Шпионский роман Акунин Борис
Рюха с дружками к ней вразвалочку, с трех сторон.
– Гляди, Вовчик, какая краля.
– Сеньорита, приглашаю станцевать танго.
– Цыпа, у меня руки замерзли, дозволь за пазухой погреть.
Короче, понесли жеребятину.
Девушка вправо, влево, назад – некуда деться, плотно обступили.
Но она ничего – не упрашивает, не кричит.
– Глазища-то, глазища, ишь сверкают, – сказал Рюха. – Пацаны, держите меня, я втрескался, падаю.
И правда сделал вид, что падает – повис у девушки на плечах.
Она его, похоже, стукнула, потому что Рюха заорал:
– Драться, лярва? Ты у меня щас выть будешь. – Толкнул девчонку в грудь, так что опрокинулась в сугроб, а сам навалился сверху.
На этом картина первая закончилась и началась вторая: те же и Зорро.
– Оставьте гражданку в покое! – подбегая, закричал Егор.
Уронил в сугроб одного, приложил об забор второго – те двое оказались сообразительные. Как поднялись, сразу дунули во все лопатки. Только с Рюхой пришлось повозиться.
Тот, вскочив с девушки, попробовал изобразить главную бандитскую коронку, «датский поцелуй» – это когда наносят три быстрых удара: правым кулаком в нос, левым локтем в солнечное сплетение, а коленом в пах. Этот подлый прием проходит, только когда врасплох, а против человека, готового к бою, он не работает.
Получив по сопатке, Рюха согнулся пополам и вдруг выдернул из голенища финку. Махнул ею перед носом раз, другой. Прошипел:
– Всё, падла. Кранты тебе.
Баловства с холодным оружием Егор не одобрял и поступил с правонарушителем сурово. С бокса переключился на самбо, выкрутил Рюхе руку, да повернул так, что хрустнула кость. Пусть знает, гад.
Тот, взвыв, сел в снег, схватился за сломанное предплечье.
Теперь самое время было проявить галантность.
Егор нагнулся к девушке.
– Вы целы? Требуется медицинская помощь? (Он в такие минуты всегда говорил на «вы»).
Ничего ей хулиганы сделать не успели и никакая медпомощь, конечно, не требовалась. Просто хотелось получше рассмотреть. Вдруг уродина? Тогда можно будет сменить дислокацию и попробовать счастья сызнова, танцы-то еще не кончились.
Первое впечатление было: не красавица, но и не крокодилина. Личико худенькое. Широкий рот, в уголке родинка. А глаза и вправду огромные, сияющие – не соврал Рюха.
– Благодарю вас, со мной всё в порядке, просто очень испугалась. А вот этому человеку медицинская помощь необходима, – показала девушка на хулигана. – Вы сломали ему руку.
Встала, стряхнула с пальто снег, перекинула через плечо длиннющую косу.
«Интеллигенция», определил про себя Егор, потому что нормальные девушки таким тоном не говорят и выражений типа «благодарю вас» не употребляют. Ему сразу захотелось уйти в отрыв – охота была тратить время на цирлихи-манирлихи.
Но тут девушка его удивила. Бережно положив свой узелок, подобрала с земли выдранную заборную штакетину и подошла к стонущему Рюхе. Тот вжал голову в плечи, заслонился здоровой рукой, но девушка бить его не стала. Она переломила штакетину об колено и сказала:
– Дайте руку. Я наложу временную шину.
Приладила обе половинки прямо поверх ватника, прикрутила своим вязаным шарфом. Прикрикнула:
– И не нойте, сами виноваты.
Под фонарем было светло, и Егор разглядел, что кожа у нее белая-пребелая, как молоко. Длинные густые ресницы. Пальцы сильные, с коротко остриженными ногтями, без лаков-маникюров. А одета странно, не как современные девушки одеваются: длинное пальто с шалевым воротником, какая-то старорежимная шапочка.
Пока не решил, уйдет или останется – решил получше присмотреться.
– Теперь идите в травмопункт, – велела удивительная девушка. – Он должен круглосуточно работать.
Рюха шмыгнул носом, закряхтел, встал.
– Спасибо сказал бы, что ли, – сурово произнес Дорин.
Отойдя на безопасное расстояние, шпанец сплюнул.
– Барышне, само собой, спасибо. А тебе, гнида белобрысая, я еще железку в печень вставлю.
И побежал прочь, придерживая сломанную руку. Началась картина третья: Зорро и спасенная дама. Провожая взглядом побежденного неприятеля, Егор чувствовал, что девушка на него смотрит, глаз не сводит. Это было нормально.
– Вы врач? – обернулся он. – Или студентка на медицинском?
– Я санитарка.
– Даже не медсестра? – удивился он. – А чего не выучитесь?
Девушка на вопрос не ответила, вместо этого вдруг спросила:
– Зачем вы сломали ему руку? Нет, я понимаю, если бы это произошло во время драки, но я видела – вы сломали ее намеренно, когда он уже капитулировал.
Слово-то какое «капитулировал», будто Франция в Компьене.
– Чтоб знал, гаденыш, как на людей ножом махать, – объяснил Егор.
– Вы что, жестокий?
В ее голосе прозвучала тревога, личико вытянулось.
– Ему же самому лучше будет. Привык силой действовать. Пусть походит месяц-другой в гипсе, поразмыслит над своей жизнью. А если б я был жестокий, то доставил бы его вместе с финкой в отделение, и впаяли бы ему два года. Железно.
Нож он подобрал, покрутил в руках – дрянь, обычная самоделка. Отломал рукоятку, зашвырнул в кусты.
– Как хорошо, что вы не жестокий. Это бы все испортило.
Она улыбнулась, да так ясно, с искренним восхищением, что сразу стало видно – Егор ей ужас до чего нравится.
Тогда-то он и решил: ладно, берем в прицел. Не Целиковская, конечно, но очень уж мирово улыбается.
– Меня Егор зовут. А вас?
– Надежда.
Предложил проводить.
Она нисколько не удивилась – словно это само собой разумелось. Взяла Егора под руку. То и дело поглядывала на него снизу вверх, помахивала узелком.
– Чего это? – спросил он.
– Пасха. И кулич. Освященные. Я в вешняковскую церковь ходила.
– Для бабушки, что ли? Болеет?
– Почему для бабушки? – удивилась Надя. – У меня нет бабушки, мы с папой живем.
– Что ж вы, комсомолка, а в церковь ходите?
– Я не комсомолка. А вы что, комсомолец?
И опять в ее голосе прозвучала непонятная тревога.
– Нет, – пренебрежительно пожал плечами Егор. Он уже полгода как стал кандидатом в члены ВКП(б), но с девушками о таких серьезных вещах предпочитал не говорить.
Она снова улыбнулась и так на него посмотрела, подняв свое худенькое личико, что Егору оставалось только наклониться и поцеловать ее в мягкие, удивительно горячие губы. Надежда ломаться не стала, сама обняла его и тоже стала целовать – быстро-быстро, в лоб, в щеки, в подбородок. Егор от подобного натиска даже малость опешил. А она еще шептала: «Точь-в-точь, ну просто точь-в-точь».
– Что «точь-в-точь»? – спросил он,, задыхаясь.
– Такой, как я представляла. – И снова потянулась к нему губами. А минуту, или, может, пять минут спустя, сказала. – Пойдем ко мне. А то я больше не могу.
Вот тебе и «интеллигенция».
Он и сам уже не мог, всего колотило.
– А далеко?
– Нет, тут рядом, в Плющево.
Схватила его за руку, и они побежали – по белой заснеженной дорожке, по хрустящим лужам. Льдинки разлетались из-под ног, сверкали в тусклом электрическом свете.
Остановились перед зеленым забором, гладко выструганным и очень высоким. Вошли в калитку.
В глубине темнел дом – с терраской, с резными наличниками, с башенкой. Обычная дача, каких под Москвой видимо-невидимо, но Егору она показалась каким-то сказочным теремком.
– А что папаша-то? – шепнул Егор, поглядев на неосвещенные окна. – Спит?
– Его нет, он на дежурстве.
– А соседи?
– И соседей нет. Мы одни тут живем. У папы еще в гражданскую войну квартиру забрали, а дачу оставили. Потому что он врач.
– Тогда понятно.
– У папы руки хорошие, он тут всё сам устроил – и водопровод, и канализацию, и сад разбил. Только телефона нет, здесь ведь не Москва – область. Чаю попьем?
Но чаю они не попили. Прямо там, на крыльце, снова стали целоваться. Потом она повела его по узкой лесенке наверх, в мезонин, и там была какая-то комната, какая-то деревянная кровать, и, кажется, луна в окошке, но Егор по сторонам не смотрел, не до того было.
Надежда оказалась девушкой страстной, нежной, ласковой. Можно сказать, повезло Дорину. Никогда еще он не чувствовал себя таким желанным, таким любимым. Ну и вообще – здорово было. С другими девчонками не сравнить.
Он и после тоже блаженствовал, когда уже всё закончилось. Лежал на спине, курил папиросу, она перебирала ему волосы, терлась о плечо щекой.
Потом вышла, и донесся звук льющейся воды. Хорошо, когда жилье с удобствами. И комнатка мировая. Чистенькая, с фотографиями на стенах, шкаф вон с книгами.
Тут папироса погасла, стал Егор чиркать спичкой – уронил коробок под одеяло. Пришлось зажечь лампу. А как откинул одеяло – обалдел.
Вот тебе на! А кидалась на него, будто опытная-разопытная.
– Я что у тебя, первый? – спросил он, когда Надя вернулась.
– И последний.
– Чего?
– Я еще в детстве придумала: у меня будет только один мужчина – такой, какой мне нужен. Смелый, красивый, а главное – благородный. Я полюблю его на всю жизнь и всегда буду ему верна. Если же такого не встречу, пусть лучше никакого не будет. А увидела тебя, и сразу решила: это он.
Егору стало не по себе. Во-первых, как это так: увидела и сразу решила? Чокнутая она, что ли? Ну и потом, он-то ведь ничего такого для себя пока не решал.
Хотел сразу одеться и уносить ноги – мол, пора, срочные дела и всё такое. Но посмотрел в ее глаза – и не ушел.
– А откуда ты знаешь? Может, я не такой, какой тебе нужен?
Надежда снисходительно потрепала его по челке.
– Знаю и всё. Ты смелый и благородный. Ты меня спас. Их трое было, и у одного нож, а ты не испугался и всех победил. Еще ты красивый. И глаза у тебя такие, как надо. Уж можешь мне поверить.
И смутился Дорин. Сделалось совестно.
– Да чего, – пробормотал он. – Подумаешь, трое. Я же спортсмен.
– И еще спортсмен, – сказала она.
Короче, Егор не только не ушел, но на всю ночь остался. И правильно сделал, что остался. А может, неправильно. Это как посмотреть.
Потом они говорили про разное – про что придется. Потом снова любились, даже еще лучше, чем в первый раз. Просто удивительно, такая интеллигентная девушка эта Надежда, а не было в ней совсем никакой жеманности.
Незадолго до рассвета заснули. Или, может, она не спала, а только он один.
Во всяком случае, когда Егор открыл глаза, Надежды рядом не было. В окошке синело небо, светило солнце, с крыши капало. Похоже, весна наконец опомнилась, взялась за ум.
Откуда-то снизу доносился звон ложечки о стакан, и гудел что-то неразборчивое густой мужской голос.
Дорин вмиг оценил ситуацию.
Вернулся папаша. Неожиданно – иначе Надя разбудила бы. Сейчас она проводит операцию прикрытия, а он, как порядочный человек, должен потихоньку сматывать, чтобы не срамить дочь перед родителем.
Однако это оказалось не так просто. Одежда была разбросана и в комнате, и в коридоре, и на лестнице. Например, свою бекешу на собачьем меху Дорин обнаружил на самой нижней ступеньке. Там же лежал второй сапог с галошей.
Оттуда было рукой подать до кухни, где дислоцировался предполагаемый противник, поэтому двигался Егор согласно науке бесшумного перемещения, которую изучал на первом курсе ШОНа.
– …Ты послушай эти их культурные новости, Надюша, – доносилось из кухни.
«ОТЧЕТ О ВТОРОМ ДНЕ ДЕКАДЫ ТАДЖИКСКОГО ИСКУССТВА
В помещении Большого театра Союза ССР состоялся общественный просмотр музыкального представления «Лола». Первое действие происходит у колхозной мельницы, где собралась передовая молодежь, чтобы повеселиться, поплясать и послушать шутки мельника-орденоносца Бобо-Набода и его закадычного друга Навруз-Бобо. Среди девушек – певунья Кумри, чья бригада завоевала первенство во время сева. Здесь же и ее возлюбленный пограничник Фирюз. Второе действие разворачивается в колхозной чайхане, где хлопкоробы устраивают праздник тюльпанов. Заканчивается торжество общим хором, прославляющим Великого Друга и Вождя Народов».
– Скоро будут ему молитвы возносить, вот увидишь. И это в Большом театре! Жалко, Петипа не дожил.
Об стол грохнул подстаканник, задребезжало стекло.
– Папа, тише! Ты его разбудишь! – услышал Егор голос Нади и понял, что конспирация ни к чему. Придется знакомиться.
Он надел сапог, бекешу положил на ступеньку и с приличествующим ситуации выражением лица (осторожно-нейтральное, почтительное) вышел на трудные переговоры.
У накрытого белой скатертью стола сидел пожилой мужчина с бородкой, как у Михаила Ивановича Калинина. Был он в пиджаке и галстуке, несмотря на домашние условия и восемь утра. В руках, как и следовало ожидать, желтела развернутая газета, поверх нее ехидно поблескивали очки. Ясно: папаша у нас – осколок прошлого.
– Здрасьте, меня Егор зовут, – сдержанно сказал Дорин, покосился на Надю и обмер – глаза у нее оказались поразительного зеленого цвета, вчера в темноте он не разглядел. Звезды, а не глаза. Он в них как окунулся, так и потонул, даже про родителя забыл.
– Викентий Кириллович. Очень приятно, – напомнил о себе папаша, и по тому как он протянул «о-очень», было ясно – ни черта ему не приятно, а совсем наоборот.
Не понравился осколку статный парень в зеленых юнгштурмовских галифе и малиновой ковбойке, на которой сверкали три значка: осовиахимовский, золотой ГТО и «Ворошиловский стрелок».
– Это и есть твой принц на корабле с алыми парусами? – обратился Викентий Кириллович к дочери. – М-да.
Надежда вся вспыхнула, но взгляда от Егора не отвела. Ну и он тоже смотрел почти исключительно на нее.
– Молодой человек, имени «Егор» в природе не существует. Это искаженное «Георгий», – гнул дальше свою недружественную линию родитель. – Да вы садитесь, чаю попейте. А я пока газету дочитаю. Привычка, знаете ли, после ночного дежурства.
Надя налила чай, пододвинула хлебницу, блюдечко с колбасой. Сама села рядом, прижалась коленкой. Егор деликатно ел, слушал, как Викентий Кириллович читает вслух – не подряд, а так, на выбор.
Выбор у него был чудной. Нет чтоб почитать про новости социалистической индустрии или про конференцию Московской облпарторганизации – он выбирал, всякую мелочовку, и в его исполнении звучала она как-то подозрительно. Завод «Совсоцпитание» осваивает производство растительного масла из крапивы и бурьяна. В сельхозартели имени Павлика Морозова свиноматка принесла 31 поросенка. Управление ЗАГС отмечает растущую популярность имен нового типа: Солидар, Цика (от ЦК), Черныш (в честь пролетарского писателя Чернышевского), Запоком (За победу коммунизма). Вроде ничего особенного, а в чтении Викентия Кирилловича выходило глупостью.
Но надо отдать папаше должное – в целом по отношению к дочкиному хахалю вел себя культурно, на скандал не нарывался. Хотя имел право.
Отложил газету, задал пару вопросов – из какой «Георгий» семьи, да где работает или учится.
Из рабоче-крестьянской, с вызовом ответил Дорин на первый вопрос. Про работу сказал коротко: физкультмассовая. С точки зрения Викентия Кирилловича бокс наверняка должен был считаться обычным мордобоем.
Потом папа с дочкой поговорили про служебные дела. Оказалось, оба работают в больнице имени Медсантруда, он там зав. отделением ольфа… офта… короче, глазным.
– Что ж вы дочь в санитарках держите? – не выдержал Егор. – Учиться не отдаете? В институт или хоть в медучилище. Такая девушка, а на грязной работе, горшки за лежачими выносит.
– Ничего грязного в этой работе нет. Во время мировой войны великие княжны, и те не брезговали, – строго посмотрел на него Викентий Кириллович. – И напрасно вы думаете, что Надежда не учится. Еще как учится, у самых лучших специалистов. В ваших институтах ей делать нечего. Там не профессии учат, а марксизму-ленинизму. Я Надюшу и в школу-то не пустил, дал домашнее образование. Слава богу, справки об освобождении от занятий мог сам выписывать.
Теперь сделалось понятно, почему Надя не такая, как все. Без школы росла, без коллектива, под гнетом родителя, махрового старорежимного контрика. Жалко Егору ее стало – не передать словами.
Заговорили про какого-то Моргулиса или Маргулиса, который обещает стать новым Фаерманом (кто такой Фаерман, Егор не понял, а Моргулис этот, судя по всему, работал вместе с Надей), но Дорину уже пора было бежать. Время к девяти, а в пол двенадцатого полуфинал. Пока доедешь, да надо переодеться, размяться. И так Васильков орать будет, что в общежитии не ночевал, режим нарушил.
Надя вышла проводить, прижалась к груди. Тогда и договорились про филармонию и прочее.
На прощанье она опустила глаза и тихонько так спросила:
– Ты правда придешь? Честное слово?
– Слово, – твердо ответил Егор.
Она дотронулась кончиками пальцев до его щеки, повернулась, убежала в дом.
Вот какая феноменальная девушка встретилась вчера Дорину. Как к ней не придти, как обмануть?
То-то Егор, глядя на бритого, и сглатывал, то-то и молчал.
Глава третья.
По системе Станиславского
Правая бровь командира – густая, золотистая – удивленно приподнялась, и одного этого движения было достаточно, чтобы Дорин вспомнил о примате общественных ценностей над индивидуальными.
– Я чего сомневаюсь: как я без формы-то? – моментально сориентировался Егор. – Непорядок получится. А форма в общаге. Мне только на Стромынку смотаться, и прибуду, куда скажете. Сорок минут туда, десять там.
Сам еще надеялся: если попросить у Василькова «эмку», успеет и Надю предупредить, и переодеться.
Но не вышло.
Золотистая бровь встала на место. На секунду в улыбке обнажились зубы – не хуже егоровых, тоже белые, ровные.
– А-а. Я уж думал, ошибся в тебе. Со мной это редко бывает. Не надо форму. Для операции она тебе не понадобится. Экипируем в лучшем виде.
Протянул узкую, крепкую ладонь, пожал Егору руку, не снимая перчатки. Нет, все-таки не протез.
– Ну, раз согласен, давай знакомиться. Звание мое – старший майор госбезопасности. Должность, как уже сказано, начальник спецгруппы. Имя-отчество мое тебе не понадобится, на день ангела друг к другу ходить мы не будем. А фамилия у меня необыкновенная – Октябрьский. Когда-то давно была другая, обыкновенная, но в двадцатом году, по приказу Реввоенсовета республики, награжден почетной революционной фамилией. Времена тогда, Дорин, были интересные. Награждали не медалями и не путевками в санаторий, а чем придется: кого золотой шашкой, кого маузером, кого красными галифе, а меня вот фамилией. Самая лучшая награда за всю мою службу.
Тут старший майор как бы ненароком сунул руку в карман брюк, и кожаное пальто раскрылось. На шерстяном френче, кроме уже усмотренного Егором «Почетного чекиста», сверкали еще два Ордена Красного Знамени и Красная Звезда. Ого!
Хотя тон у товарища Октябрьского стал легким, полушутливым, но видно было, что он к младшему лейтенанту все еще приглядывается. Это пускай. Теперь, когда с колебаниями было покончено, Дорин смотрел новому начальству в глаза весело, без боязни.
– Жучков, машину! – крикнул старший майор в сторону двери. – А ты, Дорин, давай, надевай свою бекешу. Ехать надо, времени в обрез. – Он коротко вздохнул. – Безобразие, конечно, что я вот так, с бухты-барахты, непроверенного человека на важную операцию беру. С кадрами у нас плохо. Башковитых и спортивных парней в управлении пруд пруди, но с натуральным немецким беда. Расшугали всех, после Пакта о ненападении. Тебя вон в ШОН взяли, чтоб готовился к борьбе с немецким фашизмом, а потом не понадобился. Так?
Дорин кивнул, перекинул через плечо спортивную сумку.
Жизнь у младшего лейтенанта сложилась не так, как мечталось когда-то. Начиналось всё правильно, прямо по щучьему веленью: хотел быть летчиком – стал. В учебной эскадрилье по стрельбе шел первым, по технике пилотирования вторым, по матчасти третьим. Заявление в Испанию подал весь истребительный полк, а отобрали только Егора и Петьку Божко, который по стрельбе был вторым, а по пилотированию и матчасти первым. Только Петька-то в Испанию попал, а вот Егора из Первого отдела прямиком в ШОН отправили. Как показала жизнь – не шпионов ловить, а спортивную честь Органов отстаивать.
Машина ждала у служебного выхода, шоколадный ГАЗ-73, красота. Октябрьский сел за руль, Дорина усадил назад, а Жучков, которого Егор толком и не разглядел, поместился в зеленую «эмку» и поехал сзади. Солидно ездил старший майор, с сопровождением.
Автомобиль он вел ловко, плавно, как профессиональный гонщик. Руки лежали на руле, будто отдыхали, и правая по-прежнему была в перчатке. Егор все время видел в зеркальце заднего вида глаза старшего майора. Вот, оказывается, зачем Октябрьский его назад определил – чтобы удобней было за лицом наблюдать.
– Вернулся я, Дорин, в управление после трехлетнего отсутствия. Стал группу комплектовать – хоть караул кричи. Раньше было полно отличных, боевых ребят из немецких антифашистов. А теперь никого, ни одного человека. Всех вычистили, дураки-перестраховщики.
Трехлетнее отсутствие?
Егор пригляделся к старшему майору по-особенному. Из репрессированных, что ли? То-то он не похож на нынешних начальников. Те всё больше жидковатые, рыхлые, и взгляд осторожный, а этот бронзовый, налитой, веселый. Будто из прежнего времени.
Октябрьский невысказанную мысль словно подслушал.
– Да, – кивнул. – Был репрессирован. Как многие. Но после прихода Наркома восстановлен в звании. Как не очень многие. А чтоб ты на меня впредь таких косых взглядов не бросал, предпочитаю по этому скользкому поводу объясниться – раз и навсегда. Работать нам с тобой хоть и недолго, но локоть к локтю. Моя жизнь будет зависеть от тебя, твоя от меня. А от нас обоих будет зависеть успех дела, что еще важней. Поэтому давай без недомолвок, на полном доверии. Времени притираться друг к другу у нас нету. Я-то про тебя уже много чего знаю, а ты про меня почти ничего. Есть вопросы – задавай, не робей. Хоть о моей персоналии, хоть о политике.
Робеть Егор отродясь не привык. А уж коли начальство предоставляет такую редкую возможность, грех не воспользоваться.
– На любую тему? – на всякий случай спросил он.
– Валяй на любую.
Ну, Дорин и спросил о чем больше всего наболело:
– Товарищ старший майор, я чего в толк не возьму. Вот я в спортклубе служу, ладно. У нас всё тихо, мирно, только дядю Лёшу из тренеров сняли, брат у него оказался вредитель. Это понятно. Но вы мне объясните, что же это в центральном аппарате-то делалось? В тридцать седьмом, в тридцать восьмом? Я, конечно, тогда еще в органах не служил, школа не в счет, но откуда у нас в НКВД взялось столько шпионов и врагов? Или они не враги были, а ошибка? Сами говорите: немецких антифашистов зря убрали, вас вот зря посадили. Объясните мне, как коммунист коммунисту.
Ленинградка осталась позади, ехали уже по улице Горького, недавно перестроенной и невозможно красивой: дома многоэтажные, проезжая часть шириной чуть не с Москву-реку.
Глаза в зеркале стали серьезными.
– Объясню. Сам много об этом думал. Тем более, времени для размышлений имел достаточно… Понимаешь, Дорин, органы государственной безопасности – они, как хирургический скальпель. Должны быть острыми и стерильно чистыми. Чуть какой микроб завелся, или даже опасение, что может завестись – сразу надо обрабатывать огнем и спиртом. И правильно, что нас без конца шерстят. У нас, чекистов, особые права, но и особая ответственность перед народом и партией. Кому много дано, с того будет и много спрошено. Не хватало еще, чтоб мы поверили в свою неуязвимость и безнаказанность.
Он помолчал, дернул углом рта.
– Но конечно, много щепок нарубили. Больше, чем леса. Такая, брат, страна: дураков много. Их только заставь богу молиться – не то что лоб, всё вокруг расшибут. И подлецов тоже много, кто почуял шанс карьеру сделать или личные счеты свести. Вот я тебе расскажу, из личного опыта. Было это в двадцать первом году, на тамбовщине, когда подавляли крестьянский мятеж.
– Антоновщину, да? Когда кулаки против советской власти восстали?
– Антоновщину. Только не в кулаках там было дело. Наши советские дураки с подлецами наломали дров, довели крестьян до последней крайности. Я тогда по деревням ездил, со стариками разговаривал – чтоб не велели мужикам в лес уходить. И говорил всюду примерно одно и то же. Не советская власть ваш враг, а прилепившиеся к ней подлецы. Они, гады, всегда к власти липнут. А как вскарабкаются на ответственную должность, сразу окружают себя дураками, потому что с дураками им ловчее. Но хорошая власть отличается от плохой тем, что при ней на подлеца и дурака всегда можно найти управу. Вы, говорю, не против советской власти бунтуете, она же вам землю дала, помещиков выгнала. Вам советские подлецы с дураками поперек горла встали. Так они и мне враги, еще больше, чем вам. Давайте их вместе в расход выведем. И что ты думаешь? Ездил я один, безо всякого оружия, а добрый десяток сел от гибели спас. Про подлецов с дураками – это даже неграмотному крестьянину понятно. – Октябрьский поправил правой рукой зеркальце. По тому, как двигались пальцы, стало окончательно ясно: не протез. Может, он левую перчатку дома забыл? – Подлецы, брат, иногда высоконько забираются. И тогда могут очень много вреда натворить. Генеральный комиссар госбезопасности Ежов, паскуда, что сделал? Из 450 сотрудников аппарата разведки репрессировал 270, это 60 процентов! И всё лучших норовил. Ну а с немецким направлением, это уже дураки постарались. Хотели продемонстрировать Фюреру «добрую волю» – мол, раз у нас с немцами Пакт, то мы по Германии больше не работаем. И гляди, что получилось. Взялись за ум, да время упущено, кадров нет. Приходится чуть не с нуля начинать. Абвер же за эти годы вон как развернулся. Помню, в 35-ом у них было всего полсотни сотрудников. Ни с нами, ни даже с польской «Двуйкой» тягаться и не мечтали. А теперь у Абвера 18 тысяч агентов, ничего? Я же, руководитель ключевой спецгруппы, будто лейтенантишка, должен сам на операцию ходить, да еще нового человека с собой беру, потому что работать некому.
Рассердился старший майор от собственных слов, даже стукнул кулаком по рулю. А тем временем уже подъезжали к ГэЗэ, Главному зданию на Лубянке, где помещался центральный аппарат Органов внутренних дел и госбезопасности.
Дежурный записал Дорина в книгу, выдал разовый пропуск. Прошли боковым переходом – там, у лифта, тоже стоял часовой. Октябрьский показал ему удостоверение, про Егора сказал «со мной». Поднялись на седьмой этаж – снова пост. Но тут старший майор и показывать ничего не стал, просто кивнул в ответ на приветствие.
Как-то пустовато было в широких коридорах, из-за плотно закрытых дверей не доносилось ни звука.
– А где все? – спросил Егор.
– Рано еще. У нас режим курортный, – подмигнул Октябрьский. – Ночью работаем, утром дрыхнем. Лафа.
Кабинет у него оказался без таблички, только номер – 734. Просторный, с кожаным диваном, с большим, совершенно пустым столом, а из окна шикарный вид на Лубянскую площадь и Китай-город.
– Степаныча ко мне, – сказал старший майор в трубку одного из телефонных аппаратов (на столе их было четыре штуки, причем один, как заметил Егор, без наборного диска).
– Ты садись. Пока тебя снаряжать будут, поболтаем, принюхаемся друг к другу. Еще вопросы есть? Валяй, не стесняйся.
– Такой вот вопрос, товарищ начальник. Скажите, как мог вредитель Ежов на высокую должность попасть?
– Хитрый был очень, гад. Тихий такой, скромный. Солдат партии, верный ленинец, – тут старший майор присовокупил матерное слово. – Мало того что подлец, так еще в нашей профессии ни хрена не смыслил. Политиком себя мнил, – Он брезгливо поморщился. – А в Органах не политики нужны – профессионалы. Вот, скажем, заболел ты, надо тебе на операцию ложиться, опасную. Ты к кому предпочтешь – к ведущему хирургу или к секретарю больничного парткома? То-то.
– А товарищ Нарком? – совсем обнаглел Егор. – Он как? Профессионал или…?
– Профессионал. Даже посильней Ягоды, а тот был мастер своего дела, что бы про него теперь ни говорили. Наш Нарком – одна сплошная целеустремленность. Жесткий? Да. Жестокий? Безусловно. По понятиям 19 века, Толстого там с Достоевским и Надсоном, вообще чудовище и злодей. Только мы с тобой, Дорин, живем в веке двадцатом. Тут другие правила и другая мораль. Нравственно всё, что на пользу дела. Безнравственно всё, что делу во вред. Время нам с тобой досталось железное, дряблости и жира не прощает. Или враг нас, или мы его. А добрыми и жалостливыми станем потом, после победы.
Показалось Егору, что старший майор это не только ему, но будто и самому себе говорит. Рукой рубит воздух, лицо посуровело. И резко так:
– Еще вопросы?
Понял Дорин, что с рискованными темами пора завязывать – хорошего понемножку. Следующий вопрос задал такой:
– А какое вы мне, товарищ начальник, дадите задание?
Октябрьский рассмеялся, покрутил головой.
– Парень ты, я вижу, и вправду неглупый. Нахальный, но меру знаешь. А знать меру -это, может быть, самое главное качество в человеке.
Постучали в дверь. Вошел какой-то дед – по-домашнему, в рубашке с подтяжками, на шее портняжный метр. Хмуро сказал:
– Здравия желаю. Этот, что ли?
– Этот, этот. Обмерь-ка его, Степаныч.
Степаныч кинул на Егора один-единственный взгляд.
– Чего тут мерить? Фигура стандартная. 48-й размер, 3-й рост. Нога у тебя, парень, сорок два? Ну и всё.
– Через сто двадцать минут чтоб было готово, – официальным тоном велел Октябрьский. – Выполняйте.
Старик вышел, а у Дорина внутри всё так и сжалось. Через два часа? Так скоро?
Октябрьский вышел из-за стола, на ходу подцепил стул, поставил перед Егором спинкой вперед. Сел, подбородок с ямочкой пристроил на скрещенные руки.
– Ну слушай, Дорин. Буду вводить тебя в курс дела. По порядку, от общего к частному. Вот тебе первый факт для осмысления. Скоро начнется война. С Германией.
Читать бесплатно другие книги:
