Война. Мифы СССР. 1939–1945 Мединский Владимир
Для поражения немецких танков все шире привлекалась авиация. Удары она наносила специальными термитными шарами и бутылками с горючей смесью.
30–31 августа наши летчики уничтожили более 100 танков. Тогда же воздушным ударам подверглись 8 аэродромов противника, на которых уничтожили 57 самолетов. Так что не только мы теряли самолеты на земле в начале войны.
11 августа начальник германского Генерального штаба Франц Гальдер записал в дневнике: «Общая обстановка все очевиднее показывает, что колосс Россия… был нами недооценен».
Ельня
Первого значительного успеха мы добились под Ельней, где 24-я армия с 30 августа по 8 сентября провела наступательную операцию. В основу замысла тогда еще генерала Георгия Жукова был положен классический двусторонний охват с окружением и разгромом немцев по частям.
В 7 часов утра около 800 орудий, минометов и реактивных установок обрушили шквал огня на врага. После четырехдневного упорного сопротивления противник под угрозой окружения начал отходить. 6 сентября Ельня была освобождена.
8 сентября Ельнинский выступ, вдававшийся в нашу оборону, был срезан. Пять немецких дивизий потеряли за неделю боев на одном участке фронта — 45 тыс. человек.
Теперь — прошу минуту внимания.
При разгроме Франции и всей ее армии, при разгроме английских экспедиционных сил во Франции, захвате Бельгии, Голландии, Люксембурга германская армия потеряла 45 774 убитыми[85. То есть столько же, сколько под Ельней в сентябре 1941-го за неделю — за целый год(!) войны в Европе.
«Здесь, под Ельней, родилась советская гвардия. Первым четырем стрелковым дивизиям (100, 127, 153 и 161-й), особо отличившимся в боях, было присвоено звание „гвардейская“»[86].
И все это тоже — 1941 год.
Цена первых успехов
Под Смоленском наши безвозвратные потери составили 486 171 человек, а санитарные — 273 803 человека. Страшные цифры. Но и у немцев танковые дивизии лишились половины личного состава и машин, общие потери составили около полумиллиона человек. Впервые — уже в первые месяцы войны — мы выходили на паритет по потерям.
Эти люди заслуживают величайшего восхищения.
Генерал-полковник Гудериан о защитниках Брестской крепости
В этой книге нельзя ограничиться одним эпизодом с тараном в небе над Брестской крепостью. Ее оборона — как камертон: Брестская крепость задала героическую тональность всей Великой Отечественной. И пусть о подвиге защитников нам стало известно только после войны, — немцы-то знали. Знали свою судьбу.
Казалось бы: как могут старинные укрепления позапрошлого века защитить от оружия века XX — танков, самолетов, огнеметов, удушливых газов (а они тоже применялись против защитников крепости)?
Укрепления Бреста выглядели внушительно, но только внешне. Кстати, одним из проектировщиков «модернизации» крепостных фортов в 1913-м был царский офицер Дмитрий Карбышев — тот самый несгибаемый генерал Карбышев, которого немцы в феврале 1945-го вместе с другими заключенными концлагеря Маутхаузен превратят на морозе в ледяную глыбу.
Брестская крепость притягивает удивительные совпадения: в лагере для советских военнопленных генерал Карбышев сблизился с тем самым майором Петром Гавриловым, который с 22 июня 1941 года возглавлял оборону крепости. 23 июля (повторю — ИЮЛЯ) Гаврилов попал тяжело раненным в плен. Не через неделю, не через десять дней — через месяц и один день после начала войны. Каким-то чудом майор Гаврилов в немецком плену выжил. После освобождения его восстановили в звании и взяли назад на службу. А в 1957-м, когда о подвиге Бреста узнала вся страна, Гаврилову присвоили звание Героя Советского Союза.
Карбышев Дмитрий Михайлович (1880–1945)
Генерал, Герой Советского Союза
Знаменитый военный ученый, генерал-лейтенант инженерных войск оказался в окружении в 41-м и, получив тяжелую контузию, попал в плен. Три с половиной года кнутом, пряниками, обманом немцы пытались склонить бывшего царского офицера к сотрудничеству. Предлагали научную работу в Берлине: лабораторию, квартиру и положение генерал-лейтенанта вермахта.
«Я солдат и остаюсь верен своему долгу. А он запрещает мне работать на ту страну, которая находится в состоянии войны с моей Родиной», — ответил Карбышев. И отправился назад в одиночную камеру с горящим 24 часа в сутки ослепительным светом. В конце концов немцы махнули рукой и отправили строптивого русского в обычный лагерь смерти. Там он и погиб вместе с другими заключенными, облитый из брандспойта на морозе. Образцом была вся его жизнь, годы в немецком плену — подвигом.
Советское командование ничего не знало о судьбе Карбышева, он считался пропавшим без вести. В 1946-м о его казни в Маутхаузене рассказал бывший военнопленный, офицер-канадец.
«Нет большей победы, чем победа над собой! Главное — не пасть на колени перед врагом» (генерал Карбышев)
Земляной вал Бреста с казематами в принципе создавал некие возможности для обороны. В 1939 году поляки тоже сразу не сдались. Они героически защищали крепость от бронетанкового корпуса генерала Гудериана — три дня. 14 и 16 сентября отбили семь атак. И ушли из крепости только в ночь на 17 сентября, силы были не равны, поляков было всего 22,5 тысячи. На рассвете в нее вошли немцы. В Бресте они не задержались и вскоре передали его нашим войскам. Кстати, именно там в 1918-м был подписан Брестский мир — с теми же немцами.
Гаврилов Петр Михайлович (1900–1979)
Командир обороны Брестской крепости, Герой Советского Союза
Несмотря на русскую фамилию — татарин. Впрочем, национальность, наверное, было последнее, о чем задумывались защитника Бреста в 41-м. В Гражданскую пошел за красных — добровольцем, остался в армии, закончил Академию имени Фрунзе, участвовал в советско-финляндской войне 1939–40 гг. Командир полка. С первых часов Великой Отечественной руководил обороной Восточного форта Брестской крепости. И оставался ее командиром до 23 июля 1941-го, когда был пленен — раненным и без сознания. Его судьба — чудо. Выжил в концлагере, вернулся домой. В 1955 году Гаврилов нашел жену и сына, с которыми расстался в самый первый день войны. А еще через год вышла книга Сергея Смирнова «Брестская крепость», и только тогда все впервые узнали про защитников Бреста. Ставшего вдруг на всю страну знаменитым 56-летнего командира восстановили в партии (после плена вернули только звание) и представили к высшей награде Родины
Гудериан в своих воспоминаниях, правда, поляков не хвалит, а больше напирает на бардак в немецких частях. «14 сентября… я быстро начал марш на Брест, чтобы использовать внезапность для достижения успеха… Попытка взять эту цитадель внезапным нападением танков провалилась лишь потому, что поляки поставили во входных воротах старый танк Рено, который и помешал нашим танкам ворваться в город…
20-я мотодивизия и 10-я танковая дивизия 16 сентября начали совместное наступление на цитадель. Штурмом взяли гребень вала, но атака захлебнулась, так как пехотный полк… не выполнил приказа наступать непосредственно за огневым валом артиллерии. Когда полк, в передовые подразделения которого я тотчас же направился, с опозданием и уже без приказа вновь предпринял атаку, он понес, к сожалению, тяжелые потери, не достигнув успеха. Мой адъютант… пытался прекратить огонь, который вели наступавшие сзади части по своим собственным передовым подразделениям, но был сражен польским снайпером»[87].
Итак, укрепления крепости позволили полякам продержаться три дня — это известно. Увы, мы не знаем, сколько дней точно держались наши защитники крепости. Точнее, сколько недель, месяцев.
Мы не знаем имени человека, писавшего: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина 20.VII.41 г.». Он ведь не подписался.
20 июля… Значит, этот солдат воевал в подземельях Брестской крепости уже месяц, практически без пищи и боеприпасов.
У наших солдат были консервы и патроны, но совершенно не было воды. Немцы поняли это и блокировали доступ из руин крепости к реке, дожидаясь, пока последние защитники, врывшиеся в землю посреди гор разложившихся на жаре трупов, просто умрут от жажды. Несмотря на это — только организованная оборона крепости каким-то чудом — продолжалась до августа 1941 года. Но еще долго и после этого боялись подходить немцы к подземельям. Словно зомби, восставшие из ада, поднимались оттуда по ночам черные тени, и звучали автоматные очереди. По немецким источникам, последние очаги сопротивления они подавили в Бресте только в сентябре. Когда уже пал Киев и Смоленск.
Есть и другие легенды. В северокавказской прессе был опубликован рассказ, как уже поздней осенью в момент, когда эсэсовцев выстроили на плацу для награждения за очередные «подвиги»…
«…Из подземных казематов крепости вышел высокий подтянутый офицер Красной Армии. Он ослеп… и шел с вытянутой левой рукой. Правая рука его лежала на кобуре пистолета, он был в рваной форме, но шел с гордо поднятой головой, двигаясь (наощупь) вдоль плаца. Неожиданно для всех немецкий генерал вдруг четко отдал честь советскому офицеру, последнему защитнику Брестской крепости, за ним отдали честь и все офицеры немецкой дивизии. Красноармейский офицер вынул из кобуры пистолет, выстрелил себе в висок. Когда проверили документы — партийный и военный билеты, — узнали, что он уроженец ЧИ АССР, старший лейтенант пограничных войск».
Фамилия — Барханоев[88]. Ее нет среди тех, чьи имена увековечены на плитах мемориального комплекса «Брестская крепость-герой». Там вообще нет фамилий 3/4 защитников, так навсегда и оставшихся Неизвестными солдатами. Но действительно довольно много других кавказских — в том числе вайнахских — фамилий[89]. Так что хорошая легенда, правильная. В интернете она гуляет под названием «Последний защитник Брестской крепости». Однако это не совсем точно, этот герой — не был последним защитником.
Писатель и историк Сергей Смирнов, благодаря которому мы и узнали о подвиге героев Бреста, долгие годы пытался выяснить, кто же был последним, или последними. Одна из глав его знаменитой книги, удостоенной Ленинской премии, так и называется — «Последние»[90]. Смирновым записан поразительный рассказ еврейского скрипача Ставского, позднее расстрелянного в гетто. Этот рассказ привел старшина Дурасов, который сам был ранен под Брестом, попал в плен и остался в рабочей команде при немецком госпитале.
«Однажды, — это было, как вспоминает Дурасов, в апреле 1942 года, — скрипач опоздал часа на два на работу и, когда пришел, с волнением рассказал товарищам о том, что с ним случилось. На дороге его остановили немцы и увезли в крепость. Там, среди развалин, в земле была пробита широкая дыра, уходившая куда-то глубоко вниз. Вокруг нее с автоматами наготове стояла группа немецких солдат.
— Спускайся туда! — приказал скрипачу офицер. — Там, в подземелье, до сих пор скрывается один русский. Он не хочет сдаваться и отстреливается. Ты должен уговорить его выйти наверх и сложить оружие — мы обещаем сохранить ему жизнь.
Когда скрипач спустился, в темноте грянул выстрел.
— Не бойся, иди сюда, — говорил неизвестный. — Я выстрелил просто в воздух. Это был мой последний патрон. Я и сам решил выйти — у меня уже давно кончился запас пищи. Иди и помоги мне…
Когда они кое как выкарабкались наверх, последние силы оставили незнакомца, и он, закрыв глаза, изнеможденно опустился на камни развалин.
Гитлеровцы, стоя полукругом, молча, с любопытством смотрели на него. Перед ними сидел невероятно исхудавший, заросший густой щетиной человек, возраст которого было невозможно определить. Нельзя было также догадаться о том, боец это или командир, — вся одежда на нем висела лохмотьями.
Видимо, не желая показать врагам свою слабость, неизвестный сделал усилие, чтобы встать, но тут же упал на камни. Офицер бросил приказание, и солдаты поставили перед ним открытую банку с консервами и печенье, но он не притронулся ни к чему. Тогда офицер спросил его, есть ли еще русские там, в подземелье.
— Нет, — ответил неизвестный. — Я был один, и я вышел только для того, чтобы своими глазами посмотреть на ваше бессилие здесь, у нас, в России…
По приказанию офицера музыкант перевел ему эти слова пленного. И тогда офицер, обращаясь к своим солдатам, сказал:
— Этот человек — настоящий герой. Учитесь у него, как нужно защищать свою землю…»
Это было в апреле 1942 года. Имя и судьба героя остались неизвестными…
Брестская крепость заложила, выражаясь современным языком, один из главных алгоритмов той войны. Ее защитников можно было убить. Можно было взять в плен. Но победить их было нельзя.
Раз за разом уничтоженные очаги сопротивления снова оживали и назавтра огрызались огнем, а после очередного рапорта об «окончательной» зачистке крепости немецкое военное кладбище в ее окрестностях продолжало расширяться.
Когда 24 июня майор Гаврилов возглавил оборону, у него было 400 бойцов.
Чуть больше, чем у обессмертившего себя в веках спартанского царя Леонида.
Из надписей на плитах мемориала «Брестская крепость»:
ШУМКОВ Александр Иванович
р. в 1915 в г. Константиновка Донецкой обл., в РККА с 1939, окончил курсы мл. лейтенантов, лейтенант, командир 9-й стрелковой роты 84-го СП, погиб 22 июня 1941.
ШУМКОВА Любовь Сергеевна
р. в 1919 в д. Романово Лебедянского р на Липецкой обл., жена лейтенанта А. И. Шумкова, командира 9-й стрелковой роты 84-го СП, погибла 22 июня 1941.
ШУМКОВА Светлана Александоовна,
р. в декабре 1940 в г. Бресте, дочь лейтенанта А. И. Шумкова, погибла 22 июня 1941.
Если я возьму Киев, я возьму Россию за ноги; если я возьму Петербург, я возьму ее за голову; заняв Москву, поражу ее в сердце.
Наполеон I
Понятно, что в сводках Совинформбюро наши сами себя хвалили. А как еще? Надо поддерживать боевой дух. Не голову же пеплом посыпать… Но дело в том, что не меньше нас хвалили и немцы!
Правда, выяснилось это уже после войны, когда увидели свет дневники и мемуары гитлеровских генералов. Заяви такое вслух немецкий военачальник, безрезультатно штурмуя Ленинград или откатываясь от Москвы, его бы лишили орденов, звания и расстреляли перед строем. В вермахте тоже с этим не церемонились.
В 1946–48 годах американцы пытались выведать у пленных немецких генералов, в чем секрет непобедимости русской армии. На роль Мальчиша-Кибальчиша эти потрепанные вояки не годились, и на вопросы отвечали честно. В результате этих то ли интервью, то ли протоколов допросов и появилась книга «Роковые решения вермахта», которую американский редактор представил вполне откровенно: «Мы, американцы, должны извлечь пользу из неудачного опыта других».
Одним из тех, кто вынужден был рассказывать о своих поражениях, — начальник штаба 4-й армии вермахта генерал Гюнтер Блюментрит[91]. Удивительно, но этот фашист отзывается о противнике — русских — гораздо более позитивно, чем сегодня некоторые наши собственные либеральные публицисты. Хотя местами его чисто европейская дремучесть вызывает даже умиление — а ведь вторую войну воевал человек против нас.
В общем, очень интересная Россия получается у генерала Блюментрита.
«Близкое общение с природой позволяет русским свободно передвигаться ночью в тумане, через леса и болота. Они не боятся темноты, бесконечных лесов и холода. Им не в диковинку зимы, когда температура падает до минус 45. Сибиряк, которого частично или даже полностью можно считать азиатом, еще выносливее, еще сильнее… Мы уже испытали это на себе во время Первой мировой войны, когда нам пришлось столкнуться с сибирским армейским корпусом».
Да уж, сибиряки, подошедшие на подмогу Москве, сумели впечатлить лощеного германского офицера. Сразу и вспомнил нас, и все былое…
«Для европейца, привыкшего к небольшим территориям, расстояния на Востоке кажутся бесконечными… Ужас усиливается меланхолическим, монотонным характером русского ландшафта, который действует угнетающе, особенно мрачной осенью и томительно долгой зимой. Психологическое влияние этой страны на среднего немецкого солдата было очень сильным. Он чувствовал себя ничтожным, затерянным в этих бескрайних просторах».
Вот, оказывается, как. Мы видели во фрицах извергов, душителей, губителей людей. А оказывается, их тонкая душевная организация страдала от необозримости российских просторов… Приходилось им действовать по Фрейду — через силу выдавливать из себя на этой гнетущей бескрайней земле свои психологические европейские комплексы. Жечь, расстреливать, насиловать.
И чего было к нам лезть таким тонким натурам? Но характеристика, согласитесь, любопытная. Такого нарочно не придумаешь.
Природа наша ему не нравится, а вот русского солдата Блюментрит оценивает высоко, на собственном горьком опыте двух войн.
«Русский солдат предпочитает рукопашную схватку. Его способность, не дрогнув, выносить лишений вызывает истинное удивление. Таков русский солдат, которого мы узнали и к которому прониклись уважением еще четверть века назад».
Прониклись уважением? То-то расстреливали пленных прямо на марше, сбрасывая трупы в обочину. Или боялись, а потому зверствовали? Нет, не понять нам, славянским недочеловекам, тонкостей душевной организации противника.
Дальше — еще интереснее. Оказывается, немцы не знали нашего оборонного потенциала! Хорошо же была налажена секретность в предвоенном СССР, которую интеллигенция считала глупой шпиономанией. Подчеркну, эти воспоминания относятся не к весне 1945-го, когда мы стояли на подступах к Берлину, а к осени 1941-го, когда немец пер на Москву.
«Нам было очень трудно составить ясное представление об оснащении Красной Армии… Гитлер отказывался верить, что советское промышленное производство может быть равным немецкому. У нас было мало сведений относительно русских танков. Мы понятия не имели о том, сколько танков в месяц способна произвести русская промышленность.
Трудно было достать даже карты, так как русские держали их под большим секретом. Те карты, которыми мы располагали, зачастую были неправильными и вводили нас в заблуждение.
О боевой мощи русской армии мы тоже не имели точных данных. Те из нас, кто воевал в России во время Первой мировой войны, считали, что она велика, а те, кто не знал нового противника, склонны были недооценивать ее».
Были, как выясняется, и в верхушке германского генералитета трезвые головы. И решались высказываться — пока война еще не началась.
«Фельдмаршал фон Рундштедт, командовавший группой армий „Юг“ и после фельдмаршала фон Манштейна наш самый талантливый полководец во время Второй мировой войны, в мае 1941 г. сказал о приближающейся войне следующее:
„Война с Россией — бессмысленная затея, которая, на мой взгляд, не может иметь счастливого конца. Но если, по политическим причинам, война неизбежна, мы должны согласиться, что ее нельзя выиграть в течение одной лишь летней кампании“» (напомню, именно эта задача официально ставилась перед армией фюрером. — В.М.).
Но вот война началась — и немцы в недоумении. Не Европа-с, господа, вам тут совсем не Европа, да, скифы мы…
«Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемыми. Они всегда пытались прорваться на восток… Наше окружение русских редко бывало успешным».
Война продолжалась и преподносила все новые непонятные сюрпризы.
«От фельдмаршала фон Бока до солдата все надеялись, что вскоре мы будем маршировать по улицам русской столицы. Гитлер даже создал специальную саперную команду, которая должна была разрушить Кремль.
Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск вдруг резко изменилось. С удивлением и разочарованием мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила. В течение последних недель сопротивление противника усилилось, и напряжение боев с каждым днем возрастало…»
Вот только что вспоминал Блюментрит о том, как прекрасно шли дела у немцев во Франции, — и вот ему приходится снова вспомнить французов. Про дубину народной войны он, конечно, не слышал, а вот судьбу Наполеона в своих воспоминаниях мусолит постоянно. Нет, это не было придумкой советского патриотического воспитания — сравнивать Гитлера с Бонапартом. Так считали и сами немцы.
«Глубоко в нашем тылу, в огромных лесных и болотистых районах, начали действовать первые партизанские отряды… Они нападали на транспортные колонны и поезда с предметами снабжения, заставляя наши войска на фронте терпеть большие лишения.
Воспоминание о Великой армии Наполеона преследовало нас, как привидение. Книга мемуаров наполеоновского генерала Коленкура, всегда лежавшая на столе фельдмаршала фон Клюге, стала его библией. Все больше становилось совпадений с событиями 1812 г.».
Все больше совпадений? А вы как хотели? Вторая Отечественная!
Но уж вовсе удивительным, будто придуманным изобретательным сценаристом, кажется эпизод с французами, снова наступавшими на Москву, — в 1941-м. Однако нет, это не фантастика, а аутентичные мемуары генерала вермахта.
«Четыре батальона французских добровольцев, действовавших в составе 4-й армии, оказались менее стойкими. У Бородина фельдмаршал фон Клюге обратился к ним с речью, напомнив о том, как во времена Наполеона французы и немцы сражались здесь бок о бок против общего врага. На следующий день французы смело пошли в бой, но, к несчастью, не выдержали ни мощной контратаки противника, ни сильного мороза и метели. Таких испытаний им еще никогда не приходилось переносить. Французский легион был разгромлен… Через несколько дней он был отведен в тыл и отправлен на Запад».
Если бы я писал киносценарий из эпохи наполеоновских войн, то махнул бы рукой на строгое следование исторической правде и вставил бы этот эпизод с французским легионом, в серой форме вермахта, — погибающим на заснеженном поле Бородина. Здесь была бы правда иного уровня — художественная.
«И вдруг на нас обрушилась новая, не менее неприятная неожиданность. Во время сражения за Вязьму появились первые русские танки Т-34… В результате наши пехотинцы оказались совершенно беззащитными. Требовалось по крайней мере 75-мм орудие, но его еще только предстояло создать. В районе Вереи танки Т-34 как ни в чем не бывало прошли через боевые порядки 7-й пехотной дивизии, достигли артиллерийских позиций и буквально раздавили находившиеся там орудия».
Русского солдата мало убить, его надо еще и повалить!
Фридрих II Великий
Но, может, этот самый Блюментрит был в вермахте отступником, своего рода моральным уродом, несмотря на свою высокую должность? Может, лишь он один среди германских милитаристов отдавал должное врагу? Да нет.
Вот книга под броским названием «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных» британца Роберта Кершоу. Она построена на серии интервью с выжившими ветеранами похода на Россию. Это самые обычные солдаты и офицеры вермахта.
«Русские не сдаются. Взрыв, еще один, с минуту все тихо, а потом они вновь открывают огонь…»
«С изумлением мы наблюдали за русскими. Им, похоже, и дела не было до того, что их основные силы разгромлены…»
«Буханки хлеба приходилось рубить топором. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием…»
«Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Мы все тут сдохнем!..»[92]
Но, может, это окопная правда, а вот те, кто возглавлял нашествие и видел, так сказать, всю картину объемно, другого мнения? В мемуарах немецких военачальников — а это огромная литература, — конечно, много самолюбования, попыток оправдаться, объясниться перед потомками. Но все боевые генералы как один отдают должное русским — начиная с первых дней войны.
Официальный немецкий плакат. Призывает тружеников тыла работать на победу так же самоотверженно, как солдаты сражаются. Но выглядит так, будто солдат вермахта безумно удивлен тому отпору, который встретил в СССР
Генерал-полковник (позднее — фельдмаршал) фон Клейст, летом 41-го — командующий 1-й танковой группой, которая наступала на Украине:
«Русские с самого начала показали себя как первоклассные воины, и наши успехи в первые месяцы войны объяснялись просто лучшей подготовкой. Обретя боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с исключительным упорством, имели поразительную выносливость…»[93]
Генерал фон Манштейн (тоже будущий фельдмаршал): «Часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат»[94].
Манштейн Эрих фон Левински (1887–1973)
Фельдмаршал, военный преступник
После памятного сексуального скандала с президентом США про человека по фамилии Левински невозможно думать без улыбки. Он родился в семье прусского генерала фон Левински, воспитывался дядей — генералом фон Манштейном. Кадетская школа, военное училище, с 20 лет — гвардия, потом — военная академия. Плоть от плоти германской армии, прусская косточка, военный аристократ.
Ею армейская карьера увенчалась приговором британского военного трибунала — 18 лет тюрьмы за «недостаточное внимание к защите жизни гражданского населения». Правда, потом срок скостили, и выпустили из тюрьмы «по тяжелому состоянию здоровья» так и вовсе через 3 года. После чего Манштейн прожил еще 20 лет. По-видимому, он действительно был талантливым военачальником. Громил Польшу и Францию. Успешно воевал на Восточном фронте — особенно в начале войны. Брал Севастополь и Харьков. Но с Ленинградом и Сталинградом (туда он пер на помощь Паулюсу) уже не заладилось. Под Курском был бит, в битве за Днепр — тоже.
Весной 1944 года был отстранен Гитлером от командования, отправился в резерв и проживал в своем имении. Свои мемуары озаглавил «Утраченные победы». К счастью, ни у одного советского маршала не было повода для подобного пессимизма.
Отметим, что и этот прусский аристократ почему-то, вопреки мифам, никак не проявил свои рыцарские манеры на Восточном фронте. В чем точно отличился — так это в истреблении мирного населения. Душегубки в Крыму зимой 1941–42 гг. стали первым случаем, когда вермахт напрямую участвовал в холокосте.
«Солдат должен понимать необходимость жестокого наказания еврейства — носителя самого духа большевистского террора» (генерал Манштейн)
Дневник генерала Гальдера:
«Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен». (Запись от 24 июня.) «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека… Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т. п. в плен сдаются немногие». (29 июня.) «Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных». (4 июля.)[95]
Фельдмаршал Браухич (июль 1941 года):
«Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник».
Смерть немецкого солдата. Этого парня ждал крест березовый, не железный
Добавлю, что для гитлеровцев он оказался и последним.
В общем, все понятно и достаточно очевидно. Но чтобы уже закончить с немцами, дам целиком историю, описанную командиром 41-го танкового корпуса вермахта генералом Райнгартом. Про то, как немцы впервые увидели советский тяжелый танк КВ. По моему, история потрясающая.
«Примерно сотня наших танков, из которых около трети были T-IV, заняли исходные позиции для нанесения контрудара. С трех сторон мы вели огонь по железным монстрам русских, но все было тщетно…
Эшелонированные по фронту и в глубину русские гиганты подходили все ближе и ближе. Один из них приблизился к нашему танку, безнадежно увязшему в болотистом пруду. Безо всякого колебания черный монстр проехался по танку и вдавил его гусеницами в грязь.
В этот момент прибыла 150-мм гаубица. Пока командир артиллеристов предупреждал о приближении танков противника, орудие открыло огонь, но опять-таки безрезультатно.
Один из советских танков приблизился к гаубице на 100 метров. Артиллеристы открыли по нему огонь прямой наводкой и добились попадания — все равно, что молния ударила. Танк остановился. „Мы подбили его“, — облегченно вздохнули артиллеристы. Вдруг кто-то из расчета орудия истошно завопил: „Он опять поехал!“ Действительно, танк ожил и начал приближаться к орудию. Еще минута, и блестящие металлом гусеницы танка словно игрушку впечатали гаубицу в землю. Расправившись с орудием, танк продолжил путь как ни в чем не бывало»[96].
Глава 4
Миф о преданном ополчении
Товарищ! Вступай в ряды народного ополчения. Винтовку добудешь в бою.
Легендарный плакат в Ленинграде
Это практически устойчивое выражение, Мол, гнали комиссары наших безоружных солдатиков на немецкие танки, «с одной винтовкой на троих». Редко кто не слышал это выражение. Но еще реже кто сейчас вспомнит, откуда оно взялось.
Невероятно, но из «Краткого курса истории ВКГЦб)»!
«Царская армия терпела поражение за поражением. Немецкая артиллерия засыпала царские войска градом снарядов. У царской армии не хватало пушек, не хватало снарядов, не хватало даже винтовок. Иногда на трех солдат приходилась одна винтовка»[97].
Большевистская пропаганда с ее «бездарными царскими генералами», словно бумеранг, вернулась из Первой мировой во Вторую. Теперь уже либеральные публицисты, вскормленные, не забудем, советской же системой, поливали грязью «бездарных красных маршалов» теми же словами. Ничего оригинальнее они придумать не смогли.
«Редкие оставшиеся в живых ополченцы со стыдом и болью вспоминали про одну винтовку на троих. Немцы же долго не могли понять, кого им благодарить за созданные комфортные условия боев. (Видимо, это были первые бесконтактные сражения XX столетия.) Они недоумевали: с кем они воюют? Что за секретные войска без пулеметов, без танков, без артиллерии и даже без патронов?»
«Русский журнал»[98], 22 июня (!) 2005 года. Просто недоумение вызывает, как такое можно писать про своих?
Похоже, что у истоков этого мифа снова стоял Хрущев, позволю его процитировать: «Мы совершенно справедливо критикуем сейчас Николая II за то, что в 1915 г. армия осталась без винтовок. А ведь мы начали войну без должного количества винтовок, Мне сказал тогда Маленков, когда я, находясь на Украине, просил винтовки: „Куйте штыки, куйте пики“».
А вот на XX съезде (слава богу, хотя бы без пик): «Помню, как в те дни я позвонил из Киева тов. Маленкову и сказал ему: „Народ пришел в армию и требует оружие. Пришлите нам оружие“. На это мне Маленков ответил: „Оружие прислать не можем. Все винтовки передаем в Ленинград, а вы вооружайтесь сами“ (движение в зале.)»
В общем, хорошо изучил Хрущев «Краткий курс».
…Это означало 1,5 патрона на бойца.
Из подсчетов современных публицистов
Сразу оговоримся. Могла ли случиться такая ситуация, когда на троих бойцов оказалась одна винтовка? Конечно. На войне могло произойти и не такое. Но вопрос, насколько эта ситуация была типична? Почитаешь некоторых историков — так вообще не поймешь, когда, куда и, главное, зачем Ставка попрятала все стрелковое оружие.
Маститый историк (а также экономист, мэр и демократ) Гавриил Попов отпевал в одном из своих очерков[99] московское ополчение с помощью риторических вопросов:
«Возникает масса „почему“ Почему не обучали народное ополчение? Почему вместо оружия вручили лопаты? Почему в ополчение везли винтовки чуть ли не из музеев? Не хватало винтовок? Но перед боем их вдруг оказывалось достаточно».
Хорошо хоть речь идет об ополченцах, а не о регулярных частях Красной Армии. На то, чтобы оставить в окопах без оружия армию, видно, не хватило фантазии. Давайте немного успокоимся и подумаем. Советское народное ополчение, что в Москве (Попов), что в Ленинграде («Русский журнал»), что в Киеве (Хрущев), формировалось на добровольной основе, стихийно. Иногда и добровольно-принудительно, когда невозможно под строгими взглядами не записаться добровольцем. Но в любом случае это не армия. Еще не армия.
Сколько будет ополченцев — точно не известно. Когда они соберутся — тоже точно сказать нельзя. Где примут бой — Бог знает. Все это добавляло обстановке нервозности и осложняло комплектование. Но постепенно ополченцы становились бойцами.
Рабочие Ижорского завода, формируя свой батальон, сами делали себе оружие, заваривая дырки на учебных винтовках, а потом стали знаменитой на всю страну воинской частью.
В доказательство того, что ополченцев отправили на убой, Попов приводит рассказ ветерана, преподавателя МГУ А. Соколова: «Я записался в ополчение прямо на собрании. Нас сразу отправили на пункт формирования районной дивизии. За тем — на рытье окопов. На работах ничему не обучали. Оружие выдали, уже отправляя на фронт. Большинство впервые взяло в руки винтовку. Стрелять умели единицы. Но, к счастью, до боев у нас оказалось несколько дней. И за это время мы учились разбирать винтовки, заряжать, стреляли по мишеням на деревьях в лесу. Думаю, что именно эти занятия спасли наш полк. Мы открыли огонь, отбили немецкую атаку, сумели организованно отступить».
Странное, правда, какое-то получается «доказательство». И винтовки были, и разбирать их научились, и стрелять. Ну, несколько дней, ну, мало. Но ведь война! Однако ничего общего с тем, чтобы бросать людей под гусеницы немецких танков с одной винтовкой на троих. Да и сам Попов пишет, что перед боем их, винтовок, вдруг оказывалось достаточно.
Кроме того, современные комментаторы как-то упускают из виду, что предвоенные советские люди — не нам чета. Это сегодняшний студент не сумеет разобрать автомат. Да и люди постарше уже призабыли, на что и в каком порядке нажимать в АКМ, что оттягивать из его вороненых деталей. А тогда с военной подготовкой было все в порядке.
Это сейчас оружие на большом заводе есть, может, только у личного телохранителя его хозяина-буржуя. А тогда на Ижорском заводе рабочие быстро подобрали себе винтовки.
При формировании батальона получили самое различное оружие — отечественное, трофейное и даже музейное.
Из воспоминаний К. Бирюкова — начальника снабжения коммунистических батальонов
Не буду утомлять цифрами. Желающие могут залезть в первоисточники, а я сразу представлю вам парадоксальный факт[100]. Дивизии народного ополчения были недоукомплектованы бойцами. Соответственно, обычно оружия в них было больше, чем солдат. Не одна винтовка на троих, а три винтовки на двоих — даже так. По вооружению дивизий ополчения есть исследования военных историков, есть статистика[101].
И еще. Есть в военном деле такое понятие — маршевое пополнение. Солдаты идут на фронт, а оружия у них с собой нет. Оно ждет их впереди — оставшееся от раненых, убитых, возможно трофейное или со складов. Обычное дело. Естественно, на ополченцев, не знавших этого правила, отсутствие при себе винтовок действовало гнетуще.
Есть и другое понятие — мобилизационный резерв. В отношении стрелкового оружия тут может быть полный разнобой. На складах хранится на случай войны всякое оружие: снятое с вооружения, трофейное, оставшееся от прежних войн. Так было и в 1941-м.
На известной Фотографии А. Устинова «Бронебойщики. С парада в бой», сделанной 7 ноября 1941 года на Красной площади, бойцы уходят на передовую с английскими пулеметами Льюиса на плече. Со снятыми дисками эти пулеметы-трубы действительно были похожи на какие-то мини-пушки.
На мобилизационных складах хранились захваченные в Первую мировую в качестве трофеев 700 000 винтовок Манлихера и Маузера (привет «Краткому курсу»). Они, кстати, еще находились на вооружении польской и румынской армий, и их запасы были пополнены после присоединения Бессарабии. Манлихеровки и маузеры были широко распространены в частях народного ополчения.
«Известно, что офицеры русской армии могли самостоятельно покупать иностранные образцы личного оружия, — пишет С. Е. Соболева. — Оружейный отдел артиллерийского комитета счел возможным разрешить офицерам иметь на вооружении не которые автоматические пистолеты, признанные на основании испытаний и общей оценки их боевых качеств наилучшими». Большое распространение имели «парабеллумы», опять же маузеры с деревянной кобурой-прикладом, браунинги. К войне на складах оставалось 2 292 000 патронов к браунингу, закупленных во Франции в Первую мировую. Все это пошло в дело[102].
Конечно, из-за оружейного разнобоя было много трагических ситуаций. Скажем, финский патрон, скопированный с советского, подходил для нашей винтовки, а в пулемете — клинил. Но постепенно вся эта стреляющая экзотика вымещалась нормальными советскими автоматами и винтовками. Использование старого трофейного оружия объяснялось только жестокой необходимостью.
Как и случай с музеем 1812 года в Вязьме. Ополченцам раздали его экспонаты. Из фузеи стрелять было нельзя, но у нее был полуметровый штык!
Потом на месте боев 1941-го у села Богородицкое была найдена Французская кавалерийская сабля времен первой Отечественной войны. По степени ее сохранности специалисты определили, что она пролежала в земле не более 50 лет.
Какой бесстрашный сын Отечества бросился на врага с этим музейным оружием? Мы не знаем. Но мы должны ему поклониться в ноги. А не юродствовать по поводу «одной винтовки на троих».
К моменту войны мы не имели даже достаточного количества винтовок для вооружения людей, призываемых в действующую армию.
Хрущев на XX съезде
Попытайтесь догадаться (чур, не заглядывать в сноску!), о какой стране идет речь. Итак:
«Для обороны… не было орудий, зенитной артиллерии и, прежде всего, танков. Легкое оружие, которым располагала армия, если не считать легкого пулемета… было устаревшим, но и его не хватало. Ополчение, состоявшее из бывших военных и штатских, вооружалось в силу необходимости берданками и заостренными железными прутами из ограждений парков. Пошли в ход даже исторические алебарды из музеев и родовых имений, как оружие, удобное для ближнего боя. Ко всему прочему Черчилль…»
Да, правильно, уже пошли подсказки, — это про Англию. Это из книги чехословацкого офицера, который оказался на Британских островах во Вторую мировую[103]. Чех с восхищением пишет: «Все, что служило обороне, англичане принимали с величайшей серьезностью. Они героически сражались бы всеми средствами, какие оказались бы у них под рукой, умирали бы тысячами под ударами агрессора, но не сдались бы. Единственное, что они могли противопоставить для отпора врагу, были их воля и отвага. Несокрушимая воля к сопротивлению!»
А наш родной Хрущев про такие же пики говорит с насмешкой, издевательски.
И это при том, что немцы так и не ступили на берег Альбиона. Все восторги по поводу героизма англичан имеют сослагательное наклонение. Так и сами чехи сейчас говорят: уж мы задали бы немцам трепку, если бы нас в 1938-м не предали собственные ПОЛИТИКИ…
А наши рабочие, студенты, преподаватели и, прежде всего, — солдаты встретили врага лицом к лицу. И разгромили. Едва ли они смогли бы это сделать с одной винтовкой на троих. Но когда было надо, в ход шли и пики, и полуметровые штыки фузей или музейные сабли.
Рабочие Ижорского батальона, о которых я выше упоминал, приладились варить из стального листа индивидуальные бронеколпаки. Боец укрыт со всех сторон сталью — получается такая башня танка, но не с орудием, а с пулеметом. Иногда снизу приваривали салазки, а спереди — скобу, чтобы проще было перемещать этот мини-ДОТ. Бронеколпаки использовали сами, поставляли фронту. Сами делали и бронеавтомобили-«бронтозавры», укрывая грузовики стальным листом.
Ижорский батальон был, наверное, лучшим в смысле технического оснащения пехотным подразделением Красной Армии. Это к тезису об одной винтовке на троих ополченцев. А начиналось все тоже — с учебного оружия, собранного по цехам. Но скоро положение изменилось на 180 градусов. Ижорцы сами начали приваривать к обычным винтовкам оптические прицелы, — и стали знаменитыми на всех фронтах снайперами. Немцы не могли понять: перед ними огромный разрушенный завод — и работает. Защищает его не боевая часть, какая-то ватага рабочих, «чумазых дьяволов», как их называли фрицы, — а взять его нельзя. День за днем из немецких траншей вещали громкоговорители: «Вы не солдаты! Мы считаем вас партизанами! Сдавайтесь, или мы будем вас вешать».
Думаю, это только добавляло задора защитникам родного Колпина[104].
Вообще, когда говорят об ополченцах как о пушечном мясе, я всегда вспоминаю историю, которую мне рассказывал в 2009-м директор Волгоградского тракторного завода. Немцы ведь шли на Сталинград с юга — и вдруг, совершенно неожиданно — прорвались на окраины города. До Волги — буквально километр. Но у них на пути оказался Сталинградский тракторный. И рабочий батальон этого завода — работяги в черных промасленных спецовках. С винтовками. А регулярных войск — нет. Не подошли. Ну, не ждали здесь прорыва. Так вот, глядя в бинокли на залегших в неких полубаррикадах рабочих, немцы решили, что эти странные с разукрашенными (маслом и гарью) лицами Рэмбо в черном, видимо, русская морская пехота. Остановились, запросили подкрепление — «черную смерть» после Севастополя они боялись. Так было выиграно несколько драгоценных часов. Тем временем подошли наши армейские части — и Сталинградский тракторный превратился в еще одну Нерушимую стену, преодолеть которую гитлеровцы так и не смогли.
Скептики скажут, что заслуги самих рабочих в этом не было. Счастливая случайность. Ну а кто тогда был в этих черных цепочках на пути гитлеровских войск?
С одними винтовками в мозолистых, никогда раньше не державших оружия заскорузлых ладонях, а? Вот бы самих скептиков туда, на Волгу, осенью 42-го…
Глава 5
О вине Сталина
На Сталине лежит личная вина за тяжелые поражения и огромные потери начала войны. Почему? Просто потому, что де-факто он единолично стоял у руля.
Я в этой книге часто начинаю очередную главку с провокации — пишу то, в чем уверены многие, но с чем сам я решительно не согласен, А потом пытаюсь эту аксиому поставить под сомнение.
Ну так вот, сейчас не тот случай. Я действительно считаю, что вина за провал в начале войны — на Сталине. В той же степени, в которой Победа в той войне — его заслуга.
В политической системе, которую он создал в СССР, на нем лежала личная ответственность ЗА ВСЕ. В июле 1941-го в теории — надо было расстрелять не командующего Западным фронтом Павлова, а главнокомандующего Сталина.
В мае 1945-го генералиссимуса Сталина надо было наградить… Но чем? Еще не придумано такой награды, которая была бы достойна Победы в той войне. Да, у него было два усыпанных бриллиантами Ордена Победы из 20 врученных (№ 3 и № 15) — но и этого слишком мало.
Итак, Сталин виноват во всем. Но… не в том, в чем его обвиняют.
Сталин был в прострации. В течение недели он редко выходил из своей виллы в Кунцево. Его имя исчезло из газет. В течение 10 дней Советский Союз не имел лидера. Только 1 июля Сталин пришел в себя.
Дж. Люис, Ф. Вайтхед. «Сталин». Нью-Йорк, 1990
22 июня, напомню, о начале войны советскому народу сообщил Молотов. Почему не Сталин? Речь Гитлера передали по радио. Даже Черчилль встрял, вставил свои пять пенсов. Почему наш-то молчал?
Думаю, это «почему» и породило миф о прострации вождя.
Историки, пытаясь его оправдать, высказывали мнение, что Сталин не был уверен, что началась настоящая война. Все надеялся, что это провокация, приграничный конфликт.
Вот вашему вниманию Хрущев на XX съезде со своим рассказом о 22 июня:
«Москва отдала приказ не открывать ответного огня. Почему? Потому что Сталин, несмотря на очевидные факты, думал, что война еще не началась, что все это было провокационным действием со стороны нескольких недисциплинированных частей немецкой армии и что наши ответные действия могли бы послужить основанием для немцев начать войну».
Но только это полнейшая чушь, Никита Сергеевич. Мало того, что Гитлер в эфире объявил войну России днем, так еще в 5.30 утра германский посол Шуленбург официально зачитал Молотову ноту об объявлении военных действий.
«Тов. Молотов спрашивает, что означает эта нота?
Шуленбург отвечает, что, по его мнению, это начало войны…
Посол просит разрешить эвакуировать германских граждан из СССР через Иран. Выезд через западную границу невозможен, так как Румыния и Финляндия совместно с Германией тоже должны выступить».
Муссировавшийся все 1960-е годы приказ Сталина «на провокации огнем не отвечать» постепенно — и, надеюсь, окончательно — ушел в область исторической мифологии. Так почему же молчал Сталин?
Думаю, Сталин не обратился к народу 22 июня потому, что понимал: сам факт такого выступления может породить в людях еще большую тревогу.
Дело в том, что Сталин не баловал свой народ публичными выступлениями. Историк И. Пыхалов пересчитал все их, публичные выступления, — в предвоенные годы[105]. Получается в среднем — одно-два в год. Из них в открытом эфире, по радио — несколько лет НЕТ ВООБЩЕ. Не то, что публичные политики: Черчилль, тем более Рузвельт, с его еженедельным радиообращением к американскому народу Итак:
1936 год, ноябрь. Речь «О проекте Конституции…».
1937 год. Два выступления на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) и одно в декабре — перед московскими избирателями (выборы в Верховный Совет).
1938 год, май. Речь перед работниками высшего образования.
1939 год, март. Доклад на XVIII съезде ВКП(б).
1940 год. Ни разу!
1941 год. Ни разу[106]… Вплоть до 3 июля и знаменитой радиоречи «Братья и сестры!».
Если бы после двухлетнего молчания Сталин заговорил именно в первый день войны, это вызвало бы не воодушевление, а панику. Выступил Молотов — второй человек в стране и руководитель советской дипломатии (что нам сегодня кажется странным).
Но над текстом выступления они работали вместе. 22 июня 1941 года генсек исполкома Коминтерна болгарин Георгий Димитров записал в дневнике: