Ночная тьма Кристи Агата
— Нет, не вмешаются, — сказала Грета. — Не вмешаются, потому что не будут об этом знать. А когда узнают, то будет поздно. Ты к этому времени втайне женишься на ней.
— Вот, значит, что ты затеяла?
Потом мы обговорили задуманный нами спектакль, так сказать, распланировали мизансцены. Естественно, примерные, учитывая неизбежность импровизации. Грета вернулась в Америку, но мы с ней переписывались. А я продолжал скакать с одной работы на другую. Написал ей про Цыганское подворье и про мое желание его заполучить, на что она ответила: лучшей декорации для романтической истории просто и не придумаешь. Мы скорректировали наши планы так, чтобы моя встреча с Элли произошла именно там. Грете предстояло настроить Элли на боевой лад: покупка дома — непременно в Англии, уход из семьи, как только она станет совершеннолетней.
Дело пошло, Грета оказалась великой мастерицей плести интриги. Я вряд ли сумел бы так лихо все закрутить, но не сомневался, что свою роль сумею сыграть как надо. Я всегда любил кого-нибудь из себя изображать. Вот так все и получилось. Так я и встретился с Элли.
Забавно все это было. Безумно забавно, потому что, конечно, во всех моих действиях всегда был элемент риска — того и гляди, дело сорвется. Особенно меня пугало, что мне придется встретиться с Гретой. Предстояло вести себя так, чтобы ни единым взглядом не выдать себя. Я старался не смотреть на нее. Мы договорились, что самое лучшее — сделать вид, что она мне не нравится, что я ревную к ней Элли. Я играл свою роль без единого промаха. Помню день, когда она приехала к нам. И как однажды мы инсценировали ссору — ссору, которую Элли должна была слышать. Не знаю, не перестарались ли мы. Вроде нет. Иногда я боялся, а вдруг Элли догадается, но, по-моему, она так ничего и не поняла Хотя не знаю. Правда, не знаю. Иногда Элли ставила меня в тупик.
Притвориться влюбленным в нее мне ничего не стоило. Она была такой милой, такой прелестной. Я, правда, иногда ее побаивался, потому что иногда она поступала так, как считала нужным, не предупредив меня. Я и не догадывался, что ей кое-что обо мне известно. Но она любила меня. Да, любила. Порой и мне казалось, что я люблю ее…
Конечно, совсем не так, как Грету. Я был целиком во власти Греты. Она обладала необыкновенной женской притягательностью. Я сходил по ней с ума, с трудом себя сдерживал. Элли же была совсем другой. Но с ней я чувствовал себя счастливым, как ни странно это звучит теперь. Очень счастливым.
Я рассказываю об этом, потому что именно такие мысли посетили меня в тот вечер, когда я вернулся из Америки и был на седьмом небе. Ведь я добился всего, о чем мечтал, несмотря на риск, на опасность, несмотря на то что совершил очередное убийство, в чем откровенно признаюсь!
Да, тут потребовалась хитрость. Не раз меня одолевали сомнения, но я понимал, что никому не догадаться, как мы это проделали. Теперь все страхи были позади, и я шел на Цыганское подворье — совсем как в тот день, когда впервые прочел объявление на стене и отправился поглядеть на руины старого дома. Дорога поднималась вверх, вот и поворот…
И тут я увидел ее. Элли, я хочу сказать. Как только я вышел из-за поворота в том месте, где случались автокатастрофы. Она стояла там же, где стояла тогда, — в тени разлапистой ели. Там же, где стояла в тот раз, когда чуть испугалась, увидев меня, и я испугался, увидев ее. Именно там мы посмотрели друг на друга, а потом я подошел и заговорил с ней, играя роль молодого человека, влюбившегося с первого взгляда. Сыграл вполне удачно. Я же говорю, что из меня вышел бы неплохой актер!
Но сейчас я вовсе не ожидал ее увидеть… Да и как я мог сейчас ее увидеть? Но я ее видел… И она смотрела.., смотрела прямо мне в лицо. Только на этот раз взгляд ее был таким, что мне стало страшно. Очень страшно. Она смотрела так, будто не видела меня. Да, собственно, я ведь знал, что ее там нет. Я знал, что она умерла, — но видел ее. Она умерла, ее тело покоится на кладбище в Соединенных Штатах. И тем не менее она стояла под разлапистой елью и смотрела на меня. Нет, не на меня. У нее был такой вид, будто она ждала меня, и в ее лице светилась любовь — та самая любовь, которую я увидел однажды, когда она, легонько трогая струны, спросила: «О чем ты задумался?», а я вместо ответа сказал: «Почему ты спрашиваешь?» И она ответила: «Ты смотришь на меня так, будто любишь меня». И я произнес какую-то глупость, вроде: «Конечно, я тебя люблю».
Я остановился как вкопанный. Я остановился как вкопанный посреди дороги. Меня била дрожь.
— Элли! — громко позвал я.
Она не двинулась с места. Стояла и смотрела… Смотрела сквозь меня. Вот что напугало меня, потому что я знал, что если хоть на секунду задумаюсь, то пойму, почему она меня не видит, а понимать этого я не хотел. Нет, не хотел. Я был совершенно уверен, что не хочу этого понимать. Она смотрела туда, где я стоял, — и не видела меня. Тогда я бросился бежать. Как последний трус мчался я по дороге туда, где светились огни моего дома, пока не прошел охвативший меня бессмысленный страх. Я одержал победу. Я вернулся домой. Я был охотником, вернувшимся с холмов домой, к той, другой женщине, чья любовь была для меня дороже всего на свете, к необыкновенной женщине, которой я был предан душой и телом.
Теперь мы поженимся и будем жить в нашем доме. Мы получили все, за что боролись! Мы победили… Теперь можно отпустить поводья!
Дверь была не заперта. Я вошел, нарочно громко топая ногами, и прошел прямо в библиотеку. Грета стояла возле окна, поджидая меня. Она была изумительна. Такой изумительной, такой красивой женщины я в своей жизни не видел. Она была Брунгильдой[38], главной из валькирий, с отливающими золотом волосами. Меня буквально одурманил ее аромат, вкус ее кожи… Мы так долго были лишены близости, если не считать коротких встреч в «Капризе».
Я, моряк, возвратившийся с морей домой, в объятья своей единственной. Да, это была одна из самых упоительных минут в моей жизни.
А потом мы вернулись на грешную землю. Я сел, и она протянула мне небольшую пачку писем. Я машинально выбрал из них конверт с американской маркой. Это было письмо от Липпинкота. «Интересно, что в нем, — подумал я, — почему ему захотелось написать мне письмо?»
— Итак, — удовлетворенно и глубоко вздохнула Грета, — нам все-таки удалось.
— День победы настал, — отозвался я.
И мы расхохотались, мы хохотали как безумные. На столе стояло шампанское. Я откупорил его, и мы выпили друг за друга.
— Чудесный у нас дом, — заметил я, оглядевшись. — Он кажется мне сейчас еще красивее, чем раньше. Сэнтоникс… Я ведь не сказал тебе. Сэнтоникс умер.
— О Господи, — вздохнула Грета, — какая жалость! Значит, он и вправду был болен?
— Конечно, болен. Просто мне не хотелось думать об этом всерьез. Я навестил его перед смертью. Грета вздрогнула.
— Я бы не стала этого делать. Он тебе что-нибудь сказал?
— В общем ничего. Сказал только, что я глупец и что мне надо было выбрать другой путь.
— Что это значит — «другой путь»?
— Не знаю, что он имел в виду, — ответил я. — Он, наверное, бредил. Понятия не имею, о чем он говорил.
— Этот дом — превосходный ему памятник, — заметила Грета. — Я думаю, продавать его мы не будем, правда? Я недоумевающе на нее уставился.
— Разумеется. Ты что, думаешь, я захочу жить где-нибудь в другом месте?
— Но не станем же мы жить здесь постоянно, — заупрямилась Грета. — Круглый год. Похоронить себя в такой дыре?
— Но я хочу жить именно здесь. Всегда об этом мечтал.
— Да, конечно. Но, Майк, у нас ведь куча денег. Мы можем поехать куда глаза глядят. Можем объехать хоть всю Европу или отправиться на сафари в Африку. Нас ждут приключения. Мы будем ездить и собирать красивые вещи, картины, например. Можно поехать в Азию. Ты ведь хотел жить полной жизнью?
— Да, конечно… Но мы всякий раз будем возвращаться сюда, ладно?
Меня охватило странное ощущение — странное ощущение, что что-то не так. Я ведь все время только и мечтал о доме и о Грете. Больше мне ничего не было нужно. А ей хотелось кое-чего еще. Я это видел. Она еще только входила во вкус. Начинала хотеть. Начинала понимать, что может иметь то, что хочет. Мною вдруг овладело до того дурное предчувствие, что меня бросило в дрожь.
— Что с тобой, Майк? Ты весь дрожишь. Не простудился ли?
— Дело не в этом, — сказал я.
— Что случилось, Майк?
— Я видел Элли, — ответил я.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Когда я шел по дороге и вышел из-за поворота, то увидел, что она стоит под деревом и смотрит на… Смотрит в мою сторону.
Глаза Греты чуть округлились.
— Не говори глупостей. Тебе показалось.
— Возможно, и показалось. Это ведь Цыганское подворье, тут все что угодно может примерещиться. Элли стояла там, и вид у нее был.., радостный. Как обычно, словно она.., никуда оттуда не уходила и не уйдет.
— Майк! — схватила меня за плечо Грета. — Перестань, Майк. Может, ты выпил лишнего, пока добирался сюда?
— Нет, ну что ты! Я знал, что ты приготовишь для нас шампанское.
— Ладно, забудем Элли и выпьем за нас.
— Это была Элли, — упорствовал я.
— Откуда ей там быть? Может, просто игра света?
— Это была Элли. Она стояла там. Она ждала меня и смотрела на меня. Но не видела. Грета, она меня не видела! — воскликнул я. — И я знаю — почему. Я знаю, почему она меня не видела.
— О чем ты говоришь?
И тогда я впервые произнес это, тихим-тихим шепотом:
— Потому, что это был не я. Меня там не было. Там не было ничего, кроме ночной тьмы. — И со страхом в голосе я выкрикнул:
— «Люди явятся на свет, и одних ждет Счастья свет, а других — Несчастья тьма». Меня, Грета, меня! Ты помнишь, Грета, — продолжал я, — как она сидела вот здесь на диване и тихо напевала эту песню, подыгрывая на гитаре? Помнишь? Ты должна помнить. Темной ночью и чуть свет, — еле слышно запел я, — Люди явятся на свет, а вокруг — ночная тьма. И одних ждет Счастья свет… Как Элли, например. Ее ждал Счастья свет, Грета. А других Несчастья тьма. Вот что всегда знала про меня мать. Она знала, что я рожден для ночной тьмы, для тьмы несчастья. И Сэнтоникс знал… Он знал, что я иду навстречу горькой судьбе. Но могло быть иначе. Одну минуту, всего одну минуту, пока Элли пела эту песню, я мог переломить судьбу и быть счастлив с Элли. И мог бы долго-долго жить с Элли.
— Прекрати выдумывать, — перебила меня Грета. — Вот уж никогда не ожидала, что ты такой трус, Майк. — И она опять затрясла меня за плечо. — Опомнись.
Я смотрел на нее во все глаза.
— Извини, Грета. Что я тут наговорил?
— Тебя, видать, порядком измочалили там, в Штатах. Но ты ведь сделал все как надо, да? Я спрашиваю про финансовые дела.
— Все в порядке, — ответил я. — Наше будущее обеспечено. Наше чудное, восхитительное будущее.
— Странно ты как-то разговариваешь. Интересно, что написал тебе Липпинкот?
Я взял письмо и разорвал конверт. Внутри был только снимок, вырезанный из газеты, причем довольно помятый. Явно побывавший не в одних руках. Я принялся его разглядывать. На снимке была улица. Я сразу узнал эту улицу с величественным зданием на заднем плане. Это была улица в Гамбурге. Навстречу фотографу шли люди, и впереди — парочка. Мы с Гретой. Значит, Липпинкот все знал… Он с самого начала знал, что мы с Гретой знакомы. Кто-то прислал ему вырезку, может, даже без каких-либо подлых намерений. Просто решил, что это довольно забавно: фото мисс Греты Андерсен, прогуливающейся по Гамбургу, в какой-то газете. Липпинкот знал, что я знаком с Гретой. И тут я вспомнил, как он настойчиво расспрашивал меня, знаю ли я или не знаю Грету Андерсен. Я, конечно, сказал, что нет, не знаю, и он понял, что я лгу. Вот с тех пор он и стал относиться ко мне с подозрением.
Мне вдруг стало страшно. Конечно, Липпинкот не мог знать, что я убил Элли. Но заподозрил что-то неладное. Может быть, он даже догадывался, кто убийца.
— Вот, взгляни. — Я протянул ей снимок. — Значит, он знал, что мы были знакомы. Знал с самого начала. Я всегда ненавидел эту старую лису, а он ненавидел тебя. Как только он узнает, что мы решили пожениться, он сразу все поймет. — Но тут я сообразил, что Липпинкот, наверное, уже давно подозревал, что мы собираемся пожениться, как только понял, что мы знакомы. И уж конечно не сомневался, что мы состоим в близких отношениях.
— Майк, да хватит тебе трястись от страха, как угодивший в силок кролик! Вот именно, как кролик! Я обожаю тебя. Я всегда восхищалась тобой. Но сейчас ты меняешься прямо на глазах. Ты всех боишься.
— Не смей так говорить!
— Но это же правда.
— Ночная тьма!
Больше я ни о чем не мог думать. Слова эти засели у меня в голове, и я только и думал о том, что они означают. Ночная тьма. Это значит мрак. Вот почему Элли меня не видела. Я могу видеть мертвых, а мертвые меня не видят, хотя я жив. Они не видят меня, потому что в действительности меня нет. Человека, который любил Элли, больше нет. Он предал самого себя и растворился в ночной тьме. Я опустил голову.
— Ночная тьма, — повторил я.
— Перестань, — завизжала Грета. — Будь мужчиной, Майк. Забудь про глупые суеверные вымыслы!
— Как я могу про них забыть? — упорствовал я. — Я продал свою душу, чтобы заполучить Цыганское подворье, верно? А здесь, оказывается, нас поджидала беда. И Элли, и меня. А может, и тебя.
— О чем ты говоришь?
Я встал. Подошел к ней. Я любил ее. Да, я все еще ее любил, вернее, меня все еще к ней влекло. Любовь, ненависть, влечение — в сущности, разве это не одно и то же? Все три чувства складываются в одно, а потом это одно делится на три. К Элли я никогда не испытывал ненависти, но Грету я ненавидел. Я наслаждался этой ненавистью, я ненавидел ее всем сердцем, которое было переполнено неистовым желанием, и это желание сулило ни с чем не сравнимое удовольствие. Нет, я не мог ждать, пока минует опасность, я не хотел ждать. Я подошел к ней вплотную.
— Грязная стерва! — выкрикнул я. — Проклятая золотоволосая стерва! Тебе тоже грозит беда, Грета. Берегись меня, понятно? Я научился получать удовольствие от убийства. Я радовался в тот день, зная, что Элли упадет с лошади и умрет. Я ликовал в то утро в ожидании смерти, но еще никогда я не предвкушал убийства с таким удовольствием, как сейчас, потому что у него совсем другой привкус. Я хочу не просто знать, что кому-то предстоит умереть от проглоченной за завтраком пилюли. Не просто столкнуть в карьер жалкую полоумную старуху. Я хочу приложить собственные руки.
Вот теперь испугалась Грета. Грета, которой я принадлежал с тех пор, как встретил ее в Гамбурге, ради которой, прикинувшись больным, бросил работу. Чтобы остаться с ней. Да, тогда я принадлежал ей и душой и телом. Но не сейчас. Сейчас я принадлежал только себе. Я уходил в другие владения, к той, о которой мечтал.
Да, Грета испугалась. Мне было страшно приятно видеть ее испуг, и я стиснул руки у нее на горле. Да, даже сейчас, когда я сижу здесь и пишу о своей жизни (должен заметить, что это тоже чрезвычайно приятное занятие), рассказывая, через что мне пришлось пройти, и какие чувства я испытывал, и о чем думал, и как обманывал каждого встречного, — да, даже сейчас, описывая этот момент, я получаю удовольствие. А когда убил Грету, я был поистине счастлив…
Глава 6
Больше рассказывать вроде не о чем. Моя история достигла кульминации. Все, что могло свершиться, свершилось. Долго я сидел один и даже не помню, когда они пришли. И не помню, пришли ли они все вместе… Сидеть там в засаде они явно не могли, потому что тогда мне не дали бы убить Грету. Первым, заметил я, появился сам Бог. Не Господь Бог, конечно, что-то я совсем запутался Я говорю о майоре Филпоте. Мне он всегда нравился. И я ему, по-моему, тоже. Он и вправду был похож на Бога — если бы Бог «был человеком, я хочу сказать, а не каким-то сверхъестественным существом, обитающим где-то в заоблачной выси Майор был человеком справедливым. Справедливым и добрым. Он заботился о природе и людях. Старался всем помогать Чем мог, конечно.
Понятия не имею, что он знал обо мне, а что нет. Помню, как он с любопытством поглядывал на меня на аукционе, когда посоветовал умереть свою радость, сказав, что от нее недалеко и до беды. Интересно, почему именно в тот день он это сказал?
И потом, когда мы очутились там, где на земле лежала куча одежды, оказавшаяся потом Элли в костюме для верховой езды. Интересно, понял ли он прямо тогда или хотя бы заподозрил, что я имею некоторое отношение к случившемуся?
Когда Грета умерла, я, как уже сказал, долго сидел в кресле, уставившись на свой бокал. Он был пустым. Как и я сам. И вокруг была какая-то пустота. Горела только одна лампа в углу, которую зажгли еще мы с Гретой. Она давала мало света, а солнце… Солнце, должно быть, давно зашло. Я сидел и тупо ждал, что будет дальше.
Потом, кажется, начали собираться люди. А может, они пришли все вместе. И, наверное, совсем бесшумно, потому что я поначалу ничего не заметил и не услышал.
Будь рядом Сэнтоникс, он, наверное, сказал бы мне, что делать Но Сэнтоникс умер. И к тому же он избрал другой путь, совсем не тот, что я, поэтому он вряд ли сумел бы мне помочь. По правде говоря, мне уже никто не мог помочь.
В какой-то момент я вдруг заметил доктора Шоу. Он сидел так тихо, что сначала я вообще его не увидел. Он сидел рядом со мной и чего-то ждал. Я потом сообразил, что он, по-видимому, ждет, когда я заговорю.
— Я вернулся домой, — сказал я.
За спиной у него тоже были люди. И они пребывали в ожидании — ждали, наверное, каких-то указаний от доктора Шоу.
— Грета умерла, — сказал я. — Ее я убил. Вы хотите увезти ее тело, верно?
Где-то блеснул свет магниевой вспышки. Должно быть, полиция фотографировала убитую. Доктор Шоу повернулся, сказав кому-то:
— Пока нет.
И снова обернулся ко мне. Наклонившись к нему, я прошептал:
— Сегодня вечером я встретил Элли.
— Вот как? Где?
— На дороге. Она стояла под разлапистой елью. Знаете, в том же месте, где я увидел ее впервые. — И, помолчав, добавил:
— Она меня не видела… Не могла видеть, потому что меня там не было. — Я снова помолчал. — Это меня огорчает. Крайне огорчает.
— В капсуле был цианид. Вы его дали Элли в то утро?
— Это лекарство от сенной лихорадки, — ответил я. — У Элли была аллергия. Утром она всегда принимала одну капсулу, перед тем как ехать верхом. Мы с Гретой начинили пару капсул средством от ос, которое разыскали в сарае, разъединили их, а потом снова соединили половинки так, что ничего не было заметно. Все это мы проделали в «Капризе». Ловко, правда? — И я захохотал. Странный был смех, я сам слышал. Больше похожий на хихиканье. — Вы ведь, когда приходили смотреть ее ногу, проверили все лекарства, которые она принимала, верно? — спросил я. — Снотворное, антиаллергическое… Ничего опасного, верно?
— Верно, — подтвердил доктор Шоу. — Все они были очень мягкого действия.
— Ловко мы все проделали, правда? — спросил я.
— Ловко, но не очень.
— И все же не понимаю, как вы догадались.
— Мы все поняли, когда произошел второй случай — смерть, которую вы не планировали.
— Клодия Хардкасл?
— Да. Она умерла точно так же, как Элли. Упала с лошади на охоте. Клодия никогда не жаловалась на здоровье, а тут она вдруг падает с лошади и умирает. Произошло это на глазах у многих, а поэтому ее почти сразу подняли — и сразу почувствовали запах цианида. Если бы она пролежала, как Элли, на открытом воздухе хотя бы часа два, запах бы улетучился и никаких улик не осталось. Не знаю, каким образом эта капсула попала в руки Клодии. Возможно, вы забыли ее в «Капризе». Клодия иногда заходила в «Каприз». Там обнаружены отпечатки ее пальцев, и там она обронила зажигалку.
— Проявили беспечность! Утомились… Ведь это совсем непросто — запихнуть в маленькую капсулу цианид. А затем я спросил:
— Вы подозревали меня в смерти Элли, верно? Вы все? — оглядел я какие-то фигуры, которые видел словно в тумане. — Все до одного?
— Да, подозревали. Но не были уверены, сумеем ли доказать.
— Вам бы следовало меня предупредить, — упрекнул его я.
— Я не полицейский, — ответил доктор Шоу.
— А кто же вы?
— Врач.
— Мне врач не нужен, — сказал я.
— Это еще неизвестно.
Тогда я посмотрел на Филпота и сказал:
— А вы что здесь делаете? Пришли меня судить, председательствовать на моем процессе?
— Я всего лишь мировой судья[39], — отозвался он. — А сюда пришел как друг.
— Как мой друг? — удивился я.
— Как друг Элли, — ответил он.
Я ничего не понимал. Я вообще ничего не соображал, но казался себе весьма важной персоной. Вокруг меня метались люди. Полиция и врачи. Шоу и сам Филпот, такой почтенный и занятой человек. Вся процедура допроса была настолько сложной, что я вконец запутался. Я очень устал. Последнее время я стал ни с того ни с сего уставать и сразу засыпал…
А люди все приходили и уходили. Самые разные люди: адвокаты, поверенные в делах, еще какой-то юрист и врачи. Несколько врачей. Они меня раздражали своими вопросами, я не хотел им отвечать.
Один из них настойчиво спрашивал меня, хочу ли я чего-нибудь. Я сказал, что хочу. Мне нужно только одно, сказал я: шариковая ручка и побольше бумаги. Я хотел написать, как все произошло, как все случилось. Я хотел объяснить, что я чувствовал, о чем думал. Чем больше я думал о себе, тем больше мне казалось, что это будет интересно всем. Потому что я человек незаурядный. Я по-настоящему яркая личность, совершившая очень дерзкие, недоступные бездарям поступки.
Врачи — или кто-то один из них, — по-видимому, пришли к выводу, что это неплохая мысль.
— Вы ведь всегда даете людям возможность сделать заявление? Верно? — сказал я им — Так почему бы мне не изложить свое заявление в письменной форме? И в один прекрасный день все сумеют его прочесть.
Они предоставили мне такую возможность. Но подолгу я писать не мог. Я быстро уставал. Однажды я услышал, как кто-то произнес — «заниженное чувство ответственности», если я ничего не путаю, как кто-то другой с ним не согласился. Многое можно было услышать. Иногда они забывают, что их слушают. Потом мне пришлось появиться в суде, и я потребовал, чтобы мне принесли мой лучший костюм, потому что хотел произвести хорошее впечатление. Оказалось, за мной уже давно следили. Те новые слуги. По-моему, их нанял и велел следить за мной Липпинкот. Они узнали многое обо мне и Грете. Смешно, но после ее смерти я почему-то о ней почти забыл… После того как я убил ее, она перестала меня интересовать.
Я пытался вернуть себе то необыкновенное ощущение одержанной победы, которое испытывал, когда задушил ее. Но почему-то никак не удавалось…
Однажды совершенно неожиданно ко мне привели мою мать. Она стояла в дверях и смотрела на меня. Вид у нее был не такой тревожный, как обычно. Скорее — грустный. Нам нечего было сказать друг другу.
— Я старалась, Майк, — только и сказала она, — изо всех сил старалась оградить тебя от беды. Но ничего не получилось. Я всегда боялась, что не получится.
— Ладно, мама, не стоит себя казнить. Ты ни в чем не виновата. Я выбрал тот путь, какой хотел.
«Именно это и говорил Сэнтоникс», — вдруг пришло мне в голову. Он тоже боялся за меня. И тоже не смог ничего сделать. Никто не мог ничего сделать, кроме, наверное, меня самого… Не знаю, не убежден. Но время от времени мне приходит на память день, когда Элли спросила у меня: «О чем ты думаешь, когда вот так смотришь на меня?» И я ответил: «Как вот так?» Она сказала: «Будто любишь меня». Наверное, я и вправду любил ее. Мог бы любить. Она была такой ласковой, моя Элли, такой милой. Ее ждал Счастья свет… Главная моя беда, наверное, в том, что я всегда был чересчур жадным. Жадным до всего, а заполучить это все хотел даром, ничем себя не утруждая.
В тот день — помните? — когда я явился в Цыганское подворье и встретил Элли, мы шли по дороге и столкнулись с Эстер. Она велела Элли уехать из Подворья навсегда. Вот тогда мне и пришло в голову платить ей. Я понял, что за деньги она готова на все. И стал давать ей деньги. А она принялась пугать Элли, грозить ей, внушать чувство страха. Я решил, что, если Элли умрет от шока, угрозы сочтут неоспоримой уликой. В тот первый день, теперь я знаю, я уверен, Эстер и в самом деле испугалась. Она испугалась за Элли. Она уговаривала ее уехать, забыть про Цыганское подворье, не иметь со мной ничего общего. Я тогда этого не понял. Не поняла и Элли.
Может, Элли боялась меня? Вполне возможно, сама того не сознавая. Она чувствовала, что ей что-то грозит, знала, что ее поджидает опасность. И Сэнтоникс тоже чувствовал во мне зло, равно как и моя мать. Все трое они, наверное, это угадывали. Элли угадывала, но не придавала этому значения — никогда. Странно, все очень странно. Теперь-то я знаю, что мы были счастливы вдвоем. Да, очень счастливы. Хорошо бы мне тогда это понимать… У каждого есть шанс. Я же свой упустил.
Странно, не правда ли, что я не вспоминаю о Грете?
И даже мой красавец дом мне безразличен. Только Элли… Но с Элли нам больше не суждено встретиться. Я погружен в ночную тьму… Вот и конец моей истории.
«Конец твоего пути предопределен его началом» — так часто говорят. Но что это означает?
С чего же начинается моя история? Надо постараться вспомнить…
Читать бесплатно другие книги:
