Конвоир Резанова Наталья

Но даже то, что Орен и Рен смеялись над его сокровенными страхами, этих страхов не прогнало.

– Ну… не знаю. А, вспомнил! Произнести имена богов не может. Наш священник так уверял.

– Если тебе только это нужно… – медленно и размеренно, глядя Рену в лицо, Орен перечислил имена всех Семи – от Творца миров и людей, до Привратника, покровителя лжецов. Не довольствуясь этим, он начертил священный знак колеса.

– Довольно с тебя? – спросил Рен, обращаясь к Тевено.

Тот медлил с ответом – язык присох к гортани.

– А у тебя здорово получается! – на сей раз слова Рена были адресованы конвоиру. – Я бы так бойко не сумел.

– Пожил бы в цитадели – научился. Там хоть не часто, но молебны устраивают… Еще что? Очищение бычьей кровью вроде бы надо проходить. то ли пить ее, то кропить. Беги, малый, режь быка, попробуем…

– Придумал! Я во всем вашем Рауди коровы живой не видел, не то что быка.

– Тогда придумывай что другое. Или вовсе отвяжись от меня.

– Погоди… сейчас соображу… Вспомнил! Перед нежитем надо рассыпать зерно, или там бусы, короче, мелочь всякую. У тебя есть?

– Я не птица, чтоб зерно клевать, и не девка, чтоб бусы носить.

– Не придирайся к словам! Так нет у тебя?

– Кто из нас кого испытывает?

Рен почесал в затылке. Потом решительно оторвал от рукава рубахи шнурок с нанизанными сухими ягодами шиповника. Деревенские старухи считали такой шнурок средством от дурного глаза и нашивали на одежду внукам. Тевено удивился, что бабкина памятка сохранилась у Рена, да и рубаха на нем вроде чужая… Тем временем Рен стянул ягоды со шнурка и рассыпал их по столу. Не удовлетворившись увиденным, раскатал их ладонью как можно дальше друг от друга. Орен, нахмурившись, следил за его действиями.

– И что дальше?

– Дальше – если ты тот, за кого Тевено тебя держит – ты должен непременно начать считать то, что перед тобой рассыпано. И не остановишься, пока все не сосчитаешь. Просто не сможешь.

– Это шутка?

– Нет, – с исключтельной серьезностью ответил Рен, – самый верный способ. Множество народу таким манером от нежитей спаслось. Нелюдь, значит, считает, а человек ноги уносит. Лучше всего при себе маковые зерна иметь, но, прости, не предусмотрел.

Орен покачал головой.

– Вот уж верно, глупости нет предела… Это все?

– Да все, пожалуй.

Тевено облегченно вздохнул. Кем бы на самом не деле ни был Орен, зрелище «испытания» почему-то тяготило Тевено, и он был рад, что оно закончилось. Он дернул Орена за рукав.

– Пошли, а?

– Нас вроде еще не выгоняют. Или выгоняют все-таки?

– Сидите, если хотите, – Орен положил куртку на край стола. – Там, наверху, помнится, пиво еще осталось.

– Милостивец!

– Ладно, – Орен встал, направился к лестнице. Поднимаясь, он все больше погружался во тьму, пока полностью не исчез из вида.

Рен непринужденно плюхнулся на край стола. Тевено тоже собрался было сесть. Но на стол взгромождаться, как Рен, неловко… Он подтянул к столу скамейку, и, упершись взглядом в друга юности, внезапно с дрожью осознал, что веселость и развязность Рена были мнимы. Тот был весь напряжен, взгляд его устремился в темноту, словно различая там нечто. Прислушавшись, Тевено уловил легкий скрип досок – Орен поднялся на второй ярус. В этот миг Рен что-то схватил со стола, что-то, прежде прикрытое красной курткой, и устремился к выходу, шепнув: « За мной!»

Тевено успел лишь подняться со скамьи, но, не в силах совладать с собой, обернулся.

Конвоир все же услышал, что произошло внизу. Или как-то угадал? Как бы ни было темно, Тевено различил во мраке его фигуру над лестницей.

– Беги! – крикнул Рен, распахивая дверь. – Беги, он не успеет…

Он не успеет. Дом большой, лестница высокая, а прыгнуть он не мо…

Орен прыгнул. И в воздухе очертания его тела стали меняться. Никто не уловил бы, как руки становятся лапами, как исчезает одежда и появляется шерсть, как заостряются уши, а усмешка превращается в оскал.

На пол, спружинив всеми четырьмя лапами, упал черный пард – огромный хищный лесной кот, равно опасный для людей и зверей.

Вот кем был Орен. Не прагин, не подменыш, не кровопивец.

Оборотень.

Этого зрелища не мог равнодушно вынести даже Рен, как бы не крепился. Чтобы не свалиться, он уцепился за дверной косяк. Тевено также оцепенел. Но пард не смотрел на него. Он смотрел на Рена. Расстояние до дверей он мог преодолеть в два прыжка. И он снова прыгнул.

Не сознавая, что делает, Тевено схватил со стола самострел Орена и шагнул, преграждая зверю путь. Пард был прямо перед ним. Он припал на передние лапы и зашипел.

– Стреляй! – услышал Тевено.

Самострел был заряжен. Тевено поднял его…

Оскаленная пасть была меньше, чем пасть кутхи, но зубы парда, сомкнувшись на горле Тевено, легко отделили бы голову от тела. И удар лапы мог запросто смести с дороги жалкую помеху. Но страшно было другое. С хищной звериной морды на Тевено смотрели знакомые глаза – серый и карий.

– Стреляй же, дурак! – надрывался Рен.

Тевено, всхлипнув, выронил самострел и кинулся бежать. Это, казалось, вернуло силы и Рену. Оба вылетели из дома и бежали, бежали, как ни приходилось им бежать никогда раньше, чрез спящий поселок, мимо ленивых застав, мимо вырубки, и лишь когда легкие были сожжены, сердца подпирали к глоткам, а над головами сомкнулись кроны деревьев, они повалились на землю.

– Ты почему не стрелял, дубина?

– Я не мог… – сипло выдохнул Тевено. – Не мог. – После паузы добавил: – Он ведь тоже … ничего…

Рен приподнялся, сел. С трудом усмехнулся.

– А я, пожалуй, понял, почему. И гнаться за нами он не будет. Убил бы он нас – вот мороки-то ему было! И ежели попался – тоже бы суматоха поднялась. А тут мы сами сбежали, и головной боли ему от нас никакой.

Тевено тоже сел. Ужас понемногу стал отпускать его.

– Как ты догадался, что он…

– Оборотень? – произнеся слово, Рен машинально сделал охранительный знак. – Когда ты обмолвился про это. – Рен разжал кулак, сжимавший металлический цилиндрик, который Рен каким-то образом умудрился не потерять. – Это, брат, знаешь что такое? Тейглир. Оберег оборотней. Оборотень в любого зверя может превратиться, и в любого человека, но обличье долго сохранять ему трудно, если только тейглира при себе нет. А он шутник – пальцы, понимаешь, упражняет, у всех на виду…

– А ты откуда про это знаешь?

– Я же тебе говорил – есть в наших краях сведущие люди. Многое им про нежитей открыто. К одному такому тебя и поведу, как только чуть развиднеется. А сейчас ночлег надо искать…

Он вскочил, и, поскольку Тевено не следовал его примеру, схватил товарища за руку. Та дрожала.

– Ты что?

– Рен… – только что осенившее Тевено воспоминание лишил его всяческих сил. – Я дал ему слово, что никуда от него не сбегу… Понимаешь – дал слово!

– Ну и что? Кому ты обещался? Человеку. А человека того и нет. Есть нелюдь.

– То-то и оно… Нелюдю нельзя ничего обещать, потому что, если не сдержать слово, он придет за твоей душой.

– Враки! – сердито сказал Рен. – Люди сами себя до смерти запугивают, а на нежить валят. Душа, душа… Ну, зачем оборотню твоя душа? – Чувствуя, что не убедил Тевено, да и сам будучи не слишком убежден, храбро произнес: – А если он по чью душу и явится, так по мою. Ведь это я его обидел.

Неизвестно, верил ли он в то, что говорил, но Тевено удалось как-то справиться с собой. Когда они поплелись дальше, Рен, который, сделав свое отважное заявление, надолго замолк, внезапно сказал:

– А жаль, что он у «красных курток», а не у нас. Цены бы ему в ватаге не было!

Таким образом, Тевено все же не ушел от судьбы, которая, видно, была ему предназначена, и оказался там, куда приятель тянул его с самого начала – у разбойников. Над ватагой стоял Фланнан Одноглазый – тот самый «знающий человек». Что бы не открыл предводителю Рен, Тевено он посоветовал обо всем, что видел, молчать, Бежал и бежал. Как бы Рен ни храбрился, истина была неизменна – чем реже поминалось зло, тем лучше – не услышит. Так Тевено и поступил.

На обоз из Рауди до крепости, с которым должен был идти Орен, разбойники нападать не стали. Но вслед за ним были другие обозы, и другие путники, не охраняемые «красными куртками» . И Тевено ходил вместе со всеми ошаривать повозки, и по праздникам и ярмаркам – высматривать, где что хранится, и кто приехал-выехал, и леса он боялся все меньше, и были у него теперь нож и дубинка, и все было хорошо.

А по осени, когда они с Реном пошли по приказу Фланнана разведывать, как да что, пронесся по деревням слух – обнаружился в крепости, среди самых «красных курток» оборотень. И в день большой осенней ярмарки его будут жечь.

К тому дню, когда друзья добрались до поселка, они уже знали, как было дело. Вот как все произошло, если отбросить подробности, которыми деревенские болтуны расцвечивали рассказ.

«Красные куртки» сошлись в бою с пришлыми, северными ватажниками, набежавшими на деревню Кунгей, что в лощине того же имени. Там, во время жестокой схватки, как говорили, один из пограничников и утратитил человеческое обличье и превратился в страшного черного парда. Разбойники в ужасе бежали, а пограничники тоже ужаснулись, но, едва их мнимый сотоварищ по видимости стал человеком, бросились на него и связали, и увезли в крепость, а там заточили в башню. Но – вот ведь какова хитрость нелюдя! – в башне он опять обернулся пардом и вырвался на свободу, и даже сумел спуститься в кошачьем образе по крепостной стене, той, что ведет к лесу, и почти было удалось ему скрыться, однако люди в цитадели не растерялись, и сбросили на него со стены прочную сеть. И заключили его в клетку, и не сводили с него глаз, и больше оборотень в человека уже не превращался. И дукс приговорил – проклятого нелюдя казнить смертью, какой и надлежит его казнить.

Не все в деревнях верили в этот рассказ, и клялись, что не поверят, покуда собственными глазами не увидят, как оборотня сжигают. Но Тевено и Рена не надо было убеждать в том, что случившееся – правда.

Когда Рен предложил отправиться в поселок, и самим убедиться в этом ( у него язык не повернулся сказать «сходить посмотреть», хотя ничего иного в виду он не имел), он не был уверен, что Тевено согласится. Но тот лишь молча кивнул в ответ.

Они пришли утром, но, можно сказать, опоздали. Рен, конечно, догадывался, что поглазеть на казнь явится много народу, но не предвидел, что так много. Толпа на плошади начала собираться до рассвета, и Тевено с Реном не удалось протолкнуться хоть сколько-то близко к середине. Рен про себя решил – оно, пожалуй, и к лучшему, задавят еще в такой толкотне. И пусть они не увидят всего, что-то да увидят – костер, заготовленный для казни, – аккуратная поленница дров, обложенная вязанками хвороста – был достаточно высок. Пусть место им нашлось только в задних рядах, уже на пустыре между поселком и лесом, но отсюда и уходить удобнее, а это немаловажно.

Люди стояли, ждали, тихо переговаривались между собой. Хвалили дукса, который мог бы устроить казнь в стенах цитадели, не допустив к лицезрению простой люд, дабы не было позора и поношения всему гарнизону. Но ведь оборотень не может считаться настоящим пограничником? И так уж позора нахлебались – «красные куртки», помимо прочего, призваны бороться с нежитью – и вдруг, в их собственных рядах… Нет, публичная казнь должна очистить пограничную стражу и от позорного пятна, и от дальнейших подозрений.

Подобные умозаключения, впрочем, осеняли мало кого из собравшихся. Люди просто чувствовали, что приговор дукса был правилен и верен. И они готовы были ждать, несмотря на давку и удивительную при нежаркой погоде духоту.

Наконец, ворота крепости распахнулись, но, к общему разочарованию, ничего особенного поначалу зрители не увидели. Подразделение «красных курток», появившееся из цитадели, должно было расчистить дорогу для последующей процессии – что они молча и сноровисто принялись делать, рассекая толру рукоятками топоров, – а также усилить оцепление вокруг костра. Вместе с ними ли появился жрец из местного храма, или он уже был на площади, из задних рядов не было видно. Просто внезапно ( наверное, его подсадили снизу), на вершине костра возник человек в длинном, несколько обтрепанном одеянии, с раскрашенным в священные цвета лицом, с пучком из семи прутьев в руке. Каждый пучок был от особого дерева, посвященному одному из божеств. Прутья заблаговременно обмакнули в наговоренную воду, и подпалили. Теперь они дымились, и этим дымящимся пучком священнослужитель принялся обмахивать костер на все четыре стороны, отгоняя возможные злые силы, готовые помешать торжеству справедливости. Видно было, как открывался его рот, но слова молитвы, сопровождавшие церемонию изгнания, до дальних концов площади не доносились.

Тевено и этого не видел. Он не поднимал головы до тех самых пор, пока по толпе не прокатился ропот – ужаса и удовольствия одновременно. Из ворот выкатилась повозка, на которой была установлена железная клетка, а в клетке метался черный пард.

Из горла Тевено вырвался какой-то звук, И Рен не смог определить, окликнул ли тот его, или назвал имя бывшего конвоира. Повозка катилась медленно, ибо справедливости незачем спешить : когда бы она ни была явлена, всегда поспевает вовремя. Поэтому зрелищем насладиться можно было вдосталь. Угольно-черный зверь не способен был как следует повернуться в тесной клетке, и все же упорно пытался бросаться на железные прутья в бессмысленной надежде переломить их. Шерсть его потускнела, утратила шелковистый блеск, и сам пард, вероятно, вследствие голода и дурного обращения, казалось, как-то сьежился. Или такой эффект производила клетка. Но дух его – неукротимый дух дикого лесного зверя – остался прежним, и мирные жители поселка совокупно с пришельцами из дальних деревень вздрагивали от ужаса при виде оскаленной пасти и смертоносных клыков, пусть даже их отделяла от зверя спасительная решетка. Рядом с клеткой, за спиной возницы стоял высокий крепкий мужчина в красной куртке, с копной немытых светлых волос. В руках у него была пика, и когда зверь зверь кидался на прутья с особой яростью, бил его сквозь решетку. Тевено никогда не видел Дарлоха, но почему-то решил, что это он. Дарлох, которого Орен избил и грозился убить, потому что зверям нельзя причинять боль…

По черной шкуре уже текли ручейки крови, И, получив очередной укол, пард отшатывался, потом снова кидался, пытаясь ухватить зубами древко, а если повезет, то и руку своего мучителя. Ему не везло.

– А ведь это мы… – проговорил Тевено. – Мы его погубили. Если б мы не забрали у него оберег, ничего бы не случилось…

– Тише ты! – шикнул Рен, оглядываясь – не услышали ли соседи. Потом сквозь зубы процедил: – Он сам виноват… зачем ему «красные куртки» сдались…

Но Тевено не отвечал, расширенными глазами следя за клеткой – только ее сейчас и было видно – повозка приближалась к костру по проходу, охраняемому «красными куртками», ближние зрители теснились, их отгоняли, но волнение, прошедшее по толпе, затихало по мере удаления от центра, и до Рена с Тевено не коснулось.

Рену еще не приходилось видеть, как казнят огнем – человека ли, нелюдя или зверя, но он предполагал, что при этом жертву должны как-то связывать. И удивлялся тому, что на парде не имелось никаких пут. Как бы ни был тот измучен и изранен, вряд ли бы на костре повел себя смирно. А в силу защитных заклинаний, произнесенных жрецом, Рен не очень-то верил. Однако напрасно он беспокоился. Никто не собирался выпускать оборотня из клетки. Прутья зацепили железными крючьями и на прочных канатах по настилу из досок поволокли клетку наверх. Продвижение заняло порядочно времени, и когда клетка была прочно водружена на вершине костра, истомившееся собрание встретило это приветственным воплем. Зверь, напротив, перестал метаться и затих, словно понимая, что сейчас произойдет.

Но вязанки подожгли не сразу. Наверное, жрец благословлял огонь, судя по отдельным возгласам, долетавшим сквозь общий ропот. Рен покосился на Тевено. Тот все так же смотрел в сторону костра неподвижными, распахнутыми глазами, но по щеками его ползли слезы.

– Чего уж там… – пробормотал Рен.

И услышал:

– Я же обещал ему… теперь он заберет мою душу… туда…

Рену стало не по себе. Он вовсе не боялся, что оборотень властен над душой Тевено. Но если окружающие хотя бы заподозрят, что они с Тевено как-то связаны с тем, на костре, скорее всего, возможные пособники нелюдя отправятся вслед за ним, не дожидаясь суда. На них уже и так поглядывали. Стоявший рядом с Тевено невысокий корявый мужичок неопределенного возраста бросил на соседа косой взгляд, и ухмыльнулся, показав дурные зубы. И от этой ухмылки Рену стало не по себе. Тевено ничего не замечал. Он смотрел.

Воздух над передними рядами зрителей словно бы заколебался, и кто хотел верить, поверил бы, что злые силы и впрямь вмешались, и духи вьются над костром, тщась защитить оборотня. На самом деле это занялся хворост, и воздух дрожал от жара. Пард, притихший было и замерший, бешено забился в клетке, но решетка выдержала его натиск. Пламя, пожиравшее сухой хворост, взметнулось ввысь, и пард закричал пронзительно, душераздирающе, как и должен кричать опаленный оборотень – или кот, только очень большой и сильный кот. Толпу сотрясла дрожь, не страха, а скорее, наслаждения, что, впрочем, бывают порой неразличимы друг от друга. Тевено слепо рванулся вперед, пробиваясь к костру. Рен ухватил его за плечо.

– Стой! Куда!

– Пусти! Я должен…

– Спятил? – прошипел Рен. – Ты ничем не поможешь…

Теперь он по-настояшему испугался. На какой-то миг он готов был уверовать в то, что умирающий оборотень увлекает Тевено за собой. Но так или иначе Рен не мог этого позволить – ради собственного спасения.

Тевено, обычную силу которого удвоила несвойственная ему яростная целеустремленность, вывернулся из цепких рук Рена. Но более ничего сделать не успел. Сосед, тот самый корявый мужичонка, с редкостной быстротой и ловкостью огрел его кулаком по уху, а затем подхватил, поскольку удар лишил Тевено сознания. Корявый кивнул Рену.

– Потащили его прочь, пока он не очухался и стража не набежала…

Рен не имел ничего возразить. Спасение собственной жизни, равно как и жизни Тевено, было для него гораздо интереснее, чем казнь.

Вдвоем они поволокли обмякшего Тевено прочь, провожаемые жутким воем погибающего парда. И Рен ни разу не оглянулся.

Особого внимания ( чего Рен втайне опасался) к себе они не привлекли. Из-за давки в толпе сомлело несколько человек, и чудо еще, что никого не затоптали.

Рен и корявый дотащили Тевено до кромки леса, скрывшись за деревьями от посторонних взоров, сложили ношу на траву, а сами, отдуваясь, уселись отдохнуть. Рен изподтишка разглядывал нежданного спасителя, щурившегося на солнце. Собой он был крепко нехорош – приплюснутый нос, щербатый рот, кожа в каких-то рытвинах… Одет по-крестьянски; войлочная шапка, надвинутая на лоб, скрывала нос и уши. Обычно по меховым нашивкам, кистям на поясе или вышивке на одежде можно было определить, откуда человек родом. У этого ничего не было. Наверное, недавний кабальный… Заметив взгляд Рена, корявый снова усмехнулся.

– Что, малый, перетрухнул?

– Что было, то было, – не стал отпираться Рен. – Уж и не знаю, как тебя отблагодарить…

Корявый придвинулся к Рену.

– Тогда отдай, что взял, – медленно произнес он.

Рен вздрогнул. Глаза у корявого были разного цвета – один серый, другой карий.

Оклемавшись, Тевено долго отказывался уверовать, что корявый – это и есть Орен, непонятным образом оставшийся в живых. Он дергался, плевался, и, что совсем было ему несвойственно, ругался всеми словами, которые подцепил в ватаге Фланнана. Рен еле успевал вклиниться, а бывший конвоир и вовсе молчал. Внезапно Тевено, увлеченно частивший тех, кто решил так злобно над ним посмеяться, умолк, И Рен, проследивший за его взглядом, понял, в чем дело. Корявый с отсутствующим видом катал в пальцах тусклый металлический цилиндрик.

– Так кого же они сожгли? – пробормотал Рен.

– Парда, кого же еще? – откликнулся Орен без тени враждебности.

– И все эти разговоры про побег, превращение – сплошь вранье?

– Не сплошь. Они же, когда меня в башню посадили, то заковали по рукам и ногам. Пришлось обличье-то и сменить. – Орен посмотрел на свои руки. – На лапах оковы не удержались. Там еще окно слуховое было… котом вылезти легче. А потом по стене… вы слышали, наверное. Только они меня не поймали. Совсем про побег скрыть было нельзя, в поселке видели… а вот дальше пошло вранье.

– А пард откуда взялся?

– Дукс пожертвовал. Ты не знаешь – у него в клетке зверюга жила. Охотничий трофей. Думаешь, зачем они двойное оцепление устроили? Чтоб не разглядел никто, что это – кошка.

– Выходит, дукс знал, что все это обман?

– Да все в крепости знали. От дукса до последнего стражника.

– Зачем же они это затеяли?

– Надо же им было как-то выкручиваться. «Красные куртки» никогда не проигрывают. Никогда, это все знают.

В нынешнем голосе Орена – на сей раз сипловатом, ломком – по-прежнему не слышалось враждебности. И – странное дело – Рен, пожалуй, понимал, почему. Хотя не мог бы описать словами.

– Бедная кошка, – сказал он.

Тевено в последний раз хлюпнул носом, вытер лицо рукавом.

– Пошли отсюда, – сказал Рен. – Народ сейчас из поселка повалит, лучше убраться подальше. Ты нас через лес проведешь или как?

Орен нашел им место для ночлега. И даже разрешил развести костер. Тевено, испереживавшийся за день, заснул очень скоро, а вот Рену не спалось. Ему хотелось поговорить со странным спутником, тем более, что тот держался вполне дружелюбно.

– А правда, что оборотень в любого зверя может превратиться?

– Нет. Только в зверя рода. В человека – да, в любого.

– Так. А из-за реки почему ты ушел?

– Я – изгой. У вас ведь тоже есть изгои. Но у нас это худшее наказание. Того, кто изгнан из рода, не примет ни один другой род. Нужно умирать или уходить на эту сторону реки.

– А что ты сделал?

– Там свои законы. Если я их нарушил, не жди, что я стану о них рассказывать.

Усвоив, что откровенность оборотня имеет свои границы, Рен не стал настаивать.

– Зачем же тебя к «красным курткам» понесло? Ведь на этом берегу есть оборотни, и никто подобного не вытворял… насколько я знаю.

– Здешние одичали. Оборотни дичают вне рода. Это плохо. Поэтому я пошел к «красным курткам». Они чем-то похожи на нас. И я долго там жил…

– А как только они узнали, кто ты есть, сразу поволокли на костер! Ошибся ты, парень. Не в пограничную стражу тебе было надо идти, а к нам! Я сразу это понял.

– А ты поручишься, что, когда я приду к вам, разбойники не попытаются меня прикончить?

Рен предпочел промолчать, ибо не был уверен в ответе.

– Люди есть люди, – сказал Орен. – Те крестьяне, которых я спас по дороге в Рауди, тоже хотели меня убить. Хотя не знали, что я оборотень.

Рен хотел было обидеться за людей, но передумал. Поскольку то, что произнес Орен, было как-то связано с неизъяснимым отсутствием враждебности к окружающим. Безразличие? Или чужая, древняя мудрость, растворенная в крови, и не велящая требовать слишком многого от младших и неразумных?

Неразумных по младости…

– А я украл твой оберег. И Тевено помог мне, пусть и не желал. И ты не хочешь нам отомстить?

– Это не тот поступок, за который мстят.

– Ясно. Что, мол, на дураков обижаться…

На сей раз не ответил Орен.

У Рена было в запасе еще достаточно вопросов. Например, что такое «зверь рода»? И что происходит с оборотнем, одичавшим или утратившим тейглир? Ведь, как понял Рен, оборотню необходимо общество себе подобных, или в крайнем случае людей. Если же он один, не уподобляется ли он окончательно зверю? Или человеку…

Но Рен подозревал, что и в этом случае оборотень ему не ответит.

Об одном он догадался сам: о причине настойчивых утверждений, что среди нелюдей совсем нет женщин. Вряд ли женщин отправляют в изгнание. Стало быть, нелюди сходятся с обычными, человеческими женщинами. Это понятно. Но есть ли у них дети? И что происходит – или может произойти – с такими детьми?

Подобные размышления слишком уж страшили, и, чтобы отделаться, Рен сказал:

– Все-таки, воля твоя, а я считаю, тебе нужно пойти с нами.

– Да, разбойничкам от такого, как я, выгода большая.

– Ну и что? Будто это тебя смущает. Да и самому же будет веселее. А вот насчет того, все ли тебя такого, как есть, примут… – Рен погрустнел.

– Не примут. Можешь голову не ломать.

– А! – Рен махнул рукой. – Может, никому не говорить? Тевено так точно не скажет… Хотя, Фланнану сказать бы стоило. Он умный, он поймет, что к чему. Все равно, по пути что-нибудь придумаем.

Орен смотрел на огонь. На маленький уютный костерок, ничем не напоминавший тот большой костер, на котором нынче утром его должны были сжечь. И в нынешней его физиономии, кроме цвета глаз, ничто не напоминало о прежнем, тонком и чистом лице. Но почему-то новый облик бывшего конвоира устраивал Рена гораздо больше. Может, потому, что в будущем сулил гораздо меньше неприятностей.