Аста ла виста, беби! Полякова Татьяна

– Я скучаю без тебя.

– Я тоже.

Опять эта усмешка. «Если скучаешь, могла бы почаще заглядывать домой», – говорили его глаза.

– Тимур, – прошептала я.

– Да?

– Я люблю тебя. Я в самом деле тебя люблю.

Утром я проснулась часов в девять. Тимура рядом не было. Я слышала, как льется вода в ванной, таращилась в потолок и думала о том, что, если бы мы вдруг разучились говорить и исчезла бы необходимость подниматься с постели, жизнь можно было бы считать счастливой. Я встала и пошлепала на кухню. Сашка вертелся возле приоткрытой двери в ванную. Он так дорожил Тагаевым, что глаз с него не спускал.

– Подлая ты псина, – сказала я в досаде. – Совершенно игнорируешь меня. Предатель.

– Проснулась? – услышала я. Тагаев брился, стоя перед зеркалом. Я подошла, обхватила его и уткнулась носом в его спину.

– С добрым утром.

Вот так бы стоять и ничего не говорить. Он повернулся, обнял меня, и мы замерли под строгим Сашкиным взглядом. Наши мысли были на редкость схожи.

– Когда собираешься уходить? – спросил Тимур. – Успеем погулять с Сашкой?

– Успеем.

Я вышла из ванной, сварила кофе.

– Для разнообразия могла бы приготовить завтрак, – буркнула я. И в самом деле приготовила.

Когда Тимур появился на кухне, мы с Сашкой уже ждали его.

– Семейство в сборе, – хохотнул он, но в его словах не было насмешки. Я придвинула Сашке стул поближе к столу. Пес вредный и чудовищно избалованный, но с этим тоже приходилось мириться.

– Сейчас позавтракаем и пойдем гулять, – сказала я ему.

– Во сколько тебе надо уйти? – спросил Тимур. Хотя отчего бы не поинтересоваться: «Куда ты идешь и зачем?» Но он не спросит, гордость не позволяет.

– Я хотела встретиться с Дедом, – сказала я, не выдержала и отвела взгляд.

Упоминать Деда при Тагаеве, конечно, не стоило. Когда-то мы с Дедом были очень близки. Тагаев об этом знал, и особого удовольствия ему данное обстоятельство не доставляло. К тому же, вопреки моим утверждениям, что между нами давно все кончено, Тимур считал, что мы по-прежнему остро нуждаемся друг в друге, что, в общем-то, не было совсем уж лишено оснований. Мы с Дедом уже давно жили по известной пословице «Вместе тесно, а врозь скучно». С Тагаевым их связывали общие дела, но оба от совместного бизнеса открещивались и на публике обожали делать вид, что даже незнакомы. Друг без друга они, похоже, обойтись не могли, но особой дружбы между ними тоже не было, чему имелись причины объективные. Со стороны Деда, лица официального и, как он любил выражаться, «государственного», было бы довольно неосторожно афишировать свою связь с Тагаевым, которого в городе, несмотря на занятие вполне легальным бизнесом, считали мафиози. Тагаев же был мудр и дружбу с властью не демонстрировал. Кроме объективных причин, имелись и субъективные, и одной из них, к моему величайшему сожалению, стала я сама. Дед хоть и болтал в припадке словоблудия, что хотел бы видеть меня счастливой рядом с молодым человеком, и даже что-то говорил о моих детях, которых мечтал держать на коленях, однако появление такового молодого человека в реальности не приветствовал, объясняя это тем, что Тагаев пара для меня неподходящая. Впрочем, подходящей он не видел, на что горько сетовал. То есть он хотел бы моего счастья, но, так как оно в принципе невозможно, мне лучше быть одной и рядом с ним. Тагаев о его мнении на этот счет знал или догадывался и, само собой, благодарности за таковое к нему не испытывал. При этом оба считали, что имеют на меня все права, а у соперника их попросту нет. Хотя считать Деда соперником довольно глупо, раз наши отношения благополучно зашли в тупик еще задолго до появления Тимура.

То, что я не ушла из команды, Дед считал своей заслугой, а Тимур, соответственно, доказательством того, что Дед занимает в моей жизни слишком большое место. И тот и другой были по-своему правы, и в наших отношениях, на мой взгляд, сам черт не смог бы разобраться при всем желании.

