Падения великих людей Каппи Вилл

Хеопс, или Хуфу

Египет издревле называют «Даром Нила». И не случайно. В определенное время года река выходит из берегов, покрывая иссохшуюся землю толстым слоем плодородного ила. А когда разлив отступает, окрестности, насколько хватает взора, кишат египтологами.

С давних времён Египет делится на две части – Верхний Египет и Нижний Египет. Нижний Египет занимает верхнюю часть карты, и посему для личного знакомства с ним вам придётся совершать путешествие в южном направлении. Местным обитателям это представляется вполне нормальным: ведь Нил зарождается на юге. Поднимаясь вверх по реке, вы, естественно, держите путь на юг и рано или поздно достигнете Верхнего Египта, и тогда Нижний Египет будет находиться совсем в противоположной стороне, то есть на севере.[1]

В политическом отношении Египет также делился на две части до тех пор, пока царь Верхнего Египта Менес не покорил Нижний Египет и не основал в 3400 году до н. э.[2] первую династию Верхнего и Нижнего Египта. Поговаривают, что его сбили с толку кровожадные гиппопотамы, что, скорее всего, маловероятно, поскольку до сих пор никто не слышал, чтобы эти травоядные животные кого-нибудь съели. Может быть, именно по этой причине современные исследователи склонны считать и самого Менеса лицом мифическим. Другие же утверждали, что лёгкая неточность относительно рациона гиппопотамов вовсе не обязательно служит веским доказательством того, что Менеса не существовало. В конце концов, судя по прессе, египтологи начали замечать этот персонаж.[3]

Египтяне Первой династии были цивилизованными во многих отношениях: в наличии у них имелись иероглифы, металлическое оружие для убийства чужестранцев, множество государственных чиновников, смертная казнь и налоги.[4] Одни египтяне были смышлёнее других. Именно представители этой категории изобрели противомоскитную сетку, астрологию и календарь, который был бы куда более эффективным, приходись в нем Новый год не на четвёртое июля.[5] Они свято верили в то, что Солнце отправляется в парусной лодке в ежедневное путешествие по Египту и что свинья пожирает Луну через каждые две недели.[6]

Рано или поздно эти люди захотели бы запечатлеть свои идеи для потомков, дабы и другие имели возможность повторить их ошибки. И они достигли своего при помощи иероглифов, иначе – письменных картинок, которые изображали быков, канареек, змеиные кольца и внутренности будильников.

Собственно говоря, цивилизация – это то, что мы имеем сегодня. Однако небесполезно узнать, что более пятидесяти веков тому назад в крошечной стране, удаленной от Нью-Йорка на тысячи миль и занимающей каких-то несчастных 13 000 квадратных миль, кто-то весьма напоминал нас.[7] Некоторые авторитеты полагают, что шумеры цивилизовались ещё ранее. Я, например, так не считаю: у меня такое предчувствие, что шумеры упустили свой шанс.[8]

Невзирая на столь прекрасное начало, мало что примечательного происходило в Египте до времён Третьей династии, когда мудрец, врач и зодчий Ахотеп и главный министр царя Джосер изобрели пирамиду – новый тип огромной царской могилы, сооружаемой из камня. Новинка гарантировала покой праху фараона и защиту части его имущества на вечные времена. Но если говорить откровенно, Аменхотеп Мудрый предложил упрятывать царский труп и его богатства в такой выдающийся момент погребальной церемонии, что грабители и воры просто не могли не видеть, что и где было спрятано.[9] Пирамиды регулярно «чистили», однако фараоны упорно строили их несколько столетий, прежде чем обнаружили непрактичность такого способа сбережений.

Пирамида Аменхотепа не была совершенна. Ее ступени, или террасы, не были монолитными, к тому же ее высота не достигала и 200 футов. Основатель Четвертой династии Снофру соорудил пирамиду куда лучше – с гладкими боками и ступенями, обложенными кирпичом, которые, к сожалению, вскоре отпали.[10] Снофру сейчас известен как отец Хуфу,[11] или Хеопса, как его называли греки,[12] – строителя великих пирамид в Гизе. Самая известная из них некогда имела высоту в 481 фут. Она всё ещё возвышается на 450 футов, но уже без верхушки, которая куда-то исчезла.[13] Хотя это строение оказалось совершенно ненадежным в качестве усыпальницы и хранилища драгоценностей, оно до сих пор считается одним из чудес света, хотя бы потому, что это – самая большая вещь, построенная по ошибке.[14]

Хеопс построил Великую пирамиду в Гизе около 3050 года до н. э., после чего почувствовал себя гораздо лучше. Великая пирамида занимает площадь в 13 акров (52 900 кв. м) и состоит из 2 300 000 блоков весом, в среднем, в две с половиной тонны каждый. Ее общий вес – 5 750 000 тонн, общий кубический объём – 3 057 000 кубических ярдов, не считая пустот, таких как погребальная палата царей, вентиляционные каналы и проходы в северной части для удобства воров.[15]

Если эти камни распилить на блоки по одному квадратному футу каждый и выложить их в один ряд, они создали бы линию длиною в две трети окружности Земли по экватору, или, приблизительно, 166 662 мили. И, тем не менее, мы часто слышим, что Хуфу, или Хеопс, не был по-настоящему великим человеком, достойным нашего глубокого восхищения и уважения. Есть такие люди, которые просто не могут понравиться.

Хуфу построил Великую пирамиду так, что после своей смерти он мог преспокойно оставить в ней свою мумию и отправиться в Долину Булрушей.[16] Ему также захотелось немного паблисити. Он точно знал, что достигнет цели, соорудив самую большую пирамиду. Мир проторит к ней дорожку. О ней будут писать статьи тысячи лет подряд.[17]

Конечно, Хеопс сам камней не носил. Он был гением и позаботился, чтобы самую тяжёлую работу делали другие люди. Он открыл удивительное явление: если кому-нибудь приказать что-то сделать, в девяти случаях из десяти это будет сделано.[18]

Называть Хуфу жестоким тираном только за то, что он заставлял 100 000 феллахов работать двадцать лет на его могилу, было бы не совсем верно. Учёные говорят, что он позволял себе это только три месяца в году, да и то в сезон дождей, когда они не были заняты сельскохозяйственными работами и изнывали от безделья. Простонародье Египта особой моралью не отличалось. Оно изрядно выпивало и все такое прочее… Хуфу делал им одолжение, занимая их работой, несколько напоминающей настоящий пикник. В то же время это занятие развивало их способности и обучало благородному труду. Большинство строителей пирамид не были рабами, как нам внушали в школе и во что мы привыкли верить. Они были свободными людьми с правами и привилегиями, провозглашенными в Конституции.

Хуфу позволял феллахам жить в прекрасных невентилируемых глиняных хижинах, построенных из грязи вблизи пирамид. Он кормил их редисом, луком и чесноком, обеспечивал достаточным количеством касторового масла для натирания тела.[19] Сэр Флиндерс Петри поведал нам, что старые истории о страданиях феллахов являются выдумкой. Сэр Флиндерс обожал бродить под палящим солнцем, нагруженный камнями в две с половиной тонны каждый, и думал, что все остальные люди также любят такое занятие.

Возможно, кто-то из феллахов и мог намекнуть Хуфу, что сделал для него вполне достаточно и вполне может сам превращаться в мумию и отправляться в Долину Булрушей.

В нынешние времена методам строительства Великой пирамиды посвящено немало исследований. Египтологов поражает факт, что такая грандиозная задача была осуществлена раньше, чем они родились. Наши инженеры заявляют, что они не взялись бы за такое дело, обладая лишь несколькими медными инструментами и при полном отсутствии механизмов из нержавеющей стали. Едва ли древние египтяне были такими же разумными, как наши эксперты. И всё же они продвигались вперёд и делали свое дело. А теперь можете думать, что хотите.

На самом деле постройка пирамиды – занятие сравнительно лёгкое. За исключением поднятия тяжестей. Вы просто располагаете стопку камней в уменьшающейся пропорции, осторожно размещая один ряд над другим, и вскоре получаете пирамиду. И тут нечего больше сказать.[20] Однажды оказавшись там, где ее поставили, она там же и останется. А почему бы и нет? Другими словами, пирамидам не свойственно падать, и это хорошее объяснение тому, почему Великая пирамида по прошествии стольких лет всё ещё стоит.[21]

Хуфу также построил три маленьких пирамиды на восточной стороне от Великой пирамиды. Они предназначались для трёх его жён. Это подводит нас к другому аспекту жизни фараона, ибо вы можете быть уверены, что они у него были.

Египтологи говорят, что они не имеют понятия, чем занимался Хуфу, когда не строил пирамид, поскольку он не оставил никаких записей о своих ежедневных занятиях. Они бы многое отдали, чтоб узнать об этом. Они также утверждают, что у него было шесть жён и полный гарем наложниц. Они не вполне связывают одно с другим, но вы понимаете, о чём идёт речь. И я понимаю. Нам не нужны какие-то иероглифы, чтобы представить себе, как Хуфу время от времени отправлялся посмотреть на продвижение работ и поделиться с дамами новостями, например сколько кубических ярдов песчаника он уложил после обеда.

Лично я назвал бы царский гарем одним из главных занятий Хуфу, которое заслуживает нашего внимания. Хотя мы не располагаем соответствующей статистикой, но все же допускаем, что он мог быть одним из самых больших сластолюбцев древнего мира, окруженный самыми лучшими наложницами, которых только можно было добыть в Африке, – все искусны в танцах, пении и в игре на семиструнной цитре и не только…

Как видим, Хуфу не был человеком полумер: он вряд ли чувствовал бы себя комфортно с какими-то семидесятью сожительницами – количество, которым обладал царь Джер в Первой династии. У него наверняка было их несколько сотен, хотя бы для того, чтобы побить рекорд. А ещё спрашивают, чем он занимался в свободное время!

Если вам кажется, что управлять подобным хозяйством дело пустячное, то вы ошибаетесь. Такая работа сродни строительству нескольких пирамид, если вы, конечно, не пытались делать этого ранее. Совершенно очевидно, что Хуфу поднял на новую высоту свои руководящие способности и был вполне доволен тем, чем упорно занимался на протяжении двадцати трёх лет своего царствования.

Весьма возможно, что шесть жен Хуфу не приносили ему громадное удовольствие. Ведь, согласно обычаю, он обязан был жениться на одной из своих родных или двоюродных сестер. О многочисленных тещах и говорить нечего. Естественно, столь напряженная семейная жизнь не могла не вызывать определенных воспоминаний во время эпизодически возникающих любовных связей. Поэтому, когда он переутомлялся, он всегда мог отправиться в Гизу и поруководить работами по строительству пирамиды.

Имя его старшей жены, приходившейся ему сестрой, родившей будущего фараона, известного в истории под именем Хафра (но еще более известного под древнегреческим именем Хефрен. – Прим. пер.), историкам восстановить не удалось, и она известна египтологам как дама, покоящаяся в «Джи 1-а», первой маленькой пирамиде. Другая его жена, приходившаяся ему двоюродной сестрой, царица Хенутсен, выбрала пирамиду «Джи 1-б», а вот в средней маленькой пирамиде «Джи 1-си» оказалась блондинка неизвестного происхождения, какая-то выскочка, которая непостижимым образом втерлась в доверие царской семьи. И правильно сделала. Судя по оказанным ей погребальным почестям, эта особа, очевидно, приносила Хуфу большое утешение. По крайней мере, она не была родственницей.

О блондинистой даме нам известно немного. Хотя… не исключено, что одна из дочерей Хуфу Хетеферес II была блондинкой. Во всяком случае, на настенной росписи в погребении Мересанха III она изображена с ярко-желтыми волосами, что позволило некоторым исследователям сделать вывод: она должна была иметь мать той же масти, значит, иностранку, поскольку египтянки были исключительно брюнетками. Боюсь, что это пока все известные науке факты.

Если вам нравятся сложности, вы, конечно же, вольны предполагать, что настенное изображение не всегда является доказательством того, что при жизни его оригинал имел волосы такого же цвета, или того, что ее мама в момент похорон была блондинкой. Но зато с твердой уверенностью можно заявлять, что у художника, оформлявшего эту могилу, в наличии была красная и желтая краски.

Геродот поведал нам совершенно иную историю о маленькой средней пирамиде. По его версии выходит, что, внезапно обанкротившись, Хуфу поручил одной из своих дочерей собрать необходимые средства и закончить сооружение Великой пирамиды. Шустрая девочка потребовала ошеломляющей платы за свой труд – целый блок от каждой партии поставляемых на строительство камней. И дела у нее пошли настолько хорошо, что ей удалось не только выплатить отцу необходимые средства на сооружение его детища, но и собрать достаточно камня для строительства своей собственной маленькой пирамиды. Казалось, что она вложила в это дело свое сердце.

Египтологи единодушно считают эту историю выдумкой. По их мнению, основывающемуся на тщательном и многократном измерении пирамиды с основанием в 150 кубических футов, с неизбежностью следует, что реализация такого проекта невозможна. Полагаю, что они знают, о чем говорят.

В любом случае, сын Хуфу по имени Хафру, или Хефрен, построил вторую пирамиду в Гизе, конечно, не такую большую и прекрасную, как Великая пирамида, или Великий сфинкс, но зато с собственным каменным изображением, в котором его лицо сочеталось с телом льва – символом силы фараонов.[22]

Сфинкс является символом нескольких вещей,[23] и те, кто думает, что сфинкс – это феминистская скульптура, которую можно называть «она», крупно ошибаются.

Сооруженная его сыном третья пирамида в Гизе была наполовину ниже, чем объект его отца, и располагала местом для погребения лишь двадцати младших жен.

А вообще-то жизненный путь Хуфу был непростым. Он был решительным и одновременно разумным человеком, верным другом феллахов, так что под его правлением страна начала ослабевать и уже так никогда полностью не смогла восстановиться.

Из-за того, что он всегда раздавал подарки тем людям, которые в этом нуждались, он лишился их уважения. Они думали: раз он столь добр к ним, значит, он должен быть полуумком. И они отказывались подчиняться ему.[24] В довершение всех бед его сын Шепсескаф однажды уронил царское достоинство, позволив своему любимому придворному вельможе Пташепсесу поцеловать свою ногу вместо земли, по которой ступала эта нога. Шепсескаф пирамид после себя не оставил, и Четвертая династия тихо и постепенно угасла. Должно быть было забыто золотое правило – в семье может быть только один Хуфу.

Осталось поведать совсем немногое. Фараоны Пятой династии были перегружены щербатым камнем и булыжниками. Одного из них назвали Нефериркара, другого – Неферефра, а третий вообще оказался остряком. Пепп II из Шестой династии попытался было вернуть стране процветание путем сооружения новых пирамид. Но, как оказалось, новые пирамиды приносили новые проблемы и не смогли существенно помочь его стараниям. Затем фараонам пирамиды наскучили и они принялись за игру в шашки.

Хатшепсут

В Восемнадцатой династии Египтом правила царица Хатшепсут[25] и Тутмос III,[26] которого она нередко «оглаживала» увесистым камнем по темечку. Слишком сурово судить ее за это не стоит, поскольку всю жизнь Хатшепсут окружало семейство маленьких уродливых фараонов со скошенными назад лбами, выпученными глазами и неестественно выпяченными зубами, что здорово действовало ей на нервы. Она страдала прогрессирующей формой болезни под названием «тутмос» – своеобразного состояния, при котором перед глазами непременно возникает какой-нибудь Тутмос, безразлично в каком направлении смотреть. Таким образом у нее появилось обыкновение швыряться всем, что попадется под руку.

Хатшепсут была дочерью Тутмоса I и уже в детском возрасте помогала ему править Египтом. Он был слишком ленив и апатичен, чтобы заниматься этим делом в одиночку. Дабы укрепить свои позиции при троне, она выскочила замуж за своего сводного брата Тутмоса II, тем более, что в ее жилах текла царская кровь по обеим линиям, а в его – нет.

Тутмос II был сыном Тутмоса I и какой-то неизвестной особы – факт, на который Хатшепсут время от времени обращала его внимание.[27] Это был болезненный юноша с прыщеватым лицом – самый слабый из Тутмосов. Тем не менее Хатшепсут удалось разобраться в его натуре, и они имели двух дочерей, Неферуре и Меритре.

Тутмос II умер в 1501 году до н. э.,[28] оставив Хатшепсут наедине со своим девятилетним сыном от одной из наложниц – Тутмосом III. Современные исследования показали, что грудные кости фараона, его плечи, ребра, таз содержали следы крысиного яда, а нос был деформирован до такой степени, будто по нему кто-то бил плашмя утюгом. Египтологи теряются в догадках, кто все это мог сотворить.[29]

Итак, на руках царицы оказался другой тип, самый безобразный из всей семейки – у него практически отсутствовал лоб, а затылок был абсолютно плоским.[30] К тому же он обладал противной привычкой огрызаться по каждому поводу.[31]

Поскольку Хатшепсут была единственным выжившим ребенком Ахмос, великой царицы и жены Тутмоса I,[32] ей пришлось выполнять нелегкую работу регентши своего юного племянника и, одновременно, пасынка. Такой ход событий не сулил ничего хорошего ни той, ни другой стороне, но фараонша все же сумела выдать свою дочь Неферуре замуж за Тутмоса III. Чего не сделаешь ради блага семьи, даже если для этого приходится превращаться одновременно в тёщу, мачеху и тетю Хатти. Но, увы, все ее жертвы не приносили искомых результатов.

Так продолжалось лет шесть или семь, и Хатшепсут решила принять меры. В конце концов, она была законной представительницей династии, и ей опостылело служить прикрытием для детей от наложниц, не получая при этом равных с ними почестей.

Коль уж такие люди, думала она, могут быть фараонами, почему бы не попробовать и ей самой. И Хатшепсут решила не отходить в тень, когда Тутмос III достигнет полнолетия.

Однако ее планам препятствовало то, что по обычаю старины Египтом мог править только мужчина. Увы, для такой работы формально у нее не было никаких данных. За то, что она все же сумела справиться с этой ситуацией, Хатшепсут назвали первой великой женщиной в истории. И покончила она с этой проблемой простенько и изящно – взяла и назначила себя царем Египта. И этим все сказано.

Для того чтобы показать своим подданным, что она великолепно соответствует данной роли, Хатшепсут установила множество статуй и всюду понавешала портретов, представлявших ее обычным фараоном с бородой.[33] Хотя это никого не ввело в заблуждение, тем не менее, воспринималось как законное подтверждение ее прав, потому что олицетворяла она закон. Хатшепсут поражала египтян, которые до этого верили, что их страна – мир мужчин. Конечно, так оно и было. Но с некоторыми исключениями.

Хатшепсут позволила Тутмосу III сохранить титул фараона и действовать в качестве юного совладельца трона. Иначе говоря, она позволяла ему курить в её честь фимиам, пасти её стада, служить ей на побегушках и маленькими иероглифами высекать своё имя на монументах вслед за её огромным именем. Он мечтал быть солдатом и воевать с Месопотамией, подобно Яхмосу I[34] и Тутмосу I, но стоило ему заикнуться о своих планах, как она принималась поглаживать его камешком по темечку. За пределами своего дома Хатшепсут стремилась к миру.[35] И хотя при ней армия вроде бы стала вялой, в лени обвинять её не приходится, ибо обычной работы у неё было немного: во время правления Хатшепсут нубийцы вели себя тихо, как мыши, а месопотамцы ни разу не осмелились поднять бунт. Видать, они кое-что прослышали о её характере.

Были у фараонши и нежные стороны. А у кого их нет? Проявились они в связи с красивым архитектором из незнатного рода по имени Сенмут. Его расчёты и чертежи приводили её в восторг. Она познакомилась с ним раньше своего мужа Тутмоса II, который советовал ей поменять архитектора.

Когда и где они повстречались, неизвестно, но вскоре после похорон Тутмоса II их как-то вечером видели в платановой роще, занятых обсуждением важных строений. А на следующее утро Сенмута назначили верховным правителем царских работ. С тех пор Хатшепсут и Сенмут проводили совещания почти ежедневно, поскольку она всё более и более испытывала потребность в архитектуре. Каждое утро Сенмут приходил во дворец показывать чертежи, а по вечерам они занимались проверками выполненных работ, не забывая при этом повесить на дверь табличку – «Не беспокоить».

В конечном итоге Сенмут стал самым могущественным человеком в Египте, насобирав столько титулов и приобретя такое множество богатств, что воспользоваться ими вряд ли было под силу одному человеку. И все это, разумеется, благодаря его собственным талантам. А фавора он лишился после двадцати лет активной службы.[36]

Сенмут был рождён архитектором – он доказал это при строительстве храма, который Хатшепсут заложила в Дейр-эль-Бахари в свою честь и в честь сына бога Амона.[37] После семи лет строительства всё ещё незавершённый храм оказался втрое большим, нежели планировал Сенмут, и обошелся в восемь-девять раз дороже, чем он рассчитывал, и, в общем, не имел никакого сходства с оригинальным планом, за исключением того, что это строение оставалось храмом. Кстати, его сооружение он так никогда и не окончил.[38]

Хатшепсут отличалась большой набожностью: как только на глаза ей попадалась подходящая стена, она спешила украсить её своими портретами и иероглифами, поясняющими, что она – дочь сына бога Амона, который лично короновал её, что дает ей значительно больше прав на трон, нежели Тутмосу III. Вообще-то это было отличительной чертой её характера – придумав что-нибудь эдакое, тут же извещать мир об этом на стенах.

Время от времени Хатшепсут и Тутмос сооружали незаконченные храмы, однако их главным увлечением были обелиски. Ей ничего не стоило установить пару обелисков, усеянных иероглифами, повествующими о том, какая она хорошая, и с изображениями египтян, одновременно идущих в противоположных направлениях. Буквально на следующий день Тутмос спешил установить два еще более высоких обелиска, рассказывающих, что хороший именно он.

Представлению о наружности Хатшепсут на определённых этапах её карьеры мы обязаны различным настенным надписям, гласящим, что «смотреть на неё было прекраснее, чем на что бы то ни было, ибо её великолепие и её формы были богоподобны». Кое-кому может показаться довольно странным, что женщина-фараон отличалась подобной откровенностью, когда ей уже стукнуло пятьдесят. Вовсе нет. Она чистосердечно рассказывала людям о том, какой она имела вид за тридцать пять лет до того, когда принялись высекать эту надпись, то есть еще перед тем, как она вышла замуж за Тутмоса II и начала поколачивать Тутмоса III. «Она была прекрасной и цветущей девой», – гласят иероглифы. И у нас нет причин сомневаться в этом. Наверняка нет никакого вреда в том, чтобы поведать миру, как кто-то там выглядел в 1514 году до нашей эры.

На что бы не намекали свидетельства о Хатшепсут и её друге, невозможно отрицать тот факт, что вместе они свершили великое множество строительных работ. Остальное – лишь слухи и сплетни.

Люди любят о ком-нибудь посудачить. Титулы вроде «Верховного правителя царских работ», «Управляющего царской спальни» и «Распорядителя личных апартаментов» просто так никому не даются, равно как земли и золото. Для этого надо было уметь в короткие часы проводить длительные беседы – таков уж был стиль Хатшепсут в ведении дел. К тому же совсем не просто найти хорошего архитектора, а это было так необходимо для успеха ее карьеры.

Одним из главных событий правления Хатшепсут было путешествие в Пунт, или землю Сомали, за вещами, которые используются в храмовой службе, и растениями для террасовых садов Амона.

Пять маленьких суденышек в 1492 году до н. э. отправились в Красное море и вернулись с тридцатью одним саженцем миртового дерева, многими сортами других ароматных и декоративных деревьев,[39] а также смолой мирры, игмутовым фимиамом, цинамоновым, хеситовым,[40] чёрным, или эбеновым деревом, слоновой костью, золотом, янтарём, тремя тысячами животных, в том числе борзыми, обезьянами и жирафами, несколькими аборигенами Пунта, коллекцией местных копий и некоторыми неведомыми предметами.

Пунтское приключение считается важным моментом в развитии египетского грузопотока. Истина заключается в том, что с самого начала египетской истории движение грузов совершалось стихийным образом. Путешествия по Красному морю были обычным делом со времен V династии, и Пунт был обычной остановкой. В VI династии чиновник по имени Хумхотеп одиннадцать раз отправлялся в Пунт за миррой и всем прочим, не поднимая вокруг этого никакого шума.

Но вы же знаете Хатшепсут. Она украсила стены изображениями, этаким графическим отчетом об экспедиции, провозглашая ее величайшим событием эпохи благодаря некоему определённому лицу.[41]

Умерла Хатшепсут в 1479 году до н. э. в возрасте пятидесяти девяти или что-то около того лет, после двадцати одного года и девяти месяцев правления, если вести отсчет от времени смерти ее мужа Тутмоса II. Никто не в состоянии доказать, что Тутмос III убил свою тётю Хатти или, по крайней мере, нанёс ей какой-нибудь вред. Но мы: то знаем, что она заставляла сидеть его в углу и кусать ногти, хотя в это время он официально являлся единственным правителем Египта. Так продолжалось двадцать лет, пока не произошло нечто из ряда вон выходящее. А что бы сделали вы на его месте?[42]

Виновен или нет Тутмос III, мы не знаем, но вёл он себя неподобающим образом, во всяком случае, не так, как должен себя вести человек, когда умирает его тётя, тёща и мачеха. Прежде всего он ушёл в запой на две недели, а некоторые утверждают, что и на все три. Затем поотбивал носы у всех статуй Хатшепсут и утопил их в глубоких каменоломнях, выскоблил ее лицо и даже имя изо всех папирусов и оббил ее лучшие обелиски так, чтобы потомство никогда не догадалось о ее существовании, по крайней мере, до такой степени, чтобы невозможно было прочесть иероглифы, рассказывающие о том, какой она была прекрасной.

Конечно, так поступать нельзя. Некоторые статуи выкопали, отреставрировали и выставили для обозрения в музее искусств Метрополитен и других музеях.[43] Каменные изображения с обелисков поотпадали, оставив сами обелиски в великолепном состоянии: даже многие века не смогли повредить иероглифы, которые легко дешифровать, – вот таков был результат неблаговидных выходок Тутмоса. В конечном итоге последнее слово осталось за Хатшепсут, что вовсе меня не удивляет.

Однако попробуйте догадаться, что сотворил этот мстительный парень после того, как у него не осталось носов для отбивания? Он отправился в Азию с огромной армией, перебил такое количество местного населения, что это, наконец, утешило его сердце, и награбил столько добычи, что Египет довольно долго купался в достатке.[44]

Так Тутмос III стал одним из первых представителей идеи интернационализма, или визитов в другие страны для уничтожения их обитателей. Он предпринял семнадцать экспедиций в Азию и затем расслабился на двенадцать лет, возводя свои собственные обелиски и оставляя на стенах свои мемуары. Сей фараон убивал нубийцев лишь затем, чтобы не подзабыть, как это делается, и на этом примере воспитывал самого младшего из внуков, Тутмоса IV. За это многие ученые считают его величайшим из фараонов. Вы обнаружите его имя в любом из списков действительно выдающихся людей.

Тутмос III умер в 1447 году до н. э., на тридцать второй год со дня смерти Хатшепсут. Ни единого из обелисков с надписями, повествующими чудовищную ложь о его семнадцати кампаниях, в Египте нет. Все они были перевезены в далёкие страны как сувениры.

Один из них известен под названием «Игла Клеопатры». И хоть Клеопатра никогда не имела ничего общего с Центральным парком Нью-Йорка, тем не менее эта ее «игла» заставляет прохожих остановиться на мгновение и среди дневной суеты задаться вопросом» А какого чёрта она тут стоит?» Её называют «Иглой Клеопатры» потому, что мир полон людей, которые размышляют над вещами такого рода. И если вы спросите меня» Почему?» – я отвечу» Так оно будет всегда».[45]

Перикл

Перикл был величайшим государственным деятелем Древней Греции. Он правил Афинами более тридцати лет в период их лучезарной славы – с 461-го до 429 года до н. э.[46] Вернее – ими правили люди, поскольку в Афинах была демократия. По крайней мере, так называлось то, что Перикл считал демократией. Самим же гражданам он только советовал, как и что им следует делать.[47]

За мудрость и красноречие Перикла величали олимпийцем, а поскольку его голова формой напоминала морскую луковицу – конусообразный овощ, произрастающий в той части света, то он получил еще и более прозаическое прозвище: «Луковая голова», или «Конусная голова». Форма Перикловой головы оказалась благодатной пищей для греческих комедиантов, которые отпустили по этому поводу немало острот. Возможно, потому что он был единственным государственным деятелем, которого они видели без головного убора.[48]

По линии своей матери Перикл принадлежал к древнему аристократическому роду Алкмеонидов, давшему Афинам ряд государственных деятелей. Чего скрывать, род подозревали в предательстве в пользу персов, а некоторые его представители были даже уличены во взяточничестве и коррупции. Однако они сумели это пережить, ибо многие афиняне были слишком заняты собой для того, чтобы обращать внимание на кого-нибудь ещё.

Дядя его матери Клисфен по прозвищу «Реформатор» прославился тем, что пытался дать взятку дельфийскому оракулу. Он также вознамерился реформировать Законы Солона, дабы все убедились, какой он умный. Как известно, Солон был одним из семи мудрецов Греции и одновременно национальным героем. Это он легализовал бордели в Афинах.

Отец Перикла Ксантипп считался одним из самых видных деятелей своего времени. Среди прочих были Аристид Справедливый и Фемистокл. Они добились громкой известности тем, что, постоянно обвиняя друг друга в жульничестве и использовании казенных денег в личных целях,[49] перед выборами щедро раздавали нелицеприятные прозвища оппонентам.[50] В конце концов обоим запретили появляться в Афинах как зачумленным, и, таким образом, поле для деятельности Перикла было расчищено, а он-то уж сумел превзойти соперников в искусстве лидерства.[51]

Перикл был другом народа.[52] Он так любил афинян, что платил им за посещение народного собрания (эклессии) и участие в голосовании, а они, в свою очередь, так любили его, что ежегодно избирали стратегом. Было бы неверным утверждать, что Перикл покупал их голоса, ибо чем ещё можно им помочь, если они всегда голосовали за него? У Перикла были интересные «отношения» со своими деньгами: он не так часто справлял себе новые одежды, однако для афинян ему ничего не было жаль, и он платил им из городской казны.

Поскольку демократия подразумевает самоуправление, то афиняне собирались на вече и правили. Каждый занимался своим делом: Перикл говорил речь, афиняне своими криками поддерживали его предложения, касалось ли это заключения договоров или объявления войны, а в завершение Перикл придавал принятым решениям обязательный характер. Если им ещё и после этого недоставало конституционной силы, он знал, где её взять. Перикл ограничил влияние ареопага[53] – этого скопища немощных старцев с пожизненно закрепленными за ними постами и с обязанностью объявлять все принятое на народном собрании недействительным. Зато он позволил им ухаживать за священными оливковыми деревьями в Акрополе.[54]

Перикл также платил выбранным по жребию присяжным (гелиастам), – а их набирались целые толпы в 401, 501 человек и более. Поскольку средний афинянин не всегда блистал умом, сама собою возникла необходимость иметь в каждом суде побольше присяжных.[55] Желающие тащили из большого горшка черные и белые бобы, и если им попадался белый боб, они тут же отправлялись на работу. От них не требовали доказательств их дремучести. Это считалось само собой разумеющимся.

Посредством жребия определялись также мелкие чиновники. Однако десять генералов и «министр финансов» избирались прямым голосованием, поскольку для того, чтобы распоряжаться большими средствами, требовались незаурядные способности.[56] Такая работа не приносит удовольствия, если нет возможности воспользоваться этими деньгами для личных нужд.

Ярким доказательством гениальности Перикла служило управление Делосским союзом, созданным в 478 году до н. э. для защиты от персов[57] и названном так потому, что членские взносы, составляющие за год 600 талантов, или $750 000 долларов США, хранились во славу Аполлона на священном острове Делос.[58]

Перикл знал, что вокруг полно мошенников, которые крадут все, что плохо лежит, и потому в 454 году до н. э. переместил казну в Афины, где получил возможность держать денежки в поле своего зрения. Однако он обнаружил в казне только $3 750 000, в то время как должен был обнаружить там $35 397 500. Я не в состоянии объяснить причину такой разницы.[59]

Таким образом он получил средства для того, чтобы сделать Афины прекрасным городом, соорудив Парфенон и другие строения на Акрополе и украсив их изрядным количеством произведений искусства.[60] Средний гражданин Афин, если он того желал, мог ежедневно изучать замечательные образцы архитектуры, живописи и скульптуры – лучшие из всех, какие только видел мир. Впечатление, производимое на граждан, было приблизительно таким же, как и эффект, который сегодня производит на граждан искусство.

Парфенон стоил 700 талантов, или около $875 000. Внутри него находилась статуя Афины Парфенонской, изваянной Фидием,[61] стоимостью около $1 250 000. Она возвышалась на сорок футов и была украшена слоновой костью и золотом. Афиняне обвиняли Фидия в краже золота во время работы над статуей. Он, конечно, не крал, но афинянам было тяжело расстаться с такой красивой версией, потому что сами они поступили бы именно так, а не иначе. Вскоре, однако, одеяние Афины не могло уже вместить в себя столько золота, сколько там его было, и сама статуя исчезла. Все дело в том, что ее забыли прибить к полу гвоздями.

Другим видом искусства была греческая драма, в которой преобладали трагедии об Агамемноне и Клитемнестре, написанные Эсхилом, Софоклом и Эврипидом.[62] Греческая драма основывалась на хорошо известных историях, и потому каждый знал, что случится дальше, так же, как это знает каждый сегодня.[63] Поскольку каменный театр Дионисия к тому времени еще не был построен, зрители сидели на деревянных скамейках, расположенных на склоне холма, и думали, что лучше бы им не появляться на свет.

Существовал такой человек по имени Сократ, который, ходя босиком, просил людей определиться в своих понятиях. Он учил, что хорошая жизнь состоит в том, чтобы быть хорошим, и что судьба – это знание, а знание – есть судьба.[64] Перикл гордился греческой культурой, но не настолько, конечно, чтобы перестать думать о себе. Он не был человеком общества и редко выходил из дому, где у него было немало развлечений. Он был весьма дружен с Аспасией, женщиной, прославившейся своей красотой и остроумием, на которой не мог жениться, поскольку она была рождена в Милете, а жениться на иностранках запрещал закон. Этот закон Перикл сочинил сам в 451 году до н. э., до того как встретил Аспасию.

Он развелся со своей женой Телесипеей по причине несовместимости характеров, и Аспасия переехала к нему.[65] Будучи джентльменом, Перикл обеспечил Телесипею другим мужем, для нее третьим по счету. Это сделало Телесипею гетерой, или компаньонкой, как их часто называют. Многие греческие гетеры были весьма искушены в риторике, или в искусстве говорить. Как правило, те, кто говорит намного быстрее других, имеют значительно больше шансов преуспеть. Знаменитая гетера Лерне, известная также как Дидрахма, из-за того, что она почти полностью вела беседу на греческом, стоила две драхмы, или что-то около тридцати шести центов в переводе на наши деньги.

Женщин Афин нельзя было назвать счастливыми: они постоянно сидели дома и не имели права по собственной инициативе беседовать с мужчиной.[66] Аспасия верила в женские права, и ей почему-то казалось, что женщины так же хороши, как и мужчины, – мнение, которое периодически возникает то там, то здесь с удивительным постоянством.[67] Положение женщины в Афинах было незавидным, но оно могло быть еще хуже. Замужней женщине позволялось обедать со своим мужем до тех пор, пока за столом находилась компания, и при этом она не должна была покидать своего места. За обычной трапезой жена сидела на стуле, а муж возлежал на софе, утомленный беседой с друзьями о проблемах Истины, Красоты, Божественного, Справедливости, Свободы и Умеренности.[68]

Греческие женщины не могли бродить по улицам, но располагали возможностью выглядывать в окно и иметь детей. По достижении шестидесятилетнего возраста они могли посещать похороны. И, тем не менее, многие из них испытывали недовольство своей судьбой.[69] У нас нет статистики о количестве женщин в Афинах, поскольку афиняне полагали, что они не заслуживают того, чтобы их считали. Греки не могли знать, к чему все это приведет.

Поскольку Аспасия уже не пребывала в респектабельном ранге, она могла делать все, что хотела. Она управляла в доме Перикла салоном, в котором собирались знаменитости того времени. Там нередко можно было встретить ее приятелей – никого, собственно, кроме старых друзей и соседей: Геродота, Софокла, Фидия, Эврипида, Анаксагора, Сократа, ну и так далее. В дополнение к обязанностям хозяйки, Аспасия, как поговаривают, должна была давать советы Периклу по ряду политических проблем и помогать в подготовке его речей. Их отношения называли союзом умов. Их сын был наречен Периклом Младшим, или Джуниором.[70]

Последние несколько лет жизни Перикла не были такими уж счастливыми. Пытаясь возродить свою увядающую популярность, он в 431 г. до н. э. затеял Пелопоннесскую войну со Спартой и ее союзниками. Длилась она двадцать семь лет, до тех пор, пока обе стороны не были полностью истощены и разорены. О приближающемся роковом мгновении он не догадывался.

Граждане ополчились против него в 430 г. до н. э., оштрафовав на 50 талантов, или на $61 500 за то, что он якобы присвоил немного денег. Затем за кощунственное поведение и аморальность арестовали Аспасию. Однако Перикл спас ее одной из своих речей.

Война погубила четверть населения, в том числе Ксантиппа и Парала – законных сыновей от Телесипеи, а пелопоннесцы умертвили его Младшего. Перикл умер от чумы в 429 году до н. э. в самый разгар войны. Естественно, период его правления называется в его честь Веком Перикла.

Уже в последние дни Перикла афиняне начали расправляться со всеми, кто имел отношение к его гениальным начинаниям: они изгнали из города безвредного Анаксагора и заключили в тюрьму Фидия, который там вскорости и умер. Они позволили Сократу пожить до окончания войны. Я предполагаю, что афиняне были довольно свойскими парнями.

Не имело успеха и основанное Аспасией движение в защиту женских прав. Со временем женщинам было позволено принимать пищу за семейным столом даже в отсутствие гостей. Чуть позже им позволили готовить еду и мыть после этого посуду.

Возможно, Аспасия в чем-то ошибалась, но она всем сердцем любила Перикла. Ей было безразлично, какую форму имела его голова. После его смерти она стала подругой торговца овцами Лисикла. На род его занятий она уже не обращала внимания.

Александр Великий

Александр III Македонский родился в 356 году до н. э. на шестой день месяца лоус.[71] Известен как Александр Великий, поскольку погубил больше народу, нежели кто-либо из его современников.[72] Он жаждал поражать общество. Строго говоря, Александр не был чистым греком и не отличался высокой культурой, что было, конечно, его личным делом, ибо кто я такой, чтобы это отрицать.[73]

Отец Александра Филипп II Македонский отличался широтой взглядов, например крепко выпивал и имел восемь жен. Он подчинил себе греков, как только они потерпели поражение в Пелопоннесской войне, и назначил себя гегемоном Греции, дабы иметь возможность защищать идеалы Эллады. Главный же идеал Эллады состоял в том, чтобы избавиться от Филиппа. Однако именно на этот идеал он не обращал никакого внимания. В 336 г. до н. э. был убит подругой его жены Олимпией.[74]

Мать Александра Олимпия была слегка ненормальной: держала в своей спальне столько священных змей, что после попоек Филипп боялся возвращаться домой.[75] Она уверяла Александра, что его настоящий отец – Зевс, или Амон,[76] греко-египетский бог в облике змеи. Эту версию Александр не пропустил мимо ушей, ночи напролет обдумывая сложившуюся ситуацию.[77] Впоследствии он казнил тринадцать македонцев только за то, что они как-то запамятовали упомянуть, что он является сыном гадины.

Александр был таким же ребенком, как и большинство детей. Вы понимаете, что я имею в виду? У него были голубые глаза, курчавые волосы и лицо цвета «кровь с молоком». Однако, как для своего возраста, был маловат. Двенадцати лет отроду он объездил своего любимого коня Буцефала.[78] В том же возрасте, играючись, столкнул в глубокую яму странствующего астронома Нектонебо, когда тот рассказывал о звездах, так сломав ему шею. Хотя не существует прямых доказательств, что именно Александр таки столкнул старика, тем не менее, сам факт неопровержим: они вместе стояли на краю пропасти и, ни с того ни с сего, астроном вдруг исчез.

Далее за обучение тринадцатилетнего подростка взялся Аристотель. На протяжении трех лет, то есть всего срока обучения, многоопытному философу удавалось не подходить близко к колодцам и краям крыш. Аристотель прославился тем, что знал все. Он учил, что мозг существует для того, чтобы охлаждать кровь, и не вовлечен в процесс мышления. Такое утверждение справедливо только по отношению к некоторым людям. Он также верил в то, что рыбы получают солнечный удар, поскольку плавают слишком близко к поверхности воды. На сей счет у меня есть сомнения. Невзирая на широкую известность и великолепную репутацию, Аристотель не являлся идеальным наставником молодежи. Он обладал хорошей привычкой удивляться,[79] и в классе и за его пределами, но не держал ухо востро.

С таким учителем общепринятые ценности кому-то могут показаться искаженными. В совершенстве усвоив уроки античной этики, Александр принялся убивать людей налево и направо. Еще при жизни своего отца в битве при Херонее[80] он уничтожил Фивийский священный пояс, но на этом не остановился и в дальнейшем развивал это прекрасное искусство, уничтожая фракийцев, иллирийцев и прочий люд, укрывающийся в своих домах.[81]

Отныне он был готов к настоящей карьере и направился в Азию, где проживало не просто больше людей, но много разных народов. Убрав с дороги некоторых родственников, которые могли бы претендовать на трон,[82] он объявил войну Персии и форсировал Геллеспонтский пролив с целью распространения греческой цивилизации. Греки были обескуражены, однако остановить его уже не могли. Им оставалось одобрительно улыбаться и молча сносить его выходки.

Азия слыла вечным раем. Не мешкая, Александр принялся истреблять мидийцев, персов, коссеян, каппадокийцев, пафлагонийцев и несчетное число месопотамцев.[83] Пришло время, и он обратился к галатцам, а затем был вынужден искать соглашения с армянами. Попозже он обратился к бактрийцам и согдианцам,[84] а также к таким редким народам, как уксианцы, – живые или мертвые они представляли собой коллекционную ценность.[85]

Победив в трех важных битвах Дария, Александр положил конец Иранскому царству. Если начистоту, то побежденный не происходил из рода Дариев, а был Дарием Кодоманом, или Дарием III, которого возвел на трон евнух Богоас.[86] Победить Дария не составляло особого труда, потому что всегда можно было рассчитывать на то, что он сделает неправильный шаг. А уж затем он будет стегать своих коней и пытаться спастись бегством в своей медлительной колеснице. Это случалось с ним слишком часто.

Иранская армия несколько отставала от моды. Она полагалась, в основном, на кровных родственников, которым позволялось целовать царя, и подносчиков яблок, или царских стражников, древко копий которых украшало золотое яблоко. Дарий свято верил в то, что, если в войске будет побольше яблоконосцев, его царство никогда не падет. Но жизнь ведь не такова. Подносчики яблок хороши, если бы знать, где остановиться. Наступает время, когда у вас оказывается перебор с яблоконосцами.

На вооружении Дария были также колесницы, оснащенные с каждой стороны косами для того, чтобы удерживать врагов на безопасном расстоянии. Александр и его солдаты отказывались подходить к косам вплотную. Дарий игнорировал тот факт, что колесницы с косами эффективны лишь против тех воинов, которые утратили способность к передвижению, а такие люди предпочитают оставаться дома в кровати, а не воевать в Азии.

Лучшую часть войска Александра составляли отборные воины из его охраны, тяжелой кавалерии и фалангистов – усовершенствованные гоплиты, составляющие македонскую фалангу.[87] Временами их можно было использовать на побегушках. Александр никогда не предпринимал наступления, предварительно не позаботившись о защите тылов. А персы никогда не утруждали себя такими мелочами. И результат налицо.

В битве у города Исс Александр захватил в плен супругу Дария, двух его дочерей и царский гарем из 360 наложниц[88] и 400 евнухов. Гарем он забрал себе, как он частенько поступал с трофеями и даже дарами своего неразлучного друга и сожителя Гефестиона, однако в качестве компенсации солдаты получили множество прекрасных ковров. Задумки Александра всегда осуществлялись, поскольку он обзавелся сокровищами в виде городов Сузы и Персеполя, оцениваемых в 160 000 иранских талантов, что в переводе на доллары составляет сумму в $280 000 000. На беду Александра, большая часть этого достояния была украдена Гарпалусом, ученым греком, служившим в его армии царским казначеем.

Последующие девять лет Александр провел совсем нескучно, участвуя в беспрестанных сражениях, маршируя через города и страны, убивая людей наугад и грабя вдов и сирот.[89]

Вскорости его притомило ощущение превосходства греческой культуры над персидской, и он попытался возвысить персидскую культуру над греческой. В споре по этому поводу он убил своего друга полководца Клита, до этого дважды спасавшего ему жизнь в бою. Он оплакивал его сорок восемь часов. Вообще-то Александр редко убивал своих близких друзей, если не напивался, но когда такое случалось, он всегда горько их оплакивал.[90] Он постоянно кого-нибудь оплакивал.[91]

Любимый конь Александра Буцефал околел от старости, ран и скитаний по Индии.[92] Предчувствуя, что затея с покорением этой страны – полная чепуха, солдаты отказались продвигаться дальше. Три четверти воинов умерли от голода на обратном пути в Гедросской пустыне, однако кое-кому все же посчастливилось вернуться в Сузы. Так прекратилось дальнейшее продвижение на индийском направлении. К этому моменту Александр и Гефестион убедились, что их шалостям пришел конец, и решили жениться на сестрах, дабы их дети были кузенами. Ну разве не романтично?

Девушек звали Статира и Дрипетис.[93] Это были дочери Дария, который девять лет после битвы при Иссе ждал этого часа. Мне никогда не приходилось слышать, какими оказались эти браки. Все биографы Александра говорят, что характером он был сдержан, если не холоден.[94] Говорят, что время от времени он грешил, но, похоже, не предавался этому занятию безоглядно. Его нельзя было назвать некрасивым, и он, конечно, питал слабость к маленьким блондинкам.[95] С физическими кондициями у него было все в порядке, по крайней мере с тем, что ему досталось по наследству.[96] Мне не удалось найти описания внешности Гефестиона, но полагаю, что он был высок, темноволос и красив.

Ничего особенного после этих событий в Сузах не произошло. Гефестион умер через несколько месяцев от пьянства и простуды. Александр скончался в Вавилоне в 324 г. до н. э. от того же, не дотянув до тридцати трех лет. К тому времени он был вдали от дома одиннадцать лет. Возможно, Александр мог бы прожить и больше, если бы не казнил своего врача за то, что тому не удалось вылечить Гефестиона. В любом варианте – это было веселое занятие.

Смерть Александра оставила македонцев при скверном раскладе карт, с шестерками и семерками на руках. Жена Александра Роксана умертвила Статиру и вдову Гефестиона, сбросив их тела в каменоломню, а Сисигамбис заморила себя до смерти голодом. Олимпия казнила незаконнорожденного отпрыска Александра и его слабоумного сводного брата, а его жену заставила повеситься. В свою очередь, Касандр казнил Олимпию. Одни убили других, те – этих, и вообще все смешалось.

Империя Александра сразу же развалилась на куски, и от его завоеваний почти ничего не осталось, разве что люди, которых он убил, были все еще мертвы. Ничего существенного он не добился.[97] Да, он разрубил гордиев узел, вместо того чтобы развязать его по всем правилам. Это была глупая затея, однако и гордиев узел сам по себе достаточно глуп.

Вообще я не могу понять, о чем думал этот беспокойный молодой человек, и мне кажется, что и он сам едва ли бы смог объяснить смысл своих деяний. У него была привычка в трудные минуты вытягивать брови в ниточку. И неудивительно.

Ганнибал

За триста лет до н. э. Рим и Карфаген были самыми важными городами мира. Рим всегда находился там, где он есть, а Карфаген – на северном побережье Африки.[98] Довольно долго они уживались без драк, и рано или поздно такое состояние должно было прекратиться. Их отношения испортились из-за Первой, Второй и Третьей пунических войн.

Рим основал в 753 году до н. э. Ромул – ребенок, которого выкормила волчица и охранял черный дятел. Карфаген был основан приблизительно на сто лет ранее Эллиссой, дочерью царя Тира Маттона I. Со временем ее начали отождествлять с Дидоной – женщиной, полюбившей Энея. Мир, в котором мы живем, все-таки странный мир.

Римляне и карфагеняне отличались скверным характером и бурным темпераментом. У карфагенян не было идеалов. Все, к чему они стремились в жизни, – это деньги, гулянки и забавы. Римляне же были строги и преисполнены достоинства, жили экономно, исповедуя традиционные латинские ценности – graias, pietas, simplicitas и прелюбодеяние.[99]

Римляне были нацией домоседов. Когда им уж вовсе становилось невмоготу, они что-нибудь предпринимали, чтобы немного проветриться и поубивать прочих итальянцев. С этрусками и сабинянами они разобрались еще раньше, покорив большую часть Италии.[100] Римляне были предназначены для высоких целей, особенно в финансовом смысле. Но, будучи довольно тактичными, чтобы не заявлять об этом вслух, они подумывали, что было бы неплохо овладеть и карфагенской частью Сицилии.

А тем временем карфагеняне становились все богаче и богаче, торгуя по всему побережью Средиземного моря полотном, изделиями из шерсти, красителями, стеклом, фарфором, металлом, домашней утварью, мебелью для веранд и косметикой. Поначалу они использовали бартер, однако вскорости открыли, что на свете нет ничего лучше денег. Большинству трюков они обучились у своих пращуров-финикийцев, самых искушенных торговцев древнего мира.[101]

Финикийские моряки первыми вступили в половые отношения с иностранками и таким образом подарили миру идею, которая вскоре доказала свою непреходящую привлекательность, ибо ранее никто об этом даже не помышлял.[102]

Итак, довольно скоро разгорелась война, которая длилась двадцать четыре года, – с 265 до 241 гг. до н. э. Ее назвали Первой Пунической войной по той причине, что латинское прилагательное punicus происходит из латинского существительного Puni, или Poeni, или Poenicians. В результате римляне обзавелись карфагенской частью Сицилии и потерями на общую сумму в $4 000 000. Позже они захватили Сардинию и Корсику. Просто так, для развлечения. А затем наступил продолжительный мир – на целых двадцать два года.

На этом месте история приводит нас к великому карфагенскому генералу Гамилькару Барка, который сделал выдающийся вклад в проигрыш Первой Пунической войны.[103] Он ненавидел римлян за то, что они на несколько лет оставили его на вершине горы в Сицилии, где он выглядел довольно глупо. В своем доме в Карфагене он собирал вокруг себя всю свою семью, и они все вместе начинали ненавидеть римлян, что делали до тех пор, пока не лопались от негодования. Это не совсем разумно, поскольку ненависть отражается на лице, а люди, которых ты ненавидишь, остаются такими же ужасными. Им на это наплевать. Они слишком подлые для того, чтобы обращать на вас внимание.

У Гамилькара было три сына – Ганнибал, Гасдрубал, Маго и две дочери, одна из которых вышла замуж за Гасдрубала Красивого. В истории Карфагена было восемь генералов по имени Гасдрубал. Если в семье карфагенянина не было хотя бы одного Гасдрубала, это была бедная семья. Само имя Гасдрубал считалось залогом успеха в делах. Не знаю, как бы они называли пульмановские вагоны.

Когда Ганнибалу исполнилось девять лет, Гамилькар повел его в храм Баала[104] и, в дополнение к уже проделанной домашней работе, заставил мальчика произнести клятву в вечной ненависти к римлянам.[105] К этому времени мальчонка уже обзавелся двумя маленькими морщинами меж глаз, образовавшимися от ненависти к римлянам. В конце концов, он стал самым знаменитым в истории ненавистником римлян и сплошной сеткой морщин.

Гамилькар поведал Ганнибалу о слонах, о том, как важно иметь побольше этих животных, чтоб запугать врага. Он приписывал свои успехи именно слонам, полагая, что с их помощью можно было бы выиграть Первую Пуническую войну, если бы она не переместилась на море. Но к сожалению, даже когда битва происходила на суше, римляне не демонстрировали ожидаемого от них страха.[106]

Римляне познакомились со слонами во время войны с Пирром, чьи слоны на своих спинах принесли ему поражение в 275 году до н. э., и даже еще раньше, во времена Александра, когда царь Пор[107] был предан собственными слонами.

Если история и научила кого-то чему-то к тому времени, так это – никогда в боевых действиях не использовать слонов. Не спрашивайте меня, почему Гамилькар не видел этого. Карфагенские слоны были обучены бежать вперед и сминать ряды римлян, однако они слишком часто бежали назад и сминали боевые порядки карфагенян. Как вы полагаете, случись такое с вами, вы бы это заметили? И не сделали ли бы вы из этого какие-нибудь выводы?

Затем Гамилькар отправился в Испанию, где провел восемь лет, совершенствуя свои планы, и где утонул в 228 году до н. э., пересекая поток со стадом слонов. Занявший его место Гасдрубал Красивый был убит несколькими годами позже, оставив командование Ганнибалу. Было ему тогда двадцать шесть, и он хорошо усвоил отцовскую науку.

Ганнибал покинул Испанию в 218 году до н. э. и с большой армией и тридцатью семью слонами перешел Альпы в Италии за пятнадцать дней, установив, таким образом, рекорд преодоления Альп со слонами. Так началась Вторая Пуническая война.

Переброска слонов через Альпы доставляет не так уж много удовольствия, как это может показаться. Эти горы трудно преодолеть даже в одиночку, а слоны прекрасно приспособлены именно для того, чтобы не ходить с ними в горы. Если уж вам так необходимо с чем-нибудь переходить Альпы, возьмите с собой лучше серн. Они предназначены как раз для этого.[108]

Хотите верьте, хотите нет, но все слоны выдержали путешествие, хотя половина солдат погибла. Историки свидетельствуют, что Ганнибал не ведал усталости на протяжении всего этого тяжкого испытания.[109] Тем более, он никогда не поддавался чувству отчаяния.

Когда с альпийских гор срывалась сотня-другая людей, он приказывал остальным ликовать, поскольку слоны остались в целости и сохранности. Найдись в этот момент человек, способный дать ему подзатыльник, было бы можно избежать многих трагедий. Все начинается с мелочей.[110]

Цифра, свидетельствующая о количестве слонов Ганнибала – тридцать семь, – как убеждает нас Полибий, – выбита собственной рукой Ганнибала на медной дощечке в Италии. Полибий видел ее собственными глазами. И, тем не менее, современный историк называет цифру сорок, возможно, из естественного стремления иметь дело с круглыми цифрами. Слоны не измеряются округленными цифрами. Ты имеешь либо одного слона, либо трех, либо тридцать семь. Это, надеюсь, понятно?

Ганнибал рассчитывал получить больше слонов, нежели он оставил в Испании с Гасдрубалом, однако римляне перекрыли пути их доставки.[111] За все пятнадцать проведенных в Италии лет у Ганнибала никогда не было нужного ему количества слонов. Большая часть приведенных в Италию слонов не выдержала климата, и он постоянно просил Карфаген прислать пополнение, но, оставаясь дома, люди всегда проявляют скупость. Они вопрошали: не думает ли Ганнибал, что им некуда девать слонов, и вообще, что он сделал с теми слонами, которых ему выслали раньше? Когда у него под рукой не оказывалось слона, он каким: то непостижимым образом умудрялся откуда-то добыть несколько этих гигантов – величайший подвиг, который заслуживает нашего внимания.

Подобно своему отцу, Ганнибал никогда не замечал, что добился бы гораздо больших успехов безо всяких слонов. Мы ничего не слышали о них в битве при реке Тицино, и лишь несколько слонов упоминаются в сражении при Треббии.

Последний слон издох накануне разгрома у Тразименского озера, где Ганнибал на время просто стер римлян с лица земли. Он вновь освободился от слонов в битве при Каннах – величайшей из его побед за первые три года Итальянской кампании.[112]

У меня есть свое объяснение, почему Ганнибал не воспользовался возможностью взять Рим после победы при Каннах и его странной пассивности в последующие двенадцать лет, когда он только то и делал, что ничего не делал. Он все чего-то ждал.

В 207 г. до н. э. его брат Гасдрубал достиг Италии с десятью слонами, однако они повели себя так плохо, что их пришлось убить собственными руками. Ганнибал их никогда не увидел. Через какое-то время Карфаген послал еще сорок слонов. По ошибке их отправили на Сардинию.

Ганнибал отправился домой, где мог получить то, чего хотел. В 207 г. до н. э. в битве при Заме, последнем представлении Второй Пунической войны, он, наконец, добился своего, разместив восемьдесят слонов впереди своих войск. Слоны повернули назад, на карфагенцев, а Сципион Африканский завершил остальное.

Ганнибал так и не преуспел в своих попытках затеять еще одну войну. Карфагеняне устали от всего этого. Он тщетно пытался заинтересовать тактикой использования боевых слонов сирийского Антиоха Великого, но вынужден был бежать из Карфагена, когда римляне потребовали его голову. Затем долго скитался по Азии, найдя, наконец, убежище у царя Вифинии Прусия I, единственного оставшегося у него во всем мире друга.

Однажды он обнаружил, что Прусий предложил римлянам прийти и беспрепятственно забрать его. Он принял яд, погибнув шестидесяти четырех лет от роду, через девятнадцать лет после битвы при Заме.

Был ли Ганнибал великим человеком и только притворялся посредственностью? Я придерживаюсь того мнения, что ответ на этот вопрос каждый должен дать сам. За то, что он постоянно заманивал римлян в западню и убивал, они обвиняли его в вероломстве или в пунической преданности. Они ожидали от него действий в соответствии с классическими правилами ведения войны и очень сожалели, что ошиблись в нем.

Я особенно не вдавался в детали его военных заслуг, поскольку они очевидны и так. Я просто осмелился указать на то, что, по: моему разумению, было его слабостями как тактика и стратега. Однако не думаю, что это что-то даст. Есть люди, которые ничему никогда не учатся.

Ганнибал не был подарком для женщин. Кое-кто утверждает, что в Испании у него была жена. Если это и так, то она умерла от простуды, и никто не занял ее места. Очевидно, на его пути не оказалось подходящей девушки. Это почти все известное о его личной жизни.

Греческий историк Сосий, сопровождавший Ганнибала во всех его походах, евший, пивший и спавший с ним, описал для потомства его будни и праздники. Однако он не владел литературным ремеслом, и его книге суждено было исчезнуть. Полибий утверждает, что это вроде была своеобразная коллекция анекдотов, предназначенная для рассказов на скотном дворе, эдакое собраньице побасенок о личной жизни Ганнибала самого вульгарного свойства, о которых не стоит распространяться.

Нет никаких сомнений в том, что он ненавидел римлян до последнего вздоха, потому что обещал отцу поступать именно так. И, возможно, он до самого конца верил, что все еще может получиться, если бы только у него было еще несколько лишних, ну, вы знаете чего.

После того как Карфаген оправился от последствий войны, римляне вновь осадили его с 149 г. до 146 г. до н. э. В конце концов они сумели овладеть им, ограбили, вырезали мирных жителей, а затем сожгли и разрушили его до основания и посеяли траву на том месте, где он когда-то стоял. Я подумал, что вам было любопытно узнать, из-за чего все так произошло.

Клеопатра

Царица Египта Клеопатра VII была дочерью Птоломея XIII.[113] Имя ее матери неизвестно, и, собственно говоря, сие не имеет значения, коль скоро никто при трезвом уме и доброй памяти не заинтересуется Птоломеем XIII. Его называли Птоломеем Дудочником по той причине, что он целые дни играл на флейте. Египтяне выдворили его из страны, но он, конечно же, вернулся назад. Умер он в 51 г. до н. э., оставив Египет Клеопатре и ее десятилетнему брату Птоломею XIV.[114]

Клеопатра и Птоломей XIV[115] всегда ссорились, и она, надо думать, поначалу не умела ладить с нужными политиками.[116] Клеопатру лишили половины ее царства и она бежала в Сирию, спасая свою жизнь. Ей шел тогда двадцать первый год и она была несчастна. Ее преследовала мысль, что она движется в никуда.

Затем величайший из римлян Юлий Цезарь прибыл по делам в Египет, а Клеопатра вернулась домой по своим делам.[117] Как-то вечером Клеопатру вместе с ложем и постельными принадлежностями внесли в его покои и остаток ночи она повествовала ему о своем путешествии. Цезарь возвел ее обратно на трон вместе с ее младшим братом Птоломеем XV, а Птоломей XIV ни с того ни с сего утонул. Да и Птоломей XV долго не протянул. Клеопатра отравила его, однако у вас не должно возникнуть против нее никаких предубеждений: в те времена считалось нормой королевского этикета – травить столько членов семьи, сколько придется или удастся. Тем не менее, Клеопатра не отравила свою сестру Арсиною. Этим занялся кто-то другой.[118]

Цезарю было 54, а Клеопатре – 21. Он все еще был любимцем женщин – тонкий, изящный мужчина невысокого роста. В Египте находился по государственным делам с начала октября до конца июня. У них появился мальчик, которого называли Цезарион, или маленький Цезарь, так что Клеопатра могла считать себя практически помолвленной. Действительно, Цезарь мог бы жениться на ней, если бы дома у него не было жены. В хороших делах всегда что-то мешает.[119]

Подобно Александру Великому, которым он сильно восхищался, Цезарь верил в божественное предназначение своей личности, каковой, собственно, и был на самом деле. Когда он познакомился с Клеопатрой, то был уже лыс и с сединой на висках, как у крысы.[120] К тому же с ним случались приступы беспричинного гнева. Среди его достижений следует упомянуть книгу об устроенной им в Галлии резне и полном уничтожении Александрийской библиотеки, которая загорелась от искр сжигаемых в заливе кораблей.

Во время визита Клеопатры в Рим в 44 году до н. э. он был убит в Сенате одним из его лучших друзей. Узнав об этом, Клеопатра в большой спешке покинула город.[121]

Тремя годами позже Клеопатру встретил Марк Антоний, толстый человек с бородой. Они надеялись вместе завоевать Азию и, естественно, править миром, что в свое время собирался сделать Цезарь. Это было деловое соглашение, поскольку она нуждалась в защите своего трона, а Антоний рассчитывал на имеющуюся у нее наличность.[122]

Можете быть уверены, что об их отношениях ходило множество слухов. Антоний и Клеопатра не могли даже обзавестись двойняшками без того, чтобы не подать повод для массы всяческих толков да измышлений по поводу столь невинного события.[123] Стоит напомнить, что Антоний и Клеопатра были тайно обвенчаны, когда близнецам было всего четыре года.

Не отличаясь выдающимися умственными способностями, Антоний поразил воображение Клеопатры как приятный партнер. Никто, впрочем, не знал, что он собирается сделать через минуту. Да и сам Антоний едва ли об этом догадывался. Их безудержным развлечениям сильно помогала такая же сумасбродная любовь. Они дурачили друг друга, рядясь в какие-то лохмотья, и в таком виде бегали по улицам ночью, ломились в чужие двери, били окна и потешаясь по любому поводу.[124] Они были созданы друг для друга.[125]

Вскорости после рождения близнецов Антоний куда-то подался в надежде на крупное поражение на поле брани, которое даст ему повод отлучиться на три года. Его третья жена Фульвия к этому времени умерла и он женился на Октавии, сестре Октавиана, одного из своих бывших приятелей по триумвирату. Затем он опять вернулся к «Клео» и снова остался ни с чем. Дальше – больше. Не обременив себя даже тем, чтобы уведомить Октавию, он женился на Клеопатре и остался с ней до конца своих дней и даже после. У них появился еще один ребенок. Иногда Антоний делал попытки завоевать Азию. Но это легче сказать, чем сделать.[126]

Когда Антоний вошел в свои пятидесятые, он отяжелел, обленился и стал больше пить, так что Клеопатра начала всерьез размышлять, а не была ли вся эта история ужасной ошибкой.

Римлянам порядком надоела вечная неразбериха в Александрии, и вскорости отвергнутый приемный сын Юлия Цезаря Октавиан нанес Антонию поражение при Акции.

Кое-кто утверждает, что Клеопатра ускорила конец Антония, изменив ему с Октавианом. Она покинула его во время битвы, отправив ложное послание, послужившее причиной его самоубийства. Как бы там ни было, а она желала жить в свое удовольствие.[127]

Она могла бы прийти к соглашению с Октавианом, но на сей счет у того была иная точка зрения. Октавиан был наглым малым с рыбьими глазами, в длинном шерстяном нижнем белье и с высокими моральными принципами. Он захотел забрать с собой Клеопатру в Рим и там выставить ее в качестве пленницы.

Вот так, в возрасте тридцати девяти лет и пробил ее час.[128] Она была последней царицей Египта и стала частью исключительно скучного проекта под названием «Римская империя».[129]

Интимная жизнь Клеопатры у многих вызывала чувство сильной зависти – о ее похождениях слагаются песни и легенды. Однако не существует никаких доказательств того, что она держалась за руки с каким-то мужчиной, кроме худосочного старого Юлия и престарелого недоумка Марка. Если вы все еще верите в то, что ее жизнь была сплошной нескончаемой оргией с амурными приключениями, – это ваше дело. Сведения о ее наружности, даже о цвете ее волос и длине носа, сильно отличаются. Я утверждаю, что она была прекрасной брюнеткой и ее нос был отличной формы. Она никогда и никого не могла испугать своим видом, если, конечно, немного приводила себя в порядок.

К вашему сведению, трое детей Антония и Клеопатры были взращены многострадальной женой Марка – Октавией.[130] Клеопатрина Селена вышла замуж за царя Нумибии Джубу. Александр Гелиос, возможно, плохо кончил, и, как мне кажется, я потерял след Птоломея Филадельфийского. Октавиан казнил Цезариона. Он таки сделал это.

Октавиан, как известно, стал императором Августом и, как это принято, одной из ведущих фигур истории. Он правил Римской империей сорок лет, несмотря на все свои хронические болезни, которые, кажется, приводили в недоумение докторов его времени.[131] Каждую весну он страдал от расширения диафрагмы. У него был также тяжелый случай стригущего лишая.[132] Его самочувствие с годами ухудшалось и, принимая ванну, он испытывал страх обострения болезни. Возможно потому, что не влюбился в Клеопатру. А у нее и без того хватало всяких неприятностей.

Нерон

Император Клавдий Тиберий Германик Неро (54–68 гг.) был сыном Агриппины Младшей и Кнауса Домиция Агенобарбы и унаследовал худшие черты каждого из родителей. Его отец любил гоняться за маленькими детьми, а также выдавливать глаза у людей. На сей счет ходили разные слухи, о которых лучше не упоминать.[133] Агриппина была сестрой Калигулы. Такие вещи нельзя проигнорировать.[134]

Нерон был рожден в Антиуме 15 декабря 37 года н. э. Его нарекли Луций Домиций Агенобарб, посему он известен как Нерон Клавдий Друз Германик. В тот период истории любое родство с Германиками открывало все двери. В наши дни оно не стоит выеденного яйца.[135]

Во многих отношениях Нерон был впереди своего времени. Он кипятил питьевую воду для того, чтобы удалить из нее грязь, и охлаждал ее кубиками антисанитарного льда для того, чтобы вернуть ее обратно. Он присвоил апрелю свое имя, переименовав его на нерон. Однако идея не прижилась, потому что апрель – это не нерон, и нет никакого смысла настаивать, будто он таковым является. Во время его четырнадцатилетнего правления, говорят, процветали отдаленные провинции. Они же были далеко от него.

Поскольку характер Нерона оставлял желать лучшего, мы как-то склонны забывать о его хороших сторонах. А пожалуй, нелишне вспомнить, что он не убивал своей матери до тех пор, пока ему не исполнилось двадцати одного года, и совершил это только для того, чтобы потешить свою любимую Поппею Сабину, на которой позже женился и, когда она была беременной, забил ее до смерти ногами.[136] Скорее всего, это произошло по ее собственной вине, поскольку она устраивала скандалы, когда он после скачек поздно возвращался домой.