Последний идол (сборник) Звягинцев Александр
Смертельно раненный двумя пулями Столыпин, прибывший в Киев на открытие памятника Александру II в составе свиты Николая II, почил в бозе четырьмя днями позднее — 5 сентября 1911 года в «Хирургической больнице доктора медицины И. С. Маковского», которая находилась недалеко от Киевского городского театра на улице Малой Владимирской (теперь это улица Олеся Гончара № 33). Современники утверждали, что когда 3 сентября император приехал проведать Столыпина, супруга премьера, Ольга Борисовна, не пустила его к мужу. Петр Аркадьевич завещал предать тело земле там, где его настигнет смерть. Столыпин был захоронен в Киево-Печерской Лавре рядом с легендарными Василием Кочубеем и Иваном Искрой, обличителями гетмана Мазепы, который казнил их за то, что те сообщили Петру I о намерении гетмана порвать с Россией. В центре Киева, на Крещатике Столыпину был воздвигнут бронзовый памятник, снесенный после революции. Мать Богрова требовала от властей, чтобы на этом месте установили бюст сына.
Кем был для России сын севастопольского героя генерал-лейтенанта А. Д. Столыпина, Петр Аркадьевич — предками и родственниками которого были полководец А. В. Суворов, поэт М. Ю. Лермонтов, дипломат А. М. Горчаков? Тогда, 6 сентября 1911 года, пожалуй, лучше других сказала газета «Новое время»: «Горячий приверженец порядка и законности, он шел прямым путем к скорейшему осуществлению нового уклада государственного строя. Просвещенный политик, экономист, юрист, крупный административный талант, он почти отказался от личной жизни, свою удивительную работоспособность, не знакомую с утомлением, вложил в дело государственного устроения и строительства. Как человек П. А. Столыпин отличался прямодушием, искренностью и самоотверженной преданностью Государю и России. Он был чужд гордости и кичливости благодаря исключительно редким качествам своей уравновешенной натуры. Враг всяких неясностей, подозрений и гипотез, он чуждался интриганства и интриганов и мелкого политиканства. По своим политическим взглядам П. А. Столыпин не зависел от каких-либо партийных давлений и притязаний. Твердость, находчивость и высокий патриотизм были присущи его честной открытой натуре. Столыпин особенно не терпел лжи, воровства, взяточничества и корысти и преследовал их беспощадно».
Тогдашний министр юстиции, генерал-прокурор И. Г. Щегловитов сразу же после покушения прибыл в Киев. Он участвовал в похоронах Столыпина. Вместе с обер-прокурором Святейшего Синода Саблером и другими нес гроб. Присутствовал в зале судебного заседания во время процесса над Богровым.
Родственники премьера настаивали на том, чтобы действия лиц, обязанных охранять П. А. Столыпина, были расследованы сенатором. Щегловитов согласился с этим. Выбор пал на сенатора М. И. Трусевича, бывшего незадолго перед этим директором департамента полиции.
Подозрение в причастности полиции к убийству было настолько серьезным, что даже председатель Третьей Государственной Думы А. И. Гучков говорил: невозможно разобрать, кто убил премьер-министра — революционеры или полиция. Была и другая точка зрения — Столыпина убрала одна из группировок при дворе.
Со своей стороны, генерал-прокурор И. Г. Щегловитов был одним из ревностных поборников привлечения к уголовной ответственности за небрежное выполнение служебных обязанностей товарища министра внутренних дел Курлова, начальника Киевского охранного отделения Кулябко, вице-директора департамента полиции Веригина и подполковника Спиридовича. По его мнению, они создали обстановку, в которой и стало возможно покушение Богрова на жизнь премьер-министра.
Однако они так и остались безнаказанными.
Что касается самого Богрова, то после роковых выстрелов в театре он прожил еще 11 дней. По делу его допрашивали четыре раза. Самые существенные показания он дал ночью 1 сентября. Он заявил: покушение на жизнь Столыпина совершил потому, что считал его «главным виновником наступившей в России реакции».
9 сентября 1911 года в одном из помещений Киево-Печерской военной крепости под названием Косой Канонир, где Богров содержался под стражей, состоялся суд. Государственным обвинителем на нем выступил генерал-лейтенант Костенко, от защитника подсудимый отказался. По словам прокурора, на суде «Богров держал себя корректно и совершенно спокойно, говорил он, обращаясь больше к публике, в числе которой был и Щегловитов».
Началось заседание в 4 часа дня и продолжалось примерно до половины десятого вечера. Приговор огласили через полчаса.
Жена Столыпина Ольга Борисовна обратилась к царю с просьбой отложить казнь над Богровым до тщательного расследования всех обстоятельств дела. Однако это ходатайство удовлетворено не было. В ночь на 12 сентября, в 4 часа смертный приговор киевского военно-окружного суда был приведен в исполнение. Палачом стал Юшков, один из каторжан Лукьяновской тюрьмы. Казнь происходила на Лысой горе под обрывом Лысогорского форта. Место казни было оцеплено плотным кольцом казаков.
На казни Богров сохранял полное присутствие духа, как писал один из свидетелей, «держал себя спокойно и разглядывал собравшихся, освещенных светом факела». На предложение прокурора встретиться с раввином Богров согласился, но попросил эту встречу провести «в отсутствие полиции». Прокурор отказал.
Все присутствующие на казни, уезжая с Лысой горы, взяли на память по куску веревки, на которой был повешен Богров.
После убийства Столыпина многие состоятельные евреи стали спешно покидать Киев, так как боялись мести. (Богров принадлежал к известному в Киеве и весьма преуспевающему еврейскому роду. Звали его Мордкой Гершовым.) Город был на грани взрыва. Дух погрома витал в воздухе. Чтобы предотвратить межнациональный конфликт, на следующий день после покушения с маневров были отозваны три казачьих полка, которые разместили на Подоле — в районе наибольшего скопления еврейского населения.
Почему же не было удовлетворено ходатайство вдовы Столыпина отложить казнь над Богровым до тщательного расследования всех обстоятельств дела? Почему так спешили со следствием и судом? Может быть, что-то пытались скрыть?
Дело в том, в 1906 году под личным давлением Николая II была учреждена так называемая «скорострельная юстиция». Стремясь остановить волну террористических актов, зачинщики которых зачастую уходили от возмездия, пользуясь судебными проволочками и адвокатскими уловками, в России ввели еще и «скорострельные» военно-полевые суды. Приговоры должны были утверждать командующие 12 военных округов; предание суду происходило в пределах суток после акта убийства или вооруженного грабежа. Разбор дела мог длиться не более двух суток, приговор приводился в исполнение в 24 часа. И хотя сам Столыпин не являлся сторонником и тем более инициатором создания военно-полевых судов и применения смертной казни (в феврале 1907 года Столыпин даже предлагал царю ликвидировать военно-полевые суды), в России виселицы стали называть «столыпинскими галстуками». Такое название к ним закрепилось с легкой руки депутата Ф. Родичева, который с думской трибуны именно так окрестил висельную петлю. Столыпин в ответ на это оскорбление вызвал Родичева на дуэль. Однако депутат не рискнул стреляться с обидчивым премьером и предпочел взять свои слова обратно.
Так кто же стоял за убийством Петра Аркадьевича Столыпина? До сих пор идут споры на эту тему. И высказывают по этому поводу различные версии. В конечном счете, как мне представляется, их можно свести к четырем основным.
ВЕРСИЯ ПЕРВАЯ. Богров был агентом охранного отделения и до покушения на Столыпина активно занимался провокаторской деятельностью, выдав самодержавию в общей сложности 112 своих товарищей по революционной борьбе. Под угрозой разоблачения и ликвидации, чтобы сохранить свою жизнь, Богров вынужден был пойти на убийство одного из первых лиц Российской империи — таково было условие его соратников-анархистов. По словам Богрова, в марте 1911 г. с ним встретился некий «господин, присланный из тюрьмы. В это время как раз многие поотбывали наказание и стали делегатами партий, скопившихся в тюрьмах, товарищи требовали от меня объяснений по провокации». В июне 1911 г. делегаты из Парижа якобы потребовали от Богрова отчета в растраченных партийных средствах. Богров сообщал на следствии: «Около 15 августа явился ко мне один анархист, заявил мне, что меня окончательно признали провокатором, и грозил об этом напечатать и объявить во всеобщее сведение. Это меня страшно обескуражило, так как у меня много друзей, мнением коих я дорожил». Уличенному секретному агенту предложили, по его словам, до 5 сентября реабилитировать себя террористическим актом.
И еще одна немаловажная деталь. Многие зрители в киевском театре обратили внимание на то, что после тех роковых выстрелов Богров на несколько секунд замешкался. Не исключено, что после, совершенного покушения должен был погаснуть свет, и убийца, воспользовавшись темнотой и всеобщим замешательством, получал возможность выбежать из театра и сесть в поджидавший его автомобиль. И Богров, вероятно, ждал этого момента! Рассказывали, что подозрительного человека, пытавшегося подойти к рубильнику, спугнул электрик. Этим человеком, как говорят, был начальник императорской дворцовой охраны полковник А. Спиридович, якобы и организовавший всю операцию по устранению П. Столыпина.
ВЕРСИЯ ВТОРАЯ. Богров был честным революционером, а легенда о нем как об агенте охранки была злобной клеветой, пущенной в оборот начальником Киевского охранного отделения Кулябко для оправдания своего полнейшего провала. Промах Киевского охранного отделения ставил под сомнение эффективность системы политического сыска во всей империи. Этой версии придерживался известный литератор А. Мушин, опубликовавший в 1914 году в Париже книгу «Дмитрий Богров и убийство Столыпина». А то, что царские спецслужбы потерпели полный провал, доказывает следующий факт.
Влиятельные сторонники Столыпина, в своих требованиях опиравшиеся на решение Киевского военно-окружного суда, прямо заявили, что существовал сговор высших чинов секретной полиции. Под их давлением царь вынужден был поручить Государственному совету провести расследование деятельности Курлова, Веригина, Спиридовича и Кулябко в Киеве накануне и в момент убийства Столыпина. Первый департамент Государственного совета приступил к рассмотрению этого дела только 20 марта 1912 года.
Предварительное следствие было возложено на сенатора Шульгина. В ходе проведенного расследования Государственный совет пришел к следующему выводу по делу Курлова, Спиридовича, Веригина и Кулябко: «Таким образом, в отношении всех четырех обвиняемых по настоящему делу следует считать установленным бездействие власти, а также создание угрозы жизни государя и его семьи. Богров имел полную возможность подойти во время представления к царской ложе или даже взять с собой в театр снаряд и бросить его в царскую ложу при совершении убийства Столыпина, какового несчастья не случилось только благодаря самому злоумышленнику, не дерзнувшему на такое посягательство».
Далее следовали конкретные обвинения, полностью подтверждающие такой вывод.
«I. Кулябко. Допустил Богрова в партер, не проверив, нет ли у него оружия или взрывчатого снаряда. Не учредил внутри театра охраны царской ложи. Тем самым:
а) создал условия для непосредственной угрозы жизни государя;
б) создал условия для убийства Столыпина;
в) не произвел проверки заявлений Богрова;
г) пустил Богрова в сад купеческого собрания, не удостоверившись, нет ли у него оружия. Оставил Богрова в саду без всякого наблюдения, чем создал угрозу жизни государя императора, находясь в ближайшем расстоянии от пути шествия государя императора.
II. Курлов. Знал, что Богров находился в сношениях с анархистами-коммунистами, и не принял надлежащих мер, чем создал опасность для жизни государя и его семьи. Не поручил Кулябко установить тщательное повседневное наблюдение за Богровым, что не позволило разоблачить ложь Богрова, сочиненную им для проникновения в места посещения высочайших особ (сад купеческого собрания и театр). 31 августа и 1 сентября 1911 года Богров, вооруженный револьвером, оба раза находился в близком расстоянии от государя императора. Бездеятельность Курлова повлекла также за собой убийство Столыпина.
III. Спиридович. Не воспрепятствовал выдаче билетов Богрову, не доложил об этом своему начальству и не учредил в театре и саду купеческого собрания тщательного наблюдения за Богровым, не удостоверился, есть ли у него оружие или какие-либо метательные снаряды. Противозаконное бездействие власти со стороны его, Спиридовича:
а) создало непосредственную, явную опасность для жизни императора;
б) привело к убийству Столыпина».
Веригин обвинялся в том же.
«Вследствие сего, — говорится в заключении Государственного совета, — Курлов, Спиридович, Веригин, Кулябко подлежат суду судебного присутствия уголовного кассационного Департамента правительствующего Сената с сословными представителями».
Казалось, полицейским авантюристам-преступникам на сей раз не отвертеться. Но не тут-то было. Вмешался царь. 4 января 1913 года без каких-либо объяснений своего решения он начертал на заключении Государственного совета: «Отставного подполковника Кулябко считать отрешенным от должности. Дело об отставных генерал-лейтенанте Курлове и ст. сов. Веригине, а также о полк. Спиридовиче прекратить без всяких для них последствий».
Если можно назвать заговором убийство Столыпина, то это был, образно говоря, заговор всей системы политического розыска, помноженный на непрофессионализм и некомпетентность отдельных должностных лиц. Прекратив уголовное дело в отношении этих людей, Николай II по существу оправдывал саму систему розыска. Недаром на благодарственной телеграмме бывшего товарища министра царь сделал приписку: «Благодарю. В верности службы генерала Курлова я никогда не сомневался». Более того, Николай II собирался назначить генерала Курлова на место убитого Столыпина, и только ставший известным факт, что Курлов во время киевских торжеств присвоил миллион рублей из специальных средств, вынудил царя отправить его в отставку.
ВЕРСИЯ ТРЕТЬЯ. В устранении П. Столыпина от власти был заинтересован Николай II. Власть и популярность премьер-министра выросли настолько, что личность Петра Аркадьевича стала затмевать фигуру императора. А столь всевластный премьер, который к тому же ставил своему государю ультиматумы и ратовал за ограничение прав самодержца, Николаю II был не нужен.
Рассказывают, что в августе 1911 года в Крыму, прогуливаясь по дорожкам Ливадийского дворца, Николай II встретил начальника своей личной секретной полиции полковника Спиридовича, проверявшего посты царской охраны. Приветливо поздоровавшись, царь спросил:
— Куда это вы все время от меня прячетесь, Александр Иванович? Если не возражаете, погуляем вместе. Насколько помню, в круг ваших служебных обязанностей помимо моей охраны входит и тайное наблюдение за высшими чинами империи. Не могли бы вы мне подробнее рассказать о Петре Аркадьевиче Столыпине? Чему он в настоящий момент особенно симпатизирует? Последнее время ко мне поступают самые разноречивые сведения. Думаю, и в вашей «комнате провокаторов» в Царскосельском дворце, — царь чуть заметно усмехнулся, — накопилось на этот счет немало материалов.
Произнеся столь необычно длинный для него монолог (он вообще говорил очень мало — больше слушал), император замолчал в ожидании ответа.
Спиридович ответил после некоторого раздумья:
— Утверждают (думаю, не без основания), что по своим политическим взглядам он сторонник конституционной монархии английского типа. Примерно неделю тому назад в Английском клубе в Петербурге в карточной игре приняли участие Столыпин, Бобринский, Гучков и мой доверенный человек, пользующийся расположением Петра Аркадьевича. Во время игры Столыпин жаловался, что, несмотря на его высокое положение в государстве, он не чувствует себя уверенно и прочно. В любой момент государь может прогнать его как последнего лакея. В Англии же, где, как известно, существует просвещенная конституционная монархия, ничего подобного с премьер-министром произойти не может. Снять его с поста, если этого потребуют интересы государства, может только парламент большинством голосов.
Царь и Спиридович не заметили, как спустились к морю. Увидев стоящую у причала лодку, царь предложил:
— А не покататься ли нам немного?
Николай II сел за весла, а Спиридович устроился на корме. Царь греб легко и свободно, как хорошо тренированный, привычный к гребле человек.
— Я слушаю вас, продолжайте, Александр Иванович, — обратился он к Спиридовичу, возвращаясь к прерванному разговору.
— Так вот, когда после основательной выпивки зашел разговор о внутреннем положении России, нынешний лидер октябристов в Государственной думе Гучков начал горячо убеждать присутствовавших, что революционное затишье в России крайне непрочно и вряд ли долго продержится, что лучше бы, не ожидая новой революционной бури, которая наверняка сметет и монархию, и всех нас, самим сверху проделать малую революцию, превратив Думу в полноправный парламент по английскому образцу. Бобринский, ваше величество, заявил, что якобы настоящий царь в России — это Столыпин, подлинный герой всех сословий, сумевший усмирить смуту в России и держащий сейчас в своих руках все сложные нити политической жизни страны.
— Ну и что же Столыпин? — перебил царь.
— Промолчал, ваше величество.
Царь нервно погладил рукой бороду. Приближенные знали: этот жест означает крайнее волнение.
— А я-то все размышляю, почему Столыпин решился разговаривать с императором языком ультиматума. Вы, конечно, Александр Иванович, слышали о его последней беспрецедентной выходке — угрозе уйти в отставку, если я не введу земства в западных губерниях. Требует распустить Государственную думу и Государственный совет, отказавшиеся утвердить эту его затею. Значит, слухи о том, что идет подготовка дворцового переворота, не лишены основания? Что вы можете сказать по этому поводу, Александр Иванович?
— Думаю, что пока это одни разговоры, ваше величество. Но разговоры опасные, и было бы крайне неразумно оставить их без последствий. Всякую опасность надо душить в зародыше.
Царь посмотрел куда-то вдаль, поверх головы Спиридовича, чуть слышно проговорил: — Эти доморощенные либералы просто не знают, с кем они имеют дело. Я как-то одному из таких либералов, министру иностранных дел Сазонову, в ответ на его бредни о либеральном переустройстве России сказал: «Поверьте мне, если когда-нибудь вы и другие вроде вас очутитесь лицом к лицу с русским народом, недели через две от вас ничего не останется».
Неожиданно царь рассмеялся, по привычке прикрыв рукой рот.
— А знаете, Александр Иванович, мне действительно удивительно не везет на премьер-министров. Витте был больше француз, чем русский, Столыпин, как теперь выясняется, больше англичанин, чем русский, да еще сторонник конституционной монархии. Прямо напасть какая-то…
Известно, что после смерти Столыпина, назначая Коковцова Председателем Совета Министров, Николай II сказал ему: «Надеюсь, вы не будете меня заслонять так, как это делал Столыпин?»
ВЕРСИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. Если не в гибели, то в отставке Столыпина были заинтересованы очень многие влиятельные особы из окружения российского царя. В частности, Григорий Распутин.
Премьер-министр не любил «нашего друга» и всячески его избегал. В своих «Воспоминаниях» дочь Столыпина Мария Бок пишет, что, когда она завела разговор с отцом о Распутине, который в те годы еще не достиг апогея своего влияния, Петр Аркадьевич поморщился и сказал с печалью в голосе, что ничего сделать нельзя. Столыпин неоднократно заводил разговор с Николаем II о недопустимости нахождения в ближайшем окружении императора полуграмотного мужика с весьма сомнительной репутацией. На это Николай ответил дословно: «Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». Интерес Столыпина к полуграмотному крестьянину из Тобольской губернии был обусловлен несколькими факторами. Газетные статьи о мужике во дворце подрывали престиж царской семьи, плодили опасные слухи. Вмешательство «отца Григория» в политику было невыносимо для Столыпина, тем более что связь с Распутиным установил один из самых влиятельных и опасных оппонентов Петра Аркадьевича С. Витте. Да и сам премьер подвергался унижениям. Как писала А. Богданович: «Недели три назад приехал с докладом Столыпин и прождал полчаса… потому что царь находился у жены, у которой в спальне сидел этот блажка». В октябре 1910 года Столыпин, как министр внутренних дел, приказал департаменту полиции установить за Распутиным наружное наблюдение. Однако продлилось оно всего несколько дней, так как по личному указу царя было вскоре снято.
В начале 1911 года настойчивый премьер представил монарху обширный доклад о Распутине, составленный на основании следственных материалов Синода. После этого Николай II предложил главе правительства встретиться со «старцем», чтобы развеять негативное впечатление, сделанное на основании собранных документов. При встрече Распутин пытался гипнотизировать своего собеседника. «Он бегал по мне своими белесоватыми глазами, — рассказывал Столыпин, — произносил какие-то загадочные и бесполезные изречения из Священного Писания, как-то необычно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей напротив меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что она производит какое-то довольно сильное, правда, отталкивающее, но все же моральное влияние. Преодолев себя, я прикрикнул на него и, сказав ему прямо, что на основании документальных данных он у меня в руках и я могу его раздавить в пух и прах, предав суду по всей строгости законов о сектантах, ввиду чего резко приказал ему немедленно, безотлагательно и, при том добровольно, покинуть Петербург и вернуться в свое село и больше не появляться».
После этого разговора Распутин отправился паломником в Иеру салим. В Петербурге он вновь появился лишь после убийства Столыпина. И тогда начали распространяться слухи о том, что Распутин прямо предсказывал скорую гибель премьера. Илиодор в своей книге «Святой черт» цитирует будто бы слова Распутина: «Ведь я за семь дней предсказал смерть Столыпина». По другим свидетельствам, 29 августа 1911 г., стоя в толпе, мимо которой проезжал Столыпин, Распутин вдруг воскликнул: «Смерть пришла за ним, здесь она, здесь!» В связи с этим поползли слухи о том, что Распутин как-то связан с убийством Столыпина. Достоверность этого утверждения проверить невозможно. Тем не менее совершенно очевидно, что гибель Столыпина была выгодна и Распутину.
1992
Архипелаг
В 1970 году Александру Солженицыну была присуждена Нобелевская премия в основном за «Архипелаг ГУЛАГ», в котором история происходивших в стране репрессий была обнажена до предела.
Вопрос о «наказании» писателя витал во властных кабинетах и коридорах. Не могли только решить, как лучше это сделать: то ли выдворить из страны, то ли привлечь к уголовной ответственности. Но избавиться от всемирно известного писателя Советское государство решило твердо и роль основного двигателя отвели, как тогда было принято, конечно же, Комитету государственной безопасности. Правда, не последнюю скрипку в этой миссии сыграла и Прокуратура СССР.
После присуждения Солженицыну Нобелевской премии в области литературы был подготовлен проект указа Президиума Верховного Совета СССР «О выдворении А. И. Солженицына из пределов СССР и лишении его советского гражданства». Тогда же Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко и Председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов направили в Секретариат ЦК КПСС довольно любопытную записку, в которой они излагали свое видение «проблемы Солженицына». Они писали:
«Проживание Солженицына в стране после вручения ему Нобелевской премии укрепит его позиции и позволит активнее пропагандировать свои взгляды… Выдворение Солженицына из Советского Союза лишит его этой позиции — позиции внутреннего эмигранта и всех прочих преимуществ, связанных с этим… Сам же акт выдворения вызовет кратковременную антисоветскую кампанию за рубежом с участием некоторых органов коммунистической прессы… Взвесив все обстоятельства, считали бы целесообразным решить вопрос о выдворении Солженицына из пределов Советского государства».
Интересно, что совершенно иную позицию занял в этом вопросе тогда министр внутренних дел Щелоков, который считал, что Солженицыну нужно дать немедленно квартиру, прописку и вообще проявить к нему внимание. «За Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его, — писал он. — В данном случае надо не публично казнить врагов, а душить их в объятиях».
Однако ни одна из точек зрения тогда не возобладала. Солженицына не выдворили из страны и не «задушили в объятиях». Но травля писателя продолжалась, и вопрос ни на один день не оставался закрытым. В последующем он обсуждался даже на Политбюро ЦК КПСС, где после долгих дебатов было принято решение предоставить Председателю КГБ СССР Андропову «разрубить гордиев узел». Политбюро приняло специальное постановление «О мерах по пресечению антисоветской деятельности Солженицына А. И.». Проведение «карательной операции» было поручено Андропову и Руденко. Они должны были определить всю процедуру следствия и суда и после согласования всех вопросов произвести арест писателя.
О том, как происходили арест и изгнание, Солженицын подробно описал в своих автобиографических книгах. Но некоторые детали прояснил бывший старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Ю. А. Зверев. Он рассказал, что однажды Руденко пригласил его к себе и, передав вышедшую за границей книгу Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», а также подборку «отзывов прессы» на нее, поручил «изучить на предмет решения вопроса о возбуждении уголовного дела»…
«Я изучил и доложил, что в книге содержится огромный материал, причем наряду с суждениями и выводами автора там огромный массив фактов, которые либо соответствуют действительности, либо ложны… Я и сейчас думаю, что не все отдельные факты абсолютно точны. Это теперь мы все так много знаем о том периоде. А тогда — только слухи… Было очень страшно верить…
Но я был обязан выяснить, соответствует ли изложенный материал действительности или это вымысел, клевета. Я и запросил компетентные инстанции, могут ли они опровергнуть приведенные автором факты. Инстанции ответили, что опровергнуть массив фактов возможности нет.
И тогда я получил указание возбудить уголовное дело и допросить Солженицына. Допросить не удалось: несмотря на неоднократные вызовы, он в прокуратуру не являлся. Руденко предписал доставить его приводом. Я вынес постановление о приводе Солженицына и отправился за ним лично, благо он жил на улице Горького, неподалеку от Прокуратуры СССР.
…Дело Солженицына только формально вел я. Все мои действия через Генерального прокурора направлялись политическим руководством. И доставить Солженицына мне предписали не в здание прокуратуры, в мой кабинет, а в Лефортовский следственный изолятор КГБ СССР…
Солженицын действительно ожидал ареста, и у него все было готово. Он быстро оделся и все заранее приготовленные вещи, уже, видимо, ему послужившие в лагере, сложил в мешок с нашитым полотнищем шведского флага. Я попросил его вывернуть мешок флагом внутрь, что он и сделал без возражений.
К моменту нашего приезда в Лефортово было уже найдено политическое решение, которое и определило дальнейшие действия руководства Прокуратуры СССР. Решение это состояло в том, что Солженицын должен быть лишен советского гражданства и выдворен из СССР…
Конечно, судьбу Солженицына решали не на Пушкинской! (в Прокуратуре СССР — прим. авт.) Но полагаю, что Руденко, опытный и изобретательный юрист, нашел такую форму, которая могла бы придать если не видимость законности, то, по крайней мере, видимость здравого смысла тому, что произошло. Мне предписали возбудить в отношении Солженицына уголовное дело по обвинению не в антисоветской агитации и пропаганде, а по обвинению в измене Родине…
Здесь-то, как я думаю, и обнаруживается «юридический вклад» Руденко. Ведь доказать, что Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» оклеветал Советскую власть, было невозможно даже в то время. А задача состояла в том, чтобы его из СССР удалить. Как? Обвинив Солженицына в более тяжком преступлении — измене Родине, Прокуратура парадоксальным образом смягчила ситуацию. Политическая власть, вмешавшись и лишив Солженицына гражданства, снимала все юридические проблемы, ибо не может изменить Родине человек, не являющийся более ее гражданином. Стало быть, уголовное дело автоматически прекращается. Все это решали, конечно, не я и, думаю, не Руденко, но именно он, по-моему, мог подсказать этот вариант».
13 февраля 1974 года Александр Исаевич Солженицын был выслан из Советского Союза.
Прошло семнадцать лет. За это время многое изменилось в стране. И вот в 1991 году последним Генеральным прокурором СССР Николаем Семеновичем Трубиным были изменены основания прекращения уголовного дела в отношении него (дело прекращалось в связи с отсутствием в действиях опального писателя состава преступления), о чем незамедлительно была направлена телеграмма в США, штат Вермонт, город Кавендиш, где жил тогда Солженицын, с принесением ему извинения за неправомерные действия работников Прокуратуры Союза ССР (дело было прекращено в 1974 году по не реабилитирующим основаниям).
Однако телеграмму, которую готовил тогда автор этой книги, увы, Александру Исаевичу в городе Кавендише (штата Вермонт, США) сразу не вручили на том основании, что в ней не был указан дом, в котором вот уже много лет проживал нобелевский лауреат. Тогда, подготовив сообщение для передачи в средства массовой информации под рубрикой «В Прокуратуре Союза ССР», я отправился к главному редактору программы «Время» О. В. Какучая, с которым у меня сложились довольно дружеские отношения. Выслушав мой рассказ, Ольвар Варламович без всяких формальностей тут же распорядился сообщить в программе «Время» о реабилитации А. И. Солженицына. Вскоре все увидели на экране и самого Александра Исаевича, узнавшего эту новость.
Повторная телеграмма, отправленная мной адресату, уже не вернулась. Вероятно, местные власти из СМИ наконец-то догадались, что у них в городе проживает всемирно известный писатель.
1992
Курортная драма
В 1981 году Виктору Васильевичу Найденову исполнилось пятьдесят. Этот год оказался для него роковым. О том, что он схлестнулся с клевретом Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, первым секретарем Краснодарского крайкома партии С. Ф. Медуновым и что Найденов поставил вопрос о привлечении к уголовной ответственности ряда руководителей этого региона, в том числе и видных партийных бонз, многие уже знали и всячески от него дистанцировались.
В то время, когда во главе Следственного управления Прокуратуры Союза ССР фактически стоял заместитель Генерального прокурора СССР В. В. Найденов, в обществе активно заговорили о громких уголовных делах, которые расследовались тогда следователями по особо важным делам Прокуратуры СССР. Наибольший резонанс получили, так называемые, дело «Океан» и «Краснодарское дело». Произошло это почти через пятьдесят лет после того, как появился на свет герой этого повествования…
Виктор Васильевич Найденов родился 9 сентября 1931 года в поселке Мучкап Мучкапского района Тамбовской области в семье фронтовика. Отец его, Василий Павлович Найденов, 1907 года рождения участвовал в войне с белофиннами и фашистской Германией. Жизнь Виктора не баловала. Школу жизни он проходил в суровые, холодные и голодные военные и послевоенные годы. В 1952 году, когда юноша учился на втором курсе Московского юридического института, отец ушел из жизни. Это был для Виктора первый тяжелый удар. На руках у овдовевшей Прасковьи Егоровны Найденовой — матери Виктора Васильевича, которой в ту пору исполнилось 43 года, остались только что родившаяся дочь Татьяна и 16-летний сын Владимир. Нелегко тогда пришлось осиротевшей семье. Виктор Васильевич всерьез задумался над тем, чтобы временно бросить учебу и пойти работать. Однако мать остановила его от этого поступка. И Найденов продолжил учебу в институте, совмещая ее с работой.
30 июня 1954 года он оканчивает институт и в сентябре того же года принимается на работу в органы прокуратуры. Начинать свою трудовую деятельность в органах прокуратуры Виктору Васильевичу пришлось в должности стажера народного следователя Дрегальского района Новгородской области. В работе молодой следователь проявлял оперативность, настойчивость и, как отмечалось в характеристике, «инициативу в собирании доказательств», в связи с чем досрочно, в ноябре 1954 года, был переведен из стажера в народные следователи. А уже в декабре того же года прокурором области ему была объявлена благодарность за проявленное старание в расследовании двух уголовных дел — «по обвинению Малышевой в убийстве новорожденного ребенка и по факту изнасилования гражданки Еруковой».
В июне 1955 года способный следователь переводится на работу в Маловишерский район Новгородской области. Здесь он активно участвует в общественной и политической жизни: руководит кружком по изучению истории КПСС на фабрике «Победа», выступает с докладами перед населением, в период выборов в Верховный Совет РСФСР, областной, районный, местный Совет депутатов трудящихся возглавляет агитпункт, избирается членом Пленума райкома ВЛКСМ (в комсомол Найденов вступил еще во время войны в 1944 году).
Не меньшее усердие проявляет Виктор Васильевич на своем рабочем месте. Только за пять месяцев 1956 года он расследовал 49 уголовных дел. Все они были окончены качественно и направлены в суд. Прекращения дел и возвращения их к доследованию не было. Причем 33 дела им были окончены в срок до одного месяца.
Авторитет Найденова растет. Его примечает прокурор области Дмитриев и вскоре ставит вопрос перед Прокуратурой Союза ССР о назначении Виктора Васильевича прокурором Маловишерского района. С ним соглашаются. И 13 июля 1956 года Найденов приступает к исполнению обязанностей прокурора района. Было ему тогда неполных 25 лет.
В новой должности молодой прокурор проявляет себя с самой лучшей стороны. В аттестации того времени отмечается высокая квалификация, большая трудоспособность и принципиальность в отстаивании интересов законности и защите прав граждан. Здесь, на маловишерской земле, он вступает в партию, избирается членом районного комитета КПСС. В 1957 году в семье Найденовых рождается второй сын, Александр. Казалось бы, жизнь вошла в берега, все складывается как нельзя лучше и в семье, и на работе. Однако очень скоро врачи обращают внимание на бесконечные болезни его первенца — старшего сына Сергея и настоятельно советуют поменять климат и переехать на постоянное место жительство в среднюю полосу. В 1960 году просьбу Найденова о переводе в Прокуратуре Союза ССР удовлетворяют и направляют его для дальнейшего прохождения службы в Ульяновскую область. Именно здесь начинается дальнейший стремительный рост его карьеры. Сначала он возглавляет прокуратуру Мелекесского района. Через два года, в 1962 году, он становится заместителем прокурора Ульяновской области, потом первым заместителем, а затем и прокурором области.
Способного и подающего надежды 38-летнего прокурора области довольно быстро замечают в ЦК КПСС, и в 1969 году его, как говорили в те годы, берут «на обкатку» в отдел административных органов ЦК КПСС. Долго он здесь не засиживается — через четыре года его назначают заместителем прокурора РСФСР, а в 1977 году он утверждается в должности заместителя Генерального прокурора СССР — начальника Следственного управления Прокуратуры Союза ССР. Именно на этом месте проявляется масштаб личности Найденова, его недюжинные организаторские способности, умение сосредоточиться на главном и видеть перспективу. Он много делает для совершенствования работы следственного аппарата, внимательно следит за внедрением в практику новых форм работы.
В этой связи вспоминается по тем временам уникальный труд заместителя прокурора Нижегородской области опытнейшего криминалиста-практика Л. Г. Видонова, который разработал и издал методический альбом «Система типовых версий о лицах, совершивших преступления».
Найденов, изучив этот опыт, не только распространил его по всей стране, но и самым настоятельным образом требовал от всех следственных работников органов прокуратуры абсолютного знания этого исследования и применения его в повседневной работе по раскрытию убийств. Причем на конференциях, семинарах и совещаниях, проходивших с его участием, он нередко сам экзаменовал руководителей следственных подразделений в знании материала.
Интересно отметить, что за 17 лет, в течение которых Видонов руководил следственным управлением, в Нижегородской области ежегодно оставались нераскрытыми 1–3 убийства, раскрывающиеся в последующие годы. И что очень важно: за все эти 17 лет не произошло ни одного незаконного осуждения.
Найденов был высоко эрудированным человеком. Он умел слушать других, был доступен и никогда не допускал грубости или высокомерия в отношении подчиненных. Но в то же время он не робел перед сильными мира сего и был тверд в своих суждениях, в особенности, когда речь шла об отстаивании государственных интересов либо привлечении к законной ответственности должностных лиц, какой бы высокий пост они ни занимали.
Конечно, как и всякий человек, Виктор Васильевич имел свои слабости и недостатки и, безусловно, совершал ошибки. Но не они определяли его лицо. Найденов был стойким бойцом, умеющим держать удар, дерзновенным прокурором, перед которым закон на цыпочки вставал, но он был еще и очень интересным человеком, являя собой одновременно образ огненный и смиренный. Помню, что под его обаяние я попал сразу.
Было это в сентябре 1976 года в Киеве на первом Всесоюзном съезде судебных медиков. Огромная седая шевелюра и молодые глаза, которые светились добротой и умом, вызывали доверие и располагали к общению. Три дня в свободное от заседаний время мы гуляли по городу, осматривали его достопримечательности и разговаривали, разговаривали… Любознательность он проявлял необыкновенную. И хотя с тех пор прошло немало времени и с разными уважаемыми людьми мне приходилось коротать досуг, но таких, как он, встречал я очень мало.
Свои борения с сильными мира в высоком ранге заместителя Генерального прокурора СССР Найденов начал в те годы, когда Генеральным прокурором страны был легендарный человек, человек с мировым именем — в прошлом Главный государственный обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе, Роман Андреевич Руденко. Руденко всегда лично курировал расследования наиболее важных уголовных дел. И кто знает, отчего у Романа Андреевича произошел четвертый, последний инфаркт, после которого он скончался. История болезни об этом умалчивает. Зато история так называемого «Краснодарского дела» говорит, что это произошло в самый драматический период его расследования.
После ухода из жизни Руденко неприятности посыпались на Найденова как из рога изобилия…
Но начну по порядку. Все началось с того, что в благодатном Краснодарском крае, хозяином которого тогда был первый секретарь Краснодарского крайкома партии С. Ф. Медунов — член ЦК КПСС, Герой Социалистического труда, близкий приятель Генерального секретаря Л. И. Брежнева, секретаря ЦК К. У. Черненко и многих других важных персон — были выявлены вопиющие факты беззакония, произвола и коррупции. Произошло это так. Следственная часть Прокуратуры Союза расследовала дело по Министерству рыбного хозяйства СССР. Следственной бригадой руководил знаменитый на всю страну опытнейший криминалист, следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Андрей Хоренович Кежоян. Он с санкции заместителя Генерального прокурора СССР Найденова арестовал заместителя министра Рытова. По делу проходили многие чиновники, занимавшие высокие должности. Когда Кежоян тяжело заболел, дело принял к своему производству другой следователь по особо важным делам — Сергей Михайлович Громов, который и закончил это расследование.
Однако при расследовании дела по Министерству рыбного хозяйства СССР следователи «вышли» на курортный город Сочи. Там их заинтересовал директор первого тогда в стране магазина фирмы «Океан» Пруидзе, который был арестован за передачу взятки заместителю министра Рытову. Затем последовали аресты и других сочинских чиновников: заместителя директора магазина «Океан», директора базы мясорыбторга, начальника гаража совминовского санатория и еще нескольких человек. В показаниях замелькала фамилия председателя Сочинского горисполкома Воронкова. Дело в отношении него было поручено расследовать следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Георгию Александровичу Эфенбаху, одному из лучших криминалистов страны, человеку принципиальному и честному.
Так возникло непосредственно уже «Краснодарское дело». Собственно говоря, оно не представляло собой единого целого, а состояло из ряда отдельных дел, которые следователи направляли в суд по мере их окончания, объединенных лишь своей принадлежностью к этому хлебородному краю. На каком-то этапе Найденовым к расследованию была привлечена чуть ли не половина сотрудников Следственной части Прокуратуры СССР, не считая прикомандированных следователей из различных регионов страны. Но в то же время все дела были очень тесно взаимосвязаны. Каждый следователь, занимаясь своим делом, так или иначе вникал и в то, что происходило в кабинетах его коллег. Допрашивать им приходилось не только «своих» обвиняемых, но и тех, кто проходил по другим делам. И над всеми этими делами незримо вставала фигура «хозяина» края Медунова.
В этом «Краснодарском деле» было все: небывалый накал страстей, беспрецедентное давление на следствие, в том числе и со стороны высших должностных лиц страны, шантаж, угрозы расправы, мужественное поведение и стойкость одних прокуроров, следователей и работников органов внутренних дел и предательство других, отставки и увольнения, инфаркты и инсульты у некоторых участников этой драмы, не выдержавших напряжения, и даже трагические смерти. И в конечном итоге — отдельные поражения следствия и его победы.
После того как председатель Сочинского горисполкома Воронков попал в орбиту следствия, он был арестован и препровожден в Лефортовскую тюрьму. Вспоминая это дело, старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Владимир Иванович Калиниченко рассказывал: «В Сочи началась паника. В ход пошли широко известные приемы коррумпированных группировок. Они пытались доказать, что показания обвиняемых о взяточничестве серьезного внимания не заслуживают, что дают их люди, «длительное время содержавшиеся под стражей и находящиеся в условиях изоляции». Именно эту фразу будет позже обыгрывать Медунов в публичных выступлениях, на страницах печати, в докладных записках в ЦК КПСС».
Изыскивались любые возможности для компрометации следствия, благо для этого появилась хорошая возможность. Дело в том, что у одного из свидетелей по делу председателя Хостинского райисполкома не выдержали нервы, и он, после того как его допросил следователь Эфенбах, покончил жизнь самоубийством. Раздались громкие крики о том, что человека довели до самоубийства следователи. Началась служебная проверка, которая никаких нарушений, а тем более злоупотреблений со стороны работников органов прокуратуры и внутренних дел не обнаружила. Но нервы следователям потрепали основательно.
Руководители края делали все, чтобы «закрыть» краснодарские дела. Они пытались «давить» на заместителя Генерального прокурора СССР Найденова, руководившего всем ходом следствия, но все было безуспешно. Владимир Иванович Калиниченко рассказывал, что придумали даже такой хитрый ход: «В Сочи решили провести всесоюзное совещание начальников горрайорганов внутренних дел курортных городов страны. Главная роль в этом спектакле отводилась Юрию Чурбанову (первому заместителю министра внутренних дел, зятю Л. И. Брежнева — Авт.)». Для участия в совещании пригласили и Найденова. Торжественно встречали в аэропорту Адлера высокопоставленных гостей. И сегодня лежит в моих личных архивах цветная фотография, на которой в фойе горкома партии стоят на переднем плане в мундире генерал-лейтенанта внутренних войск и огромным набором орденских колодок Чурбанов и рядом, но чуть сзади, с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда — Медунов. За ними — другие гости, принявшие участие в совещании, и в том числе улыбающийся Виктор Васильевич Найденов. Глядя на фотоснимок, я всегда думал, как интересно было бы узнать, что на уме в этот момент у каждого из них. Про других не знаю, но Виктора Васильевича, полагаю, волновала информация о том, что его намереваются пригласить на ужин, угостить спиртным, на обратном пути под благовидным предлогом остановить автомашину и спровоцировать инцидент со всеми вытекающими отсюда последствиями. Насколько что соответствовало действительности, сказать трудно, но он не стал искушать судьбу. Сразу после окончания совещания Найденов с работниками КГБ уехал в Гагры, а Медунов и Чурбанов в «резиденцию» на застолье. Ближе к вечеру последовала команда Сергея Федоровича привезти к ним Найденова, но в гостинице его уже не было…
О том, что подобные опасения были не праздными и что краснодарские власти могли тогда спровоцировать все что угодно, свидетельствует и такой факт, о котором рассказал в своей статье «Судьба прокурора» писатель и ученый А. Ваксберг.
После того, как в «Литературной газете» был опубликован его очерк «Ширма» о бывшем сочинском «голове» Воронкове, ему по кинематографическим делам срочно надо было побывать в Сочи. Накануне отлета Ваксбергу позвонил В. В. Найденов.
А. Ваксберг пишет: «Никогда еще Виктор Васильевич не был со мной так сух и так лаконичен.
— Вы собрались в Сочи, — не спрашивая, а сообщая сказал он. — Настоятельно рекомендую этого не делать.
— Убьют? — мрачно пошутил я, не посмев спросить, откуда у него столь точная информация. Найденов шутки не принял.
— До этого, думаю, не дойдет. Но… Мало ли что… Вдруг вам захочется там нахулиганить. Или… — он запнулся, — кого-нибудь изнасиловать… Вы меня поняли? В обиду вас мы не дадим, но цели они достигнут. Распустят слухи — им не впервой. Вы будете обороняться, а не наступать. Впрочем, решать вам, а не мне. Я только предупредил…
Полет был отменен. Расспрашивать о подробностях мне казалось неловким».
Для того, чтобы опорочить следствие, в Сочи приехали представители комиссии партийного контроля крайкома партии, которые затеяли проверку, обвиняя работников правоохранительных органов в нарушении социалистической законности. Не брезговали даже фальсификацией материалов. Несмотря на это, следствием все же был привлечен к уголовной ответственности и в дальнейшем осужден секретарь Сочинского горкома партии Мерзлый. Однако с подачи Медунова был снят с работы, а затем и исключен из партии прокурор города Сочи заслуженный юрист РСФСР Петр Кузьмич Костюк, активно помогавший следствию и дававший санкции на аресты некоторых высокопоставленных сочинских взяточников. Министр внутренних дел СССР Н. А. Щелоков уволил из органов внутренних дел заместителя начальника УВД Сочинского горисполкома А. Удалова и еще нескольких руководителей, активно способствовавших разоблачению взяточников. Фактически следствию был предъявлен ультиматум — немедленно покинуть Сочи.
Но Найденов и не думал сдаваться. Виктор Васильевич без дрожи в руках продолжал подписывать важные процессуальные документы по этому делу и принимать ответственные прокурорские решения. Аресты высокопоставленных сочинских чиновников продолжались. Оказались в тюрьме второй секретарь Сочинского ГК КПСС Тарановский, заведующий отделом административных и торгово-финансовых органов Перопадя, ряд руководителей торговли и общественного питания Сочи. Тогда Медунов выдвинул «тяжелую артиллерию». Он написал докладную записку в ЦК КПСС, обвиняя следователей Прокуратуры СССР во всех тяжких грехах. Конечно, немедленно была создана авторитетная комиссия. От Прокуратуры Союза ССР в нее были включены заместитель начальника следственной части Юрий Николаевич Шадрин и старший следователь по особо важным делам Алексей Васильевич Чижук. Они дали объективные заключения. Тем не менее Медунов продолжал противостоять следствию. Как вспоминал В. И. Калиниченко, «хозяина» края особенно раздражал следователь М. Розенталь, который занимался следствием непосредственно по городу Сочи, когда Эфенбах уезжал в Москву. От руководителей Прокуратуры Союза Медунов требовал не только отстранения от должности Эфенбаха, Розенталя, Чижука, но и их ареста и привлечения к уголовной ответственности.
Обстановка вокруг дела накалялась с каждым днем. Ряды арестантов пополнил бывший секретарь Краснодарского крайкома партии, а непосредственно перед арестом — уже заместитель министра мясо-молочной промышленности СССР Тарада. У него были изъяты деньги и ценности на сумму свыше 350 тысяч рублей (по тем временам это были очень большие деньги, официальная зарплата чиновника его уровня тогда не превышала 400 рублей) и «нажитое имущество», которое при переезде в Москву он перевозил на рефрижераторах. Был арестован председатель партийной комиссии крайкома Карнаухов, другие высокопоставленные чиновники, бывшие к тому же депутатами местных Советов. Несмотря на представление Прокуратурой СССР доказательств вины обвиняемых, крайисполком не дал согласия на привлечение их к уголовной ответственности. Однако по представлению Генерального прокурора СССР Рекункова, который 9 февраля 1981 года сменил на этом посту неожиданно ушедшего из жизни Романа Андреевича Руденко, такое согласие было получено от Президиума Верховного Совета РСФСР.
Не выдержав напряженной борьбы и постоянных необоснованных нападок, скончался от инсульта в возрасте чуть более пятидесяти лет следователь по особо важным делам Георгий Александрович Эфенбах. Расследуемое им дело принял к своему производству старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Константин Карлович Майданюк.
Прокуратура Союза продолжала активно работать по всем краснодарским делам. И в тот момент, когда Медунов рапортовал на срочно созванном им пленуме краевого комитета КПСС, что комиссия ЦК КПСС никаких нарушений со стороны секретаря Сочинского горкома партии Мерзлого не установила, в Сочинский горисполком поступило представление, подписанное заместителем Генерального прокурора СССР Найденовым, в котором испрашивалось согласие на привлечение депутата Мерзлого к уголовной ответственности. Это переполнило чашу терпения Медунова. Он встретился с Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежневым, отдыхавшим в то время на берегу Черного моря, и судьба Виктора Васильевича Найденова была решена. Шел тогда 1981 год…
Именно в это время меня пригласил к себе прокурор Украины Ф. К. Глух (я тогда работал его старшим помощником). Было это 7 сентября 1981 года. Федор Кириллович особую дружбу с Найденовым никогда не водил. Тем не менее в тот критический момент для Виктора Васильевича Глух повел себя очень по-мужски. Он сказал: «Ты с Найденовым в хороших отношениях. Ему сейчас непросто. Послезавтра у него юбилей. Съезди в Москву и поздравь его от нас. Ему будет приятно».
9 сентября в 9 часов 15 минут я был у него в приемной. Найденов принял меня сразу. Как всегда угостил чаем, спрашивал о делах и, хотя он старался ничем не выдать своего настроения, тем не менее привычного озорного блеска в глазах уже не было, и только какая-то роковая печать, как мне показалось тогда, легла на его лицо.
Вскоре, через два месяца, в ноябре 1981 года, Найденов был освобожден от занимаемой должности и уволен из органов прокуратуры. По этому поводу помощник Генерального прокурора СССР по особым поручениям В. Г. Демин тогда написал стихи «На снятие В. В. Найденова»:
- По мнению людей приличных,
- Он свое дело знал отлично.
- Но любят более пластичных
- И тех, что все решают лично.
- Под тихий шорох авторучек,
- Без нахлобучек и без взбучек,
- Без шума лишнего и чтения морали
- Его убрали.
- Ты спросишь, где искать мораль?
- Ищи, где хошь, Найдешь едва ль…
Отстоять его Генеральный прокурор СССР Рекунков тогда не сумел — он еще не имел в высших партийных кругах должного авторитета, такого же как его предшественник Руденко. Более того, он не смог оставить его в органах прокуратуры. Не прошло даже его предложение в ЦК КПСС о назначении Найденова на должность директора Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности (Виктор Васильевич имел ученую степень кандидата юридических наук).
25 декабря 1981 года Виктор Васильевич назначается на незначительную должность заместителя начальника отдела по расследованию уголовных дел в следственную часть Главного следственного управления Министерства внутренних дел СССР, и ему — государственному советнику юстиции 1 класса (что соответствует воинскому званию генерал-полковника) было присвоено всего-навсего звание полковника милиции. Не успел Найденов даже вникнуть во все тонкости этой должности, как был переведен на должность заместителя начальника Академии МВД СССР. Одновременно он возглавил и специальный факультет.
Однако расследование «Краснодарского дела» продолжалось, и Виктор Васильевич с большим волнением следил за ним.
Осмелевший Сочинский горисполком не дал прокуратуре своего согласия на привлечение к уголовной ответственности Мерзлого. Вторично этот вопрос перед депутатами был поставлен осенью 1981 года Генеральным прокурором СССР Рекунковым. Депутаты тянули до последнего, но все же весной 1982 года сдались. В мае того же года Мерзлый был арестован. Его делом занялся следователь по особо важным делам В. И. Калиниченко.
К этому времени К. К. Майданюк сумел «раскрутить» дело Тарады, который, казалось, давал правдивые показания, раскаивался, даже рассказал о некоторых тайниках с драгоценностями. Но следователь понимал, что он многое утаивает. И Константин Карлович нашел-таки деньги Тарады, о которых он не рассказал. Это были вклады на предъявителя на сумму свыше 200 тысяч рублей. Пережить это Тарада не смог. После одного из допросов он вернулся в свою камеру в крайне возбужденном состоянии, потерял сознание и был доставлен в городскую больницу. Через день Тарада скончался.
После того как сменилось руководство ЦК КПСС, а Генеральным секретарем стал Ю. В. Андропов, следствие пошло практически без помех. К длительным срокам лишения свободы были приговорены люди из ближайшего окружения Медунова — Тарановский, Перепадя, Мерзлый, Карнаухов и другие, многие десятки руководителей предприятий, учреждений и организаций Краснодарского края. Сгустились тучи и над самим Медуновым. Теперь и ему пришлось давать показания в Следственной части Прокуратуры Союза ССР.
На должности заместителя начальника Академии МВД СССР Найденов пробыл до июня 1984 года. После смерти Л. И. Брежнева, давшего «добро» на увольнение Найденова, последний стал добиваться восстановления в прежней должности и в связи с этим обратился с письмом к новому Генеральному секретарю ЦК КПСС Ю. В. Андропову. Только после этого, и то с длительными проволочками, его ходатайство было удовлетворено. Правда, теперь как заместитель Генерального прокурора СССР он руководил уже не следствием, а другими участками работы. Ему вновь стали прочить большую карьеру, однако этому уже не суждено было сбыться.
И хотя в марте 1987 года его звезда опять засияла на небосклоне юриспруденции — он был назначен Главным государственным арбитром СССР, и многие именно с этим назначением связывали его будущий взлет, 2 июня 1987 года Найденов скоропостижно скончался. Шел ему тогда всего лишь 56-й год. Похоронили мы Виктора Васильевича в ясный солнечный день на Новодевичьем кладбище.
1993
Враг народа товарищ Сталин
«Что касается фамилии, я лучше глотку себе перережу, чем изменю! Никогда на это не пойду, и говорить со мной об этом нет смысла. Сажали Сталина, судили Сталина, высылали Сталина, а теперь для их удобства менять… Нет! Каким родился, таким и сдохну!»
Василий Сталин написал это в письме к своей тете Анне Сергеевне. Написал в апреле 1961 года, в дни когда страна ликовала после полета в космос Юрия Гагарина. Летчик Гагарин стал любимцем планеты, символом новой эры в жизни человечества, а летчик Василий Сталин был этапирован в эти дни в Казань. Там ему выделили однокомнатную квартиру в доме № 105 по улице, которая через некоторое время стала называться именем первого в мире космонавта. Паспорта у Василия Сталина тогда не было, полгода он жил по справке об освобождении из заключения. На все предложения поменять фамилию следовал решительный отказ: не хочу быть Джугашвили, хочу быть Сталиным!
Что было в этом отказе — упрямство, гордость, признаки психического расстройства или наивная надежда на чудо, на то, что перемены возможны? Кто ж знает… Только все-таки новый паспорт на фамилию Джугашвили он получит. Чуть позже.
Итак, 5 марта 1953 года скончался товарищ Сталин. Страна застыла в ожидании — что-то будет? А среди его соратников и сподвижников началась схватка за власть. Впрочем, не за власть, за жизнь, потому что ясно было — проигравшим пощады не будет.
В этой ситуации тягостного ожидания сын покойного вождя был никому не нужен. Он только мешал всем. Причем он и сам прекрасно сознавал это. Его сводный брат Артем Сергеев потом рассказывал, как Василий, за несколько дней до смерти отца, достав пистолет сказал: «У меня два выхода… Или это, — и он поднес пистолет к виску… — Или это, — и указал на налитый до краев стакан. — Я живу, пока живет мой отец. Едва он закроет глаза, и на следующий день Берия, Маленков с Хрущевым, да и Булганин порвут меня на части. Думаешь, легко жить под топором?»
Что ж, правила политической игры той поры он знал. Мог ли он избежать своей судьбы? Сложно сказать. Сказать можно было другое — чтобы сохранить себя в его положении, нужно было быть другим человеком.
Уже 26 марта 1953 года генерал Василий Иосифович Сталин был уволен в запас без права ношения военной формы за поступки, дискредитирующие высокое звание военнослужащего. 28 апреля он был арестован и по распоряжению Маленкова два года сидел в следственной тюрьме на Лубянке без суда и следствия.
2 сентября 1955 года без всяких адвокатов и прокуроров он был осужден Военной коллегией Верховного Суда СССР к 8 годам исправительно-трудовых лагерей.
Через несколько лет уже совсем в другой жизни он скажет приятелю: «Меня посадили за мой язык. Я не постеснялся при всех напомнить Берия, что он насильник, да и Булганин — большой бабник. Трехкомнатную квартиру в Москве любовнице подарил и обставил ее дорогой мебелью…»
Господи, какая ерунда! Бабы, мебель… Просто сын Сталина в той обстановке совершенно не нужный власти человек. Причем молодой — чуть за тридцать. Самого Берию через два месяца после ареста Василия заберут прямо в Кремле, а еще через полгода расстреляют. И он, вчера еще всесильный, наводивший на всех ужас, будет ползать на коленях и умолять: «Только жить!.. Только жить!»
В тюрьме о Василии просто забыли. Не нужен. Лишний. К тому же совершенно не управляем, алкоголик. Вспомнят о нем лишь через пять лет.
5 января 1960 года Председатель КГБ СССР Александр Шелепин и Генеральный прокурор СССР Роман Руденко направляют в ЦК КПСС записку следующего содержания:
«Совершенно секретно
2 сентября 1955 года Военной коллегией Верховного Суда СССР осужден к 8 годам лишения свободы Сталин Василий Иосифович за злоупотребления служебным положением и антисоветскую агитацию… Сталин В. И. признан виновным в том, что, будучи командующим ВВС Московского военного округа с января 1948 по август 1952 года, преступно халатно относился к исполнению служебных обязанностей, систематически пьянствовал, злоупотреблял своим служебным положением, разбазаривал государственные средства и материальные ценности.
Кроме того, Военная коллегия в приговоре указала, что он проявлял недовольство проводимыми партией и правительством мероприятиями о реорганизации государственного аппарата, изданием Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года «Об амнистии» и высказывал намерения сделать иностранным корреспондентам заявление, направленное на дискредитацию руководителей партии и правительства.
Сталин В. И. содержится в заключении 6 лет 8 месяцев. За этот период времени администрацией мест лишения свободы характеризуется положительно.
В настоящее время он имеет ряд серьезных заболеваний (заболевание сердца, желудка, сосудов ног и другие недуги).
Учитывая вышеизложенное, просим ЦК КПСС рассмотреть следующие предложения:
применить к Сталину В. И. частную амнистию, освободить его от дальнейшего отбывания наказания и снять судимость;
поручить Моссовету предоставить Сталину В. И. в г. Москве трехкомнатную квартиру;
поручить Министерству обороны СССР назначить Сталину пенсию в соответствии с законом, предоставить ему путевку в санаторий сроком на 3 месяца и возвратить изъятое при аресте лично принадлежащее ему имущество; выдать Сталину В. И. 30 тысяч рублей в качестве единовременного пособия…»
Ну, что ж, по тем временам вполне по-человечески… Всем понятно, что пьянство и злоупотребление служебным положением, конечно, были. Просто потому, что молодой еще человек мог делать, что заблагорассудится, а противостоять ему никто не мог. Что же касается антисоветской агитации и заявлений иностранным корреспондентам, то это, разумеется, чепуха.
В 1960 году Василий Сталин вышел на свободу. Что сделала с ним тюрьма? Во что превратила? Как он собирался жить?
9 января Василий Сталин из Владимирского централа был под конвоем доставлен в Кремль, где в течение получаса его принимал сам Хрущев, новый хозяин государства, вокруг которого уже вздымаются волны нового культа личности.
Вот что об этом рассказывает бывший начальник Следственного отдела КГБ генерал-лейтенант юстиции Н. Чистяков.
«Меня вызвал Шелепин и стал советоваться со мной как с юристом: можно ли освободить Василия Сталина? Я говорю: „Можно! Он отбыл уже больше половины срока. Никаких замечаний нет, тюремного режима не нарушал“. После этого состоялась наша встреча с Василием Сталиным в Лефортово в следственном изоляторе. С ним встречались генеральный прокурор Руденко, Шелепин и я. Весь разговор сводился к тому, что он просил освободить его из заключения, заверяя нас в том, что он больше пить не будет.
Надо сказать, что меня поразил его вид. Я увидел его, 40-летнего генерала, в ужасном состоянии. Реденькие рыжие волосы на голове, маленькая «метелка» рыжих усов. Изможденное, больное лицо. Он был в тяжелом состоянии. Врач Лефортовского изолятора сказал, что он очень болен. У него больная печень, больное сердце, закупорка вен на ногах.
После этой встречи Шелепин говорит мне:
— Отвезите Василия в Кремль. С ним будет разговаривать Хрущев.
Я повез Василия на машине в Кремль. Охрану не брал. Сказал по дороге, что его будет принимать Хрущев. Он был очень обрадован. Приехали в Кремль. Прошли в приемную Хрущева. Я остался в приемной, а Василия увели в кабинет.
Потом Шелепин мне говорил, что Василий в кабинете упал на колени и стал умолять его освободить. Хрущев был очень расстроган. Называл его „милым Васенькой“, спрашивал: „Что с тобой сделали?“ На глазах Хрущева появились слезы. Василий и ему обещал не пить, вести себя правильно, просил дать ему работу.
Когда мы возвращались, Василий мне говорил, что очень доволен встречей…
Через некоторое время мне было поручено готовить документы для Президиума Верховного Совета СССР о применении к Василию частной амнистии, о его досрочном освобождении из заключения. Вскоре он был освобожден».
Для «милого Васеньки» сделали все, что можно. Если в 1953 году он был уволен в запас без права ношения военной формы, то теперь же задним числом министр обороны «уволил» его по болезни. Это означало, что теперь Василий имеет право носить генеральскую форму и получать повышенную пенсию. Власть, кажется, хочет сделать все, чтобы он мог пожить нормально.
После Хрущева уже председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ворошилов принял Василия Сталина у себя в рабочем кабинете и побеседовал с ним, как говорится, «за жизнь». Помощники Ворошилова вели протокольную запись этой беседы:
«— Ну, рассказывай, Василий, как дела, как ты живешь?
— Плохо, Климент Ефремович, работать надо, прошу помочь, иначе без работы пропаду.
— Я тебя знаю со дня, когда ты появился на свет, приходилось нянчить тебя. И я желаю тебе только добра. Но сейчас буду говорить тебе неприятные, плохие вещи.
— Слушаю.
— Конечно, тебе дадут работу, однако прежде всего ты должен стать другим человеком. Ты еще молодой, а вон какая у тебя лысина, у отца твоего не было, хотя он дожил до 74 лет. Все это потому, что ты ведешь слишком бурную жизнь, живешь не так, как нужно.
То, что с тобой произошло, не должно больше повторяться. У нас социалистическое государство, мы строим коммунизм, боремся за каждого человека. Ты носишь фамилию великого человека, ты его сын и не должен это забывать. Ради его памяти тебе иначе надо жить. Ты не ожидал этого разговора?
— Ожидал, думал об этом.
— Помнишь, когда твой отец был уже безнадежно болен, а ты ходил пьяный по коридору? Я тебе говорил: брось пить, отбрось всякие нехорошие мысли. А потом ты стал пить еще больше. Как было горько видеть, когда Сталин не раз сожалел, что ты не умеешь себя вести.
Сейчас вопрос так стоит: или тебя надо лечить, если ты не в состоянии сам начать новую жизнь, или ты соберешь свои моральные силы, возьмешь себя в руки и будешь вести себя как следует.
— Я Вас понимаю, Климент Ефремович. Вы во всем правы. Полностью с Вами согласен, мне надо исправляться, но для этого надо работать.
— Это не проблема. Работу дадут. Но надо понимать, что ты находишься до некоторой степени на особом положении. Я бы на твоем месте изменил фамилию.
Прямо тебе скажу. К тебе всякая сволочь лезет. Недавно ты отдыхал с дочерью в Кисловодске, и как ты там себя вел? Безобразно. Об этом нам все известно, и мы не имеем права об этом не знать.
— Я понимаю.
— К тебе потянулась всякая дрянь. Ты мог бы занять себя чем-нибудь полезным, читал бы хоть книги, писал бы что-нибудь… А ты вместо отдыха устраиваешь встречи со всякими сомнительными людьми, подхалимы тебя восхваляют. Имей в виду, эта братва тебя толкнет в какую-нибудь яму. Почему эти люди не помогут тебе встать на правильную дорогу?
Вот у нас есть письмо, написанное на имя Н. С. Хрущева. Он сказал: „Будет у тебя Василий — прочитай ему“.
(Ворошилов читает письмо полковника запаса Тимофеева на имя Хрущева о поведении В. И. Сталина в Кисловодском санатории Министерства обороны.)
Во время чтения, там, где в письме говорится, что В. И. Сталин пьянствует и устраивает у себя в люксе оргии, В. Сталин говорит: „Тимофеев сволочь, подлец он. Такие люди и хорошее могут изобразить плохим“)
— Я не согласен, что Тимофеев сволочь. Он член партии с 1914 года. Ему жаль тебя и он хочет помочь. Понятно, тебе это не нравится, а он говорит то, что было. Ты продолжаешь пить. От тебя и сейчас пахнет водкой. Я в своей жизни насмотрелся на алкоголиков и знаю, что это такое. Если ты подвержен этому пороку, ты лишен объективности. Поэтому ты должен понять, что Тимофееву жаль тебя.
— Он писатель, книги пишет.
— Значит, он тебя лучше видит, чем другие.
— Он дал мне свою рукопись на рецензию, я прочитал и сказал, что книга дерьмо.
— Ты и обозлен на него. Но дело не в этом, надо вести себя как полагается.
— Я прошу, дайте мне работу.
— Работу дадут. Не в этом дело. Ты должен перестроить свою жизнь. Надо взять себя в руки и категорически прекратить пить. И это только от тебя зависит.
Работу тебе дадут, но ты должен подготовить себя к этой работе, какая бы она ни была. Если ты этого не сделаешь, то тебя может постигнуть прежняя участь. У нас государство, а не лавочка, и нельзя терпеть, когда вокруг тебя околачивается всякая сволочь. Об этом к нам, кроме письма Тимофеева, поступают и другие сообщения.
— Прошу зачитать.
(Ворошилов читает донесение заместителя начальника Главного военно-медицинского управления по политической части генерала Лайок. Во время чтения В. Сталин сначала возмущенно пожимает плечами).
— Напрасно ты возмущаешься. Люди не могут молчать, когда ты ведешь себя безобразно. Они отвечают за порядок в санатории, а значит, и за твое поведение и, если хочешь, за твою жизнь.
— Да, я выпивал, но до утра не пропадал, ездил в Минеральные Воды и вернулся в этот же день около полуночи. Я вас понимаю, Климент Ефремович. Знаю Ваше доброе ко мне отношение. После смерти отца считаю Вас вторым своим отцом.
— Но ты своего отца не слушался. Сколько раз он нам жаловался, когда ты еще учился в школе.
— Людям, которые пишут эти бумажки, делать, видимо, нечего. Пусть правду пишут, а здесь сплошная ложь.
— А что здесь неправда? Ты не отмахивайся. Пишут правду. В тюрьму ты был посажен не так просто, а по делам. Теперь выпущен — надо ценить это. Вести себя как следует. Вот твоя сестра Светлана живет как полагается и на нее никаких сигналов нет. Она любит тебя. А ты ведешь себя неправильно. Если наберешься сил, энергии, то можешь исправиться.
— Спасибо, Климент Ефремович.
— Ты не согласен, вижу?
— Нет, почему же? Но такие слова, конечно, не радуют.
— Дочь Надя, находившаяся с тобой в санатории, — от какой жены?
Читать бесплатно другие книги:
