Конвейер смерти Прокудин Николай

Глава 13

Билет на войну за свой счет

Потери за последние месяцы вывели из равновесия не только меня. Моральное состояние офицеров и прапорщиков было крайне подавленное. Погибли два командира роты! Ранены два комбата, начальники штабов полка и батальонов (один впоследствии скончался). Ранен замполит роты, два взводных, командир батареи. Убитых солдат набралось больше двух десятков! Как будто какой-то злой рок обрушился на наши бедные головы.

По возвращению в гарнизон полк запил. Пьянка прерывалась только на построения и боевую учебу. Но занятия в основном проводили молодые офицеры. Командир полка перешел в другую дивизию на повышение, начальник штаба лежал в госпитале. Оба замполита не просыхали. Командование взял на себя Губин. Но его активности не хватало. Везде он успеть не мог, да и перед заменой махнул на все рукой.

Подорожник продолжал колобродить. Я сразу и не заметил, как в нем надломился тот стержень, на котором держалось управление большим воинским коллективом.

Утром строились и отправляли солдат на занятия. Кто-то оформлял документацию, кто-то писал рапорта на списание, кто-то обслуживал технику. Штаб полка без чуткого руководства Героя, злобного прессинга с его стороны практически бездействовал. Обнаглели до такой степени, что половина начальников служб не вставали из-за стола больше недели, так и засыпали со стаканом в руке.

— Никифор, сегодня возвращается из госпиталя Степушкин, думаю, надо встретить его, как полагается. Собираемся у нас в комнате. Позови танкистов и артиллеристов, — распорядился комбат.

— Василий Иванович, может, хватит? Я устал и больше не могу! — взмолился я, подняв глаза к небу.

— Если больше не можешь, пей меньше! — хохотнул Чапай. — Надо, комиссар! Надо! Через не могу! Ты думаешь, мне легко? Тоже тяжело! Но я же не жалуюсь. Скриплю зубами и пью эту гадость! Ты, между прочим, можешь все не выпивать, пропускай некоторые тосты.

— А как их пропустишь? Начнутся речи: за замену, за тех, кто погиб, за родных, которые ждут! Помянуть: Светлоокова, Сбитнева, Арамова… Как не выпить? За выздоровление раненых: Ветишина и Калиновского, Ахматова. Не проигнорировать и не уклониться! — простонал я.

— И что ты прелагаешь? Не пить за здоровье ребят и не поминать погибших? — удивился Иваныч.

— Нет, этого не предлагаю. Может, я вовсе не буду присутствовать на вечеринке? Поберегу желудок и печень?

— Нет! Этого я допустить не могу! Я буду подрывать свое здоровье, а ты начнешь его беречь? Без тебя просто пьянка. С замполитом — мероприятие! Даже и думать не моги уклониться! Вот тебе деньги, добавь еще свои и посылай «комсомольца» в дукан за горячительными напитками. Не переживай о здоровье! Если выживем, то дома оно само помаленьку восстановится!

— Витя! Возьми сто двадцать чеков, добавь свою двадцатку, езжай в город и купи спиртное, — распорядился я.

— Почему я? Ну, почему? Кто говорил, что будем воевать, а не подкладывать начальству баб и бегать за бутылками? — негодовал Бугрим.

— Отставить разговорчики, товарищ прапорщик! А не то никогда не станешь при мне старшим прапорщиком! Я и сам измучен застольями. Дай мне спокойно без ругани с комбатом уехать в отпуск. Пьянствуем сегодня в последний раз! И все!

— Завтра опять скажете: и все! И так каждый раз! Почему с меня двадцать чеков?

— Комбат тебя тоже берет на сабантуй.

— Ага, чтоб было кому ночью бежать к работягам за бутылкой. Когда водка закончится. Понятно…

— Не обязательно. Для того и говорю: добавь заранее еще одну двадцатку за свой счет. Чтоб не брать в полку у спекулянтов по сорок чеков.

— Мне комбат и так сороковник должен!

— Это как так? — полюбопытствовал я.

— А так! Сегодня ночью просыпаюсь оттого, что Чапай меня трясет за плечо и говорит: «Витя, вставай, иди за бутылкой. Бери двадцать чеков, добавь, сколько не хватит». Я полез в карман, а Иваныч останавливает: «Не трудись искать! Я там уже взял. Надо найти в другом месте!» Представляешь?!! Достал, гад, из моего кармана двадцать чеков и говорит, что нужно еще добавить. Пришлось пойти к Хмурцеву — занимать.

— Вот, черт! Ну, ладно, не переживай, не обижайся. Вы ж земляки! Когда-нибудь отдаст. Салом или пампушками-галушками! Езжай!

За столами собрались около десяти старших офицеров, я и Бугрим. Компанию разбавили Натальей-"стюардессой" и Элей-одесситкой. Часто произносимые тост за тостом способствовали тому, что люди один за другим исчезали из-за стола. Ослабленный госпиталем Степушкин быстро дошел до кондиции и отправился разрядиться к женщинам. Затем, покачиваясь на нетвердых ногах, ушли артиллеристы и Бугрим. Комбат обнял Наташку и тоже удалился. Танкисты весело переглянулись, и Скворцов громко произнес:

— Ну, мы пошли отдыхать. Элеонора, оставляем тебя под крылышком у комиссара. Хочешь попробовать комиссарского тела? Попробуй! Как-никак будущий Герой Советского Союза! Потом расскажешь, каков он. Это тебе наш подарок, Никифор! — «Бронелобые» рассмеялись и выскочили за дверь.

Мы выпили с девушкой на брудершафт, поцеловались раз-другой, потанцевали.

— Может, я пойду, — насмешливо спросила Элька, но глаза ее говорили, что уходить она никуда не собирается.

— Ты что обалдела? Куда ты собралась идти? Мне доверили заботу о тебе. Начинаю заботиться. До утра.

Я потушил свет и после веселой недолгой возни, мы рухнули в койку. Пружины скрипели и стонали в такт движениям. Одежда быстро оказалась на полу за ненадобностью. Руки нежно и ласково прошлись от груди и ниже живота. Она раздвинула ноги, и мы слились в экстазе. Спиртное не смогло помешать ни скорости, ни энергии плещущей через край. Молодость и задор выплеснулись длинной пулеметной очередью и мощным залпом.

— Дай закурить, — попросила одесситка, тяжело и устало вздыхая.

— Наверное, и сам бы закурил, но нет ничего. Не курю.

Расслабиться и передохнуть не удалось и двух минут. Звук громкой пронзительной сирены заставил выскочить из постели.

— Черт бы их побрал. Час ночи, ни отдыха, ни передышки! Опять что-то случилось! Неужели сбор по тревоге среди ночи? Лежи! Скоро вернусь! Не убегай! — распорядился я и пулей вылетел за дверь, не забыв запереть ее на ключ, чтоб деваха не сбежала спать в свой модуль.

Надевая на ходу китель и застегивая штаны, я добежал до плаца, где строились роты полка. Помощник дежурного выбежал из штаба и крикнул:

— Отбой построению! Нечаянно нажал кто-то на «ревун». Разойтись по казармам! Вот козлы пьяные! Балбесы штабные! Видимо, хулиганил кто-то. Развлекаются от души без Героя.

Я быстро вернулся к себе, открыл дверь, но в комнате стояла подозрительная тишина.

— Эля! Эй! Ты спишь?

В комнате по-прежнему стояла звенящая тишина… Чертовка выбралась через окно, открыв правую створку. Растворилась в темноте, как и не было тут девушки. Остались только запах духов и еще какой-то неуловимый аромат присутствия женщины.

Итак, долгожданный конец войны! Полтора года я ждал этого момента. Перерыв на пятьдесят дней отпуска… В начале грузовой самолет до Ташкента, затем пассажирский авиалайнер и в Сибирь. Далее прокуренный шумный железнодорожный вокзал в Новосибирске. Очутился я здесь, словно в другом мире.

Я вошел в хорошо протопленное купе, снял дубленку и повесил ее на крюк. Мужик, сидевший у окна, бросил на меня оценивающий взгляд и заинтересовался джинсовым костюмом.

— Парень, ты где такую обалденную шмотку купил? Сколько стоит? Ни разу такого фасона не видел.

— Где купил? На «Спинзаре».

— Где-где? Фирменный магазин? Америка? Германия?

— В дукане. В Кабуле. Район такой торговый. В Афгане.

— А чего ты там делал? Дипломат?

— Воевал я. Офицер. В отпуск еду.

— Воюешь? Ну, ты и врать горазд, парень! Какая война? По телеку показывали, что войска вывели оттуда. Вы же там в гарнизонах стояли да дороги строили. Трепач.

— Если ты знаешь лучше меня, пусть будет по-твоему. Еще мы там мечети реставрируем и виноградники сажаем.

— Ну не злись. Что слышал и читал, то и говорю. И потом с фронта так не возвращаются. С войны едут в шинелях и бушлатах, а ты в дубленке стоимостью в мою полугодовую зарплату. И в костюмчике за столько же. Платят хорошо?

— За полтора года в моем полку двумстам бойцам шмотки уже никогда не понадобятся. Погибли… Так-то вот.

— Я с ним серьезно, а он опять про войну болтает! Если бы там столько убивали, то в газетах бы написали! У нас в стране теперь гласность! Правительство нынче народу врать не станет. Горбачев не дозволит!

— Ну, если так, то читай газету «Правда» и не приставай.

Я поднял нижнюю полку, поставил в нишу коробку с магнитофоном «Soni», обтянутую брезентом, сложил сверху одежду и переоделся в спортивный костюм. Ехать целую ночь, а хищный взгляд соседа мне совершенно не нравился. Кто знает, что у него на уме, раз он оценил мое барахлишко в годовую зарплату. Хорошо, что магнитофон не виден под чехлом.

— И все же ответь, много платят? — опять поинтересовался сосед, разглядывая мой спортивный костюм.

— Мало. На еду хватает, а на одежду нужно копить.

— Эк, удивил! У нас вся страна так живет. Чтоб холодильник купить полтора года собираешь рублик к рублику. А шапка в какую цену?

— Мужик, отстань. Я вторые сутки на ногах, хочу подремать. Пожалуйста, будь любезен, веди свою арифметику молча, про себя.

Черт! Скорее бы добраться до дому и выгрузить вещи, не испытывать на себе этих оценивающих взглядов. Кому мы нужны с нашей войной? Хуже всего такая маленькая, необъявленная война.

Отпуск промчался, будто его и не было. Круиз: Сибирь-Одесса-Питер, завершен. Последние недели летели, как гонимые ветром опавшие осенние листья. Впрочем, какой может быть листопад в феврале? Скорее как снежинки… Время незаметно промелькнуло, и я с ужасом ощутил, что мне осталось всего чуть-чуть до отъезда на войну. Добровольное, сознательное возвращение туда, где льется кровь, ежедневно гибнут люди, смерть витает над выжженной землей. Не хочу, а что делать? Я постоянно надеялся: а вдруг чудо произойдет, повезет, и не нужно будет вновь отправляться в Кабул, вдруг наконец-то подписали наградной на Героя, и вместо Афганистана предстоит поездка в Москву, в Кремль.

Но чуда не произошло. Как всегда и бывает в реальной жизни.

Ну, вот и начало пути обратно. Взял билет до Ташкента, попрощался с Мараскановым и скоро брошусь, словно в море со скалы, в пучину боевых действий.

Перед отъездом спустили мы с Игорем оставшиеся деньги в ресторанах Ленинграда. Халдеи, замечая на нас импортные шмотки и слыша разговоры про Афган, несколько раз пытались крупно обсчитать. Наверное, им это несколько раз удалось, так как деньги таяли на глазах.

— Никифор! Ты куда попадаешь на замену? В какой округ? — спросил Игорь.

— Вроде бы в Ленинградский, если что-то не изменится. Еще встретимся.

— Слушай, неудобно за себя просить, но мое личное дело пришло такое, что хоть в дисбат сажай! В служебной карточке четыре выговора от Подорожника и Ошуева и ни одной благодарности. Нет ни аттестации, ни характеристики! Кто мог такую подлость сделать? Не знаешь?

— Игорь! Приеду, разберусь. Вышлю копию наградного, напишу отличные характеристики. Все что смогу — сделаю!

После тридцатиградусных морозов Питера жара в Ташкенте немного обрадовала и удивила. Как быстро человек забывает все на свете. А ведь я за эти годы в Азии привык, что в феврале плюс восемнадцать — нормальное явление.

Солнце стояло в зените, легко одетые люди веселились и беззаботно гуляли по центру современного, красивого города. Девушки были в коротких юбках, улыбчивы и доступны. Но, к сожалению, денег на них уже не было.

Вот он, этот рубеж, отделяющий нас от боевых действий. Грань между миром и войной. Как окно во времени и пространстве. Переступил через него и оказался там, где большинство людей никогда не окажется. Будь оно неладно, это убогое средневековье с его кишлаками, кяризами, дувалами.

На трамвае я доехал до пересыльного пункта. У открытой двери маленького домика галдела очередь возвращающихся отпускников и новичков. Шмотки я бросил у тещи комбата, которая жила в центре Ташкента, и приехал сюда с пустыми руками, в одном выцветшем х/б. Адрес Марии Ивановны мне дал Подорожник, чтобы я завез его посылочку. Благодаря ей два месяца назад я сумел без проблем выехать в Россию. Не ограбили, не избили, не убили, как частенько бывало с отпускниками. Бабуля встретила и проводила.

За полтора года на пересыльном пункте ничего не изменилось. Те же пыльные улицы вокруг, тот же пьяный гвалт в общаге, тот же сарай по приему документов. Иначе это ветхое одноэтажное строение не назовешь. Комната — пять метров на пять, два окошка, но документы принимают лишь в одном. От этого и постоянная очередь. Человек пятьдесят топчется друг за другом, ругаются, травят анекдоты, трезвеют. Некоторые время от времени отделяются от толпы и выбегают за забор поблевать.

Отчего у нас все так убого и неуютно? Ну что за страна! Даже на войну людей отправляют только после того, как они отстоят огромную очередь за талоном на вылет.

Передо мной до заветного окошка оставалось два человека, когда ворота миновала шумная ватага и вломилась в помещение. Ребята громко галдели, были навеселе и радовались жизни. Краем глаза я заметил в толпе Радионова и Баранова. За их спинами раздавался скрипучий голос Марабу.

— Хлопцы! Я вас заждался, очередь подходит! — крикнул я им и объяснил соседям, что занимал еще и на друзей. Ко мне кинулась вся группа с радостными воплями, протягивая пачку документов. Я рассортировал бумажки и когда уже было собрался подавать их кассирше, она неожиданно рявкнула:

— Обед! Открою через два часа! И захлопнула створки окошка.

Черт! Черт! Черт! Ну, невезуха. Проторчать четыре часа в духоте — и такая неудача.

Мандресов сказал стоящим позади меня молодым лейтенантам: «Чтоб никуда не уходили!» — и потянул меня за рукав.

— Никифор Никифорыч! Как я рад встрече! А мы со вчерашнего утра гуляем! Прохлаждаемся, сорим деньгами! — закричал, обнимаясь, Сашка.

— Вы каким образом повстречались? — удивился я.

— Гриша после ранения отдыхал. Я в Афган попал, не отгуляв отпуск за прошлый год, из дома возвращаюсь. Минометчики из командировки. В Ташкентском аэропорту случайно встретились.

Я раздал паспорта, удостоверения личности, отпускные билеты и талоны на самолет. Свои документы засунул на ходу в узкий карман куртки и спросил сослуживцев:

— Какие планы на эти два часа, куда вы меня собираетесь увлечь?

— В кабак! Рядом такой шикарный ресторан на открытом воздухе! Там распрекрасное пиво подают. Поехали! — воскликнул Марабу.

— А очередь?

— Да куда она денется? «Летехи» нас запомнили, а они никуда не отойдут, будут стоять до открытия. Успеем!

— Ну, если близко, тогда поехали. Уговорил.

За забором к компании присоединился стоявший у тополя и подпирающий его огромным телом Афоня. Александров икал, видимо, хватил лишнего. Он молча обнял меня, но сказать ничего не мог, и только глупо и виновато улыбался. Мы подошли к остановке, сели в трамвай, и тут я почувствовал, что чего-то не хватает. Карман какой-то тонкий. Достав из него содержимое, я обнаружил отсутствие удостоверения личности офицера.

Черт! Я вскочил на ноги и принялся рыться в многочисленных карманах. Два наружных — пустые. Два внутренних, два боковых, два кармана штанов, два на ляжках и два на рукавах… Осмотрел для очистки совести все по новой. Но, не на столько же я контужен, чтобы не помнить, куда что положил. Конечно, бывают провалы в памяти, но в этот раз я отчетливо помнил, что документы засунул во внутренний карман. На всякий случай расстегнул ремень и заглянул в брюки. Ничего постороннего там не обнаружил. Только знакомые трусы. Попрыгал на месте, но ничего не упало. Встав на колени, заглянул под сиденье. Документов нет нигде!

— Никифор! Ты чего? — удивленно спросил Марабу. — Тошнит?

— В штаны зачем-то полез. Наверное, что-то потерял, — ухмыльнулся пьяный Афанасий. — Может, «болт» отвалился.

— Пошел к черту! Если бы! Военные перевозочные документы и удостоверение. Как теперь в полк попаду? — огрызнулся я.

— Ну и хрен с ним с Кабулом! — изрек Мандресов. — Сиди на пересылке и жди своего Героя. Отсюда в Москву вызовут, ежели понадобишься. Действительно, чего туда-сюда кататься? Один такой, несмотря на ранение, возвратился и где он теперь? Ни Вовки, ни его вставных зубов. А все могло быть иначе. Это тебе, наверное, знак свыше!

— Напишешь рапорт коменданту, и пусть ищут документы. А ты в Ташкенте холодное пивко попивай, — поддержал его Афоня.

— Нет-нет! Давайте вернемся. Может, найдем? — воскликнул я.

Выйдя на остановке, мы как смогли быстро вернулись обратно. От трамвайных путей до КПП осмотрели и обшарили кусты, траву, бордюры. Ничего! Дошли до заветного окошка — впустую. Дьявол! Как же так? Невезение!

Я случайно бросил взгляд на доску объявлений и прочел еще раз: «Стоимость билета до Кабула — 120 руб., до Кандагара и Шенданта — 150». Эта надпись мне сегодня днем, пока стоял в очереди, мозолила глаза. Вот и сбылось. А я еще про себя насмехался: зачем здесь эти расценки? Не везет так не везет! «В случае утраты талона на самолет перевозка осуществляется за счет пассажира». С ума сойти! Лететь на войну за свой счет! Я порылся в карманах — негусто. Включая заначку из пятидесяти рублей, набралось шестьдесят пять целковых. Эх-ма! Добровольная сдача на фронт откладывается.

— Что «пайсы» не хватает? — спросил насмешливо Мандресов.

— Ерунда! Добавим! — весело пообещал Радионов. — Давай сейчас соберем, сколько нужно и отложим. Иначе загуляем и пропьем, не успеем оглянуться.

Шестьдесят рублей — мелочь для пятерых. Деньги у ребят еще оставались.

— А на какие шиши будем пиво пить? — вопросительно посмотрел я на товарищей.

— Вот это мужской разговор! Давно бы так! Угощаем, — обнял меня за плечо Афоня и, повиснув на мне и Мандресове, повел нас к выходу. — А деньги не откладывай. Лучше пропьем! После кабака разберемся. Если не останется — значит не судьба завтра вернуться в Кабул!

Огромные витражи ресторана отбрасывали во все стороны блики, похожие на солнечных зайчиков. Заведение оказалось довольно солидное, но и для таких как мы, в полевой форме, нашлось местечко на террасе. Тенистые плакучие ивы и легкое дуновение воздуха создавали прекрасную успокаивающую обстановку. После третьей кружки я перестал нервничать и почти забыл о потере документов. Черт с ними, как-нибудь разберемся!

— Никифорыч! А как ты собираешься сесть в самолет? У тебя ведь и удостоверения офицера теперь нет! — спросил Мандресов.

— Сашка! Успокойся, таможня, пограничники и наземные службы проверяют только загранпаспорт.

Паспорт, надеюсь, на месте? — встревожился многоопытный, не раз ездивший в командировки Афоня.

— Паспорт? — Я на всякий случай еще раз ощупал карманы. — На месте. Вот он!

— Ну и лады! Дай мне его, я не посею! — протянул руку Афанасий.

— Александров! Да ты сам сто раз потеряешься. С девками зацепишься — и ищи тебя. Сидишь, и глазами стреляешь как из АГСа по сторонам. «Телки» три уже рухнули замертво от твоих прямых попаданий, — ухмыльнулся я. — Отстань и пей пиво.

Внезапно чья-то тяжелая огромная лапа опустилась сзади на мое плечо и крепко придавила его. Я напрягся в ожидании драки, которые в Ташкенте часто случались между военными и местными жителями. Выдернув плечо из-под чьей-то руки, я резко оглянулся. Вместо ожидаемого скандала с каким-нибудь дебоширом — радостная встреча.

— Ара! Эдик! Арамян! — воскликнул я, вскочил и обнял за широкие плечи подошедшего.

Он до хруста сжал меня в дружеских объятьях. Бывший борец, Эдик чуть не сломал от избытка чувств мне ключицу. Это был приятель по довоенной службе в Туркмении. Он не изменился ни чуть, такой же здоровый, плечистый, крепкий как скала. Гроза всего слабого пола нашего гарнизона, покоритель женских сердец.

— Как ты тут оказался? Какими судьбами в Ташкенте? — накинулся я на него с расспросами. — Как жизнь? Что нового в учебном полку?

— В полку без особых перемен. Лейтенантов по-прежнему одного за другим сплавляют в Афган. Руководство полка все те же лица. Комбат был крайне удивлен, прочитав о тебе вначале в журнале, а затем увидев фотографию в «Красной звезде». Растешь не по дням, а по часам. Ты еще не майор? Ха-ха-ха!

— Издеваешься? Полгода как старлея дали.

— Вадик Колчановский мне написал о твоих наградах и что ты почти уже Герой.

— Чепуха. Полгода наградные ходят по штабами без реализации. Второй раз послали документы. Но это ерунда. Главное, что я еще жив и радуюсь жизни.

— Вот это точно! — вздохнул Эдик. — Давай выпьем по пятьдесят грамм. Помянем Шурку Пелько!

— Как ты сказал? Помянем?

— Да, Никифор! Ты только уехал, а через неделю в полк пришло известие, что зампотех роты спецназа, лейтенант Пелько, погиб. Попал в засаду.

У Эдика в дипломате лежала бутылка коньяка, и мы, разлив его по пивным бокалам, выпили за Сашку. Эх! Бедный парень. Нашел чужую смерть. А, может, наоборот — это его судьба и была. По идее, Шурка не должен был оказаться в Афгане. В полк пришла разнарядка на заместителя командира роты по вооружению. Командир подумал и решил избавиться от пьяницы Гуляцкого. Он полностью соответствовал своей фамилии. Молодой лейтенант спивался на глазах и не мог остановиться. Уходил неделями в загулы и дебоширил с завидным постоянством — не реже раза в месяц. Когда сообщили жене Игоря Гуляцкого, что мужа отправляют в Афган, то она вначале впала в транс, а потом началась истерика. Она схватила четырехмесячную дочку, ворвалась вся в слезах в кабинет командира полка и принялась орать и рыдать.

— Он там погибнет! Погибнет! Его убьют! Вот этого ребенка вы делаете сиротой! Погибнет! Умоляю, Христом Богом прошу, не посылайте моего дурака в Афганистан! Обязательно убьют!

Замполит полка попытался ее урезонить, успокоить: мол, не все так плохо, погибают там редко. Но это вызвало лишь новую бурю эмоций и потоки слез.

— Если пролетит даже одна пуля, она попадет в Игоря. Я знаю, я чувствую, он там погибнет. Убьют моего Игорька!

Этот кошмар продолжался дольше часа. Начальство вновь посовещалось и решило: какая разница кто поедет? Заменим одного лейтенанта на другого. Дура-баба, уши прожужжала. Еще угрожает пожаловаться в штаб округа, что ее оставляют одну с грудным ребенком.

— Ладно, пошлем Пелько. Парень молодой, холостой и не возражает сменить обстановку, — подытожило руководство.

Сашка устроил «отвальную» для батальона и уехал… Выходит, что нашел чужую смерть. Как и обещала жена Гуляцкого. Накаркала, зараза!

Вот мы вновь перед стойкой, где выдают билеты в прошлое на «машине времени». Дородная дама приняла документы нашей веселой компании и вопросительно посмотрела на меня:

— Где талон на перелет старшего лейтенанта Ростовцева?

— Ростовцев — это я. Талон потерялся, пока стоял в очереди. Когда вы закрылись на обед, мы отошли, и он выпал из документов. Валяется, где-то в пыли. К вам он случайно не залетал?

— Нет, не залетал! Ну и что дальше? — зло посмотрела на меня кассирша.

— В смысле, что? — переспросил я.

— Лететь собираетесь? — грозно нахмурилась она.

— Конечно. Честно говоря, не хочу, но приходится.

— Тогда оплатите билет до Кабула. Сто двадцать рублей. И плюс комиссионный сбор. Да побыстрей, не задерживайте. Мой рабочий день заканчивается через полчаса. Вы пьянствуете и прохлаждаетесь, а я на работе!

— Вы это серьезно, сударыня? Лететь в Афган за свой счет? Оплатить билет на войну? И еще комиссионые?!! Я похож на психа?

— Похож. Очень! Вы все тут чокнутые. Если платить не намерен, то отходи в сторону! Сиди в общаге, жди, когда тебе пришлют перевозочные документы из полка.

Я в замешательстве прислонился к стене и тупо уставился на вывеску с расценками на перелет. (А может, это знак свыше: не лети, дурик?!!) Я читал объявление еще раз и еще раз. Выписка из приказа. Дата, номер, подпись. Дурацкий документ! Чертовщина какая-то! Но коль есть такое распоряжение, то, наверное, подобные прецеденты уже были? За сто двадцать рублей можно до Москвы и обратно два раза слетать!

Я вернулся к окошку и спросил:

— Скажите, пожалуйста, что у вас бывали случаи, как у меня?

Она посмотрела на меня и ухмыльнулась:

— Были. Нажрутся, напьются, ни маму, ни папу не помнят, ни как самого себя зовут. Случается, что теряют и отпускной билет и талон.

— И покупают?

— Нет. Лежат на койке в общаге и ждут, когда им документы пришлют. Неделю, другую бродят. Порой месяцами слоняются.

Я огляделся вокруг: в таком бараке, в этом вонючем, пыльном гадюжнике на койке без простыней валяться пару недель? Нет уж! Ни-за-что!

— Братцы! — вздохнул я, уныло оглядев компанию. — Выделяйте деньги на билет. Быстрее. А то окошечко закроется до завтрашнего утра. А жить тут на что?

Дамочка хмуро отсчитала, сколько нужно, дала десятку на сдачу. Затем проставила штампы и вернула загранпаспорт с остальными бумажками.

— Лети на здоровье. Счастливчик! И быстрее возвращайся живым! Она сурово посмотрела на меня, покрутила пальцем у виска и захлопнула деревянную форточку. Я сделал шаг через порог душной комнатушки и побрел к приятелям.

Ну почему так не везет? Полтора месяца я старался забыть о войне. Выбросить из головы роту, батальон, полк, казарму, комбата… проклятые горы, «зеленку», палящее солнце, пыль, жару, песок, виноградники. Все!

Но не забыл. Я вспоминал о войне каждый день, как только начинал думать о том, что надо про Афган забыть. Я слушал по утрам новости, по вечерам программу «Время» и надеялся, что сегодня объявят о новом, окончательном выводе войск. В кратчайшие сроки. Быстро! Немедленно. Всех до одного! До последнего солдата. Время шло, но ничего не происходило. Чудес не бывает. Пора обратно в реальность, в ужасную, гнусную, отвратительную реальность, где каждый день стреляют и убивают друг друга. Туда, где люди лишались ног и рук с легкостью, как лапки комару или мухе отрывают шалящие дети. Что ж, в путь! Обратно, навстречу судьбе. Все будет хорошо, не зря же мне нагадали девяносто семь лет жизни. Я в это верю! В свою долгую и счастливую жизнь.

Глава 14

Кирпич

— Никифор! Я без тебя пропадаю! Как я устал один бороться с этим ошалевшим батальоном! — встретил меня Чухвастов радостным воплем.

— Почему бороться? — удивился я.

— Комбат в превентивном загуле. Просыхает на пару дней и вновь в запой. Скачет на своей Наташке каждую ночь, как на ездовой кобыле. И откуда здоровье? Так много пить и так много трахаться? Думаю, через пару недель у Чапая остановится «мотор». Он стареет на глазах. Сдает. С тех пор как по башке шандарахнуло камнем, Василий Иванович изменился. Это уже не тот «железный» Подорожник. Вместе с ним рушится батальон. Комбат всегда был словно фундамент. Просел фундамент — и треснул дом. К нам с застав сплавили пять пьяниц-забулдыг. Пьют они, гады, по-черному!

— А почему ты один борешься?

— Потому что даже помощника у меня нет. Как официально назначили две недели назад начальником штаба, так до сей поры, заместителя и не дали. Васю Котикова после двух рейдов забрали в дивизию, в оперативный отдел. Взамен пока тоже никого. Зам по тылу сбежал в госпиталь…

— Заболел? — встревожился я.

— Если бы. Да и что ему, толстокожему, будет, сквозь слой сала ни одна бактерия не пробьется. Он теперь зам по тылу «инфекционки».

— А зампотех?

— Вересков в автопарке пишет стихи, а когда возвращается, то до глубокой ночи гитара и романсы. Надоел! В карты играть мешает. У нас тут такая замечательная компания подобралась. Дежурный по ЦБУ, командир артдивизиона и зампотех танкистов Штрейгер.

— Ты еще не в долгах? — спросил я.

— Обижаешь! В долгах Штрейгер. Начхим пробовал войти в коллектив, проигрался и сбежал. Трус! Не хочешь ты с нами поиграть?

— Нет. Мне не везет в карты. Лучше скажи, не слышно, где моя «Золотая Звезда»?

— Нет. Разговоры ходят, что дело на «мази», документы в Москве. Но официально — пока тишина. Кроме тебя сегодня кто-то еще вернулся?

— Мандресов и целая толпа взводных, — усмехнулся я, вспомнив приключения в Ташкенте — пивной ресторан, пересылку, недоразумение с вылетом из Союза.

— Вот и прекрасно. Теперь ротные на месте. Есть с кого спрашивать. Осталось только дождаться того, кто будет это делать — командовать ротными. Завтра должен приехать Петя Метлюк. Назначен замом. Был командиром шестой роты. Говорят, очень жесткий мужик. Может быть, он удержит батальон, а не то быть большой беде.

Я вошел в комнату. Комбат оглядел меня мутным взглядом, похлопал по плечу и тот час ушел развлекаться к бабам. Вот и вся «теплая» встреча. Отдых завершен, наступили боевые будни.

Через неделю объявили грандиозный строевой смотр, который должен проводить командир дивизии. Какая досада! А как же быть с удостоверением личности? У меня, кроме партбилета, никаких документов. Паспорт сдан по приезду в строевую часть. Ну, да ладно, может, ко мне не подойдет Баринов, не проверит.

Не пронесло. Комдив начал осмотр с батальона, а начальник политотдела отправился проконтролировать управление полка. Баринов придирчиво проверял записи в удостоверениях личности. Осмотрел даже штампы об уплате партвзносов у Чухвастова и затем подошел ко мне.

— Заместитель командира батальона по политической части, старший лейтенант Ростовцев. Жалоб и заявлений не имею! — доложил я.

— Ага, здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Давненько что-то я вас не видел. Как дела?

— Отлично! Ездил в санаторий.

— Отдохнул? Молодец! А где удостоверение личности, почему суешь мне только партбилет? — удивился полковник.

— Утрачен, товарищ полковник! Сгорел в Панджшере.

— О, как! Плохо, непорядок! А почему новый не получил? Рапорт написал?

— Никак нет! Был в отпуске. Не успел. Сегодня напишу.

— Командир полка, иди сюда. Бегом! Право слово, чудаки-люди! Ты посмотри, что делается! Ростовцеву не сегодня-завтра в Москву ехать, Героя получать, а у него нет документов! Как он попадет на прием в Кремль? Вы что законченные идиоты? Издеваетесь?

— Но он никому не сказал об этом. Ты почему промолчал? — воскликнул новый командир полка Головлев. Он только второй месяц был к нам назначен, вырос из начальника штаба полка. Подполковник вырвался из Панджшера и наслаждался Кабулом.

— Уезжал в отпуск, опаздывал, решил, что документы восстановлю по возвращению. Но я спрашивал у «строевика», он ответил: бланков нет. Обещал выписать справку вместо удостоверения.

— Что в полку нет чистых бланков удостоверений офицеров? — удивился комдив.

— Так точно, нет, — подтвердил Головлев.

— Командир, запомни! Что б я больше к этой теме не возвращался. Добыть удостоверение. Хоть в армии, хоть в дивизии, хоть в округе, — продолжал возмущаться Барин. — Вы позорите дивизию на все Советские Вооруженные Силы! В Кремль по справке! Он что у нас «зэк»? Ну, чудаки-человеки! Исполнить и доложить. Немедля!

Штабные бледнели, краснели, потели, комдив вновь переключился на меня.

— Ростовцев, каково настроение, как моральная обстановка в батальоне?

— Хуже некуда, товарищ полковник, — брякнул я и нахмурился.

— Не понял? В чем дело? Дома что-нибудь случилось? — закидал меня вопросами полковник.

— Вы же спросили про батальон, о нем и докладываю. Послезавтра в рейд, а нас превратили в отстойник, сплавили из других частей наркоманов и алкоголиков. Еще приписали несколько «мертвых душ», из госпиталей не появляющихся. Назначили их командирами взводов. Замкомбата нет, зама по тылу нет, ЗНШ нет, командира разведвзвода нет, замполитов в ротах нет, старшин рот некомплект…

— Стой, стой. Несешь какой-то бред! В отпуске переутомился, что ли? По твоим словам, замполит, батальон не боеготовен. Это что действительно так? — начал кипятиться полковник, глядя то на меня, то на Головлева. — Командир полка! Почему молчите? Им в рейд на днях, а по докладу замполита сложилась удручающая обстановка!

— Товарищ полковник! — стал давать пояснения в ответ на мою гневную речь командир полка. — Поступил приказ усилить заставы на дороге. Вы же сами сказали, что рейдов больше не будет и боевые действия прекращаем. Конец войне!

— Какое на хрен прекращаем! Конец, говоришь… Отпустите свой конец, за который держитесь и вернитесь к реальности! Подполковник, вы знаете, что в Гардезе потрепали батальон? У десантников погибли два командира роты. Двое в один день! Как же было организовано управление боем, если ротные погибли? Представляете, какая тяжелейшая ситуация была? Вот и принято новое решение: в связи с участившимися нападениями на посты и гарнизоны возобновить активные боевые действия. На месяц намечено не менее трех операций. Учтите! Езжайте на пересыльный пункт, набирайте лейтенантов. Укомплектовать все должности. Разрешаю выдвигать на вышестоящие должности отличившихся. Приказываю: готовиться к активным боям! А где комбат? — спросил полковник.