Комендантский час Иванова Вероника
— С тобой что-то не в порядке. Контур не работает. Ты, часом, не стукался? Не расшибался?
Ага, так я и знал. Ларчик открывается очень просто.
— Нет у меня никакого контура. И не было никогда. Не дорос.
Глаза парня округлились:
— Так ты… Того?
— Чего?
— Из одноклеточных?
Наверное, не обязательно добиваться подробного объяснения: подтекст вполне понятен.
— Называй как хочешь.
Это даже не «животное», которым кидалась в мою сторону та белая мышь. Намного обиднее. У животного подразумевают хоть какие-то зачатки разума, а у амебы…
Вообще странно, что меня на базе хоть как-то воспринимали. Если я в их глазах — кто-то ниже плинтуса, задумки блондина не тянут даже на развлечение. Скорее все это — фарс. Глупый, пошлый и огорчительный.
— А как ты тогда сюда попал? Вы же не летаете. То есть вам же летать незачем вроде. А на друидов можно наткнуться только далеко от твердой земли.
О, это длинная и поучительная история, мой дорогой друг. Ее надлежало бы рассказывать у камина, долгими осенними вечерами, за рюмочкой-другой подогретого порто…
Тьфу.
— Так получилось.
Не думаю, что ему интересно знать мою версию. Сам нафантазирует, если захочет. Тем более, вряд ли та скудная информация, которой все-таки обладаю, подлежит разглашению в случайной компании. Я же, в конце концов, подписку давал. В смысле, принимал командование.
Парень явно собирался спросить еще что-то, может, по теме, может, просто так, но дверная створка поехала вверх, разевая пасть, и я снова вспомнил о собственном голоде.
— Человечий дух.
В этот раз не тень виднелась в соседней клетке, а вполне себе материальное существо. Человекообразное, но, мягко говоря, безобразное.
Если с лохматым парнем вполне можно было встретиться у нас «на районе», как любит говорить гопота, то мой второй коллега по плантации был похож на узника концлагеря.
Впалый во всех местах, состоящий словно из одних углов, длиннорукий и длинноногий, он сидел, скрутившись клубком и не отрывая от меня взгляда глубоко посаженных глаз. А еще время от времени скалился. Хотя, может, лично он считал, что улыбается?
— Человечий дух.
В этот раз, пробираясь между корней, я старался лишний раз не дергаться и уделял внимание поиску еды, а не похотливым прикосновениям, поэтому до конечной точки маршрута добрался уставшим, но не вымотанным.
Чистился плод, как апельсин, и внутри тоже оказался похож на что-то цитрусовое: сок брызнул во все стороны, когда я откусил кусочек.
Что можно сказать? Съедобно. Даже очень. По крайней мере, жидкости много, а значит, жажда мне не грозит. Надеюсь, и питательности будет достаточно. В конце концов, другими пайками тут, похоже, не снабжают, а тюремщики вряд ли заинтересованы в высоком уровне смертности заключенных. Если вспомнить слова бритоголового, то местных растениеводов прежде всего интересуют барыши, значит, все, кто здесь содержится, ждут, пока будут выкуплены.
— Человечий дух.
Вот ведь заладил! Хорошо хоть негромко: не помешает дремать. После сытного обеда, по закону Архимеда, и все такое.
Наверное, я всегда был лохом, еще с детства. Вот что мешало пойти по стопам родителей, тем более склонности были? А если бы и не хватило таланта, всегда смог бы добрать связями. Поступил бы на литературный, считал бы, сколько раз повторяется какое-нибудь слово в чьем-нибудь многотомном собрании сочинений, вел бы пространные исследования не пойми чего…
Нет, упрямился. Заваливал гуманитарные предметы назло непонятно кому. Неудивительно, что мама и папа быстро перестали видеть во мне продолжателя семейного ремесла, и мое существование занимало их постольку-поскольку. Мол, бегает по дому, и пусть бегает. Что было дальше? Добегался.
Он был уступкой обстоятельствам, тогдашний выбор профессии. Удачной, как тогда казалось. Мне предложили, а я и не сопротивлялся. Не мог больше. Истратил всю силу воли в юности, когда полагал, что многое могу решать сам. А в итоге вышло так, что с моими решениями никто и не думал считаться.
Но так стало проще, да. Главное, личной ответственности никакой. Тебе сказали, ты сделал. Не надо думать, с нами тот, кто все за нас решит…
Блондин ведь этим меня подкупил. Ну и харизмой тоже. Вкрадчиво-улыбчивой. Кто ж мог знать, во что все выльется?
И главное, ничуточки не жалко. Я ведь ничего и никого не бросал. Шагнуть с крыши? Не вопрос! Все равно хоронило бы государство, а не родственники.
Хотя надежды были. На сказку. Всегда ведь хочется верить в чудеса, чтобы щука, золотая рыбка, серый волк и молодильные яблоки, а потом непременно Василиса Прекрасная или Марья Искусница. Вот Премудрых точно не надо, с ними только дуракам хорошо.
Почему-то думалось: если цивилизация развитая, то способна поднять до своего уровня кого угодно. А в действительности калькулятор не рассчитан на применение его неандертальцем. И понятно, что под такого, как я, никто высокие технологии никогда не адаптировал и адаптировать не собирается. Стараться ради единичного и крайне случайного случая? Ха!
Надо было сразу почувствовать подвох и не рассчитывать на многое. А теперь как-то обидно и досадно. Это словно собеседование, на котором ты из кожи вон лез, чтобы себя показать, и интервьюер тобой совершенно доволен, но вот незадача: на ту вакансию, что тебе мила, берут только пышнотелых блондинок. Или одноногих пиратов. Или…
Кстати, о ноге. Затекла, сволочь. И зачем я ей о решетку оперся? Наверное, потому что так прохладнее. Сквознячок эдакий, легкий. Обдувает. Правда, только одно колено. И дует оттуда, где вроде бы никаких вентиляционных ходов нет.
Продирать глаза чертовски не хотелось, но открывшееся зрелище того стоило. Хотя бы потому, что неведение могло обойтись гораздо дороже.
Через всю промежуточную решетчатую камеру, ту, с покатым полом, ко мне была протянута костлявая жилистая рука. И длины этой конечности почти хватало на то, чтобы колыхать воздух аккурат у моей коленки. Изогнутыми, янтарно-желтыми когтями.
— Кушать.
Худосочный сосед, чуть ли не вдавившийся в решетку, скалился и причмокивал, а из уголков его рта обильно текла слюна.
— Кушать…
Это было отвратительно, но странно завораживающе, и я смог стряхнуть нежданно нахлынувшее наваждение, только когда открывшаяся дверь пригласила людоеда к прогулке между корней.
— Чего орешь?
— Ты видел? Ты его видел?
Лохматый парень лениво перевел взгляд в направлении, которое указывала моя рука. Дрожащая, как осиновый лист.
— Кого?
Там было пусто конечно же. Ни следа недавнего кошмара.
— В той каме… в клетке. Рядом со мной.
— Никого нет.
Сейчас-то? Сам вижу, не слепой.
— Он только что выскочил за дверь. Секунду назад.
Широкие плечи чуть заметно приподнялись и тут же опустились:
— Секунду назад я уже пришел.
— Ну две секунды!
На меня посмотрели. Сначала внимательно, потом сочувствующе.
— Ты сколько фруктов съел?
— Один. Нет, два. Или три? Не помню. А что?
— Да так. Доза, похоже, великовата получилась. Для тебя.
— Какая еще доза?
Парень сел, упираясь спиной в дверную створку, и принялся неспешно чистить свой «обед».
— Бывают места и похуже. Здесь настоящий курорт по сравнению с ними. Только к предписаниям лечащего врача нужно прислушиваться, тогда все будет тип-топ.
Ничего не понимаю. Сказать ему об этом? А впрочем, не надо: он наверняка и так все видит. По моему озадаченному лицу.
— Дурынды — те еще перцы, если дело доходит до драки. Злить не рекомендуется, в общем. Но обычно их куда больше интересуют барыши. А ты, я, еще десяток или два счастливчиков, подвернувшихся королевским корсарам, — это товар.
Спасибо, уже знаю. Получив информацию, так сказать, из первых уст.
— Главное в торговле что? Товар должен сохранять свою ценность для покупателя, пока есть шанс на продажу. Условия обеспечены: жри, спи, гуляй. А чтобы вдруг не возникло мысли оставить купцов с носом, к примеру, самоубившись, местное колесо для хомячков крутится не переставая.
И это, пожалуй, уже понятно. По крайней мере, дверь открывается с удивительно грамотно высчитанной периодичностью. В тот самый момент, когда чувствуешь, что почти не способен сделать новый вдох.
— Ты не можешь не жрать эту пакость. Вернее, можешь, конечно, воздерживаться, но… От первого раза никто не отказывается, а потом становится поздно проявлять стойкость.
— Хочешь сказать, эти корешки…
— Ага. Действуют весьма умиротворяюще.
Значит, нас накачивают наркотиком? А что, разумно. За буйными ведь надо следить, глаз да глаз нужен, тогда как тихих держать под замком — одно удовольствие.
— Они безобидные. Просто легкая травка. Правда, лучше за один присест много не употреблять: окосеешь.
Если поверить его словам, выходит, мне все привиделось? Хорошо бы.
— А их специально такие выращивают?
— Понятия не имею.
Что ж, по крайней мере, ответил честно. Хотя и несколько недовольно.
— А может померещиться такое, что…
— От фантазии зависит. Чем она больнее, тем вариантов больше.
Интересно, в какой части шкалы находится моя? Розовые слоники под потолком не летают — уже позитив. Но голодный людоед в соседней камере? Брр. Пусть местная наркота, как и любая другая, вытаскивает картинки из подсознания, почему именно эта попалась первой? Да и слишком уж реально все происходило. С ощущениями и даже запахами.
И все же попробую уточнить:
— А у вас принято есть друг друга?
— У нас?
Если бы не две решетки, я своим вопросом непременно огреб бы хороший шанс получить по физиономии. И был бы сам виноват, что характерно. Придется подбирать слова тщательнее. Впредь.
— Ну вообще. Космос же большой, да? И в нем живет куча всякого народа. И кто-то наверняка любит мясо. Очень любит.
— Вот ты о чем… — брезгливо скривил губы парень. — Было такое.
— Было?
Наверное, я переспросил слишком недоверчиво, потому что лохматый уточнил:
— Больше нет.
— Точно?
Он сделал глубокой вдох, подержал воздух в легких гораздо дольше, чем удалось бы мне, и медленно выдохнул:
— Это неприлично.
— Что?
— Каннибальствовать.
Да неужели? Я-то думал, что жрать людей — мерзко, отвратительно и преступно. А выходит, всего лишь «неприлично».
— С теми, кто не отучивается, не ведут дел. Никаких. И в инфосферу не допускают.
Сказано так пафосно, что, видимо, страшнее наказания нет. С другой стороны, быть отрезанным от всего, чем легко и удобно пользуются остальные…
Оставаться наедине с самим собой, всегда и везде, посреди самой плотной толпы самого общительного народа? Тонуть в собственных мыслях и задыхаться от скудости знаний? Знакомое ощущение. Даже чересчур.
Приговор, значит, за мясную диету грозит суровый? Допустим. Но есть ли от него прок?
— А дальше? Их уничтожают?
— Нет. С чего ты взял?
— А какой смысл сохранять им жизнь? Они же не станут резко добреть от того, как с ними поступили.
Парень наставительно процитировал:
— Право на выбор должно оставаться до самого конца.
Гениально. Благородно и донельзя гуманно.
— Их хотя бы изолируют?
— Ты какой-то агрессивный. Маленький, но злобный.
Когда на кону стоит моя жизнь? Да. Может, больше во всем этом страха, чем злости. Но она точно присутствует.
— И это считается нормальным, когда людоеды запросто ходят среди людей и в любое мгновение могут…
— А как иначе они будут перевоспитываться?
Ух ты, Макаренко местного розлива? Вот же мне повезло с соседями по камерам!
— Никак. Конечно. Ты совершенно прав.
Парень качнул головой, демонстрируя явное недоверие к моему внезапному согласию:
— Да не парься ты! От глюков еще никто не умирал. Здесь уж точно.
Ага-ага. Знаем, классика.
У вас несчастные случаи на стройке были?
Будут.
— Никто до тебя не доберется. Решетки же кругом, не забыл?
— Кругом?
Ну здесь-то я их вижу и могу пощупать. А там, в просеке?
— Говорю же, товар должен быть в целости и сохранности, когда за ним явится покупатель. Главное правило.
Хотелось бы в это верить столь же безоговорочно и искренне.
— И вообще, будешь так трястись, загонишь себя.
В этом он точно прав: снова начинаю покрываться влагой, и не холодным потом, как по выходе из дремоты, а вполне обычным.
— Лучше расслабься и поспи.
Легко сказать, да трудно сделать. Глаза закрыть не то что страшно, а невозможно. Отказываются. Напрочь.
— Я… не могу. Не получается.
Парень вздохнул. Тяжело-тяжело. И переместился к решетке вплотную.
— Дай пять.
— Зачем?
— Дай, говорю! Спать хочешь?
— Ну…
— Тогда давай! — приказал он, в свою очередь просовывая руку между прутьями.
В голове мелькнула шальная мысль: а что, если мой второй сосед тоже не прочь полакомиться мясом? На вегетарианской-то диете еще и не до такого можно додуматься.
Нет, вряд ли. Судя по выражению сердитого лица, я ему надоел. До чертиков. На пищу, тем более желанную, так не смотрят.
— Ну, не тяни время! Я, между прочим, тоже отдохнуть хочу.
Наши руки встретились не на середине, а ближе к его клетке. Но до самой решетки я, как ни старайся, дотянуться бы не смог.
— Ложись.
Пальцы парня оказались мозолистыми: слегка царапали кожу, когда он то ли ощупывал, то ли поглаживал мое запястье, невнятно бормоча что-то вроде:
— «Да будет свет!» — сказал монтер…
Будет, значит? А почему тогда у меня перед глазами он вдруг закончился?
То, что я заблаговременно принял положение лежа, явно уберегло меня от вывихов, растяжений и всего остального, что могла принести с собой рука, просунутая между прутьями. А так только слегка ссадил кожу, когда дернулся, просыпаясь.
Соседей вокруг не наблюдалось. Ни голодного людоеда, ни лохматого гуманиста. И это, пожалуй, радовало.
Вот честно: если я должен провести здесь остаток жизни, пусть лучше сделаю это в одиночестве. Можно будет ни на кого не отвлекаться и ни о чем не сожалеть.
Товар? Ха. Никто меня покупать не собирается. Сколько прошло времени? Достаточно, чтобы искать и найти. Ну ладно, я — лох, не знаю ничего полезного, кроме позывных базы, да и те вслух произносить стремно. Но остальной-то персонал?
Они должны были понять, что случилось, если даже для меня ситуация предельно ясна. В телеметрии причальных шлюзов наверняка остались записи о незваных гостях. Опознать судно, думаю, тоже возможно. Выяснить, куда оно отправилось? Да не вопрос. Вон как шустро адъютант с радистом работали! Так что окружающие тишина и покой объясняются одним-единственным образом: на фиг я никому не сдался.
Самое смешное, даже обижаться на это не могу. Совесть не позволяет.
А еще случившееся — хороший повод тактично замести следы. Блондин ведь явно совершил ошибку, притащив меня с собой, зато теперь может сделать вид, будто ничего и не было. И это…
Да, пожалуй, хорошо.
В конце концов, он был добр, заботлив, радушен, и ему должно за это воздаться. А я уж как-нибудь сам. Переживу.
О, а сим-сим, оказывается, уже открылся. И наверное, давно, судя по тому, что меня можно выжимать, как тряпку. Что ж, пойду пополдничаю.
Большой все-таки контраст между комнатой отдыха и оранжереей. Если первая — сплошной минималистический хай-тек из металла и пластика, то вторая… дышит древностью, что ли. Хотя, если вдуматься, по сути — гидропонная плантация или что-то вроде. И под ногами все тот же решетчатый пол. И по бокам…
А кстати. Лохматый говорил о безопасности. Мол, кругом заборы. Причин не доверять ему вроде бы нет, вон ни пальчика не отломал, когда усыпил, однако проверить не мешает. Даже если для этого придется углубляться в занавеси корней.
Они не холодные. Комнатной температуры. Но все равно их прикосновения заставляют вздрагивать. Одиночные. А вот там, где совсем густо, все ощущения сливаются вместе. Приятнее, конечно, вряд ли становится: вязнешь и путаешься, раздвигая нити, канаты и жгуты, пока не добираешься до…
И правда решетка. Не совсем такая, как в камере, но, пожалуй, сквозь нее тоже не просочиться. Ладушки, теперь можно совершенно спокойно идти дальше, любуясь местными красотами.
Ведь в самом деле красиво. Есть определенное очарование в беззвучно колышущихся разноцветных нитях. Эдакий сказочный заколдованный лес, в глубине которого вдруг может обнаружиться замок Спящей красавицы или избушка на курьих ножках. Причем второе было бы предпочтительнее: особа королевского рода обязательно потребует законного оформления отношений, а Баба-яга, как уверяет фольклор, вполне бескорыстно привечает добрых молодцев. Кормит, поит, спать укладывает. Скорее всего вместе с собой, о чем сказки, естественно, умалчивают, но если выбирать между озабоченными корнями и старой женщиной…
Хотя сейчас они какие-то вялые. В смысле, не пристают с обнимашками и целовашками, как в первый раз. Наелись мной, наверное. Если так, то это совершенно замечательно! Теперь и вовсе можно не волноваться ни о чем. Только жрать, спать и гулять, как завещал лохматый наследник Макаренко.
Хотя много брать еды не буду: на перекус, и все. Перспектива получить приход, конечно, заманчива, но хорошего — понемножку. Вот этот сорву, он аппетитный. И еще вон тот, с левой стороны, ближе к…
Было даже не больно, по крайней мере, в первые секунды. Но от искры, обжегшей мой бок, пал все-таки пошел. Наискосок, по нижним ребрам к животу.
Разглядеть когтистую руку я не успел, зато ясно видел оставленный ею след: три глубоких царапины, вспоровшие кожу. Три нити, на которых начали вспухать кровавые бусины.
Он дотянулся? Ну да, здесь же одиночная решетка, а я неосторожно приблизился. Буду иметь в виду в следующий раз.
Следующий?!
Осознание как всегда пришло много позже самого события: я качнулся назад, почти падая, и устоял на ногах только потому, что корни сжали меня в объятиях. Или правильнее сказать, спеленали?
А потом рука появилась вновь.
Она просунулась сквозь живую изгородь и зашарила в воздухе. В нескольких сантиметрах от моего кокона.
Когда я попытался шевельнуться, хватка корней стала только прочнее, и все, что оставалось, — смотреть, как когти тянутся и тянутся, теперь уже на уровне моей груди и, совершенно точно, приближаясь.
Он что, по запаху меня находит?
Рука замерла. Пощелкала пальцами и…
Рванулась вперед.
Я уже чувствовал когти вонзенными в грудь, но ожидания не оправдались. Потому что по пальцам людоеда стукнули. Жаль, не линейкой, что было бы, наверное, куда больнее. Правда, плетка корней тоже произвела эффект: было слышно, как он то ли выругался, то ли взвыл там, за забором. И, слава богу, убрал руку.
А в оранжерее тут же воцарился мир и покой. Прежний. За тем исключением, что меня из объятий не выпустили, а начали…
Ну да, передавать по цепочке.
Только витки одних корней ослабевали, их место занимали новые по ходу движения. Вот так, плавно, не позволяя сделать ни малейшего движения, меня и пронесли до самого выхода. А там осторожно сгрузили на пол, предоставляя сомнительную честь самому войти в камеру. Что я и сделал на совершенно негнущихся ногах.
Конечно, ни одного фрукта в моих пальцах не удержалось, но даже если бы случилось иначе, если бы мне удалось счастливо докушаться до глюков, три зализанные царапины на боку все равно не исчезли бы. Никуда.
— Это что, из-за меня? — спросил лохматый, кивком указывая на мой разодранный бок. — Тогда извини.
Думает, поцарапался о решетку, когда просыпался? Хотел бы я рассказать… Но после такого вывода уж точно не буду.
Правда, и раньше не собирался. Наверное, потому, что было во всей этой чехарде что-то сугубо личное. Интимное даже. Что-то не предназначенное ни для чужих глаз, ни для чужих ушей. Ну а раз уж сосед первым делом увидел причину происшествия в своих действиях, пусть и продолжает считать, как посчитал.
— Да ерунда. До свадьбы заживет.
— Планируешь? И скоро?
О чем он? Тьфу ты, черт! Опять забыл о контроле над словами. Может, стоит и вовсе перестать обращать внимание? Хотя досадно, конечно. Как же это, оказывается, хорошо и уютно — говорить с кем-то на одном языке…
— А невеста в курсе? — Судя по жесту парня, он имел в виду мое нынешнее положение.
— Нет.
— Не хотел расстраивать? Зря. Так скорее бы все вышло. Кто-кто, а женщина всех на уши поставит, только бы жениха вернуть.
— Нет у меня никакой невесты.
— А чего тогда про свадьбу говорил?
Глухой со слепым. Как обычно. Хоть вообще рта не раскрывай.
— Присказка такая. Означает, что дело — поправимое.
Кажется, объяснение ситуацию не улучшило: лохматый уставился на меня теперь уже откровенно непонимающим взглядом.
— Не важно. Это просто слова. Мусор. Белый шум.
— И вы все так… мусорите?
Мы? А, в смысле, одноклеточные?
— Ага.
Теперь в его взгляд добавилось что-то вроде сочувствия.
Вот только жалеть меня не надо, ясно? Я уже хорошо понял, что недоразвитый и не вписывающийся, спасибо. Да если бы заранее про эти ваши фишки знал, хрена с два бы с вами связался.
— А понимаете друг друга?
Любопытный он какой-то стал. Напрягающий. С другой стороны, тоскливо, когда не с кем и словом перемолвиться.
— Когда как.
— Зачем же тогда…
Громоздим фразы? Привычка, наверное. Природная. Хотя, если вспомнить Серегу… М-да.
— Иначе не умеем. Не научились еще.
— А.