Таганский перекресток Панов Вадим

«Есть знак под камнем или в камне – я не разобрался. Его видно, только когда свет падает на перстень под особым углом».

«Что за знак?»

«Шестиугольная звезда».

«Печать Соломона?!»

«Типа того».

«Обалдеть!»

«Что это значит?»

На этот раз fOff не удержался от эффектной паузы.

«Ты читал „Тысяча и одна ночь“?»

«Да».

«Тогда ты должен помнить, чем запечатывали сосуды с джиннами».

Излагать Казибековым ультиматум Батоева отправился Павел Розгин. В этом заключалась его задача: поговорить с одной стороной, затем со второй, если придется – вернуться к Мустафе и передать ответ Абдуллы. Уважаемые люди не хотели войны. Уважаемые люди хотели помочь Казибекову и Батоеву поговорить между собой, и никто, кроме Розгина, не смог бы организовать челночные переговоры.

– Абдулла, ты понимаешь, что я говорю словами Мустафы? Ничего от себя.

– Павел, я знаю правила, – кивнул Казибеков. – Говори.

Адвокат тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, как трудно ему доставлять дурную новость в дружественный дом, и начал:

– Он не хочет больше крови, не хочет войны. Семья должна покинуть Москву в течение трех дней. На ваши вложения за границей он не претендует. Ваш бизнес здесь он покупает. Вот перечень собственности, которую он желает приобрести, цены указаны.

Абдулла даже не взглянул на оказавшуюся на столе тоненькую папку, не сводил глаз с Розгина.

– Если условия будут приняты, Мустафа клянется, что не тронет никого больше. И готов отвечать за эти слова перед всем сообществом.

– А что они? – глухо осведомился Казибеков.

Адвокат помолчал.

– Никто не понимает, что происходит, из-за чего возникли трения. Мустафа говорит, что вы решили изменить условия, по которым передали ему свой старый бизнес, и затребовали большую долю. Уверяет, что защищался. В этом случае к нему нет претензий. Если ты докажешь, что это не так, – и тебе никто слова не скажет.

– Слова против слов.

– Вы оба серьезные люди, вам верят. Ты можешь убедить людей поддержать тебя.

– И Мустафа может.

Розгин потер пальцами переносицу:

– Люди не хотят войны. Никто не хочет.

– Мустафа начал стрелять! – бросил Абдулла.

– Это все помнят. Но надо понять – почему?

Казибеков скривился, резко поднялся, повернулся к адвокату спиной и спросил:

– Сколько у меня времени?

– Советую определиться до утра. А вообще люди хотят, чтобы завтра вечером что-нибудь решилось. Если потребуется, они готовы встречаться и говорить.

– Я понял. Спасибо, Павел. Уходи.

– Это грабеж, – тихо сказал Юсуф, бросая папку на стол. – За такие деньги бизнес не продают. Насмешка! Мы потеряем миллионы!

Абдулла тяжело посмотрел на младшего брата и повернулся к Ахмеду, третьему сыну Ибрагима.

– Что скажешь?

Тот мрачно потер подбородок:

– У Мустафы сила?

Абдулла кивнул.

– Неужели не достанем суку?

– Ляжем, – коротко ответил старший брат.

– Об отце говорим, Абдулла, – напомнил Ахмед. – Мстить надо, иначе Мустафа вернется. Выждет полгода и вернется добивать. Если на кровь не пойдем – он не отстанет.

– У Мустафы Зарема, – буркнул Абдулла.

– Ай! – Ахмед выругался. – Зарема! Забыл!

– Но Мустафа не может ею управлять, – негромко произнес Юсуф.

Абдулла повернулся к брату:

– Почему ты так решил?

– Потому что иначе он бы уже положил всех нас, – просто ответил младший. – Потому что ему было бы плевать на мнение сообщества. Неужели не понятно?

– Перстень, – прошептал догадавшийся Абдулла. – Отец спрятал перстень!

fOff не лгал Орешкину – он действительно был историком. Причем – превосходным историком.

Семнадцать лет назад Валерий Леонидович Хомяков с отличием окончил Московский историко-архивный институт, поступил в аспирантуру, стал кандидатом, а через несколько лет и доктором. Хомяков специализировался на России Средних веков, однако коллеги и научные руководители отмечали глубокие, если не сказать – энциклопедические знания Валерия Леонидовича во многих других областях и неоднократно подчеркивали, что он не просто занимается историей, а вкладывает в работу душу, что он увлечен и влюблен в свою профессию. Хомяков прекрасно разбирался в истории Западной Европы и Ближнего Востока, неплохо ориентировался в прошлом Средней Азии и Китая. И очень сожалели коллеги, когда Валерий Леонидович принял решение уйти из науки. Хотя и понимали, что молодому и умному мужику трудно жить на нищенскую зарплату, которую выдавали в конце двадцатого века таким вот башковитым, но… несовременным людям.

Хомяков изменил науке, но не истории. Покинув институт, Валерий Леонидович открыл собственный салон и, благодаря энциклопедическим своим знаниям и нечеловеческому упорству, через каких-то три года стал самым известным в Москве антикваром.

Так что обманул fOff Орешкина, крепко обманул. Разбирался виртуальный приятель в старинных сокровищах, блестяще разбирался, профессионально, на уровне ведущих европейских экспертов.

Закончив разговор с Димкой, которого он знал под ником Сержант, Хомяков некоторое время молча сидел в кресле, а затем вновь вызвал на экран присланные фотографии. Перстень, вид сверху. Перстень, вид сбоку. Камень крупно. Надписи.

– Забавно, – вздохнул Валерий Леонидович, – весьма забавно.

Кто бы мог подумать, что невинная страстишка обернется таким вот образом?

Хомяков знал, что тщеславен, любил он слышать восхищенные и завистливые возгласы, обожал демонстрировать свое превосходство в уме и знаниях. Эта черточка характера и привела Валерия Леонидовича на исторический форум. Серьезные оппоненты в Интернете попадаются нечасто, обычно подростки да прочитавшие пару книжек дилетанты, и в их компании Хомяков развернулся вовсю. С ленивым высокомерием громил он недоучек практически в любом историческом вопросе и очень скоро стал признанным авторитетом среди завсегдатаев. Хомякова уважали. Хомяковым восхищались. Хомяков был счастлив.

Но обращение занудного Сержанта выбило Валерия Леонидовича из колеи, заставило насторожиться и задуматься. Глубоко задуматься. И не только потому, что ему понравился показанный виртуальным приятелем перстень. Все было гораздо сложнее: Хомяков знал, кому принадлежит сей раритет. Точнее – принадлежал. Валерий Леонидович помогал Ибрагиму собирать коллекцию и не один раз видел перстень на пальце покойного.

– Что ж, Сержант, жаль, конечно, но, кажется, ты влип.

Хомяков взял телефон и набрал номер резиденции Казибековых.

– Валерий? Конечно, помню.

Абдулла поморщился и переложил телефонную трубку в другую руку. Ему до чертиков надоели звонки с соболезнованиями. Правильнее всего было бы посылать всякую шушеру на… Ну, понятно куда. И еще пару лет назад молодой Казибеков именно так и поступил бы, однако новые игры, в которые заставил его играть отец, диктовали новые правила: приходилось быть вежливым. Не со всеми, разумеется, но приходилось. Антиквара Абдулла хотел отправить к секретарю, но вспомнил, что Ибрагим отзывался о Хомякове очень хорошо и лично представил его сыну. Человек известный, человек полезный – можно уделить ему пару минут.

– Абдулла, я огорчен и расстроен. Ты знаешь – я очень уважал твоего отца. Прими мои соболезнования.

– Спасибо, Валерий. Спасибо, что не забыл меня в этот час. Я тронут.

Короткая пауза. Как человеку воспитанному, Хомякову следовало попрощаться – тон хозяина предполагал короткий разговор, но антиквар медлил.

– Абдулла, извини, что спрашиваю… возможно, мой вопрос покажется тебе неуместным, но…

«Шакал боится за свой бизнес! – угрюмо подумал Казибеков. – Кажется, отец заказывал у него картину?»

– Валерий, все договоренности, какие были у тебя с моим отцом, остаются в силе. Но давай вернемся к этому вопросу через несколько дней, хорошо?

– Абдулла, извини, ты меня неправильно понял, – торопливо, боясь, что Казибеков бросит трубку, проговорил Хомяков. – Я хотел спросить, не пропало ли что-нибудь у твоего отца?

Абдулла вздрогнул. Секунды через три он закрыл рот, сглотнул и осторожно поинтересовался:

– Что именно?

– Понимаешь, мне показали перстень с крупным красным камнем, очень похожий на тот, что…

– Он у тебя?!!

Казибеков заорал столь громко, что Хомякову даже пришлось оторвать трубку от уха.

– Вези его мне! Нет! Я сам приеду!!

– Абдулла, я же сказал: мне его показали. Прислали фотографию через Интернет.

– Кто прислал?

– Не знаю. Точнее, так: я знаю его только под сетевым псевдонимом.

– Где он сейчас?

– Мы договорились встретиться завтра.

– Поздно! Я хочу найти его как можно быстрее. – Казибеков задумался. – Валера, оставайся дома. Через полчаса к тебе приедут мои люди, расскажешь им что и как. Попробуем найти твоего приятеля.

Хомяков удивленно поднял брови: ничего себе спешка.

«Что же это за перстень?»

И в голове вдруг всплыла шутливая фраза, которую он написал Сержанту: «Ты должен помнить, чем запечатывали сосуды с джиннами…»

Но вслух произнес другое:

– Э-э… Абдулла, мне неудобно говорить, но…

– Если с твоей помощью я верну кольцо, гонорар составит полмиллиона, – веско бросил Казибеков. – Нормально?

– Абдулла, поверь, я приложу все усилия…

– Вот и хорошо.

Розгин позвонил Батоеву сразу же после встречи с Казибековыми, сказал, что ультиматум передан и Абдулла берет время на размышление. Ответ будет завтра. Мустафа выразил надежду, что Казибеков поведет себя здраво и не встанет перед паровозом. После короткой паузы адвокат осторожно заметил, что наблюдать за столкновением вышеупомянутого паровоза и упрямого Абдуллы никому не интересно. На том и порешили. Батоев продемонстрировал глубокую уверенность в собственных силах и не сомневался, что Розгин обязательно поведает об этом сообществу.

Однако, положив трубку, Мустафа позволил себе весьма длинное ругательство, и тон, которым Батоев посылал проклятия, не был тоном победителя.

Абдулла взял время до утра.

Казибековы заперлись в своем дворце.

На первый взгляд в этом не было ничего необычного – в подобных обстоятельствах любая семья повела бы себя именно так. Но время идет, а сыновья старого Ибрагима до сих пор не отправили своих жен и детей подальше от Москвы. Почему? Они-то, в отличие от Розгина и сообщества, прекрасно понимают истинный смысл ультиматума и знают, что шансов выстоять у них нет. Если Мустафа придет в их дом, лягут все, кто в нем окажется. От Заремы не уберечься.

А Казибековы не прячут семьи.

Чего ждут?

Ответ Батоев знал, и ответ этот ему не нравился: Казибековы ждут перстень.

Перстень!

Абдулла знает, что Мустафа не сумел добраться до кольца, и тянет время. Заполучит сокровище обратно – станет говорить совсем по-другому. И чья возьмет в противостоянии, непонятно: хоть Казибековы и отошли от сообщества, силенки у них остались, есть чем на ультиматум ответить.