Я упомянула о Деде, желая сделать наш разговор с Тимуром более доверительным. Мол, я охотно и без принуждения рассказываю о своих делах и моя откровенность доказывает, что утаивать мне нечего. Дед – мой работодатель, и встречаться с ним время от времени мне приходится, хоть я к этому и не стремлюсь.

Но моя откровенность Тагаеву была без надобности. Он опять-таки все расценил по-своему и вместо вопросов: «Почему бы не поговорить с ним на работе?» и прочих в том же духе, обошелся коротким: «Да?» – и замер, предоставив мне самой решать, стоит ли что-то объяснять или нет. Разумеется, я решила, что не стоит, потому что все объяснения в глазах Тимура выглядели бы неуклюжими оправданиями. Его «да» повисло в воздухе. Мы надолго замолчали, и недавняя идиллия приказала долго жить, судя по всему, до вечера, точнее до ночи, когда мы опять начнем неплохо понимать друг друга.

Я быстро вымыла посуду. И мы отправились на прогулку, где обменялись несколькими репликами по поводу погоды и сошлись во мнении, что Сашка не по-собачьи умен и невероятно красив (Сашка все это слушал с явным удовольствием). Через полчаса мы вернулись домой, Тимур устроился в кресле с газетой, а я, поцеловав его, направилась в гараж. В последний момент я решила взять с собой пса и позвала:

– Сашка.

Тот вроде бы устремился за мной, но на полдороге замер, взглянул на Тагаева, который не соизволил оторвать взгляд от газеты, и, повесив голову, надеюсь, что все-таки от стыда, побрел к Тимуру.

«Свинья, – сказала я, правда, мысленно. – И поделом мне. Собственной собаке рядом со мной тошно».

Я выехала из гаража и сразу же почувствовала себя гораздо лучше. Открыла окно, подставив лицо весеннему ветру, и принялась беспричинно улыбаться. Правда, тихое счастье длилось недолго. Деду я не позвонила, намереваясь застать его врасплох, и сейчас жалела об этом, потому что была уверена: меня постигнет очередное разочарование, ибо старого змея застать врасплох невозможно. То есть в любом случае он начнет хитрить, изворачиваться и правды не скажет.

Хотя сегодня суббота и у нормальных людей выходной, вовсе не факт, что я обнаружу его дома. У слуг народа дел невпроворот. Он вполне мог служить отечеству и по субботам. А если все-таки у него выходной, ничего не мешает ему отправиться на дачу с какой-нибудь девицей, которых у него пруд пруди. Будучи вдовцом, он мог не опасаться общественного мнения, но предпочитал встречаться с дамами в местах уединенных. «Хороша я буду, если он изменил своим правилам и я им кайф поломаю», – с опозданием подумала, сворачивая во двор дома, где жил Дед.

Дом был малоквартирным, с подземным гаражом и охранником, которого именовали консьержем. При виде меня охранник обрел бравый вид, улыбнулся и вежливо поздоровался. Я появлялась здесь редко, но меня он, конечно, узнал.

– Игорь Николаевич у себя? – спросила я с ответной улыбкой.

– Так точно, – доложил консьерж и вызвал мне лифт, хотя на второй этаж я могла бы подняться и на своих двоих. В доме всего три этажа, зато два лифта. Я решила не отказываться от благ цивилизации и вошла в кабину.

Когда я поднялась на второй этаж, Дед ждал меня возле распахнутой двери своей квартиры. В том, что охранник предупредил его о моем визите, я не сомневалась, а гостеприимству Деда порадовалась. Судя по улыбкам, которые он расточал, мой благодетель пребывал в хорошем настроении. Впрочем, как я уже говорила, хорошее настроение на его откровенности никак не сказывается.

– Рад тебя видеть, – заявил он, заключив меня в объятия. – Отлично выглядишь.

– Спасибо, ты тоже, – не осталась я в долгу, и, кстати, сказала чистую правду, Дед и впрямь выглядел отлично. Есть мужчины, которых возраст украшает. То есть Дед и двадцать лет назад выглядел хоть куда, но седая шевелюра и сеточка морщин возле глаз придавали ему шарм, смягчив холодный взгляд и твердость подбородка, который он имел привычку выпячивать, когда злился или был просто чем-то недоволен. Теперь он вполне мог сойти за мудрого человека, снисходительного к чужим проступкам и глупости. Очень удобная маска для хищника, каковым Дед являлся в реальности. Впрочем, иногда он был способен на благородный поступок, и мудростью его бог не обидел. И то, и другое он умело использовал в своих целях.

Я не встречала человека, который равнодушно отнесся бы к Деду. Его либо ненавидели, либо обожали. И те, и другие не знали меры, негодуя или восхваляя его. Пожалуй, никто не знал его так хорошо, как я, а я его знала с тех самых пор, как начала глядеть на этот мир осмысленно. Могу сказать, что он одинаково достоин и ненависти, и любви. Он был другом моего отца, когда-то я его боготворила. Если бы наши отношения не развились в сторону, далекую от дружеских, возможно, я бы и по сей день относилась к нему с обожанием, но он стал моим любовником. Иногда это позволяет узнать человека так хорошо, что от прежних иллюзий ничего не остается. В моем случае иллюзии исчезли, а любовь осталась. Я не смотрела на него с обожанием, не жаждала его прикосновений, но вместе с тем он был очень близким мне человеком, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Я перестала бороться и научилась с этим жить.

– Проходи, – сказал Дед, выпустив меня из объятий, и повел в гостиную. – Рад, что ты пришла.

Что их роднит с Тагаевым, так это терпение. Он делал вид, что мой приход – вещь обычная, и не торопился спросить, с какой стати я явилась утром в субботу к нему домой, не соизволив заранее предупредить по телефону.

– Ты один? – спросила я не без язвительности.

– Конечно, – удивился он, точно пребывал в монашестве, о чем, безусловно, известно всему миру. – Хочешь кофе? Или чай?

– Лучше чай, – кивнула я и вместе с ним прошла на кухню.

Дед принялся суетливо сновать по кухне, заглядывая в многочисленные шкафчики. Не очень-то хорошо он знал, что и где у него хранится. Я поднялась и сама приготовила чай, потому что, в отличие от него, все прекрасно помнила. Впрочем, не такая уж это заслуга, если учесть, что с тех самых пор, как Дед въехал в эту квартиру, здесь ничего не менялось. Он был консервативен и не особо жаловал перемены. В своем быту уж точно не жаловал.

– Ты отлично завариваешь чай, – счел он своим долгом заметить.

Когда Дед в хорошем настроении, он любит говорить мне что-нибудь приятное, но в хорошем настроении я его видела не часто, хотя он убежден, что это только моя вина. Скорее всего, и сегодня традиция не будет нарушена. Вряд ли Дед очень обрадуется, когда узнает, с чем я явилась.

– Спасибо, – улыбнулась я, желая показать, как ценю его стремление сделать мне приятное. Как известно, доброе слово и собаке в радость, а я почти так же чувствительна. В холодильнике нашлись пирожные, из чего я заключила, что кто-то из дам не так давно был здесь. Конечно, Дед в состоянии купить пирожные и сам, но только для гостьи, потому что к еде он был равнодушен, а ходить по магазинам просто ненавидел.

Чай мы пили в молчании, одаривая друг друга нежными взглядами. Дед наверняка гадал, что привело меня к нему, а я прикидывала, как бы половчее донести до него мысль о том, что ко всеобщему благу иногда полезно поделиться с ближними кое-какой информацией. Ни он, ни я первым заговаривать не собирались, но Дед приглядывался ко мне теперь с особым вниманием.

Через минуту выяснилось, что наши мысли были довольно далеки и несхожи, потому что он все-таки спросил:

– У тебя все в порядке?

В голосе слышалось беспокойство и неподдельный интерес. Тут до меня с опозданием дошло, что мой визит в субботу к нему домой, а не в кабинет в рабочее время, откуда Дед руководил народом, дал повод думать, что привела меня сюда не забота о его благе, а личные проблемы. Обидели сироту, и я прибежала к благодетелю жаловаться на жизнь. Так и есть. Дед взял мою руку, легонько сжал.

– Что произошло?

– В мире много чего, – бодро ответила я, кляня себя на чем свет стоит за бестолковость. – В городе тоже, наверное, есть события. У меня лично – никаких.

Руку он выпустил и нахмурился.

– Я думал, что имею право… – недовольно начал он, но я перебила:

– Возможно, я испорчу тебе настроение, но мои чувства к тебе заставляют меня идти на такой риск, потому что…

– Заткнись, – прервал Дед поток моего красноречия. Хорошее настроение как ветром сдуло. Он смотрел на меня сурово, с явным недовольством, и я вздохнула, демонстрируя покорность судьбе. – В чем дело, черт возьми?

– Этот вопрос очень бы хотела задать тебе я, да боюсь как всегда не получить ответа. – Я скроила страдальческую физиономию. – Но надежда умирает последней, и я все-таки пришла. Можешь выгнать меня сразу, а можешь чуть позже. Лучше чуть позже.

– Иногда ты бываешь совершенно невыносима, – покачал он головой.

– Ты тоже, – вздохнула я.

– Ну, что у тебя? Говори.

– У меня, точнее у нас, труп.

– О господи… – Дед раздраженно отодвинул чашку. Я даже забеспокоилась, что он возьмет да и треснет по столу кулаком. Обошлось. – Я думал, ты пришла… еще обрадовался, старый дурак. Думал, соскучилась. Посидим, поговорим по душам…

– Я по душам как раз и не отказываюсь, – торопливо влезла я. – Если бы ты вдруг открыл мне душу… не всю целиком, рассчитывать на такое моего нахальства не хватит, а всего-то по одному-двум пунктам. Это бы значительно облегчило мне жизнь.

Дед продолжал смотреть на меня с неодобрением.

– И что труп? – поинтересовался он сердито.

– Труп сам по себе совершенно обыкновенный, но обстоятельства, связанные с ним…

– Тебе-то что за нужда с трупами возиться? – поморщился Дед. – Ты мой пресс-секретарь, и трупы совершенно не твое дело.

– Это как посмотреть, – вздохнула я. – Можно я тебе о нем поподробнее расскажу?

– От черта молитвой, а от тебя ничем, – махнул он рукой. – Рассказывай.

– Спасибо большое. Так вот, пару дней назад в больницу «Скорой помощи» привезли паренька с травмами, несовместимыми с жизнью.

– Это дело милиции, – не удержался Дед. – Тебе что, нечем заняться?

– Не мог бы ты выслушать мое повествование до конца, не отвлекаясь на комментарии?

– Мог бы.

– Еще раз спасибо. Итак, парень лежит в реанимации и, как это часто бывает, бредит. Кое-что в его бредовых высказываниях медсестру насторожило, и она сообщила в милицию. На звонок отреагировали, в больницу пришли, но услышанным не впечатлились.

– А надо было? – не выдержал Дед, как и большинство людей, он иногда был любопытен. – Что он болтал?

– Что-то про киллера, который вот-вот должен прибыть в наш город.

– И что? – Теперь он выглядел искренне удивленным. Я даже подумала: может, у меня в самом деле крыша съехала и всюду мерещатся заговоры?

– Ну… вроде бы киллер не простой, а из дорогих, так что цель у него должна быть серьезная.

– И ничего толковее у него вызнать не удалось?

– Не удалось. Бред, он и есть бред, а парень вдруг скончался. Он пули в сердце.

– Прискорбно, – совершенно серьезно заметил Дед. – Только я по-прежнему не пойму, тебе-то что за дело до всего этого? Мне известна твоя нездоровая страсть вечно лезть куда не просят, но… Говоришь, в милиции не впечатлились? Так, может, в его словах ничего и не было?

– Я бы тоже так подумала, если б не его преждевременная и насильственная кончина.

– Хорошо, допустим, кто-то от кого-то решил избавиться, и с этой целью наняли киллера. Я-то здесь при чем?

– Я испытываю обоснованное беспокойство. Точнее, поначалу его испытывал Ларионов, а теперь уж мы вместе. Ларионов – это начальник твоей охраны, если ты успел забыть.

Дед смотрел на меня с недоумением, полминуты смотрел, не меньше, потом вдруг рявкнул:

– Вы что, спятили? Вместе с Ларионовым?

– Он спятил первым, – поторопилась наябедничать я. – Я уже позднее и под впечатлением. Слушай, не смотри на меня так. Я понимаю, что тебе хочется запустить в меня чем-нибудь тяжелым, но…

– Ты что, всерьез решила… – Дед вроде бы от гнева лишился дара речи. – Черт-те что… А этот идиот… – Идиот, надо полагать, Ларионов. – От безделья совсем спятили.

– Разделяю твое возмущение, – удалось вставить мне словечко. – Но ведь на все это можно взглянуть иначе, под другим углом зрения. И тогда выйдет, что начальнику твоей охраны вполне естественно проявлять беспокойство и даже предпринимать кое-какие шаги.

– И он не придумал ничего умнее, как втравить в это дело тебя?

– «Втравить» все-таки сильно сказано, – поправила я. Хотя я и не испытывала добрых чувств к Ларионову, зато обладала развитым чувством справедливости, так мне по крайней мере казалось. – Он обратился ко мне, потому что, зная твой характер, нетрудно предположить, что ты ему скажешь, надумай он обратиться к тебе. А мы с тобой вполне могли бы поговорить по-семейному. Это не я, это он так думает.

– Поторопился спихнуть ответственность на чужие плечи, – хмыкнул Дед. – Я Ларионова знаю так же хорошо, как и он меня. Так что не старайся запудрить мне мозги. Начальнику охраны незачем являться ко мне с подобной историей, а вот узнать, что к чему… и не втравливать в это тебя…

– Игорь, – вздохнула я. – Скажи мне, пожалуйста, могут наши догадки иметь хоть какое-то основание в действительности? Ты бы очень мне помог.

– Хочешь, чтобы я ответил, есть ли люди, желающие моей смерти? А то ты сама не знаешь? Таких пруд пруди. Но одно дело желать…

– А мог кто-то так пожелать, что даже забыл о благоразумии?

Дед нахмурился и некоторое время сверлил меня взглядом. Я с честью выдержала испытание.

– Все-таки я не понимаю, – изрек он. – С какой такой стати ты решила, что появление в городе киллера может быть связано со мной?

– Ну… кое-какие слухи… смутные, но беспокоящие. Такой ответ тебя устроит?

– Слухи? – насторожился он. – Очень интересно. И ты…

– Я пришла к тебе, чтобы услышать, есть ли у тебя проблемы, которые кто-то желал бы разрешить определенным образом. Я думала, что ты для разнообразия ответишь откровенно. И, как всегда, оказалась не права. Это я считаю тебя близким человеком, а у тебя на этот счет свое мнение. – Я встала с намерением покинуть его. Ясно, что ничего он мне не скажет, а заниматься пустой болтовней мне уже надоело. Дед сердито махнул рукой, призывая меня вернуться в кресло. Я со вздохом села и принялась разглядывать чашку.

– Этот парень, там, в больнице… что конкретно он сказал?

– Конкретно не знаю. Когда я его увидела, он был уже мертв. И никто не потрудился записать его слова на диктофон.

– Может, тогда и не стоит воспринимать его бред серьезно? – как-то неуверенно произнес Дед.

– Хорошо. Не стоит так не стоит. Мне пора. У меня запланирован визит к косметологу.

– Детка, – поморщился он, – я говорю серьезно. Если ничто в его словах не указывало на меня, с таким же успехом возможной мишенью могут быть еще пять десятков людей в нашем городе. Разве нет?

– Могут, – охотно согласилась я. – Но, в отличие от тебя, оставшиеся сорок девять меня волнуют не так сильно. То есть я бы могла сказать, что они меня вовсе не волнуют, но звучит это как-то невежливо.

Дед поднялся, обогнул стол и возложил руку на мое плечо.

– Я понимаю. И не думай, что не ценю это.

– А в знак понимания и светлой дружбы ты не мог бы…

– Все это глупости. И Ларионов дурак, что сунулся к тебе. Я абсолютно убежден, что твои опасения напрасны. Такой ответ тебя устроит?

– Он бы меня устроил, знай я наверняка, что ты вполне объективен. А если нет?

Я ожидала хорошей затрещины, но Дед рассмеялся.

– В этом вся ты. Тебе мало услышать ответ, тебе непременно надо во всем разобраться и уж тогда самой решить… Разбирайся на здоровье, – совершенно неожиданно закончил он. – В конце концов, береженого бог бережет. Так что займись этим делом. Найди киллера, засади его в тюрьму, заодно узнай, кто его нанял.

– Ты серьезно? – не поверила я.

– Конечно. Ты ведь все равно полезешь. Чего ж понапрасну отговаривать тебя от этой затеи. Предотвратишь преступление или хотя бы убедишься, что… Довольна? – спросил он с усмешкой.

– С чего это мне быть довольной? – буркнула я. – Просто мне было бы гораздо спокойнее… Я тебя предупредила, а там пусть менты преступления предотвращают.

– Ну уж нет, – покачал он головой. – Теперь я настаиваю… Короче, ты поняла. Выясни, в чем там дело.

Признаться, такое поведение Деда меня разозлило. Гадай теперь, что все это значит: есть у него неведомые враги или нет. Или он решил загрузить меня работой, чтобы глупостями не досаждала? Разумеется, Дед и раньше давал мне задание «разобраться», и я неоднократно проводила для него расследования и так поднаторела в этом, что часто, переусердствовав, получала по шее. Именно излишнее усердие, которое подчас шло вразрез с интересами Деда, и послужило причиной того, что я в свое время покинула дом с колоннами и до сих пор до конца туда не вернулась, так и не решив, стоит ли это делать. Однако прежде цель хоть и смутно, но все же маячила на горизонте. Сейчас я вовсе ее не видела. Если Дед, все-таки опасаясь за свою жизнь, дал мне это задание, логично намекнуть… Впрочем, ждать от него такой милости глупо. Дед – это Дед, и ход его мыслей проследить невозможно, особенно такому существу с ограниченным мышлением, как я. Человек, который опасается за свою жизнь, все-таки должен вести себя иначе. Просто обязан насторожиться. Впрочем, старый змей, когда хотел, умело скрывал эмоции. А если он возомнил себя великим до того, что просто не в состоянии поверить, что кто-то отважится и посягнет? Очень многие типы, помешавшиеся на своей исключительности, теряли ощущение реальности и прямехонько оказывались на кладбище. Мог Дед так заиграться? Черт его знает. С другой стороны, если он уверен, что ничегошеньки ему не грозит, зачем посылать верного оруженосца, то есть меня, для прояснения дела. Тем более, по его собственному утверждению, для этого существуют менты, которым стараниями Деда недавно прибавили зарплату? Нет, тут положительно что-то было. Дед так просто ничего не делает. Я даже не удивлюсь, что господин Ларионов возник в баре, где я коротала вечер, отнюдь не по собственной инициативе, а по мудрому наущению работодателя. Я мысленно скривилась, однако понять, что за хрень творится в Датском королевстве, мне захотелось даже больше.

– Давай сменим тему, – бодро предложил Дед, приглядываясь ко мне. – Расскажи, как ты живешь?

– Хорошо живу, – поспешно отозвалась я и добавила, пока он не начал строить из себя отца родного: – А ты как думал?

Разумеется, Деду это не понравилось, не то, что я хорошо живу, хотя и тут возможны варианты, а то, что не даю ему возможности проявить отеческую заботу. Однако он постарался скрыть раздражение за понимающей улыбкой.

– Ты счастлива? – не унимался он.

– Вчера точно была счастлива, пока не обнаружила труп, потом уже не очень, потому что труп имеет место быть, а ты, по обыкновению, темнишь и недоговариваешь.

– Не говори глупости, – посуровел он, но тут же отеческая улыбка вновь преобразила его черты. – Ты в самом деле счастлива с этим типом?

Ну, вот, приехали. Разговоры по душам я ненавидела еще больше трупов, особенно когда сказать друг другу давно нечего.

– Нет, – покачала я головой. Дед насторожился.

– Нет?

– Ты ведь это хотел услышать? Я сделала ошибку и теперь орошаю подушку слезами. К тому же стыжусь, что пала столь низко в глазах твоего электората…

– Прекрати, – разозлился Дед. На этот раз он злился всерьез, но тут же в его голосе появилась досада. – Скажи на милость, почему я не могу тебя спросить, а ты просто ответить?

– Этим вопросом я задавалась полчаса назад, – кивнула я.

– Я тебя о личном спрашивал.

– Я тебя тоже.

– Не хочешь, не говори, – отмахнулся он. – Но счастливой ты не выглядишь. Каждый вечер сидишь в баре. Пьешь?

– Ты же знаешь.

– Все равно. Бар неподходящее место для счастливой женщины.

– А парк?

– Что – парк?

– Парк подходящее? Я могу переместиться туда, чтобы доставить тебе удовольствие.

– Ты доставишь мне удовольствие, когда порвешь с этим типом.

– Вона как… – присвистнула я. – Я думала, вы друзья, точнее – деловые партнеры. Как-то невежливо…

– Прекрати паясничать, – отмахнулся Дед. – Дело совершенно не в том, что твой Тагаев… Хотя, прежде чем связываться с таким типом, не худо было бы подумать об общественном мнении. Впрочем, для тебя общественное мнение чепуха. Так вот, дело даже не в том, что мой помощник по связи с общественностью открыто живет с недавней шпаной (Дед Тагаева иначе как шпаной не именовал, очень ему нравилось это словечко), а в том, что ты сделала никуда не годный выбор. Вы не подходите друг другу, и, даже если ты сто раз скажешь, что счастлива, я все равно не поверю.

– Еще бы… Я тоже предпочитаю не верить в то, что мне не нравится. Вот сейчас, к примеру, я не верю, что пятнадцать минут назад ты злостно пудрил мне мозги… – Дед поморщился, а я продолжила: – И жить с ним открыто в самом деле не стоило. То ли дело втихаря, это бы общественное мнение не покоробило. А по поводу «не подходим» тоже не факт, крайности, как известно, совпадают.

– Я понимаю, – мягко сказал Дед, глядя на меня с печалью. – Тебе нелегко признаться… Но если ты просто боишься порвать с ним… Он что, угрожал тебе?

Я поднялась и пошла к двери.

– Ты ни за что не поверишь, но мне нравится этот парень, – весело сообщила я, и, между прочим, говорила правду, он мне в самом деле нравился. Другое дело, что сам Тагаев поверить в это, как и Дед, не в состоянии. «Как они, в сущности, похожи», – некстати подумала я.

– Иногда очень трудно признаться в своих ошибках, – глубокомысленно изрек Дед.

– Это мне знакомо, – согласно кивнула я.

– Хочешь, пообедаем вместе? – засуетился Дед, что ему, в общем-то, несвойственно. – Или съездим куда-нибудь? За город? Хочешь? Погуляем в лесу. Сейчас в лесу должно быть прекрасно…

– Но наслаждаться этим придется кому-нибудь другому, – вздохнула я. – Хочу побеседовать с медсестрой. Может, узнаю что путное, раз ты предпочитаешь играть в молчанку.

– Детка…

– Я, конечно, давно привыкла к этой милой кличке… – натягивая кроссовки, заметила я. Могу поклясться, он покраснел. От этого зрелища у меня глаза на лоб полезли. Воспользовавшись моей растерянностью, Дед обнял меня и запечатлел на моих устах поцелуй. Лишь с очень большой натяжкой его можно было назвать отеческим.

– Не думай, что я не ценю твоего отношения ко мне, – тихо сказал он. – Напротив, очень ценю. И я прекрасно понимаю, какие чувства тобой движут. Ты боишься за меня. Потому что любишь. Так ведь?

– Конечно.

– И я тебя люблю.

– С каждым разом в это все труднее и труднее поверить.

– Скажи, если я попрошу, если я очень попрошу, ты его бросишь?

– Зачем? – искренне удивилась я и нарвалась. Дед, конечно, разозлился.

– Что касается любовников, ты всегда умудрялась сделать наихудший выбор.

– Ты же не себя имеешь в виду?

– Все равно не поверю, что ты его любишь, – сказал Дед, а я пробормотала, покидая его квартиру:

– Похоже, мне никто уже не верит. Люди стали недоверчивы. В них умерла романтика, остался сплошной материализм.

Хоть я и не ожидала всерьез узнать от Деда что-нибудь, способное прояснить ситуацию, однако наш разговор меня огорчил. Особенно в той его части, что касалось Тагаева. Деда я знала хорошо и не могла не отметить, что о моем возлюбленном он говорил с горячностью и злостью, вовсе неподходящими его сединам, и оставить Тагаева предложил мне всерьез. Если это ревность, то еще полбеды, а если… Вот об этом «если» думать мне совершенно не хотелось, особенно в свете последнего задания.

Если деловые партнеры ссорятся, то, как правило, всерьез, а если предмет ссоры большие деньги (а в нашем случае они большие-пребольшие), то и головы летят совсем легко. Очень может быть, что Дед заподозрил Тагаева в коварстве, оттого-то и поручил мне разобраться с предполагаемым киллером. И про чувства спрашивал. Ох, как не жалую я такие задания, начнешь копать на свою голову. Я даже замерла на последней ступеньке от внезапно открывшихся неприятных перспектив.

– Мама дорогая, – промычала я и тут сообразила, что охранник смотрит на меня с недоумением. Я выдала ему свою лучшую улыбку и поспешила покинуть дом.

Уже в машине я подумала: а почему бы не поговорить с Тагаевым, чтобы выяснить его мнение на этот счет? И тут же отвергла подобную идею. Говорить с Тагаевым о его делах еще затруднительнее, чем с Дедом. Тот слова в простоте не скажет, юлит и изворачивается, а этот просто молчит, как пень с улыбкой Моны Лизы. Значит, придется приложить старание и разобраться самой. Теперь у меня есть занятие, за что могу сказать спасибо близким людям. Удружили.

Если разговор с Дедом меня, мягко говоря, озадачил, то последующие события и вовсе вызвали изумление. Удивляться я начала в основном в понедельник, но и суббота в этом смысле тоже кое-чем порадовала.

Оказавшись в машине, я первым делом позвонила Сергееву. Он скромно напомнил, что суббота считается выходным днем, по крайней мере, у нормальных людей. Я ответила, что в нормальность ментов все равно никто не поверит, с чем он поспешно согласился. Через полчаса он ждал меня возле больницы, прогуливаясь у дверей, курил и всем своим видом демонстрировал скуку и покорность судьбе.

– Привет, – сказал он мне без энтузиазма, когда я припарковала свою машину рядом с его тачкой. Выглядела она так паршиво, что оставалось лишь гадать: то ли машина за древностью лет начала разрушаться сама по себе, то ли ездок Сергеев совершенно никудышный.

– Нравится мне твоя машина, – задумчиво изрек он.

– А мне твоя нет.

– Еще бы, – радостно фыркнул он и спросил: – Знаешь, сколько ей лет?

– Знаешь, сколько лет Шер? А выглядит прекрасно.

– А это чего такое?

– Это американская певица. Беда с вами, ментами, самый темный народ на свете.

– Вот только и дел мне на певиц смотреть. – Сергеев отбросил сигарету в кусты, хотя неподалеку радовала глаз урна, и с постным лицом вздохнул, тем самым давая понять, что болтовня кончилась и мы приступаем к разговору. – Значит, все-таки будешь участвовать в следствии? – вежливо спросил он. Артем в таких случаях говорил «будешь везде совать свой нос» и «путаться под ногами».

– А тебе Ларионов больше нравится? – не удержалась я, хотя и боролась с собственной язвительностью, которая нет-нет да и давала себя знать.

– Что ты, что ты, – в притворном испуге замахал он рукой. – Ты мне нравишься гораздо больше.

– Вот видишь, значит, можно считать, что тебе повезло. Давай рассказывай, чего нарыли.

– Особо порадовать нечем. Отпечатков никаких, никто ничего… правда, девчушка из соседнего отделения пошла покурить вон в те кусты и видела парня в серой куртке, который свернул за угол, и вроде бы карман у него топорщился. – Сергеев скривился.

– Думаешь, девчонка фантазирует?

– Почему? – пожал он плечами. – Вполне могла кого-то видеть. Не скажешь, что здесь особо оживленно, но люди все-таки ходят.

– Чего тебе не нравится? – спросила я, приглядываясь к нему. Сергеев на мгновение замешкался, точно прикидывая, стоит отвечать или нет, потом кивнул: – Идем. – И повел меня к торцу здания.

Два ряда окон и труба, то ли газовая, то ли еще какая-то, не очень я в этом разбираюсь. Водосточная труба тоже имелась, но она была довольно далеко от окна. Пожалуй, слишком далеко. Сергеев стоял рядом, как и я, задрав голову, и молчал. Потом не выдержал и подал голос:

– Ну, как тебе?

– Да-а, – протянула я. – А как он окно открыл?

– Разбил стекло, – вздохнул Сергеев.

– Затейник, – покачала я головой.

– Ага. И все это в светлую пору, а не под покровом ночи.

– И руки у парня должны быть обезьяньи, чтобы за трубу держаться, да еще стекло разбить.

– Да так аккуратно разбить, что никто шума не услышал, – поддакнул Сергеев.

– Значит, окно, скорее всего, ложный след, – подвела я итог. – И мент у дверей палаты врет, что никуда не отлучался.

– Может, врет, а может…

– Чего может? – нахмурилась я, некоторая маета Сергеева меня все-таки насторожила. Он взглянул на меня, нахмурился, после чего с минуту помалкивал.

– Тут ребятишки в костюмах понабежали и очень рекомендовали версию с окном. И девушку, что парня видела, они нашли. То есть данная версия их очень устраивает.

– Почему? – не удержавшись, задала я глупый вопрос.

– Я надеялся, может, ты знаешь, – вздохнул Сергеев.

– Думаешь, ребятишки в костюмах имеют какое-то отношение к убийству?

Сергеев пожал плечами и вновь нахмурился.

– Тебе лучше знать, что может, а что нет. Ты у нас с властью в дружбе, а мы что… Нам сказали, убийца по трубе поднялся, значит, так и есть. Наше дело…

– Твое дело выполнять работу, за которую тебе деньги платят, – разозлилась я. Сергеева так и подмывало ответить, но он смолчал. А я продолжала теряться в догадках. – Ладно, – по прошествии некоторого времени, в продолжении которого мы стояли, разглядывая стену, произнесла я, – пойдем с народом потолкуем.