Лондон – лучший город Америки Дейв Лаура

– Арахисовое масло. Желе.

Я рассмеялась и почувствовала легкий трепет: его были губы очень близко от моего лица. Я отклонилась назад и посмотрела ему в глаза.

– Бэррингер, а не хочешь ли ты мне кое-что рассказать?

– Да что угодно, – ответил он с улыбкой.

– Ты видел Элизабет?

Бэррингер промолчал, и я уточнила:

– Девушку Джоша?

– Эмми, о таких вещах тебе лучше говорить с самим Джошем.

Джош тем временем опрокинул в себя еще одну текилу, и его лицо стало совсем багровым.

– Джош занят, – ответила я, кивнув в его сторону.

Бэррингер покачал головой. Он больше не смотрел на меня и не улыбался.

– Что? – продолжала я. – Она такая классная?

Он нехотя повернулся ко мне и грустно кивнул.

– Да, классная.

Я уставилась в пустой стакан, думая о Мерил. Две недели назад она приезжала в Нью-Йорк на окончательную примерку, мы встретились на полпути – в Хилтоне на юге Коннектикута. За обедом Мерил с воодушевлением рассказывала об удивительном документальном фильме, который она посмотрела недавно в Лос-Анджелесе. Одному режиссеру очень понравился роман забытого писателя, но никто не знал, где автор, двадцать лет прозябавший в неизвестности. Чтобы найти писателя, режиссер объездил всю страну. Мерил решила, что нам нужно сегодня же посмотреть этот фильм вместе. Ближайшее место, где его показывали, оказалось в полутора часах езды, в Нортхэмптоне. Мне очень понравилось в чудесном старом кинотеатре, и я была бесконечно благодарна Мерил – лучшему человеку на свете.

– Думаю, Джош всегда планировал вернуться к Мерил, потому и позволил зайти себе далеко, – сказал Бэррингер. – Он теперь все понял и хочет поступить правильно.

– Правильно для кого?

Хотя Бэррингер молчал, мне все равно хотелось ответа, что же правильно: жениться на Мерил или рассказать ей об Элизабет. Я не стала давить, понимая, что единственно верного ответа здесь нет. Правильно – это то, что хотят от тебя другие.

А также мне не терпелось узнать мнение Бэррингера, с кем Джошу будет лучше. Конечно, Бэррингер снова не ответит: решать такие вопросы – личное дело Джоша. Но у Бэррингера наверняка есть свои догадки, он же лучший друг Джоша. Он знает его лучше всех. Может быть, даже лучше, чем я. Бэррингер знает, что на самом деле нужно Джошу.

– У Элизабет свой собачий питомник, – нарушил молчание Бэррингер. – Она разводит таких огромных псин… ну, ты знаешь.

– Бэррингер, сдается мне, что я ничего не знаю, – медленно проговорила я, чувствуя, как тяжелеет в голове от текилы.

Как я выяснила позже, Джош и Элизабет познакомились как-то так.

Мерил уже переехала в Лос-Анджелес, Джош доучивался последний курс в Бостоне и несколько раз в месяц проходил практику в бесплатной клинике в Спрингфилде. В один из таких дней во время обеденного перерыва Джош заглянул на выставку собак. Элизабет тоже была там.

Джош как-то говорил мне, что отношения полностью зависят от того, как прошли первые пять минут знакомства. Они определяют все, дальше в корне ничего не меняется, добавляются только детали, однако по сути отношения остаются прежними. Ты c первых же мгновений встречи чувствуешь, любишь ли этого человека и как сильно. Если, к примеру, пара знакомится во время автокатастрофы (и кто-то кого-то спасает), то в дальнейшем они не выходят из ролей спасителя и жертвы. Или если с самого начала человек не вызывает у тебя доверия, то что бы он ни делал, ты всегда будешь замечать в нем только плохое.

– Что произошло в первые пять минут их знакомства? – спросила я Бэррингера.

– Время остановилось, – сказал он.

Когда мы наконец стали расходиться (что произошло намного позднее, чем бармен напомнил нам о закрытии), папа постучал по стакану и произнес короткую речь в честь Джоша. На этот раз обошлось без длинных слезливых историй. Отец пожелал ему обрести настоящее счастье. Джош стоял красный, казалось, он с трудом понимает, о чем ему говорят, но когда отец закончил речь, Джош встал и обнял его.

– За самый счастливый уик-энд в твоей жизни, – хрипло сказал отец, еле сдерживая слезы.

– О боже, давай уйдем отсюда поскорее, – попросила я Бэррингера.

