Слэм Хорнби Ник

1

В общем, дела шли совсем неплохо. Я бы даже сказал, что за шесть месяцев приключилось довольно много отменного.

Например: мама отделалась от Стива, своего отстойного дружка.

Например: миссис Джиллетт, преподавательница живописи и дизайна, после урока отозвала меня в сторонку и спросила, не думал ли я поступить в художественный колледж.

Например: у меня получилась пара новых скейтинговых трюков — после того как неделю кряду я валял дурака на людях. (Догадываюсь, что не все вы скейтеры, так что надо прямо сейчас кое-что объяснить, не то будет ужасное недоразумение. Скейтинг — это скейтбординг. Мы обычно так не говорим — «скейтбординг», так что я в первый и последний раз пользуюсь этим словечком до конца книги. А то скейтерами еще конькобежцев зовут... Так вот, если вы думаете, что я на льду на коньках ковыряюсь, то это ваши проблемы, и ничьи больше.) Ну и еще я встретил Алисию.

Я собирался кое-что путное о себе рассказать, прежде чем вести речь о моей маме, об Алисии и обо всем таком. Если бы вы уже что-то обо мне знали, вам перечисленное в самом деле могло бы быть интересным. Но, прочитав то, что я уже накорябал, вы и так кое-что поняли или, по крайней мере, думаете, что поняли. Ну, что мама и папа вместе не живут, для начала, если только вы не решили, будто мой папа из тех, кому наплевать, есть ли у его жены любовники. Нет, он не из таких. Вы считаете, что я, вероятно, занимаюсь скейтингом и что мой любимый предмет в школе — живопись и дизайн, если только не предположили, что я из таких, кого учителя после каждого урока отзывают в сторонку и уговаривают поступить в профильный по их предмету колледж. Просто-таки борются из-за меня: «Нет, Сэм! Забудь ты про эту живопись! Занимайся физикой!» Или: «Забудь про физику! Это будет трагедией для рода человеческого, если ты забросишь французский!»

Да уж. Ничего подобного со мной в самом деле никогда не происходило, честное слово. Уверяю вас: никогда из-за меня учителя не сражались.

И не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться, что Алисия — девчонка, которая для меня кое-что значит. Я рад, что есть вещи, которых вы не знаете и о которых не догадываетесь, волшебные вещи, не случавшиеся ни с кем, кроме меня, за всю мировую историю, насколько я знаю. Если бы вы догадались о них по первому абзацу, я бы уж начал беспокоиться: а вдруг я не такая невероятно сложная и интересная личность — ха-ха!

Это случилось пару лет назад, в то время, когда все шло пучком, а мне тогда было пятнадцать, почти уже шестнадцать. И я не хочу, чтобы это звучало как-то слишком пафосно или чтобы вы меня, не дай бог, жалеть вздумали, но это чувство — что все в порядке — для меня было в новинку. До тех пор со мной такого не бывало, и не было уже с тех пор. Я не хочу сказать, что ощущал себя несчастным. Но всегда что-то шло не так, что-то вызывало беспокойство. (И, как вы увидите, с того времени тоже было достаточно поводов для волнений, однако обо всем по порядку.) Например, мои родители разводились и все время воевали друг с другом. Или они уже развелись, а нападать все равно продолжали, потому что привыкли. Или с математикой в школе проблемы, или хочу общаться с кем-то, кто со мной не хочет... И вдруг все это разом незаметно рассеялось — знаете, как с погодой происходит. А в это лето еще и денег было больше, чем обычно. Мама работала, а папа на нее не сердился, а это значит, что он выплачивал нам то, что обязан был давать все время. Так что, знаете... Это тоже было на пользу.

Если я собрался рассказать вам все по порядку, ничего не пытаясь утаить, тогда в одном я должен сознаться всенепременно, потому что это важно. Вот что. Я знаю, это звучит глупо, но обычно-то я совсем другой человек. В том смысле, что вовсе не верю во всяких, знаете, привидений или в реинкарнацию и во все эти волшебные штучки, но это... оно как будто само собой началось совершенно внезапно и... Ну, как бы то ни было,я расскажу об этом, а вы уж думайте что хотите.

Я заговорил с Тони Хоуком, и Тони Хоук ответил мне.

Некоторые из вас и уж наверняка те, кто думает, что я катаюсь на коньках, никогда не слыхивали о Тони Хоуке. Ну хорошо, я расскажу вам. Но, должен заметить, что вам не мешало бы и самим иметь о нем представление. Не знать Тони Хоука — это все равно что не знать Робби Уильямса или даже самого Тони Блэра. Это даже хуже, если подумать. Потому что политиков — уйма. Певцов — куча. В телике — масса программ. Джордж Буш, пожалуй, еще познаменитей будет, чем Тони Блэр, а Бритни Спирс или Кайли ничуть не хуже Робби Уильямса. Но скейтер есть только один, и его зовут Тони Хоук. Ну, не один, конечно. Но уж точно главный. Он Дж. К. Роулинг скейтеров, их бигмак, их iPod, их Х-box. Единственное, что может вас извинить, если вы не знаете ТХ, — это отсутствие у вас интереса к скейтингу.

Когда я занялся скейтингом, мама купила мне по Интернету постер с Тони Хоуком. Это был самый клевый подарок, который я получал в жизни, и притом даже не самый дорогой. Он висел на стенке моей спальни, и у меня вошло в привычку сообщать ему разные разности. Поначалу я рассказывал Тому о скейтинге — о проблемах, которые у меня были, или о трюках, которые мне удалось осилить. Я просто-таки бежал к себе в комнату, чтобы поделиться с ним тем, что впервые сумел выполнить рок-н-ролл, потому что знал, что для изображения Тони Хоука это значит больше, чем для моей всамделишной мамы. Я на маму не накатываю, но она не понимает, что тут к чему. Когда я ей о таких трюках рассказываю, она делает вид, что ей ужас как интересно, но по глазам видно, что это не так. Она классная, правда! Но спросите ее, что это за рок-н-ролл такой, она не сможет объяснить. А Тони сечет. Может, затем мама и постер купила, чтобы мне было с кем поговорить.

Эти разговоры начались, когда я прочитал книжку «Хоук. Профессия: скейтбордист». Поэтому я знал, как он обычно выражается. И кое-что из того, что он хочет сказать, тоже. Я к тому времени прочитал эту книжку сорок или пятьдесят раз, и с тех пор еще несколько раз перечитал. Я так считаю, что это лучшая книга на свете, и не только для скейтеров. Все должны ее прочитать, потому что, даже если вы не любите скейтинг, там есть кое-что, чему вы можете поучиться. Тони Хоук падал, и поднимался, и переживал разное, ну, все равно как политик, или музыкант, или звезда из мыльной оперы. Ну, так или иначе, поскольку я читал эту книжку, мне многое из нее в сердце запало. Например, когда я ему рассказал про рок-н-ролл, он мне ответил: «Это не так уж трудно. Но это основа, без которой не научишься балансировать и удерживать доску на крутой рампе. Славно, парень!»

«Славно, парень!» — это уже была настоящая беседа, если понимаете, что я имею в виду. Это было что-то новое. Но остальное — слова, которые он и прежде употреблял более или менее. Ладно, не более или менее. В точности. Хотел бы я не знать его книжку почти наизусть, потому что я бы с удовольствием кое-что выпустил. Обидно мне было, когда он сказал: «Это не так уж трудно». Ничего себе — я шесть месяцев пытался сделать трюк правильно. Я хотел, чтобы он сказал просто, ну, знаете, к примеру: «Ух ты! Это основа, без которой не научишься балансировать и удерживать доску на крутой рампе». Но выбросить «Это не так уж трудно» — было бы нечестно. Когда ты думаешь о Тони Хоуке, рассуждающем про рок-н-ролл, ты слышишь, как он говорит: «Это не так уж трудно». Я, по крайней мере, слышу. Вот оно как. Историю не перепишешь и ничего из нее не выбросишь просто потому, что тебе это не по душе.

А потом я помаленьку стал говорить с Тони Хоуком о других вещах тоже — о школе, о маме, об Алисии, все равно о чем, и я видел, что у него есть что сказать по этому поводу. Слова его по-прежнему были взяты из его книги, но книга была про его жизнь, а не только про скейтинг, поэтому не все, что он написал, было про флипы и шовиты.

Например, я поделился с ним, как без всякой причины наорал на маму, а он ответил: «Я был смешным парнем. Сам не знаю, почему мои родители ни разу меня не связали, не засунули мне в рот носок и не поставили меня в угол».

А когда я рассказал ему про основательную драчку в школе, он заметил в ответ: «Я всех этих глупостей не замечал, потому что мне было хорошо с Синди».

Синди — это его девушка в то время. Не все, что Тони Хоук говорил, было в тему, если уж совсем начистоту, но это не его вина. Если ничего подходящего в книге не находилось, я подбирал что-нибудь близкое, как уж мог. И что удивительнее всего: если уж натыкался на какую-нибудь шутку, она обязательно имела смысл, если поразмыслить над ней как следует.

С этого места, кстати, Тони Хоук будет именоваться иногда просто ТХ, потому что я его так зову. Обычно его называют Птичка, потому что у него и фамилия такая птичья[1] и вообще, но для меня это как-то слишком по-американски. А потом, мое окружение — стадо баранов, и все они думают, что кроме Тьери Хентри другого спортсмена с инициалами ТХ не существует. Ну, вот мне и нравится компрометировать им мозги. Так что ТХ — это как мой личный секретный код.

Вот почему я упомянул здесь свой разговор с ТХ: потому что помню, как говорил ему, что все идет пучком. Было солнечно, и я провел почти весь день в Грайнд-Сити, а это — как вы знаете, а может, и не знаете, — скейтинг-парк, до которого от моего дома недалеко добираться на автобусе. Я думаю, вы не в курсе, что от моего дома туда недалеко ехать на автобусе, потому что вы не представляете, где я живу, но вы должны знать о самом этом парке, если вы клевые ребята или если вы знакомы с какими-нибудь клевыми ребятами. Ну, как бы то ни было, мы с Алисией вечером ходили в кино, и это был третий или четвертый раз, когда мы с ней были вдвоем, и я действительно, серьезно, входил в нее. А когда я пришел, мама смотрела DVD со своей подругой Паулой, и мне показалось, что она счастлива, хотя, может, мне и почудилось. Может, это я был счастлив, оттого что она смотрит DVD с Паулой, а не со своим отстойным дружком Стивом.

— Как фильм? — спросила мама.

— Да, хороший, — ответил я.

— Ты хоть что-нибудь из него запомнил? — спросила Паула.

Я сразу же отправился к себе в комнату, потому что терпеть не могу такие вот намеки. Уселся на кровати и поглядел на ТХ, а затем сказал ему:

— Все идет не так уж плохо.

И он ответил: «Жизнь — хорошая штука. Мы переехали в новый дом, больше прежнего, у лагуны, рядом с пляжем, и, самое главное, с воротами».

Как я уже говорил, не все ответы ТХ были всегда по делу. Это не его вина. Книга не такая уж длинная. Я хотел бы, чтобы в ней был миллион страниц: а) потому что я бы ее до сих пор не дочитал, б) потому что тогда у него было бы что сказать мне по любому поводу.

И я рассказал ему про Грайнд-Сити, про трюки, которые я проделывал, а потом заговорил о всяких штуках, которыми я обычно его не заморачиваю. Я сообщил ему кое-что об Алисии и о том, что творится с мамой и что Паула сидит там, где раньше торчал Стив. Он мало что мог сказать об этом, но почему-то у меня создалось такое впечатление, что ему интересно.

Вы считаете это помешательством? Так оно и есть, но мне до лампочки в самом деле. Кто не общается с кем-либо в собственной башке? Кто не говорит с Богом, или с собачкой, или с кем-нибудь умершим, кого он любил, или хоть с самим собой? ТХ... Он не был самим собой. Но он был тем, кем я хотел бы быть, улучшенной версией, так сказать, и это не худшее, что можно придумать, когда перед тобой в комнате находится твоя улучшенная версия и смотрит на тебя. Чувство такое, что, мол, нельзя ронять свое достоинство.

Так или иначе, все, что я хочу сказать, так это то, что было такое время — может, день, может, несколько дней, не могу точно припомнить, — когда все, казалось, собралось вместе. И, конечно, это был период, когда возможно разрушить все одним ударом.

2

Еще о паре вещей следует упомянуть до того, как мы пойдем дальше.

Прежде всего, моей маме шел тогда тридцать второй год. Она была на два года старше Дэвида Бэкхема, на год — Робби Уильямса и на четыре года моложе Дженнифер Энистон. Она знает все даты их рождения. Если хотите, она может составить список и подлиннее. Правда, по-настоящему молодых людей в нем не будет. Она никогда не скажет: «Я на четырнадцать лет старше Джосс Стоун», или что-нибудь в этом роде. Она все знает только про людей примерно ее возраста, которые хорошо сохранились.

Сначала до меня как-то не доходило, что она чересчур молодая, чтобы быть матерью пятнадцатилетнего парня, но мало-помалу это стало казаться мне странным, в тот год особенно. Во-первых, я вымахал на десять сантиметров, так что все больше народу думало, что она не мать мне, а тетя или даже сестра. А главное... Не очень хорошо, конечно, говорить о таком. Я вот что сделаю, знаете ли. Я просто перескажу свой разговор с Кролем, ну, это парень такой, я его по скейтингу знаю. Он меня на два года старше и тоже ходит в Грайнд-Сити, так что мы иногда встречаемся на автобусной остановке, ну, или еще в чашке — это другое место, где мы катаемся, когда в лом ехать в Грайнд-Сити. Это не чашка на самом-то деле. Это нечто вроде бетонного бассейна, который сделали для тех, кто живет по соседству, но воды в нем сейчас нет, потому что администрация вдруг забеспокоилась, что, мол, там могут утонуть маленькие детишки. Я бы на их месте лучше озадачился тем, что детишки могут попить воды оттуда, потому что народные массы, возвращаясь из кабаков, вовсю в этот бассейн отливали. Однако сейчас там сухо, и если ты хочешь покататься, а времени у тебя всего полчасика, то лучшего места нет. Мы там втроем катались — я, Кроль и Мусорник, который толком и кататься-то не умеет, потому его так и прозвали, но, по крайней мере, говорит дело. Если хочешь поучиться кататься — смотри на Кроля. Если хочешь поговорить, чтобы разговор был не совсем туфтовым, побеседуй с Мусорником. Если бы мы жили в лучшем из миров, там обязательно был бы кто-нибудь со сноровкой Кроля и с мозгами Мусорника. Но мы живем не в лучшем из миров...

И вот как-то вечерком я болтался вокруг чашки, и Кроль там был, и... Ну, я уже намекал, что у Кроля черепушка варит фигово, но все равно... Вот что он сказал:

— Эй, Сэм...

Я говорил вам, что меня зовут Сэм? Ну так теперь знайте.

— Все пучком...

— Как дела, парень?

— Нормалек.

— Ну и славненько. Я что спросить хотел. Знаешь свою мамку?

Ну, сами посудите, что я подумал? Что он не в себе.

— Да, — говорю я. — Знаю я свою маму.

— Она сейчас с кем-нибудь встречается?

— Моя мама?

— Да.

— А тебе-то зачем знать — с кем моя мама встречается?

— А это уж не твое дело, — ответил он и покраснел.

Я ушам своим не поверил. Кроль вздумал приударить за моей мамой! Я внезапно представил себе картину: прихожу домой, а они свернулись вдвоем на софе и смотрят DVD. Ничего с собой поделать не смог — улыбнулся. Мама парней себе не очень-то ловко подбирает, но не дура же она совсем...

— Что смешного-то? — обиделся Кроль.

— Не, ничего... Только... Сколько моей маме лет, как ты думаешь?

— А я почем знаю.

— Ну, скажи навскидку.

Он уставился в пространство, как будто хотел там что-то разглядеть.

— Двадцать три? Двадцать четыре?

Тут я даже не рассмеялся. Не думал, что Кроль совсем богом убитый.

— Ну, — говорю я, — подсказка. Сколько лет мне?

— Тебе?

Он не мог врубиться, какая тут связь.

— Да, мне.

— Не зна...

— Ладно. Мне пятнадцать.

— Ну и чего?

— А того, что ей было двадцать лет, когда она меня родила.

Сколько ей было на самом деле, я говорить не собирался. А вдруг это бы его не отпугнуло.

— Ага... — Внезапно до него доперло: — Ох, парень. Так она ж твоя мамка! Я как-то не въехал. То есть, в смысле, я знал, что она твоя мамка, но я, знаешь, никогда годки не считал... Упс... Не говори ей, что я спрашивал, ладно?

— Почему? Ей приятно будет.

— Да, но знаешь... Тридцать пять. Это ж такая безнадега, наверное. Да и не хочу я с тридцатипятилетней девушкой...

Я пожал плечами.

— Ну, на нет и суда нет.

Вот так вот. Понятно, о чем я, да? Кроль не один такой. Другие мои кореша такого не трепанут, конечно, но я же все понимаю по тому, как они говорят о ней, что, мол, в хорошей форме. Я-то этого не вижу, но, если речь идет о ближайшем родственнике, этого никогда не видишь, правда? Хотя не важно, что я думаю. Фишка в том, что у меня мама тридцати одного года, которая нравится парням — парням моего возраста.

А вот еще одна вещица, о которой я хотел сказать. История эволюции моей семейки, насколько я знаю, всегда повторялась. Опять и опять. Кто-либо — мама, папа, дед — представлял себе, что раз в школе у него все идет хорошо, то потом он поступит в колледж и затем деньжат заработает. А вместо этого они совершали какую-нибудь глупость, и потом всю оставшуюся жизнь только и делали, что исправляли эту ошибку. Иногда кажется, что у детей всегда все выходит лучше, чем у их родителей. Знаете, как бывает: папаша шахтер, ну или что-нибудь эдакое, а сын его играет в Первой лиге, или становится поп-идолом, или изобретает Интернет. Послушаешь такие истории — и мерещится, что весь мир идет в гору. Но в нашей семье все вечно срывались с первой же ступеньки. Честно говоря, они и лестницу-то обычно найти не могли.

Думаю, и так ясно, какую промашку совершила в прошлом моя тридцатиоднолетняя мама, да и мой тридцатидвухлетний папа вместе с ней. Мамин папа допустил оплошность вот какую: он возомнил, что будет футболистом. Ну и кучу денег загребет. Ему предложили место в команде «Квин Паркс Рейнджеров» — это когда «Рейнджеры» были хорошей командой. Ну, он бросил школу, подписал контракт с ними и поиграл там пару лет. Сейчас руководство команды заставляет молодых парней сдавать экзамены, так что, если они вылетают из команды, у них что-то еще остается за душой. А его никто ничего не заставлял делать, ну он и оказался в восемнадцать лет на улице, ничего не зная и не умея. А мама говорила, что хотела поступить в университет, а вместо этого вышла замуж накануне своего семнадцатилетия.

Поэтому все решили, что я собираюсь сделать какую-нибудь глупость из-за скейтинга, а я им ответил, что этого при всем желании не получится. Тони Хоук стал профи в четырнадцать лет, но даже в Калифорнии он долго не мог этим заработать на жизнь. А как я могу стать профи в Айлингтоне? Кто мне платить-то будет? И за что? После они перестали волноваться по этому поводу и стали переживать из-за школы. Я понимал, как много это для них значит. Хотя для меня тоже. Я хотел быть первым в нашей семье, кто научится какому-то ремеслу, еще будучи в школе. (Моя мама научилась позже, но это потому, что она бросила школу, когда родила меня.) Я должен был нарушить эту неписаную закономерность. Миссис Джиллетт спросила меня, хочу ли я изучать в колледже живопись и дизайн. Это круто! Я побежал прямо домой и поделился новостью с мамой. Сейчас думаю: лучше бы я этого не делал.

Алисия ходила в другую школу. Мне это нравилось. Я уже встречался с девчонками из моей школы, однако как-то это выходило по-детски. Они пишут тебе записочки, и, даже если они не в твоем классе, ты сталкиваешься с ними по пятьдесят раз на дню. Девчонка успевает тебе надоесть, прежде чем ты с ней толком пообщаешься. Алисия училась в школе Сент-Мэри, и мне интересно было слушать ее рассказы об учителях, которых я не знал, и о ребятах, которых не встречал. Больше тем для беседы, в общем. С ума сойдешь от скуки, если рядом с тобой человек, который знает каждую родинку на физиономии Даррена Холмса.

Мама Алисии знала мою маму по муниципальному совету, где она работала. Мама Алисии там советник, то есть все равно что премьер-министр. Разве что правишь не целой страной, а маленьким кусочком Айлингтона. Или Хакни — без разницы. Однако это занимает кучу времени, если честно. Не то что скидывание бомб на Усаму бен Ладена или на кого-то еще. Мама просто занимается тем, чтобы привлечь больше подростков пользоваться библиотеками, — вот так моя мама познакомилась с мамой Алисии.

Так или иначе, это был день рождения мамы Алисии, она позвала гостей, в том числе мою маму. И она попросила мою маму привести меня с собой. Если верить маме, Алисия сказала, что была бы рада со мной познакомиться. Я этому не поверил. Кто говорит такие вещи? Я такого не сказал бы. (Сейчас я Алисию знаю лучше — она этого точно не говорила.) Я хотел бы познакомиться с ТХ, а Алисия, я уверен, рада была бы познакомиться с Кейт Мосс, или Кейт Уинслет, или другой какой-нибудь знаменитой девушкой, у которой есть классные шмотки. Но с какой стати ты будешь говорить, что хочешь познакомиться с сыном тетки, которую твоя мама знает по работе? Это мама Алисии хотела найти ей друзей, если вы меня спросите, что я думаю. Может, даже подыскать ей парня, которого она одобряла бы. Ну, все это как-то нехорошо, правда?

Сам толком не представляю, почему я пошел, если задуматься. Честно говоря, это не совсем правда. Я пошел, несмотря на то что сказал маме, что не хочу идти и не хочу знакомиться с девчонкой, которая ей понравилась.

А мама мне на это:

— Поверь мне, захочешь!..

И так она это сказала, что я заинтересовался и посмотрел на нее.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я ее видела.

— И думаешь, она такая, что мне понравится?

— Я бы сказала — она любому парню понравится.

— Ты имеешь в виду — шлюховатая?

— Сэм!

— Извини. Но это так прозвучало.

— Нет уж, этого я не говорила. Я точно выразилась. Она нравится любым парням. Я не говорила, что ей нравятся любые парни. Разницу чувствуешь?

Мама всегда считала, что я сексист, и я стараюсь выражаться осторожнее не только при ней, но и при других. Надо всегда делать исключение, когда говоришь о девчонках. Если ты произносишь что-то такое, не сексистское, правильной девчонке, она сразу же начинает лучше к тебе относиться. Скажем, один из твоих корешей говорит, какие, мол, все девки дуры, а ты ему: «Не все» — и сразу выглядишь лучше. Хотя, конечно, если этот разговор слышат девушки. А иначе зачем время терять?!

Мама была права. Она не говорила, что Алисия шлюховатая. Она подразумевала, что Алисия классная, а это не одно и то же, правда? Вот облом будет, если она меня просто так заманить хотела! Ну, так или иначе, это меня заинтересовало. Если мама о ком-то говорит «классная», это как-то официально звучит. Я действительно захотел увидеть эту девчонку. Это не означало, что я надумал пойти с ней в гости. Но посмотреть хотел.

Думаю, я не собирался заводить девушку. Я никогда раньше ни с кем не встречался больше чем семь недель, и три из этих семи были не в счет, потому мы на самом деле и не виделись. Я хотел отделаться от нее, она — от меня, так что мы избегали друг друга. Ну и в результате никто ни от кого не отделался. А в другие разы было так: там две недели, тут три. Я потом понял, что надо постараться получше, но мне тогда больше нравилось кататься на скейте с Кролем и сидеть в «Макдоналдсе», чем болтать о чем-то с человеком, которого и знаешь-то плохо.

Мама принарядилась, чтобы идти в гости, и выглядела обалденно. На ней было черное платье, она немножко подкрасилась и, можно сказать, отнеслась к этому всерьез.

— Что думаешь? — спросила она.

— Да... Нормально.

— Нормально — в смысле ничего или в смысле — классно?

— Да класснее некуда. Не просто здорово — охренительно хорошо!

Но она решила, что я балагурю, и дала мне полушутя затрещину.

— Одобрение воспоследствует?

Я знал это слово, но скорчил такую гримасу, будто она сказала что-то по-японски, поэтому она тяжело вздохнула.

— Это пятидесятилетие, юбилей, — сказала она. — Как думаешь, хорошо я выгляжу? Или не в тему?

— Пятидесятилетие?

— Да.

— То есть ей пятьдесят?

— Да.

— Упс! Так сколько ее дочке-то? Тридцать или около того? Зачем мне встречаться с тридцатилетней?

— Шестнадцать, я говорила тебе. Это нормально. Рожаешь в тридцать четыре, это и мне еще не поздно. И вот тебе пятьдесят, а ребенку — шестнадцать.

— Так она была старше, чем ты сейчас, когда родила эту девочку?

— Алисию. Да. И, как я сказала тебе, это не странно, это нормально.

— Я рад, что тебе не пятьдесят.

— Почему? Тебе какая разница?

Она была права на самом-то деле. Для меня не было никакой разницы.

— Когда тебе будет пятьдесят, мне будет тридцать четыре.

— Ну и?..

— Мне можно будет выпивать. И ты ничего мне на это не сможешь сказать.

— Это лучший аргумент, который я когда-либо слышала в пользу того, чтобы рожать ребенка в шестнадцать. Действительно, единственный и лучший аргумент.

(Не нравится мне, когда она говорит такое. Чувствую себя и сейчас виноватым. Как будто я преследовал ее, чтобы родиться восемнадцать лет назад. Это не шутка — быть нежеланным ребенком, а я именно нежеланный ребенок, если посмотреть правде в глаза. Всегда приходится напоминать себе, что это была их идея, а не твоя.)

Они жили в одном из этих здоровенных старых домов в Хайбери. Я до сих пор ни в одном из них не был. Мама знает людей, которые живут в таких домах, по работе и по книжному клубу, а я никого не знаю. Мы жили всего в полукилометре от них, но у меня никогда не появлялся повод ходить в те края, где живет Алисия, пока не встретил ее. Все там было непохоже на наши места. Там — большой дом, а мы жили в квартирке. Там — старье, а наш дом новый. Там — беспорядок и грязь, а у нас чисто и прибрано. И там везде книги... Не то чтобы у нас дома не было книг. Но у мамы — книг сто, у меня — тридцать. А у них у каждого по десять тысяч. Или так кажется? Там книжные шкафы в коридоре, и вдоль лестницы шкафы, и поверх шкафов еще стоят рядами книги. Все наши книги новые, а у них все старые. Мне больше нравится у нас дома, хотя я, конечно, хотел бы побольше, чем две спальни. Когда я думаю о будущем, о том, на что оно будет похоже, я представляю себе свою жизнь так: дом, в котором полно спален. Не знаю, что я буду с ними делать, потому что жить я хочу в одной из них, в своей собственной, как один скейтер, которого как-то показывали по MTV. У него был огромный дом с бассейном и с маленькой скейтинговой рампой в закрытом помещении с мягкими стенами, обитыми подушками. И никакой подруги, которая жила бы в этом доме, или родителей — никого. Не знаю, зачем ему был такой дом, но неважно. У меня была цель.

Мама сказала привет Андреа, маме Алисии, и Андреа сопроводила меня туда, где Алисия должна была сказать мне привет. Но, похоже, Алисия этого делать не собиралась. Она лежала на диване и листала журнал, хотя в доме были гости, а когда мы с мамой вошли, она напустила на себя такой вид, будто это был самый тоскливый и противный вечер в ее жизни, а с нашим появлением все стало еще хуже.

Не знаю, как вы, но когда родители пытаются подобрать мне кого-нибудь в пару, мне сразу же кажется, что никого противнее не найти во всей Британии. Пусть она выглядит как Бритни Спирс и считает, что «Хоук. Профессия: скейтбордист» — лучшая книга на свете. Это была мамина идея. В том и штука, что друзей себе выбираешь сам. Это фигово, когда всякие тетки, двоюродные братья и тому подобные тебе навязывают, какие у тебя должны быть отношения с людьми. Если бы мне не позволяли самому выбирать себе друзей, я бы никогда и ни с кем вообще по второму разу не общался. Я бы жил себе один на необитаемом острове, только если бы можно было сделать остров из бетона и чтобы со мной там была моя доска. Необитаемый обкатываемый остров, ха-ха-ха!

Ну да ладно! Нормально, если я не хочу ни с кем разговаривать, но что она-то себе думает: сидит здесь надувшись и смотрит в сторону? Да она слышала вообще о Тони Хоуке, или о грайнд слайде, или о чем-нибудь еще таком же классном, а если нет — что дает ей право так себя вести?

Я решил, что надо бы ее растормошить. Сидит себе на диване, вжавшись, ноги скрестила и смотрит мимо меня на накрытый стол и на стенку напротив. Я сел так же, скрестил ноги и уставился в другую сторону — на книжные полки. Мы были точь-в-точь манекены на витрине.

Я потешался над ней, и она чувствовала это, но вместо того чтобы надуться еще сильнее — можно было ведь и так! — она решила рассмеяться. И когда она рассмеялась, во мне что-то перевернулось. Отчего-то мне вдруг захотелось понравиться этой девчонке. Можно сказать, мама была права. Эта девчонка была настоящей красоткой. Если бы она захотела, она получила бы от муниципального совета официальный диплом, что, мол, она красотка, и мамаше ее совершенно не пришлось бы для этого напрягаться. У нее были — да и есть — этакие огромные серые глаза, от взгляда которых раз или два мне было по-настоящему физически больно, где-то между горлом и подбородком. И еще у нее чудные соломенного цвета волосы, которые кажутся растрепанными и в то же время смотрятся клево, и она высокого роста, но не тощая и не плоскогрудая, как многие высокие девчонки, и она не выше меня, и кожа у нее — везде — прямо как персик или там... Ну, не умею я описывать людей. Все, что я могу сказать, — это что, увидев ее, я рассердился на маму за то, что она не взяла меня за горло и не наорала на меня. Ладно, она дала мне наводку. Но следовало ее усилить. Как, например: «Если не пойдешь, каждую минуту жизни будешь потом жалеть об этом, баран ты эдакий!»

— Не думал, что ты видишь, — сказал я Алисии.

— А кто сказал, что я над твоими штучками смеюсь?

— Или ты смеешься над моими штучками, или у тебя с головой плохо. Больше тут не над чем смеяться.

Это была не совсем правда. Она могла смеяться, глядя, как танцует ее папа. На нем были ужасно забавные штаны и рубашки.

— Может, я припомнила что-то, вот и смеюсь, — заметила она.

— Например?

— Не знаю... Куча всего забавного случается, правда?

— Так ты из-за всего этого сразу и смеялась?

Ну, так, слово за слово, мы и начали болтать. Мне стало полегче. Я разговорил ее. Как-то был случай: я разговорил одну девчонку, когда она была не в настроении, так потом еле от нее сбежал.

Но вдруг она замолчала.

— В чем дело?

— Что, думаешь — ну, все идет как надо... Правда?

— С чего ты взяла? — Я был сражен. Именно это я и думал.

Она рассмеялась:

— Когда ты заговорил со мной, у тебя все мышцы были напряжены. А сейчас... — И она вытянула руки и ноги — теперь у нее был такой вид, будто она смотрит телик дома на диване. — Ну нет, ты, конечно, не совсем расслабился, — добавила она. — Еще не совсем. Да и не мог никогда совсем расслабиться.

— Ладно. Вот спасибо. — Я чувствовал себя как шестилетний.

— Я не то хотела сказать, — продолжила Алисия. — Знаешь, я имела в виду, что ты должен был постараться...

— Я не старался, — прервал ее я.

— Я знаю, что это неправда.

Я поглядел на нее, на то, какое серьезное у нее выражение лица, и подумал, что она наполовину дразнится, но я уже был готов простить ее за эти слова. Алисия казалась старше меня, и я подумал, что это оттого, что она проводит кучу времени с парнями, которые влюбляются в нее в две секунды.

— Где бы ты хотел оказаться прямо сейчас? — вдруг спросила она меня.

Я не знал, что сказать. У меня был ответ: «Ни в каком другом месте я не хотел бы оказаться». Но если я скажу это ей — я мертвец.

— Не знаю. Скейтингом занялся бы, может...

— Ты катаешься?

— Да. Только не на коньках, скейтбординг.

Я когда-то пообещал себе, что никогда больше не употреблю этого слова, хотя иногда без него не обойтись. Не все такие классные, как я.

— Я знаю, что такое скейтинг, спасибо.

Она по-прежнему набирает очки. Эдак мне скоро калькулятор понадобится. Но я не хотел говорить с ней о скейтинге, пока не выясню, что она о нем думает.

— А ты? Где бы ты хотела оказаться?

Она помедлила, будто готовилась сказать что-то вызывающее.

— На самом деле я хотела бы быть здесь, на этом диване.

Снова вышло так, будто она знает, о чем я думаю, но только в этот раз все получилось даже лучше. Она догадалась об ответе, который я хотел бы дать, и сказала это от собственного лица. Все больше очков — чуть ли не миллиарды.

— Прямо здесь. Но чтобы в комнате больше никого не было.

— Ох... — Я весь вспыхнул и не знал, что ответить.

Она посмотрела на меня и рассмеялась.

— Никого, — прибавила она, — значит, и тебя тоже.

Вычитаем миллиарды. Да, она понимает, о чем я думаю. Но она хочет использовать свое превосходство по-плохому, а не по-хорошему.

— Извини, это звучит грубо, но я терпеть не могу, когда родители созывают полный дом гостей. В такие минуты хочется сидеть одной и смотреть телевизор. Тоску я навожу, правда?

— Нет. Конечно, нет.

Некоторые могут говорить что хотят. Она могла бы выбрать любое место на свете, а выбрала собственный дом, где она лежала бы на диване и смотрела программу «Поп-идол» и никто бы ее не беспокоил. Такие люди, правда, сами не понимают, почему они говорят то, что говорят. Она сказала это, чтобы завести меня. Она знала, о чем я думаю именно в эту секунду. Она чувствовала, что я хотел бы, чтобы она сказала: «Прямо сейчас я хочу, чтобы в комнате не было никого, кроме нас с тобой». И она эти последние три слова отрезала, чтобы прижучить меня. Думаю, что она умненькая. Злая, но умненькая.

— Так у тебя ни братьев, ни сестер нет?

— А какая связь?

— Ну, то есть когда у твоих родителей нет гостей, ты можешь сидеть в комнате одна?

— Ах вот ты о чем. Да, понимаю... Есть у меня брат. Ему девятнадцать. Он в колледже.

— А что он изучает?

— Музыку.

— А какую музыку ты любишь?

— Ох, этак тихонько...

На какое-то мгновение я подумал, что она любит тихую музыку, а потом понял, что это она о манере, в которой я к ней подкатываюсь. Крепкий она орешек. Собираемся мы разговаривать или нет? И что в этом плохого — спросить ее, какую музыку она любит? Может, это не бог весть как оригинально, но у нее получается, что я будто раздеться ее упрашиваю.

Я встал.

— Куда это ты собрался?

— Думаю, я время у тебя отнимаю. Извини.

— Все нормально. Садись.

— Можешь вести себя так, будто рядом нет никого, если хочешь. Сиди одна и думай.

— А чем ты хочешь заняться? С кем хочешь поговорить?

— С мамой.

— А-аа. Славно.

Я вспыхнул.

— Слушай. Ты очень красивая, правда. Но беда в том, знаешь ли, что ты думаешь, что можешь благодаря этому обращаться с людьми как с грязью. Уж извини, но я не горю желанием...

И я оставил ее в одиночестве. Это был один из самых крутых моментов в моей жизни: сказаны самые правильные слова, я имею в виду, что я их сказал, и я рад, что сказал их. Хотя я не представлял, какое они оставили впечатление. Меня в самом деле от нее воротило — секунд двадцать. Через двадцать секунд я остыл и стал придумывать, как бы вернуться назад и возобновить разговор. И я надеялся, что беседа перейдет во что-то другое: поцелуемся, а потом поженимся и уедем куда-нибудь на пару недель. Но меня напрягало то, как она мною вертит. Я слишком нервничал, чересчур боялся сделать какую-нибудь ошибку и потому вел себя слишком натянуто. Если мы еще раз заговорим, решил я, то только в том случае, если она этого захочет.

Мама моя болтала с каким-то парнем и не рвалась меня искать. Мне показалось, что моя особа была некстати, если понимаете, что я хочу сказать. Я знаю, что она меня любит, но иногда, в некоторых ситуациях, ей не очень-то приятно вспоминать, что у нее есть пятнадцатилетний сын.

— Это мой сын, Сэм, — сказала она. Но, похоже, она с большей охотой представила бы меня как своего брата. Или даже отца. — Сэм, это Олли.

— Олли, — выговорил я и засмеялся.

Он посмотрел на меня с удивлением, а мама выглядела так, будто описалась, так что я попытался объяснить.

— Олли... — еще раз произнес я так, чтобы они врубились — но они не врубились. — Ну ты же знаешь, — повернулся я к маме.

— Нет, — ответила она.

— Есть такой скейтинговый трюк.

(Потому что существует такой скейтинговый трюк под названием «олли».)

— Это смешно? В самом деле?

— Да, — ответил я. Но я больше не был в этом уверен. Я решил, что все еще не в своей тарелке после разговора с Алисией и потому не в ударе.

— Его имя Оливер, — произнесла мама. — По крайней мере, я так думаю.

Она посмотрела на него, и он кивнул.

— Да, но...