На какое-то мгновение Батоеву стало страшно. Безумно страшно. Он даже подумал, что напрасно начал войну, почувствовал, как задрожали пальцы, и жадно потянулся за сигаретой…

«Зачем я так подставился?!»

А потом пришел стыд. Перед самим собой. За проявленное малодушие. И следующую порцию ругательств Мустафа направил в свой адрес:

– Перетрусил, шакал?! Кишка у тебя тонка против ибрагимовских ублюдков, да? Тебе, сука, хурмой на базаре торговать надо, а не серьезные дела решать, понял?!

Он закрыл глаза, затянулся, глубоко вдыхая табачный дым, чуть расслабился.

«Я поступил правильно! Я ударил вовремя и наверняка. Да, я не взял перстень, но и у Абдуллы его нет. Мы на равных».

Все было именно так. Все, до последнего слова. Шесть лет назад, с того самого мгновения, как Мустафа узнал тайну Заремы, он думал о том, как завладеть девушкой. Некоторое время эта мысль оставалась несбыточной мечтой. Затем, по мере того, как Ибрагим уводил семью от сообщества и передавал теневой бизнес племяннику, идиотский на первый взгляд замысел обретал реальные очертания. У Батоева появились сила и власть, он завел осведомителей среди ближайшего окружения Ибрагима и целых два года терпеливо дожидался подходящего случая. И сумел нанести удар…

– Проклятый старик!!

Мустафа скомкал сигарету в пепельнице, поднялся с дивана и посмотрел на часы: половина третьего ночи.

«Пойти спать?»

Он задумчиво погладил подбородок и улыбнулся.

К чему идти в кровать, если все равно не заснешь? Слишком высоко напряжение, слишком много неприятных мыслей лезет в голову. Не следует мучить самого себя, когда можно заняться гораздо более приятным делом.

Зарема не спала. То ли догадывалась, что Батоев вновь заявится в ее комнату, то ли не могла уснуть.

В эту ночь в Москве не спали много людей.

Девушка сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и не пошевелилась даже после того, как Мустафа остановился перед ней.

– Я подумал, что тебе скучно, – произнес Батоев после короткой паузы и принялся расстегивать рубашку. – Да и мне чего-то не спится.

– У тебя неприятности с Абдуллой?

Но на этот раз Мустафа был готов к проявлению дерзости и лишь усмехнулся:

– Не бери в голову, красавица, я все улажу.

Зарема чуть пошевелилась, тонкая ткань ночной сорочки пришла в движение, и Батоев увидел упругую выпуклость груди. Его ноздри раздулись, руки слегка задрожали, и последняя пуговица рубашки не расстегнулась – оторвалась.

«Девка сводит меня с ума!»

Что значит – делает слабым, уязвимым.

Но и не желать Зарему Мустафа не мог. Он мечтал о мгновении близости, жаждал прикоснуться к бархатистой коже, зарыться лицом в длинные черные волосы, вдохнуть ее аромат, почувствовать жадную мягкость губ.

Оставался лишь один выход.

Батоев перестал расстегивать брючный ремень и резко, очень жестко ударил девушку кулаком в голову. Зарема промолчала. Удар бросил ее на спинку кресла, но девушка не издала ни звука. Медленно вернулась в прежнюю позу и замерла. Вот только бретелька сорочки соскользнула с плеча, обнажив правую грудь. Поправлять одежду Зарема не стала. Мустафа издал глухое рычание и следующим ударом бросил девушку на пол.

Что последует дальше, девушка знала – не в первый раз знакомилась с людьми, подобными Батоеву. Они боятся проявить слабость, а потому… Или ее будут долго и жестоко бить, или долго и жестоко насиловать. Ни то, ни другое девушку не устраивало.

– Остановись! – Зарема ловко откатилась в сторону и вскочила на ноги, одновременно успев вернуть на место бретельку. – Стой!

– Что? – Мустафа замер.

Ненадолго. Через несколько мгновений удивление пройдет, и его ярость удесятерится. Нужно спешить!

– Я могу тебе помочь!

– В чем?

– Перстень!

Батоев недоверчиво посмотрел на девушку:

– Говори.

– Я помогу найти его.

– Каким образом?

Зарема грустно улыбнулась:

– Он мне не чужой. Мы чувствуем друг друга.

Пару секунд Мустафа обдумывал слова девушки. Затем в его глазах вспыхнули недобрые огоньки, и Батоев зло процедил:

– Ты могла мне помочь с самого начала!

– Я тебя совсем не знала. И не была уверена, что с тобой мне будет лучше, чем с Абдуллой.

– А теперь уверена?

В его голосе прозвучало мужское самодовольство, но следующие слова Заремы заставили Батоева поморщиться.

– Мы заключим сделку, Мустафа. Ты поклянешься именем Аллаха.

Батоев задумчиво оглядел Зарему, поднял с пола рубашку, накинул ее, уселся в кресло и взялся за сигареты.

– Твои условия?

– Ты не будешь меня бить или приказывать кому-нибудь меня бить.

– Боишься боли?

– Мне неприятен процесс.

– Понимаю. Что еще?

– Ты не будешь со мной спать, если я не захочу этого сама, и не будешь приказывать кому-нибудь со мной спать.

Мустафа молчал две очень глубокие затяжки. Услышав условие Заремы, он едва не задал ей ехидный вопрос, но сумел сдержаться. Опасаясь получить ответ, аналогичный предыдущему.

– То есть я потеряю возможность наказывать тебя.

– Когда ты станешь хозяином перстня, я буду слушаться тебя беспрекословно, – тихо ответила девушка. – А срывать на мне зло не надо.

– Ибрагим тебя избаловал, – буркнул Батоев.

– Не думаю, – улыбнулась Зарема. – Просто случай уж очень удобный.

– Я могу найти перстень сам.

– Не спорю. Но знаешь, что я с тобой сделаю, если перстень окажется у Абдуллы? – Девушка встала перед Мустафой на колени, положила руки ему на бедра, заглянула в глаза. Ночная сорочка вновь не скрывала ее прелестей, но Батоев не испытывал возбуждения. – Сначала я расскажу сыну Ибрагима обо всех пытках, которые знаю, и мы вместе выберем из них самую подходящую. Потом…

– Пока ты в моей власти, – мягко напомнил Мустафа.

– Я готова служить тебе, – невинно отозвалась девушка. – Разве не так?

Батоев угрюмо посмотрел на девушку. Будучи человеком умным, он уже просчитал последствия ее предложения. Никакой близости без ее согласия. А ведь тянет. Тянет, черт побери! Избивая Зарему, Мустафа мечтал о ней. Нанося удары – желал целовать. Красавица свела его с ума в момент их первой встречи. Ее улыбка, ее глаза, ее фигура… Несколько лет Батоев искал подружку, хотя бы частично похожую на Зарему, и в каждой находил изъян. Хрупкая Зарема была совершенна. И отказаться от нее теперь, узнав ее сладость? Мустафа знал, что не сможет не думать о девушке. Знал, что, согласившись на условия, станет рабом Заремы, будет униженно умолять ее о близости, будет валяться у нее в ногах, исполнять любые прихоти ради нескольких часов наслаждения.

Слабость.

Слабость, за которую ему всегда будет стыдно.

Но есть и другая сторона медали.

Власть.

Если он не сумеет заполучить перстень, то лишится всего. Потеряет положение и богатство. Зарема с удовольствием сдерет с него кожу.

И будет служить Абдулле.

И будет спать с Абдуллой.

Что лучше? Какое решение правильное?

Мустафа колебался недолго. Чувства можно убить. Жизнь дается один раз. Проклятая девка нашла верный ход, сумела воспользоваться ситуацией к своей выгоде, и впереди Батоева ожидает масса неприятных мгновений. Зато у него будет это самое «впереди».

– Я согласен с твоими условиями, – медленно произнес Мустафа. – Но чем я буду клясться?

– Если ты нарушишь хоть один пункт договора, я получаю свободу, – просто ответила Зарема.

Мог бы и не спрашивать.

Батоев раздавил окурок о стеклянную столешницу элегантного столика и принял окончательное решение.

– Согласен.

Готовить завтраки Орешкин не любил и не умел. Когда работаешь, это вроде и не нужно: наскоро оделся, выскочил из дома, одна сигарета до метро, одна сигарета от метро до офиса, и кружка кофе с каким-нибудь печеньем по приходе на работу. К чему тратить время на еду, если можно поспать лишних двадцать минут? За то время, что Димка сидел без работы, привычка сохранилась, но, разумеется, с небольшими изменениями.

Проснувшись и почистив зубы, Орешкин отправился на кухню, где включил чайник и закурил первую сигарету. Кофе в банке оставалось совсем чуть-чуть, но это не смущало – Димка знал, что в самое ближайшее время деньги у него появятся.

«Миллион!»

Или даже больше, если fOff сумеет разузнать чего-нибудь интересное. Ведь не зря же виртуальный приятель выспрашивал о скрытой в камне печати.

Димка налил в кружку кипяток, помешал кофе ложкой, но пить не стал. Вместо этого достал перстень и покрутил его перед окном, стараясь разглядеть печать. Получилось.

– А вдруг в кольце запечатан джинн?

Несколько секунд Орешкин пытался оценить свою реакцию на произнесенную фразу, прислушивался к ощущениям и вдруг понял – верит. Не на сто процентов, конечно, но верит. Уж больно загадочным казался перстень. Слишком тонкую работу надо было проделать древним мастерам, чтобы спрятать печать под камень.

– Чушь! – Голос сорвался, и Димке пришлось откашляться. – Ерунда!

«Тебе предложили миллион!»

– Ну и что?

«Какая побрякушка может стоить такие деньги?»

– Мало ли какая? Газеты надо читать! Богачи друг другу обручальные кольца по десять миллионов заказывают! – И торопливо, пока внутренний голос не успел опровергнуть и это утверждение, добавил: – Если в перстне джинн, почему старик не попросил его о помощи?

Прозвучало весьма логично.

– Вот так-то!

Орешкин был горд собой: едва ли не впервые в жизни каждое его действие казалось логичным и обдуманным.

Сейчас предстоит встреча с fOff, на которой, вполне возможно, прояснится ситуация с перстнем: что он собой представляет и откуда взялся. Эта информация позволит понять, какую именно сумму надо требовать с сына убитого старика – миллион или побольше? Или вообще искать других покупателей. Зачем связываться с бандитами, если вокруг полным-полно законопослушных коллекционеров?

Происходящее казалось Димке сбывшимся сном: он в центре многоходовой интриги! От того, насколько правильное решение он примет, зависят судьбы людей. Он холоден и рассудителен. Он…

И вдруг видение: окровавленный старик.

И предательская дрожь в коленках.

Орешкин поперхнулся кофе и несколько мгновений кусал губы, с силой сжимая ручку кружки.

– Это другая жизнь… – прошептал он себе. – Жизнь богатых и сильных. Привыкай, скоро у тебя будут деньги.

Он не стал вытирать стол. Поставил кружку в лужицу кофе, торопливо оделся, положил бесценный перстень в карман куртки и вышел из квартиры.

Первый звонок от Абдуллы раздался примерно через час после того, как присланные в квартиру Хомякова специалисты принялись за работу. Затем еще через час. Через пятьдесят минут. Через сорок. Под утро Казибеков принялся тормошить подчиненных каждые полчаса.

«Нашли?»

«Нет».

Короткие гудки.

«Нашли?»