не нужны, и он запросто может отказаться от участия в дурной забаве. Может объяснить это самыми святыми соображениями. Например, тем, что исправно содержит свою часть государства аккуратной и полной выплатой налогов. Симпатяга может даже выделить дополнительные деньги страждущему Поволжью или окавкаженной стране без всякого аукциона и в тройном размере (против заведомой стоимости лота). Спасенья нет: все равно его активы в течение короткого времени перейдут другому симпатяге, а упрямец, не желающий играть в рекомендованные игры, переквалифицируется либо в нищеватого борца с кровавым режимом, либо в швею-моториста, но игра – она на то и игра, чтобы поворачиваться иными гранями и завершаться самым неожиданным счетом. Иногда победитель получает в нос. Иногда он покупает не драное пальто, а бриллиантовые яйца, получая эстетическое удовольствие и повод для остроумных замечаний – и больше ничего, но полагает тем не менее, что поучаствовал в бесконечно социально ответственной операции.

А бывает и совсем неожиданно: чуваку впаривают кирпич, нагло и жестко, как в подворотне. По правилам игры чувак должен либо отбиваться ногами, либо горько говорить мальцу и стоящему за ним жлобу: «Эх вы, а я помочь хотел...» и, подшаркивая, убредать в сторону грязной остановки. А вместо этого чувак весело подмигивает жлобу, треплет по щеке мальца, сует им в засаленные карманы невероятные прессы банкнот и, ласково поглаживая кирпич по шершавой спинке, устремляется с ним к горизонту. Жлоб плюет под ноги и уходит, бурча, за следующим кирпичом, а малец, шмыгая носом, следит, как кирпич в руках чувака потихонечку осыпается и исходит ласковыми лучами, превращаясь не то в жар-птицу, не то в солнышко. И надо бы догнать чувака, требовать доплаты или отбирать такую корову, которая нужна самому. Да не идут почему-то ноги, хотя голова и понимает, что эта жар-птица когда-нибудь ой как сильно клюнет бывшего владельца, а солнышко дотянется не только до ушка, но и прожжет насквозь.

Так вот. Легенда гласит – ну, не гласит, а так, подшептывает, – что Рычеву и Апанасенко, его начальнику, совершенно эти слова, святые и сакральные, не были нужны. Зачем они «Проммашу», начавшемуся с продажи десятка «Тунгусок» внезапным африканским партнерам, с которыми нельзя было связываться официальным структурам, ответственным за военно-техническое сотрудничество? Ни зачем. Но за несколько лет, миновавших с дебютной сделки, «Проммаш» нарастил серьезнейшие обороты (до тридцати процентов российского экспорта оружия) в облюбованной нише, а заодно вперся в соседние – начал, например, поставлять инопартнерам металл, трубы и нефтепродукты. Соответственно, заключать с ним любые, в том числе нелепые, соглашения государству было не западло. С другой стороны, не западло было делать что угодно с предприятием, открыто показывавшим такую норму прибыли. Подумаешь, налоги платит.

В общем, «Проммашу» было поручено выделить казне бабла. В безакцептном порядке списывать деньги тогда уже не было принято, в качестве благотворительности засылать тоже не хотелось – слишком уж сумма была большая. Решили: «А давай ты чего-нибудь купишь?» – «А чего?» – «А чего хочешь. Только нематериальное».

Почему нематериальное, понятно, потому что, с одной стороны, вещественного жалко, с другой – у вещественного есть цена, не твердая, но плавающая вокруг некоей точки, поддающейся вычислению. Соответственно, всегда возможен скандал: этот кирпич столько не стоит, сделка ничтожна, подлежит расторжению, «Проммаш» – ликвидации, а Россия – мировому осуждению. В общем, все как у вычислителей принято.

А за нематериальность можно давать любую цену – хоть грош, хоть миллион. Отгремевший незадолго до этого книжный скандал, в ходе которого за сборник скучных этюдов нескольким скучным чиновникам заплатили по сотне тысяч, это отчетливо продемонстрировал.

Сделка вышла идеальной: Россия, к тому времени почти изможденная попытками покончить с тоталитарным прошлым, наконец списала самые глупые пассивы и закрыла эту ведомость. Теперь она смело могла отвечать на любые упреки европарламентариев и правозащитников: «А совок вы нам зря шьете, не наш он». И таки да, Россия рассчиталась с МВФ – хотя стоимость слов составила не миллиарды и даже не сотни миллионов, да и рассрочка была солидной.

А «Проммаш» получил реальный бренд, поддержанный громкой жесткой историей, всеми державами и пропагандистскими аппаратами, работавшими последние полвека, – да вообще всеми активами, сформированными в ходе новейшей истории. Оставалось только придумать, как этим воспользоваться.

Поначалу выходило, что никак.

А в материализацию чувственных идей по методу Толстого / графа Калиостро никто еще не верил.

Напрасно, как оказалось.

Легенда (да, она длинная) гласит, что волшебные слова болтались на балансе «Проммаша» несколько лет, пока предприятие не придумало стать публичной компанией и не затеяло выпуск ADR не то IPO. В ходе первого же пристрастного аудита выяснилось, какие сокровища таят пещеры финотчетности. Аудиторы немедленно дали понять, что публичная компания не то что владеть – знать таких слов не должна. И вообще, любой инвестор плюнет на «Проммаш» с разворота, как только узнает, во-первых, что предприятие купило вербальную составляющую советского строя, во-вторых, скрывало это, в-третьих, никак этим ресурсом не воспользовалось.

Аудиторы предложили срочно отмежеваться от этих обвинений, а стало быть, и отказаться от наследия. Причем лучше бы не продать кому-нибудь – кто ж купит, и потом, жалко, и потом, шум будет, – а выделить сокровище в «дочку», а ее пусть какой специальный менеджер выкупит – и делает с этой «дочкой» чего захочет.

Специальным менеджером был назначен Рычев, который оказался умным пройдохой, не то что Апанасенко. Он набрал в ЗАО «Союз» толковых евреев во главе с главным евреем Камаловым, которые, ловко перевернув договор, защитили во всяких Роспатентах исключительное право фирмы на коммерческое использование и получение выгоды от простых советских слов, потом составили полный список заводов, газет, пароходов, а также институтов, магазинов и общественных организаций, так или иначе жировавших на светлом, мрачном – всяком, словом, советском прошлом, – и вдарили по ним дубиной народного гнева.

Говорили, что «Союз» за полтора года заработал на отступных полмиллиарда долларов. Говорили, что под нажимом «Союза» несколько сотен компаний и организаций сменили название, несколько десятков, самых упрямых, разорились. Говорили, что именно так была основана ассоциация «Союз Советов», – Рычев предложил самым продвинутым пользователям отсрочку выплат долга в обмен на безболезненное вхождение в созданное «Союзом» некоммерческое объединение, которое позднее все равно превратилось в группу компаний. Говорили, что «Союз» пытался отсудить у стран бывшего СССР и СЭВ долги, настаивая на том, что является если не правопреемником, то агентом развалившейся державы. Говорили, что с некоторыми странами этот фокус прошел. Говорили, что «Союз» наезжал в числе прочего на Евросоюз и Советскую Гавань, требуя авторские проценты за названия, – и получил по соплям. Говорили, что Рычев так и собирался всю жизнь стричь купоны и в нынешнюю стадию вписался нечаянно. Говорили, что «Союз» по чистой случайности проник в Западную Сибирь – и так же случайно возник Союз в его нынешнем виде.

Много чего говорили, в общем.

Я прекрасно понимаю, почему эта легенда возникла и какие цели ее авторы преследовали. И могу сказать, что цель от них ушла – иноходью, на здоровых ногах. Только облако пыли в нос этим авторам.

Если по существу: не скажу, что всё в этих сказках гундеж и провокация. Не всё. Но почти всё. Например, на Евросоюз мы не замахивались. Совгавань сама предложила сотрудничество – относительно недавно. А мы про нее и думать не думали – ёлы-палы, вы на карту посмотрите, на фиг надо про нее думать-то? Про выбивание долгов из постсоветских стран даже я не знаю ничего, кроме нескольких внутрикорпоративных анекдотов, невесть как соотносящихся с реальностью.

Я вообще многого не знаю. И пожалуй, уже не узнаю, обоснованы ли несколько баек, особо популярных у союзного начальства. Например, правда ли, что слова были срочно проданы Апанасенко только потому, что их очень захотели купить китайцы. Или что сделка была задумана только для того, чтобы Апанасенко стал президентом России. И якобы все нацпроекты были задуманы как новая стадия той же операции, и задачей ее было раскрутить Ваховскую ОЭЗ и возвысить Апанасенко.

От этой неосведомленности мне так интересно жить последние годы. Все для меня оказывалось сюрпризом.

И образование Союза в пупе страны.

И печеночная болезнь Волкова, плавно перешедшая в отставку.

И досрочное президентство Апанасенко. И война Союза с Москвой.

2

Споемте эту песню про чудо-чудеса.

Звезда советской славы взошла на небеса.

Николай Палькин

Баранов оказался пионером-героем и волокитчиком-гроссмейстером. Его просили помариновать Рычева три часа. Он раздвинулся почти до четырех. Нам их все равно не хватило – да и пяти не хватило бы, и суток, и месяца. Это если по уму. А если по чести-совести – все, что надо, успели.

Очень не хватало связи. На прошлой неделе на третьей площадке накрылись все рации – то ли партия бракованной была, то ли хантские шаманы пошептали. Я распорядился передать строителям всю аппаратуру, приписанную к дирекции. Это был типичный волюнтаризм, грабли которого нас теперь и пожинали.

А более цивильных средств не существовало в принципе. Ваховский район был красивым белым пятном (размером с три Бельгии) на телекоммуникационной карте родины. Четыре поселка обходились проводной сетью, которую мощно замыкали по четыре телефона в сельсовете (как бы он ни назывался), отделении милиции, больничке и школе. В Средневаховске телефон стоял еще в редакции районной газеты, периодичность выхода которой навела бы на новые идеи Лобачевского. Кроме того, в райцентре формально был интернет. Правда, после визита губернатора Макарова, официально открывшего компьютерный класс в школе и лично сходившего на сайт округа, никто этого интернета больше не видел. В остальных восемнадцати деревнях интерактивность отсутствовала: были телевизоры с полутора каналами (в погожий день) и радиоприемники на одну кнопку. Остальные медиафункции выполняли соседи, лошади и олени.

Сеть предполагалось запустить к концу года. В марте ЗАО «Союзтелеком», на всякий пожарный учрежденное полутора годами раньше, выиграло конкурс на право развернуть в Ваховском районе мобильные сети трех стандартов. Играть пришлось в гордом одиночестве: ни один оператор участвовать в святом деле телефонизации центра России не стал. От полноты чувств «Союзтелеком» к мобильной лицензии присоседил еще пучок разрешений, так что на второй очереди у монополиста была организация телевизионного и радиовещания.

В данный момент исполнительный директор «Союзтелекома» Вячеслав Баранов в рамках цеу, полученных от председателя наблюдательного совета «Союзтелекома» Галиакбара Камалова, четвертый час таскал президента ЗАО «Группа "Союз"» Максима Рычева по стройплощадкам свободной экономической зоны производственного типа «Союз». Максим Рычев по этому поводу, видимо, пребывал в бешенстве, поскольку вполне однозначно просил сначала провезти его на объекты жилстроя. По всем расчетам, природная сдержанность и благоприобретенная интеллигентность не должны были позволить ему донести это бешенство во внятной форме до Вячеслава Баранова, которого глава «Союза» видел в первый раз. Тем сильнее Максим Рычев жаждал насладиться общением с Галиакбаром Камаловым, знакомым и презренным. Вячеслав же Баранов все эти расклады прекрасно знал, оттого где-то внутри себя ржал до боли в животе и трепетал до мозолей на пятках. А Галиакбар Камалов страдал от отсутствия связи и гадал, где же находится любимый начальник и все ли в связи с этим успеется.

Успелось. Федин махнул мне в окно большими пальцами – действительно большими, – как раз в тот момент, когда Леха Егоршев гаркнул: «Едут!» в другое окно (крупный кабинет, имею право). Я судорожно отсигналил Федину, дождался понимающего кивка и поспешно углубился в бумаги. Оттого, дурак, самого интересного не увидел: как Баранов на последнем вираже обходит ускорившегося Рычева, пытается галантно открыть перед ним дверь, а Рычев пытается выбить дверь плечом и ногой, – чтобы обозначить свое недовольство.

В общем, никто не погиб, но «ох» получился громким. Я натурально всполошился, вскинул голову и выковырялся из-за стола здороваться с начальником. Начальник, увидев, что я жив, упитан и погряз в бюрократии, резко остановился. Оправившийся от бортования Баранов попытался прыгнуть ему в спину, но успел извернуться и замысловато выпасть из кабинета.

– Работаешь, значит, – отметил Рычев, оглядываясь.

– Здравствуйте, Мак Саныч! – радостно сказал я, шагая с рукой наперевес.

Я думал, он меня бить начнет – ух как раскочегарился, молодец, Баранов, – но старая школа трех молодых стоит, причем в золоте. Рычев вяло жамкнул мне кисть, продолжая оглядываться, и сказал:

– М-да, хоромы. Молодец.

– Спасибо, Мак Саныч! – воскликнул я, упорно не замечая сложной интонации. – Тяжелое наследие «Запсибкопей», еще не все переделать успели. Ну как вам наше хозяйство? Впечатляет?

– Да как тебе сказать...

– Прямо говорите, на вас же ориентируемся.

– Мне, Алик, нечего прямо говорить, потому что я толком ничего не видел.

– Как – ничего? – удивился я. – Слава!

Слава немедленным чертиком сунулся в дверь.

– Да нет, он-то мне все показал, спасибо, Вячеслав... э...

– Юрьевич, – дуэтом сказали мы с Барановым.

– Вячеслав Юрьевич. Спасибо, и если позволите, мы на минутку...

Баранов растаял за чмокнувшей косяк дверью.

– В смысле – ничего? – продолжал я удивляться. – Я же попросил...

– Я, Алик, за утро на шести котлованах побывал. Незабываемое зрелище, конечно. Но я же просил сразу меня на жилплощадку везти. У тебя подчиненные совсем дебилы, что ли?

– Не, это не подчиненные, – сообщил я, широко улыбаясь. Это я.