Ночи Виллджамура Ньютон Марк
– Думаю, что кое-кто в Совете затеял полное уничтожение беженцев. Кто-то считает их грязным пятном на чистом имени Виллджамура. Сверху в руки бандитам Кейвсайда текут денежки. Не знаю, от кого именно, но… В общем, вы поняли.
Джерид, обдумывая слова коллеги, сложил ладони домиком.
– Есть идеи? – спросил у него Фулкром.
Старый следователь подался вперед и зашептал:
– Готов поклясться, что за этим стоит так или иначе сам Уртика.
– Вы считаете, что дело зашло настолько высоко? Но почему?
Джерид встал и пошел за свитком, обнаруженным в бюсте покойного императора. Когда молодой румель ознакомился с документом, Джерид пояснил:
– Я нашел это внутри полого бюста Джохинна в кабинете первого убитого советника, Гхуды. Я знаю, что это овинистский текст, но что именно в нем написано – разобрать не могу.
Фулкром приподнял бровь:
– Похоже на старый рунический текст, по-моему. Даже древний – судя по форме букв, ему около тысячи лет, не меньше.
– А перевести его вы можете? – спросил Джерид. Встав из-за стола, он подошел к огню. – Я уже несколько дней над ним бьюсь, но ничего путного в голову не приходит.
– Не могу, – признался Фулкром. – Но знаю, кто может.
– И кто же?
– Тот даунир.
– Который из Балмакары? А к нему пускают? Я знаю, что его существование скрывают от горожан.
– Ну, вас-то, сотрудника инквизиции, не могут не пустить.
Джерид пожал плечами:
– Кто знает, в наши-то дни.
Фулкром вернул Джериду пергамент, тот снова убрал его в тайник.
– Итак, – продолжил Фулкром, – вы полагаете, что за всем стоит Уртика? Смелое заявление.
– Знаю, – отвечал Джерид, – причем прямых улик у меня нет. Помню, давно уже пошли слухи, что он якобы связан с культом. И на мои вопросы он отвечает уклончиво, хотя вряд ли это он организовал те два убийства. Уж очень он был напуган, когда увидел, что творилось в покоях Болла. Если хотите знать мое мнение, то у него духу не хватит убить, по крайней мере своими руками. Он, скорее, манипулятор, тот, кто дергает за веревочки, оставаясь за сценой. Единственное, что приходит мне в голову, – это что он мог затевать какую-то махинацию в компании с Гхудой и Боллом. Ну а теперь, когда их нет, он и сам забеспокоился.
– Так в чем же именно он, по-вашему, замешан?
– Пока не знаю. Убийства советников такие странные, каких мне еще никогда не приходилось видеть. Знаете, что в обоих случаях является единственной уликой, если это вообще можно так назвать?
Фулкром отрицательно покачал головой.
– Краска.
– Краска?
– Да. В покоях Болла, среди кровищи, я нашел мазок краски. И тогда я вспомнил, что видел такой же рядом с телом Гхуды.
Фулкром, похоже, тщательно обдумывал этот факт:
– Значит, в деле замешан художник или ремесленник? А вы уверены, что не культист?
– Сильно сомневаюсь. Эта братия живет по своим законам. Да и потом, зачем культисту так ярко, наглядно убивать? Это не их стиль. У них другие методы, более скрытные.
– Может, убийца хотел написать со своей жертвы портрет? На память, к примеру… Я не знаю, просто размышляю.
– Краска может значить что угодно, – мрачно заметил Джерид. – Все, что я могу сейчас предпринять, – это опросить всех действующих художников Виллджамура.
Внезапно Джерида осенило:
– Проклятие!
– Что? – спросил Фулкром. – Вижу, вы что-то придумали?
– Проклятие! – повторил Джерид, откидываясь на спинку кресла. И засмеялся, лупя хвостом из стороны в сторону. – Как же глупо с моей стороны. А я все время твердил себе, что это не она.
– Кто? – Фулкром выпрямился.
– Та проститутка, с которой провел последнюю ночь Гхуда, у нее же везде картины. Думаю, придется мне еще раз навестить ее. Может быть, даже пошлю Триста проследить за ней. Раньше я думал, что это слишком очевидно и потому не может быть правдой. Одно неясно: если она замешана, то зачем это ей?
