Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта Курганов Ефим

Глава восьмая. С марта 1811 по май 1812 года

У меня с генералом Понятовским были и свои собственные отношения. Но только их неизменно отличал сухой официальный тон. Чем это было вызвано? В точности до сих пор не знаю.

Конечно, князь Юзеф был прекрасно осведомлен, что я – доверенное лицо Боунапарте, но и это отнюдь не располагало его почему-то к особой доверенности на мой счёт.

Может, ему не нравилось, что у меня и мадам Вобан – отношения? Думаю, это не слишком его волновало. Он ведь и сам имел отношения с моею Юзефою (может, ему было неудобно?). Так что всё как будто было компенсировано.

Так или иначе, но по каким-то причинам князь не имел намерений со мною сближаться. Побаивался, что ли? Тоже не знаю. Не доверял, подозревал во мне шпиона? – возможно, но не думаю.

Понятовский ведь знал, что мне доверяет сам император Франции, и полностью доверяет. Потом, ежели он и в самом деле подозревал меня, то должен было довести своё мнение до сведения Боунапарте, и тот как-нибудь бы отреагировал, но ведь никакой реакции не последовало – выходит, и доноса не было.

Тем не менее князь Понятовский не делился со мною своими шпионскими тайнами, и в результате мне приходилось действовать окольными путями, дабы можно было вызнать хоть какие-то из его секретов.

Но я, собственно, и не пытался влезть в доверие к великому польскому военачальнику, и сам держался довольно-таки в сторонке. Мне вполне хватало того, что я узнавал от мадам Вобан, и что моя Юзефа узнавала от князя в минуты интимной близости.

Так что официальность отношений моих с военным министром герцогства и польским главнокомандующим не имела на самом деле ровно никаких отрицательных последствий.

Не исключено даже, что самая официальность эта являлась как раз тем, что было очень даже необходимо, ведь в случае сближения нашего, князь, военный божиею милостию и тончайший знаток шпионских дел, мог бы вполне догадаться, что я на самом-то деле верен вовсе не Буонапартию, а исключительно российскому императору Александру Павловичу.

Так что всё, что было, было к лучшему – я совершенно убеждён в этом.

Глава девятая. 1812 год. Месяц май

В мае 12-года барон Биньон был отставлен с поста директора бюро французского резидента в герцогстве Варшавском. При этом сей умный, но бесконечно наивный человек, хоть и дипломат, как видно, даже и не думал предполагать, что неудача его миссии напрямую прежде всего связана именно со многими моими действиями. Он считал, что едва ли не всё дело в жидах, наводнивших герцогство. Это, конечно, важный фактор, но всё же отнюдь не исключительный.

Итак, барон ничуть не догадывался и об моих кознях, и он совершил, как я уже писал выше, может быть, самую большую ошибку в своей жизни – отбывая в Париж, оставил у меня на сохранение все бумаги своего бюро, дабы я их вручил тому, кто займёт его место.

Архиепископ Прадт, назначенный на место барона, прибыл в Варшаву мая 25-го дня. Я обещал ему доставить биньоновские портфели, но так и не успел. Зато такая возможность вскоре представилась Барклаю де Толли, военному министру российской империи.

Вообще зная то недоверие, которое Боунапарте имел к духовенству, все в Варшаве были поражены таким назначением, но всё дело в том, что Прадт был агентом императора ещё в испанских делах и находился в ссоре с римским папою. Ещё в апреле месяце Прадт получил приказание следовать за императором в Дрезден, а оттуда он был отправлен в Варшаву с поручением приготовлять поляков к предстоящим военным действиям против Российской империи.

При этом, сказывают, Боуанапарте заявил с присущей ему цинической резкостию: «Вы должны понимать, что я призвал вас не для того, чтобы отправлять там церковную службу. Надобно держать в руках целое государство. И смотрите за женщинами: они имеют большое значение в стране. Доведите поляков до восторга, но не до безумия».

Ещё архиепископу дана была и письменная инструкция (он мне показывал её). Прадт должен был возбуждать и говорить полякам о военных приготовлениях, но не был уполномочен обещать им восстановление Польши. Как писал потом саркастически Биньон в своих записках, «Польша должна была сама победить Россию (!!!). Таковы были желания, намерения и инструкции, данные Наполеоном новому чрезвычайному посланнику».

Прибыв в Варшаву, Прадт поместился во дворце Станислава Потоцкого. Вообще он обнаружил вдруг и сразу пышность в образе жизни своей и открыл свой дом для всех, кто желал засвидетельствовать ему своё почтение, как представителю великого Боунапарте.

Архиепископ начал давать вечера, на которых появлялось множество дам. Полякам внове было видеть человека, имевшего веский духовный сан, окружённого красивыми молодыми слушательницами, старающимся занимать их и удовлетворять малейшие их прихоти со всею угодливостию французского придворного.

Как поляки ни любили роскошь, как ни подчинялись они охотно власти французского императора, но с трудом переносили поступки его посланника. Поляки увидели в архиепископе лишь высокомерного болтуна, и Прадт незаметно для себя сделался орудием многих из тех, о ком так презрительно отзывался. А тем. что он был исключительнейший дамский угодник, этим нельзя было не воспользоваться, и этим мы воспользовались.

Мне ясно было сразу: Прадт с легкостию упустит даже то немногое, что удалось сделать барону Биньону. Так что новая кандидатура главного координатора разведочных действий в герцогстве меня устраивала полностию.

Почти одновременно с посланником-архиепископом в Варшаву въехал и новый комендант – генерал Дютальи (полковник Сонье был смещён), но это уже по сути ничего не меняло. Шпионская битва была Боунапартием проиграна.

Да, и последнее, наконец.

Моя ненаглядная Юзефа произвела на архиепископа Прадта просто грандиозное впечатление, и это было совершенно великолепно – понял я сразу и возрадовался необычайно. Князь Михал меня полностью поддержал. Успех Юзефы был очень многообещающим.

Отныне мне можно было смело покидать территорию герцогства, что я и сделал. Доставшуюся мне канцелярию барона Биньона надо было спешно вывозить – это был не один пакет и даже не два пакета, а с десяток портфелей.

Улов был поистине богатейший! Это вскорости безоговорочно признали и Барклай и сам государь Александр Павлович.

Глава десятая. 1812 год. Первые числа июня

«Милёночек мой Янек! Я страх как по тебе соскучилась, просто изнываю вся. Поверь уж мне, родной.

Приходи ко мне сегодня вечерком, часам к девяти. Князя Юзефа к этому времени уже у меня не будет: он зван на ужин к архиепископу Прадту.

Приходи, Янечек. Никоим образом не пожалеешь. Буду ласкать тебя и нежить до полнейшего изнеможения. И никаких капризов с моей стороны более не будет.

Твоя ненаглядная В.»

Это записка ко мне от мадам Вобан, дамы прелестнейшей и своенравной.

Дата на записке не проставлена, но помню, что получил её я буквально в первых числах июня 12-го года, совсем незадолго до отбытия моего из герцогства.

Должен сказать, что мадам Вобан крайне тяжело переживала скорый мой отъезд из Варшавы. Я говорил ей, что возвращаюсь в Париж. В самом деле, не мог же я ей сказать, что собираюсь в Россию, ведь мы знали уже, что война вот-вот начнётся, и что счёт идёт буквально на считанные дни.

Хотя мадам Вобан и делила себя между мною и князем Понятовским, я уверен, что в первую очередь был ей мил именно я. Всё дело в том, что в подарках был я гораздо щедрее, да и опытность моя любовная значительно больше.

Правда, как писала мне потом моя Юзефа, мадам Вобан по моём отъезде почти сразу же утешилась и опять стала безоговорочно боготворить своего князя.

Или Юзефа наговаривала на чаровницу мадам Вобан? Нет, не думаю. Должен сказать, чем никогда в отношениях со мною Юзефа не отличалась, так это как раз ревностию. Хотя, кто знает…

Впрочем, главное совсем не это. Существенно было вот что: после отъезда моему Юзефа моя регулярно пересылала мне записочки, и в них, между, прочем, регулярно сообщила о действиях и разговорах архиепископа Прадта.

А с мадам Вобан я встретился через три года (в 1815-м), во Франции, в Мобеже, где была штаб-квартира нашего экспедиционного корпуса. Мадам Вобан находилась тогда на содержании у графа Михайлы Воронцова, командира корпуса, а я был при нём генералом для особых поручений.

Между прочим, государь назначил графа Воронцова командиром экспедиционного корпуса по представлению герцога Веллингтона. Сам же Александр Павлович не очень доверял графу, ещё со времён Тильзита.

Меня Его Величество сделал генералом для особых поручений при командующем экспедиционного корпуса, дав конфиденциальное поручение присматривать за ним.

Так что я возобновил отношения свои с мадам Вобан. Пришлось, можно сказать.

Она не мало могла поведать весьма любопытного и важного о графе Михайле Семёновиче, и таки поведала.

Государь остался мною весьма доволен, а я, в свою очередь, был доволен мадам Вобан.

Кстати, о былом своём покровителе, князе Понятовском, она в обильных разговорах со мною ни разу даже не вспомнила.

Но что-то я забежал вперёд. Возвращаюсь назад, в герцогство Варшавское.

Глава одиннадцатая. 1812 года, июня 13 дня. Побег, а точнее возвращение на круги своя