Такси и «трезвый водитель» для остальных гостей были уже заказаны, я могла уходить с чистой совестью. Бэррингер кивнул, но отец опередил нас.

– Эмми! А как же ты? – спросил он улыбаясь, и все посмотрели в мою сторону. – Не хочешь поздравить Джоша?

Чувствуя на себе взгляд Бэррингера, я посмотрела на гостей – большей частью незнакомые лица. Некоторых я когда-то знала, но теперь все были чужими. Джош отвернулся. До того вечера я не знала, что у него есть тайная жизнь. Что еще он скрывал? И это мой брат, которого я знала, как облупленного. По крайней мере, мне так казалось.

Составляя речь в честь новобрачных, я прочитала несколько книг о происхождении и значении свадебных традиций. Я думала, что когда придет время поднимать тост за Джоша и Мерил, я вспомню все эти интересные подробности, однако в «Долине Хиткот» я не смогла произнести и слова. Я забыла все.

– Ну же, Эм, – начал уговаривать отец. – Давай.

Джош улыбнулся мне и подмигнул.

– Пап, не надо. В другой раз.

Я попыталась улыбнуться в ответ, но ничего не получалось. Тут Бэррингер положил руку мне на спину и сказал остальным:

– Знаете, Эмми как раз мне сейчас говорила, что еще работает над своим тостом. Она произнесет его на свадьбе, а не для вас, извиняйте.

Я посмотрела на него так благодарно, что сама удивилась. Он тоже.

Эверетты, отец и сын, были слишком пьяные, чтобы поместиться в одной машине. Бэррингер повез Джоша, я – отца. Он заснул, как только плюхнулся на сиденье. Следуя за машиной Бэррингера, я исподволь поглядывала на отца: храпит, рот открыт, – и жалела, что пошла на мальчишник, что отец не в другой машине, что я не осталась дома – могла бы набросать план будущего фильма, лечь пораньше. Тогда бы не пришлось вариться весь вечер в том, что я хотела забыть.

Сзади кто-то просигналил. Сквозь слепящий свет фар можно было разобрать, что водитель собирается свернуть: мигал правый поворотник. Может быть, поэтому я сама не свернула на Хиткот-роуд – в сторону, где жили родители, – а проехала дальше до Мамаронек-роуд. Там было темно и пусто, работал только один фонарь, и тот мигал, как передатчик Морзе, словно другого предназначения у него не было. Я проехала церковь, школу, старые теннисные корты.

Я знала, куда еду, хоть не признавалась себе в этом. Осознание пришло, когда на Кушман-роуд я свернула направо и на втором перекрестке налево. Проезжая до боли знакомую дорожку вдоль задних дворов, я быстро нашла нужный дом. Он, похоже, ничуть не изменился: три ряда окон, мансарда, во дворе качели, горка, сломанные игрушки младшего брата Мэтта.

Выключив зажигание, я глубоко вздохнула. В доме царила темнота. Очевидно, родители Мэтта уехали на праздники, наверное, в Мэн, где у них был еще один дом. Они уехали, а комната Мэтта стоит пустая.

Последний год школы я почти жила в этой комнате. Я приходила сюда, даже когда Мэтт не мог приехать из Нью-Йорка, делала домашние задания или просто валялась на кровати: среди его вещей мне было спокойней. Обычно Мэтт приезжал домой по вторникам, и я оставалась с ночевкой. (У нас сложилась традиция: выходные в Нью-Йорке, вторники – в Скарсдейле. Вместе.) В среду мы вставали в пять утра, чтобы еще побыть вдвоем до школы. Мэтт выходил за газетой и кофе и возвращался ко мне в постель.

Мне хотелось позвонить в дверь или залезть в окно и пробраться к нему наверх. Наверное, чтобы снова почувствовать, каково это – быть частью чего-то большего, чем я сама.

Простыни у него на кровати были очень плотные, плед – мягкий, синий. Почему цвет для меня так важен? Почему я его помню? Замечаешь и запоминаешь только то, что имеет значение. Цвета – иллюзия зрения.

Я тряхнула головой и завела двигатель. Мне здесь делать нечего. Поеду лучше спать или постучу в стену Джошу, вдруг не спит. Может, он созрел поговорить.

Внезапно отец открыл глаза и посмотрел на меня.

– Все хорошо?

– Да, пап, все хорошо.

– Где мы?

– Рядом с домом Мэтта.

– Мэтта? – не понимая, переспросил отец. Его глаза слипались, через минуту он уснет.

– На самом деле, он уже далеко позади.

Машина Бэррингера по-прежнему стояла у нашего дома. Я отнесла наверх свои вещи, в том числе видеокассеты, поставила отцу стакан воды – он заснул на диване внизу, заглянула к Джошу – брат спал в одежде поверх одеяла.

– Ну и бардак, – громко пожаловалась я, хотя вряд ли меня кто-то слышал.

Я вышла на задний дворик. Там уже стоял свадебный шатер. На ступенях сидел Бэррингер с миской хлопьев. Я протянула ему свой стакан воды, он благодарно улыбнулся и почти все выпил.

– Похоже, у мужчин в этом доме завтра будет жестокое похмелье. Я оставил твоему отцу записку, чтобы он выпил с утра пива. Выпил яду – прими еще для противоядия. Патентованное средство от похмелья.

Я отодвинула миску и села рядом. Воздух был тяжелым и влажным.

– Что за хлопья?

– «Honey Nut Cheerios». Я всегда на ночь ем «Honey Nut Cheerios».

– А утром?

– Иногда «Special K», но их чаще по воскресеньям.

Я улыбнулась. Стук сердца отдавался в голове, веки слипались.

– Мне нельзя было садиться за руль. Вот сейчас поняла, когда села.

– Аналогично. Домой я пойду пешком.

– В такую жару?

– Завтра хуже будет.

– Точно… Правда, странно? Что можно дойти домой пешком? Что наши дома все еще здесь, хотя мы давно отсюда уехали?

– Да нет, это же дома наших родителей.

– И все-таки. Я то и дело пытаюсь уйти от прошлого – прошлого в этом доме, пригороде… но вдруг это и есть самое важное место на свете, дом, и у меня не будет другого?

Бэррингер вернул мне стакан.

– Пей.

Я взяла стакан и расхохоталась. Бэррингер посмотрел на меня искоса, слегка наклонив голову. Мне стало не по себе, как будто под этим углом он увидел то, что я ото всех скрываю.

– Как твой документальный фильм? – спросил он. – Скоро заканчиваешь?

У меня внутри что-то сжалось. Я привыкла оправдываться и немного приукрашивать подробности своей жизни, но Бэррингеру не хотелось говорить неправду. Наверное, потому, что сам он был очень откровенным и заражал своей откровенностью. Что я могла ему ответить? «Чем дольше я работаю над этим фильмом, тем меньше шансов его закончить. Чем дольше я снимаю, тем хуже помню, зачем я все это начала».

– Бэррингер, у нас на повестке есть и более важные дела. Джош, например.

– Ах вот оно что! Девочка переводит стрелки на брата, когда не хочет говорить о себе.

Я проигнорировала замечание, хоть сказанное было недалеко от истины.

– Слушай, я не понимаю: если ты говоришь, что Джошу с Элизабет так хорошо и они замечательно подходят друг к другу, почему ты не скажешь Джошу, что это очень ценно и нельзя это просто так оставить?

– Поздно. Если он хотел что-то изменить, следовало сделать это немного раньше.

– Что ты такое говоришь? Ты хочешь, чтобы он совершил ошибку?

– А что именно ты считаешь ошибкой?

Я отвернулась, не зная, что ответить, что правильно в этой ситуации. Сначала я подумала, что Джош обязан жениться на Мерил, а все остальное было бы ошибкой, но уже через минуту я поняла, что ничего не понимаю и нужно узнать больше. Важно одно: Джошу нельзя повторять мою ошибку – сидеть на месте, пока жизнь проходит мимо. Надо что-то сделать.

Бэррингер поставил стакан на крыльцо.

– А если как Джош сделает, так и хорошо? – заявил он.

Я внутренне закипела. Не может быть, чтобы при любом раскладе было хорошо. Всегда есть опасность допустить ошибку. Я всю жизнь прожила в страхе допустить ошибку.

– А разве сам ты не ошибался? – сказала я – и тут же пожалела. Прозвучало слишком жестоко. Кроме того, упрек был предназначен вовсе не ему, а себе самой. Или Джошу. Или кому-то еще, до кого я не могла достучаться. – Бэррингер, прости. Мне очень жаль. Я злюсь, что не могу разобраться во всем этом, я не хотела тебя обидеть.

– Ты сказала то, что думала. Ничего страшного, – ответил он, глядя как будто сквозь меня, потом встал.

– Стой. Не уходи из-за того, что я сказала. Ведь ты из-за этого уходишь?

Бэррингер наклонился ко мне и поцеловал в лоб, потом склонился ниже, и я подумала, что он поцелует меня еще раз, теперь по-настоящему, возьмет нижнюю губу… Бэррингер заглянул мне в глаза.

– Я ухожу не из-за того, что ты сказала, – заявил он и ушел.

После того, как он ушел, я еще долго вспоминала все свадебные приметы и предрассудки, о которых прочитала, готовясь к этому уик-энду. Который так неудачно начался. Наверное, потому мне и вспоминались в основном жуткие предостережения тем, кто разрывает помолвку.

Когда-то считалось, что если помолвленные не поженились, то на них лежит проклятие. Отсюда столько страхов и примет, связанных с выбором невесты. Если перед помолвкой увидишь монаха или беременную, то брачный союз будет несчастливым. Голубь, напротив, обещал все блага. Люди твердо следовали этим правилам, они не хотели ошибиться и обречь себя на страдания. Приметы помогали выбрать спутника на всю жизнь. Приметы были надежными указателями, не то что желания или чувства.

Раньше объявление помолвки было равноценно заключению брака. Разорвать помолвку было все равно что развестись. Или даже хуже. Нарушившего слово не ожидало ничего хорошего.

В наши дни это больше не осуждается. Вопрос в другом: если не женишься, будешь ли на самом деле счастливее?

Я медленно побрела к себе наверх. Завтра вечером предсвадебный прием. Меньше, чем через сорок восемь часов свадьба. Меньше, чем через семьдесят два часа все закончится. Мерил и Джош полетят на Гаваи, потом в Лос-Анджелес, Бэррингер вернется в Сан-Франциско, я – в Род-Айленд. И все. Никакого проклятья.

Тогда почему я прошла мимо своей двери? Я зашла к Джошу и, оставив дверь полуоткрытой, присела на пол спиной к шкафу. Когда глаза привыкли к темноте, стало заметно, что Джош лежит на кровати, закрыв лицо руками. Он не спал. Я заговорила, осторожно подбирая слова. Я знала, что он слушает и не сможет от меня отмахнуться, даже если захочет.

– Знаешь, в чем дело, Джош? Я поняла, почему ты рассказал мне об Элизабет.

– Эмми, а это сейчас обязательно? Если я открою глаза, то увижу перед собой семь Эмми.

Я подтянула колени поближе к груди.

– Ты знал, что я не смогу забыть. Ведь ты бы сделал то же самое для меня. Ты бы не успокоился, пока проблема бы не разрешилась.

Грудь Джоша мерно вздымалась и опускалась. Я закрыла глаза ладонями, и все поплыло. Мне захотелось прекратить этот разговор. Забыть обо всем, прямо сейчас.

– Джош, ты как там?

– Не очень.

Пауза.

– Не хочешь с ней повидаться? Туда можно доехать на машине?

– Она живет в Паскоаге.

Так да или нет?

– Паскоаг, что на севере Род-Айленда, в противоположную от тебя сторону, – уточнил Джош.

Где-то за Провиденс, примерно в часе езды от меня. Я начала прикидывать в уме: ехать туда часа три-четыре. На дорогу уйдет большая часть завтрашнего дня.

– Знаешь, откуда взялось название Паскоаг? История очень любопытная. К востоку от города стоит горная цепь. Раньше в Паскоаг не было иного пути, кроме как через эти горы, а ущелья просто кишели змеями. Огромными, как удавы. Змеи людей не трогали, только домашний скот, поэтому с давних времен пастухи обходили те горы стороной. Отсюда и название, дословно «пастухам нельзя», что-то типа «пастухам капут».

Я посмотрела на пол и тряхнула головой. Я знала, к чему ведет Джош, зачем он рассказывает мне эту историю: я обожаю любопытные факты. Я понимала, что сейчас он меня кое о чем попросит. И я даже знала о чем.

– Эмми, пожалуйста, давай поедем вместе, – закончил он свой рассказ.

– Вряд ли это тебе поможет.

Джош закрыл лицо ладонями и полусонно пробормотал:

– Поможет.

Я вновь уткнулась взглядом в пол, глаза начали слипаться. Будь я другим человеком, я бы заснула прямо на месте. Подложила бы под голову свитер, обняла себя за плечи и вырубилась. Тогда наутро можно было бы спустить все на тормозах. Джош, как обычно, сделал бы вид, что ничего не происходит, – и все секреты ушли бы на дно.

Именно поэтому я заставила себя открыть глаза и сказать:

– Хорошо, поедем к ней вместе.