Теория языка: учебное пособие Хроленко Александр

Несмотря на то что разные авторы по-своему членят историю языкознания (В. Томсен, В.И. Кодухов, В.А. Звегинцев, В.М. Березин, Д.А. Панов и др.) на периоды, этапы и др. и дают им разные названия, нет сомнения в том, что после младограмматиков (а их время пришлось на 1870–1900 гг.) начинается короткий, но явно новый период, который многие называют «поисками новых путей», а у В.И. Кодухова он связывается с возникновением «неограмматизма и с социологией языка». Я.В. Доя помещает его между 1900 и 1916 гг. – временем опубликования «Курса общей лингвистики» Ф. де Соcсюра, а В.И. Кодухов датирует несколько иначе – «последняя четверть XIX века и начало XX столетия». Если пренебречь незначительными расхождениями в хронологии, можно принять, что выделение небольшого, но важного этапа в «поиске новых путей» вполне оправданно.

3.1. Гуго Шухардт (1842–1927)

И.А. Бодуэн де Куртенэ языковедов Европы периода после смерти А. Шлейхера (1868 г.) делил на три группы: 1) верные ученики Шлейхера (среди них самый видный И. Шмидт, критик шлейхеровского «родословного древа» и автор «теории волн»), 2) младограмматики (В. Шерер, А. Лескин, К. Бругман, Г. Остгоф и Г. Пауль) и 3) «один крупный лингвист с самостоятельной позицией – Гуго Шухардт».

Об И. Шмидте и младограмматиках нами сказано выше (впрочем, Шмидта к «верным ученикам» можно отнести лишь с натяжкой), сейчас – о Шухардте.

Мы уже упомянули его «теорию географического выравнивания» (1870), нанесшую первый удар по «родословному древу» Шлейхера. Но он прославился и другим – созданием нового направления «слова и вещи» (автор книги «Sachen und Worter» /«Вещь и слово»/ 1912), активнейшей борьбой за подлинную науку с обоснованной теорией и знанием фактов многих разных языков (сам он был специалистом по романским и кельтским языкам, албанскому, баскскому, языкам Кавказа, знал финно-угорские языки и др.), с верой в социальную природу языка (язык – «продукт социальной жизни»). Само направление «слова и вещи» было ориентировано на тщательный учёт значения и происхождения слов, разграничение характера их семантики (слова – вещи, слова – процессы, слова – отношения). Однако особенно интересны его наблюдения над рождением внутренней формы слова, опирающейся на разное видение предмета. «Пусть читатель вспомнит об исключительном обилии синонимов среди названий растений – и он без труда убедится, что в одном случае решающая роль принадлежит сравнению с другими растениями, в другом случае – восприятию красоты, в третьем оценке полезности, в четвёртом – суеверию и т. д.» (цит. по: [Панов 1973: 198]). Думается, что здесь проницательный учёный подчеркивал разницу в предмете изучения между двумя ныне существующими науками о значении слова – ономасиологии (путь: от вещи к значению слова) и семасиологии (путь: от значения к вещи).

Бескомпромиссный в отстаивании своих научных убеждений перед противниками и друзьями, Г. Шухардт доводил до крайности и свои научные взгляды и формулировки. Так, например, занимаясь заимствованиями и вообще контактами между языками, он не только считал, что нет и не было ни одного чистого языка, свободного от заимствований, но и вообще выделил смешение как основной закон, по которому возникает сходство между языками. В этом смысле он даже преуменьшил роль их врождённого сходства. Конечно, в лексике это могло быть и так. А в грамматике? Бескомпромиссность, ироничность острого на язык и поступки Шухардта отпугивали от него даже близких друзей. Он так и остался одним «отдельным крупным учёным», не оставив после себя школы и верных последователей.

3.2. Филипп Фёдорович Фортунатов (1848–1914)

Ф.Ф. Фортунатов известен в научном мире как 1) создатель «Московской лингвистической школы», воспитавшей большую плеяду отечественных учёных (в их числе А. А. Шахматов, В.К. Поржезинский, Н.Н. Дурново, Д.Н. Ушаков, М. Пешковский и др.) и первоклассных зарубежных исследователей (среди них А. Белич, Э. Бернекер, X. Педерсен и др.), 2) основатель формального направления в языкознании; 3) один из самых проницательных исследователей в области индоевропеистики, славистики и балканистики (автор фонетического закона Фортунатова – Соссюра).

Можно без преувеличения сказать, что именно с Ф.Ф. Фортунатова начался выход российского языкознания на мировую арену и перемещение центра лингвистических достижений из Германии (Лейпцига) в Россию.

Московский университет был его alma-mater, здесь он учился на историко-филологическом факультете в 1864–1868 гг. и после научных поездок в Литву, Германию, Францию и Англию, давших ему широкие знания в области санскрита, пали (язык буддистов Южной Индии), греческого, литовского и других языков Европы, четверть века (с 1876 по 1902 гг.), вплоть до переезда в Петербург в связи с избранием академиком, занимался преподавательской деятельностью.

Не отличаясь красноречием при чтении лекций по древнейшим периодам индоевропейских языков, он не мог сделать их яркими и увлекательными. Но всех покоряла его математическая выверенность и точность формулировок, ювелирная обработанность приводимых фактов, безукоризненная логичность и последовательность изложения. И аудитория его слушателей ширилась. «Языковед-математик» – так характеризуют его поразительную способность к логике и абстракции мышления.

Будучи младограмматиком по университетской подготовке (лингвистические дисциплины он слушал у Ф.И. Буслаева) и дальнейшему образованию (в Лейпциге посещал лекции Лескина, Курциуса и Вебера), он отказался от их психологизма, заменив его грамматическим формализмом – учением о форме слов, доведя его до крайности. Его последователи, проф. Н.М. Петерсон, а применительно к школьной практике – А.Б. Шапиро, превратили положения его концепции, как показалось многим учёным и методистам, в подобие абсурда.

По существу, отменив традиционное, идущее от александрийцев, учение о частях речи, Фортунатов разделил все слова на два больших класса – слова изменяемые и слова неизменяемые. В класс изменяемых попали «падежные слова» (существительные), «родовые» (прилагательные), «личные» слова (изменяющиеся по лицам, т. е. глаголы), а в класс неизменяемых – не только союзы, предлоги, частицы (но, в, – ка и др.), но и несклоняемые существительные типа депо, какаду, кенгуру. Так, вместо лексико-грамматических объединений, каковыми являются части речи с множеством оригинальных грамматических и словообразовательных категорий, были предложены классы (разряды) слов, выделенных по формальным показателям.

Сложнее было с выделением «классов» в синтаксисе. Но и здесь был произведён пересмотр. Главной единицей синтаксиса было признано не предложение, а словосочетание. Сила Ф.Ф. Фортунатова не в анализе синхронного состояния языка, а в его истории, хотя и с гипертрофированным вниманием к форме. Здесь он превосходил современных ему европейских исследователей. «Предметом языкознания, – писал он, – является человеческий язык в его истории» [Фортунатов 1956: I: 23]. Главнейшими трудами Фортунатова были «Сравнительное языковедение. Общий курс» (1897), «Сравнительная фонетика индоевропейских языков» (1901–1902), «Лекции по фонетике старославянского церковнославянского) языка» (1919 – посмертное издание). В 1956 г. вышли «Избранные труды» Ф.Ф. Фортунатова в двух томах, где, кроме перечисленных работ, напечатана также «Сравнительная морфология индоевропейских языков (склонение и спряжение». Издание открывается очерком «Академик Ф.Ф. Фортунатов», написанным М.Н. Петерсоном.

В кратком изложении может показаться, что все открытия Фортунатова сосредоточены в отдельных праязыках (индоевропейском, балто-славянском). Но это не так. Безусловно ценным явилось его учение о словосочетаниях (его считают родоначальником изучения этой единицы синтаксиса), о нулевых формах, анализ структуры односоставных предложений; слависты обязаны ему открытием появления на месте заднеязычных г, к, х под влиянием гласных и j шипящих ж, ч, ш (первая палатализация), а перед новыми е и «ять», возникшими из дифтонгов, свистящих з, ц, с (вторая палатализация). Кстати, верное объяснение этим смягчениям можно было дать лишь при учёте разновременности этих процессов, т. е. опираясь на принцип относительной хронологии.

На примере Ф.Ф. Фортунатова и его учения, в частности о форме слова, можно видеть, сколь превратна бывает судьба новых идей. Фортунатова критиковали уже при жизни за его формализм. В советские годы слово «формализм» применительно к грамматической теории Фортунатова звучало как ругательство. Но вот проходит время и поруганный формализм получает наивысшую оценку у одной из ветвей структурализма (датская глоссематика). И на наших глазах подхватываются его «крамольные» идеи инженерно-компьютерным языкознанием как весьма полезные в области информатики, где требуется предельно формализованный метаязык.

3.3. Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929) и его школы

В лице И.А. Бодуэна де Куртенэ (Ignaci Niecislaw Badouin de Courtenau), самой крупной фигуры в истории языкознания, наука может испытывать гордость за то, что время от времени в ней появляются гении, а многие страны – за причастность к происхождению и жизни такой личности. До сих пор размышляют, с какого момента и с какого учёного наука о языке стала международной, явлением мировым. Думается, что языкознание (особенно теория языка) стало такой наукой благодаря продолжительной, разносторонней и на редкость перспективной деятельности И.А. Бодуэна де Куртенэ.

Его фамилия говорит о том, его предками были французы. Как явствует из других антропонимов (Ян Игнац Нечислав) – по рождению он поляк. А по жизни и работе – он принадлежит многим народам, и все они вправе называть его своим учёным. «Бодуэн жил и работал среди русских, поляков, немцев (в Юрьеве). Писал он на польском, русском, словенском, чешском, немецком, французском, итальянском, литовском и новоеврейском (идиш) языках» [Лоя 1968: 233], работал с 30 до 84 лет в качестве профессора в пяти университетах: Казанском (1875–1883), Юрьевском (Дерптском, ныне Тартуском, 1883–1893), Краковском (1894–1900), Петербургском (1901–1918) и Варшавском (1918–1929). Большая часть его жизни прошла в России, здесь он создал две лингвистические школы (Казанскую и Петербургскую), здесь вырастил плеяду талантливых учёных, ставших академиками, профессорами, зачинателями многих научных направлений. К его ученикам по Казани относят Н.В. Крушевского (1851–1887), В.А. Богородицкого (1857–1941), С.К. Булича (1859–1921), А.И. Александрова 1861–1917), В.В. Раддова; по Петербургу —

Л.В. Щербу, Е. Д. Поливанова, Л.П. Якубинского, Б.В. Владимировцева, А.Д. Руднева, С.И. Бернштейна, Б.А. Ларина, В.В. Виноградова, М. Фасмера и др. К ним следует добавить поляков Г. Улашина, Витольда Дорошевского и многих др.

Бодуэн после окончания университета (Варшавской высшей школы) с 1875 г. находится в научных командировках – в Праге, Йене, Берлине, Петербурге (здесь он занимается под руководством И.И. Срезневского), Лейпциге, Милане, Австрии, Литве; зачастую с котомкой за плечами записывает живую речь крестьян. В частности, на собственных записях основана его докторская диссертация «Опыт фонетики резьянских говоров» (защищена в 1875 г. в Петербурге).

Уже в первой печатной работе по проблеме аналогии (1868 г.) он выступил как новатор, ошеломивший своих учителей теоретическим введением, называвшимся «Сокращение основ в пользу окончаний». Это введение было столь смелым, что редактору журнала, знаменитому А. Шлейхеру, пришлось изъять его, и оно увидело свет лишь в 1902 г. На фоне почти исключительно фонетических штудий младограмматиков анализ развития морфологической структуры слова был почти дерзостью и, естественно, не мог быть оценён по достоинству. Кстати, эта проблема получит продолжение у его казанских учеников (В.А. Богородицкого и др.).

Наиболее сильной стороной Бодуэна как учёного была обострённая интуиция, одинаковое владение как анализом, так и синтезом колоссального исследуемого материала. Казалось бы, учёному-мыслителю надо было только генерировать идеи и передавать их на доработку другим. Но И.А. Бодуэн де Куртенэ отличался и огромным трудолюбием. Он взялся за подготовку нового издания «Толкового словаря великорусского языка» В.И. Даля, в корне переработав этот труд всей жизни Даля (придав алфавитный порядок 200 тыс. словам и добавив к ним ещё 20 тыс. слов). Правда, не пометив особым знаком многие из включённых им слов-арготизмов, он тем самым исказил критерий В.И. Даля: слова-арготизмы («офенские») не вносить в словарь, а если вносить, то обязательно с соответствующей пометой. (Подробнее об этом см.: [Бондалетов 1987: 32–38]).

Бодуэн де Куртенэ не принял биологизма младограмматиков, не устраивал его и их историзм, со временем он освободился также от их индивидуализма (согласно которому признавалось существование языка только отдельного человека) и психологизма. Особенно наглядна эволюция его взглядов в направлении признания социального характера языка в истолковании фонемы – понятия, ставшего крупнейшим достижением лингвистики XIX в. и положившего начало системному подходу к изучению языка. Сначала ему казалось, что фонема лишь психическое представление («психический эквивалент звука»), а не социально детерминированная категория. И лишь через десяток лет, после попыток объединения психического и социального начала, Бодуэну удалось утвердиться в социальной сущности этой единицы и языка в целом.

Академик Л.В. Щерба, лучше других знавший научное творчество И.А. Бодуэна, в особенности его теорию фонем, писал, что заслуга этого учёного не в психологизме, а в гениальном анализе языковых явлений и в не менее гениальной прозорливости, с которой он усматривал причины их изменений.

Бодуэн де Куртенэ обогатил лингвистику многими открытиями общего и частного характера. Новизна характерна для всех его работ – общелингвистических и конкретнограмма-тических. Сам Бодуэн совокупность своих разноплановых трудов называлнеограмматизмом. Остановимся на основных его идеях и достижениях.

1. Занимаясь проблемой существования языка и методами его изучения, Бодуэн де Куртенэ подчеркивал: «В языковедении ещё, может быть, более, чем в истории, следует строго держаться требований географии и хронологии» [Бодуэн де Куртенэ 1963:1: 439].

2. Он разграничивал понятия «история» и «развитие». Отличаясь от растений и животных, которые развиваются, язык имеет лишь историю со своими хронологическими периодами и этапами.

3. Бодуэн де Куртенэ смог взглянуть на язык не только как на явление историческое (динамическое), но и «статическое»: «В языке нет ничего неподвижного. Статика языка есть частный случай его динамики». «Статика», являясь частным моментом динамики, заслуживает внимания. В этом плане понятно, почему Бодуэн настаивал на различении описательного (статического) и исторического аспектов изучения языка и, в частности, говорил не о звуковых законах, а об их результатах – чередованиях, или альтернациях, звуков (типа рука – ручка и др.). В этом подходе угадываются будущие категории Ф. Де Соссюра: синхрония и диахрония.

4. Бодуэну принадлежит первенство в исследовании процессов, протекающих в морфологической структуре слова (опрощение, переразложение и др.), тезис о «сокращении основ в пользу окончаний», а также о роли аналогии в фонетических и морфологических изменениях и в развитии языка в целом.

5. По существу, с казанской школой Бодуэна связаны такие новшества, как изучение фонетики экспериментальным способом, наблюдение над речью детей, над речевой патологией (афазия), использование транскрипции для записи устной речи и др.

6. Мировая наука обязана И.А. Бодуэну де Куртенэ целым рядом ныне употребляемых понятий и терминов: фонема (как звук-тип), морфема, лексема, графема, кинема, синтагма, морфологизация, семасиологизация, звуковая корреспонденция, корреляция, гаплология и др.

7. И.А. Бодуэна де Куртенэ можно считать предтечей социальной диалектологии (изучение «блатной музыки» и тайных языков, арго и других социолектов).

8. Наконец, надо отдать должное его работе по составлению учебных программ университетских курсов. Напр., «Подробная программа лекций Бодуэна де Куртенэ в 1877–1878 учебном году, Казань – Варшава», 320 с. Столь же тщательно готовились лекции («Из лекций по латинской фонетике», 463 е., 1898).

3.4. Фердинанд де Соссюр (1857–1913)

В жизни гениев обычно не бывает периодов ученичества. Так было и у Соссюра, француза по национальности, родившегося в Женеве и сделавшего свое открытие в 19 лет, будучи студентом первого курса знаменитого тогда Лейпцигского университета (в 1876 г.). Занимаясь индоевропейскими языками, в частности истоками гласного а, он предвосхитил закон Коллица (1879), доказавшего, что в праязыке было не три (а, г, u), а пять гласных (а, е, /, о, и). И это было сделано в Лейпциге, в цитадели младограмматизма, на глазах у знаменитых профессоров – Лескина, Бругмана и Остгофа. Через год он пишет «Трактат о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках» (напечатан в 1879 г.), который так и не был превзойдён его именитыми учителями. В книге речь шла о «сонантическом коэффициенте», приведшем к учению о редуцированном э (шва) и ларингалам. С 1881 по 1891 гг. он работает в Париже, публикует статьи по сравнительной грамматике, анализирует метод исследования младограмматиков (преимущественно индуктивный, атомарный, без учёта системных связей). Его учениками в этот период были А. Мейе, ставший ведущим учёным в области сравнительно-исторического, а затем и социологического языкознания, и М. Граммон, лучший фонетист в Европе, и др.

Вернувшись в родную Женеву, с 1891 г. он становится экстраординарным, а через пять лет ординарным профессором. В 1906 г. ему поручают кафедру общего языкознания, где он с 1906 г. трижды читает новый для него курс, давший название его посмертно изданной книге «Курс общей лингвистики». Соссюр умер в 1913 г., а книга вышла в 1916 г. Её подготовили Балли и Сеше по тем записям, которые сохранились у слушателей лекций Соссюра, прочитанных им в 1906–1911 гг.

Книга была воспринята как откровение. В 1931 г. она вышла на немецком языке, в 1933 г. на русском. Началось её триумфальное шествие по всем лингвистическим центрам мира. К непосредственным ученикам и последователям (Мейе, Граммон, Буайе, Балли, Сеше и др.) добавились другие – француз Вандриес, бельгиец Соммерфельт, англичанин Гардинер, голландец Схрейнен, русский Карцевский и др. С каждым десятилетием их число увеличивалось. В книге было так много свежего, что едва ли не каждое принципиальное положение могло послужить основой для появления целого направления в языкознании, и не только в нём. Так и случилось. Привлекали идеи – неожиданные и простые. Завораживали одни формулировки – чёткие и образные, ставили в тупик другие – противоречивые и непонятные. Все это возбуждало интерес и желание согласиться или спорить с главным, а неясное объяснять дефектами записи его лекций студентами.

Показательно, что сначала были восприняты отдельные положения, и скоро, уже через десяток лет, они дали начало новым подходам к языку (социальному, структурно-системному, синхронно-современному, семиотически-знаковому и др.). И лишь к середине XX в. была осмыслена вся концепция и все причинно-следственные её составляющие. Как абсолютно правильное и ценное было воспринято следующее.

1. Ф. де Соссюр с предельной точностью указал на предмет лингвистики: «Единственным и истинным объектом языкознания является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя». В этой формулировке, кстати, приведённой в заключительной части книги, содержатся три важных положения, два из которых верны, а третье вызывает недоумение и некоторыми комментаторами труда великого женевца считается не «соссюровской», а порожденной либо домысливанием издателей, либо (если это слова Соссюра) приёмом лектора: для простоты и большей чёткости всё доводить до крайности.

Первое положение: язык должен изучаться в самостоятельной науке, а не становиться попеременно объектом то биологии, то физиологии, то психологии, то социологии и т. д., которые, конечно, способны изучить его отдельные стороны, но далеко не весь язык, причём только с позиций и только методами своих наук. Второе положение – о содержании языкознания: оно должно считать изучение языка самым главным, даже «единственным», своим предметом («объектом») и не делить это право и эту обязанность ни с какой другой наукой, если не желает получить отрывочные суждения об этом сложнейшем достоянии отдельного человека и всего человечества.

2. Соссюр осознал, как нужна и важна для языка система, т. е. организация всех элементов по принципу взаимной обусловленности. Именно такое понимание устройства языка помогло ему сделать праязыковые открытия, не доступные его талантливым предшественникам.

3. В безграничной массе создаваемой, передаваемой и сохраняемой языком информации (текстах), для чего он и существует, Соссюр сумел увидеть главное, специфическое для него: «язык есть форма, а не субстанция». Он может выразить и выражает любое содержание (бытовое, научное, словесно-художественное), но сам остаётся всё-таки формой (формой выражения «означаемого»). Языковая форма имеет, таким образом, системную организацию.

4. Системная организация языковых форм возможна потому, что каждая из таких форм является знаком – знаком чего-то («означаемого, или, как потом скажет структуралист Л. Ельмслев, «плана содержания»). Связь между планом выражения, или означающего, и планом содержания, обозначаемым, мыслится как произвольная, условная, в широком смысле слова – случайная. Если соотнести это с древнегреческими теориями о появлении названий «по природе» и/или «по установлению», получается, что Соссюр придерживается второго мнения, подняв понимание слова до уровня знака. Разъясняя сущность языкового знака, он для наглядности сопоставил знаковую систему языка с другими такими системами – «письмом, азбукой глухонемых, символическими обычаями, формами приличия, военными сигналами и т. д.». Родилась идея о необходимости особой науки о знаках – семиологии, или семиотике. Так, как бы мимоходом, был указан ещё один аспект изучения языка и… ещё один повод для лингвистики в очередной раз потерять свою самостоятельность. К счастью, гораздо громче прозвучали слова Соссюра о языке как единственном «объекте» языкознания и аргументы о его специфическом назначении и общественной обусловленности.

5. Прирождённый аналитик и любитель антитез, Соссюр расщепил единую науку о языке на две противоположные: внешнюю и внутреннюю (видимо, не без влияния учения Бодуэна де Куртенэ о внешней и внутренней истории языка – см. магистерскую диссертацию Бодуэна «О древнепольском языке до XIV столетия», 1870). К внешней отходили условия функционирования языка: историческая обстановка, географическая среда, общественные факты цивилизации и других общественных явлений, к внутренней – изучение самой структуры языка, её системной организации.

6. В пользовании языком, в речевой практике людей (language) Соссюр усмотрел два явления, осознанные им как противоположные – язык (langue) и речь (parole). Язык – это система элементов языка и правил их использования в речи. Речь – конкретная, индивидуальная реализация языка. Хотя в этом разграничении легко почувствовать гумбольдтовские «ergon» (язык) и «energeia» (речевая деятельность, речь), но Соссюр довёл их противопоставление до непримиримой антиномии, связав с ней а) ещё одну антиномию – противоречие между диахронией и синхронией, б) выделение в качестве особых наук «лингвистики языка» и «лингвистики речи».

7. Оценив основополагающее значение системы для организации языка и пользующихся им людей, Ф. де Соссюр связал её с одним хронологическим моментом в жизни языка: «не может быть системы, охватывающей одновременно несколько периодов». Из этого следовало, что а) необходимо строго разграничивать и даже противопоставить синхронию и диахронию; б) для говорящих единственную реальность и ценность представляет живое состояние языка, т. е. синхрония; в) систему можно изучать и обнаружить только в единовременном (лучше всего в современном) состоянии языка. «Вполне ясно, – подчеркивал он, – что синхронический аспект важнее диахронического, так как для говорящей массы только он – подлинная реальность» [Соссюр 1933: 95]. Вопрос о системности при историческом (диахроническом) изучении языка оставался открытым.

8. Наконец, назовем ещё одно важное новшество в концепции Соссюра – валентность (valeur), или значимость, элементов языка. Её Соссюр видит на всех уровнях (ярусах) языка, но понятнее всего демонстрирует на звуках (различительных признаках фонем, как мы сказали бы теперь): «Существенное в языке чуждо фонетической природе языкового знака», и «важен в слове не звук как таковой, но звуковые различия, позволяющие отличать это слово от всех других, так как только эти звуковые различия значимы». Зерно, заключённое в этой конкретной формулировке относительно коммуникативной «ценности» не столько материальной стороны языкового факта (здесь звука!), сколько его оппозитивной противопоставленности, даст такие дружные всходы и мощное кущение, что станет методологическим принципом анализа всех сторон как структуры, так и функционирования языка.

Подобно В. Гумбольдту, Ф. де Соссюр с его разносторонними интересами и острым умом после выхода «Курса» стал кумиром и знаменем нового периода языкознания, родоначальником по крайней мере четырёх его направлений: 1) структурализма, 2) социологии языка, 3) нового этапа сравнительно-исторических исследований, 4) общей теории языка.

Много содержательного и спорного породили его антиномии: языка и речи, внутреннего и внешнего, синхронии и диахронии, «статики» и динамики и др. До сих пор образцовым является метод его работы – по возможности полнее учитывать системное строение языка в целом и его отдельных ярусов.

3.5. Неограмматика

Термин неограмматика употребил Бодуэн де Куртенэ для обозначения того направления (в изучении грамматики и языка в целом), которое возникло как оппозиция к младограмматикам и было представлено его собственными трудами и работами его учеников по Казанскому университету (Н.А. Крушевским, А.И. Александровым, С.К. Буличем, В.А. Богородицким), трудами академика Ф.Ф. Фортунатова и его московской школой, а также Ф. де Соссюром и его последователями в России и ряде других стран. В этих трёх течениях, идущих от Фортунатова, Бодуэна и Соссюра, есть единое формально-структурно-системное начало, которое и позволяло, не дифференцируя это общее, относить их к неограмматическому языкознанию. Показателен такой факт: ознакомившись с вышедшей книгой Ф. де Соссюра «Курс общей лингвистики» (1916 г. – на французском языке), Л.В. Щерба сказал: «Очень многое у Соссюра нам было давно известно от Бодуэна».

Дополнительная литература

Алпатов В.М. История лингвистических учений. Учебное пособие. 2-е изд., исправленное. – М., 1999. С. 116–141.

Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В. Очерки по истории лингвистики. – М., 1975. С. 478–540.

Березин Ф.М. История лингвистических учений. – М., 1975. С. 129–198.

Звегинцев В.А. История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях. Ч. I. – М., 1964. – Изд. третье, дополненное. С. 233–411.

Кодухов В.И. Общее языкознание. – М., 1974. С. 56–78.

Кондратов Н.А. История лингвистических учений. – М., 1979. С. 92– 116.

Лоя Я.В. История лингвистических учений. – М., 1968. С. 114–141, 221–228, 230–241.

Слюсарева Н.А. Теория Ф. де Соссюра в свете современной лингвистики. – М., 1975.

Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. – М., 1998.

Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. – М., 1977.

Томсен В. История языкознания до конца XIX века. – М., 1938. С. 90–102.

Хрестоматия по истории языкознания XIX–XX веков / Сост. В.А. Звегинцев. – М., 1956. С. 191–363.

Шпехт Ф. Индоевропейское языкознание от младограмматиков до первой мировой войны // Общее и индоевропейское языкознание. – М., 1956.

Начало этого периода связывают с публикацией «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра (1916) и расшифровкой чешским учёным Б. Грозным хеттской клинописи (1915–1917), подтвердившей правоту Соссюра относительно праиндоевропейских ларингалов, предсказанных им ещё в 1877 г. Это событие лишний раз показало значение дедуктивно-системного исследования языковых явлений, вводимых Соссюром взамен индуктивно-атомистического их рассмотрения. Работа Грозного «Язык хеттов, его структура и принадлежность к индоевропейской семье языков» (1916–1917) всколыхнула всю индоевропеистику, открыла перед ней новые горизонты, требовавшие более широких подходов и более совершенных методов обработки материала.

Для работы по-новому как нельзя лучше подходил тезис Соссюра о том, что язык есть «система, подчиняющаяся своему собственному порядку»; он освобождал язык от вмешательства в его изучение логики, психологии, социологии и других наук с их чуждых языку позиций, с применением категорий и терминологии. Размежевание между языкознанием и «сопутствующими» науками обострило необходимость постановки и решения междисциплинарных проблем, почти не ставившихся в предыдущие периоды.

Всеобщая методологическая перестройка всего отчетливее сказалась в углублении традиционной индоевропейской тематики.

4.1. Углубление традиционной индоевропейской тематики

Представление о строении древнейшего корня, о разновременности ряда фонетических и морфологических явлений (относительная хронология), об акцентуации и интонации, о семантике, синтаксических конструкциях, степени близости языковых ветвей и конкретных языков – все это стало тематикой индоевропеистики на новом этапе ее развития.

Почти весь четвёртый период языкознания не сходили с повестки дня такие вопросы, как хеттские и анатолийские языки, теория ларингалов (особых согласных – h, hh и др., в своё время названных Соссюром «сонантическим коэффициентом»), реконструкция праиндоевропейской системы вокализма в наидревнейшее и в более позднее время, теория корня и всей морфологической структуры слова, общий облик индоевропейского праязыка в древнейшей и позднейшей (накануне распада) стадиях.

По мере расширения и углубления сравнительно-исторического языкознания возникали новые проблемы и даже направления. Среди них ареальная лингвистика, глоттохронология, научная этимология, теория семантического поля и некоторые др. Первоначально эти проблемы обсуждались и решались на материалах только индоевропейских языков, их прошлого и современного состояния. Потом они были распространены на неиндоевропейские семьи – финно-угорскую, семитскую, тюркскую и ряд других.

Вовлечение в зону исследования новых данных по казалось бы хорошо изученной к этому времени индоевропейской семье (по тохарско-лувийскому и особенно хеттскому языкам) рождало сомнения в правильности уже полученных решений и выводов (в частности, относительно ряда «промежуточных» праязыков). Это вынуждало вновь и вновь обращаться к таким «дежурным» темам, как распределение языков по группам centum и sat3m («возмутителями» устоявшегося было спокойствия оказались хеттские языки – иероглифический и клинописный), выяснение истинных причин более заметного сходства между отдельными ветвями языков (в частности, между балтийской и славянской, для которых А. Шлейхер предполагал «ступенчатый» праязык, а теперь отрицалась его реальность. То же было и с италийской и кельтской ветвями: причину их сходства видели не в родстве, а в территориальной близости, в «свойстве».

Появляются работы о родстве крупнейших семей – индоевропейской, уральской, алтайской и др., объединяемых в ностратическую макросемью.

4.2. Социология языка и социолингвистика

Критикой психологического индивидуализма младограмматиков и утверждением идеи Соссюра о противопоставленности языка (общественного явления) и речи (индивидуально-психической сущности) было обусловлено зарождение в начале XX в. «социологического языкознания». Название это встречаем у самого Соссюра, хотя более развёрнутое наполнение его дали французские и швейцарские последователи Соссюра Мейе, Вандриес, Сеше, Балли и позднее примкнувший к ним бельгиец Соммерфельт.

К общественным явлениям относят почти всё, что не является природным, или биологическим. Поставить язык в один ряд со всеми другими общественными явлениями, изучавшимися в начале XX в. Дюркгеймом, Леви-Брюлем и другими социологами и этнографами – значило бы растворить его и науку о нём в социологии. Кстати, такая опасность становилась реальностью, особенно в связи с тем, что направлению давали название «социология языка».

Однако ещё Соссюр подчёркивал, что язык – особое общественное явление, отличное от многих других, особенно политических, юридических и т. п. Отличен он и от психических явлений, хотя и хранится в голове отдельных личностей и реализуется ими индивидуально.

Своеобразие языка в том, что он представляет собой систему знаков, причем знаков особого рода – и материальных (слово звучит, слово пишут), и идеальных (с ним связывают какое-то значение). Но это ещё не всё. Языковой знак (слово) не одинаков по отношению к называемому предмету и по отношению к говорящему человеку, обществу. Как название предмета знак условен, случаен, произволен и чаще всего бывает разным по языкам (напр., «стол»: русск. стол, нем. Tisch, норвеж. bord, фр. table, англ. table, коми-зырянск. пызан). Однако в отношении усвоившего его человека, говорящего, коллектива знак как бы теряет свою произвольность и становится обязательным. Именно в этом обязательном для меня и для других значении он употребляется в данное время членами этого социума и передаётся последующим поколениям.

А как быть с индивидуальном творчеством? Пожалуйста, творите, сочиняйте слова. Но помните, что язык примет в свою систему только то, что не противоречит ей, и только то, что обогатит её. Бесталанных поделок или выкрутасов язык не принимает.

Язык обществен не только по своему назначению и использованию, социальная природа проявляется и в его изменении. Периоды более быстрого и замедленного роста, более активных и менее интенсивных контактов с другими языками обусловливают характер, темпы и направления заимствований – словарных, а при длительных контактах и грамматических.

На первых этапах социологическое языкознание находилось под воздействием «социальной психологии» и потому не могло стать подлинно научным. Мешала и практика лёгкой «сдачи» языка тем дисциплинам, которые могут иметь в нём свой предмет, но не в качестве основного, а побочного. В этом плане мнение Антуана Мейе, что языкознание – часть социологии, конечно, ошибочно.

Не менее прямолинейным было и объяснение изменений в словах и фразеологии, данное Полем Лафаргом, видевшим в них (изменениях) «отражения» изменений «общественных форм и общественной идеологии, классовой борьбы и классовой психологии» (П. Лафарг «Экономический детерминизм К. Маркса», 1884; «Языки революция», 1889). И всё же, социальный аспект видения и объяснения языка проступает повсюду – и при рассмотрении культурно-исторических причин передвижения слов (лингвистическая география, или неолингвистика), и в осознании «социальной дифференциации языка», когда выявляется «социальная природа литературного языка (koine, tongue, commune) и в поле зрения и изучения попадает язык города, «специальные языки», арго и жаргоны. Большой вклад в изучение французского языка с этих позиций внёс Марсель Коэн, автор книги «Pour la socioloqie du lanqaqe» (1956).

Примерно в эти же годы (20—40-е) активизируется социологическое изучение языка и в СССР (Е.Д. Поливанов, P.O. Шор, Н.М. Каринский, Л.П. Якубинский и др.) Книга В.М. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты» (1936) – лучшая среди публикаций этого периода. Но и она не свободна от крайностей и принятых в те годы формулировок вроде «язык пролетариата», «язык крестьянства», «язык господствующего класса». Эти вульгарно-социологические обозначения провоцировались так называемым «новым учением» академика Н.Я. Марра, официально поддерживаемым и господствовавшим в стране до 1950 г., до дискуссии по вопросам языкознания в газете «Правда» – дискуссии, завершившейся выступлением И.В. Сталина и изданием его брошюры «Марксизм и вопросы языкознания» (1950).

Политический авторитет Сталина, выигравшего всемирно-историческую битву с фашизмом, был так велик, что автоматически переносился на философию, социологию, на все общественные науки, в особенности же на языкознание, по которому он выступил не как рядовой участник дискуссии, а как законодатель, изрекающий истину в последней инстанции. И хотя его «гениальная» брошюра о марксизме и языке ничего принципиально нового не содержала (в лучшем случае она восстанавливала давно известные и принятые во всём мире суждения о языке как средстве общения, о его отличии от других общественных явлений: от политики, культуры и других надстроечных явлений – вспомним хотя бы Соссюра, подчеркивавшего отличие языка от политических и юридических явлений, особенно об его устойчивости и т. п.) – все равно обстановка в СССР, крупнейшей стране мира и передовой во многих отраслях науки и техники, изменилась к лучшему. Языкознанию был дан зелёный свет. И оно стало развиваться энергично, восстанавливая упущенное в годы «сумерек лингвистики» (20—40-е гг.) и ставя перед собой задачи, для решения которых имелись благодатные условия – материал почти двухсот разных языков.

Истосковавшиеся по свободному изъявлению своих научных интересов, лингвисты России и других союзных республик (ныне оказавшихся в ближнем зарубежье) быстро наверстали отставание от передовых лингвистических центров и уже в 1958 г. провели в Москве IV Международный съезд славистов, а в 1968 г. представили десятки докладов на X Международный конгресс лингвистов: и на пленарные заседания, и на секцию социолингвистики. Автору этих строк посчастливилось выступать на этой секции с докладом «Сравнительно-сопоставительное изучение социальных диалектов (на материале индоевропейских, финно-угорских и тюркских языков)».

Большим событием явилось создание Институтом русского языка труда «Русский язык и советское общество. Социолого-лингвистическое исследование в четырёх томах» (1968), а Институтом языкознания – трехтомника «Общее языкознание», первая часть которого посвящалась формам существования, функции, истории языка (1970), вторая – внутренней структуре языка (1972), третья – методам лингвистических исследований (1973).

Издавались книги и по теории языка – монографического и учебного содержания: Звегинцев В.А. История языкознания XIX–XX вв. в очерках и извлечениях. —Ч. I – М., 1964, Ч. II. – М., 1965; Кондратов И.А. Общее языкознание (курс лекций). – Ч. I. История языкознания. – М., 1972; Березин Ф.М. Очерки по истории языкознания в России (конец XIX– начало XX в.). – M._r 1968; Головин Б.Н. Введение в языкознание. – М._г 1966; Реформатский А.А. Введение в языковедение (1967); Перетрухин В.Н. Введение в языкознание (курс лекций). – Белгород, 1968; Фигуровский И.А. Введение в общее языкознание (1969); Звегинцев В.А. Очерки по общему языкознанию (1962); его же: Теоретическая и прикладная лингвистика (1968); Солнцев В.М. Язык как системно-структурное образование (1971).

В русском переводе вышли книги социологического направления европейских языковедов XX в.: Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка (1955); Вандриес Ж. Язык (1937) и др., а также общелингвистического характера: Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. I, 1960; Мартине А. Основы общей лингвистики (1950); Пауль Г. Принципы истории языка (1960); Сепир Э. Язык (1934); Соссюр де Ф. Курс общей лингвистики (1933); Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию (1950), Есперсен О. Философия грамматики (1958) и др.

Были опубликованы труды классиков отечественной и мировой лингвистики: Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. – Т. 7. Труды по филологии. – М.; Л., 1952; Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. Т. 1–2. 1963; Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознанию (1968); Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. 3 (1968); Фортунатов Ф.Ф. Избранные труды. Т. 1, 2. 1956–1957; Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. Изд. 2-е (1941); ЩербаЛ.В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Т. 1. 1958.

Выходившие с 1960 г. выпуски серии «Новое в лингвистике» ознакомили наших языковедов с макро-и микросоциологией языка (социолингвистикой) США; стали известны имена У. Брайта, У. Лабова, Дж. Гамперца, Д. Хаймса, Э. Хаугена и др. американских социолингвистов и этнолингвистов.

В России и союзных республиках занялись изучением национальных языков («языков социалистических наций»), В 60-е гг. были изданы книги: Белодед И.К. Развитие языков социалистических наций СССР. – Киев, 1969; Дешериев Ю.Д. Развитие младописьменных языков народов СССР. – М., 1958; Дешериев Ю.Д., Протченко И.Ф. Развитие языков народов СССР в советскую эпоху. – М._г 1968, тематические сборники «Язык и общество» – 1968, «Взаимодействие и взаимообогащение языков народов СССР» – М., 1969 и др., а также статьи: Денисов П.Н. Социолингвистика как наука об общественном существовании и общественных условиях развития языка // РЯШ. 1967. № 6; Аврорин В.А. Ленинские принципы языковой политики //ВЯ, 1970. № 2.

Время от времени обращалось внимание на международные вспомогательные языки: Горький М. За эсперанто //Вестник работников искусства. 1921. № 7–9; Жирков Л.И. Почему победил эсперанто? – М., 1930; Дрезен Э. Основы языкознания, теории и истории международного языка. Изд. 3-е. – М., 1932; Ахманова О.С. и Бокарев Е.А. Международный вспомогательный язык как лингвистическая проблема //ВЯ. 1956. № 6; Пей Марио. Единый язык для всех//Курьер ЮНЕСКО. 1963. № 11.

Об актуальности проблемы свидетельствует издаваемый с 1904 г. журнал «Эсперанто» и формирование на наших глазах нового направления – интерлингвистики.

Рост науки и техники диктовал лингвистическое осмысление терминологии, появление терминоведения (в трудах: Лотте Д. С. Некоторые принципиальные вопросы отбора и построения научно-технических терминов. – М.; Л., 1941; Сухов Н.К. Об основных направлениях современной терминологической работы в технике. – М., 1959).

К социальной проблематике описываемого периода имеет отношение и так называемая «Школа языкового существования», созданная японскими учёными Хаттори, Токиеда и их последователями. Подробнее о ней – в разделе 5.

4.3. Структурализм и его направления

4.4. Диалектология и диалектография

Внимание к диалектам было свойственно для всех периодов истории языкознания. Разница лишь в понимании их специфики и ценности для науки. В первом периоде (Бопп, Гримм и Гумбольдт) не делалось различия между письменными источниками (литературным языком) и говорами. Показательно, что первая работа немецкого диалектолога Иоганна Шмеллера вышла в 1821 г., а вторая, в четырёх частях, в 1827–1837 гг. В период младограмматизма данные живых говоров оцениваются выше литературных, поскольку диалекты существуют в естественных условиях и лучше отражают жизнь языка как природного организма. Не случайна высокая оценка, данная младограмматиками описанию родного говора, выполненному в 1876 г. Вентлером, учителем из немецкой Швейцарии. О значимости диалектных материалов свидетельствует и факт их целенаправленного сбора анкетным способом, предпринятого в том же году Г. Венкером для составления атласа. К 1886 г. (за десять лет) народные учителя прислали в Дюссельдорф-на-Рейне 40 тысяч анкет, содержащих в основном ответы по фонетике (сам «Немецкий атлас» составил шесть томов и был напечатан только в 1926–1932 гг.). Преемник Венкера Ф. Вреде организовал описание местных говоров методом бесед с говороносителями, занявшее 42 тома (они выходили с 1908 по 1942 г. под его редакцией). Так что немецкие диалекты изучались активно не только во второй, но и в третий, и в четвёртый периоды истории языкознания. От Вреде эстафету принял Т. Фрингс, выпустивший свой первый труд в 1913 г., а последующие в 1948 и др. годы.

Иначе подошли к делу французы. Начав работу позже немцев, но применив более разреженную сетку (639 пунктов на всю Францию), Ж. Жильерон и Э. Эдмон, сосредоточив главное внимание на лексике, сумели составить 12-томный лингвистический атлас Франции и опубликовать его намного раньше немцев – в 1902–1910 гг. Вслед за французским и немецким атласами пошли другие европейские атласы – Италии, Швейцарии и т. д.

В России идея составления географических карт языков вынашивалась с середины XIX в. И.И. Срезневским и В.И. Ламанским, в 80-е гг. Бодуэном де Куртенэ, но осуществить её было суждено лишь в 1915 г. («Диалектологическая карта русского языка в Европе»),

В 1945 г., сразу после окончания Великой Отечественной войны, началось невиданное по масштабам изучение русских народных говоров для «Диалектологического атласа русского языка» (ДАРЯ), которое завершилось публикацией одного из тринадцати запланированных томов («Атлас русских народных говоров центральных областей к востоку от Москвы», 1957), а затем сведением собранных материалов по центральной части России и изданием трёх томов «Диалектологического атласа русского языка. Центр Европейской части СССР (ДАРЯ). Первый выпуск (Альбом первый. Фонетика. Карты) вышел в 1986 г., второй выпуск, посвященный морфологии, – в 1989 г., а по третьему выпуску издан «Указатель» и первый полутом с картами по лексике (1997). Полутом с картами по синтаксису находится в печати. Часть лексических карт в упрощенном варианте издана в книге «Язык русской деревни. Школьный диалектологический атлас. Пособие для общеобразовательных учреждений» (М., 1994).

Белорусы обследовали всю территорию своей республики и издали образцовый «Диалектологический атлас Белоруссии», отмеченный Государственной премией. Работой над русским и белорусским атласами руководил чл. – корр. АН СССР Р.И. Аванесов, редактор книги «Вопросы теории лингвистической географии» (1962). За период работы над атласом сотни научных сотрудников академических институтов, преподавателей вузов и студентов прошли отличную школу научно-исследовательской работы. И так было во всех республиках необъятной страны.

Несколько позднее, но параллельно с ДАРЯ, шла работа над «Общеславянским лингвистическим атласом» (ОЛА), а также над «Лингвистическим атласом Европы» (ЛАЕ). Ни тот ни другой пока не завершены. С их окончанием будет сделан реальный (в теоретическом и практическом плане) шаг к осуществлению мечты выдающегося французского лингвиста-энциклопедиста, историка языка, социолингвиста и диалектолога Антуана Мейе.

Диалектология имеет несколько аспектов изучения своего объекта – говоров. Их описывают а) монографически – как самостоятельную коммуникативную единицу, как средство общения сельских жителей (диалектный язык); б) их изучают как совокупность говоров, имеющих одинаковые черты (на карте они показываются тем или иным цветом и/или изоглоссами); в) их группируют по степени сходства – различия в наречия, в диалектные группы; г) диалектография по отдельным чертам вычленяет диалектные зоны, по пучкам изоглосс – менее крупные, но более сходные группы и т. д.; д) изучают их историю и современное состояние, применяя описательный, сравнительно-исторический, структурный и другие методы современной лингвистики.

4.5. Неолингвистика

Неолингвистика, как и многие другие направления и концепции, возникла в противовес догмам младограмматизма и первоначально была представлена работами итальянских языковедов – Гранцо Исайя Асколи (1829–1907), автора теории субстрата, выдвинутой им ещё в 70-е гг. XIX в., Джулио Бертони (1878–1942), Маттео Бартоли (1873–1946), Витторе Пизани (род. В 1899), Джулиано Бонфанте (род. в 1904).

Как направление неолингвистика существует с середины 20-х гг. XX в. Суть этого направления изложена в статье Д. Бонфанте «Позиция неолингвистики» (1947). Подробнее об этом направлении будет сказано при освещении пятого, современного периода языкознания (в разделе «Ареальная лингвистика»), А сейчас укажем на её истоки.

В самом начале 70-х гг. XIX в. два ученика Шлейхера – Г. Шухардт и И. Шмидт, не удовлетворённые его «родословным древом», выступили со своими оригинальными теориями: первый – с теорией «географического выравнивания» языков (в лейпцигской лекции, 1870), второй – с «волновой теорией» (1872). Эти теории объединяло то, что в объяснение сходства между языками они включили пространственно-географический фактор. Этот же фактор учитывался и диалектологией, особенно диалектографией, оперирующей такой реалией, как изоглосса. Близко проходящие изоглоссы («пучки» изоглосс) интерпретируются как границы диалектов; переплетения разных изоглосс показывали сложные и разновременные сближения и расхождения между диалектами и диалектными областями (зонами). Больше стали верить в реальность изоглосс, чем в единство языков и местных говоров.

По мнению Бонфанте, в языке есть «только огромное количества диалектов, изоглосс, переходов и разного рода волнообразных движений – безграничное и бурное море борющихся друг с другом сил и течений» (цит. по: [Звегинцев 1964: 339]). Постоянные движения приводили к обмену лексикой между контактирующими языками и даже к их более глубокому смешению. «С бесконечным дроблением языка идёт рука об руку бесконечное языковое смешение», – подчеркивал Г. Шухардт.

Постепенно «волновая» и «изоглоссная» концепции были спроецированы в индоевропейское прошлое. Заговорили о неоднородности, о диалектном членении праязыка, о пёстрой картине его изоглосс. Оказалось, что он не монолитен (И. Шмидт, А. Мейе и др.) и не однослоен. Это открытие поставило под сомнение реальность «промежуточных» праязыков (балто-славянского, италийско-кельтского и др.). Уточнились связи между языками групп centum (западной зоны) и satam (восточной зоны).

Картина ветвящегося языкового «древа» сменилась представлениями о сходстве языков по совместному, «союзному» существованию. Установление связей одного языка с соседними языками, а их, в свою очередь, с другими соседними открывало такие перспективы, что некоторым из неолингвистов (М. Бартоли, А. Тромбетти) захотелось выявить их связи в мировом масштабе. Не разделяя идеи о глобальных связях и смешанности характера всех языков, отметим, что умеренные неолингвисты дали немало полезного для реальной истории образования индоевропейских языковых ветвей и отдельных языков (см.: Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. – М., 1964). В частности, «изоглоссная» аргументация оказалась убедительнее, чем поспешные заявления типа: «вопрос об общности балто-славянских языков… ныне можно считать разрешенным в положительном смысле» (Т. Лер-Сплавинский). «По вопросу об отношениях славянских и балтийских языков, – возражал ему Я.В. Лоя, – остаётся в полной силе сказанное одним из основоположником языкознания – Раском, что обе ветви являются совершенно самостоятельными ветвями, между которыми нет никакого особого родства, за исключением их общего происхождения из индоевропейского праязыка, но в силу географической близости возможны те или другие позднейшие сближения» [Лоя 1968: 165]. Со временем неолингвистика переросла в ареальную лингвистику.

4.6. Синхроническое языкознание

Весь XIX в. можно считать периодом, когда господствовал подход к изучению языка с исторических позиций. Лишь историческое, или, говоря словами Соссюра, диахроническое, языкознание признавалось научным. Даже младограмматизм с его призывом к исследованию живых языков и диалектов по существу делал это не ради них, а для того, чтобы полученные таким образом данные обратить на пользу восстанавливаемого праязыка или интересовавших младограмматиков звуковых законов.

А в XX в., следуя призыву Бодуэна де Куртенэ, прозвучавшему в 1904 г., начали различать в теоретическом и в практическом плане грамматику историческую и грамматику «одновременного языкового состояния» [Бодуэн де Куртенэ 1963: II: 101]. Этот момент можно условно принять за официальное рождение неограмматизма как особого направления в языкознании, хотя у его родоначальников, стремившихся выделить в языке исходную единицу, она не совпадала: Фортунатов исходил из формы слова, Бодуэн – из учения о морфеме, позднее – фонеме и морфеме, Соссюр – из понятия парадигмы.

Недостаточность одного сравнительно-исторического подхода к изучению даже исключительно индоевропейских языков стала очевидной. Поиски более широкой теории, приложимой к языкам разных систем (семей), привёл к типологической теории, ориентированной на изучение структуры языка, имеющей системную организацию.

Лучше всего структура и система уясняются в одновременном, горизонтальном разрезе языка. Удобнее всего для этого – состояние языка в момент его описания, т. е. современное исследователю. Так логика науки подвела к возникновению лингвистического модернизма, доказавшего, что современный язык – такой же законный предмет языкознания, как и его история. Скоро были обнаружены огромные практические достоинства синхронного языкознания – учения о литературном языке, его нормах, стилях, формах функционирования, об использовании в средствах массовой информации, в художественной литературе, в школе, в культурной жизни человека и всего народа.

Модернизм сформировался в Петербурге в 1910–1920 гг. под влиянием идей Бодуэна де Куртенэ. Его представителями стали Л.В. Щерба, А.А. Шахматов, А.А. Пешковский. В 1911–1912 гг. Шахматов впервые начинает чтение университетского курса по современному русскому литературному языку, вскоре издаётся его «Синтаксис русского языка» (1925, 1927). Несколько раньше выходит «Русский синтаксис в научном освещении» А.М. Пешковского. В 1941 г. опубликован «Очерк современного русского литературного языка» А.А. Шахматова.

Возникают периодические журналы («Родной язык в школе» – 1914 г., переименованный в 1936 г. в «Русский язык в школе»), серии («Русская речь», «Язык и мышление»), научно-популярный журнал «Русская речь» (с 1967 г.).

Открываются академические институты: Институт языка и мышления, преобразованный в 1944 г. в Институт русского языка, Институт языкознания (1952).

В 1947 г. В.В. Виноградов, ученик Л.В. Щербы, издает монументальный труд «Русский язык (Грамматическое учение о слове)», вошедший в золотой фонд русской и мировой грамматической мысли. На базе трудов В.В. Виноградова и его учеников возникает новая университетская дисциплина «История русского литературного языка».

Возродилась практика подготовки и издания академических трудов. Так, в 1952–1954 гг. выходит двухтомная «Грамматика русского языка»; в 1970 г. – «Грамматика современного русского литературного языка»; монографии: «Исследования по общей теории грамматики» (1968); Мещанинов И.И. Эргативная конструкция в языках различных типов (1967); Обнорский С.П. Очерки по истории русского литературного языка старшего периода (1946); Солнцев В.М. Язык как системно-структурное образование (1971), Звегинцев В.А. Семасиология (1957); сборники: «Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие» (1969); «Фонетика, фонология, грамматика» (1971); а также пятитомный труд «Языки народов СССР» под ред. акад. В.В. Виноградова (1966–1968).

О содержании лингвистических исследований за период с 1917 по 1967 и по 1977 г. дают представление обзоры типа: Чемоданов Н.С. 50 лет советского языкознания // РЯШ. 1967. № 5.

Синхронное описание языка полнее всего реализовались в области лексикологии, семасиологии и особенно в лексикографии. Во многих странах мира были изданы большие словари (кстати, типологию лексикографических трудов дал Л.В. Щерба в статье «Опыт общей теории лексикографии»: Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1940. Вып. 3); у нас – «Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова (1934–1940), «Словарь русского языка» С.И. Ожегова (1949 г. и с большими добавлениями в последующие годы), «Словарь современного русского литературного языка» в 17-и томах (1950–1965), «Словарь русского языка» в 4-х томах (1957–1961), «Словарь синонимов русского языка» в 2-х томах под ред. А.П. Евгеньевой (1970).

Почти во всех крупных странах мира в это время шло изучение стилистики, языка художественной литературы, ортологии и риторики (неориторики).

Ещё А.А. Потебня, крупнейший лингвист-теоретик, литературовед и любитель народной поэзии, в магистерской диссертации «О некоторых символах в славянской народной поэзии» (1880) обратил внимание на образность и поэтичность слова. Этот момент учитывал он и в занятиях по семантике, этимологии, по языку фольклора, при рассмотрении связи языка с мышлением и психикой человека. Ценно то, что Потебня говорит об образности не только языковых единиц (элементов), но об огромных, безграничных возможностях образности, рождающейся в речи из сочетания таких элементов. «Элементарная поэтичность языка, т. е. поэтичность отдельных слов и словосочетаний, как бы это ни было ощутимо, ничтожно по сравнению со способностью языка создавать образы как из образных, так и из безобразных сочетаний слов» [Потебня 1958:1 —II: 9].

Идеи А.А. Потебни об экспрессивной функции языка нашли отклик в трудах русских и ряда европейских учёных. Так,

Шухард писал о том, что язык, порождённый необходимостью, достигает своей вершины в искусстве [Шухардт 1950].

С учением о символическом мышлении Г. Штейнталя и А.А. Потебни и их последователей, видевших в образности слов прототипы художественных произведений, связывают «лингвистический эстетизм» немецкого филолога Карла Фосслера (1872–1949). Вслед за ними, а также за итальянским философом-интуитивистом Б. Кроче (Сгоссе, 1866–1952), Фосслер смотрит на язык как на продукт индивидуального творчества. Стремление к экспрессии и эстетике и сам акт творчества талантливых людей признается за стимул и отправной момент в развитии языка. Рядовые носители языка («масса»), принимая созданное писателями, лишь шаблонизируют его и распространяют в пространстве и времени. В аспекте этой концепции отодвигается на второй план общественно-коммуникативная функция языка. Её замещает экспрессивно-эстетическая. Вместо изучения всех форм существования языка внимание сосредоточивается на литературных произведениях, их стилистике, выявлении роли отдельных писателей в формировании общих и стилистических норм языка литературного.

В России своеобразным продолжением идей Потебни и Бодуэна стало «Общество изучения теории поэтического языка» (ОПОЯЗ), существовавшее в 1916–1926 гг. в Петербурге и Москве. Правда, своими непосредственными теоретиками опоязовцы считали Л.П. Якубинского и Е.Д. Поливанова, их учение о поэтической речи. Суть учения: обычный язык автоматизируется, превращается в клише, в штамп, поэтический язык актуализирует, подчеркивает внимание к форме (из означающего она становится обозначаемым). Между тем связь идей ОПОЯЗА с концепцией «образности» текста (Потебня), с учением о сознательном и «бессознательном» в мышлении человека (Бодуэн де Куртенэ) и даже с учением о форме слова и формализмом Ф.Ф. Фортунатова несомненна.

Гораздо большими успехами, чем у опоязовцев, отмечены труды В.В. Виноградова по истории литературного языка («Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX веков», 1938), по языку писателей («Язык Пушкина», «Стиль Пушкина»), по языку художественных произведений («О языке художественных литературы» (1959), «О теории художественной речи» (1971), по лингвостилистике – «Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика» (1963), «Проблема авторства и теория стилей» (1961).

На теорию языковой образности А.А. Потебни, филологические толкования поэтических произведений А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, труды акад. В.В. Виноградова и проф. Б.А. Ларина о языке художественной литературы опирались составители программ и методических разработок по новому практикуму – лингвистическому (а по существу, филологическому) анализу художественного текста, введенному в вузовское преподавание в 1973 г.

4.7. Порождающая грамматика

Порождающую грамматику считают частью генеративной лингвистики и одной из ветвей формального направления в науке о языке. Ее возникновение связано с работами американского лингвиста Н. Хомского, предложившего в 50—60-е гг. описание языка по формальным моделям. Сердцевиной этого направления являются различение компетенции – знания языка и употребления – использования его в речевой деятельности. Названную грамматику интересуют три компонента: синтаксический, семантический и фонологический. Главным является синтаксический, так как он содержит механизм порождения предложений. В предложении различают два уровня «синтаксического представления»: поверхностный и глубинный. Содержательную сторону описания синтаксиса составляет, во-первых, «исчисление всех глубинных и поверхностных структур», и, во-вторых, установление соответствий между ними. Глубинных меньше, чем поверхностных. Они принимаются за прототипы поверхностных структур (предложений). Внутри глубинных структур выделяют «именную группу» (будущая группа подлежащего) и «глагольную группу» (сказуемое).

Анализ соответствий между глубинными и внешними структурами осуществляется с использованием большого количества символов, помогающих получить детально обозначенное и размеченное «дерево непосредственно составляющих». В процедуре анализа используется и так называемый «лексикон порождающей грамматики», представляющий собой семантический компонент. Глубинная структура обычно включает целую систему вставленных друг в друга предложений, т. е. она иерархически организована. «С формальной точки зрения благодаря трансформациям могут совершаться четыре типа операций над символами: добавление, опущение, перестановка и замена символов». Трансформации выявляют регулярные соответствия, например, между синонимическими предложениями (типа Хомский создал теорию порождающих грамматик и Хомским создана теория порождающих грамматик), а также между близкими по смыслу и структуре синтаксическими конструкциями. РаботыХомского «Синтаксические структуры», «Аспекты теории синтаксиса» и др. и его последователей, несмотря на определенные недостатки, а) привлекли внимание к описанию обычно «ненаблюдаемых» объектов синтаксиса, б) способствовали более четкому эксплицированию описываемых явлений и подготовки их для обработки с помощью ЭВМ. Указанные выше работы переведены на русский язык (1962, 1972). Доступное описание сути генеративной лингвистики с приведением «Схемы устройства трансформационной порождающей грамматики» дано в статье А.Е. Кибрика [АЭС: 98–99].

О современном состоянии генеративной лингвистики, ее приложении к материалу русского и других языков, а также о ее связях с психолингвистикой, функциональной и когнитивной лингвистикой можно узнать из обзоров, сделанных российскими и американскими авторами «Фундаментальные направления современной американской лингвистики. Сборник обзоров» (1997).

Дополнительная литература

Алпатов В.М. История лингвистических учений. Учебное пособие. 2-е изд., исправленное. – М., 1999. С. 142–226.

Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В. Очерки по истории лингвистики. – М., 1975. С. 541–549.

Арутюнова Н.Д., Климов Г.А., Кубрякова Е.С. Американский структурализм // Основные направления структурализма. – М., 1964.

Березин Ф.М. История лингвистических учений. – М., 1975. С. 214–301.

Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959;

Хэррис 3. С. Метод в структуральной лингвистике // Звегинцев В.А. История языкознания XIX–XX вв. в очерках и извлечениях– Т. 2. 1965.