– Кто знает, почему одни поступают так, а другие – этак. – Фулкром пожал плечами. – Наши поступки зачастую выглядят куда более странно, чем следовало бы. Особенно это касается людей, ведь они так зависимы от своих эмоций…
Джерид почувствовал себя неловко, вспомнив, как важны оказались эмоции в его собственной жизни.
– Вам сюда, следователь. – Стражник взмахнул рукой.
Джерид шел за ним, погрузившись в свои мысли, но ни на миг не теряя из виду красно-серую униформу. Десять минут спустя он уже шагал по холодному каменному коридору, которому, казалось, не будет конца. Но вот перед ним массивная деревянная дверь. Стражник постучал – и она отворилась.
На пороге стоял даунир, он смотрел на Джерида сверху вниз, а тот, задрав голову, отвечал ему исполненным почтения взглядом.
– К вам следователь, – объявил стражник и удалился.
Джерид, не находя слов, смотрел на стоявшее перед ним создание, дивясь его бивням и самому его росту.
– О румель! – произнес даунир так медленно, словно только что заново открыл для себя искусство речи. – Как давно я никого из вас не видел! Прошу, прошу сюда. – Голос у него оказался неожиданно громоподобным.
– Благодарю. – Джерид сверкнул своим медальоном с древним символом перегонного куба, подтверждающим, что он на службе. – Следователь Румекс Джерид, а вы, как я понимаю, Джарро?
– Верно, насколько вообще верны какие-либо имена, – отвечал даунир.
Джерид не мог оторвать от него глаз. Вдвое выше человека, весь покрытый шерстью, он производил внушительное впечатление.
– Простите, но я как-то не думал, что вы и в самом деле существуете, – так власти старались спрятать вас ото всех.
– Вот как? Любопытно. Знаете, я уже и сам начал думать, что я не существую. Меня держат здесь взаперти… ну не то чтобы взаперти, но куда я пойду отсюда? Говорят, что мне опасно выходить в город. Судя по всему, жрецы особенно не хотят меня видеть. Вот почему мало кто знает, что я вообще существую. Боятся, как бы мое присутствие не оскорбило их маленькую религию. А люди иногда оставляют небольшие подношения под моей дверью, и я поскальзываюсь на них, когда иду облегчиться. Но у меня по-явилась надежда: солдаты берут меня с собой в экспедицию на север. Думаю, мне там понравится, здесь-то у меня что за жизнь? – И он обвел своей массивной ручищей ряды книг вокруг. – С другой стороны, я сомневаюсь. Кто знает, может быть, сидеть здесь и читать днями напролет лучше, чем пытаться выяснить, что еще я умею.
Джерид решил немного поболтать с дауниром. Тот показался ему симпатичным, хотя и чересчур разговорчивым.
– В них, наверное, тьма всяких знаний, в этих книгах?
– Да, но в них нет ответов на вопросы глобального характера. Наш мир так стар, наше солнце такое красное… Философы полагают, что все должно рано или поздно закончиться, и я с ними согласен, хотя бы потому, что такое уныние владеет всеми вокруг. А ты, румель, чего ты ищешь?
– Твоей мудрости, Джарро. – Пошарив под мантией, Джерид извлек пергаментный свиток и подал его дауниру, который, встав и возвышаясь над румелем, словно башня, зажал документ большим и указательным пальцем и стал читать.
Джерид добавил:
– Информация строго конфиденциальная, сам понимаешь.
– Конфиденциальная, как же, просто ты, судя по всему, не можешь ее прочесть.
– Да, это верно. – Джерид хохотнул. – В общем, если ты сможешь мне ее перевести, то пусть это останется между нами. Ты ведь, говорят, из древних.
– Боюсь, что только телом. Я не помню ничего, что было со мной до моего появления в этом городе.
– Значит, ты тоже не можешь это прочесть? – спросил Джерид, несколько разочарованный.
– Я так не говорил, – прогремел великан и, кажется, нахмурил кустистые брови. – Нет, у меня есть книги, по ним я изучил множество древних языков в надежде раыскать следы своего прошлого. Я все время учу новые слова. Только вчера я обнаружил, что слово «джорсалир» имеет глубокие корни.
Джарро недолго глядел на пергамент, потом поднес к нему свечу. Джерид моргнул, опасаясь, как бы его единственная улика не превратилась на его глазах в кучку пепла.
– Да, думаю, что я сумею это истолковать, – сказал наконец даунир. – Может, возьмешь чернила и бумагу, чтобы записать перевод?
– С удовольствием.
Порывшись с минуту между стопками книг, великан извлек откуда-то из-под них перо и лист чистого пергамента:
– На, держи.
Джерид сел за стол и приготовился писать.
– Здесь сказано: «У нас есть возможности и средства. В несколько дней мы могли бы избавиться от пяти тысяч, а затем похоронить их в море. Это можно сделать с легкостью и тайно. Подтверждаю, что в городе достаточно подземных ходов, чтобы осуществить ваш план. Я имею в виду старые спасательные туннели, которыми наш возлюбленный древний город сам предлагает нам воспользоваться для удаления ужасной бородавки с его сияющего лика». Остальное неразборчиво, возможно попорчено сыростью.
Закончив читать, Джарро поглядел на Джерида:
– Кажется, я сообщил тебе неприятную весть, румель?
Джерид глубоко вздохнул, обдумывая услышанное. Скатал пергамент, на котором только что писал, и сунул его во внутренний карман мантии.
– Джарро, ты прекрасно справился. Огромное спасибо за твои труды.
«Пять тысяч мертвецов? – металось между тем у него в мозгу. – Что это за чертовщина такая? Неужели кто-то на самом деле планирует устроить такое в городе? И если да, то зачем Совету убивать пять тысяч?»
– Где ты взял этот документ? – Великан протянул Джериду его пергамент.
– На самом верху, что мне и не нравится, – отвечал тот.
– Ты, румель, скажи мне, вы живете дольше людей, ведь так?
– В три или в четыре раза. А что?
– И поэтому в инквизицию почти не берут людей? – Даунир лениво тронул себя за клык.
– Чем следователь старше, тем лучше, ведь мы помним давние преступления. Нам лучше известны городские нравы. Так мы сами объясняем себе причину, однако существует легенда, что такой обычай был введен людьми и румелями с самого начала, чтобы предотвратить соперничество между двумя видами, основавшими город. Нас, румелей, мало в Совете, и тем более лестна уступка, по которой нам отдано право блюсти закон.
– Я и сам так думал, но услышать от тебя подтверждение было приятно. Я накапливаю факты, как губка – воду.
– Может, тебе не повредило бы слегка размяться.
– Я и собираюсь.
– Трист… – Следователь Джерид заглянул в кабинет помощника – крошечную комнату с каменными стенами, без окон. Только на столе, за которым сидел молодой человек, горела лампа.
Трист оторвался от документа, над которым работал:
– Джерид, пожалуйста, входите. – Трист встал и сделал приглашающий жест рукой.
Румель вошел, заглянул за дверь и плотно закрыл ее. Сел, оказавшись рядом с блюдом жареной саранчи. «И вечно он жует, а сам строен как ива, пропади он пропадом».
– Что пишешь, что-то важное?
– Да нет, проверяю финансовые отчеты одного из малых казначейств Совета. Ищу следы передвижения крупных сумм, которые могли бы нас заинтересовать. – Заметив выражение лица Джерида, он добавил: – Судя по вашему виду, вы что-то задумали.
Джериду очень хотелось обсудить то, о чем ему только что поведал даунир, но не сейчас. Помощник Трист не та фигура, кому можно доверить нечто столь… значительное. Кроме того, у Джерида были опасения на его счет.
– Возможно, ты сумеешь мне помочь. У меня есть новые идеи касательно убийства советников. Похоже, мы были на верном пути с самого начала, когда подозревали ту проститутку, хотя ничего серьезного против нее у меня нет. – И Джерид изложил ему свои последние соображения.
Трист откинулся на спинку стула, резкая тень от лампы легла ему на лицо.
– Похоже, тут стоит покопаться, но что именно вы имеете в виду?
– Я хочу, чтобы ты походил за ней какое-то время, – объяснил Джерид. – Понаблюдай за ней пару дней.
– А вы сами что, заняты?
«А с ним держи ухо востро, хитрец какой», – подумал Джерид и раздраженно дернул хвостом:
– Да, занят. Мне нужно найти мотив, так что ближайшие дни я проведу в Совете, изучая их деятельность.
– Ладно, – сказал Трист. – Начну сегодня, попозже.
Весь остаток дня Джерид просматривал свои записи, пытаясь понять, во что все это выливается. Решив побаловать себя, он уселся в любимом бистро за угловой столик, заказал сладкую выпечку и чайник горячего можжевелового чая. В конце концов, его нынешнее занятие требовало раскрепощенной гибкости ума, чему совершенно не способствовали стены инквизиторского кабинета.
На него вдруг накатил приступ безумного страха.
Что все это значит? Зачем почтенному члену Совета замышлять гибель такого количества людей? По этой ли причине убили Болла и Гхуду? Неужели кто-то узнал, что они задумали? И самое главное, кто автор зашифрованного письма? Хорошо хоть он послал Триста следить за проституткой. Глядишь, этот молодой человек что-нибудь да выяснит.
В бистро было совсем спокойно. В другом конце выложенного каменными плитками зала сидела пожилая чета, оба в нарядных коричневых туниках из тех, что шили на Гата-Фолта, когда все сходили с ума по натуральному хлопку: вон, и стежок классический, виллджамурский. Старички пили чай, каждый читал свою книгу, обоим было комфортно в молчаливой компании другого, и, прежде чем перевернуть страницу, мужчина неизменно бросал на свою партнершу взгляд и улыбался. Недели две-три назад их вид подействовал бы на Джерида угнетающе, но сегодня он почувствовал, как внутренне смягчается, наблюдая такое открытое проявление нежности.
Было то время суток, когда пульс городской жизни ненадолго замедлялся. Утренние толпы уже успевали схлынуть, суета улечься, и в бистро приходили лишь те, кому хотелось выпить и поразмышлять в одиночестве. Даже официантки казались немного отстраненными, точно мыслями они уже были дома или, напротив, пользовались моментом относительного затишья и расслаблялись перед новым наплывом посетителей.
Джерид планировал следующий набег на Совет, разрабатывал тактику наблюдения за советниками и выяснения, кто чем занят. Он пошлет им по письму, каждому в отдельности, в котором напишет, что их жизнь подвергнется угрозе, если они продолжат отказываться от сотрудничества со следствием. Собрав свои бумаги, он положил на стол несколько монет и встал, чтобы выйти, но в последний момент бросил еще один взгляд на пожилую чету и увидел, как старик подносит к губам руку своей любимой.
«Что за город, – подумал Джерид. – Как прекрасно жить в нем, несмотря на все его крайности. Эпическое и повседневное составляют две стороны городской повседневности.
В Виллджамуре есть все».
Глава двадцать восьмая
Ночь, и все мосты города тонут в тумане, не говоря уже о шпилях между ними. Густая тяжелая завеса надвинулась с побережья, и помощник Трист пробирается под ней заснеженными мостовыми, спрятав одну руку в карман мантии, в другой зажав половину самокрутки из арумового корня, чувствуя, как ноги покалывает от холода. В последние вечера снег валил не переставая. Там, где соленые волны облизали свежую белизну, следовало ступать особенно осторожно. Каждый день приносил новые истории о людях, сломавших себе руки и ноги. Несмотря на опасность свернуть шею, ребятишки носились по улицам как ни в чем не бывало, со снежками в руках подкарауливая своих жертв.
Через регулярные промежутки из тумана ему навстречу выплывали расплывчатые светящиеся шары – уличные фонари, благодаря которым он еще не сбился с пути.
«Попробуй-ка последи за кем-нибудь в такую погодку», – сокрушенно подумал он.
Людей на улицах почти не было, только откуда-то издали доносилось завывание банши. Похоже, из нижних районов города, может, даже из перехода или заброшенного дома под землей, – по крайней мере, ему хотелось надеяться, что не ближе. Вдруг рядом кто-то потянул из ножен меч – он мог покясться, что слышал шелест стального лезвия, – и Трист ругнулся, что пришлось выйти так поздно. Затянувшись напоследок арумом, он бросил окурок в снежную кашу под ногами.
«Значит, Джериду мало того, что он держит меня на вторых ролях в инквизиции, нет, я должен еще шляться по улицам в такой мороз и выслеживать шлюху».
Хорошо хоть он теперь лучше знает уязвимые места своего начальника.
Триста заинтриговали слова канцлера Уртики, сказанные им во время одной из тайных встреч овинистов: каким бы могучим ни казался человек, сердце – вот его слабое место; целься в сердце, и ты повергнешь любого противника. Много могущественных людей потерпели крах из-за сердечных привязанностей. Тогда Трист решил, что Уртика – мудрейший из живущих.
Чтобы сокрушить босса, Тристу достаточно было убить Марису. Но это казалось ему слишком жестоким, к тому же он не хотел, чтобы с румелем случилось что-то столь бесповоротное. Они всегда испытывали друг к другу известную долю уважения: их отношения были сложны и противоречивы, но разорвать их совсем было невозможно. Там, где линии их жизней пересекались, не было места резким контрастам, слишком много хорошего связывало их, когда они вместе шутили и смеялись или обсуждали случай, над которым работали, так что целью Триста было не причинить начальнику боль, а скорее преподать небольшой урок, дать моральную пощечину. Не уничтожить Джерида, но потревожить его, а потом пусть продолжает разгадывать дело советников. Так хочет Уртика, а значит, так хочет и он.
Трист вышел на просторную площадь недалеко от перекрестка Гата-Картану и Гата-Сентиментал, где жила проститутка. Из открытой двери донесся чей-то смех, звон бокалов, кто-то поскользнулся на мокром камне. С места, где он стоял, была хорошо слышна симфония ночных звуков, раздававшаяся вроде бы ниоткуда и в то же время отовсюду. Кто-то кашлянул у него за спиной, но, обернувшись, он никого не увидел, только длинная тень метнулась по каменной кладке. Высокие, близко поставленные дома загораживали его от ветра, и уютные запахи ароматических свечей и жаркго обволакивали его, не потревоженные движением воздуха. Впереди в тумане ярко светились окна бистро. Он вспомнил, как проститутка говорила, что часто заходит туда. Может быть, она и сейчас там. Почему бы не начать ее поиски отсюда, место не хуже всякого другого. Трист пошел на свет и услышал тихое бормотание лютни и барабана.
В бистро оказалось полно народу, посетители в основном скрывали свои лица под капюшонами и, видимо, не жаждали чужой компании, и Трист решил, что он отлично сюда впишется. Он сел за столик с края, подальше от сцены в конце длинного каменного зала. В дымном свете факелов над сценой и свечей на столах сновали, шурша накрахмаленными передниками, официантки.
Вдалеке, на сцене, развлекал публику культист, заставляя големов плясать под аккомпанемент лютни и барабана. Сжимая в руках реликвию, он одну за другой выгонял статуи на середину сцены, где те начинали быстро вертеться, а зрители ахали и аплодировали под вспышки фиолетового света. В завершение номера он сделал так, что одна крылатая статуя раскинула свои крылья, взлетела и описала круг над головами восхищенной публики, а потом опустилась на место и снова окаменела.
К столу Триста подошла девушка, и он заказал ром «Черное сердце» и паштет из акульей печени на черном хлебе. Когда она принесла заказ, он велел ей оставить ему всю бутылку. Раз уж пришлось шпионить в мороз за шлюхой, не грех и погреться.
Потом на сцене возникла какая-то толстуха и принялась читать плохие стихи об умирающей земле, и хотя ее голосу не хватало звучности, а ее подаче – выразительности, всем, похоже, было наплевать. За ней на сцене опять появился лютнист и пробыл там некоторое время, развлекая преимущественно себя минорными аккордами и расслабляющими пассажами.
Трист приглядывался ко всем, кто входил в бистро и выходил из него, и в конце концов пришел к выводу, что посещали его в основном мужчины. Женщины только прислуживали в заведении, и Трист даже посочувствовал им, когда заметил, какие взгляды на них бросают. Иной, глядишь, – старый перечник, руки-ноги трясутся, а туда же, тянет лапки к заднице официантки, как будто спасения от смерти в ней ищет. Хотя подобная жажда удовольствий пополам с отчаянием в последнее время ощущалась в городе повсеместно.
Его мысли от инквизиторских забот привычным путем перешли к овинистам и их лидеру, канцлеру Уртике. Этот последний внушал ему вдохновение: умный, приятный, несомненно преданный Виллджамуру. Любое дело, которое он почтил своим участием, обретало неотразимую привлекательность в глазах Триста. Как и многих молодых людей, его современников, Триста снедала безумная жажда достижений, успеха. Жизнь представлялась ему непаханным полем, которое только ждет, когда он возделает его и засеет, а Уртика казался ему тем, кто поможет ему вырастить его собственный урожай.
Когда лютнист прервался, чтобы глотнуть пива, внимание Триста привлек шелест голосов у дверей. Та самая проститутка Туя входила из тумана в бистро, она ступала плавно, с выражением глубокой отстраненности во взоре.
Наблюдая, как она скользит между столиками, Трист пригубил еще рома. На женщине был плащ карминного цвета, чем-то похожий на форму городской стражи, но скроенный так, чтобы подчеркнуть волнующие изгибы ее фигуры. Прядь медно-красных волос вилась вдоль щеки ее неумолимо прекрасного лица, в то время как вторую его половину, ту, что со шрамом, прикрывал шарф. Приблизившись к сцене, она заняла столик возле нее – типичное поведение человека, который хочет завладеть вниманием окружающих. А когда она скинула плащ, под которым оказалось зеленое платье, противоречившее всем представлениям о моде сегодняшнего дня, разговоры в бистро стихли окончательно. Ее кожа мерцала в тусклом свете факелов и свечей, и даже дым как будто улетал от нее прочь, чтобы не застить такую красоту.
За четверть часа, что она просидела у сцены одна, служанка дважды приносила ей угощение от восхищенных поклонников с разных столиков. Она благосклонно приняла, не удостоив и взглядом тех, кто его прислал.
Мужчины проходили мимо ее стола, едва не касаясь его, но она их почти не замечала. Немного погодя она скатала себе самокрутку, возможно из корня арума, поднесла к свече, закурила и, откинувшись на спинку стула, выпустила дым. Ее взгляд все это время оставался прикованным к лютнисту, который завывал в лад своим трагическим аккордам.
Если она так и будет сидеть, пить и курить здесь весь вечер, то Тристу придется поскучать. Дождаться, когда ей все это надоест и она отправится домой, а потом пойти за ней следом. Попасть к ней в дом он мог бы, предложив себя ей в клиенты, но она уже видела его и, значит, узнает. Тогда почему бы не воспользоваться их знакомством и не развить его? Если, конечно, она согласится впустить его в свой мир. Там он сможет разглядеть ее картины и, возможно, найти в них ответ.
С тех времен, когда он учился на палача инквизиции, Трист сохранил немного порошка саннинди, который обеспечивал ему преимущество над свидетелем. Считалось, что этот порошок правды можно добыть лишь по особым инквизиторским каналам, однако подпольные дельцы продавали его под названием «любовное снадобье». Стоило подсыпать его совсем немного в питье или еду, как люди становились на удивление сговорчивыми. Джерид вряд ли одобрил бы такие методы, но Тристу плевать. Сунув руку во внутренний карман, он вынул оттуда многократно свернутую бумажку. Красный порошок был внутри, не так много, чтобы она совсем отключилась, но достаточно, чтобы внушить ей желание ответить на любой его вопрос.
Взяв свой стакан и бутылку «Черного сердца», он через весь зал прошел к ее столу:
– Похоже, что и вы тоже без компании. Можно я к вам присяду?
Она посмотрела на него и тут же погасила самокрутку:
– Вот так так! Это же человек-инквизитор. Видно, ваша жизнь так же скучна, как моя, раз и вы в этот вечер оказались в таком низкопробном заведении. А я-то считала вас достойным человеком. – Она показала на стул рядом с собой. – Каким ветром вас сюда занесло? И как поживает наш друг Джеид?
– У него все в порядке. – Трист сел и налил им обоим рома. Протянул ей самокрутки, заботливо приготовленные заранее.
Она взяла одну:
– Спасибо. Ужасная привычка. А как у него дела с женой, они помирились?
– Да, снова вместе. – Трист поставил бутылку. Похоже, новость ее не на шутку обрадовала. «Странно, – подумал он, – разве можно жить чужим счастьем?»
– Приятно видеть, как торжествует старая любовь, не то что когда чужие люди прибиваются друг к другу, лишь бы пережить Оледенение. – Вынув из кармана новую самокрутку, она зажгла ее от пламени свечи. – А вы здесь зачем, за мной следите?
Трист даже поперхнулся, глядя на сцену:
– Если бы. – Он посмотрел ей прямо в глаза и тут же отвернулся. – Нет, я просто убиваю свободный вечер. Вы же знаете, как это бывает.
– Виллджамурские вечера, – вздохнула она, выдыхая дым. – Мне кажется, это сам город навевает такое настроение. Столько людей вокруг, и всем на тебя плевать. Абсолютно всем.
– Мрачновато.
– Что мрачновато – город или то, что я говорю?
Тристу это понравилось. В ней определенно был шарм, даже несмотря на меланхолию, а может, и благодаря ей.
– Возьму-ка я нам еще бутылочку. – Он жестом подозвал официантку.
Девушка выслушала заказ, ответила профессиональным полукивком-полуулыбкой и пошла выполнять заказ.
Трист спросил у своей собеседницы:
– Как она, на ваш взгляд? Хорошенькая?
Когда Туя обернулась, чтобы посмотреть девушке вслед, Трист протянул руку и подсыпал немного саннинди в ее напиток.
Женщина пожала плечами:
– По-моему, ничего, но вы могли бы выбрать и получше.
– Обычно я довольно привередлив, так что все дело, должно быть, в холодной погоде, как вы и говорите. – Он поднял свой стакан. – Выпьем за первых встречных.
Она сухо рассмеялась и выпила вместе с ним.
Полчаса спустя они уже были у Туи. Долго карабкались на верхний уровень, на улице было скользко. Ее уже клонило в сон из-за саннинди. В квартире было темно, когда они вошли, и Трист зажег лампу. Она разгорелась, осветив многочисленные безделушки, статуэтки и старинные украшения, торчавшие буквально из каждого угла. «Что ж, жизнь этой женщины так пуста, надо же ее хоть чем-то заполнить», – подумал он.
Тем временем в силу вступил побочный эффект порошка, и женщину потянуло на плотские удовольствия, но Трист не спешил воспользоваться ситуацией. В конце концов, он ведь имеет дело с подозреваемой в убийстве двух городских чиновников высочайшего ранга.
Одна из дверей, ведущих на балкон, была приоткрыта. В комнате сильно пахло краской, и Трист подумал, что это сделала Туя, чтобы слегка проветрить. Он шагнул к двери, чтобы отгородиться от вечной зимы. Окружающий мир снаружи сократился до двух световых точек. Все были там, где им положено: в постели, в тепле. Вдруг с улицы донеслась чья-то болтовня, два клинка звякнули друг о друга, вспыхнул смех. Наверное, два юнца пробуют себя в искусстве владения мечом.
Туя повалилась на кровать, сжимая голову руками. Взглянув несколько раз на Триста, она начала освобождаться от одежд. Пока она была занята, он решил пройтись по комнате и осмотреться, вдруг удастся найти что-нибудь самому. Не зная, с чего начать, он направился к холстам, составленным в углу и накрытым тряпкой. Что ж, в конце концов, единственным ключом, обнаруженным Джеридом, была краска.
Кроме больших холстов, поставленных на пол, там было еще несколько на мольбертах и около дюжины поменьше сбоку. Все их покрывал большой кусок плотной материи, и, приподняв ее край, он увидел изображение животного, которое не смог опознать. Что бы это ни было, лап у него явно было многовато. Весь его облик наводил на мысль о чем-то примитивном, а еще он почему-то вселял явное беспокойство.
– Ты… ты не хотел бы остаться на ночь? – дрожащим голосом начала Туя.
Закрыв глаза, она лежала на половине большой кровати, из одежды на ней был только корсет. Трист ясно видел уродливый шрам на ее щеке. Проигнорировав ее, он продолжал изучение картин.
– Ты красивый, – хихикнула она. – Мне бы понравилось, если бы ты сделал это со мной. Ну, давай. Ты же сам знаешь, что хочешь. Все вы, мужчины, одинаковые.
– Может быть, – сказал Трист. – Минуточку.
Вдруг она села:
– Что ты делаешь? Не смотри на них. – Толчком она оторвалась от кровати, ее босые ноги разъехались на гладком плиточном полу, и она упала ему на руки. Опуская ее на кровать, он подивился тому, какая она тяжелая. – Не надо на них смотреть, – повторила она.
– А почему нет? – ласково проговорил Трист. – По-моему, ты замечательная художница. Вот я и хочу поближе познакомиться с твоим талантом.
– Правда? Ты это не просто так говоришь? – Язык у нее опять начал заплетаться. Он знал, что действие наркотика продлится еще некоторое время.
– Нет, я не просто так говорю, – продолжал он. – Я хочу посмотреть и другие.
– Но… – Ее голос прервался.
Он чувствовал, что она борется с действием саннинди и что за этим скрыта какая-то тревога. Она разрывалась между желаниями отогнать его прочь от картин – он ясно видел это по ее глазам – и угодить ему всем, чем только можно, поделиться с ним всем, что у нее есть.
Но ему было безразлично.
– Я хочу увидеть твои картины, – настаивал он.
Она стала расшнуровывать корсет.
– Нет, – приказал он и мягко перехватил ее запястья.
Сначала она как будто смутилась, потом ответила ему ядовитой улыбкой.
Без слов она сумела выразить всю ненависть к нему.
– Ты красивая женщина, Туя, – сказал он, чтобы успокоить ее. Меньше всего ему сейчас нужна была сцена. – Но по-моему, нам не стоит делать это теперь, ты ведь не хочешь. – И он слегка толкнул ее, чтобы она упала на кровать.
Она вздохнула, прикрыла глаза и осталась лежать, по-прежнему в корсете.
Трист вернулся к холстам и открыл еще один.
Что за колдовство такое?
Он даже отшатнулся, потрясенный. Синяя фигура выступала из ткани холста, поднимаясь и опускаясь, словно чья-то бурно дышащая грудь. Никакой определенной формы у нее не было. Некоторое время Трист смотрел на нее. Ему хотелось расспросить о ней Тую, но он решил, что пока рано.
Очень осторожно он открыл следующую картину, вид города из окна. Ничего примечательного. Не сводя глаз с пульсирующей синевы предыдущего холста, он стянул покрывало с четвертого.
И тут же отпрянул, невольно прижав ко рту ладонь.
Туя по-прежнему лежала на кровати и глядела в потолок. С искаженным от ужаса лицом, Трист вглядывался в изображение перед ним: это был расчлененный труп, который почему-то казался совершенно живым. Сердце – или что-то похожее на него – билось в его разъятом нутре, и красные струйки, может быть даже кровь, засыхали, стекая по холсту. С остатков его лица на Триста, не мигая, уставился один глаз.
Оглядевшись, он схватил пустой подсвечник и ткнул им в тварь на холсте. Она слегка пошевелилась, словно уходя от его нажатия.
«Что за чертовщина? – удивился Трист. – Неужели оно… живое?»
– Что ты… делаешь? – раздался вдруг голос Туи у него за спиной. В руке она сжимала нож, его острие было направлено на него. – Отойди от них! – прошипела она.
Действие наркотика, видимо, ослабевало, и быстро.
Трист медленно поднял руки и пошевелил пальцами. Пытаясь скрыть панику, он произнес:
– Эй… я ведь только взглянул на твои картины… Они замечательные.
– А теперь иди к кровати. – Она рассекла ножом воздух, словно подчеркивая свои слова. Вид у нее был смешной: с ножом и в одном корсете.
Он сделал, как она приказала. В сапоге у него был нож, но ему пока не хотелось вытаскивать его. Куда лучше было бы подчинить себе ее мысли, если только удастся проникнуть в ее мозг. Именно этому учили палачей – работать не с видимой частью личности, а проникать чуть глубже.
– Я не хочу ничего плохого, Туя, – сказал он, заметив, что глаза у нее еще сонные.
Она ответила ему неуверенным взглядом, и он понял, что она сама не знает, что ей делать дальше. Нож она держала ближе к себе, а значит, нападать не собиралась.
Сдя по всему, эти чудовищные картинки имели для нее особый смысл.
– Расскажи мне о своем искусстве, – попросил он.
Переводя взгляд с нее на ее создания и обратно, он заметил, что они продолжают пульсировать. Она тоже повернулась к ним, и он не растерялся. Тем же подсвечником, которым тыкал в картину недавно, он ударил ее по голове, и она упала, но продолжала некоторое время стоять на коленях, так что ему пришлось хладнокровно нанести еще два точных удара по затылку.
Она застонала и рухнула ничком.
Нет. Не этого он хотел, она сама его вынудила, вот и пришлось прибегнуть к таким методам. Поставив подсвечник, он принялся шарить в ящиках ее ночного столика. Выбросив оттуда пару ремней, он крепко связал ее по рукам и ногам. Хватит уже ходить вокруг да около на цыпочках. Тут дело серьезное, и пора выяснить, что еще она задумала.
Он молча вышел из комнаты, бросив последний взгляд на ужасные холсты.
Час спустя связной на Гата-Сигр снабдил Триста новой порцией саннинди, достаточной для более длительного разговора с Туей.
Ее картины тревожили его, он хотел получить ответы.
Читать бесплатно другие книги:
