Последний день Америки Зверев Сергей
Атлантический океан; борт подводной лодки сверхмалого класса «Барракуда». Настоящее время
«Что за ерунда?!» – едва удерживаюсь на ногах. Мощный звук терзает слух, порождая низкочастотные вибрации, от которых тело окатывают волны неприятного холода. Звук походит то на протяжный, то на прерывистый рев.
Неужели попал под корпус огромного судна?! – бросаюсь к мониторам. Пальцы от волнения трясутся. Лихорадочными движениями включаю внешние камеры, установленные на шлюзовом отсеке, выполненном в виде невысокой рубки. На экране появляется картинка с фронтальной камеры. Чисто. Только искрящаяся рябь поверхности. Вторая камера, развернутая на сорок пять градусов вправо. Чисто. Третья, показывающая правый сектор. Чисто. Поочередно осматриваю поверхность по часовой стрелке вокруг шлюзового отсека «Барракуды»… Пусто. Ни одного признака присутствия посторонних судов. Прерывистые звуки постепенно стихают.
Что же это было? – нажимаю клавишу, выдвигающую перископ. Телескопическая труба раздвигается вверх. Вниз же опускается оптико-электронный блок с рукоятками управления. Надолго поднимать перископ опасно, и – осматривая поверхность, я должен уложиться в семь-десять секунд. Кладу ладони на рукоятки. Дождавшись, когда загорится контрольная лампочка готовности блока к работе, смотрю в окуляры…
Никого, облегченно вздыхаю, выполнив полный осмотр горизонта.
Убрав перископ, возвращаюсь в кресло и на всякий случай проверяю параметры систем. Все в норме.
Во время подготовки к походу на «Барракуде» со мной занимались несколько ветеранов-подводников, имевших солидный опыт плавания на небольших разведывательных подлодках. Один из них рассказал о некоторых странных явлениях, происходящих на борту после двух месяцев пребывания в замкнутом и весьма стесненном пространстве.
– Иногда я отчетливо слышал лай собаки, иногда в соседнем отсеке плакал маленький ребенок, – на полном серьезе делился он со мной впечатлениями. – Но гораздо чаще раздавались голоса взрослых людей – словно за переборкой сидели двое и просто болтали о жизни.
– Чем это можно объяснить? – интересовался я, не слишком-то веруя в чудеса.
– Объяснить это невозможно. Это чувствуешь.
По его словам особенно часто с подобным явлением сталкивались космонавты на орбите или кандидаты в космонавты при испытании в звукоизолированной сурдокамере. Одни слышали посторонние звуки, другие после тридцати часов полной изоляции видели висящие в воздухе предметы или лица близких людей среди приборов пульта управления. Картины не для слабонервных. Объяснить вышеописанные явления галлюцинациями, возникающими из-за нехватки внешних раздражителей, не представляется возможным. По этой причине и замалчивались многие годы странные свидетельства небожителей. Но то были явления в космосе. Я же нахожусь на борту подводной лодки, и звук исходил не из моего воспаленного сознания. Звук был реальным. Я готов поклясться сердцем, печенью и даже желудком в том, что его источник находился вне субмарины.
Размышляя над странным происшествием, я все же решаю посмотреть фильм с легким сюжетом. Для отдыха и восстановления нервной системы после полученного стресса…
На экране Александр Демьяненко в роли легендарного Шурика, охраняющего вместо бабули склад. Развитие событий в фильме мне давно известно наизусть, и все же я не могу сдержать улыбку. Однако мозг в фоновом режиме раз за разом прокручивает недавнее происшествие и анализирует его причины… В процессе размышления память подкидывает один известный факт: в 1997 году Национальное управление США по проблемам океана и атмосферы (NOAA) записало странный звук, исходивший из глубин океана. Странный и невероятно громкий. Настолько громкий, что его одновременно уловили два микрофона, расположенные на расстоянии трех тысяч миль друг от друга. Проведя исследования записи, американские ученые сделали вывод, что источником ужасающего по силе звука было живое существо. Ту загадку разгадать не могут по сей день, ибо в природе не существует такого большого животного, способного производить звук, распространяющийся в океане на тысячи миль. Ни сообщество голубых китов, ни семейство обезьян-ревунов, ни хор голосящих девочек-подростков на такое не способны. Вскоре после того, как сотрудники NOAA выложили запись странного звука на сайте Национального управления, некоторые фанаты Говарда Лавкрафта решили, что звук производил знаменитый персонаж Ктулху, поскольку координаты источника звука находились недалеко от того места, которое Лавкрафт указал для подводного города Р’льех.
Наверное, это и в самом деле был Ктулху, – усмехнулся я, включая меню проигрывателя и листая его страницы. – Надо посмотреть еще что-нибудь веселенькое. На ужасы и фантастику почему-то не тянет.
Шутки шутками, но мощный звук, заставивший вибрировать корпус и внутренности «Барракуды», из головы не выходил…
В районе обеда, когда я разогревал полуфабрикаты под названием «Овощное рагу с мясом индейки», ожила система предупреждения о наличии на курсе надводного судна. Выключив электроплиту, спешу к рабочему месту…
«Дистанция сорок миль. Объект находится по пеленгу двести тридцать и движется встречным курсом со скоростью от двенадцати до пятнадцати узлов. Водоизмещение объекта предположительно от пятидесяти до шестидесяти пяти тысяч тонн…» – ползли по экрану строчки с информацией.
Сообщение не вызвало паники. Это был рядовой случай, каковых за время похода насчитывалось не менее двух десятков. Атлантика давно представляет собой проходной двор с интенсивным движением надводных судов. На одной из многочисленных карт, прицепленных на стене у рабочего кресла, показаны основные маршруты следования торгового и пассажирского флотов по Атлантическому океану. Карта буквально пестрит стрелками и пунктиром. В данный момент я нахожусь на одном из таких оживленных маршрутов, и удивляться наличию попутных или встречных судов не стоит.
Займем от греха подальше глубину в восемнадцать метров, кладу руки на штурвал и отдаю его от себя. На такой глубине меня не достанет ни один танкер.
