Я – это ты Иртенина Наталья

***

…Я мог позволить себе для начала лишь короткую ознакомительную прогулку. Экраны – слишком ненадежный источник информации. Три с половиной часа они показывают одну и ту же картину. Обыкновенный лес. Типичный умеренный климат. Ы-два стоял на большой поляне, усыпанной желтыми листьями.

Сенсы моего хронолета («Экспериментальный космопланетарный модуль хронопереноса Ы-2») улавливали редкие признаки человеческого присутствия в миле отсюда. Скорее всего, трасса. Ближайшее поселение – в пяти с четвертью милях. Совсем крошечное. Все же странно было попасть в такое место, где леса окружают города, а не наоборот.

Я покинул корабль и постоял немного возле него. Этакий первопроходец, исследователь далеких чужих миров. Только это и был далекий чужой мир. Отделенный от моего двадцатью столетиями. Точнее – две тысячи второй год, девятый месяц, раннее утро. Ы пока не определил, какого дня это утро.

Как меня забросило сюда, я не представлял. Энергетический хроновсплеск? Чушь. Два события, вероятность которых – ноль целых одна стотысячная, или того меньше, не могут произойти одновременно. Тем более связанно друг с другом. А вероятность моего появления в хронолете была именно такова. Меня вообще не должно было там быть. Я даже не имел к нему доступа. И все-таки я вошел в него.

Ялжев, конечно, будет убит известием о пропаже уже второго хрономодуля. Эскуи повыдергает последние волосы. Тарик же, наверное, опять будет рад – он всегда был против этой идеи компрессии времени. Очень похоже, что у него это глубоко личное – он, вероятно, видит в этом покушение на свою маленькую бессмертную жизнь. То есть наоборот – ущемление собственного права на смерть. Ых! – как сказал бы на это мой хрондулет (теперь уже мой).

Как раз право на смерть у нас давно отобрали. Мы – бессмертные. Уже полторы тысячи лет мы не умираем. Из-за этого все наши беды. Нет, даже не беды – так, курьезные несчастья. Разве можно назвать бедой клиники, обитатели которых одержимы идеей отыскать хоть один действенный способ самоубийства? Или то, что от дряхлых тысячелетних стариков избавляются высаживая их на грядку – где они пускают корни. Или абсолютную печаль недостижимости Совершенства, реальность которого доказана открытием Боргелла. Но теперь для меня все это очень далеко. Потому что я попал в мир, где смерть есть, и обратный путь закрыт навсегда.

Ясности в голове ситуация, разумеется, не прибавляла. Это только спустя несколько недель мне стало казаться, что я все уже тогда решил, понял и принял. Так не бывает, даже если твою судьбу вершит сам Создатель и ты догадываешься от этом. Ошеломленный разлукой со своим временем, я механически шагал в направлении, заданном лучом хрондулета. Так мне стало погано, что я обрадовался, когда вышел на совершенно пустую трассу. Ы предупредил, что в мою сторону двигаются два первобытных скоростных объекта.

Так и сказал – «первобытные». Мой модуль – большой сноб.

Я притаился за деревом и стал ждать. Эти объекты он идентифицировал как двухколесные машины, работающие на энергии сгорания. Таращась во все глаза, я разглядел вдалеке две точки. Отчего-то я испытывал волнение. Такое ведь выпадает нечасто – первая встреча с людьми иного мира. Ынь и ань древнекитайской философии схожи, наверное, больше, чем я и они.

Они приблизились метров на двести, и тогда я заметил, что эти двухколески играют в догонялки. На одной из них сидели два человека в забавных круглых шлемах и пытались остановить третьего, на другой машине. А тот сильно вилял и все время оглядывался на догоняющих.

Я смотрел на это волнующее представление, позабыв обо всем. Это было даже красиво – народный обычай, может быть, или какой-нибудь ритуал. Такая мощная, дикая энергетика в этом движении, в этом ужасном оглушающем реве, в этой борьбе за что-то мне неведомое! Очень впечатляюще. Территорию делят, вдруг подумалось мне, и я высказал это соображение хрондулету. Ы в ответ изобразил фырканье, похожее на звук всасывания воды в сливное отверстие бассейна.

Двухколески наконец сблизились настолько, что человек с той машины, на которой сидели двое, протянул руку, ухватился и перелез за спину того, кого они преследовали. Первая машина сразу рванулась вперед, а вторая начала вилять еще сильнее. И вдруг она вылетела с дороги, перевернулась в воздухе, а люди, кувыркаясь, ухнули в разные стороны.

Я не понимал, как это могло произойти. Элиминация случайностей движения и дефектов техники должна быть базовой функцией самой техники. Такова суть вещей – но неужели здесь, в этом времени, все не так и даже природа сущего совсем иная? Ом! – как сказал бы на это хрондулет, но я не спросил его мнения, потому что было не до того. Те двое, с разбившейся двухколески, лежали на земле и не подавали признаков жизни. Ы встрял с предположением, что у них болевой шок.

Конечно, ведь ни он, ни я по-настоящему не знали, что такое смерть или несовместимые с жизнью телесные повреждения. В моем мире этого не было, и я просто стоял и ждал, что будет. Третий человек развернулся и подъехал к месту катастрофы. Слез с машины, подошел к одному из лежащих, нагнулся и потрогал его. Наверное, что-то в этом зрелище ему не понравилось или напугало, потому что он резко распрямился и бросился к своей машине. Скоро он исчез из виду, умчавшись по дороге.

Я вышел из укрытия и приблизился к двухколесной машине. Экстерьер у нее был, конечно, своеобразный. Такой, что и не снился нашим мудрецам, как сказал кто-то из древних. Оглядел я ее с большим интересом и заснял на копир. Трогать не стал. Ы пусть сам разбирается с этим.

Потом я подошел к лежащему человеку. Ы вдруг заявил, что тот не дышит и мозговые биоволны слабеют с каждой секундой. Для меня это было странно. Я снял с него шлем и увидел широко открытые застывшие глаза. Это могло означать только одно – смерть. Но я все еще не верил, что это то самое, чего лишен мой собственный мир, к чему направлены лучшие умы шестого тысячелетия. Я сел на траву и задумался.

Я думал о том, что, должно быть, этот мир гораздо лучше нашего – если людям здесь позволено умирать. Этот человек, чье оставленное тело лежало рядом со мной, сейчас претерпевает удивительные метаморфозы. Там, где он теперь находится, начнется его путь к Создателю. Откровенно говоря, я точно не знал – начнется или продолжится. Теофизики моего времени расходились во взглядах на этот вопрос. Ы так и вовсе, как я выяснил, имел лишь начальную, весьма беспорядочную, степень теофизического образования и предпочитал отмалчиваться на этот счет.

Но в ту минуту это не имело значения. Момент был величественный. Я постигал безмолвную Тайну перехода и интуитивно чувствовал, что соприкасаюсь с чем-то, что выше меня и всего видимого мира. Не знаю, сколько я там сидел, почти слившись сознанием с Внемиром. Меня грубо вернул к текущей действительности голос Ы. Он сообщил, что приближается еще один скоростной объект, другой конфигурации, и мне лучше уйти.

Я поднялся и перешел ко второму телу. Это была женщина – я увидел это, сняв с нее шлем. Тонкая, совсем неяркая, я бы сказал, мистическая красота – та, что может внезапно исчезать, покидая мир, и вновь появляться. Острое ощущение необычности происходящего. Танец жизни и смерти, судьбы и случая. Ы предупредил, что у нее слабый пульс, открытый перелом левой голени, сильное повреждение двух ребер и разрыв стенки правого легкого.

Как можно бережнее я подхватил ее на руки и понес, стараясь не потревожить девушку резким движением. Скоро я был уже возле хронолета и велел Ы убрать частокол, который он прорезал после моего ухода. Это было излишней мерой предосторожности. Вероятно, Ы подхватил в этом чужом мире какую-то болезнь, что-то вроде мании преследования.

Я сразу же направился в медсектор. Эндопластика, хирургия мягких тканей, ускоренный анаболизм и наращение костной ткани, анабиоз. Три-четыре дня – и она будет как новенькая. Оглядев ее напоследок, я вышел из медсектора. Там сейчас же заработала команда ловких миниатюрных кси-лекарей. Ы надзирал за ними и одновременно болтал со мной.

– Думаешь, она отвечает человеческим параметрам идеала физического совершенства? – спросил он.

– А тебе какое дело?

– Да будет выслушано мое мнение, эта человеческая особь женского пола, иначе женщина, обладает хорошим здоровьем и не имеет физических дефектов, в силу чего может быть использована для размножения, как то предусмотрено Программой Ограниченного Воспроизведения.

Я уже тогда убедился, что у моего модуля железный лоб и потрясающий апломб. Хоть и назван он в честь еврокитайца Ы Дун Го, который основал философию сжатия времени. Орда, как известно, полоумно упряма, но апломб ей не свойствен. Наверное, это просто самозащита – они знают, что китаец с апломбом чудовищно смешон.

– Ы!

– Да, капитан?

– Заткнись!

– Должен ли я расценивать это как…

– Должен.

– Слушаюсь. – Ы погрузился в молчание, полное чувства собственного достоинства.

Я вернулся в центральный сектор и снова обозрел внешние экраны. Экивоки модуля, совсем недвусмысленные, привели меня в состояние возбуждения, хотя я и так уже был… не вполне адекватен ситуации. Две тысячи лет – слишком большая разница, чтобы испытывать к этой девушке что-то личное. Откровенно говоря, я к тому же, наверное, старше ее лет на сто пятьдесят. Тем более у меня чисто исследовательские намерения. «Ых!» – многозначительно вздохнул хрондулет, когда я поставил его в известность об этом.

– И не вздыхай тут, Железный лоб. Лучше покажи, как там идут дела.

– Пожалуйста. – Ы с готовностью подсунул мне под нос трехмерку медсектора. Все уже было почти закончено. Обнаженная девушка лежала в капсуле с низким давлением, завернутая в провода, с кислородной маской на лице. Ну вот, подумал я, по крайней мере физически они ничем не отличаются от нас. Кроме того, я отметил отличные пропорции ее фигуры. Пожалуй, Ы прав. Только что с того?…

– Ой! – сказал вдруг Ы. – Нас обнаружили. Нужно ставить защиту.

Я развернулся вместе с креслом и уставился на экраны. «Экий ты пугливый», – бросил я ему. Там, снаружи, действительно находился человек. Одет он был совершенно неэстетично: бесформенный балахон до бедер, штаны с вытянутыми коленками, грубые сапоги, на голове какая-то матерчатая нашлепка. Тощий, помятый и, по-моему, грязный, в руке – большая емкость с какими-то бурыми штуками, похожими на уменьшенные мужские органы. Ы высказался в том смысле, что это, видимо, объекты древнего лесного промысла, используемые в оргиастических ритуалах.

Человек этот пялился на корпус Ы так, словно ничего кошмарнее в своей жизни не видел. Я не стал поднимать тему внешнего дизайна Ы – это было чревато. Вместо этого я попросил хрондулет заговорить с лесным человеком.

– О чем? – поинтересовался Ы.

– Ну, не знаю, спроси его, например, как называются эти штуки в его контейнере. Хотя вряд ли, конечно, он тебя поймет. Мы же пока не знаем их языка.

– Устаревшая информация. Пока ты добывал себе биологическую пару, – тут Ы совершенно мерзко хихикнул, при том что делать этого он совсем не умеет, – я подключился к местной транслирующей станции. Здесь используется один из языков древней славянской группы. Так называемый русский.

– Русский! – удивился я. – Да ведь мои предки были русскими!

– Может быть, это один из них? – предположил Ы и исполнил мою просьбу: включив внешние динамики, заговорил с туземцем.

– Добрый день! – сказал он. – Не будете ли так любезны сообщить название объекта вашего промысла?

Я увидел, как лесной человек выпучил глаза еще сильнее, потом помахал рукой у себя перед лицом и попятился. Это была первая и единственная попытка контакта, окончившаяся крахом. Туземец сбежал, что-то при этом крича. Опасаясь за его разум, я не стал предлагать модулю выбросить силовой захват. Только поинтересовался смыслом его воплей. Ы перевел для меня, но я подумал, что он что-то напутал.

По его мнению, туземец кричал: «Зеленые человечки! Зеленые человечки!».

– Ты не ошибся? Что он имеет в виду? – озадачился я.

– Может, он призывает на помощь местных духов-хранителей, как это было принято в те далекие первобытные времена? – предположил Ы.

– Возможно, – согласился я и решил не совершать больше вылазок, дабы не провоцировать у туземцев неадекватные реакции. Мало ли что.

На этом история с лесным человеком закончилась. Но уже через полсуток началась следующая история.

Я как раз заканчивал вечернюю трапезу, когда модуль издал резкий сигнал тревоги. Эклер со взбитыми сливками встал у меня поперек горла, и я едва не задохнулся, озираясь на внешние экраны. Теплолокаторы фиксировали присутствие снаружи корабля множества людей. Отдельными кучками по двое-трое они окружили хронолет и светили на него фонариками. Темнота вокруг была иссечена вдоль и поперек их лучами. Ы без моей команды вырезал частокол, пока они не подошли слишком близко.

Намерения у этих людей явно не были мирными. Ы выяснил, что все они вооружены простейшими ружьями, которые стреляют металлическими пулями. Невдалеке они оставили свою колесную технику – три больших машины для перевозки людей. Что они имели против нас с Ы, я не представлял. Может быть, им не нравится, что мы нарушили их территориальные владения? Или… я предположил это с большой неохотой… или они как-то узнали, что я забрал на корабль их женщину? Да, не исключено, что здесь существуют проблемы с пополнением населения и они берегут своих женщин… Но не может ли это быть также простым любопытством? В конце концов, они находятся не на столь уж высокой стадии интеллектуального развития и все еще чем-то напоминают дикарей. Взять хотя бы того туземца с его зелеными человечками и фаллосами в контейнере.

Я приготовился к осаде. Экзамен на выдержку и силу интеллекта. Терпение и спокойствие, снисхождение к их грубым повадкам и обычаям. Оплот мудрости – высшее милосердие. То, к чему стремятся люди моего времени и что едва ли достижимо. Ынь и ань – вечные неразлучники.

Но, в конце концов, мне ничего не нужно от этих людей. Поэтому я решил ничего не предпринимать. Защита вокруг корабля установлена, ему ничто не угрожает. Люди рано или поздно истощат свое любопытство и уйдут. Правда, оставалась еще девушка… но проблема – если только это будет проблемой – встанет лишь через четыре дня, когда она выйдет из медсектора.

Ясно, что до тех пор мне нужно выучить их язык. Этнолингвистика была одним из моих любимых предметов в академии. Тридцать четыре языка – конечно, мертвых, исторических – для меня это далеко не потолок. Обыкновенно на изучение одного уходит неделя. Только странно, что я упустил из внимания язык моих предков – русский, но ничего, теперь наверстаю. Ы услужливо сунул мне в руки нейровер, я нахлобучил его на голову, уселся поудобнее и закрыл глаза…

Следующие трое суток протекали в переходах от полной гипнорасслабленности к волнительным зрелищам штурма моего хрондулета. И еще я потихоньку выкачивал из этого мира информацию. То есть выкачивал, разумеется, Ы, подсоединившись к их электронным каналам, а я лишь поглощал ее, как изголодавшийся по деликатесам гурман. Этот мир поражал, изумлял, восхищал, раздражал и наводил на кое-какие соображения. Если бы только я мог передать плоды моих размышлений на расстояние трех тысяч лет, в мое время…

Ярко запомнились некоторые сцены штурма корабля. Экраны показывали его во всех ракурсах и подробностях. Туземцы в пятнисто-зеленой одежде («зеленые человечки»?) удивленно тыкались в барьер и пытались пробить его прикладами своих смешных пукалок. Отдельные остроумцы тащили деревянные лестницы, упирали их в частокол и взбирались наверх. Там их тоже ждало разочарование. Ы монотонно канючил, выпрашивая разрешение спугнуть «козявок», но я настрого запретил ему делать это.

Открыть пальбу они решились не сразу. Для этого разогнали всех своих, навалили в десяти метрах от барьера груду мешков с песком для защиты от рикошета и оттуда повели стрельбу. Сначала из мелкокалиберной пукалки, потом, осмелев и перетащив мешки подальше, более крупными снарядами. Они называли их «гранатами» (Ы слушал их разговоры). Грохот стоял впечатляющий. Все затянуло дымом, и я почти ничего не видел. Поэтому просто отвернулся и снова напялил нейровер. Лингва их была гораздо интереснее, чем это древнее беспомощное оружие.

Я почти уже привык к положению осаждаемого, когда на вторые сутки мы обнаружили в воздухе летательную машину с вращающимся винтом наверху. Экипаж ее состоял из двух человек, и один высовывался наружу с риском свалиться прямо на купол барьера. «Телевизионщики» – зафиксировал модуль повторившееся несколько раз слово. Очень, надо сказать, презрительно и недовольно произносили его те, кто осаждал нас. Тот, что торчал из винтолета, держал в руках предмет, похожий на древнейший аналог кубовизора. Ы внезапно загордился, заявив, что теперь о нем узнает и заговорит весь этот тихий доисторический патриархальный мирок.

Вечером второго дня они принялись делать подкоп. Смотреть на это без слез было невозможно, поэтому я не смотрел. Утром третьего дня разбили всмятку бронированную колымагу, пытаясь протаранить частокол. К обеду заложили в сделанный накануне раскоп взрывное устройство большой мощности и разбежались в стороны. Ы аккуратно и вежливо вывел из строя взрыватель. В общем было много всего забавного и познавательного в плане постижения особенностей их психической организации.

Я с особенным трепетом ждал четвертого дня. Этическая сторона вопроса меня совсем не волновала, а вот то, как девушка воспримет меня, мое желание удержать ее здесь, у себя… То был непростой момент. Орсонкарс, большой похабник, назвал бы это дигитальной институцией. Только я не он, тем более не похабник (может быть, к сожалению), и мне нужно было, чтобы девушка хотя бы просто доверяла мне. Ы и я очень надеялись на ее расположение к нам – в конце концов, даже в этом времени должна существовать простая человеческая благодарность.

Теперь-то я знаю, что думать так было в высшей степени наивно. Тем более имея в виду мои планы по отношению к ней. Ы был прав. Если мне предстоит здесь жить, а именно это мне и предстоит… В общем мои планы были довольно смутными. Все, чем я располагал на тот момент, – это то, что она как будто пробуждала во мне давно забытое… родовое… патриархальное?… нечто вроде… мужская обремененность?… нет… ответственность?… словом, какая-то архаика, точнее не могу сказать.

Я так ждал этого момента, что прохлопал самое интересное – как она обнаруживает себя в этой каше проводов, обнаженной, в окружении малюток кси-лекарей. Это было замечательно – но осталось лишь в моем воображении (сводник модуль не догадался зафиксировать на куб и вообще молчал как рыба). Такой она и предстала передо мной – совершенно нагая, длинные светлые волосы безуспешно пытаются спрятать грудь, на лице – дивная эклектика чувств. Она была видением, совершенно фантастическим и испуганным своим собственным появлением. Точно так же, очевидно, в ее глазах выглядел я – пришелец из какого-нибудь здешнего фантастического фильма, обалдевший от смешения пластов реальности. Ы не позаботился предупредить меня о ее приближении (безусловно, вся сцена была спланирована этой жестянкой, наделенной разумом).

– Где я? – хмуро спросила она, озираясь. – Где мои шмотки?

– Вы у меня в гостях, – ответил я. – У вас были сломаны два ребра и нога и разорвано легкое. Вы помните, что с вами произошло?

– Где моя одежда? – снова спросила она, требовательнее. При этом смотрела на меня очень и очень пристально.

– Боюсь, ваши брюки и куртка пострадали. Врачи иногда так неуклюжи с тем, что мешает им исполнять свой долг. Сейчас я что-нибудь подберу.

Я оставил ее и направился к н-конструктору. Экий разиня, думал я по пути, ай-яй-яй, не догадался заранее сделать для нее одежду. Так волнительно – поджидать явления нагой феи древних сказок, что даже в голову не пришло – может, она не захочет расхаживать в естественном виде? Однако это должно быть что-то невесомое, решил я. Тройной слой ткани-паутины, пожалуй, сойдет, платье, драпир, сандалеты, ну и все остальное. Ы заглаживал вину, присочиняя к наряду что-то свое и настраивая конструктор.

Через пятнадцать минут я вернулся в центросектор с охапкой в руках. Девушка сидела, вжавшись в угол дивана, и смотрела на все большими глазами. Я свалил ворох перед ней и предложил облачиться. Она воззрилась удивленно на паутину, подцепила пальцем и долго рассматривала.

– И как это носят? – спросила она наконец.

– Надевают и носят, – сказал я. – Это очень просто.

Она посмотрела на меня, и я догадался, что нужно отвернуться.

– Ну а ты кто? – продолжала она спрашивать, шелестя тканью за моей спиной. – Инопланетянин? Прилетел на этой штуке и похитил меня для опытов?

– Вовсе нет. Что за галиматья. – Я даже удивился. – Я землянин. Как и ты.

– Ну да. А это, значит, секретная военная лаборатория, использующая девушек в качестве… Хм, интересно, в каком качестве? Зачем я вам понадобилась? Все, можешь поворачиваться.

Я повернулся и обалдел уже во второй раз за последние полчаса. Это… такое… в общем было потрясающе. Тру-ля-ля, обвал в горах и долгое эхо воспоминаний. Определенно, этот мир щедро поделился со мной самым лучшим, что у него было. Трудно даже описать это… потому не буду. Ых! – это все, что мы с хрондулетом могли сказать в ту минуту.

– Фея! – выпалил я наконец и плюхнулся в кресло. Потом велел Ы прислать чего-нибудь выпить и съесть.

– Кто это – Ы? – Она снова посмотрела по сторонам. – Что за идиотское…

– Это мой приятель, – поспешил я замять непреднамеренное оскорбление искусственного разума. Очень много о себе мнящего разума. – Он в некотором смысле не человек. Он – модуль.

– Да? И где прячется этот модуль?… О-о! Что это за фишка?

По воздуху к ней плыло большое блюдо с бокалом коктейля и ломтиками сухого прессованного мяса.

– Да будет позволено мне вмешаться, я, барышня, не прячусь, – встрял Ы.

– Это точно, – подтвердил я. – Ему было бы трудно тут спрятаться. Все, что ты видишь вокруг, – это он и есть. Ы – мой корабль.

Это произвело впечатление. Она взяла бокал и отпила немного.

– Вкусная штука. И после всего этого, – она повела рукой вокруг, – ты будешь врать, что не инопланетянин? У нас нет таких… таких Ы!

– Благодарю, – отозвался Ы, сочтя это за комплимент.

– Видишь ли, – начал я, – Ы – это не совсем космолет. То есть это не основная его функция. Это… как бы сказать… по-вашему это машина времени.

Она отпила еще и наклонила голову набок. Я откровенно любовался отблесками мысли на ее лице. Но то, что она сказала затем, поставило меня в тупик.

– Докажи, – потребовала она.

Я и не предполагал, что женщины в этом времени столь прагматичны.

– Все доказательства остались в будущем, – вздохнул я. – Здесь только я и Ы, даже компрессор потерялся где-то в дороге. Но, пожалуй, это все равно, что ты будешь думать обо мне – инопланетянин я или человек начала пятого тысячелетия.

– Вообще-то да. Стильно у тебя тут эти тарелки с едой летают, – говорила она, набивая рот. – Такое ощущение, будто я год ничего не ела.

– Ускоренный процесс тканеобразования, большой энергетический расход, это естественно.

– У меня правда были сломаны кости? – Она ощупала себя. – Я бы не сказала. Сколько же времени ты меня лечил?

– Трое с половиной суток.

Она присвистнула.

– Хотелось бы верить. А как я здесь оказалась?

– Я тебя нашел. На дороге в миле отсюда. Ты и тот человек, вы разбились на этой вашей двухколесной таратайке.

Она напряглась.

– Олег. Где он?

– Он умер. Сломал шею.

Она вся сразу поникла и прижала кулаки к лицу.

– Господи. Это все из-за меня. Почему я тоже не сломала себе шею?

– Что это было? – спросил я. – Игра? В догонялки? По-моему, для вас это должно быть очень опасно. С такой неразвитой техникой…

– Я разозлилась на него и решила уйти. Насовсем. Взяла его мотоцикл, он научил меня ездить на нем. Со злости взяла, решила, что брошу где-нибудь. Он и его приятель услышали. Поехали за мной. Черт, что же я сделала, идиотка несчастная!

– Ты испытываешь боль из-за чьей-то смерти? – удивился я. – Почему?

Она посмотрела на меня с какой-то непонятной жалостью.

– А вы там, в вашем будущем, не плачете по своим покойникам? Вы счастливо процветаете и все, что несладко, обходите стороной? А может, просто не умеете этого видеть? У вас чудо-медицина и все такое, а если кто-то отдает концы, то это просто недоразумение, не стоит обращать внимания, так?

– Не вполне. – Признаюсь, я немного растерялся от ее слов. Абсолютно иная ментальность. Я не был готов. – У нас не умирают. Совсем. Хотя мы имеем представление о смерти. Но только в философском ее аспекте. И никогда – практическом. Нам не дано этого. К великому прискорбию.

Теперь она смотрела на меня такими глазами, будто видела перед собой чудовище.

– Ты хочешь сказать, что вы изобрели эликсир бессмертия или что-то вроде? Как интересно. И сколько тебе лет?

– Я молод. Мне всего сто семьдесят восемь.

– Нда. Я по сравнению с тобой просто младенец. Мне пока только двадцать шесть… Странно. Дико хочется спать. Как младенцу в самом деле. Ты не подсыпал мне чего-нибудь в стакан?… Зачем-то все-таки я тебе понадобилась…

Я ничего ей не подсыпал. Энзиматический катализ, искусственно спровоцированный, вызывает обычно такую реакцию – резкие переходы от сна к бодрствованию и наоборот. Тут уж ничего не поделаешь. Она будет неожиданно валиться с ног и засыпать на ходу еще несколько дней. Тем лучше – это облегчит для нее адаптацию. Ы и я должны непременно устроить для нее здесь гнездышко, настоящий дом.

Хотя зачем мне это? Я путался в мыслях. Мною словно руководило нечто свыше. И оттуда, свыше, до меня долетало: «Ты старше, опытнее, твои мозги работают в пятнадцать раз эффективнее. Ты должен позаботиться о ней, потому что она нужна тебе». Я и заботился. Отнес ее, тихо сопящую, в комнату, оперативно организованную и обставленную Ы, и уложил в постельку. Вернулся в центросектор и продолжил мучить нейровер, совершенствуясь в русском…

Ярые наскоки на барьер снаружи постепенно выдыхались. Эндшпиль был, вероятно, уже близок, но, по правде говоря, я сомневался, что нас совсем оставят в покое. Теоретически, для них это станет чем-то вроде головоломки, нерешаемого уравнения со сплошными неизвестными. Они уже начали применять мудреные способы решения задачи, вместо тупой лобовой атаки. Температурная обработка, химическая, инфразвук, электромагнитное воздействие – я не ожидал от них такой прыти. Ы самодовольно посмеивался – звучало это примерно как бульканье желудочных соков в пустом животе.

На другой день я продемонстрировал моей гостье ее отчаянных головорезов-сородичей, толпившихся у барьера. Как и следовало ожидать, ее заинтересовали не действия соплеменников, а гордость Ы – частокол (вообще-то здесь что ни возьми – все является предметом его необузданной гордыни, это он изложил мне еще в первый день знакомства). Она долго глядела на экраны, строя интригующие выражения лица, потом спокойно сказала:

– Ну и гад же ты.

Я попытался восстановить цепь ее умозаключений. Элементарно – но я не смог. Тут, вероятно, были замешаны разнообразные эмоциональные посылки, хотя тон ее был крайне рассудительным. Оставалось лишь констатировать, что женщины за две тысячи лет совершенно не изменились. Там и тут высший приоритет у них – все, что плавает на поверхности их богатого эмоционального внутреннего мира. Ынь, одним словом, – его никаким интеллект-коэффициентом не заглушишь.

– Что ты имеешь в виду?

– Бросил им кость, а она железная. Так делают маленькие сопляки, которые обожают мучить животных, а когда вырастают, становятся мокрогубыми фюрерами.

– Что такое фюрер?

– Неважно. Зачем ты к нам приперся? Писать диссер по истории? Почему бы тебе не выйти к ним и не сказать, чтобы шли к черту и не мешались под ногами? Или прямо попросить натаскать тебе ценные исторические сведения?

– Я не занимаюсь историей и вообще оказался здесь случайно.

– Что, эта лоханка забарахлила и занесла тебя сюда?

– Я бы попросил… – оскорбленно завибрировал Ы.

– Почти, – громко оборвал я его. – Сядь, я расскажу тебе про себя. Думаю, это нужно сделать.

Она оторвалась от экранов и плюхнулась на подушки дивана, жуя губу.

– Между прочим, мы еще не познакомились. Я – Людвиг Иван Лекс Третий. Можешь звать меня любым из этих имен.

Она весело фыркнула.

– А я – Мария Маша Маруся Первая. Можешь звать меня просто Мэри.

– Мне больше нравится Маруся. Видишь ли, я даже не имел никакого отношения к Центру исследований времени. Я – наследник, причем всего лишь третий, как можно догадаться по моему имени.

– Принц, что ли?

– В вашем понимании – да. Но наши государственные образования, в отличие от ваших, не имеют административной и социально-политической окраски. Это только механизмы обеспечения. Экономические империи с простейшими функциями – удовлетворение материальных потребностей.

– Чьих? – подозрительно спросила Маруся. – Ваших воротил?

– У нас нет воротил. Любой подданный обеспечивается всем необходимым для жизни и всего остального – труд, увлечения, отдых, искусство, восхождение к Совершенству, поиск пути к Смерти…

– Ну ни фига себе утопия. Коммунизм и «Книга мертвых» в одном флаконе. В смысле, бессмертных.

– Меня выбрали третьим наследником, и если первые два по каким-либо причинам оказались бы непригодны к исполнению обязанностей легата, я должен был бы занять это место. Разумеется, после того, как действующий легат одряхлеет окончательно.

– А почему тебя выбрали наследником? У тебя что, масса достоинств?

– Наоборот, – вздохнул я. – У вас тут есть поговорка – в роду не без паршивой овцы. Это про меня. Я ни на что не годен. Мой КОИПС равен пятнадцати, как и у всех моей генерации, но четкой направленности нет…

– Что за каипс?

– Коэффициент интеллектуального приближения к Совершенству.

– Черт, это у вас религия такая – насчет совершенства, да?

– Теофизика. Можешь считать это религией. Или наукой. Это все равно. Великий Боргелл обнаружил существование Внемира, допустив ошибку в опыте с компрессией пространства. Он получил антикомпрессию – разрыв пространства. И доказал теорию эволюции человека от праха к Совершенству.

– Эй, полегче, у меня сейчас голова треснет. Давай сначала. Ты был наследником. А дальше?

– А дальше мне приснился сон. Кто-то сказал мне: «Встань и иди». Я встал и пошел. Пришел в Хроноцентр. Все двери открывались передо мной сами собой в полной тишине. В большом зале я увидел сооружение, похожее на космолет. И услышал снова голос: «Войди в него». Вошел. И лег спать. Во сне, понимаешь? А когда проснулся, то оказалось, что теперь я капитан хрономодуля, загремевшего аж в третье тысячелетие и застрявшего тут навсегда, потому что по дороге мы потеряли компрессор и не можем вернуться назад. Это все верноподданно изложил мне сам модуль, то есть Ы. Я понял, что это был не сон. Но что это было?…

– И что ты теперь намерен делать?

– Ничего. Пока. Мне кажется, мое пребывание здесь имеет какую-то цель, находящуюся вне моего знания, как будто все предопределено – и невозможность возврата, и это время, и мое одиночество здесь, и… и…

– И я? Как это мило. – Она снова фыркнула. – Раз ты перемахнул через три тысячи лет, значит, теперь вселенная должна вертеться вокруг тебя? А может, это ты для меня предопределен, а не я для тебя… – Она осеклась. – Надеюсь, ты не собираешься ловить меня на слове?

– Почему нет? – Я был совершенно серьезен.

– Предпочитаю не утруждать провидение подбором мне любовников. И вообще, гориллы в неволе не размножаются.

– Что? Местная идиома?

– Она самая. Долго ты будешь меня здесь мариновать?

– Хочешь уйти? Боюсь, теперь это не так просто сделать. – Я показал на экраны, где изощрялись в своих тщетных попытках ее сородичи. – Нет, выйти ты сможешь, но, учитывая их… гм… энтузиазм, тебе вряд ли удастся убедить их в том, что ты не «зеленый человечек».

Я поинтересовался у нее за завтраком смыслом этого выражения. Этноним вызвал у нее приступ веселья, и она заявила, что у русских так принято называть инопланетян. Таких маленьких уродцев с большими ушами и перепончатыми конечностями. Откровенно говоря, я удивился – у меня не было никакой информации относительно палеоконтактов. Тем более что иные биологические разумные формы принципиально невозможны, в моем времени это известно каждому ребенку. Ы начал было читать ей лекцию на эту тему, но она расхохоталась и обозвала нас обоих недоумками.

Оказалось, что «зеленые человечки» – что-то вроде персонажей фольклора. В них верят, но никто их не видел. И еще верят в то, что эти маленькие разумные ушастые лягушки выведут человечество на новый, более высокий уровень цивилизации. Я подивился странностям местных верований и затем спросил ее о людях в зеленой одежде, осаждавших нас. Она ответила, что неподалеку расположена военная часть и они оттуда. Тогда мне стало ясно, что они лягут костьми, но не сдадутся.

– Вот блин, – сказала Маруся, опечалившись. – Правда, доказывай потом, что ты не верблюд. Тогда уж точно на детали разберут в секретных ящиках. Что ж мне тут теперь вечно сидеть?

– Ты куда-то спешишь?

– Не-а. Вообще мне и идти-то некуда.

– Тогда оставайся.

– Нет, ну и гад же ты все-таки, – резюмировала она. – Объясни хоть, что за штука вокруг твоей посудины. Силовое поле какое-нибудь?

Она опять прилипла к экранам. Я тоже взглянул.

– Что это они делают?

– По-видимому, орудуют электрической пилой. Все их действия демонстрируют полнейшее незнание природы того, с чем они столкнулись.

– Вестимо не знают, – кивнула она. – Ты не выпендривайся, а выкладывай.

– Видишь ли, они пытаются преодолеть границу Внемира. Нефизической реальности. Но это невозможно для материального тела. Мы ощущаем эту границу как абсолютно гладкую твердую поверхность. Это иллюзия. На самом деле это черта, у которой заканчивается пространство. Поэтому мы не можем перейти ее. Ведь мы целиком принадлежим физическому пространству. Материя не способна проникнуть внутрь нематерии.

– А мы сейчас где? – недоверчиво спросила Маруся, зевая. – Если мы под этим колпаком…

– Мы в своем родном физическом мире. Пространство разорвано вокруг нас буквально на толщину микрона. Этого достаточно, чтобы сквозь разрыв можно было видеть. Здесь не все еще ясно. Разрыв пропускает некоторые виды излучений: свет, звук, биоволны, нейроимпульсы. Но только в определенном диапазоне. Например, лазеры тут будут беспомощны. Как и инфразвук. Понимаешь?

Маруся не ответила. Я оглянулся – она свернулась в клубок на диване и спала самым безмятежным образом. Сегодня она не надела платья – накануне я загрузил работой н-конструктор и с утра приволок в ее комнату разнообразной одежды на целый шкаф. Для начала она выбрала белые шорты и голубой облегающий верх. Очень волнительно это выглядело. И я подумал: может, Создатель не был так уж опрометчив, отправляя меня в это изгнание? Оставалось только понять для чего. Не для того же, чтобы я просто женился здесь. (Кстати, древний институт брака никогда не казался мне таким уж примитивным, я даже испытывал к нему интерес. Как считали многие – нездоровый.) Над этим стоило поломать мозги.

Я и ломал – несколько часов спустя она застукала меня скукожившимся над тейоном. Это была маленькая, переносная модель, которую я всегда таскал в кармане. Тут, на корабле не нашлось ни одного. Обнаружив это, я был рад, что мой судьбоносный сомнамбулизм в ту памятную ночь не помешал мне натянуть штаны. Тейон был отличным средством освобождения от бремени земной реальности и, наоборот, верным способом поставить мозги дыбом, если они слишком вялые для решения определенных задач. Ы в силу своего невежества в теофизике относился к тейону с подозрением, но мне удалось убедить его, что это не разновидность экзонаркотика.

– Что это?

Пришлось свернуть реконструкторские работы в голове.

– Тейон, – ответил я не так чтобы очень охотно. – Если хочешь понять его назначение, соедини в одно целое ваши молитвенные дощечки – иконы, да? – символы мироздания восточной религии – мандалы, да? – и, ну, например, музыку постижения, если у вас есть такая. Тейон – это «Обитель Совершенства». По-вашему – «Жилище Бога».

– Ясно. Вы там все чокнутые на какой-то странной религии. Опиум для народа. Дремучий лес. У вас что, сильно неразвиты представления о мире? И такая беспомощная наука? Вы такие глупые, да? Как эти, в романе Уэллса. Элои.

– Не знаю, как в романе, а у нас уже триста лет реализуется программа совершенствования мозга. Каждая новая генерация имеет индекс интеллекта выше, чем у предыдущей. У вас это называется гениальность. Уже несколько сотен лет у нас рождаются дети с мозгом гения.

– Хочешь сказать…

– Хочу сказать, что по вашим меркам я – гений.

Я все-таки поскромничал.

– А я королева английская. Будем знакомы. Мой статус лучше – я одна тут такая. А у вас, наверно, куда ни плюнь – в гения попадешь.

– Не угадала. Триста на двадцать четыре – семь тысяч двести человек.

– Что, ваши бабы ленятся рожать? Доэмансипировались.

– Нет, это Программа Ограниченного Воспроизведения. Мы не можем себе позволить прирост населения больше двадцати четырех человек в год. Ведь мы не умираем.

– Бедняги.

– Кстати, усовершенствованный интеллект нам нужен именно для решения этой задачи – поиска Смерти. Проблема ставится перед каждым, кто входит в сознательный возраст. И ответ ищется самыми разными путями.

– Слушай, это какой-то бред. Зачем искать смерть? Или, в конце концов, прекратите хлестать свой эликсир бессмертия.

– Нет никакого эликсира, – грустно ответил я. – Существует теория, что бессмертие постигло нас в качестве наказания.

– Нда? Как интересно. А кто и за что?

– Никто, кроме Создателя, очевидно. А за что… Давай я тебе об этом в другой раз расскажу?

Вообще-то мне совсем не хотелось об этом говорить. Все это были только предположения теофизиков, и, кроме того, кому охота посвящать других в свои полузабытые грехи?

Маруся показала на тейон.

– Значит, ты медитируешь над этим шариком? А из чего он?

– Ни из чего. Тот же самый разрыв пространства. Вот эти дуги создают эффект антикомпрессии. А шарик – видимая граница разрыва, внутри него – Внемир.

– Дом Бога?

– Ну, вообще-то это просто символ. На самом деле Внемир, обитель Совершенства, находится еще и вне времени, а разрывать континуум времени мы не умеем. Только сжимать. Но в любом случае попасть туда можно только после физической смерти.

– Атас, – мрачно сказала Маруся. – Загробная жизнь? Я в это не верю, имей в виду.

– Почему?

Для меня самого это было невозможно – не верить. Я просто знал. И весь мой мир знал. Фактически это знание было сутью моего времени. Странная религия, как она назвала это, – изымите ее, и мой мир опустится до примитивного состояния разнузданной анархии третьего тысячелетия. Вакханалии примитивной материи, заменившей Бога. Абсолютизации кратковременной тленной жизни. Одушевленный прах, сделавший себя объектом собственного поклонения. Абсурд.

Этот абсурд и есть предположительно та вина, за которую мы были наказаны бессмертием.

– В это трудно верить. – Маруся пожала плечами. – А можно его потрогать?

Она протянула руку и осторожно приблизила палец к дугам тейона. Отдернула, словно обожглась, потом снова попробовала. Погладила мягко светящийся шарик.