Дикий цветок Френкель Наоми

Глава 63

После того как сыновья ушли на войну, Сайлас, Анри и Джереми начали проводить «мужские дни в Сомерсете» каждую четвертую субботу круглый год, а не только зимой, как прежде. Смерть Томагавка лишила встречи первоначального смысла, но к этому времени свежее мясо, добытое индейцем а охоте, давно уже перестало быть мотивацией для посиделок вокруг костра.

Последние четыре года беседы, которые вели между собой друзья, были не особенно веселого свойства. Их сыновья принимали участие практически во всех стычках и пограничных перестрелках, происходивших на территории штата после того, как северяне оккупировали Галвестон. Бойцы местной самообороны капитана Берлесона охраняли торговые пути внутри штата, железные дороги, мосты и телеграфные линии, а также делали вылазки на вражескую территорию с целью диверсий на мостах и железнодорожных путях неприятеля. Томас и Филипп едва не попали в плен в Шривпорте, где они встречались с группой сторонников Юга, намеревавшихся взорвать канонерки, пришвартованные на реке Сабин.

Сегодняшняя встреча оказалась еще безрадостнее, чем прежние. На дворе стоял май 1864 года. Упорное вооруженное противостояние между Союзом и Конфедерацией, которое газеты назвали Кампанией Ред-Ривер, все еще продолжалось на берегах реки, образующей границы штатов Техас и Оклахома. Федерация в очередной раз послала войска оккупировать Техас, и мальчики находились в самой гуще бесконечного сражения. Одной из задач северян был захват города Маршалл, расположенного в двадцати милях от Хоубаткера. Разрушив местные заводы, можно было лишить Конфедерацию жизненно необходимых ей боеприпасов и прочих товаров военного значения. Захват Маршалла открывал северянам путь на Восточный Техас и дальше вглубь штата. Это дало бы федерации доступ к запасам хлопка, продуктам питания, пополнило бы поредевшее поголовье лошадей и крупного рогатого скота. За собой захватчики оставили бы разграбленную и разрушенную страну. Это неизбежно загубит экономику и инфраструктуру штата, откинув Техас в его развитии на двадцать лет назад. Конфедераты намеревались держаться на границе, чего бы это им ни стоило, а местные жители, попрятавшись в своих домах, готовили оружие на случай прорыва янки.

Трое старых друзей не хотели оставлять женщин дома одних, но жены настояли на том, чтобы они не отменяли заранее назначенную встречу. Если что и случится, то не раньше, чем через несколько дней. Дамы прекрасно осознавали, сколь сильно их мужья нуждаются в этих встречах. Им просто необходимо выпустить пар, поговорить о делах и обозвать последними словами всех политиков, чьи речи привели к войне, и всех генералов, когда-либо посылавших солдат в бой.

Стоял такой зной, что о костре никто даже не заикнулся. Петуния прислала последний бочонок с маринованными свиными ножками, холодную кукурузную подливу, салат из огурцов и репчатого лука, приготовленные с пряностями яйца и ломтики «хлеба Петунии», который негритянка пекла из молотых зерен овса и плодов пекана. Анри принес жестянку с консервированным пудингом из Англии, который, несмотря на блокаду северян, удалось доставить в Техас.

– Изумительно! – раскладывая содержимое корзины, заявил он. – Хотел бы я, чтобы мальчики поучаствовали в этом пиршестве!

– Может, вскоре так и будет, – откликнулся Сайлас. – Не думаю, что эта война затянется.

– К следующей весне все закончится, – высказал свое предположение Джереми.

Однако мужчины слышали нотки тоски и тревоги, проскальзывающие в речах друг друга. Подобно густому дыму сигар, вокруг них витало облако невысказанного ужаса изза того, что чудо, хранившее жизни их сыновей все четыре года войны, может на этот раз их покинуть.

Анри и Джереми наполнили тарелки. Сайлас отказался, налив в стакан еще пива.

– Сайлас! Ты что, есть не будешь? – поинтересовался Анри.

– Я не голоден. Потом поем.

От мужчины не укрылись взгляды, которыми обменялись два его старинных приятеля.

– Ладно, рассказывайте, – потребовал Сайлас. – Я же чувствую, что здесь какой-то сговор.

– В последнее время ты выглядишь не совсем здоровым, mon ami, – заметил Анри. – Ты похудел, побледнел и осунулся лицом.

– Мы все осунулись лицами, – возразил Сайлас. – Любой отец, чей сын отправился воевать, волей-неволей похудеет.

– Нам кажется, тебе следует сходить на консультацию к врачу, – предложил Джереми.

– Вудворд врач неважный, а если я отправлюсь к его конкуренту, то вызову разлад в семье. Я хорошо себя чувствую. У меня кое-что другое на душе.

– Мне кажется, что при данных обстоятельствах плантация дает неплохой доход, – сказал Анри.

– Не в этом дело.

– А в чем же? – тихо поинтересовался Джереми.

Сайлас набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание. Мужчины реже доверяют друг другу свои мысли, чем женщины. Они управляются со своими делами без совета и руководства даже самых близких друзей, решают проблемы, храня их в секрете от остальных. Если мужчине нужен совет, он первым делом обратится к жене, но иногда ему нельзя поделиться своими мыслями даже с нею. В таком случае ему следует обратиться за советом к своему закадычному другу. У Сайласа таких друзей было двое. Вот только он не хотел возлагать на них бремя своей ноши. Печаль, подобно полчищу голодных огненных муравьев, съедала сердце Сайласа. Чем его друзья смогут ему помочь? Что посоветуют такого, что облегчит тяжесть сложившегося положения? Сайлас не думал, что сможет описать всю сложность своих страданий даже Джессике. Он виноват в том, что поддержал Томаса в его желании взять в жены Присциллу ради появления на свет того, кто в случае чего унаследует Сомерсет. Научатся ли когда-нибудь Толиверы не делать таких ошибок?

Сайлас с шумом выпустил из себя воздух.

– Дело в моем сыне и невестке, – наконец решился он на откровенность. – Они несчастливы.

– Жаль, – тихо промолвил Анри.

– А в чем дело? – спросил Джереми.

– Они не слишком… подходят друг другу.

Сайлас сделал большой глоток пива для того, чтобы заглушить кисловатый привкус, который в последнее время угнездился у него во рту. В животе урчало. В последние месяцы он напрочь утратил вкус к пище. Алкоголь ударил прямо в голову.

– Когда-то я думал, что Томас и Присцилла – хорошая пара, – добавил он.

– Быть может, у них просто не было времени стать настоящей супружеской парой, – предположил Джереми. – Мальчики сейчас бывают дома не дольше недели, а потом снова идут на войну.

Сайлас попытался улыбнуться.

– Арман и Джереми Младший женаты меньше года, а их жены уже беременны.

– Тебе не хватает внука? – спросил Анри.

– Да, но дело в том…

Сайлас встал и сунул руки в карманы. Черт побери! Либо он изольет кому-нибудь свои чувства, либо они разорвут его в клочья.

И Сайлас заговорил:

– Я знал, что Томас не любит Присциллу, когда они поженились, но мне казалось, что она-то его любит и этой любви хватит на то, чтобы навести между ними мосты. Томас со временем научится ценить ее чувства и отвечать Присцилле взаимностью, полюбит ее, как… я полюбил его мать. Я надеялся, что сын получит несказанное удовольствие, постепенно раскрывая маленькие тайны своей молодой жены, узнавая секреты ее сердца, разума – всего того, что свело меня с ума в Джессике, когда мы поженились. Эти открытия наполнили мою жизнь смыслом, гордостью и радостью. Я…

– Но Присцилла – не Джессика, – заметил Джереми.

– Нет, вот именно, что нет. – Силы покинули его ноги, и Сайлас вынужден был снова усесться. – За закрытыми дверями души супруги Томаса нет ни милых сюрпризов, ни скрытых желаний, ни тайных страстей. Я уже убедился в том, что Присцилла Вудворд – пустая комната.

– Милосердные святые! – воскликнул Анри.

Сайлас испытывал к самому себе отвращение. Он чувствовал себя предателем, бесчестно разглашающим секреты жены сына, своей невестки, члена семьи. Мужчина покраснел.

– Извините, что разоткровенничался. Мне стыдно за свою несдержанность… за мои чувства…

Анри поднял вверх обе руки.

– Mon ami! Здесь нечего стыдиться. И просить прощения тоже не за что. Чувства не бывают плохими или хорошими. Они такие, какие есть.

Джереми откашлялся.

– Ты чувствуешь себя в ответе за брак Томаса?

– Я его одобрил.

– Но ведь это твой сын захотел на ней жениться, Сайлас. Ты его не принуждал, – сказал Джереми.

– Но без моей одержимости плантацией он, яуверен, не решился бы на это. Томас ради моего спокойствия захотел гарантировать Сомерсету наследника на случай, если…

Сайлас не смог озвучить того, о чем подумал. Он потер рукою лицо – какое же оно у него костистое!

С отчаянием в голосе мужчина продолжил:

– Я не могу спать по ночам. Меня мучает то, что Томас обречен страдать в браке без любви и детей. Сейчас война почти закончена, и есть большая вероятность того, что он вернется домой живым-здоровым. – Сайлас не высказал очевидного: если бы его сын не спешил, то мог бы встретить девушку, которую полюбил бы по-настоящему. – Меня терзает мысль, что Томас совершил напрасную жертву ради Сомерсета.

– И еще раз: это не твое решение, это решение Томаса, – сказал Джереми.

– Я согласен с тобой, – заявил Анри, снова поднимая ладони рук в свойственной французам манере. – Грехи отцов не должны касаться детей. Они еще насовершают собственных грехов.

Толивер слабо улыбнулся.

– Вы пытаетесь оправдать мой грех.

– Искать оправдание нечего, потому что нет никакого греха, – возразил Джереми.

– Я хочу, чтобы Томас был счастлив. Я хочу этого больше всего. Наследие Сомерсета здесь ни при чем.

– Мы знаем, – сказал Джереми, – и если Господь Бог слышит нас, Он тоже знает. Никакого проклятия нет. Ты думаешь о благополучии Томаса, а не о Сомерсете.

– Мы не должны утрачивать надежды на то, что, когда война закончится и Томас и Присцилла заживут вместе, время, мир и совместное проживание помогут решить многие из их проблем, – сказал Анри.

Француз поднял свой стакан. То же сделали Сайлас и Джереми.

– Друзья мои! Выпьем же за возвращение наших мальчиков и их счастливое будущее.

– Да будет так! – в унисон провозгласили его друзья.

Сайлас подумал о том, что следует спросить у Джереми, почему он употребил слово «проклятие». Но эта мысль вскоре улетучилась, подхваченная потоком благодарности за преданность и понимание со стороны друзей. А еще мужчина испытывал боли в паху и ощущал какую-то неприятную припухлость в области ребер.

Джереми, как обычно, прочитал его мысли.

– Сайлас, тебе надо обратиться к врачу.

– Кажется, ты прав.

Глава 64

Война добралась до Хоубаткера лишь в сентябре 1864 года и отняла одного из самых любимых его сыновей.

Джессика, Присцилла и Петуния сидели на кухне и собирали в полотняные мешочки золу из початков кукурузы, которой теперь заменяли соду. Женщины собирались раздать эти мешочки соседям. Кто-то позвонил в дверной колокольчик. Отпереть дверь послали Эми, восьмилетнюю «мамину помощницу». Дефициты военного времени и блокада портов, не дающая приставать судам с товарами, породили разного рода заменители – кофе, муки, перца, сахара, соли. Жители Хьюстон-авеню объединились и принялись помогать друг другу. Каждая семья специализировалась на изготовлении какого-либо эрзаца, который потом распространялся между соседями. Так, к примеру, Бесс Дюмон преуспела в процессе обжаривания и помола желудей и семян окры[38], из которых получался вполне приличный «кофе». Камилла Уорик освоила искусство переработки картофеля в «муку». Женщины Хьюстон-авеню регулярно собирались по утрам и обменивались плодами своей рачительности. Завтра будет очередь Джессики принимать у себя гостей.

– Это, должно быть, миссис Дэвис принесла букет хризантем, – предположила Джессика.

– Она явно расположилась к вам сердцем с тех пор, как мистер Сайлас оказался во всем прав, а ее муж – наоборот, – сказала Петуния. – Вы должны отдать ей должное. Миссис Дэвис принимает горькую правду, не желая ее подсластить.

– Сайласу от этого не легче, – ответила Джессика.

Предсказания мужа оправдались. Конфедерация не смогла устоять против военной мощи Севера. Ходили слухи, что готовится всеобщее наступление, долженствующее принести массовое разорение на земли Юга. Франция и Великобритания не пришли на помощь Конфедерации в обмен на хлопок, как кое-кто ожидал. После того как надсмотрщики отправились воевать, рабы, не желая оставаться рабами, сбегали от своих хозяев сотнями. Впрочем, за исключением лишь нескольких негров, рабы Сомерсета остались работать на плантации.

Но на кухню вошла не миссис Дэвис – туда вбежал соседский мальчик. Вслед за ним влетела Эми. На ее детском личике читалось беспокойство. Мальчик сорвал с головы шляпу. Он задыхался. Его лицо раскраснелось.

– Что случилось? Где они?

– На пастбище позади вашего дома. Они уводят лошадей.

– Присцилла! Ты знаешь, где лежат пистолеты. Вооружи слуг, – приказала Джессика. – Петуния! Оставайся с Эми. Леон! Умеешь стрелять?

– Конечно умею. Папа меня научил на всякий случай.

– Присцилла, дай мне ружье.

– А что мы будем делать? – Невестка уставилась на свекровь округлившимися от страха глазами.

– Не знаю.

Джессика взяла кремневое ружье, стоявшее заряженным в кладовке у двери черного хода, и вышла наружу. Все мужчины Хьюстон-авеню сейчас разъехались по своим делам. Дети были в школе. В голове женщины промелькнула мысль: с какой стати Леон, сын их банкира, сейчас не в школе. Мальчик закашлялся. Глубокий, грудной кашель, какой бывает во время простуды. Теперь понятно. Дома – одни лишь женщины. Большинство спят в это время дня. Их слуги, судя по всему, остаются «слепы» к происходящему. Войдя в расположенный на возвышении бельведер, Джессика уставилась на то, что происходило в это время на общественном пастбище.

Около дюжины конных в мундирах федеральной армии размахивали лассо, гоняясь за лошадьми, которых выпустили днем из конюшен позади Хьюстон-авеню. Кони не желали быть пойманными. Они успешно уворачивались от лассо, которые северяне пытались накинуть им на шеи. К своему ужасу, Джессика увидела среди лошадей Полет Фантазии. Чистокровка привлекла внимание офицера.

– Ловите эту лошадь! – услышала Джессика его приказ.

Женщина застыла, не зная, что делать. Солдаты не должны украсть лошадку Нанетт, но что может предпринять одинокая женщина с кремневым ружьем против дюжины вооруженных мужчин? Нельзя рисковать. Леона могут ранить, а потом солдаты доберутся до Присциллы. Нельзя, чтобы северяне ее видели. Одного взгляда может оказаться достаточно, чтобы произошло самое худшее. Джессика пожалела, что рядом нет Джимми – рассудительный и сильный негр умер позапрошлой весной. Женщина все так же стояла в нерешительности. Вдруг она заметила бегущего по направлению к пастбищу Роберта Уорика. В руке молодой человек сжимал пистолет. Джессика и позабыла, что он остался дома. Роберт должен был сейчас работать в мастерской. Мальчик мастерил стол, который собирался подарить Томасу, когда тот вернется с войны домой.

О Боже! Нет!

Из дома высыпали Присцилла, Леон и слуги. Все оснащены ружьями и пистолетами, взятыми из оружейного шкафа Сайласа.

– Присцилла! Беги к соседям. Расскажи, что происходит. Пусть вооружаются, – распорядилась Джессика. – Пусть пошлют кого-нибудь к соседнему дому. Оттуда тоже пусть бегут к соседям. Скорее! Не трать время попусту!

– Да, мэм, – ответила Присцилла.

Молодая женщина явно обрадовалась такому поручению.

Офицер, старший лейтенант, если судить по параллельным полоскам на его желтых погонах, развернул своего коня в сторону бегущего Роберта и вытащил из кобуры пистолет.

Действуя по наитию, но достаточно разумно, чтобы оставить ружье в бельведере, Джессика устремилась вниз по ступенькам, а затем, выскочив из кованой железной калитки, побежала по грунтовой дороге.

– Нет! Нет! – кричала она на ходу.

Мужчины оглянулись на ее крики. Полет Фантазии, заметив Роберта, перестала убегать и поскакала в его сторону.

– Миссис Джессика! – удивленно воскликнул Роберт, когда женщина подбежала достаточно близко. – Что вы здесь делаете?

– Собираюсь воззвать к здравому смыслу каждого. Добрый день, лейтенант!

Офицер закрыл приоткрывшийся от удивления рот, а затем, приподняв руку к полям своей кавалерийской шляпы, произнес:

– Мадам…

– Роберт, дорогой! – обратилась к молодому человеку Джессика. – Пожалуйста! Положи пистолет на землю. Что ты намерен с ним делать против стольких солдат?

Роберту уже исполнилось двадцать три года, но он так и не перерос свистов и хрипов в легких. Изза хронического бронхита у молодого человека был такой вид, словно его может свалить с ног порыв ветра. Сопротивляться кавалерийскому разъезду он мог не в большей мере, чем палка – тарану.

– Я бы на твоем месте ее послушал, – произнес старший лейтенант.

Металл в его голосе и взгляде свидетельствовал о том, что спорить с ним опасно. Полет Фантазии подскакала к людям. Бока лошади нервно вздымались.

– Вы не можете забрать эту лошадь, – сказал Роберт.

Он лишь чуть опустил руку с пистолетом, держа оружие наизготове.

– Я реквизирую всех здешних лошадей. Бросайте оружие и идите, откуда пришли. Мы не причиним вам никакого вреда.

– Вы ее не заберете, – сжимая зубы, упрямо заявил Роберт. – Она не пойдет на войну, не станет кавалерийской лошадью.

– Станет, когда надоест мне.

– Ни за что. Пусть лучше умрет.

Роберт поднял пистолет, приставил дуло к месту за ухом животного и выстрелил.

Джессика не поверила собственным глазам. По изумленным взглядам верховых она поняла, что никто из северян такого поворота событий тоже не ожидал. Прошла секунда, прежде чем лошадь с шумом рухнула на землю. Дымок поднимался из дула пистолета в руках Роберта.

– Не стоило этого делать, – сказал лейтенант и выстрелил Роберту в голову.

– Нет! – завопила Джессика, но было поздно.

Пуля попала парню в лоб. Тот неловко упал бесполезным мешком подле убитой лошади. Джессика опустилась возле него на землю и положила его окровавленную голову себе на колени. Молодой человек умер мгновенно. В его мертвых глазах застыл вызов. Джессика взглянула на офицера сквозь пелену слез.

– Как вы могли? Он же еще мальчик!

– Все мы когда-то были мальчиками, – ответил старший лейтенант. – Человек, ни с того ни с сего застреливший такую красивую лошадь, не заслуживает жизни.

– Эта лошадь принадлежала девушке, которую он любил. Она погибла в пятнадцать лет. Роберт заботился о лошади в память о покойной, – плача, сказала Джессика.

По лицу лейтенанта промелькнула тень раскаяния. Он окинул взглядом зелень пастбища, затем вновь посмотрел на Джессику.

– Война – это сплошная череда трагических недоразумений, мадам. Я очень сожалею, что так вышло.

Джессика услышала позади себя шум. Оглянувшись, она увидела хозяек Хьюстон-авеню и их служанок, чья процессия растянулась вдоль грунтовой дороги. На ветру развевались подолы юбок с фижмами и передники негритянок. Женщины несли с собою пистолеты и ружья, пользоваться которыми учились на случай, если придется оборонять свои дома. Среди них были матери тех, кто сложил голову либо был ранен в битвах по всему Югу. Они, казалось, ждали от Джессики сигнала к началу стрельбы.

Камилла Уорик, маленькая, хрупкая женщина, протолкалась сквозь строй и побежала к ним. Юбка с кринолином, казалось, поднимает ее над землей. Джессика повернулась к лейтенанту.

– Уходите, молодой человек, ступайте к своей матери, которая так и не узнает, какое горе вы причинили этой женщине. Если останетесь, прольется новая кровь, быть может, ваша.

– Я не собираюсь воевать с женщинами и слугами, – сказал лейтенант. – Но лошадей мне забрать придется. Скажите своим людям, чтобы разошлись. Мы поедем по дороге.

Когда случилась эта трагедия, Сайлас находился в кабинете доктора Вудворда. После мужчина поехал в Сомерсет и взобрался на любимый холмик, с которого открывался чудесный вид на плантацию, на плоды труда всей его жизни. Вид этот обычно успокаивал его встревоженный разум, но на этот раз душевного отдохновения не случилось. Только вернувшись в сумерках домой, Сайлас узнал о трагическом происшествии на пастбище и о героическом поведении своей жены. Он решил, что плохих вестей и без того с лихвой хватит, поэтому стоит подождать, пока уляжется горе, вызванное гибелью Роберта, а потом уже рассказать Джессике о диагнозе, поставленном Вудвордом.

Глава 65

Тот день, 12 апреля 1865 года, навсегда запечатлелся в семейных хрониках Толиверов, Дюмонов и Уориков как день возвращения мальчиков. Война между штатами почти закончилась. 9 апреля генерал Роберт Эдвард Ли, главнокомандующий армией Конфедерации, признал свое неизбежное поражение и капитулировал во избежание ненужных потерь человеческих жизней и дальнейшего разрушения Юга. Его двадцативосьмитысячная армия сдалась северянам под началом генерала Гранта при Аппоматтоксе, штат Вирджиния. Солдаты обеих армий едва держались на ногах. Слова Сэма Хьюстона насчет того, что в случае войны Техас потеряет «лучших своих сыновей», оправдались в полной мере. Особенно велики были потери среди тех техасцев, кто воевал на Юге. В числе прочих погиб Джейк Дэвис. В конце войны он перевелся из подразделения под командованием капитана Берлесона в Техасский отряд, который сражался на юго-востоке под началом генерала Ли. Именно Джейк написал Толиверам о том, что Виллоушир был превращен в пепелище одним из полков, входящих в армию генерала Шермана, во время его огненного марша по Южной Каролине. Джессика легко представила себе картину разорения благодаря живому описанию, которое ее брат Майкл дал Джейку Дэвису.

Февраль на Плантаторской аллее всегда был самым хмурым временем года. Все вокруг было покрыто цветами сумрака. Майкл вздрогнул, когда в библиотеку вбежал слуга и закричал, что идут синие мундиры. Ее брат, выглянув из окна, увидел полковника северян, который возглавлял колонну одетых в синие мундиры солдат. Люди неспешно ехали верхом под сенью безлистых деревьев аллеи по направлению к хозяйскому дому Виллоушира. Джессика радовалась тому, что ее родители уже умерли и не видели, что произошло после. Как со слов Майкла рассказывал Джейк, ее брат вышел наружу и, стоя на веранде, встретил непрошеных гостей. Командир спешился, а его люди, оставшись сидеть в седлах, рассредоточились вокруг.

– Добрый день! – приветствовал Майкла офицер.

Взбираясь по ступенькам крыльца, он снял перчатки.

– Разрешите представиться. Я полковник Пол Конклин. Быть может, вы знаете мою тетю.

Майкл признался, что побелел, как хлопок, вспомнив Сару Конклин.

Полковник позволил вывести членов семьи, слуг и охотничьих собак, но не разрешил забрать ничего ценного. После этого он приказал поджечь дом. Джессика решила, что в память о ее дружбе с Сарой Конклин полковник не позволил своим солдатам разграбить дом, в котором прошло ее детство. По крайней мере за это она была ему благодарна.

Мальчики вернулись домой, а на следующий день Сайлас слег в кровать, с которой никогда больше не поднялся. До этого времени он каждый день ездил по делам на плантацию и посещал заседания городского совета, членом которого вновь стал. Исходя из симптомов болезни, доктор Вудворд отправил Сайласа в Хьюстон к специалисту по раку крови. Этот врач подтвердил предварительный диагноз Вудворда: у Сайласа болезнь, известная среди специалистов под названием лейкемия. Лечению она не поддается.

Томас от горя не находил себе места. Ни одно из бедствий войны не могло сравниться с тем отчаянием, которое вызвала у него близость кончины отца. До этого Томас возвращался домой в сентябре. На похоронах Роберта сын обратил внимание на то, как постарел за последнее время Сайлас. Что-то явно было не в порядке, но Томас, поразмыслив, счел, что, скорее всего, годы волнений за единственного сына сделали свое черное дело. Отец боится обнаружить его имя в списке погибших, да и смерть Роберта подействовала на всех угнетающе. Родителей Томас теперь любил даже сильнее, чем прежде, а вот Присцилла стала для него совершенно чужим человеком.

В тот свой приезд домой Томас твердым голосом сказал жене:

– Я хочу ребенка, Присцилла. Хочу сейчас. Ты меня поняла?

Она кивнула, испуганная, как всегда, но теперь ему было все равно. Ради всего святого! На что эта девчонка рассчитывала, когда выходила замуж? Не думала же она, что ей придется сидеть на троне, а все вокруг удут ею любоваться? Какая от нее польза, если она ему – ни возлюбленная, ни подруга, ни помощница, даже детей ему нарожать не может?

Жена покорилась. Томас уехал на войну, оставив Присциллу думать над тем, кто же подменил ее нежного, понимающего и уступчивого мужа. Когда Томас вернулся домой в апреле, Присцилла была на восьмом месяце беременности. Молодой человек ночью молился, чтобы роды прошли успешно, а его отец дожил до того счастливого дня и собственными глазами увидел представителя третьего поколения владельцев Сомерсета.

– Я не знаю, как буду жить без Сайласа, – призналась Джессика Джереми.

Они до сих пор время от времени встречались около десяти часов утра в бельведере особняка Толиверов и пили горький желудевый кофе, приготовленный из эрзаца Бесс Дюмон.

Сайлас постоянно принимал настойку опия. Наркотик унимал боль, позволяя забыться сном.

– Люди живут и умирают, – чуть хрипловатым от волнения голосом произнес Джереми. – Живым надо продолжать жить своей жизнью.

Он и Анри каждый день навещали больного. Друзья сообщали Сайласу последние новости, разговаривали с ним, помогали принимать ванны, сидели рядом, когда Джессике требовался отдых. Зрение друга ослабело, поэтому Джереми читал ему вслух. Анри приносил деликатесы. Душевная боль, которая угадывалась за поведением друзей мужа, разрывала Джессике сердце.

Сайлас прожил еще три недели после того, как Присцилла родила здорового мальчика весом девять фунтов[39]. Она попросила, чтобы их сына назвали Верноном в честь того представителя рода Толиверов, который, согласно легенде, участвовал в Войне Белой и Алой розы. Из этого спорного обстоятельства женщина сделала вывод, что он был настоящим героем.

– Вернон, – повторил Сайлас.

Голос его был хриплым от боли и лекарств. Пожилой мужчина сидел в кровати. В руках своих он держал новорожденного малыша.

– Имя мне нравится. Очень мило с твоей стороны, Присцилла. Вижу, что у нашего маленького кавалериста твои чудесные ушки. Ты ведь не обиделась, что во всем остальном он – вылитый Толивер?

– Напротив. Я очень рада, – пришла в восторг Присцилла, глядя на Томаса.

Муж стоял подле отца по другую сторону его постели. Джессика уловила выражение глаз невестки. Глаза Присциллы светились безнадежной мольбой: «Я сделала то, чего ты от меня хотел. Теперь полюби меня». Но Томас не сводил взгляда с отца, излучающего радость при виде личика своего внука.

Когда ему становилось получше, Сайлас вызывал сына к себе, и Томас, сидя у его постели, корпел над конторскими книгами и деловыми бумагами, разрабатывая стратегию спасения Сомерсета. Сайлас предупреждал сына о том, что Техас и Юг в целом стоят на пороге долгого периода потрясений.

– Наш штат с трудом согнет колени перед диктатом Севера. Не исключено, что Техас некоторое время будет оставаться вне федерации, – однажды предрек Сайлас, когда к нему вернулась способность нормально говорить. – Всюду будет процветать беззаконие. Прежний порядок вещей навсегда обратится в руину. Наши деньги обесценятся. Цены на землю резко упадут, но не впадай в отчаяние, сын мой, держись земли. Наступят лучшие времена, и Сомерсет вновь расцветет.

Не желая покидать мужа, пока он был еще в состоянии говорить, Джессика сидела в гостиной, прижавшись к стене, у которой с противоположной стороны стояла кровать больного, и слышала каждое произнесенное слово. Женщина разрывалась между желанием рассказать Сайласу о своем банковском счете в Бостоне и тем самым унять его тревоги насчет денег и боязнью того, что муж обидится на Джереми, когда узнает о «заговоре» с целью утаить от него наследство тети.

– Не рискуй, Джесс, – посоветовал Джереми во время одной из утренних посиделок в бельведере. – Ради меня, не говори ему.

– Ты считаешь, что сейчас имеет значение, что когда-то мы о чем-то договорились у Сайласа за спиной?

– Я уверен в том, что имеет.

Джессике померещились странные нотки в его голосе.

– Откуда такая уверенность?

Джереми обнаружил в скамейке расшатавшийся гвоздь. Мужчина приложил все усилия для того, чтобы плотно затолкать его большим пальцем в гнездо.

– Поверь мне, Джесс. Кое в чем я понимаю твоего мужа лучше, чем ты. Ему очень не понравится, что ты посвятила меня в дело, которое утаила от него, и я действовал, не поставив его в известность.

– Как пожелаешь, Джереми, – согласилась Джессика. – Я не собираюсь ставить под угрозу вашу дружбу, даже сейчас, когда ей все равно приходит конец.

Незадолго до своей смерти Сайлас узнал об убийстве президента Авраама Линкольна. В мае в Джорджии был пленен президент Конфедерации Джефферсон Дэвис. Появились сведения о том, что природный газ в недалеком будущем будет освещать помещения вместо свеч и использоваться на кухне вместо дров. Джессика с гордостью поведала мужу о том, что Мария Митчелл, поборница прав женщин, стала первой женщиной-профессором в Соединенных Штатах. Недавно ей доверили преподавать астрономию в Вассарском колледже, в штате Нью-Йорк.

– И куда катится этот мир? – улыбнувшись, произнес Сайлас.

Она ласково погладила его по руке.

В последний день его жизни Джессика услышала, как Сайлас, задыхаясь, говорит Томасу:

– Сынок… Я вижу… твой брак… не то, что ты хотел… Послушай своего отца…

– Я всегда слушался тебя, папа.

– Ты, может, никогда… не полюбишь Присциллу… но ты должен… уважать ее любовь к тебе… Это не пустяк… Она требует уважения… Покажи, что… ценишь ее любовь… по крайней мере…

Поднявшись на ноги, Джессика прижала ладонь ко рту. Слова дались Сайласу с трудом. Жена видела, что его смертный час – не за горами. Время подтвердило правоту ее страхов.

На рассвете следующего дня женщина проснулась, ощущая себя уставшей до крайности. Она почувствовала, как Сайлас сжимает ей руку.

– Джессика… – с трудом вымолвил он.

Она мигом проснулась и повернулась к нему.

– Да, любимый?

– Это… было…

По движению его губ Джессика поняла, что он собирается произнести слово, начинающееся на «ч».

– Чудесно, – закончила за него жена.

Она закрыла мужу веки и поцеловала его в губы.

– Да, это было чудесно, дорогой.

Сайлас умер на рассвете 19 июня 1865 года. В тот же день командующий войсками федерации в штате объявил, что «Прокламация об освобождении рабов» имеет юридическую силу и на территории Техаса.

Глава 66

Прошло больше года, а ни одной новой записи в дневнике Джессики так и не появилось. За элегантной, обтянутой красным сафьяном тетрадью, в которую женщина вносила свои первые записи, последовали более практичные тетради в черных обложках. Когда и они стали недоступны, Джессика перешла на обычные блокноты. Хранители ее размышлений, впечатлений и жизненного опыта, начиная с первых месяцев замужества, рядами выстроились на полках ее секретера в хронологической последовательности. Последняя запись относилась к июню 1865 года.

«Мы похоронили Сайласа. Томас пожелал предать его земле Сомерсета в том месте, о котором знали только он и Сайлас.

– Оттуда видна вся плантация, мама, – сказал он. – Папа часто ездил туда, когда хотел о чем-то подумать в одиночестве. Я хочу, чтобы он лежал там.

Я подумала о Джошуа, который покоится один-одинешенек на кладбище округа невдалеке от могильного камня, воздвигнутого в память о Нанетт Дюмон, и последнего пристанища Роберта Уорика. Но я ничего не сказала, не желая перечить душевному порыву сына. Я не знала места, о котором рассказал мне сын, но я не знаю многих мест в Сомерсете.

Оказалось, что местность и впрямь красивая. Над могилой раскинул свои ветви красный дуб. Неподалеку протекает ручей. Ветры там дуют легкие, то и дело где-то вдали слышны напевы тех, кто трудится в поле. Мне кажется, Томас часто навещает могилу Сайласа. Место это удалено ото всех и всего. Я чувствую себя немного отодвинутой в сторону, но не огорчаюсь. Напротив, я рада, что не стала перечить сыну. Сайлас одобрил бы меня.

Я была его сердцем, а Сомерсет – душой».

Спустя время Джессика прочла «Суматоху в доме» Эмили Дикинсон. Слова стихотворения как нельзя лучше передавали ее душевное состояние и поведение после смерти мужа, в тот период, когда ни строчки не было записано в ее дневнике. Когда Джессика все же вернулась к своим записям, она открыла дневник на том месте, где остановилась в июне 1865 года, и записала бессмертные слова поэтессы:

Гроб с телом Сайласа стоял в большой гостиной, к нему приходили проститься друзья и знакомые, когда в руки Томасу попал текст «Прокламации об освобождении рабов», присланный по телеграфу. Это распоряжение было подкреплено прибытием в Галвестон генерала армии северян Гордона Грейнджера во главе двухтысячного войска. В их обязанности входило проследить, как будет выполняться закон. Томас прочел телеграмму, затем молча передал ее другим плантаторам в комнате. Затем он подошел к телу отца и положил руку на его холодный лоб.