Движением левой руки уменьшаю подаваемую на гребной вал мощность, отчего скорость падает до экономичной. Ведь на восемнадцати метрах освещенность хуже, и аккумуляторные батареи рискуют не получить нужного количества энергии. Черт бы побрал это встречное судно…
Вообще мою малютку водоизмещением триста двадцать пять тонн обнаружить посреди океана не так-то просто. Если, конечно, не случится нечто непредвиденное, и я сам не заставлю ее всплыть на поверхность. Корпус, повторюсь, сделан из титана и имеет слабое магнитное поле. Гребной винт, вал и редукторы изготовлены на высокоточном оборудовании и к тому же вращаются с относительно небольшой скоростью, что на порядок снижает их шумность. На ходовых испытаниях «Барракуду» не смогла услышать ни одна группа акустиков с трех сопровождавших ее надводных военных кораблей из состава Северного флота. С визуальной маскировкой тоже все в порядке – фотоэлектрические преобразователи, коими обклеена верхняя и боковые части корпуса, имеют темно-зеленоватый оттенок. Заметить подлодку с воздуха или из космоса практически невозможно, даже если она находится на глубине пяти-шести метров. Ну, а радиолокационная маскировка ей попросту не нужна: на поверхность океана я не всплываю.
Вы спросите, а как же вентиляция отсеков и подпитка системы высокого давления? Для этих целей из кормового отсека поднимается телескопическая труба диаметром тридцать два миллиметра. Этакая штанга, напоминающая шноркель. Ее я поднимаю с наступлением сумерек два-три раза в неделю. Этого вполне хватает. Перископом тоже пользуюсь в крайних случаях. Сегодня с его помощью осматривал горизонт – четвертый раз за весь поход. Так что если супостаты прознают про мою миссию и захотят отловить на бескрайних просторах Атлантического океана, то им придется поднять на ноги весь 4-й флот, а в помощь ему прислать 6-й из Средиземного моря.
Пообедав, я решаю вновь проверить параметры хода и послушать море. Встречное судно приближается, шумы становятся отчетливее.
«Дистанция двадцать восемь миль. Пеленг двести тридцать три. Объект движется встречным курсом со скоростью четырнадцать узлов. Водоизмещение объекта от сорока восьми до пятидесяти шести тысяч тонн…» – ползли по экрану строчки уточненной информации.
– Разойдемся левыми бортами, – заключаю, поелозив пальцем по рабочей карте. – Встречное корыто пройдет левее мили на полторы. И произойдет это…
Заниматься устным счетом лень. Запрашиваю время расхождения у программы. «Один час сорок две минуты», – тут же выдает ответ умная сволочь.
– Куча времени, – плетусь на кровать. – Даже можно на часок уйти в астрал…
В прошлой жизни я наверняка был тюленем или морским леопардом. Да и в этой ничего не изменилось: под водой плаваю не хуже земноводных, сплю по четырнадцать часов в сутки. Да, в постели я очень крут – могу спать целыми днями. А чем еще прикажете заняться в крохотном пространстве «Барракуды»?
К каждой приличной подводной лодке приписано два экипажа. Когда первый уходит в положенный после автономки отпуск, на службу заступает второй и начинает отрабатывать боевые задачи. К примеру, выход на связь с другой подлодкой, погружение на максимальную глубину, учебные стрельбы, в том числе по надводным кораблям и многое, многое другое. Если все параметры подготовки в норме, то штаб отправляет экипаж на боевую службу. Каждая автономка длится от пятидесяти суток до трех месяцев. Курсантскую практику я проходил на Северном флоте и ходил в основном подо льдами Северного полюса, где субмарину не видно со спутника. Ведь в морях с чистой водой ее можно засечь даже на глубине в сотню метров.
В задачу тех подлодок, на которых мне пришлось проходить практику, входило патрулирование районов северных морей. Только один наш современный подводный корабль с шестнадцатью баллистическими ракетами на борту мог стереть с лица Земли такую страну, как Великобритания. Каждая из ракет несла до десяти боеголовок, в пять-шесть раз превосходящих по мощности бомбу, сброшенную американцами на Хиросиму. Из этого следует, что по соседству с нашим жилым отсеком располагалось страшной силы оружие, способное устроить около тысячи Хиросим.
Было ли мне страшно? Сложно сказать. Старшие товарищи, посмеиваясь, приговаривали: «Бояться должны те, по кому мы можем выстрелить».
И мы не задумывались о смерти. Никто же ежеминутно не думает о том, что его может сбить машина или накрыть взрывной волной от упавшего метеорита. Да и некогда в большом коллективе поддаваться простым человеческим слабостям. На борту подлодки столько забот, что порой забываешь, какое сегодня число и день недели…
На крохотной «Барракуде» все по-другому. Я – единственный член экипажа и самостоятельно выстраиваю распорядок, решая, когда и чем заняться. Здешнюю тишину не разрывают тревожные звонки и металлические голоса вахтенных по трансляции. Здесь не слышно топота матросских «гадов», рыков старпома, ядреных офицерских шуток и запахов сваренного коком борща. Здесь даже не с кем перекинуться парой слов. Разговаривать можно либо с центральным компьютером, либо с самим собой.
Первые пару недель похода я привыкал к новой обстановке. А после того как привык, вдруг ощутил себя в камере-одиночке самой крутой тюрьмы, из которой никуда и никогда не сбежишь. Это открытие меня здорово выбило из колеи. Вам сложно представить, какие чувства я испытывал девять дней назад, когда проходил траверз Азорских островов. Этот небольшой архипелаг расположен примерно посередине того маршрута, что предстоит пройти моей субмарине. К тому моменту я болтался в море более сорока дней. Одиночество с малоподвижным образом жизни успели порядком осточертеть, и, лежа на кровати, я всерьез продумывал план изменения маршрута.
– А что если подойти к острову Корву – самому северному в западной группе Азорских островов? – мечтательно шептал я, рассматривая на карте крошечный клочок суши посреди океана. – Осторожно подойти, лечь на грунт на глубине полусотни метров, надеть костюмчик с ребризером, маску, ласты и выйти через шлюзовой отсек. Полчаса свободного плавания в радиусе кабельтова от подлодки. Или час до ближайшего островного берега, где можно просто полежать на песочке и поглазеть в бездонное синее небо.
Ей-богу – в тот трудный момент мне больше ничего было не нужно. Об отклонении от маршрута и моей выходке не узнала бы ни одна душа!.. Тогда я действительно был близок к реализации этой фантазии, но… дисциплина и стремление к четкому выполнению приказа, заложенные еще в военном училище, помешали моим планам. С грустью посмотрев на изображенные на карте острова, я не стал менять курса.
– Ладно, – вздохнув, отшвырнул я карту, – в конце концов, впереди будут и другие острова: Бермуды, Багамы…
Ровно через час сорок минут заверещала система оповещения.
– Чего тебе? – приоткрываю один глаз.
Система не ответила. К моему большому сожалению, говорить человеческим языком она не умела.
Поднявшись с кровати, перемещаю свой зад в кресло и повторяю вопрос языком компьютерных символов.
«Расхождение со встречным судном, – бежит по экрану монитора текст. – Дистанция расхождения одна миля и семь кабельтовых».
– Понятно, – бросаю взгляд на часы.
Три часа дня. Еще достаточно светлого времени, чтобы приподняться до глубины пять-шесть метров и продолжить процесс подзарядки в оптимальном режиме. Кладу руки на штурвал и задаю субмарине отрицательный дифферент…
Глубина – пять метров. Привычные манипуляции с органами управления; контроль параметров электросистемы… Все в норме. Подзарядка идет в штатном режиме.
Почувствовав усталость, откидываюсь на спинку кресла. Да, денек сегодня выдался нервным. Обычно рабочие вахты протекают спокойно и буднично – я даже успел привыкнуть к их однообразию. А тут целых два происшествия кряду: громкий звук непонятного происхождения и встречное судно, из-за которого пришлось менять глубину.
Признаться, я рассчитывал провести сегодняшний день по-другому: отстоять вахту, приготовить приличный ужин и устроить баньку. В специальном баке накопилось прилично пресной воды – почему бы не использовать ее? Ведь банный день на корабле – праздник для всей команды.
– Надеюсь, план по приключениям на ближайшую неделю выполнен, – сладко зеваю, мечтая поскорее уйти на глубину.
Увы, но от истины я был далек, и ближе к вечеру меня ждало третье приключение. А точнее, продолжение одного из двух, успевших в первой половине дня изрядно потрепать нервы…
Глава 4
Российская Федерация, Москва. Четырьмя месяцами ранее
Сейчас Горчакову около шестидесяти. Задолго до сегодняшнего дня – при первом нашем знакомстве – было лет сорок пять. Он руководил одним из департаментов ФСБ, имел звание генерал-лейтенанта, но форму надевал крайне редко и только для визитов к высокому начальству.
Сергей Сергеевич был щупл, небольшого росточка; седые волосы обрамляли его лицо с правильными чертами. Он часто курил. Кожа его рук, лица и шеи была настолько тонкой, что почти не имела цвета. Однако внешность мало отвечала внутреннему содержанию: при некоторых недостатках характера он всегда оставался великолепным профессионалом, достойным человеком и интеллигентом до мозга костей.
Нас всегда поражала его скромность. Пройдя длинный служебный путь и постоянно вращаясь в высших кругах, Горчаков умудрился сохранить массу положительных качеств и остаться нормальным, доступным человеком. Во всяком случае, жил не на Рублевке, ездил на стареньком служебном авто без мигалки, а за продуктами ходил пешком с авоськой в ближайший магазин. Еще одно отличное качество: он умел сомневаться в своих мыслях, убеждениях, поступках. А ведь поговаривают, будто сомнение – неотъемлемый признак русского интеллигента. И наконец, он был хорошо воспитан и блестяще образован. Правда, иногда мог вспылить, наорать и даже объявить взыскание – в девяти из десяти случаев это происходило заслуженно; а в десятом, осознав свою ошибку, Сергей Сергеевич обязательно извинялся и пожимал в знак примирения руку. Мне нередко доставалось от него за ошибки, дерзость, едкие шуточки и независимый характер, но в целом он относится ко мне с теплотою и приемлемой строгостью.
Горчаков ненавидел любую религию, будь то ислам, иудаизм, христианство, буддизм, индуизм или что-то другое. Нет, он не был воинственным атеистом, коих в прошлом веке пачками штамповала коммунистическая партия. Просто не верил в посредников между человеком и Богом, считая их заурядными проходимцами, одурачивающими доверчивый народ в храмах, мечетях, синагогах и церквях. Он и без них великолепно разбирался в окружающем мире, придерживаясь самых высоких моральных норм.
А еще мы считали его ангелом-хранителем нашего отряда. К сожалению, в опасной работе боевых пловцов иногда случаются нештатные ситуации и даже трагедии с летальными исходами, предугадать которые заранее невозможно. И каждый раз Сергей Сергеевич едва ли не грудью защищал нас от карающего самодурства чиновников различных рангов.
Года четыре назад привычная для боевых пловцов служба во «Фрегате» начала медленно, но верно превращаться в ад. Количество командировок сократилось; в отряд зачастили комиссии с проверками, и все мы вместо того, чтобы заниматься своим любимым делом, целыми днями просиживали в душных классах, заполняя непонятные формуляры, сочиняя никому не нужные отчеты, объяснительные, докладные…
Впрочем, тогда подобное происходило повсеместно. Жизненно важные для существования сильного государства структуры, многократно доказавшие свою пользу, вдруг стали исчезать. Их разваливали с потрясающей стабильностью – каждый месяц приходило печальное известие об очередном сокращении такого-то отряда или подразделения. До поры мы надеялись на чудо, но… очередь дошла и до нас.
Я не люблю вспоминать о тех событиях. Нас довольно оперативно вышвырнули со службы с формулировкой «Уволить в запас в связи с сокращением и реорганизацией внутренней структуры Федеральной службы безопасности». Мне и другим ветеранам отряда, имевшим приличную выслугу, хотя бы начислили пенсию. А молодым коллегам просто помахали ручкой, сказав: «Когда понадобитесь, вас позовут…»
С тех пор у меня нарушена психика плюс икота при виде депутатов и чиновников. Да и не только у меня. Уверен: никто из моих ребят после подобной «обходительности» на государеву службу не вернется. Если нет уверенности во власти, то лучше податься к богатым коммерсантам, сумевшим организовать бизнес на многочисленных побережьях. Любого из бывших боевых пловцов они возьмут с превеликим удовольствием, ведь он – готовый инструктор и настоящая находка для таких компаний. Плати нормальные деньги и используй на полную катушку его бесценный опыт.
Поначалу я был здорово обескуражен увольнением и не осознавал глубины той пропасти, в которую угораздило слететь. Еще бы! Только что надевал черную тужурку с четырьмя рядами орденских планок, с погонами капитана первого ранга и имел полное право взирать на мир с улыбкой Гагарина. А сегодня стал простым московским безработным. Оказавшись на дне этой пропасти, я не хотел ничего. Ни-че-го. Отсыпался, читал книги, всласть проспиртовал свой организм. Через полгода надоело сидеть в тесной однокомнатной квартирке, задыхаться от собственного перегара, и я по примеру коллег по несчастью отправился на поиски подходящего работодателя. За пару месяцев я побывал в трех десятках компаний, организующих морские путешествия, рыбалку, подводные экскурсии и прочие экзотические мероприятия. Однако довольно скоро пришло разочарование. Где-то дайверская работа подменялась обязанностями обыкновенного спасателя; где-то платили сущую мелочь, на которую не смог бы протянуть и худосочный студент; в каких-то офисах сидели мутные люди, не знавшие, что и кто им нужен. А большинство менеджеров по кадрам отказывало в силу моего возраста.
– Извините, – вздыхали они, полистав заполненную мной анкету, – вам скоро сорок, а мы ищем специалиста с перспективой…
Моя пенсия была отнюдь не депутатской, а столичная жизнь имела одну поганую особенность: деньги здесь заканчивались чрезвычайно быстро. Вскоре у меня иссякли небольшие накопления, и настал такой период, когда от бессилия и возмущения хотелось биться головой о стену и орать в небо. Я был согласен на любую работу: таскать в бывшее бомбоубежище коробки с коньяком, стоять у лотка, разгружать фуры, охранять чужие склады…
С тех пор начались мои мытарства. Где я только и кем не работал! Трудился проходчиком в метрострое. Прочесывал металлоискателем сочинские пляжи в поисках утерянных золотых вещиц. Участвовал в турнире пловцов у островов Фиджи. Корячился разнорабочим на шахте одного из северных архипелагов. И даже искал останки сгинувшего на Филиппинах самолета, перевозившего крупную денежную сумму. Иногда мне улыбалась удача. А в некоторых случаях с трудом удавалось унести ноги. Чаще перебивался случайными заработками и даже голодал, если ситуация не позволяла перехватить в долг до пенсии.
Постоянной работы не было, как не было и мыслей по поводу дальнейшего жития. В бытие следовало что-то менять, иначе я рисковал спиться или утонуть в болоте беспросветной нищеты. Я ломал голову над планом выхода из тупика и бухал, бухал, бухал… А что было делать? Ведь только алкоголизм и систематическое пьянство позволяли примириться с этой поганой реальностью. Понятия не имею, что бы я делал сейчас, если бы четыре месяца назад мой сотовый телефон не ожил, высветив знакомый номер.
– Привет, Евгений, – послышался до боли знакомый голос.
Собрав волю в кулак, я произнес трезвым голосом:
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич.
– Не соскучился по сослуживцам?
Соврать с похмелья не получилось:
– Скучаю, когда есть время…
– Ты не занят? Я тебя не отвлекаю?
– Нет. Свободен с тех пор, как уволили.
– Чувство юмора не утратил – это уже хорошо. Рад тебя слышать. Стало быть, бездельничаешь?
Он и в шестьдесят бодр и весел. А мне еще нет сорока и так хреново, что хочется сдохнуть.
– Лень и безделье, товарищ генерал, – залог здоровой старости.
– О как! Жаль, не знал этого раньше. Ну, а серьезно? Как твои дела, чем занимаешься?
Я помедлил, подбирая слова для ответа.
– Иногда подрабатываю, если подворачивается нормальное дело. Но чаще отдыхаю. Некоторые плюсы у пенсии все-таки имеются: отдохнул, поумнел, выспался, – выливаю в стакан остатки рассола.
– Давненько не виделись, – как всегда издалека начинает старик. – Неплохо бы увидеться, поболтать…
Он никогда не говорит о сути дела сразу. Даже в те далекие времена нашей совместной службы, когда сверху спускали приказ о срочной работе, когда предстояло быстро собрать шмотки и лететь к черту на рога на другой конец континента.
– Вы по делу звоните или просто так?
Покашляв в трубку, старик огорошил:
– По телефону всего сказать не могу – слишком долго и конфиденциально. Короче говоря, надо встретиться.
«Конфиденциальность» на языке бывшего шефа означало нечто очень серьезное. Настолько серьезное, что я готов был испугаться.
– В двух словах не могли бы набросать? – вымолвил я, допив рассол.
– В двух словах не получится, – вздохнул он. И добавил: – Командировочку тут одну пробил – длительную, сложную, опасную. В общем, как ты любишь. Естественно, со всеми вытекающими льготами, премиями, бонусами и остальными сладостями.
Мозг моментально спроецировал идею с командировкой на мое бедственное положение, прикинул возможности, рассчитал затраты, рентабельность, норму прибыли и прочие матюки из бухгалтерского лексикона. Идея была глуповатой. Но красивой. И смелой. А еще это был реальный шанс не спиться и выбраться из болота, так как в командировке наверняка предстоит ходить на глубину. Для другой работы Горчаков нашел бы кого-нибудь другого.
– Ну так как? Готов уделить мне часок-другой?
– А чего ж не встретиться? К завтрашнему дню выйду из запоя и приеду. В полдень устроит?
– Ты что… про запой – это серьезно? Или опять шутишь?
– Шучу, конечно. Совсем вы от нормального общения отвыкли.
Горчаков тихо икнул и отключил связь.
Хорошо, что разговор закончился так. Обычно в ответ на мои шуточки шеф посылает в розовую даль и желает много других непечатных радостей жизни.
Утро выдалось ненастным, ветреным, тяжелым с похмелья и тоскливо-тревожным, что неудивительно, ведь мне приходится ехать на аудиенцию к боссу, от которого никогда не знаешь, чего ожидать. Нет, сегодня я не боялся нагоняя. С чего бы? Во-первых, не заслужил. Во-вторых, ради старых грешков он названивать не стал бы – не тот человек. В-третьих, мы давненько с ним не виделись.
«Скорее всего, наша встреча будет носить мирный характер, – заключаю, топая по переходу между станциями «Кузнецкий Мост» и «Лубянка». – Горчаков будет долго мямлить за жизнь, исподволь подводя беседу к нужной теме. Потом огорошит, предложив слетать в космос или в одиночку отправиться к Южному полюсу. При этом начнет впаривать прелести будущей командировки, сулить золотые горы и вольготную загробную жизнь. Это он умеет…»
Да, с ним никогда не было просто. Готовишься к взбучке, а получаешь благодарность с похвалой; заходишь в кабинет с чистой совестью и тут же нарываешься на взыскание. В течение получаса он сменит несколько масок и настроений: побыв нейтрально-холодным, по-отечески похлопает по плечу и тут же превратится в брюзгу.
Я почти на месте. Знакомое гранитное крыльцо, массивные двери центрального входа в серое мрачное здание. За время службы я бывал тут десятки раз, а сейчас отчего-то беспокоит ощущение неуверенности.
– Позвольте узнать цель вашего прибытия? – кивнув сухо, интересуется дежурный офицер.
Объясняю, к кому «прибыл», и подаю паспорт. Он снимает трубку внутреннего телефона, набирает номер…
За прошедшие четыре года здесь ничего не изменилось: тишина, угрюмая атмосфера, белый свет дежурных ламп и все тот же кисловато-приторный запах от паркетной мастики.
Связавшись с Горчаковым и получив «добро», офицер вписывает мои данные в журнал.
– Проходите. Третий этаж, кабинет номер триста двадцать…
А то я не помню номера кабинета! Я смог бы отыскать его с завязанными глазами. Знал бы ты, капитан, сколько и чего мне пришлось в этом кабинете выслушать!..
Поднявшись по парадной лестнице, подхожу к двери. Стучу. И слышу до боли знакомый скрипучий тенорок:
– Ну, чего скребешься под дверью, как мышь? Заходи!..
Глава 5
Атлантический океан; борт подводной лодки сверхмалого класса «Барракуда» Настоящее время
На одном из вспомогательных мониторов приборной панели постоянно высвечиваются два циферблата. Один показывает время по Москве, другой информирует о времени в том часовом поясе, где двигается «Барракуда». На данный момент я нахожусь в часовом поясе UTC-4, по которому живет население расположенных поблизости Бермудских островов. Свой рабочий график я вынужден корректировать, исходя из так называемого местного времени. А что делать? С восходом солнца я обязан подвсплывать для подзарядки, с наступлением сумерек – уходить на глубину.
Приготовлением ужина я обычно занимаюсь поздно – после десяти часов вечера, когда субмарина спокойно идет на приличной глубине. Спать в это время еще не хочется, так как за рабочий день я успеваю не раз приплющить головой подушку. Об усталости тоже говорить не приходится. Одним словом, после погружения ночью на глубину у меня начинается самое приятное время.
Вот и сегодня – после нервотрепок с непонятным звуком и маневрами ухода от встречного судна – я с нетерпением жду момента, когда аккумуляторные батареи насытятся солнечной энергией, и электросистема подаст долгожданный сигнал: «Подзарядка завершена».
Восседая на «троне», нетерпеливо поглядываю на часы. Во-первых, у меня разыгрался аппетит, и воображение постоянно рисует то одно роскошное блюдо на ужин, то другое… Во-вторых, на сегодняшний вечер запланирована баня. Громко, конечно, сказано. Баня на «Барракуде» – это десятиминутный теплый душ с весьма слабым напором. Увы, но большего я позволить себе не могу – слишком уж скромные возможности у бортовой опреснительной системы. Впрочем, хорошо, что есть хотя бы такая, иначе пришлось бы мыться морской водой, а это совсем другой коленкор.
Сейчас в Москве глубокая ночь – два часа пятьдесят минут. А в столице Бермуд – Гамильтоне – восемнадцать пятьдесят. До захода солнца остаются считанные минуты. Солнце уже нависло над горизонтом; панели фотоэлектрических преобразователей с каждой секундой получают энергии все меньше и меньше… Сигнала нет. Вывожу на экран значение заряда аккумуляторных батарей. Девяносто семь процентов. Нормальное значение. При такой зарядке «Барракуда» может идти экономичным ходом не менее трех суток. Пора сваливать на глубину.
Уменьшаю обороты гребного винта, отдаю штурвал от себя и… едва не подпрыгиваю от проклятого звука. Опять этот мощный рев, порождающий низкочастотные вибрации. И опять мое тело окатывают волны неприятного холода.
На этот раз проблема по-настоящему серьезная. Произошедшее утром сейчас представляется сущей ерундой. Тогда был только звук. Ужасный, выворачивающий наизнанку. Сейчас к звуку прибавились толчки. «Барракуда» словно задевает нечто огромное, отчего корпус покачивается, кренясь то вправо, то влево, то выдавая дифферент на корму, то основательно задирая нос. Первый толчок был настолько неожиданным, что я, потеряв равновесие, тюкнулся головой об угол шкафа. Вновь, как и утром, бросаюсь к мониторам. Трясущимися пальцами включаю внешние камеры, установленные на шлюзовом отсеке. Картинка с фронтальной камеры. Чисто. Только вместо искрящейся ряби на поверхности видны красноватые всполохи от лучей заходящего солнца. Вторая камера, развернутая на сорок пять градусов вправо. Тоже чисто. Опять толчок, от которого я едва не вылетаю из кресла. Определяю на глаз направление, откуда исходил удар. Кажется, слева и сзади. Вывожу на экран картинку с нужной камеры.
Что за чертовщина?.. – ошалело гляжу на огромное темное пятно, лениво плывущее рядом с левым бортом субмарины.
На корпус судна не похоже. Так что же?..
Кит! – озаряет догадка, когда на экране появляется огромный плавник. Синий кит! Его так же называют голубым. Самое крупное животное из всех, когда-либо обитавших на Земле…
Приняв балласт, заставляю «Барракуду» занять двадцать метров глубины – так безопаснее. В противном случае этот обезумевший экземпляр попросту вытолкнет субмарину на поверхность.
Итак, глубина двадцать. Кит продолжает издавать мощные звуки и таранить корпус «Барракуды». Понаблюдав несколько минут за его поведением, я начинаю догадываться о сути происходящего. В длину взрослая особь синего кита достигает тридцати семи метров, а самые крупные экземпляры весят до ста девяносто тонн. К слову, примерно столько весит современный железнодорожный локомотив. В Атлантике синие киты чаще обитают у побережья Канады и только в зимний период мигрируют в южные широты. Какого черта этот «товарищ» приперся сюда посреди лета – мне неизвестно. Голос подавал, конечно же, он. Утром с некоторого расстояния, а сейчас оглушает ревом, подойдя вплотную. Крупные блювалы издают очень мощный звук, имеющий интенсивность сто восемьдесят децибел. Такой «голосок» можно услышать с дистанции в несколько сотен миль.
Теперь о его странном поведении. Синие киты – моногамны; пары образуются надолго, самец всегда держится рядом с самкой и не покидает ее ни при каких обстоятельствах. Только в случае ее гибели кит начинает поиски новой подруги. Вероятно, самец, за которым я продолжаю наблюдать с помощью внешних камер, потерял партнершу, а мою «Барракуду» принял за «свободную леди». Вот и обхаживает, потираясь о нее своим телом. А я, не к ночи будет сказано, от каждой его «нежности» едва не вылетаю из кресла… Разобравшись с источником опасности, я принял решение уйти на глубину. Не ждать же, пока огромный Ромео погнет лопасти гребного винта или с дури снесет рули. На глубину до пятисот метров синие киты ныряют в исключительных случаях – при сильном испуге или ранении. Обычные погружения не превышают ста пятидесяти метров. Ведь максимально они могут пробыть под водой не более двадцати минут. Этим я и воспользовался, приняв балласт и резко отдав штурвал от себя.
Кит преследовал «Барракуду» около четверти часа: ревел, подплывая то снизу, то сверху, то сбоку – терся о борта…
Оторвался, с облегчением выдохнул я, когда массивное тело исчезло из поля зрения.
Заняв для пущей надежности двести метров, я откинулся на мягкую спинку и минут десять сидел неподвижно, подспудно ожидая новых сюрпризов от морского монстра.
Тишина. Такая тишина и безмятежность достижимы только на большой глубине.
Ну, слава богу, установив мощность экономичного хода, покидаю рабочее место. Теперь можно заняться ужином и баней. А перед сном приподнимусь до восьмидесяти метров…
Захожу в душевую кабинку. Банный день – одно из самых приятных мероприятий в моей подводной эпопее. Водичка теплая, течет стройно. Намыливаю голову, затем простенькую мочалку. С наслаждением смываю с себя пену. Кайф…
Да, на больших лодках все было иначе. Ее экипаж разбит на три вахтовые смены. Все вахты по четыре часа. Каждая смена завтракает, обедает, ужинает и пьет вечерний чай отдельно, практически не пересекаясь с другими сменами. Ну, кроме собраний, смены вахт и общих мероприятий в виде праздников или соревнований, организованных замом по воспитательной работе. Из развлечений на подводной лодке только турниры по шахматам, шашкам и домино. Пару раз на моей памяти командование устраивало спортивные состязания, типа поднятие штанги, отжимания от пола, подтягивание на перекладине… Однако вскоре пришла директива, запрещающая подобные мероприятия. Оказалось, что насыщенный двуокисью углерода воздух внутри подлодки плохо влияет на сердце.
Что еще было веселенького на больших подводных кораблях? Ах да – кино! В те времена не существовало планшетов, мобильников и DVD-плееров; в офицерской кают-компании или в матросской столовой ставили обычный пленочный кинопроектор. Крутили в основном патриотические фильмы или комедии. Эротика была под строжайшим запретом, но матросы находили выход: нарезали из картин самые откровенные сцены, склеивали их в одну короткометражку и пускали по кругу…
Жить в замкнутом пространстве, когда вокруг тебя кипит работа и обитают такие же люди, не так трудно, как кажется. Во многом потому, что ты постоянно занят. Восемь часов пролетают на вахте, где необходимо следить за показаниями приборов, делать записи в журнале и быть готовым к любой нештатной ситуации. Примерно столько же спишь как убитый; полтора-два часа уходят на еду и прочие обязательные заботы. В три часа дня свободных от вахты матросов поднимают на «малую приборку». Все идут убирать какой-то участок одного из отсеков. У кого-то это пульт управления, у кого-то – кубрик или часть коридора, а кому-то «посчастливилось» наводить порядок в гальюне. Причем самое обидное заключалось в том, что закрепленный за тобой участок не менялся весь поход и если уж начал драить матросский туалет в носовой части корабля, то драишь его до победного конца. В общем, не заскучаешь и на философские размышления не отвлечешься.
Что мне нравилось в походах на крупных субмаринах? Наверное, отсутствие морской болезни. Лодку бросало только в надводном положении. Правда, исходя из требований скрытности, она всплывала лишь раз в сутки, чтобы провести сеанс радиосвязи. Ну, а на «Барракуде» это «удовольствие» продолжается весь световой день. Зато после погружения на большую глубину в моем распорядке наступает полная расслабуха. Управлением субмарины занят автопилот, и если он каким-то образом перестанет справляться с задачей удержания заданного режима движения, то система оповещения мгновенно подаст сигнал. Я же предоставлен сам себе.
Торопливо ополаскиваюсь чистой водой. Увы, здешняя душевая кабинка – не ванная комната в моей московской квартирке. Водяных счетчиков нет, однако запасов воды мало – стоит замешкаться и… будешь стирать с себя остатки мыла полотенцем. А мне еще желательно побриться. Не люблю я буйную растительность на лице…
Заканчиваю банное мероприятие. Сушу волосы, вытираюсь, натягиваю свежее бельишко. Чистое тело дышит совсем по-другому. И настроение тут же меняется: минувшие проблемы забываются, появляется вера в светлое будущее.
Другое дело! – задаю опреснителю новый цикл работы и возвращаюсь в основной отсек. Пора садиться за стол.
На столе уже ждет баночка хорошего пива, вобла из недавно откупоренной жестяной коробки, консервированный салатик и пяток сосисок, которые следует разогреть. Включив микроволновку, открываю банку и делаю первый глоток… Полсотни литровых банок пива мне разрешил взять на борт сам Горчаков.
– Почему бы нет? – пожал он плечами, выслушав мое пожелание относительно слабого алкоголя. – Консервированная вобла на кораблях – обычное дело. Ну, а раз есть вобла, то должно быть и пиво. – И, помяв пальцами подбородок, добавил: – Поклянись, что не вылакаешь все в первые три дня.
– Да просидеть мне весь поход в аккумуляторной яме!
– Годится, – смилостивился он.
Так в холодильном отсеке «Барракуды» появилось несколько коробок с пивом и с десяток бутылок отменного вискаря. По баночке пива я употребляю после баньки, а вискариком балуюсь по субботам и большим праздникам.
Старая морская поговорка гласит: «Если хочешь жить в уюте – ешь и пей в чужой каюте», – довольно изрекаю, очищая воблу. Жаль, что на моей субмарине всего одна каюта. Буду есть и пить в своей…
Утро. Голова после выпитого накануне литра пива тяжеловата. На суше я употребляю спиртное почаще, здесь же совершенно потерял форму, потому организм в недоумении. Проснувшись, лежу с открытыми глазами и рассматриваю белый потолок, словно надеясь узреть что-то новенькое. К сожалению, ничего нового там нет: те же панели из негорючего пластика, те же тонкие росчерки теней. Господи, как же мне опостылел этот белый цвет!
Помню, читал о том, что где-то существует (или существовала) так называемая «белая пытка». Это вид эмоциональных мучений и, возможно, худшая из всех пыток, придуманных человечеством. Вместо избиений, поражения электрическим током, пребывания в неудобном ящике и прочих физических страданий, человека пытают полной изоляцией и сенсорной депривацией. Камера для «белой пытки» не имеет окон и окрашена изнутри в ярко-белый цвет. В верхней части встроены несколько мощных светильников такого же белого цвета. Кормят рисом, подаваемым на белых пластиковых тарелках; в углу ослепительно белый унитаз. Через некоторое время пребывания в белом плену человека начинают преследовать галлюцинации. Единственное спасение от них – сон и закрытые веки. Однако стоит открыть глаза, как галлюцинации возобновляются с новой силой. Прошедшие сквозь этот ад утверждали, что даже после освобождения не обретали свободы – их всю последующую жизнь преследовали страхи и химеры, рожденные в искалеченном «белой пыткой» сознании.
Как бы и мне не свихнуться от пытки титаном. Я поднимаюсь с кровати и босиком топаю к календарю. Поймав болтающийся на леске карандаш, зачеркиваю еще один прожитый день. Зевнув, чешу волосатую грудь. Осталось одиннадцать дней…
Я снова у поверхности – глубина пять с половиной метров. Кит отстал. Ни страшных звуков, ни его темного тела поблизости. Скорость три с половиной узла, подзарядка идет в штатном режиме. На моих коленях лежит развернутая карта. На карте проложен маршрут. Ерзая по бумаге линейкой, вычисляю расстояние и время до района, где надлежит приступить к выполнению секретной миссии. Первая точка, куда я должен привести «Барракуду», находится неподалеку от восточного побережья полуострова Флорида – в районе города Орландо. Оставшееся расстояние до точки – семьсот восемьдесят морских миль. Делим на среднюю скорость, равную трем узлам. Получаем двести шестьдесят часов. Или чуть менее одиннадцати суток. Неплохо, если учесть общую протяженность маршрута в четыре с половиной тысячи миль, которые я должен был преодолеть за шестьдесят два дня. Но этот сложный и утомительный маршрут – лишь третья часть моего похода. Моей миссии. О том, что предстоит сделать у побережья США и как я буду добираться домой, – лучше не думать. До этого слишком далеко и не стоит себя расстраивать.
Глава 6
Российская Федерация, Москва. Четырьмя месяцами ранее
Десять тридцать утра. Мы сидим в кабинете Горчакова на Лубянской площади. За окнами прекрасный майский день: солнечно, безветренно, тепло. Сергей Сергеевич, как всегда, подтянут, свеж, чисто выбрит и одет в костюмчик замшелого советского интеллигента, пахнущий табаком и ядреной туалетной водичкой. Мы давненько не виделись, поэтому, встретив в дверях, он по-отечески обнял, усадил на удобный диванчик, угостил рюмкой коньяка и отличным кофе. Потом интересовался здоровьем, настроением, осторожно выспрашивал о планах на ближайшее будущее. Не мудрено интересоваться настроением и планами – несколько лет назад под ударом безжалостных реформ силовых структур пал Особый отряд боевых пловцов «Фрегат-22». Шеф переживал эту несправедливость не меньше нашего, так как лично принимал участие в создании легендарного «Фрегата», однако помочь ничем не мог – решения принимались на самом верху. И вот теперь, разыскав меня, пригласил на Большую Лубянку в дом 1/3. Понятно, что пригласил не ради коньяка и пары чашек кофе. Посему я поддерживаю вялотекущую беседу «ни о чем» и жду, когда Горчаков перейдет к главному. По давней привычке он много курит, при обсуждении наболевшего нервничает – часто вскакивает с кресла и взволнованно расхаживает вдоль шкафов и сейфов.
– … К большому сожалению, Евгений, нас с тобой угораздило жить в такое время, когда книга стоит дороже бутылки водки, а молоко дороже пива. Когда приглашение Деда Мороза обходится дороже вызова проститутки, а ежедневный рацион полицейской собаки превышает ежемесячное пособие на ребенка. Когда развозчики пиццы и суши приезжают быстрее «Скорой помощи» и полиции. Когда за кражу сырка в супермаркете человек отправляется на реальную зону, а за разворовывание государственной казны – увольняется с поста и преспокойно уезжает тратить наворованное за границу…
Шефа несло. Как я и предвидел, наш разговор начался с таких розовых далей, что не долететь, не доехать. Политик из меня никудышный: в партиях не состою, на демонстрациях флагами-плакатами не размахиваю. Хотя нет. Родину по элементам таблицы Менделеева не распродавал, а это по нынешним меркам уже много.
– … Вся беда в том, что современной Россией управляют случайные люди, – распаляется старик. – Финансами занимаются те, кто хранит деньги за рубежом, образованием – те, у кого дети учатся в Гарварде, здравоохранением заправляют функционеры, которые сами лечатся за границей…
Босс редко приступает к главному, не облив гневным сарказмом политику, криминал и прочий мусор. Приходится внимать.
– … Огромный ледокол достиг Северного полюса с олимпийским факелом. Не жалко им тратить бешеные деньги на посредственный спектакль? Ну, что же это такое?! На полюс, в космос, под воду… Страна дешевых абстрактных символов.
– Дураки, дороги и что там у нас еще? – лениво поддерживаю разговор, дабы не заснуть.
– Проблема, Евгений, не в «плохих дорогах» и не в правящем режиме. Просто в этой стране не будет счастья, пока богатство лениво выкапывают из земли под абсолютным контролем тех, кто присваивает выкопанное. Не будет здесь ни «инноваций», ни созидательного труда. При социализме беззастенчивое присваивание было невозможно. Теперь социализма нет и возродиться ему не дадут. Ничего же нового, кроме мракобесия и псевдоидеологического плацебо, сугубо для народного употребления, власть придумать не в состоянии. Люди пачками бегут из России в те страны, где можно работать и представлять собой хоть что-то человеческое. А в родной стране остается только три варианта: обирать народ, быть обираемым или просто тихо умирать.
– Да, Сергей Сергеевич, про коммунизм нам врали, а все то, что рассказывали про капитализм, оказалось сущей правдой, – вздохнув, морщусь от едкого табачного дыма.
Пора бы перейти к делу, иначе его вступительная речь затянется до позднего вечера. Решаю слегка пошутить:
– Помните, вы мне говорили: не читай, Женя, книг, и умрешь счастливым.
– Разве я такое говорил? – опешил генерал.
– Говорили. Кстати, вы прослушки не боитесь?
– Брось! – в сердцах отмахивается он. – Распихивать жучки по кабинетам – давно стало моветоном. Гораздо проще заплатить денег сотруднику, который с радостью сдаст кого угодно. Ты-то, надеюсь, не переметнулся?
– Я?!
– Верю-верю, – смеется Горчаков. Затем, таинственно сверкнув очками, подводит разговор к той грани, за которой и начинается главное: – Ты ведь догадываешься, Евгений, что просто так я беспокоить не стал бы?
– Догадываюсь – не первый год вас знаю.
– Тогда запасись терпением… – подойдя к окну, раскуривает он очередную сигарету. – Ты когда-нибудь слышал об операции «Цунами»?
– Нет, – с недоумением качаю головой.
– А о первой подводной лодке третьего поколения, принятой Советским флотом в 1984 году?
– Да, в курсе. Если не ошибаюсь, 945-й проект?
– В точку. Знаком с ним?
– В общих чертах. Видел стоящей у «стенки», спускался внутрь, но ходить на таких не доводилось – в училище стажировался на более древних.
– Сколько их было построено, знаешь?
– Кажется, два корабля. К-239 и К-276.
– А вот теперь ошибочка. До названных тобой кораблей был построен головной, не вошедший в официальный список.
Я растерянно гляжу на бывшего шефа. Что за бред? Как могло случиться, чтобы головной корабль не вошел в списочный состав флота?
– Сразу после успешных ходовых испытаний головному кораблю присвоили название «Барракуда» и в срочном порядке снарядили для выполнения сверхсекретного задания, – поясняет он, приметив мое удивление.
Что-то моего сухопутного босса потянуло на флотские темы. Не к добру. Знаете, на теле рыб есть хитрая штуковина – «латеральная линия», состоящая из рецепторов, определяющих малейшее изменение в давлении и температуре воды, а также в направлении течения. Хищные рыбы используют этот орган для слежения за добычей. Так вот на теле моего шефа тоже имеется такое приспособление – с его помощью он охотится за подчиненными. И за мной в том числе.
Приходится признать:
– Нет, об этом я точно не слышал.
– Немудрено, – усмехается он. – Подготовка и сама операция были настолько засекречены, что в суть посвятили единицы. Так сказать, самых-самых.
– Так что же случилось с «Барракудой»?
Покашляв в кулак, старик кривится:
– Об этом позже. А сейчас ответь мне на один вопрос: ты что-нибудь слышал об идее минирования Атлантического и Тихоокеанского побережий США нашими ядерными зарядами?
– Да, что-то читал. Кажется, автором этой идеи был академик Сахаров?
– Все верно: идея с довольно длинной бородой. По одной версии она принадлежит академику Лаврентьеву; по другой ее озвучил в конце пятидесятых годов Андрей Дмитриевич Сахаров. Дабы нашей стране не разориться из-за развязанной американцами гонки вооружения, он предложил тайно разместить в шельфовой северо-американской зоне с десяток зарядов мощностью по сто мегатонн.
– Ого! – качаю головой. – Зачем же так нескромно?
– Согласен, сто мегатонн – это сверх всякой меры. По самым скромным подсчетам десяток подобных зарядов унес бы жизни полмиллиарда людей. К слову, предложение Сахарова повергло в шок даже самого Хрущева, и об этой кровожадной идее забыли на два десятка лет. А в начале восьмидесятых – когда гонка вооружений изрядно вымотала Советский Союз – внезапно вспомнили и решили воплотить в реальность.
В моей голове из обрывков беседы начинает складываться цельная картинка.
– Этим и занимался головной корабль проекта 945?
– Совершенно верно. Если помнишь, два носовых торпедных аппарата в данном проекте имели увеличенный диаметр 650 миллиметров. Вот под них-то наши ученые умельцы и создали шесть специальных зарядов. Затем их тайно разместили в носовом отсеке, а командиру экипажа поставили задачу пересечь Атлантику и сбросить заряды в установленных точках, расположенных вдоль Атлантического побережья США.
Услышав эти слова, я хотел было поинтересоваться, как сильно Горчаков злоупотребил спиртным накануне. Но по этическим соображениям пришлось промолчать – как ни крути, а я гожусь ему в сыновья.
– Обалдеть, – на секунду прикрыв глаза, представляю чудовищную картину гибели целого континента.
Генерал морщится:
– Я не оправдываю тех, кто отправил «Барракуду» к берегам США, но мощность зарядов была ограничена одной мегатонной. Ученые посчитали, что подобных зарядов вполне достаточно для разрушения инфраструктуры крупнейших прибрежных городов, портов и военных баз.
Моим главным юношеским заблуждением была твердая вера в то, что идиоты с возрастом умнеют. Как же я ошибался! Первая часть нашей долгой беседы заставила сделать однозначный вывод: идиот – это на всю жизнь. Именно такой была моя реакция на известие об установке шести ядерных зарядов вдоль Атлантического побережья Соединенных Штатов. Ну вот как можно было додуматься своей «фуражкой» до такого варварского решения? Действительно, вокруг Советского Союза долгое время существовали американские военные базы с ядерными боеголовками и носителями оных. Но в случае потепления отношений между нашими странами весь этот арсенал возвращается восвояси вследствие обычного приказа. А как прикажете отыскать в океане и эвакуировать оставленные нами смертоносные заряды?
Именно этой проблеме Горчаков и посвятил вторую часть нашей встречи. Первая же произвела на меня весьма угнетающее действие. Да, я родился и вырос во времена Советского Союза и исправно впитывал ненависть к вероятному противнику – Соединенным Штатам Америки. Однако эта ненависть носила некий абстрактный характер и отнюдь не распространялась на весь капиталистический мир и конкретно на американский народ. Мне не были симпатичны их президенты, я не любил стервятников-русофобов из конгресса, плевался на антисоветские «шедевры» Голливуда. А вместе с тем интуитивно догадывался о простой вещи: в пределах другого полушария проживают точно такие же, как в СССР, люди – с теми же недостатками и с похожими достоинствами.
– Сергей Сергеевич, если не ошибаюсь, вы нашли меня не для того, чтобы рассказать очередную страшилку на сон грядущий?
Видя, что «аудитория» проявляет рассеянный интерес, старик потянулся за сигаретами.
– Все верно, Женя. Я знаю тебя как облупленного, но и ты за время нашей совместной службы успел изучить мои повадки. Ладно, хватит лирики. Переходим к делу.
«Наконец-то», – мысленно вздохнул я.
Глава 7
Атлантический океан; Саргассово море; борт подводной лодки сверхмалого класса «Барракуда». Настоящее время
Читать бесплатно другие книги:
