Сокровище антиквара Бушков Александр
— Ну, не совсем при схожих… Чепурнов просто оставил все мне. При условии, что я кое-какую долю отдам его родственникам. Не особенно большую — он с ними был не в лучших отношениях, знаете ли…
— Слышал, слышал, — сказал майор. — Означенные родственники до сих пор в УВД ходят и жалуются, что вы их, как бы это поделикатнее… Ну, одним словом, не все им передали, что покойный завещал.
— Ровно столько, сколько он просил, — сказал Смолин. — Если бы он хотел, чтобы я им отдал гораздо больше, то упомянул бы в завещании, верно? — У него пока не было ощущения, что он оправдывается, но беседа уклонялась куда-то не туда, и это Смолину крайне не нравилось.
— В конце концов, это не мое дело, — сказал майор примирительно. — Они в другие отделы ходят, я просто слышал краем уха… Мол, некий Смолин… — на его лице отразилась искренняя досада, искреннее сожаление. — Точно, Смолин… Вы ж фамилию меняли… А я не подумал, написал на автомате — мол, товарищ Гринберг не был, не привлекался… Вы уж извините душевно, но, еще Смолиным будучи, вы вроде были под судом неоднократно? Да?
Он так простодушно таращился, что Смолин впервые задумался: не высвистеть ли адвоката, не вспомнить ли про «пять-один» Конституции? Точно, подвохи пошли…
— Было дело.
— А точнее можно?
Смолин неохотно сказал:
— Три судимости.
— А отсидками сколько из них закончились?
— Две.
— Бывает, — сказал майор. — Грехи молодости, а?
— Именно, — сухо сказал Смолин. — Все судимости давно погашены с соблюдением всех юридических формальностей, так что…
— Да что ж вы нервничаете! — воскликнул майор с деланным участием. — Просто-напросто ошибочка вышла… Вы ж не говорили, будто не судились и не сидели, это я на автомате написал, а вы промолчали… Что ж не сказали? Теперь исправления вносить придется. Неудобно было солидному человеку вспоминать про грехи молодости, а?
— Что-то вроде, — сказал Смолин. Майор давненько уже ничего не писал, даже ручку отложил. Сидел и разглядывал Смолина с непонятным выражением.
— Ну, это ерунда… — сказал он. — Исправим, минута делов… можно вопросик, не имеющий отношения к протоколу?
— Бога ради, — сказал Смолин.
— Вон там у вас во дворе, с лопатой шебаршится… Это не гражданин ли Михаил Иванович Зуев с погонялом Глыба? Интересный такой гражданин, с целой коллекцией судимостей и сроков…
Играть в молчанку было глупо — проверить они могли в течение полминуты: кликнуть Глыбу, документики попросить…
— Ну да, он самый, — сказал Смолин. — А что, тут какое-то нарушение законов? Он по данному адресу зарегистрирован должным образом, противозаконного ничего не совершал…
— Завязал?
— А что, так не бывает? — спросил Смолин.
— Да бывает, сплошь и рядом… Он теперь, значит, у вас живет и, как я наблюдаю, честно работает?
— А куда ему еще деться? — сказал Смолин. — Коли по всей стране ни кола ни двора.
— И вы его, значит, благородно приютили…
Это было произнесено без малейшей иронии, но она все равно явственно чувствовалась в воздухе.
— Ну и что? — спросил Смолин сухо.
— Да ничего. Вы с ним вроде вместе сидели?
— Было дело.
— Понятненько. А раз приютили, значит, и тогда еще были в хороших отношениях?
— Ну и что? — пожал плечами Смолин.
— Да ничего, ничего… Ладно, не будем отвлекаться, закончим побыстрее, что мне вас-то держать… Да и у меня дел полно, свидетелей — невероятное количество, все, кто покойного знал, сталкивался, пересекался… Заметный в Шантарске был человек, начальство землю роет и настрого предупредило насчет того, чтобы — никакого формального отношения, чтобы всерьез гада искали… Есть еще формализм в нашей работе, есть, не изжит целиком… Василий Яковлевич, а не припомните, где вы были восьмого августа часиков с пятнадцати до восемнадцати?
Он быстро написал две строчки — несомненно, только что заданный вопрос. Не отрывая ручки от бумаги, уставился на Смолина с явным нетерпением.
Смолин понял практически сразу же. Потому что это были дата и примерное время убийства Шевалье.
Он не испугался, не запаниковал, никаких эмоций и буйной пляски мыслей. Голова работала холодно и четко.
Вот, значит, как… Даже так… С-суки…
Разумеется, ответить он мог моментально и обстоятельно… и никак не мог. Потому что ответ (доподлинная правда) звучал бы следующим образом: «Восьмого августа, где-то с полвторого до шести с копейками я был занят сделкой с проживающим в Шантарске гражданином Яшиным Михаилом Денисовичем, широко известным в узких кругах коллекционером. Означенному гражданину я продал четыре единицы холодного оружия, двуствольный бельгийский карманный пистолет с откидным штыком, а также ордена: австро-венгерский рыцарский крест ордена Франца-Иосифа, два Железных креста, Третьего рейха и Германской империи, а также орден Ленина и две Славы, третьей степени и второй».
Но кто бы из антикваров в здравом уме и трезвом рассудке стал бы выкладывать такую правду менту? Здесь что ни фразочка, то статья, а в сумме — три статьи. Советские награды — раз, холодняк — два, огнестрел — четыре. Бельгийский пистолетик был капсюльным, середины девятнадцатого века, но в соответствии с буквой закона он несомненно являл собой огнестрельное оружие, поскольку был в исправнейшем состоянии: насыпь пороха, забей пулю, подбери подходящие капсюли — и пали из обеих стволов… Так что о правде и заикаться не следовало.
— Не помню, — сказал Смолин, изобразив на лице старательное раздумье. — Вроде бы обычными делами, в магазине был, кажется. Кто ж вот так помнит обычные дни… Две недели прошло…
— А подумать? — на сей раз в голосе майора явственно прозвучали некие металлические оттенки.
— Сказал же, совершенно не помню.
— Так и записываем?
— Так и записываем, — твердо сказал Смолин.
— Записываем… — майор принялся писать. — Ну, собственно… У меня и все. Вот разве только исправим насчет суда и следствия… тут зачеркнем, а тут напишем: «по вине составителя протокола были допущены неточности»… и рядом — точности… Три судимости, две отсидки… У меня все, Василий Яковлевич. Прочитайте, распишитесь, только сначала напишите… или забыли уже, что там пишется? — его голос вновь стал бесстрастным.
— Помню, представьте себе, — сказал Смолин, старательно читая протокол. — С моих слов записано верно, мною прочитано…
Он расписался внизу каждого листа, а на последнем, как и следовало, изобразил на треть страницы размашистый «знак Зорро».
— Ну вот и все, собственно, — сказал майор, захлопывая папочку, поднимаясь. — Извините за беспокойство, служба такая…
Он обаятельно улыбнулся Смолину и направился к двери. Тот что в форме, подзадержался, взял Смолина за локоть и душевным таким тоном поинтересовался:
— Василий Яковлевич, вы в ближайшее время из Шантарска никуда временно выезжать не собираетесь?
— Да вроде бы нет, — сказал Смолин. — Нет такой надобности.
Собеседник еще задушевнее, с открытой и дружелюбной улыбкой продолжал:
— Даже если возникнет такая необходимость, вы уж, пожалуйста, пока воздержитесь… Идет? На некоторое время.
И воззрился явно вопросительно. Ждал, не начнет ли Смолин возмущаться, качать права, вообще задавать вопросы и проявлять эмоции.
А вот те хрен… Смолин ограничился тем, что с непроницаемым лицом ответил:
— Хорошо. Воздержусь. Скажете, когда можно будет?
— Обязательно, — кивнул тот, сразу видно, разочарованный.
Он даже задержался у стола, но Смолин с тем же непроницаемым лицом произнес:
— Пойдемте?
И первым шагнул к двери, недвусмысленно указывая дорогу.
Захлопнув калитку за незваными гостями и задвинув массивную щеколду, Смолин постоял без движения, потом тихонечко грязно выругался, повернулся и неторопливо побрел во двор. Плюхнулся на скамеечку, достал сигареты — пальцы, конечно, не тряслись, но настроение было препоганейшее…
Глыба, с размаху всадив лопату в захрустевший щебень, тут же подошел и с самым живейшим интересом спросил:
— Чего приперлись, волки?
— Ты с ними никогда раньше не сталкивался?
— Ни с тем, ни с другим, — сказал Глыба решительно. — Я бы помнил, с моим-то опытом… Совершенно левые мусора, в жизни не пересекался.
— Игра приобретает интерес… — сквозь зубы процедил Смолин.
— Что им нужно?
— Глыба, помолчи минут пяток… — сказал Смолин, устало жмурясь. — Мне тут в темпе подумать нужно, как жить дальше…
— Понял… — сговорчиво кивнул битый жизнью Глыба и, чуть подумав, направился к куче щебня.
Это неспроста. Спроста так не бывает — чтобы задали кучу безобидных, рутинных, вполне естественных в такой ситуации вопросов, а потом бабахнули один-единственный тяжелый: друг ситный, а где ты, собственно, был во время убийства. Ах алиби не имеется? Вот кстати, мы все о тебе знаем… и о твоем дружке тоже, с которым ты одни нары полировал…
Нет, неспроста. Вот только что это: рвение отдельно взятого беззастенчивого мента, усмотревшего возможность сшить какое-никакое, а все же убедительное дело? Подстава со стороны известных заклятых друзей?
А ведь если быть оптимистом, то есть заранее предусматривать самое плохое, то может, словно чертик из коробочки, вынырнуть какой-нибудь вполне благонадежный свидетель, участник Куликовской битвы, активист общества защиты животных, вообще человек положительный, который видел Смолина как раз неподалеку от того самого места в то самое время. Если совсем уж унылые гипотезы рассматривать, то на месте могла сыскаться какая-нибудь безделушка с отпечатками пальцев Смолина. Это не паранойя и не мания преследования, а вполне реальные подставы, тысячу раз использованные в других случаях с другими людьми.
«Мать твою, — яростно подумал он. — Я ведь не шел с ними на конфронтацию открыто, они имеют все основания полагать, будто я покорно следую за событиями… или, зная мой живой характер и жизненное упрямство, решили не рисковать, бить наверняка?
Самое скверное в такой ситуации — ты не понимаешь ничего и не в состоянии докопаться до правды. Заказали этим двум ореликам Смолина? Или они попросту придурки и этот вопрос всем задают в надежде на то, что найдется кто-то слабонервный и поведет себя так, что не зачислить его в предполагаемые убийцы просто нельзя? Или мастера шить дела? Ведь ничего не понятно!
Попробуем взглянуть на все это со стороны глазами… ну, даже непредвзятого, просто опытного, желчного, насмотревшегося всякого дерьма прокурора. Есть человечек с тремя судимостями и двумя сроками, а также толстенным делом оперативного учета. Обитающий под одной крышей со своим бывшим соседом по нарам, обладателем вовсе уж впечатляющего послужного списка. При весьма странных обстоятельствах человечку этому люди завещают нехилое имущество… ну, предположим, в убийстве Кащея Смолина не сможет обвинить ни один следак, а вот с Шевалье все обстоит грустнее. Скажем, узнал гражданин Смолин, что Шевалье решил передумать насчет завещания, ну и… того… Алиби нет. Да, хреновастенько…
Ну, в общем, это еще не смерть. Денисыч мужик правильный и, если обрисовать ему картину, может ради старинного знакомого пойти на мелкие неприятности. Холодняк исключаем, пистолетик тоже… остается орден Ленина… уж лучше пусть по нему дело шьют, чем по убийству. Если поговорить с Денисычем по душам… он сам бывал в переделках и переплетах, должен понять… любое алиби, конечно, в два счета подтвердит Глыба — но вот Глыбу с его увлекательной биографией в свидетели лучше не являть…»
Смолин отшвырнул окурок, встал, подошел к Глыбе, все еще ворочавшему лопатой в куче щебня (но уже лениво, исключительно ради убийства времени), сказал негромко:
— Тут такое дело… Может, тебе слинять? Я, знаешь ли, могу и в омут булькнуть, нет смысла вдвоем пузыри пускать…
Глыба слушал внимательно и вопросов не задавал. Потом, прищурясь, сказал с ухмылочкой:
— Благородный ты человек, Червонец… однако ж слишком долго с последней ходки проторчал на воле и уркаганскую соображаловку утратил… Если я сейчас слиняю, они как раз за меня и возьмутся… да и за тебя тоже. Так что мерси за душевное благородство, но придется мне и дальше с тобой барахтаться. Не из слюнявых чуйств, а из простого житейского расчета…
— Что думаешь?
— Самое поганое тут — что ни думай, проверить нельзя… Тут не думать надо, Червонец, а бить побыстрее. Чтобы этим стало не до тебя.
«Вот это правильно, — подумал Смолин. — Нужно все бросить и сконцентрироваться на задуманном ответном ударе. Так лупить, чтобы враз забыли о любых пакостях, исключительно собственной шкурой озаботились. Если…»
Заслышав трель, он раздраженно выдернул из кармана телефон. Узрев, что на связи Кот Ученый, все же нажал клавишу.
— Васька! — заорал Кот прямо-таки ликующе. — Я тебя в ближайшее же время купаться приглашаю!
— Нашел время… — пробурчал Смолин на автопилоте.
— Дурило! — жизнерадостно орал Кот Ученый. — Купаться зову, ты понял? Купаться!
Вот тут Смолин и вправду сообразил наконец. Вот только ситуация жизненная оказалась такая, что радости не отыскалось ни капельки. Буквально ни капелюшечки…
— Точно? — спросил он вяло.
— Точно тебе говорю! Своими глазами! — вопил Кот Ученый. — Ну так как? Идешь купаться?
— Конечно.
— Ты что такой кислый? Мы идем купаться! А гном идет, а гном идет, а гном идет купаться! — Походило, что славный подельник уже успел чуточку отметить радостное событие. — Прямо сегодня можно, долго ли собраться!
— Пожалуй, — сказал Смолин все так же отстранение и вяло.
— Нет, что такое?
— Зуб схватило, спасу нет, — сказал Смолин первое, что в голову пришло. — Но купаться пойду тем не менее.
Глава вторая
НАХОДКИ И ПОТЕРИ
— А не мог он все же достать саквояж? — Смолин не задавал вопрос, скорее уж рассуждал вслух.
— Давай рассмотрим его послелагерное бытие, — сказал Кот Ученый уверенно. — Освободился в конце пятьдесят четвертого, и через две недели, едва выправив документы и, надо полагать, хватив на радостях, объявился в Шантарске. Где не был с девятнадцатого года. Ну, почему в Шантарск — это понятно. Золото манит нас, золото вновь и вновь манит нас… В Шантарске его встретили…
— Ну, эту часть я помню, — кивнул Смолин. — Изучал матерьял… Героический комиссар гражданской, один из участников освобождения города, комбриг, к тому же безвинно пострадавший в годы культа личности… Квартира в обкомовском доме, прочие блага, в том числе и «москвичок», на всех торжественных сходняках речи толкал, по мероприятиям таскали… Не тужил, в общем.
— А бытом ты интересовался?
— Не успел.
— Ну, изволь. — Кот Ученый порылся в стоявшей у его ног сумке, извлек потрепанную книжечку в мягком переплете и раскрыл на отмеченном закладкой месте. — «Частенько грибники и туристы, проходившие по необжитым в те годы районам правобережья, видели старый «Москвич» товарища Вальде, ехавший над берегом Шантары. Видели не раз и самого комбрига, стоявшим на берегу и смотревшим, казалось, не на могучие воды Шантары, а куда-то в прошлое. Несомненно, он переносился мыслями в далекий девятнадцатый год, когда на этих берегах погибли его боевые…» В общем, товарищ Вальде до самой своей смерти в шестьдесят третьем болтался по-над берегом. Вы, правда, думаете, что он туда ездил погибших друзей поминать? Пару раз в неделю? Или вы не такие идеалисты?
— Сука, — сказал Шварц. — Он ведь прикидывал, как бы достать…
— Пожалуй, — кивнул Смолин.
Кот Ученый продолжал менторским тоном:
— А поскольку эта романтическая привычка у него осталась до самой смерти, логично будет предположить, что до броневика он так и не добрался. Иначе перестал бы туда шляться. Глубина там приличная, метров пятнадцать. Это в девятнадцатом, когда ему было двадцать девять, и рыбацкие навыки не сгладились, и здоровьишко было бычье. А к середине пятидесятых жизнь его изрядно пожевала, да и годочков хватало. Не рискнул, надо полагать, нырять без приспособлений. Ну а акваланг… Их в те годы советским людям в личном пользовании, в общем, иметь не запрещалось — но, с другой стороны, как-то они в магазинах не лежали. В столицах — очень может быть. Но уж никак не в Сибири. Не было тогда у советского сибирского человека такой социальной потребности — с аквалангом в воде бултыхаться. Излишней буржуазной роскошью попахивало…
— Неужели сообщников найти не попытался? — раздумчиво поинтересовался Фельдмаршал.
— Наверняка не пытался, — сказал Кот Ученый крайне уверенно. — Не забывай, какие времена стояли. Идейные советские люди тут же с визгом сдали бы добытый клад на построение светлого будущего — а безыдейные, едва вызнав, в чем фишка, замочили бы товарища Вальде в целях сокращения пайщиков-концессионеров. Не мог он этого не понимать — жизнь прожил бурную и интересную, включая семнадцать лет лагерей…
— Но ты точно не ошибся? — спросил Смолин.
— А что, у нас дно Шантары прямо-таки усыпано «Остинами»? — хмыкнул Кот Ученый. — За все время существования Шантарска «Остин» тут имелся один-единственный. Я над ним прошел метрах в пяти. На дне, на боку лежит именно «Остин», и дверца распахнута… Вот оно, дерево, и вот он, мужик в пиджаке… — он показал на берег. — Я имею в виду вот он, ориентир — прямо напротив во-он той светло-желтой девятиэтажки на левом берегу. Давай на мелководье, здесь у нас веревки не хватит…
Сидевший на руле Шварц кивнул и медленно повел моторку к берегу. Глядя через борт в темную, практически непрозрачную воду Шантары, Кот Ученый командовал:
— Еще немного… Ага! Глуши мотор, кидай якорь.
Заглушив мотор, Шварц без малейшей натуги поднял над бортом тяжеленный бронзовый якорь — самый настоящий, из смолинского магазина взятый, с какого-то маломерного суденышка сороковых годов. Все инстинктивно отшатнулись, хотя поголовно сидели в одних трусах: якорь звучно плюхнулся в воду, взметнув нехилый фонтан брызг, клубок белой нейлоновой веревки принялся ожесточенно разматываться, подпрыгивая. Вскоре он унялся и замер, кольца веревки всплыли на поверхности воды, и Шварц порядка ради их втянул в лодку, смотал.
Лодка стояла на якоре метрах в десяти от берега, течение тут почти не чувствовалось — его глушил широкий мыс, далеко вдававшийся в Шантару в полукилометре отсюда. День выдался прекрасный, на небе ни облачка, и берег был безлюдным — в этих местах отроду не устраивали пикников, хватало других, гораздо более живописных. Голый каменистый берег, поросший жесткой травой и продуваемый всеми ветрами, голая равнина, примерно в полукилометре упиравшаяся в крутые, поросшие пихтой сопки. Если ехать из Шантарска — примерно в двух с половиной километрах дальше того исторического обрыва, где до сих пор возвышается каменюка — памятник Кутеванову.
— Интересно, он знал, что здесь глубоко, или чисто по наитию…
— Кто ж его теперь знает, — поморщился Кот Ученый. — Но если в запасе было какое-то время, мог изучить и лоцию Шантары. Судя по всему, что мы о нем знаем, обстоятельный был товарищ, с кондачка не решал, должен был планировать и продумывать… Ну что, начали?
Он поднял баллоны и привычно, ловко закинул их себе за спину, принялся застегивать ремни. Покосился прямо-таки с отеческой заботой:
— Вася, может посидишь тут?
— А вот те хрен, — сказал Смолин, ощущая тот самый азарт. — Я своими глазами должен увидеть и своими руками потрогать… Как-никак аж восемь раз с этой хреновиной погружался. Под твоим же чутким присмотром.
— Ладно, — махнул рукой Кот Ученый. Сказал серьезно, без тени улыбки. — Максимум осторожности, Вася. Как в эстонском анекдоте — тихонечко плывешь, плавненько шевелишься… Мы подстраховываем…
— Да справлюсь, — проворчал Смолин, далеко не с такой сноровкой, как двое его спутников, возившийся с ремнями.
Фельдмаршал, демонстративно полуотвернувшийся от воды, оставался в лодке. Вовсе не в целях охраны и подстраховки. У каждого бывают свои бзики — касаемо Фельдмаршала, он, человек сугубо сухопутный, воды не то чтобы боялся, а просто не любил в больших количествах, типа озер, рек и морей. А потом в жизни не купался, не говоря уж о том, чтобы напяливать акваланг и лезть под воду — даже в случае, когда речь шла о…
Первым в воду ушел Кот Ученый — красиво, без всплеска — Ихтиандр сибирский, мать его! — сразу исчез из виду. Проверив маску, крепко стиснув челюстями загубник, Смолин отправился вторым, далеко не так гламурно: попросту перевалился через борт моторки, удерживаясь за него одной рукой, через секунду разжал пальцы и пошел вниз. Тут же, не далее чем в полутора метрах от него обнаружился Шварц, ничуть не уступавший в технике Коту Ученому.
Смолин чуть побултыхался, осваиваясь — под присмотром русала Шварца, кружившего рядом, словно нянька вокруг младенца. Под водой было не так уж и темно, но все же вокруг сомкнулся не особенно приятный для Смолина зеленоватый полумрак, исполненный зыбкости. Правда, очень нравилась та легкость, которую тело обрело под водой. Он парил на одной и той же глубине, не поднимаясь и не погружаясь.
Правее и внизу вспыхнуло яркое, желто-размытое пятно — ага, это Кот Ученый включил фонарь. Обернувшись в сторону Шварца, Смолин показал тому убедительным жестом, что вполне готов покорять глубины, — и стал плавненько, как в эстонском анекдоте, погружаться, старательно вдыхая воздух по всем правилам, держа курс на пятно света.
Шварц включил свой фонарь. Внизу, среди зыбкой полутьмы, в колыхании непонятных теней показалось нечто — с геометрически четкими очертаниями.
Ниже, еще ниже… В первые секунды находка показалась Смолину чем-то невероятно диковинным, чуть ли не инопланетным кораблем. Ничего удивительного: бронеавтомобиль типа «Остин» и без того выглядел для современного человека крайне экзотическим зрелищем, а уж когда он лежал на левом боку на дне Шантары, в свете двух дергавшихся фонарей…
Коробчатый, сплошные углы. Колеса с толстенными спицами и литой резиной покрышек. Полуцилиндры пулеметных башенок. Кот Ученый как-то прозаически сидел на капоте, свесив ноги в ластах, поставив фонарь так, чтобы он светил на дверь и башенку.
Смолин со Шварцем опустились на дно, встали, расставив ноги, колыхаясь под легоньким, но все же ощущавшимся течением. Так, что тут у нас…
Дверца не просто распахнута, а еще и надежно примотана к крылу… веревкой? Нет, не сохранилась бы за столько лет… Передвигаясь крохотными прыжочками, под неустанным присмотром Шварца, Смолин приблизился, протянул руку. Точно, толстая проволока.
Кот Ученый поманил его, взял фонарь и посветил в распахнутую дверцу. Смолин оттолкнулся пятками от дна, всплыл к нему, присмотрелся. Руль на длинном стержне (или как он там называется), сиденье, больше смахивающее чем-то на велосипедное… Ага, вот оно что! Левая дверца тоже распахнута настежь, ее, собственно, и не видно, завалившийся на левый борт броневик примял ее ко дну — и в прямоугольном проеме виднеется каменистое дно. Старательный был человек товарищ Вальде — он, несомненно, и вторую дверь проволокой примотал, прежде чем направить броневик в реку: в самом деле, поди угадай, в какой позиции он окажется на дне, а так — обе двери открыты нараспашку, заходи, кто хочешь… Старательная была скотина…
Кот Ученый тронул его за плечо и показал вниз, в проем.
Не самое приятное зрелище открылось Смолину… Слева, в углу, лежало то, что осталось от двух человек, уже мертвыми попавших на дно вместе с броневиком: кожаные куртки и сапоги здорово пострадали от времени и воды, но все же их еще можно опознать как одежду и обувь… а вон там виднеется предмет, как две капли воды похожий на деревянную маузеровскую кобуру… никем не потревоженные за эти годы скелеты лежат в нелепой позе… а где же… ага!!!
В самой корме броневика (или как там ее называть), не далее полуметра от скелетов, лежал мешок, старательно примотанный за горловину той же проволокой к какой-то приклепанной на стене скобе. Судя по размерам, это могло оказаться только искомое…
Ай да Вальде, ай да сукин сын… Ну конечно же, он продумал всё. Останься саквояж свободно лежать, его вполне могло выбросить в одну из распахнутых дверей, пока броневик кувыркался и переворачивался под водой — и ищи его потом по всему дну. Товарищ Вальде поступил со своей обычной предусмотрительностью: упаковал саквояж в мешок, а мешок надежно прикрепил к стенке проволокой. Прямо-таки банковская ячейка… вот только вклад оказался не именной, а на предъявителя… ну кто ж ему тут виноват, чухонской роже…
Смолин невольно передернулся от брезгливости: он представил себе картину девяностолетней давности: прекрасная погода, солнышко и тишина (точно известно из мемуаров, что погода в тот день была прекрасная), на берегу стоит броневик, в котором лежат два трупа, а здоровенный белобрысый чухонец трудится с крестьянской основательностью, крепя внутри мешок, приматывая проволокой обе двери: ручаться можно, без всяких эмоций касаемо недавних боевых товарищей, с которыми пришлось обойтись не вполне прилично… быть может, даже наверняка, в душе у него клокочет яростная радость: я богат, богат, богат! Сука, сволочь, морда чухонская…
Решительно стянув ласты, Смолин примотал их на боку броневика так, чтобы не соскользнули вниз. Взял фонарь и опустил одну ногу в проем. Ухватив его за плечо, Кот Ученый выразительной жестикуляцией потребовал соблюдать максимальную осторожность. Смолин ответил одним-единственным утвердительным жестом. Примерился. Ширины двери, в общем, вполне хватало.
Убедившись, что баллоны не зацепились, он повис на локтях, опустив ноги вниз, осторожненько отставил фонарь, еще раз примерился и медленно опустился в проем, почувствовал босыми подошвами твердое дно.
Буквально через пару секунд сверху ударил сноп света, и рядом с ним приземлился Кот Ученый. Шварц остался наверху, старательно светил: еще раньше было решено, что не с его габаритами лезть внутрь.
В первую очередь Смолин не к мешку нагнулся — он присел на корточки (зацепив все же легонько баллонами о нечто выступающее), направил вниз луч фонаря. В затылке черепа явственно виднелось идеально круглое отверстие — входное отверстие пули. Ну конечно, в затылок бил, гад — столь же предусмотрительно и обстоятельно, как все, что он делал… Второй череп оказался скрыт под кучей — но и с ним, несомненно, обстоит в точности так же, оба ничего не успели понять, мир померк, вот и все…
Трудно сказать, что Смолин сейчас испытывал: странные и непонятные были мысли, прыгали, совершенно хаотически. «Вы уж извините, мужики, — мысленно произнес он, чувствуя непонятную усталость. — Вам, в принципе, все равно, а у нас, что поделать, ремесло такое…»
В нем ожил антикварий — и он, осторожно протянув руки, поднял со дна тяжеленную деревянную кобуру с маузером внутри — изрядно разбухшую от многолетнего пребывания под водой, но отлично можно было разобрать глубоко выжженную надпись: «ДАЕШЬ МИРОВУЮ РЕВОЛЮЦИЮ!». И выше — пятиконечная звезда в ореоле лучей…
Эту вещь он просто не мог здесь оставить — маузер Кутеванова, доподлинный. Не Дзержинский, конечно, не Буденный и не Ворошилов — но для Шантарска личность крайне историческая… «Хрен я его кому продам, — подумал Смолин с каким-то непонятным ожесточением. — На жизнь мне и так хватает. Приведу в божеский вид и себе оставлю — быть может, как напоминание о сложности жизни и тех чудесинах, что судьба с людьми выписывает…»
Осторожно переступив через кости, зорко следя, чтобы не зацепиться баллонами за всевозможные железные хреновины, торчавшие там и сям, он сделал два шага, коснулся мешка. Дерюга моментально расползлась под его пальцами, словно мокрая туалетная бумага, Смолин разодрал ее окончательно — и перед ним оказался старинный саквояж, сразу видно, туго набитый, с позеленевшими медными оковками.
Присел на корточки, коснулся кожаного бока — ощущение оказалось не из приятных, нечто невероятно склизкое, холодное, липкое… К горлу даже комок подступил, но Смолин справился с отвращением, прикоснулся уже обеими пятернями. И убедился, что ослизлая кожа готова лопнуть к чертовой матери.
Повернувшись к Коту Ученому, красноречивым жестом обрисовал ему ситуацию. Тот кивнул, вернулся к проему и подал Шварцу условленный сигнал — предвидя именно такую коллизию, они прихватили и соответствующую тару.
Шварц просто-напросто запулил большой пластиковый мешок вниз, свернутый в комок — он спланировал, разворачиваясь, Смолин подхватил, развернул. Сильно дернул, оторвав истлевшую горловину с куском проволоки, так и оставшуюся болтаться на стенке. Аккуратненько накрыл саквояж мешком, поддернул снизу. Попробовал приподнять — тяжеленько, вот именно, тридцать фунтов, или двенадцать с лишним килограммов…
Как частенько уже случалось в подобных ситуациях, он не чувствовал ни особой радости, ни воодушевления, скорее уж тоскливую тихую усталость. Еще и оттого, что тут были эти двое. Оказавшиеся не в том месте, не в то время и не с тем приятелем за спиной…
«Бог ты мой, — подумал Смолин не без некоторого садизма, — как же его должно было корежить все эти годы, суку чухонскую! Годами болтаться по-над берегом, пялиться на темную непрозрачную воду, прекрасно зная, что там, на дне — и не иметь никакой возможности до клада добраться. Хочется думать, что корежило его долго и качественно, паскуду такую…
Нет уж, товарищ Комбриг, — подумал Смолин с холодной яростью. — Всерьез достать тебя уже невозможно по чисто техническим причинам — но все же я тебя достану, насколько удастся, устрою тебе посмертный стриптиз, то бишь явление подлинной твоей физиономии. Так и будет, слово даю…»
Шварц опустил сверху веревку, а когда ею завязали горловину мешка, без натуги вытянул клад наружу. Смолинские ласты лежали на том же месте, где он их оставил.
Подъем ни малейших трудностей не представлял — даже для Смолина с его невеликим опытом подводных странствий. Мешок оставили на дне, Шварц поднимался, разматывая моток веревки. А оказавшись в лодке, груз вытянули без особого труда. Перевалили через борт, плюхнули на дно моторки. Все обстояло буднично и просто. Кладоискательство все же порой — довольно скучное занятие…
Они сидели в лодке, по-прежнему стоявшей на якоре, и молчали. Меж их расставленных ног лежал пластиковый мешок и все еще истекавшая водой пистолетная кобура с лозунгом, который товарищ Кутеванов выжег собственноручно и свято в него верил. Некоторое напряжение явственно чувствовалось в воздухе.
— Ну ладно, — сказал Смолин, чтобы оборвать наконец неловкое молчание. — Ножик дайте…
Шварц подал свой, швейцарский армейский, толщиной чуть ли не с ладонь: любил он такие цацки, спасу нет… Тщательно закатав края синтетического мешка, Смолин, бормоча «Понапихали черт-те чего…», какое-то время разбирался с парой дюжин причиндалов, пытаясь понять, где же тут, собственно, лезвие. Догадался наконец, открыл и, не особенно примериваясь, полоснул по пухлой боковине саквояжа.
Кожа рассеклась как бумага, Смолин повел разрез донизу, на всю боковину. В образовавшемся отверстии виднелись темные небольшие мешочки. Он наугад вытащил один (плюнув на неприятное ощущение), ткнул лезвием. Мешочек — видимо, замшевый — разошелся так же легко, и лезвие с хрустом уткнулось в монеты, тускловато-желтые, тяжелой звенящей струйкой пролившиеся на красную синтетику.
— Точно, — сказал Смолин. — Гладышевская заначка. Разбогатели малость, а?
Путем самых несложных арифметических подсчетов нетрудно было вычислить, что на долю каждого из сидящих сейчас в лодке приходится килограмма три золотишка, в монетах, ювелирке и песочке. Учитывая нынешние рыночные цены, не самое скверное приобретение, особенно если вспомнить, что накладные расходы были минимальными, несоизмеримыми с ценой клада. И все равно, на лицах верных сподвижников Смолин что-то не узрел здоровой алчной радости. Нет, конечно, и никакого уныния не было — с какой стати?! — однако некая грустинка во взорах все же присутствовала.
— Нужно бояться желаний, потому что они сбываются? — усмехнулся Смолин.
— Вот именно, — меланхолично ответил Кот Ученый.
Смолин их понимал — потому что чувствовал то же самое. Не в деньгах счастье, и не в старорежимном золотишке — они слишком давно занимались своим веселым ремеслом, и денег через руки протекло немерено, и редкостей. Просто… Просто-напросто очень долго под боком существовала тайна, головоломная загадка — а теперь ее больше не было. Золото имелось в немалом количестве, а загадки больше не было… Грустновато чуточку. Тем более что Смолин (в отличие от остальных, ведать о том не ведавших) испытал нешуточное душевное опустошение, привезя в Шантарск коробку с яйцами Фаберже (покоившимися сейчас в супернадежном тайнике)… «Все-таки мы безнадежно испорчены советским воспитанием, — подумал он. — Нам уже поздно превращаться в законченных акул капитализма. Нормальный западный человек (или отечественный сопляк) сейчас слюной бы исходил, прикидывая рыночные цены, а нам вот, изволите видеть, грустно от того, что загадки, тайны, легенды больше нету. А впрочем, дело не в озорстве — Шварцу тоже грустновато, хоть он как раз из нового поколения… стоп-стоп, неудачный пример, Шварц, хочет он того или нет, тоже получил добротное советское воспитание от бабушек-дедушек и папы-мамы, такова уж была окружающая среда…»
— Ну, что приуныли? — наигранно бодрым тоном воскликнул Смолин. — Господа миллионеры? Орлами глядеть надо, соколами…
— Действительно, — сказал, улыбаясь уже по-настоящему блаженно, Фельдмаршал. — Тачку поменяю наконец, Натахе норковую куплю, и все такое…
— Слетаю в Питер и возьму ту коллекцию… — в тон ему подхватил Кот Ученый.
— Романтический вы народ, — хмыкнул Шварц. — Я вот парнишка прозаический. Закажу, чтобы мне отлили килограммовый золотой шарик, и в кармане буду таскать.
— А зачем?
— А просто так, — сказал Шварц, ухмыляясь. — Чтоб был. Золотой и килограммовый.
— Так это и есть романтика?
— Не, ни хрена, — серьезно сказал Шварц. — Это не романтика, это чистые понты… А вообще, ребята… Жить — хорошо, а хорошо жить — еще лучше. И клад достали, и менты притихли, и тучек на горизонте нету…
Вот теперь они, все трое, сидели по-настоящему умиротворенные, радостные и веселые. В отличие от Смолина. Который им до сих пор ни словечком не обмолвился о том, что стоит за милицейской возней и прочими неприятностями. Они видели кусочки-обрывочки, а всей интриги и не усматривали пока.
Вот и слава богу. Смолин вовсе не собирался затягивать свою верную команду в задуманные разборки, то бишь ответную атаку. Он прекрасно мог справиться и без них, один на льдине. Это для него Шевалье был другом, а они о старом мастере слышали лишь мельком. Это его пытались прогнуть, а их никто и не трогал. К чему тогда их впутывать? Пусть себе живут спокойно, без лишних хлопот и сложностей, незачем их грузить своими проблемами. Вот именно, своими. Пока он в состоянии справиться с очередной напастью без них — это чисто его проблема. Они бы, конечно, с превеликой охотой кинулись сподвижничать и помогать, но, согласно смолинской жизненной философии, помощи надо просить, когда вовсе уж невмоготу, и точно знаешь, что в одиночку ты не выплывешь. А выплыть у него были все шансы. Пусть себе пребывают в неведении — для их же пользы. В магазине они на зарплате не состоят, никто их не допрашивает, не берет в расчет — вот и прекрасно, целее будут…
…А поскольку жизнь наша путаная состоит не только из приятных приобретений, но и прескверных утрат, через три с лишним часа Смолин, сгорбившись, печальный, как Иов, сидел на краешке стула в обшарпанной комнатушке ГОМ-3, ближайшего к месту происшествия милицейского учреждения, и, вперившись в пол скорбным взглядом, уныло говорил:
— Кто ж мог подумать… На десять минут в магазин зашел…
Милицейский капитан его не поторапливал (работы у него сегодня явно немного), но и настоящего, живого сочувствия в его взоре не усматривалось. Глупо дожидаться живого сочувствия от милиционеров и врачей, навидавшихся всего на свете — так, чисто дежурное, мимолетное соболезнование…
— Хорошо еще, из документов только паспорт там был, — сказал Смолин, по-прежнему не поднимая глаз. — Бумажник и автодокументы в кармане ношу, а сегодня паспорт взять понадобилось…
— Ну, паспорт и подкинуть могут, — сказал капитан с тем самым дежурным сочувствием. — Ну, не подкинуть, а… Вполне может случиться, что позвонит вам какая-нибудь бабуся и скажет, что нашла ваш паспорт у мусорного бачка, так что вернет за смешные копейки… Могла и в самом деле найти, а могла и получить от кого-то…
— За ногу бы такую бабусю подвесить где-нибудь на суку… — зло сказал Смолин.
Капитан пожал плечами:
— Оно бы неплохо, но уличить практически нереально… Нашла, — и нашла, так уж ей свезло… Ну, давайте писать бумаги, как полагается… Значит, в ваше отсутствие неизвестный — или неизвестные — вскрыл дверцу машины и похитил барсетку, где находился паспорт… И деньги, наверняка?
— Да нет, я ж говорю, бумажник ношу в кармане, и все деньги, соответственно, там и остались, — протянул Смолин. — Паспорт — ерунда, его, в принципе, восстановить нетрудно… Беда как раз в том, что там еще портсигар был…
Он поднял голову. Капитан смотрел недоумевающе, даже вроде бы собирался плечами пожать, но в последний момент передумал:
— Подумаешь, портсигар…
— Кому как, — сказал Смолин, глядя на представителя власти со скорбью вселенской. — Цена этому портсигарчику примерно тысяч двести пятьдесят, рублями, конечно…
— Шутите?
— Какие шутки? — горестно сказал Смолин. — Портсигар старинный, дореволюционный, антикварный… я ведь антиквар, знаете ли. Вот и вез покупателю показать…
— Что, серьезно?
— Серьезнее некуда, — уныло кивнул Смолин.
Вот теперь капитан смотрел на него без всякого равнодушия, наоборот, обуреваем был нешуточными эмоциями… Отрицательными, главным образом, тут и гадать нечего. Кража барсетки из машины сама по себе сплошь и рядом — верный висяк, глухарь, нераскрытка. Ну, а если к этому добавляется еще, что в числе похищенного был антикварный предметик ценой в четверть миллиона рублев… Во взгляде капитана явственно читалось: «И надо ж было тебе, раззяве, именно на моей земле такие цацки без присмотра оставлять…»
— Я понимаю: лопухнулся… — убитым голосом сказал Смолин. — Но что ж делать теперь… Я вам его опишу подробнейшим образом, может, вы по своим каналам что-то и нароете… Они ж, гады, наверняка цену вещи не знают, толкнут за пару штук какому-нибудь барыге…
Капитан, судя по его лицу, пережил первый шок и смирился с неизбежным, с тем, что этот самый терпила на нем отныне висит…
— Посмотрим, — сказал он казенным тоном. — Поработаем… А что в нем такого, в этом портсигаре? Что он стоит дикие деньги?
— Понимаете, до революции была такая мода… — сказал Смолин. — Присобачивать на портсигары кучу накладок, золотых и серебряных — фигурки всевозможные, гербы, эмблемы, вообще, что угодно. Чем больше таких накладок, тем дороже портсигар — в особенности если они нетронутые. У меня был как раз ненарушенный. Размер примерно вот такой… — он очертил пальцем на столе прямоугольник.
— То есть примерно восемь сантиметров на шесть? — уже совершенно профессиональным тоном спросил капитан, взявшись за авторучку.
— Примерно, — кивнул Смолин. — Причем символика там была исключительно военная — а в таких случаях вещь гораздо дороже гражданской. Судя по всему, он принадлежал офицеру, закончившему… впрочем, вам это наверняка неинтересно, вам детали нужны?
— Вот именно.
— Можно листок? — Смолин вынул свою авторучку. — Это у нас портсигар… Здесь, в левом верхнем углу — выполненная из серебра и золота эмблема Виленской школы прапорщиков. Вид у нее следующий…
Глава третья
ГРОБОКОПАТЕЛИ И ПОХОТЛИВЦЫ
Смолин осторожно положил невесомый диск на столь же почти невесомую пластиковую держалку, легонько нажал пальцем, и держалка уехала в недра плоского серебристого видака. Прежде чем нажать кнопку, он повернулся к Багрову и сказал:
— Должен вас сразу предупредить: фильм получился невероятно скучным: ни действия, ни экшна, ни даже голых девочек. Но вы меня не для того нанимали, чтобы я вам снимал экшн… Главное — клиент, как и планировалось, оказался в нехилой, выражаясь интеллигентно, жопе…
Читать бесплатно другие книги:
