Извлечение троих Кинг Стивен

Когда он вышел, разумеется, лимузина и в помине не было. У водителя были свои инструкции: если в течение пятнадцати минут после того, как все пассажиры рейса вышли из здания, «осел» не появится — быстренько уезжать. Водитель знал, что к чему, и, конечно, не стал бы пользоваться радио-телефоном в машине, передачу которого можно засечь без труда. Балазар, наверное, уже позвонил своим людям, выяснил, что у Эдди проблемы, и сам приготовился к неприятному разбирательству. Балазар, может, и знал, что Эдди просто так не расколется. Может, он разглядел в Эдди стержень, но это все-таки не отменяло простого факта, что Эдди — наркоман. А на наркомана нельзя положиться, нельзя рассчитывать на его стойкость.

А поэтому не исключена такая возможность, что как только фургончик «с пиццей» поравняется с такси, из окна его высунется автомат и зад машины превратится в кроваво-красный натертый сыр. Впрочем, если б его продержали не два часа, а четыре, тогда у него был бы повод для серьезных раздумий, а если бы — не четыре, а шесть, тогда бы Эдди уже по-настоящему пригорюнился. Но всего два… уж наверное, Балазар поверит, что он смог продержаться хотя бы столько. И первым делом он спросит, где товар.

На самом деле Эдди оглядывался на дверь.

Она его зачаровала.

Когда таможенники наполовину вели его, наполовину тащили к зданию аэропорта, он еще оглянулся через плечо, и она была там — невозможно, однако же, очевидно — неоспоримо реальная, она как бы плыла в воздухе следом за ним, все время на расстоянии фута в три. Он видел неизменные волны, набегающие на берег, бьющиеся о песок; он видел, что там уже вечерело.

Дверь эта была как картинка-загадка со скрытым рисунком: сначала никак невозможно его разглядеть, но когда ты его увидел, ты уже не сумеешь его не заметить, как бы ты ни старался.

Дважды она исчезала, когда стрелок уходил без него, и это пугало Эдди — тогда Эдди чувствовал себя ребенком, у которого перегорел ночник. В первый раз это случилось во время допроса в таможне.

Мне нужно уйти, — голос Роланда отчетливо прозвучал сквозь какой-то из вопросов, которыми его засыпали таможенники. — Только на пару секунд. Не пугайся.

Зачем? — спросил Эдди. — Почему тебе нужно уйти?

— Что такое? — насторожился один из таможенников. — Ты как будто чего-то вдруг испугался? Вид у тебя такой.

Он действительно испугался — и не с виду, а по-настоящему, — но почему, этим кретинам не понять.

Он обернулся через плечо, и таможенники обернулись тоже. Они не увидели ничего, кроме пустой белой стены, покрытой специальными решетчатыми панелями — тоже белого цвета, — чтобы приглушать звук. Эдди увидел дверь, как обычно — на расстоянии трех футов (теперь она была врезана в эту белую стену — путь к отступлению, которого не видел никто из тех, кто его допрашивал). Он увидел еще кое-что: тварей, выползающих из волн. Тварей, похожих на «чужаков» из фильма ужасов, в котором все спецэффекты чуть-чуть специальнее, чем вам бы хотелось, и оттого кажутся натуральными. Твари эти напоминали какой-то ужасный гибрид креветки, омара и паука. Они издавали какие-то жуткие звуки.

— У тебя что, глюки? — спросил один из таможенников. — У тебя по стене каракатицы скачут, Эдди?

Это было так близко к правде, что Эдди едва сдержал смех. Теперь он понял, почему этому человеку, Роланду, нужно было вернуться туда: разуму Роланда пока что ничто не грозит, но жуткие существа подбираются к его телу, и было у Эдди смутное подозрение, что если Роланд не уберет в скором времени свое тело подальше оттуда, где оно пребывает сейчас, то очень может так получиться, что у него не останется тела, куда он мог бы вернуться.

Внезапно в сознании у него всплыл мотивчик песни Дэвида Ли Рота «Ой-ой-ой, у меня неееееееету тела…», и на этот раз Эдди действительно рассмеялся. Тут уже ничего он поделать не мог.

— Чего смешного? — спросил тот же таможенник, который интересовался, не чудятся ли ему каракатицы.

— Да вся ситуация — обхохочешься, — отозвался Эдди. — В смысле бредовая, а не веселенькая. Я имею в виду, если бы это был фильм, то скорее — Феллини, нежели Вуди Аллена, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Все с тобой будет нормально? — спросил Роланд.

Да, отлично. ДСД, дружище.

Не понимаю.

Делай свое дело.

А. Хорошо. Я недолго.

И внезапно этот другой исчез. Просто исчез. Как тоненькая струйка дыма, которую может развеять малейшие дуновение ветра. Эдди еще раз оглянулся, не увидел ничего, кроме белых панелей: ни двери, ни океана, ни жутких чудищ, — и почувствовал вдруг, как внутри у него все напряглось. Глюками это быть не могло, об этом и речи нет. Товар испарился, и других доказательств Эдди не требуется. И Роланд… он как-то помог. Эдди стало гораздо спокойнее.

— Хочешь, я повешу туда картинку? — спросил один из таможенников.

— Нет. — Эдди тяжело вздохнул. — Я хочу, чтобы вы меня выпустили отсюда.

— Как только скажешь, куда ты запер героин, — утешил другой таможенник. — Или это был кокаин?

И все началось по новой: ходит она кругами, когда остановится, никто не знает.

Через десять минут — десять долгих минут — Роланд опять появился. Внезапно: вот его нет, а вот он есть. Эдди почувствовал, что Роланд очень устал.

Сделал, что надо? — спросил он.

Да. Извини, что так долго. Пауза. Мне пришлось ползком.

Эдди оглянулся. Дверь опять появилась, только теперь вид за ней был немного другим. Значит, так же, как эта дверь движется следом за Эдди здесь, она движется за Роландом там. Эдди невольно поежился. Как будто он связан теперь с Роландом какою-то жуткою пуповиной. Тело стрелка лежало по-прежнему у порога, но теперь Эдди видел длинную полосу прибоя, где разгуливали чудовища, бормоча и ворча. Каждый раз, когда набегала волна, они замирали и поднимали клешни. Как толпа в старых документальных фильмах, где Гитлер толкает речь, и все дружненько поднимают руки в старинном салюте «Зиг хайль!» в таком исступлении, как будто от этого зависит жизнь. А если подумать, то так, наверное, и было. Эдди видел следы в песке — вымученные следы, оставленные стрелком.

Пока Эдди смотрел, одно из страшилищ молниеносно вытянуло клешню и схватило морскую птицу, которая пролетела неосторожно слишком низко над пляжем. Она упала на песок двумя окровавленными кусками. Она еще не прекратила дергаться, как страшилища в панцирях уже накинулись на нее. Одно белое перышко приподнялось в воздух. Клешня сбила его на песок.

Бог ты мой, — оторопело подумал Эдди. — Вы поглядите на этих щелкунчиков!

— Почему ты все время оглядываешься? — полюбопытствовал очередной таможенник.

— Мне время от времени нужно противоядие.

— От чего?

— От твоей рожи.

Таксист высадил Эдди у одного здания в Бронксе, сердечно поблагодарил его за доллар сверху и укатил. Эдди пару секунд постоял на тротуаре, держа в одной руке сумку, в другой — за петельку куртку, перекинутую через плечо. Здесь они с братом снимали двухкомнатную квартиру. Он оглядел здание — монолит во вкусе и стиле кирпичной «коробки». Множество окон делали дом похожим на тюрьму. Вид здания подавлял Эдди так же, как Роланда — другого — восхищал.

Никогда, даже в детстве, я не видел такого высокого дома, — сказал ему Роланд. — А здесь их так много!

Угу, — согласился Эдди. — Мы живем как в муравейнике. Возможно, тебе это нравится, но скажу тебе, Роланд, все это быстро ветшает. Очень быстро ветшает.

Синий «седан» проскочил мимо. Фургончик с пиццей развернулся и подъехал. Эдди напрягся, и Роланд напрягся тоже. Быть может, они все-таки намереваются с ним разделаться.

Дверь? — спросил Роланд. — Может, пройдем? Хочешь?

Эдди почувствовал, что Роланд готов ко всему, хотя голос его был спокоен.

Не сейчас, — сказал Эдди. — Может, они хотят просто поговорить. Но будь готов.

Он тут же почувствовал, что этого можно было и не говорить: даже в самом глубоком сне Роланд будет готов действовать так, как самому Эдди и не привидится в самый что ни на есть напряженный момент.

Фургончик с улыбающейся рожицей на борту подкатил еще ближе. Окно с пассажирской стороны опустилось. Эдди замер в ожидании у входа в свой дом. Длинная его тень замерла тоже. Он ждал, что покажется из окна: лицо или ствол.

Второй раз Роланд оставил его минут через пять после того, как таможенники, наконец, сдались и отпустили Эдди.

Стрелок поел, но мало. Еще ему нужна вода, но больше всего ему нужно лекарство. Пока что Эдди не мог помочь ему с лекарством, которое ему действительно необходимо (хотя Эдди подозревал, что Роланд прав, и Балазар может помочь ему… если захочет), но даже простой аспирин сбил бы жар, который Эдди почувствовал, когда стрелок подошел к нему, чтобы разрезать ленту. Он остановился перед аптечным киоском в здании аэропорта.

У вас там есть аспирин, в твоем мире?

Ни разу не слышал. Это врачебное средство или волшебное?

И то, и другое, я думаю.

Эдди взял упаковку анацина экстра-сильного действия, потом зашел в кафешку и купил пару футовых хот-догов и большую «Пепси». Машинально полил на цапли (так Генри всегда называл футовые, то есть длиною в фут, «собачки») горчицей и кетчупом, и только потом вдруг вспомнил, что это — не для него. Откуда он знает: может быть, Роланд не любит горчицу и кетчуп. Может быть, Роланд вегетарианец. Может быть, от такой пищи он вообще дух испустит.

Ладно, теперь уже поздно, — рассудил Эдди. Когда Роланд говорил, когда Роланд действовал, Эдди знал, что все это происходит на самом деле. Когда Роланд молчал и никак себя не проявлял, у Эдди опять возникало свербящее чувство, что все это — сон: исключительно живой сон, который снится ему по пути в аэропорт Кеннеди рейсом Дельта-901.

Роланд говорил, что может переносить еду из этого мира в свой. Он однажды уже это сделал, когда Эдди спал. Эдди верилось с трудом, но Роланд утверждал, что все это — чистая правда.

Так, ладненько. Только нам распускаться нельзя, — сказал Эдди. — Ко мне приставили двух таможенников. Вон они: глаз с меня не сводят. С нас. С того, черт возьми, чем я стал с твоей помощью.

Я знаю, что нам нельзя распускаться, — ответил Роланд. — Только их не двое, а пятеро.

Внезапно Эдди испытал странное чувство. Ничего подобного с ним в жизни не было. Он не двигал глазами, но они двигались. Ими двигал Роланд.

Парень в тесной майке. Говорит по телефону.

Женщина на скамейке. Роется в сумочке.

Молодой чернокожий парень. Настоящий красавец, если б не заячья губа, которую не исправило до конца и хирургическое вмешательство. Разглядывает футболки в магазинчике, откуда только что вышел Эдди.

С первого взгляда — вполне безобидные люди, но Эдди все-таки распознал их, как эти скрытые картинки в рисунке-загадке: раз их увидев, ты уже их не пропустишь. Эдди почувствовал, что у него горят щеки. Потому что это другой указал ему на то, что он должен был заметить сам. Он засек только двоих. Эти трое замаскировались получше, но все-таки не намного. Глаза парня у телефона были не пустыми, как это бывает, когда представляешь себе того, с кем ты говоришь. Они были внимательными, выглядывающими… и постоянно они обращались к тому месту, где стоял сейчас Эдди. Женщина на скамейке никак не могла найти то, что искала, но вместо того, чтобы бросить это бесполезное занятие, продолжала рыться в сумке. Бесконечно. А у черного было время просмотреть все имеющиеся в магазине футболки уже раз двенадцать.

И внезапно Эдди почувствовал себя так, как будто ему снова пять лет и он боится перейти улицу без Генри, который должен держать его за руку.

Не волнуйся, — сказал Роланд. — И не волнуйся о пище. Мне случалось глотать и живых жуков. Иногда я даже чувствовал, как они бегают у меня по глотке.

Угу, — отозвался Эдди. — Но это Нью-Йорк.

Он взял хот-доги и «Пепси», перешел на дальний конец стойки и встал спиной к залу. Потом поглядел вверх в левый угол. Выпуклое зеркало пялилось там, как перенапряженный глаз. Он видел всех тех, кто следил за ним, но все они были достаточно далеко и не могли разглядеть хот-доги и «Пепси». Это хорошо, потому что Эдди не имел ни малейшего представления о том, что должно сейчас произойти.

Положи астин на эти мясные штуки. Потом возьми их в руки.

Аспирин.

Неважно, как оно называется, Узн… Эдди. Просто сделай, как я говорю.

Он вынул из кармана бумажный пакетик с пузырьком анацина и чуть было не положил его на один из хот-догов, но вовремя сообразил, что Роланду будет трудно достать таблетки из пузырька, не говоря уж о том, чтобы его откупорить.

Эдди открыл пузырек, вытряхнул на салфетку три таблетки, подумал и добавил еще три.

Три сейчас, три потом, — сказал он. — Если будет это «потом».

Хорошо. Спасибо.

Что теперь?

Возьми все это в руки.

Эдди поднял глаза к выпуклому зеркалу. Двое таможенников этак небрежно направились к стойке. Может быть, им не понравилось то, что он стоит к ним спиной. Может, почувствовали что-то странное и решили взглянуть поближе. Если что-то должно случиться, лучше, чтобы случилось оно побыстрее.

Он обхватил все обеими руками, чувствуя тепло от хот-догов в мягких белых батонах и прохладу от «Пепси». В этот момент он был похож на молодого папашу, который тащит покушать своим ребятишкам… а потом еда стала таять.

От изумления у Эдди вытаращились глаза. Ему показалось, что они сейчас вывалятся из глазниц.

Сосиски виднелись теперь сквозь батоны, пепси — сквозь пластиковый стакан: темная жидкость с кубиками льда, сохраняющая форму сосуда, которого больше нет.

Потом сквозь хот-доги проступил красный прилавок, сквозь пепси — белая стена. Его руки скользнули друг к другу, сопротивление между ними становилось все меньше и меньше… и вот они уже сомкнулись, ладонь к ладони. Еда… салфетки… пепси-кола… шесть таблеток анацина… все, что было у него между руками, исчезло.

Господь Бог выскакивает из табакерки и наяривает на скрипке, — подумал Эдди, остолбенев. Потом осторожно поднял глаза к зеркалу.

