Время – московское! Зорич Александр

Глава 1

«Держаться!»

Март, 2622 г.

Город Полковников

Планета С-801-7, система С-801

Гибель Кольки я перенес неожиданно легко. За это спасибо клонам — они не давали скорбеть о смерти одного друга. Смертей кругом было не счесть — сотни и тысячи.

Мы выкрасили звезды багрянцем, отравили эфир ужасом и ненавистью.

Тактическое дуболомство, проявленное клонами при планировании атаки «Трех Святителей», стоило им колоссальных потерь. Но два полных авиакрыла — это под двести флуггеров, так что уничтожить все эшелоны нападающих мы не могли чисто физически.

Нам на «Дюрандалях» оставалось только спасаться бегством. Спасибо, эскадрилья И-03 вовремя подсобила. Оторвавшись с ее помощью от наседающих истребителей, мы на последних граммах топлива добрались до «Рюдзё». Всех выживших пилотов, в том числе и меня, техникам пришлось буквально выковыривать из кабин. Ноги нас уже не держали.

Истребители ближней зоны прикрытия — в основном «Горынычи» — были растерзаны. Волны ударных флуггеров, презирая бешеный зенитный огонь, одна за другой обрушились на «Три Святителя».

Помимо ракет, выпущенных штурмовиками, которых никто не считал, гвардейский авианосец получил пять торпедных попаданий. К этому следует прибавить «Фраваши», экипаж которого пошел на таран, когда не смог выпустить поврежденную торпеду. Это, стало быть, шестая торпеда плюс сто тонн железа.

Но авианосец не погиб и после этого.

Силовой эмулятор был разрушен. Почти везде погасло освещение. Бороться за жизнь корабля приходилось в тошнотворной невесомости, среди пузырей замерзшего флуггерного топлива, при убогом свете нашлемных фонарей.

Половина отсеков была разгерметизирована. Человек, схлопотавший крошечный осколок, умирал от удушья. От удушья умирали и те, в чьих баллонах подходил к концу воздух, но они, не выпуская из рук сварочного аппарата, до последнего вздоха латали очередную пробоину.

И никто не задумывался, есть ли в этом хоть капля смысла. Авианосец смертельно ранен, но приказа «Оставить корабль!» никто не отдавал.

Приказы были совсем другие.

«Содержимое авиационных погребов — за борт!»

«Восстановить герметичность прочного корпуса на ангарной палубе между шпангоутами сто двенадцать и сто четырнадцать!»

«Разрядить стрельбой накопители зенитных батарей!»

Приказы должны быть выполнены. Мобилизованные в январе молодые рабочие питерских заводов выполняли их вместе с кадровыми военфлотцами и немногими оставшимися без машин пилотами — такими как Лобановский. Аварийными партиями дирижировал инженер-каперанг Глухов, который оставил на заместителя центральный пост борьбы за живучесть и лично метался с палубы на палубу, из отсека в отсек с дефектоскопом и портативным агрегатом блиц-сварки.

Гвардейский авианосец «Три Святителя» превратился в гору смятого, изорванного металла. Двигательные установки корабля давали от силы треть номинальной тяги. И все равно: аварийные партии продолжали работу. Многим раньше планового срока им удалось полностью восстановить герметичность кормовых отсеков, прогреть их и, добравшись до конвертеров, протестировать узлы и блоки.

Инженер капитан-лейтенант Пайсукидзе выносит вердикт: о том, чтобы ввести в строй люксогеновые конвертеры, не может быть и речи. Как и следовало ожидать, все дьюары имеют микротрещины. Даже если устранить прочие повреждения, запуск конвертера с надтреснутым дьюаром приведет к быстрому и неизбежному взрыву, имеющему плутониевый эквивалент 200 критических масс.

Инженер-каперанг Глухов не желает в это верить и отправляется лично проверять работу Пайсукидзе. Его дефектоскоп отказывается находить трещины в одном из дьюаров. А это значит: ремонт еще возможен!

Глухов грозит отдать Пайсукидзе под суд за саботаж.

Пайсукидзе обращает внимание Глухова на то, что у его дефектоскопа, похоже, садятся батарейки.

Батарейки меняют, дефектоскоп находит-таки трещину, Глухов вынужден принести извинения.

Выслушав доклад инженеров, контр-адмирал Канатчиков наконец принимает долгожданное решение: оставить корабль!

Первыми на борт фрегата «Современный» были переправлены раненые, вслед за ними — персонал авиакрыла и авиатехнического дивизиона.

Затем фрегат «Вспыльчивый» принял младших чинов экипажа.

Затем — быстрее, чем хотелось бы — вернулись конкордианские флуггеры…

Но нас там уже не было. Личным приказом главкома Пантелеева «Рюдзё» был выведен из боя и отправлен на космодром Глетчерный — второе по величине гнездовье военфлота в Городе Полковников.

Легкий авианосец едва увернулся от своры конкордианских штурмовиков, рыскавших в стратосфере с явным намерением ринуться вниз, к вереницам белых холмов, и смешать с расквашенной ледовой кашей очередную зенитную батарею. Когда штурмовики сообразили, что перед ними вовсе не конкордианский десантный транспорт, а авианосец Директории Ниппон, они поспешили атаковать.

Пришлось входить в атмосферу по-планетолетному, хотя авианосцам и всем прочим звездолетам подобное категорически не рекомендовано. Мы резко пошли на снижение и, раскачиваясь на гигантских волнах высотных ветров, едва не перевернулись: центровка «Рюдзё» оставляла желать лучшего после того, как ему пришлось принять на борт два десятка машин в перегруз.

К счастью, все силовые системы авианосца функционировали безупречно — в противном случае за наши жизни я не дал бы и просроченного лотерейного билета.

Маневровые двигатели, работая сериями микроимпульсов, с ювелирной точностью компенсировали крутящие моменты во всех плоскостях. Перед вхождением в нижние слои атмосферы эмулятор «Рюдзё» инвертировал наконец вектор тяжести, и корабль, освободившись тем самым от всевластной силы тяготения, продолжил посадку уже в штатном режиме. То есть превратился на некоторое время в почти невесомый объект, повинующийся лишь двум силам: сопротивлению воздуха и импульсам своих двигателей.

Так мы с моим верным «Дюрандалем» попали на космодром Глетчерный.

Было 15 марта 2622 года, 21.08 по стандартному времени. В Городе Полковников — глухая ночь, четыре часа до рассвета.

Мы еще не знали, что в 20.55 с борта флагманского линкора «Кавад» была передана кодовая фраза: «Начинайте восхождение на гору Хукарйи».

Приняв сигнал, конкордианские линкоры перенесли огонь в соответствии с плановыми таблицами. «Фраваши» на авианосцах спешно приготовились к работе по особо защищенным наземным целям. Конкордианское десантное соединение разделилось на отдельные эскадры, каждая из которых нацелилась на свой участок высадки.

Развязка приближалась.

Лучшие из лучших были мертвы. Авианосцы остались почти без флуггеров — пережившие мясорубку эскадрильи и отдельные машины перебазировались на космодромы Города Полковников.

Второй Ударный и остатки Интерфлота покинули Восемьсот Первый парсек. Дальнейшее открытое противостояние с клонской армадой обещало привести к бессмысленной потере последних боеспособных вымпелов.

Без особого труда выиграв артиллерийскую дуэль с нашими крепостями, клонские линкоры в сопровождении флотилий тральщиков заняли выгодные позиции на низких орбитах и открыли убийственно точный огонь.

Две дивизии, 5-ю танковую и 9-ю мобильную, оборонявшие Город Полковников, теперь отделяла от конкордианских сил вторжения лишь жиденькая атмосфера. Высадка неприятельского десанта была делом времени — причем самого ближайшего. Десантное соединение подошло к планете вплотную. Уцелевшие радары засекли их, но атаковать десантные транспорты было уже нечем.

Силумитовые снаряды линкоров заставили умолкнуть наши тяжелые батареи ПКО от Северного полюса до Южного. Ракетные залпы в ответ доставляли клонам известные неприятности и даже заставили ретироваться с основательными повреждениями линкор «Йездигерд», но исход боя сомнений не вызывал.

Главный калибр — это главный калибр. Последнее слово в бою с противодесантной обороной принадлежит линкорам, и если только нет возможности навалиться на них сотнями торпедоносцев — можно спокойно выбрасывать белый флаг.

Сотен торпедоносцев у нас больше не было.

О белом флаге, разумеется, никто и не помышлял.

Приказ главкома Пантелеева от 15 марта был доведен до всех рот, батарей, эскадрилий и экипажей, оборонявших Восемьсот Первый парсек.

Да-да: «Держаться!»

Переводим с российского пафосного на русский обыденный, получаем: «Умереть так, чтобы не стыдно было!»

— Еще минута в скафандре — и я сойду с ума, — нехорошим, надтреснутым голосом сказал незнакомый старлей с эмблемой 13-го авиакрыла на шлеме. «С «Рюрика», стало быть», — машинально отметил я.

— А я, кажется, с ума уже никогда не сойду, — ответил я мрачно.

— Тут нет ничего смешного!

— Действительно, ничего смешного.

— Вы надо мной издеваетесь?!

— Друг, успокойся.

Под предводительством сухопутного майора с повязкой «Комендатура» мы топали от «Рюдзё» к космодромному капониру. Там будет тепло, там нормальный воздух. Там нас наконец разденут, дадут чашку кофе, может быть — даже бутерброд.

Есть, впрочем, хотелось не так чтобы очень. Хотелось заботы и внимания.

Ведь от японцев не дождешься: они, кажется, в глубине души считали всех нас, спасшихся, трусами и жалели, что «Рюдзё» не погиб геройской смертью в одном строю с «Тремя Святителями». Допускаю, впрочем, что лишних бутербродов в кладовых «Рюдзё» просто не оставалось: всю небоевую нагрузку могли выбросить за борт перед приемом наших эскадрилий.

— Лейтенант, вы мне не тыкайте!

— Извините. Но кричать-то не надо.

— Я потерял сегодня пять человек! Понимаете? Пять! Всю полуэскадрилью!

«А я лучшего друга», — хотел сказать я, но мне вдруг стало невыносимо противно. У нас что — теледебаты на тему «А кому сейчас легко?».

— Сожалею, товарищ старший лейтенант, — вяло сказал я. Он заткнулся.

Прямо перед нами полетному полю проползла батарея «Кистеней» — лазерно-пушечных зенитных самоходок. Замыкающая машина остановилась. Из командирской башенки по пояс высунулся офицер и по-мальчишечьи задорно крикнул:

— Эй, мужики, вы нам работенки оставили?!

Раздалось сразу несколько ответов и встречных вопросов:

— Не волнуйся, скучать не будете!

— Навоюешься еще, орел, по самые не могу.

— У вас тут что — одна батарея на весь космодром?

— А куда вы танки задевали? Здесь же целая дивизия должна ошиваться!

— А вас разве еще не долбили?

Офицер ответил только на последний вопрос:

— Был один налет. По космодрому «А» клоны уже серьезно работали, сейчас принялись за «Б», а нас пока обходят.

— Скоро они исправят это упущение, — пообещал Бабакулов.

Чтобы приободрить зеленого зенитчика (думаю, был он моим ровесником, но войны еще толком не видел, а потому, считай, был моложе года на три), я сказал:

— Мы сейчас по чашке кофе хлебнем и, если что, вам поможем. Ты, главное, в опознавательных не путайся. Начнешь сдуру в нас гасить — уроем.

Офицер попался не из обидчивых и на язык бойкий:

— А ты, товарищ, к нашим зениткам не жмись, летай повыше. Твоя зона ответственности в вертикальном эшелоне ПКО стратосфера или как?

— Я на тактике летаю — куда пошлют. От нуля до плюс бесконечности.

— «Горыныч»?

— «Дюрандаль».

— Ну так чего тебе нас бояться?! Все равно не прострелим, с вашим-то полем!

В бронированных недрах самоходки залаял громкий интерком.

— Ладно, поехал своих догонять. Бывайте!

«Кистень» взревел, легко взял с места километров за полста и сразу же исчез в серебристой мгле. Габариты на машине были выключены — светомаскировка.

Капонир — понятие растяжимое. Вообще-то это укрытие для флуггеров. Но в зависимости от класса космодрома капониром может называться и относительно легкое сооружение на одну-две машины, защищающее только от осколков и лазерных пушек, и огромный многоэтажный бункер, выдерживающий прямые попадания любых боеприпасов вплоть до четырехтонных силумитовых снарядов. Если есть возможность, в капониры заодно прячут и склады, и мастерские, и казармы, и штабы.

Именно в таком подземном городе мы и оказались, миновав замаскированные внешние ворота, усиленный пост охраны, туннель и еще одну свору автоматчиков на втором посту.

Не Техноград, конечно, но вполне на уровне… Мне, как пилоту палубного базирования, в таких укромных местечках Города Полковников бывать еще не приходилось.

Встретили нас так, будто готовились к нашему появлению целую неделю. То есть многим лучше, чем мы надеялись и даже могли надеяться.

Нам помогли выбраться из летных скафандров и сразу выдали кислородные маски. Так, на всякий случай.

Затем отвели в отлично освещенную столовую, плотно накормили и крепким чаем напоили. Единственная просьба к нам со стороны дежурных заключалась в том, чтобы мы управились с едой как можно быстрее, в пределах четверти часа.

Симпатичные девушки из персонала столовой выхватывали опустевшие тарелки прямо у нас из-под носа. По всему чувствовалось, сразу вслед за нами здесь будет столоваться следующая партия офицеров. Это радовало: если есть кого кормить — значит, не все еще потеряно.

Стоило нам, обжигаясь, допить чай, как нас едва ли не бегом погнали в инструктажную и быстро переписали: имя-фамилия, звание, специальность, должность, часть.

Выяснилось, что пилотов-истребителей из бывшей группы «Шторм» набирается около четырех десятков, то есть хватит на полный авиаполк.

Остальные офицеры были с «Асмодеев», но они теперь мало заботили. В сложившейся обстановке любой флуггер радиолокационного дозора, посмевший подняться в воздух, обещал стать легкой добычей конкордианцев.

А вот мы, истребители, еще могли послужить отечеству. Напоследок. Так считал и Тылтынь, который, к полнейшему моему изумлению, возник в инструктажной как из-под земли.

— Товарищи, я адмирал Тылтынь. С 13 марта исполняю обязанности коменданта космодрома Глетчерный, преобразованного приказом главкома в укрепрайон «Глетчерный». А с двух ноль-ноль сего дня я назначен еще и командующим Восточного сектора обороны.

Тылтынь сообщил эти факты с самым недовольным видом, будто отмахивался от назойливой мухи. Еще бы! Адмирал с его опытом и авторитетом не нуждается в представлениях.

Это во-первых. А во-вторых, как бы ни называлась должность человека в адмиральских погонах, если он появляется в инструктажной комнате перед обычными пилотами, ни у кого не возникнет сомнений в том, что человек этот пришел с очень серьезным разговором и слушать его надо очень внимательно.

— Десять минут назад дальнее боевое охранение космодрома «Б» вступило в бой с разведротой противника на бронемашинах. Это значит, что противник уже начал высадку десанта и накапливает силы в той зоне, где контроль за воздушно-космической обстановкой нами полностью утрачен. Таким образом, в Южном секторе обороны скоро начнется крупное наземное сражение. В нашем секторе обстановка пока что спокойная, уцелевшие радарные посты не фиксируют появления высадочных средств противника. В свете этого к чему вам надо себя готовить, товарищи? Скажу откровенно: я не знаю.

Адмирал не изменял себе. Великолепная выправка, ясный взор, форма без единой пылинки. Но, присмотревшись к нему внимательнее, я понял, что Тылтынь измотан до предела. И, кажется, в глубине души он был уверен, что пост командующего Восточным сектором обороны станет его последним назначением. Как знать, не будут ли уже завтра клонские танки утюжить летное поле космодрома? Не рассядутся ли прямо здесь, в инструктажной, егеря «Атурана» в закопченных комбинезонах?

— И вот почему, — продолжал Тылтынь. — Адмирал Пантелеев категорически запретил боевые вылеты вплоть до получения условленного сигнала из штаба Первой Группы Флотов. У меня и моих заместителей лежат пакеты с вариантами боевых приказов. Когда будет подан сигнал вскрыть один из них — мне неведомо. Какая вам может быть поставлена задача — и подавно. Поэтому ваши флуггеры сейчас снимаются с борта «Рюдзё» и буксируются в капониры. Их осмотрят и заправят. А вам, товарищи, я категорически приказываю ложиться спать.

Из сна меня выбросило в самом прямом смысле — я вылетел из койки.

Ударившись лбом о чей-то локоть, я дернулся, инстинктивно попытался вскочить на ноги и тут же снова упал, придавленный массивным телом соседа.

Наконец, кроя матом Великий Диван, Благое Совещание, Сетадэ Бозорг, а также мать, жену, сестер, дочерей, племянниц и внучек адмирала Шахрави, я принял вертикальное положение.

В казарме плавал сладкий силумитовый дымок.

На потолке злорадно ухмылялась змеистая трещина, из которой безостановочно струилась пенобетонная крошка.

Мы схватились за одежду.

Все было ясно без комментариев, но, как водится, комментарии неслись отовсюду.

— Накрыли!

— Распротраханная мудомерия…

— Я себе, кажется, зуб выбил.

— Изверги, такой сон!.. Я Москву видел, целую-невредимую! И над ней, над Златоглавой, скакал по небу святой Егорий. Обратился он ко мне и говорит: «Егорий, тезка…» И вот, в этом самом месте…

— Хорош травить.

— А мне еще в феврале друзья с Грозного рассказывали, что новая клонская бетонобойка — гроб всему.

— Ну и толку что рассказывали?

— Вот тебе и укрепрайон…

— Мужики, маски надевайте! Ну его на хер, там пожар, наверное…

— Может, сразу и тапки белые?

— А в морду тебе не дать, Юра?

— А попробуй, Гена.

— Товарищи! Как старший по званию, приказываю…

— Мужики, тихо!.. Вы слышите?!

— Полундра!

Ш-ш-ш-ш-ш-шар-р-р-р-р-р-р-р-р-ах!

Я оглох.

Судорожно пытаясь схватить ртом побольше воздуха и все равно задыхаясь, я бросился к выходу.

Проблема была в том, что к выходу бросились все.

Есть такие ситуации, когда «Без паники!» кричать уже поздно — никто не услышит. Если в нескольких десятках метров под поверхностью земли от потолка откалываются здоровенные пласты пенобетона, будь ты хоть лейтенант, хоть генерал-лейтенант, мысли в голову лезут исключительно однообразные. О похороненных заживо, о погребенных заживо, о вживе похороненных и в стену замурованных.

В широком коридоре, куда задние, напирая, выдавили здорово помятых передних, потолок пока еще был в порядке. Но язык тяжелого желтого дыма, выползший из-за поворота и облизавший наши колени, подсказал, что останавливаться на достигнутом не стоит.

Контуженным клубком мы покатились по указателям к ближайшему выходу на поверхность. Вот и он: зарешеченный ствол лифта, обернутый ажурной железной лестницей. Наш казарменный ярус был отнюдь не последним — снизу по лестнице барабанили обвешанные амуницией мобильные пехотинцы вперемежку с полузнакомыми пилотами. Если бы я сохранил способность радоваться, я бы порадовался: среди бегущих были и наши, из ударных эскадрилий «Трех Святителей».

Мы влились в общий поток перепуганной элиты флота.

Как и следовало ожидать, вверху все было хуже, значительно хуже.

В задымленных коридорах стонали раненые. На крыше застрявшего лифта лежал труп, до костей раздетый осколками и ударной волной. Как его туда забросило — было страшно и подумать.

Среди выбирающихся из преисподней попадались и старшие офицеры, в том числе штабисты 9-й мобильной дивизии и Восточного сектора обороны. Почти каждый из них на бегу пытался докричаться в коммуникатор до своих подчиненных и коллег. Из стен повсюду торчали головки приемников-передатчиков внутренней сотовой связи, так что иногда им это даже удавалось.

Ко мне потихоньку начинал возвращаться слух.

— …флуггеры!.. Ты слышишь?.. Ангары освободить за пять минут!.. Под твою личную ответственность!.. Как понял?!. Как, мать твою, понял?!. Вот и хорошо, что хорошо!.. Если есть свободные пещерные капониры — туда! А когда заполнятся — на поле прямо вывози и пеной задувай! Всю исправную авиатехнику вывезти — и рассредоточить!

— Пункт сбора — капэ второй роты!

— Ну, если людей не осталось, говоришь… Пошли на всякий случай еще кого-нибудь проверить — и закрывай…

— Нахожусь между третьим и вторым ярусами… Так точно… Погиб. Деткин тоже. Слушаюсь, товарищ эскадр-капитан. Да. Сейчас буду.

— А меня это не волнует! Реквизируй что хочешь у пехоты, лишь бы колеса были. Да какая разница?! Моим именем! Или именем Тылтыня! Ты пойми, вся база ради этих долбаных флуггеров построена! А не ради нас с тобой!.. Что-о-о?! Стрелять в любого мерзавца, который приблизится! Стре-лять!

— Я считаю, сейчас самое время для контратаки… Товарищ подполковник, пулеметчики Баскова только что доложили: клоны уже у подножия гребня. Я имею в виду квадрат одиннадцать-девять по пятисотке. Все решают секунды! Прошу вас, под мою личную ответственность… Там одна рота уже есть, я сейчас вывожу вторую, ударим так, что покатятся обратно до самого озера… Хорошо. Спасибо, товарищ подполковник… То есть — к черту! Не подведем!

На втором ярусе пахло уже настоящей войной. В стене — гигантский пролом, все иссечено осколками, хода дальше нет: лестница загромождена обвалившимися конструкциями.

Здесь стоял старлей с повязкой «Комендатура» и монотонно твердил:

— Товарищи, дальше нельзя… Выход по коридору налево, по пандусу наверх… Товарищи, наденьте кислородные маски… У кого их нет — получите в комнате 205, по коридору направо… Там же медпункт… Без масок никого наружу не выпустят… Прохода нет… Прошу по коридору направо…

Я обнаружил, что судорожно сжимаю сумку с маской и кислородными патронами в левой руке. В правой руке я, оказывается, держал ножны парадного меча. Когда я успел все это схватить — клянусь, не помню!

Итак, мне — по коридору налево. Так получилось, что я снова оказался рядом с тем капитаном третьего ранга, который требовал от своего далекого подчиненного вывезти и рассредоточить всю авиатехнику.

— На руках выкатывайте! На плечах выносите! Как угодно! Я с тебя за каждый флуггер, который в ангаре завалит, по звездочке сниму! А когда звездочки закончатся — сниму голову! Ты понял?!

Капитан в очередной раз дал отбой и тихо выругался.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан третьего ранга?

— Ну.

— Вы, случайно, не истребители выкатываете?

— Разные. А вам-то что? — Капитан наконец удостоил меня взгляда. — А, пилот… На ваш счет распоряжений пока не было.

— Никакой боевой задачи?!

— Никакой. Вы, судя по вашему виду, спали? Идите спите дальше.

— Куда же спать?! Нас там чуть не завалило!

— Тогда заправьтесь. Смотреть противно. А еще гвардеец!

Полагаю, окажись на моем месте кто-нибудь погорячее, тот же Цапко, быть капитану обложенным и посланным. Но я лишь смиренно повиновался. А затем, подхваченный потоком пехотинцев-мобилов — великолепных и грозных в своей полной экспедиционной экипировке, — оказался на пандусе шириной с Невский проспект.

Если попали мы в капонир через боковой вход, то выбираться обратно на поверхность довелось через главные ворота, предназначенные для флуггеров самых внушительных габаритов — вплоть до «горбатых». Только тут я осознал подлинные масштабы подземной цитадели космодрома Глетчерный: она, наверное, могла вместить технику целого авиакрыла, если не двух.

Люди двигались по огражденным перильцами боковым дорожкам, а по оси пандуса пехотный бронетранспортер тащил к свету штурмовик с шевронами комэска.

Штурмовик был наш, гвардейский. Свежо, жизнерадостно блестели мордки твердотельных пушек. Значит, после вчерашнего боя машина уже успела пройти экстренный ремонт, во время которого ей заменили расстрелянные стволы. На «Белых воронах» стоят монструозные 57-мм молотилки. Основательной теплоизоляции для стволов на машине нет — слишком тяжелая, и, когда пилот увлекается стрельбой очередями, он гробит их за один-два вылета. Оружейникам и снабженцам остается утешать себя тем, что прекрасные во всех прочих отношениях пушки были загублены недаром.

Снаружи в очередной раз ахнуло. Спустя несколько секунд послышались тупые, основательные удары, сопровождающиеся траурным перезвякиванием: падали поднятые в воздух взрывом ледяные глыбы и обломки раскуроченной бронеединицы.

И хотя по всей логике пробираться дальше следовало как можно осторожнее, желательно ползком, все непроизвольно ускорили шаг, а потом перешли на бег. Сказывалось инстинктивное желание выбраться поскорее на открытое пространство. Оглядеться, оценить обстановку, встретиться с невидимым пока врагом, черт побери!

У самого выхода, защищенного ледяным гласисом, людской напор разбивался о КПП. Здесь стоял очередной лейтенант в шинели с повязкой «Комендатура» и отделение осназа в штурмовых скафандрах. Документы у выходящих не проверяли, не до этого было, но требовали обязательно надеть кислородные маски. Дурачков и наглецов, которые не вняли зануде-старлею со второго яруса и масок при себе не имели, заворачивали обратно, в комнату 205.

Некий офицер флота в гражданской шубе поверх кителя пробовал скандалить: какой идиот, дескать, развел бюрократию, почему нельзя дыхательное оборудование выдавать прямо на КПП. Дежурный комендатуры терпеливо объяснял, что здесь слишком опасно, несгораемые сотовые шкафы сюда не притащишь, а без них груда кислородных патронов может рвануть от крошечного осколка.

Офицер плюнул, развернулся и вдруг его взгляд упал на меня.

— О, лейтенант! Давайте-ка сюда вашу маску!

— Извините, не дам. Я пилот, мне нужно быть на летном поле рядом со своей машиной.

— Да куда вы полетите, у вас все лицо в крови!

— Я чувствую себя отлично.

— Если вы в истребитель собрались садиться, маска вам не нужна.

— Может быть, но без маски меня не выпустят. И к истребителю своему я не попаду.

— Вы начинаете меня злить. Не хотите по-хорошему, так я вам приказываю.

Ситуация разрешилась сама собой: шуба офицера брызнула кровавыми клочьями. Долей секунды позже меня унесло взрывной волной под «Белый ворон». Ракета, разорвавшаяся прямо на ледяном гласисе, скосила осколками заодно и дежурного лейтенанта.

Осназовцев спасли скафандры. Меня спас скандалист в шубе.

И ведь не скажешь даже, что тогда все висело на волоске. Волосок в тот день порвался, и мы падали в пропасть.

Главком Пантелеев так боялся упустить победу, что намеренно подвел нас к поражению. Более того — к катастрофе. Недооценивая богатейший опыт, приобретенный конкордианцами во время вторжения на планеты Синапского пояса, Пантелеев считал, что две наши дивизии смогут выдержать комбинированный удар флота и десанта любой разумной численности. Наши войска должны были переждать огневую подготовку в подземных цитаделях, бункерах и на замаскированных отсечных позициях, а затем втянуть неприятельский десант в изнурительные бои по всему периметру обороны.

В принципе расчет был верный, но…

Конкордианским штабам удалось собрать за февраль и первую неделю марта куда больше информации о Городе Полковников, чем полагала наша контрразведка. В частности, клоны вскрыли всю нашу инфраструктуру связи и управления.

Ну и вскрыли, казалось бы, что с того? Радиосвязь на важных направлениях дублировалась старыми добрыми кабель-линиями, обеспечивающими суперскорость, суперкачество и суперзащищенность. Бронированные кабельные туннели были проложены так глубоко, что угрожать им могли только прямые попадания ядерных боеприпасов. Но война велась по правилам, ядерное оружие пылилось на складах, а потому всерьез такую возможность никто не рассматривал.

Когда дело дошло до высадки десанта, адмирал Шахрави швырнул на стол несколько козырных карт.

Против наших капониров конкордианцы впервые за войну применили двенадцатитонные бомбы «Рух II», превосходящие по проникающей способности даже главный калибр линкоров. Дьявольская махина прошивала ледово-скальный панцирь, кумулятивной головной частью сокрушала бронеплиту и потолочные перекрытия, углублялась еще на несколько ярусов и только там, в глубине, подрывался главный силумитовый заряд.

Бомбы, естественно, были управляемые, поэтому каждая третья попадала куда надо.

Так были выбиты крупные узлы проводной связи, а радиосеть рассечена на изолированные анклавы завесами ионизированного воздуха. Эту операцию провели флуггеры информационной борьбы при помощи системы, подобной нашему «Сиянию», которую клонские энтли спешно скопировали после Наотарского конфликта.

Не останавливаясь на этом, конкордианцы замусорили атмосферу облаками фуллереновых паутинок, а эфир — традиционными радиопомехами.

В итоге сектора обороны Города Полковников были в информационном отношении изолированы друг от друга. Наши связисты не сидели сложа руки. Они лихорадочно прокладывали импровизированные линии прямо по поверхности, но насколько уязвимо всё, что лежит под открытым небом, можно не говорить.

Происходящее было печальной классикой и к этому готовились. Но никому и в страшном сне не могло присниться, что проклятые бетонобойки сделают бесполезной дорогущую сеть подземных кабелей.

А вот высадка клонского десанта проходила в неклассической манере.

В теории десант, работающий против серьезного укрепрайона, должен высаживаться на нескольких плацдармах, достаточно удаленных от периметра обороны. При этом рекомендуется иметь численное превосходство три к одному. Пока передовые отряды ведут разведку боем, на плацдармах накапливаются тяжелые танковые и ракетно-артиллерийские подразделения. После этого основная масса войск наносит концентрические удары туда, где оборона противника выявила свою слабость перед силовой разведкой. Укрепрайон рассекается на части, отдельные узлы сопротивления блокируются и — аплодисменты, занавес.

Все это совершенно правильно — при условии, что командование десантной операции действительно считает укрепрайон серьезным, а свои военно-космические силы недостаточно представительными. Но если зенитный огонь защитников слабеет с каждой минутой, если на орбитах развешаны ожерелья кораблей огневой поддержки, а сам ландшафт подсказывает нестандартные решения — отчего бы и не обнаглеть? Отчего бы не сочетать «правильное» танковое наступление на одном направлении со сковывающими действиями на других? И отчего бы кое-где не попробовать вскрыть оборону противника не снаружи, а изнутри?

То утро над Глетчерным я вспоминаю часто.

Поэтические вольности здесь неуместны, не буду называть солнце Города Полковников «кровавым». Звезда-гигант С-801 имеет цвет раздуваемых ветром угольев — красно-оранжевый. Иногда сходство усиливается спонтанными вариациями светимости, которые, как предлагают нам думать астровоенспецы, вызваны взаимодействием магнитосфер звезды и ближайшей к ней планеты — полужидкой С-801-1.

В свое время Бабакулов заметил, что если бы на какой-то из планет Восемьсот Первого парсека обитала гуманоидная раса, в ее мифологии был бы просто обязан появиться Небесный Грузин, который дует на солнце-жаровню, чтобы его шашлык поскорее дошел до кондиции.

На это Самохвальский, помню, сказал, что тут и эсхатология грамотная наклевывается: когда шашлык будет готов, Небесный Грузин затушит солнце за ненадобностью. (В тот раз я испытал острый приступ комплекса интеллектуальной неполноценности и тайком полез в словарь: что за «эсхатология» такая?)

Грузин по всем признакам был на месте и исправно работал. Поскольку Город Полковников расположен на экваторе, солнце поднялось уже высоко, светило основательно, но, как там заведено на любых широтах, не очень-то грело.

Итак, стояло солнечное, экваториальное, морозное, гремящее, страшное утро 16 марта 2622 года.

Отделавшись при взрыве на КПП легким шоком и не испытывая никаких эмоций, кроме раздражения по поводу ушибленного колена, я выбрался под открытое небо.