Дверь исчезла… точно так же, как Роланд исчез из его сознания.

Кушай на здоровье, дружище, — подумал Эдди… Но был ли этот чужак, который назвал себя Роландом, его другом? Это еще не доказано, верно? Он спас Эдди задницу, это правда, но это еще не значит, что он добрый бойскаут.

И, тем не менее, Роланд ему нравился… Эдди немножко его опасался, но… Роланд ему нравился.

Может быть, даже со временем он полюбит его, как он любит Генри.

Ешь на здоровье, странный незнакомец, — подумал он. Ешь на здоровье, живи… и возвращайся ко мне.

Рядом на стойке валялось несколько грязных салфеток, оставшихся после предыдущего клиента. Эдди скомкал их и, выходя из кафе, бросил их в мусорное ведро у двери, при этом еще пожевав челюстями, как будто прикончил последний кусок. Он умудрился еще и рыгнуть, проходя мимо черного парня в ту сторону, куда указывали надписи «БАГАЖ» и «ВЫХОД».

— Так и не подобрали себе футболку? — спросил он мимоходом.

— Прошу прощения? — черный парень оторвался от табло с расписанием рейсов Американ Эйрлайнс, которое якобы изучал.

— Я думал, вы ищете с надписью: «ПОДАЙТЕ НА ПРОПИТАНИЕ, Я РАБОТАЮ НА ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЕ США», — Эдди пошел дальше.

Подходя к лестнице, он заметил, как женщина на скамейке поспешно захлопнула сумочку и поднялась.

Бог ты мой, как на параде в День Благодарения.

День действительно выдался интересный, и Эдди подозревал, что самое интересное еще впереди.

Когда Роланд увидел, что омарообразные твари опять выползают из волн (значит, их появление вызвано не приливом, а темнотою), он оставил Эдди Дина и вернулся на берег, чтобы переползти в безопасное место, пока эти твари еще не нашли его и не сожрали.

Боль. Он ждал ее и приготовился к ней. Он так давно жил вместе с болью, что она стала почти как друг. Однако, его ужаснуло, с какой скоростью нарастает жар и убывают силы. Если прежде он еще не умирал, то теперь уже — наверняка. Есть ли в мире Узника такое снадобье, которое может предотвратить скорую смерть? Возможно. Но если он не достанет его в течение шести или восьми часов, то уже можно и не беспокоиться. Если так все пойдет и дальше, его не излечат ни снадобья, ни колдовство. Ни в этом мире, ни в любом другом.

Идти он не может. Придется ползти.

Он уже приготовился к старту, как вдруг его взгляд упал на слипшийся комок ленты и на мешочки с бес-порошком. Если оставить их здесь, омарообразные твари наверняка разорвут их в клочья. Морской ветер разнесет порошок на все четыре стороны. Туда ему и дорога, — угрюмо подумал стрелок, но позволить этого он не мог. Когда придет время, у Эдди Дина могут возникнуть большие проблемы, если он не сумеет предоставить порошок этому человеку, Балазару. Есть люди, которых не стоит обманывать. А Балазар, как Роланд его себе представлял, относится именно к этому типу людей. Таких наколоть невозможно. Он захочет увидеть, за что он выкладывает свои денежки, и пока он этого не увидит, на Эдди будет направлено столько стволов, что их хватило бы на вооружение небольшой армии.

Стрелок подтащил к себе комок клейкой ленты, повесил его на шею и пополз вверх по берегу

Он прополз ярдов двадцать — вполне достаточно для того, чтобы считать себя в безопасности, но тут его озарила ужасная и все же по-своему смешная мысль. Он отползает все дальше и дальше от двери. Как, интересно, он собирается через нее проходить, если она теперь далеко позади?

Он обернулся и увидел дверь. Не на песке внизу, а футах в трех у себя за спиной. Мгновение он только тупо смотрел на нее, а потом понял то, что сообразил бы уже давно, если бы не лихорадка и не голоса Инквизиторов, которые донимали Эдди своими непрестанными вопросами: «Где ты? Как ты? Почему ты? Когда ты?» (вопросы эти, казалось, сливались с вопросами тварей, выползающих из волн на берег: «Дад-а-чок? Дад-а-чум?»). Как в бреду. Хотя это был не бред.

Теперь, куда бы я ни пошел, она будет тащиться за мною, — подумал он. Так же, как и за ним. Теперь она будет все время с нами, как проклятие, от которого ты никогда не избавишься.

Все это было настолько истинным, что не вызывало ни малейших сомнений… как и еще одна вещь.

Если дверь между ними захлопнется, она захлопнется навсегда.

Когда это случится, — мрачно подумал стрелок, — он должен остаться со мной. На этой стороне.

«Ты, стрелок, прямо-таки образец добродетели! — рассмеялся человек в черном. Похоже, он навсегда поселился в сознании Роланда. — Ты убил мальчика; это было жертвоприношение, которое помогло тебе настичь меня и, как мне кажется, создать эту дверь между мирами. Теперь ты намерен извлечь свою тройку, одного за другим, обрекая их всех на то, чего бы ты никогда не хотел для себя: жить в чужом мире, где они могут погибнуть, как звери из зоопарка, выпущенные в дикий лес».

Башня, — в исступлении подумал Роланд. — Как только я доберусь до Башни и сделаю то, что я должен сделать… великий акт восстановления или же искупления, который мне предназначено совершить… тогда, возможно, они…

Но пронзительный смех человека в черном, человека, который умер, но продолжал жить в запятнанном сознании стрелка, не дал ему даже закончить мысль.

Но даже мысль о предательстве, которое он замышлял, не смогла бы заставить его свернуть с избранного пути.

Он прополз еще ярдов десять, оглянулся и увидел, что даже самое большое из омарообразных чудовищ не решается выползти более чем за двадцать футов от линии прилива. А он уже покрыл расстояние в три раза больше.

Ну что ж, хорошо.

«Ничего хорошего, — весело отозвался человек в черном. — И ты это знаешь».

Заткнись, — подумал стрелок и, как ни странно, голос действительно умолк.

Роланд засунул мешочки с бес-пылью в расщелину между двумя камнями, накрыл их пригоршней вырванной сорной травы, потом отдохнул немного: голова гудела, как котел с кипящей водой, его бросало то в жар, то в холод, — и перекатился через дверь в другой мир, в другое тело, оставив на время свое, смертельно зараженное, лежать на камнях.

Вернувшись к себе во второй раз, он вошел в тело, погруженное в такой глубокий сон, что на мгновение ему показалось, что тело его впало уже в коматозное состояние… состояние, когда все функции тела снижены до такой степени, что временами сознание соскальзывает во тьму.

Этого он и опасался. Он заставил тело свое проснуться, толчками и пинками выгоняя его из темной пещеры, куда оно заползло. Он заставил сердце ускорить ритм, нервы — снова воспринимать боль, которая, испепеляя кожу, и пробудила плоть к суровой реальности.

Теперь была ночь, на небе сияли звезды. Эти штуки, похожие на длинные бутеры, которые Эдди купил для него, были как маленькие кусочки тепла посреди ночной стужи.

Какие-то они странные. Ему не хотелось их есть, но все же — придется. Однако сначала…

Он посмотрел на белые таблетки у себя в руках. Астин, назвал их Эдди. Нет, он назвал их как-то по-другому, но Роланд не мог произнести это слово так, как произнес его Узник. В любом случае, это — лекарство. Лекарство из другого мира.

Если что-то из твоего мира и может мне повредить, Узник, — угрюмо подумал он, — то это, скорее, снадобья, а не бутеры.

И все же придется ему принять эти пилюли. Не те, которые ему действительно необходимы, — по крайней мере, так считал Эдди, — но они должны сбить жар.

Три сейчас, три потом. Если будет это «потом».

Он положил три таблетки в рот, потом снял крышку — какой-то странный белый материал, не бумага и не стекло, однако немножко похож и на то, и на другое — с бумажного стакана с питьем и запил их.

Первый глоток несказанно его изумил: он мгновение просто лежал, привалившись к камню, в широко распахнутых спокойных глазах отражался свет звезд, и если б случилось кому пройти мимо, он бы принял Роланда за труп. А потом он принялся жадно пить, держа стакан обеими руками, почти не чувствуя гнилой ноющей боли в обрубках пальцев — так поглотило его новое ощущение.

Сладко! Боги вышние, сладко! Какая сладость! Какая…

Маленький кусочек льда из питья попал не в то горло. Стрелок закашлялся, похлопал себя по груди и выкашлял льдинку. Теперь в голове у него поселилась новая боль: серебристая боль, возникающая, когда пьешь что-то слишком холодное слишком быстро.

Он лежал неподвижно, тихо, но сердце билось в груди, точно двигатель, вышедший из-под контроля. Свежая энергия влилась в его тело так быстро, что, казалось, сейчас оно взорвется. Роланд оторвал от рубахи еще полоску — скоро она превратится в лохмотья, свисающие с воротника — и положил ее на колено. Когда он допьет, он замотает лед в тряпку и приложит его к раненой руке. Он делал все это не думая, мысли его блуждали в иных сферах.

Сладко! — снова и снова выкрикивал он про себя, пытаясь постичь смысл, таящийся в этом, или убедить себя, что смысл в этом есть, точно так же, как Эдди пытался себя убедить в том, что другой существует, что это не какой-нибудь спазм сознания, когда ты обманываешь сам себя. — Сладко! Сладко! Сладко!

В этом темном питье сахару было даже больше, чем в кофе Мартена, которое этот великий чревоугодник, скрывавшийся за суровой внешностью аскета, пил по утрам и в периоды мрачных депрессий.

Сахар… белый… порошок…

Взгляд стрелка невольно обратился к мешочкам с зельем, едва заметным под травой, которой он их укрыл, и Роланд даже подумал, уж не одно ли и то же это вещество: то, которое в мешочках, и то, которое у него в питье. Когда Эдди был здесь на берегу, когда они были двумя людьми, он прекрасно понимал стрелка, и Роланд подозревал, что если он сможет переместиться в мир Эдди физически, в своем теле (а он знал инстинктивно, что это возможно… хотя если дверь захлопнется, когда он будет там, он останется там навсегда, как и Эдди останется здесь навсегда, если они поменяются ролями), он тоже будет понимать его язык. Пребывая в сознании Эдди, он узнал, что в основе своей языки этих двух миров похожи. Похожи, но все-таки это разные языки. У них, например, «состряпать» означает «принести чего-нибудь поесть». Значит… не исключено, что то снадобье, которое Эдди называет кокаин, в мире стрелка называется сахар?

Но подумав как следует, он решил, что — нет. Эдди купил это питье открыто, зная, что за ним наблюдают люди, которые служат жрецам Таможни. Потом Роланд вспомнил, что тот заплатил за питье относительно недорого. Даже меньше, чем за бутеры с мясом. Нет, сахар — не кокаин. Только Роланд не мог понять, зачем нужен этот кокаин или любое другое запретное зелье в мире, где такое сильное средство, как сахар, настолько доступно и дешево.

Он опять поглядел на мясные бутеры, ощутил первый приступ голода… и осознал с изумлением и смущенною благодарностью, что чувствует себя лучше.

Почему? Из-за питья? Или из-за сахара в питье?

Отчасти — да, но вряд ли только поэтому. Когда ты устал, сахар может на какое-то время восстановить силы; это он знал еще с детства. Но утолить боль или унять лихорадочный жар в твоем теле, когда заражение превратило его в раскаленную топку… нет, сахаром здесь не поможешь! Но именно это с ним и произошло. И все еще происходит.

Дрожь прекратилась. Пот на лбу высыхал. Рыболовные крючки, дравшие ему горло, как будто исчезли. Факт невероятный, но все-таки неоспоримый. Это не воображение, не стремление выдать желаемое за действительное (кстати сказать, стрелок никогда не был способен на такие вольности — для него это было немыслимо, и он даже не знал, что такое бывает). Пальцы руки и ноги, которых не было, по-прежнему исходили болью, но даже и эта боль стала не столь пронзительной.

Роланд запрокинул голову, закрыл глаза и вознес благодарственную молитву к Богу.

К Богу и Эдди Дину.

Не совершай ошибки, Роланд, не давай себе привязаться к нему, — поднялся голос из самых глубин сознания: не нервный, чуть-чуть истеричный голос человека в черном и не грубый — Корта. А голос отца, или так стрелку показалось. — Ты же знаешь: все, что он делает для тебя, он делает ради собственных интересов. И эти люди — хоть они и инквизиторы — частично или даже полностью правы в своих подозрениях. Он — сосуд слабый, и задержали его не по ложной причине. В нем есть сталь, я этого не отрицаю. Но в нем есть и слабость. Он как Хакс, повар. Хакс отравлял людей неохотно… но от этого крики людей, у который горели внутренности, не становились тише. И есть еще причина остерегаться…

Но Роланду не нужен был голос, чтобы знать эту другую причину. Он видел ее в глазах Джейка, когда мальчик начал уже понимать, какова цель стрелка.

Не совершай ошибки, не давай себе привязаться к нему.

Совет хороший. Не стоит питать добрых чувств к тем, кому ты неизбежно сделаешь плохо, иначе тебе будет плохо тоже.

Помни о долге своем, Роланд.

— Я никогда о нем не забываю, — прохрипел он, обращаясь к звездам, безжалостно льющим свой свет на землю, и волнам, набегающим на песок, и омарообразным чудищам, выкрикивающим свои идиотские вопросы. — Этим долгом я проклят. А если уж проклят, зачем отступать?

Он принялся за бутеры, которые Эдди назвал «собаками».

Роланда не слишком-то привлекала идея есть мясо собаки, и вкус у него по сравнению с танцующей рыбой был как у подметки, но после такого изумительного питья, стоит ли привередничать? Нет, не стоит. К тому же, он слишком уже далеко зашел, чтобы переживать о таких мелочах.

Он съел все до последней крошки и вернулся туда, где сейчас находился Эдди: в какой-то волшебной карете, летящей по дороге, залитой металлом, запруженной такими же странными экипажами… дюжины, если не сотни… и все до единого — без лошадей.

Фургончик из пиццерии подъехал. Эдди стоял, приготовившись. Роланд внутри приготовился тоже.

Просто еще одна версия сна Дианы, — подумал Роланд. — Что там в ларце? Золотой кубок или ядовитая змея? И как только она повернула ключ и взялась рукою за крышку, мама зовет ее: «Просыпайся, Диана! Пора завтракать!»

О'кей, — мысленно отозвался Эдди. — Ну и что же там будет? Дева прекрасная или тигр?

Из пассажирского окошка фургончика выглянул человек с бледным прыщеватым лицом и большими зубами.

— Привет, Кол, — выдавил Эдди без особого энтузиазма. Рядом с Колом Винсентом, за рулем, восседал старина Двойной Уродец, так Генри за глаза называл Джека Андолини.

Но никогда — в глаза, — добавил про себя Эдди. Нет, конечно же, нет. Назвать так Джека в глаза — верный способ самоубийства. Огромный мужик с узким лбом пещерного человека и громадной челюстью прирожденного киллера. Супруга его приходилась родственницей Энрико Балазару… не то племянница, не то кузина, хрен его знает — кто. Его громадные руки сжимали руль, точно лапы обезьяны, вцепившейся в ветку. Из ушей пучками торчала жесткая щетина. Сейчас Эдди видел одно волосатое ухо. Джек Андолини сидел к нему в профиль. Ни разу не повернулся.

Старина Двойной Уродец. Но даже Генри (который, как пришлось признать Эдди, не всегда отличался прозорливостью) никогда не назвал бы Джека Двойным Тупицей. Колин Винсент всегда был прославленным идиотом и таким он и останется. А вот Джеку, при всей его внешности неандертальца, хватило ума заделаться первым помощником Балазара и первым же замом. Эдди не понравилось, что Балазар прислал человека такого масштаба. Совсем не понравилось.

— Привет, Эдди, — откликнулся Кол. — Мы слышали, у тебя проблемы.

— Спасибо, я сам с ними справился. — Эдди вдруг поймал себя на том, что почесывает то одну, то другую руку. Типичное движение закоренелого наркомана, от которого ему все-таки удалось удержаться во время допроса в таможне. Он заставил себя прекратить чесаться. Но Кол уже улыбался, и Эдди едва сдержал могучий порыв врезать кулаком по этой гнусной улыбке, да так, чтобы кулак вышел с той стороны. Он бы, наверное, так и сделал… если б не Джек. Джек по-прежнему сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, и, казалось, думал свои рудиментарные думы — человек, который воспринимает мир в виде набора элементарных цветов и простейших ходов, ибо большего человек таких зачаточных интеллектуальных способностей (как подумал бы всякий, раз взглянув на него) воспринять просто не может. И все же Эдди не сомневался, что за день Джек способен увидеть больше, чем Кол Винсент за всю свою жизнь.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Кол. — Это хорошо.

Молчание. Кол, улыбаясь, глядел на Эдди — ждал, когда того опять одолеет Наркоманская Чесотка. Так и стоял, переминаясь с ноги на ногу, как ребенок, которому нужно в уборную. Ждал, когда Эдди начнет выспрашивать, что случилось, и нет ли у них случайно с собой порошка?

Но Эдди молча смотрел на него. Теперь он не чесался, теперь он вообще не шевелился.

Легкий ветерок гнал через стоянку обертку от «Ринг-Динга». Тишину нарушали только шелест ее об асфальт и холостое жужжание клапанов фургона.

Понимающая улыбка Кола дрогнула.

— Забирайся к нам, Эдди, — сказал Джек, не повернув головы. — Давай прокатимся.

— Куда? — спросил Эдди, прекрасно зная ответ.

— К Балазару. — Джек так и не обернулся, только провел рукой по баранке. На среднем пальце правой его руки сверкнуло массивное золотое кольцо с ониксом, который торчал из металла, точно глаз гигантского насекомого. — Он интересуется, что с товаром.

— Товар у меня. Все нормально.

— Вот и славно. Значит, и не о чем волноваться. — Джек Андолини по-прежнему смотрел прямо перед собой.

— Но мне сперва нужно подняться к себе, — сказал Эдди. — Переодеться, поговорить с Генри…

— И не забудь принять дозу, — осклабился Кол, обнажив крупные желтые зубы. — Вот только принять-то, чувак, тебе нечего.

Дад-а-чув? — подумал в сознании Эдди стрелок, и оба невольно вздрогнули.

Кол это заметил, и улыбка его стала шире. А-а, вот и она, Эдди, говорила его улыбка. Старая добрая Наркоманская Чесотка. А то я уже было начал переживать. Желтые зубы, обнаженные в этой улыбке, тоже не улучшали общего впечатления.

— Это еще почему?

— Мистер Балазар подумал, что для всех будет лучше, если на хате у вас будет чисто, — пояснил, не повернув головы, Джек. Он продолжал наблюдать за миром: занятие, по мнению любого стороннего наблюдателя, для такого индивидуума невозможное. — На случай, если кто-то решит проверить.

— Например, люди с ордером от федеральных властей, — добавил Кол. Мордоворот его так и сиял злобной радостью. Эдди почувствовал, что и Роланду тоже хочется врезать по этим гнилым зубам, которые делают гнусную эту улыбку еще гаже, хотя гаже и некуда. Это совпадение побуждений немного его подбодрило. — Он нанял уборщиков, чтобы помыли стены и пропылесосили ковры, и заметь, Эдди, он ни цента с вас не возьмет за все это!

А вот сейчас ты спросишь, нет ли у меня чего, — говорила улыбка Кола. — О да, сейчас ты спросишь, Эдди, мой мальчик. Потому что ты можешь и не любить кондитера, но конфетки ты любишь, верно? И теперь, когда ты знаешь, что Балазар позаботился, чтобы ваши запасы исчезли…

Внезапная мысль, мысль неприятная и пугающая, сверкнула в его мозгу. Если они забрали их запасы…

— Где Генри? — спросил он так резко, что Кол в изумлении попятился.

Джек Андолини все-таки повернул голову. Так медленно, словно это священное действо он исполнял только изредка и ему это стоило многих усилий. Так и кажется, что в толще его мощной шеи сейчас проскрежещут несмазанные шарниры.

— В безопасности, — изрек он и так же медленно повернул голову в первоначальное положение.

Эдди стоял перед фургончиком, борясь с паникой, что поднималась в его сознании и грозила оборвать ход связных мыслей. Внезапно потребность ширнуться, с которой он до сих пор так успешно справлялся, стала невыносимой. Ему надо ширнуться. Тогда он сможет думать, возьмет себя в руки…

Прекрати! — проревел Роланд у него в голове. Так громко, что Эдди невольно поморщился (а Кол, приняв эту гримасу боли и изумления за очередную стадию Наркоманской Чесотки, снова расплылся в улыбке). — Прекрати! Тебе нужен контроль над собой, я его тебе обеспечу!

Ты не понимаешь! Он мой брат! Мой гребаный брат! Балазар забрал моего брата!

Ты так говоришь, будто я никогда этого слова не слышал. Ты за него боишься?

Да! Боже мой, да!

Тогда делай то, что они ждут от тебя. Кричи. Ной и проси. Проси эту твою дозу. Я уверен, они этого ждали и у них с собой есть. Делай все это, чтобы они не усомнились в тебе, и тогда ты уже можешь не сомневаться в том, что твои опасения подтвердятся.

Я не понимаю, о чем ты…

Если ты сейчас перед ними наложишь в штаны, тогда они точно прибьют твоего драгоценного братца. Ты этого хочешь?

Ладно. Я буду крутым. Может быть, это звучит по-дурацки, но я буду крутым.

Ты это так называешь? Ладно. Тогда будь крутым.

— Мы не так договаривались, — сказал Эдди, обращаясь через голову Кола непосредственно к Джеку Андолини. — Не для того с носился с товаром Балазара, как с писаной торбой, и держал язык за зубами, хотя любой другой на моем месте уже выдал бы список имен по официальному заявлению из расчета по пять на год отсидки.

— Балазар решил, что с ним твоему брату будет безопаснее, — ответил Джек, не оборачиваясь. — Он взял его под свою защиту.

— Тогда ладно. Поблагодари его за меня и скажи, что я прибыл, товар в сохранности и я сам могу позаботиться о Генри, как Генри всегда заботился обо мне. Скажи ему, что у меня все схвачено. Когда мы встретимся с Генри, мы распределим товар, а потом сядем в нашу машину, поедем в город и тогда уже сделаем все, как нужно. Как договаривались.

— Балазар хочет с тобой повидаться, Эдди. — Голос Джека был непреклонен и неумолим. Голова его не повернулась. — Садись в машину.

— А пошел ты туда, куда солнышко не заглядывает, мать твою, — сказал Эдди и направился к своему подъезду.

Идти было недалеко, но не прошел он и полпути, как рука Андолини схватила его за плечо с парализующей силой тисков. Сам он дышал в шею Эдди горячо, как бык. Он проделал все это за пару секунд, а судя по его туповатому виду можно было бы предположить, что за это время мозг его не успел бы и дать команды руке, чтобы та открыла дверцу.

Эдди обернулся.

Будь крутым, Эдди, — прошептал Роланд.

Круче некуда, — отозвался Эдди.

— За такое мне бы надо тебя убить, — сказал Андолини. — Я бы ни от кого такого не потерпел, чтобы меня посылали в задницу, и особенно от такого засранца и мелкого наркомана, как ты.

— Ну и убей! — выкрикнул Эдди, но это был крик рассчитанный. Крутой крик, если так можно выразиться. Они стояли на тротуаре, две темных фигуры в горизонтальных лучах весеннего заката, на пустынной улице Ко-Оп Сити в районе Бронкс. И люди слышали крик, слышали слово «убей», и если их радиоприемники были включены, они добавляли звук, если же — выключены, то сначала включали, а потом добавляли звук, потому что так лучше. Так безопаснее.

— Рико Балазар не сдержал слова! Я, значит, свое обязательство выполнил, а он меня кинул! Так что пошел-ка ты в задницу, это я тебе говорю. И ему тоже скажу, пусть идет в задницу. Я любому скажу, пусть идут в задницу!

Андолини вытаращился на него. Глаза его были такими темными, что цвет их, казалось, просачивается в белки, и от этого они желтые, как старый пергамент.

— Я бы и президенту Рейгану сказал, чтобы он убирался в задницу, если бы он не сдержал данного слова, и имел я его президентскую неприкосновенность или как оно там называется!